По законам тайги

Георгий Андреевич Асин

Здравствуйте, дорогие читатели! В сборнике рассказов и повестей «По законам тайги» я расскажу вам о взаимоотношениях человека с природой, людских характерах, образах и поступках. Искренне надеюсь, что мои произведения вызовут живой интерес.

© Георгий Андреевич Асин, 2022

ISBN 978-5-0050-7856-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аист прилетает по весне

Весна, как всегда, приходила на поле неожиданно, прогоняла старуху-вьюгу, веяла теплом, растапливала снежные корки, отогревая продрогшую землю. С приходом долгожданной весны возвращались из теплых стран перелетные птицы, возвращались на родную землю, где вылупились на свет несмышлеными голошеими птенцами.

Вместе с другими птицами возвращался домой и аист. Однажды гнездо аиста, примостившееся на кроне высоченного дерева, разорили пьяные охотники. Подругу, отчаянно защищавшую гнездо, и трех птенцов безжалостно забили палкой. А ему, спешившему домой с рыбкой, пойманной в озерце, достался кучный выстрел дробью. Раненый в грудь и бедро, с перебитым крылом, нелепо переворачиваясь в воздухе, он свалился в быстрый ручеек, что бежал у старой ивы в соседнее село.

Охотники погорланили, бросив ненужные им птичьи тела, и ушли. Прозрачные воды, на мгновение окрасившись в розовый цвет, понесли аиста по течению в село, где у старой водяной мельницы на него случайно набрел старый одинокий лекарь. Старик слыл в селе чудаком. Блаженная улыбка на круглом лице, окладистая и белая, словно снег, борода и лучистые глаза, всегда сияющие добротой и лаской. Старого лекаря сельчане любили и почитали. Многих людей он вернул к жизни, на ноги поставил своими снадобьями да травами. Ездили к нему жители и дальних сел, и городов — никому не отказывал он в помощи. Не всех спасти мог, конечно, не Бог ведь, но большинство больных домой возвращались на своих ногах, а спустя немного времени и вовсе выздоравливали.

Кряхтя, выловил лекарь аиста из журчащей кристально чистой воды ручейка и, внимательно осмотрев безжизненное тельце, ахнул изумленно.

— Боже мой, да ведь я тебя знаю, — прошептал старик, бережно прижимая к себе мокрую птицу.

Узнал он того самого аиста, со смешно задранным хохолком. Каждый день приходил он на поле и с удовольствием глядел, как на верхушке высокого дерева, в гнезде, похожем на длинную шапку, щелкают клювами два аиста — кормят своих малышей разной живностью с болота.

Лекарь отнес аиста в дом, почувствовав слабое биение его сердца, и два дня боролся за его жизнь. Не ел, ни пил, а только читал молитвы, обращаясь к Божьей милости, и лечил его раны травами и мазями, понемногу вливал в горло безжизненной птице чудодейственный отвар из корешков, что собирал лишь в определенные дни и часы новолуния. Казалось иной раз лекарю, что бесплоден его труд и попытки вернуть к жизни птицу тщетны. Тело аиста как будто было уже мертвым, но душа его беспокойно летала в комнате, отчаянно взмахивая крыльями, билась о стены, взвывала к мести, не прощая пьяных охотников… и не прощаясь.

Старик выходил раненную птицу, и с тех пор они были уже неразлучны. Аист не оставлял лекаря ни на мгновение, увязывался с ним повсюду, и жители села по-доброму посмеивались, глядя как важно вышагивает аист рядом со своим спасителем и новым другом, как тревожно щелкает красным длинным клювом при приближении незнакомцев. Он оберегал старика и боялся его потерять… Они вместе ходили на поле, останавливались в почтении перед высоким деревом и долго глядели на разоренное гнездо. У лекаря по щекам текли слезы, хрустальными каплями задерживаясь на белоснежной бороде. А аист горевал своим маленьким сердцем, плакал в душе, кричал и звал тех, кого уже нет…

Повинуясь зову предков, аист в один из дней собрался лететь в теплые края. Раны его давно уже зажили, крыло вновь стало крепким, как раньше, а смешной вихор на голове, как и прежде, топорщился упрямо и задиристо. Душа свободной птицы звала его вдаль, а потому, склонив голову, прощался он со старым лекарем, быть может, только лишь на зиму, быть может, навсегда. Старик тяжело опустился на колени, и аист, склонив голову на его плечо, закрыл глаза. Так они молчали, так они прощались.

Он сделал несколько кругов над домом старика, пролетел над полем, прощаясь с разоренным гнездом, а потом поднялся высоко-высоко и исчез в призрачной небесной дали.

Бог не оставил лекаря, одиноко стоявшего на поле, и, вняв его молитвам, дал время, дал здоровье и силы, дал благодарных людей из бывших больных, тех, кого старик вернул когда-то к жизни. Зимой лекарь и помощники из сельчан ставили высокие столбы на окраине поля, а когда дело было завершено, он вздохнул облегченно. Успел! Двенадцать столбов, двенадцать будущих гнезд для аистов…

Зима пожила на поле положенный срок и ушла как-то вдруг, оставив после себя лишь редкие снежные кучи. Окрестности огласились криками птиц — вечных скитальцев, возвращающихся в родные края из теплых стран. Вернулся домой и аист в сопровождении таких же изящных и грациозных птиц. Они сели перед опустевшим домом старого лекаря, и блудный сын понял: не успел… Не успел, хотя всем сердцем стремился вернуться назад, к родному очагу, туда, где любили и ждали.

…Много с тех пор прошло лет. В село часто приезжают гости из самых дальних уголков, для того чтобы посмотреть на чудо. На двенадцати столбах высятся гнезда аистов, которые каждый вечер, поднимаясь в небо, делают круг почета над холмиком, где похоронен добрый человек. А на высоком дереве аист свил новое гнездо, завел шумное потомство, обременен заботами. Но всегда, опускаясь в гнездо, он мысленно общается с душой старого лекаря, вознося благодарность небесам за то, что он был в его жизни.

2015 г.

Ангел Сахарок

У деревенского лекаря Николая Ефимыча Пряникова жил пес, Сахарок. Мать щенка, маленькая вертлявая Кроха, в муках родила восьмерых щенков да спустя несколько дней попала под колеса мотоцикла, на котором гнал по колдобинам местный выпивоха-столяр, Витька Киреев.

Кроха дорожку перебегала, несла в зубах кусок сухой горбушки, а тут на нее мотоцикл во весь опор несется. Заметалась она, растерялась — и под колеса прямиком… Пьяненький столяр, конечно, получил по мордам, долго винился перед мужиками, виновато хлюпал носом, вытирая рукавом заношенного пиджака сочившуюся юшку. Да что теперь сделаешь? Убил, паршивец, деревенскую любимицу, конечно, не по злому умыслу, да дела этим не исправишь. Что делать? Похоронили Кроху, помянули по-человечески и разобрали осиротевших щенков люди по хатам, а один малыш Николаю Ефимычу достался.

Лекарь бобылем жил — много лет как овдовел, одиноко ему было без живой души в пустой хате. Вот и появился у него Сахарок. Такой песик, словно игрушка плюшевая. Белый комочек, пушистый, словно снег первовыпавший, а глаза… ну будто человечьи, да и еще лазурные, что твои озера. Как его увидел Пряников, так руками к нему и потянулся. С появлением щенка на душе у него стало как-то светлее, как будто добро в дом вошло и, улыбнувшись, приветливо поздоровалось. Пряников лекарем хорошим был, в травах чудодейственных толк знал. К нему хворые люди не только из местных ходили, а из других краев отдаленных приезжали. Никому в помощи Николай Ефимович не отказывал, лечил добросовестно и денег не брал. Люди сами носили, кто чем богат: кто яичек куриных десяток, кто сала шмат, другие молоко али творожок, или с огорода что-нибудь. Кормился этим старик и Сахарка кормил. Так и жили. Щенок подрастал потихоньку и нравом таким добрым и ласковым оказался, что диву все давались — не собака это вовсе, а ангел о лазурных глазах. Но и не это было главным. Стал лекарь замечать чудо такое: тот, кто к Сахарку притронется: погладит по голове или за ушами потреплет, безо всяких трав да лекарств здоровье доброе вновь обретает. Поначалу думал лекарь, что, мол, совпадение какое, а потом воочию и убедился.

Приходила к нему как-то бабка Авдотья из дальнего села. Маялась она спиной многие годы — ни согнуть, ни разогнуть. К врачам сколько ездила, все без толку, а лекарей она не признавала, считала их врунами да шарлатанами. Так и ходила, словно гвоздь гнутый, страдала, мучилась, пока все же не решилась к Пряникову за помощью прийти. Пришла, значит, к лекарю, да не пришла, а приползла почти что, кое как на скамейку у крыльца села, охает, стонет. И тут к ней Сахарок подбегает. Ластится, хвостиком виляет, а глаза лазурные добротой светятся.

— Ой, ты, чудо-чудесное какое, ой, ты, мой дружочек, — умилилась бабка Авдотья и Сахарка по голове погладила. — Ой, ты, мой миленький, ой… ой! Ой!

Бабка вдруг лицом посветлела, пропала мука-то с лица, словно маска страдания отпала. Встала она со скамейки, спину распрямила да палку свою в сторону отбросила. Так и пошла по деревне — идет, что твой солдат! А люди, что рядом-то были, удивились немеренно, а больше всех изумился Николай Ефимыч. Тут-то он и понял: Сахарок — доброта во плоти собаки, навроде ангела что ли…

С этого дня стал песик старику опорой и подмогой во всем, и молва светлая скоро облетела долы и веси, и потянулся народ на чудо взглянуть, от хворей проклятых избавиться. Скольким пес здоровье вернул, скольких от верной смерти спас, уж и не сосчитать, а только, несмотря ни на что, ни на какие пакости, зависть да злость, что роду человеческому присуща испокон веков, люди добро помнят. Несмотря ни на что, помнят. Кто бы сказал: да что там собака… что от нее проку? Да вот от собаки-то проку больше, чем от некоторых людишек-болтунов…

Вот так и жил Сахарок многие годы: то ли собака, то ли ангел, в помощь людям посланный…

Как Николая Ефимыча не стало, горевал Сахарок безутешно. Пес со слезами на лазурных глазах проводил родного человека в последний путь, а через три дня пропал Сахарок. Искали его всей деревней, да все без толку. Где он, жив ли? А может, раскрыл белоснежные крылья и взлетел ангелом белым к небесам, чтобы там прижаться головой к старому лекарю и остаться рядом навсегда…

2019 г.

Баба Лена

Эта бревенчатая изба на краю убогой, заброшенной деревеньки призывно манила Мишку Одинцова, недавно освободившегося из мест не столь отдаленных. Отсидевший положенный срок за кражу ноутбука и планшета из квартиры военного, Одинцов после тюрьмы в шумный город возвращаться не стал — потянуло его в родные края, в деревню, где родился, рос, где гонял с соседскими мальчишками ранним утром на озерце, накрытое, словно пеленой, призрачным туманом. Деревня с тех пор обветшала, молодежь разъехалась по городам искать счастливую долю, и теперь здесь осталось лишь несколько изб с почерневшими от времени бревнами, в которых доживали свой век старухи.

Мишка Одинцов, не изменявший своим воровским привычкам, нацелился на эту хату, приютившуюся ближе к темному и мрачному сосновому лесу. Знал он, что жила там баба Лена, всю свою жизнь гнавшая отменный самогон, за которым исправно хаживали деревенские мужики. В один из дней старуху хватил удар, обездвиживший ее на многие месяцы. Баба Лена лежала, прикованная болезнью, в темной затхлой комнатушке, неспособная ни говорить, ни рукой пошевелить, ни жива ни мертва. Благо, ухаживала за ней престарелая сестра, терпеливо помогавшая дожить страдалице до своего окончательного ухода.

Баба Лена в один из дней отдала Богу душу. Сестра ее похоронила как положено, а потом собрала кое-что из пожитков, заколотила досками окна и дверь и уехала невесть куда.

Одинцов надумал в этой избе пошуровать. Может, чего в подполе старуха заныкала — монеты какие старинные, аль иконы. В таких домах всегда есть, чем поживиться.

Чтобы особо не светиться, на дело отправился Мишка ночью. Взял топор, свечу, огляделся по сторонам, да никого не узрев, пошел промышлять. Ночь выдалась лунная, в глухом лесу протяжно и пугающе выли волки, но изба, темневшая среди высоких сосен, не давала покоя бывалому сидельцу.

В избу проник он быстро — аккуратно выломал доски, зажег свечу и осторожно шагнул внутрь. С первых шагов Мишка вдруг как-то сник, стушевался, и жуткое чувство постороннего присутствия закралось в душу. В спину ему подул ветер, раскачивающий снаружи сосны, огонек свечи затрепетал и погас. Одинцов, уловив неладное, чиркнул спичкой, пытаясь зажечь свечу, как вдруг почувствовал, что к уху приблизилось что-то холодное, и дребезжащий старушечий голос вкрадчиво прошептал:

— Ну, вот ты и пришел, Мишенька… Долго же я тебя ждала…

Обезумевший от ужаса Одинцов, словно пьяный, добрел до двери и там упал, теряя сознание…

Сознание медленно возвращалось к нему. Открыв глаза, Миша отчетливо ощутил, как часто бьется сердце в груди и в затылке ноет так, словно по нему двинули обухом. Страх почему-то улетучился, подобно винным парам, и теперь лишь только чувство опустошения и какой-то отрешенности от случившегося овладело Одинцовым. В полумраке комнатушки на затянутой паутиной печи горела свечка, желтым пятном освещая старуху, сидевшую у стола.

Одинцов судорожно дернулся и, приподнявшись на локтях, прислонился спиной к бревенчатой стене.

— Ну что, Мишаня, оклемался малость? — произнесла старуха, улыбнувшись, и покачала головой:

— Что же ты, милок, с жизнью своей сотворил? Вором стал, душу и совесть свою испоганил. А ведь я тебя помню еще, когда ты мальчонкой несмышленым был. Хороший ты был, совестливый, родителей своих чтил, уважал, мамке помогал во всем. А кем стал? Э-хе-хе…

Мишка Одинцов смотрел на бабу Лену широко раскрытыми глазами, отказываясь верить в происходящее, и даже больно ущипнул себя за ногу, пытаясь удостовериться: не дурной ли это сон? Но баба Лена сидела перед ним — высокая, в платочке и просторном легком платье в горошек. Она сидела перед ним, освещенная лучистым светом колеблющегося огонька, и совсем не напоминала привидение, при виде которого леденеешь от ужаса и воешь, словно полоумный.

— Баб Лен… — произнес Одинцов пересохшим ртом, — ты же умерла, давно умерла ведь?

Старуха кивнула, и кода-то красивое ее лицо стало печальным:

— Умерла, конечно, чего там говорить. Да вот уйти не могу к Богу, как и положено мне. Грешила, конечно, по молодости. Знаешь сам — самогон гнала, мужиков наших деревенских спаивала, получается. Уж сколько на мою голову проклятий порой валилось, и вспоминать не хочу. Да и я людям мстила за родителей, за себя… Неправильно это. Наказание мне за грех совершенный по справедливости дано — нет меня ни среди людей, ни на том свете. Но тебя, Миша, сама судьба, видать, ко мне привела. Видать, Боже хочет, чтобы все по правильному было.

Одинцов окончательно пришел в себя и потер воспаленные веки:

— Как так, баба Лена? Я-то причем здесь? Ты прости меня, что потревожил твой покой, думал, есть у тебя чем поживиться. Ты прости меня, бабушка, вора никчемного. Сейчас, вот, оклемаюсь чутка, да и уйду, и больше ни ногой к тебе…

— Нет, сыночек, не так ты меня понял.

Баба Лена легко встала с табурета, словно воспарила над полом, и успокаивающе махнула вору рукой:

— Пришел ты ко мне за золотом. А и верно — есть оно у меня. Родители мои из богатых дворян Тобольских были. Они мне много чего оставили. А я что… В деревню глухую из города бежала, чтобы не расстреляли, осела тут, да и жила так, чтобы никто не догадался, каких кровей я. Не могу я уйти, пока сокровища мои тут закопаны, под полом, пока на дело доброе не употреблены. Хотела я сестре своей двоюродной оставить, да сказать ей не смогла — паралич меня разбил. Да и сестры тоже уж в живых-то нет.

Лицо бабы Лены вдруг стало строгим, она как-то выпрямилась, приняла величественную осанку.

— Пообещай мне, Миша, что сделаешь все, как я прошу. Пообещай мне клятвенно, что на ценности эти построишь церковь небольшую, и пусть в первый же день ее открытия проведут по мне поминальную службу. Остальное возьмешь себе, но лиходейничать более не станешь, жить будешь праведно и людям помогать. Понял ли меня?

Миша Одинцов, потрясенный услышанным, встал с пола и, придерживаясь за дверной косяк, еле слышно произнес:

— Понял, баба Лена…

Она улыбнулась:

— Вообще-то я Елена Дмитриевна Тобольская. Клянись, Миша, что сделаешь как я сказала, и живи счастливо!

…Спустя несколько лет в ожившее село с новыми домами, школой, производственными цехами, больницей и удивительно красивой церквушкой приехал кортеж иномарок. Михаил Одинцов — представительный господин, руководитель крупной корпорации поздоровался с многочисленными местными жителями, обживающими возрождающееся село, и вместе с ними отправился к церквушке. У входа в храм троекратно расцеловался с батюшкой, перекрестился и с улыбкой посмотрел на чистое, лазурное небо, откуда ему в ответ улыбнулась Елена Тобольская.

2019 г.

Бенгальские огни

Новый год для Светланы был чем-то сродни волшебному празднику, в который, что ни загадай, что ни пожелай, все сбудется, да так красиво и приятно, что на душе становится светло и как-то искристо. Искристо… Да, именно так, искристо…

В детстве, на Новый год, когда в доме удивительно и таинственно пахло ёлкой, оранжевыми мандаринам, захватившими с собой из далеких тропических стран ароматы райских нектаров, мама, красивая и нарядная, зажигала бенгальские огни. Серебристая тонкая палочка, словно похитив у спички робкий огонек, вдруг начинала раскидывать вокруг себя озорные искорки, и все, кто в тот момент был рядом, вдруг начинали радоваться тому, что совсем скоро сядут за празднично накрытый стол с неизменным салатом оливье, тонко нарезанными сервелатом, голландским сыром и прочими вкусностями, среди которых обязательно найдется специально припрятанная баночка с красной икрой… Стрелки на часах отмерят двенадцать часов, гости воскликнут от радости, и хлопнет открытая кем-то бутылка шампанского искристого вина… Искристого…

С тех прошло много лет… Она повзрослела, стала самостоятельной, сделала блестящую карьеру, а вот в личной жизни… Симпатичная, улыбчивая, нежная, Светлана пока так и не встретила свою судьбу — того самого, единственного и душевного человека, кому могла бы подарить свою любовь и поделиться счастьем, теплым и… искрящимся.

…Скоро неслышной, мягкой поступью придет Новый год… Стряхнет с пышных усов снежную крупу, поглядит вокруг, увидит нарядную елку и повесит на ее веточку красивую игрушку…

За окном морозно, снег лебяжьим пухом опускается на продрогшие улицы, а редкие прохожие, закутанные по самый нос, торопливо, скользя, с трудом удерживаясь, чтобы не полететь на скованных льдом тротуарах, спешат, чтобы успеть к домашнему теплу и вкусно накрытому столу…

Светлана улыбнулась сонным, ленивым снежинкам, провела пальцем по запотевшему стеклу. До Нового года еще час. Скоро придут друзья, все сядут за стол, который она накрыла с любовью и старанием, кто-нибудь откроет бутылку… искристого шампанского, а она зажжет припасенные бенгальские огоньки, как это делала мама в том далеко ушедшем детстве…

…Дверной звонок прозвучал требовательно и с каким-то особым упорством. Светлана побежала открывать, и в квартиру вместе с друзьями ворвался морозный, сказочный ветер…

— Ну, Светуля, дорогая, позволь поздравить тебя с наступающим праздником, так сказать, и представить тебе этого вот застенчивого человека, — нарочито торжественно произнес Виктор Снегирев — менеджер по рекламе и кивнул головой в сторону высокого молодого человека, держащего в руках красивую коробку.

— Вот, прошу любить и, естественно, жаловать — Владимир Сафронов, преподаватель университета, кандидат зоологических наук, страстный путешественник и… пока еще холостяк. Кстати сказать, сей холостяк чудесно готовит, в особенности кавказский шашлык на лоне природы.

Светлана засмеялась и, поправив на груди цепочку с аметистовым кулоном, встретилась со взглядом Владимира:

— Да? Насчет шашлыка звучит заманчиво, у вас, как я понимаю, в коробке он самый?

Она протянула ему руку и тот, словно очнувшись, перехватил коробку, галантно поцеловав её элегантные пальчики.

— Светлана…

— Очень приятно… Владимир. Здесь вовсе не шашлык, кое-кто более возвышенный и милый.

Он поставил коробку на пол и достал оттуда щенка овчарки, с золотистым бантиком на шее.

— Вот, мне ребята подсказали, что Вы мечтаете о собаке. Ну, я и подумал, что на Новый год… Его зовут Арчи.

Светлана, затаив дыхание, взяла щенка на руки, и тот, взглянув на нее агатовыми глазами, чуть слышно закряхтел.

Она прижала к себе теплое и милое существо и, благодарно глядя на Владимира, поцеловала щенка.

— Вы даже не представляете, какой подарок мне сделали, — счастливо прошептала она, — даже не представляете…

— Если вам понравилось, то я счастлив, — улыбнулся Сафронов. — И вот еще…

Он достал из кармана элегантного пальто пачку… бенгальских огней.

— Вот… С детства люблю зажигать их на Новый год. Не откажетесь вместе со мною насладиться волшебными искрами?

«Господи, неужели это судьба?!» — подумала Светлана и погладила пальчиками Арчи по мохнатой голове.

2019 г.

Благородный граф

— Стойте, где стоите! Я не шучу, я буду стрелять! Еще один шаг, вам конец, мне теперь все равно!

Рецидивист Костыль, загнанный в глухой угол переулка, не упуская из виду преследователей, нервно закусил губу и прицелился. Шрам над левой бровью стал багровым от ярости. Он тяжело дышал, и рука с пистолетом заметно вздрагивала — если что, пуля достанется первому из оперов, шагнувшему в его сторону…

— Не дури, Костыль, брось ствол, давай поговорим без нервов! Не обостряй, давай поговорим.

«Вот он гад! — подумал Граф, тихо поскуливая и напрягшись всем телом. — Я его сразу узнал. Интересно, а узнал ли он меня? Небось, забыл все. А хотя, что он помнит? Мы ведь, овчарки, все похожи, особенно щенки. Ну ничего, сейчас хозяин меня с поводка-то отпустит, я уж этому Костылю задам по первое число! Попляшешь ты у меня, мразь!»

Граф глухо зарычал, напрягся всем телом, холка вздыбилась, а пасть оскалилась крупными клыками. Он сильно натянул поводок и заскреб когтями по асфальту.

— Тише, Граф, тише, — прошептал кинолог Климов, едва удерживая служебного пса, — успокойся.

Костыль бегло окинул взглядом переулок, на мгновение задержался на кирпичном заборе, высотой примерно метра два. Если рвануть как следует, то можно легко преодолеть забор, а там…

…Щенка с большими влажными глазами, похожего на плюшевую игрушку, назвали Рэм. Он рос вместе с детьми и, отвечая добром на добро, заботился о домашних моих, как он называл домочадцев, ведь он родился благородным и оставался таким всегда. Но потом произошло что-то страшное. Его украли. Играл на улице с детьми, и вдруг кто-то подхватил его на руки и бросил в темноту. Скуля и барахтаясь в руках похитителя, он успел увидеть его жестокое, словно вырезанное из камня лицо, со шрамом над бровью… Рэм оказался в тесной и душной сумке, а потом долго болтался внутри, пока его куда-то несли. Что было потом?.. Чего уж теперь вспоминать. Он даже забыл, как его зовут. Теперь он был просто пес, без прошлого. Его искали долго и упорно, но так и не нашли. А тот жестокий человек его продал кому-то, и через какое-то время в череде обстоятельств Рэм и вовсе оказался на улице. И так, борясь за существование, прожил несколько лет. Он выживал как мог, научился жить на улице, полной дикости, жестоких людей и других страшных вещей, избегать которых нужно всегда и везде… Но в один из дней Рэм попал под колеса машины, и его, едва живого, спас от смерти случайно оказавшийся рядом человек в форме…

Со временем, когда Рэм окончательно поправился и окреп, спаситель назвал его Графом и взял к себе в кинологическую службу. Многое им вдвоем пришлось пройти, многому научиться, но всегда, в любом деле полагались друг на друга, не подводили в трудный момент и шли по избранному пути вдвоем — человек и собака.

… — Ладно, ваша взяла! Сдаюсь!

Костыль отшвырнул пистолет, поднял руки и в эту же секунду резко сорвался с места и стремительно бросился бежать к забору. В считанные мгновения он достиг кирпичной кладки, подпрыгнул и, зацепившись пальцами за обитый жестью край забора, одним рывком подтянулся на руках.

— Граф, взять его! — крикнул Климов и отпустил поводок.

В три прыжка Граф настиг преступника и вцепился зубами в его лодыжку.

— А-а-а-а!!! Ладно, ладно, все! Отпусти, гад, больно!!!

Костыль свалился вниз и, завалившись на спину, вопя от боли, закрыл лицо руками. Граф отпустил его ногу и, вскочив передними лапами на грудь, приблизил оскаленную пасть к его шее. Послышалось яростное рычание:

«Ну все, крышка тебе, сволочь! Теперь моя очередь», — пулей пронеслось в охваченном местью мозгу служебного пса. Быстрое движение, и горло подонка будет разорвано в клочья…

— Граф!!!

Климов обхватил упирающуюся и рычащую собаку руками и с трудом оттащил ее в сторону.

Когда на Костыля надевали наручники, он посмотрел на Графа, и что-то мелькнуло в его памяти. Он опустил глаза и отвернулся, а служебный пес прислонил голову к ноге Климова и, лизнув его ладонь влажным языком, дружески завилял хвостом.

2016 г.

Благословлённый

Снежок шел на поправку долго. Сбитый лютой зимой огромным джипом на обледеневшей дороге, одинокий пес с переломанными костями и отбитыми внутренностями так бы и околел, если бы не отец Дмитрий, приехавший в город под Рождество за покупками для детей прихожан. Полуживого пса он срочно отвез в ветеринарную клинику, а потом, когда тот чуток оклемался, и вовсе забрал к себе в село. Добрыми, умелыми руками постепенно, да с помощью Божьей, молодой священник день за днем возвращал ему здоровье. И вернул. Срослись сломанные кости, зажили раны, и снаружи, и внутри. В тихом селе не было шума и грохота, не было мчащихся, пронзительно сигналящих и чадящих дымом машин, не было вечно куда-то спешащих прохожих, озабоченных мирской суетой, не было и самой суеты. Пес, которого священник назвал Снежком, постепенно окреп, потихоньку встал на ноги и ближе к апрелю стал выходить с отцом Дмитрием на улицу, а позже стал провожать его до дверей церквушки.

Жители села поначалу удивленно смотрели на красивую собаку с большими агатовыми глазами и белым «бантиком» на груди, а потом, узнав, что с ним произошло, стали гладить и ласкать, носить ему разные вкусности. Снежок останавливался у дверей храма, и когда отец Дмитрий входил внутрь, прощался с ним и возвращался домой. А вечером, едва на село опускались сизые сумерки, он вновь шел к церкви и, усевшись перед дверьми, терпеливо ждал своего друга. Двери открывались и закрывались за прихожанами, которые искренне радовались преданности и какой-то внутренней скромности собаки, у которой иным и поучиться было бы не лишним. Как только дверь божьего храма отворялась, Снежок как бы напрягался и внимательно всматривался в проем, в глубине которого горели свечи. Так и шел день за днем, и Снежок стал замечать, что его безудержно тянет к церкви. Он был мудрой собакой, он знал эту жизнь, он знал цену предательству и верности, и потому боролся за каждый свой вздох и биение сердца и, несмотря на тяжесть обид и страданий, жил, понимая, что это дар Божий. Несмотря на мороз, Снежок ощущал тепло и благодать, исходящие от церкви, тонким природным нюхом чувствовал чудесный запах воска и ладана.

«В этом прекрасном и теплом доме живет Бог, — думал он, глядя на припорошенный снегом крест на куполе, — и все, кто входит в этот дом, могут поговорить с ним, попросить его о чем-то нужном, о чем мечтаешь и ждешь. Может быть там, внутри, на душе становиться легко и спокойно, ведь Бог никогда не оставит тебя в беде и всегда поможет в трудную минуту. Но почему же я прошел столько страданий и боли? Я потерял близких мне людей, проявлявших ко мне заботу и нежность, и стал одинок и никому не нужен. За что? Чем я провинился, что сделал не так?».

Снежок опустил голову, глядя на свои лапы. Ему вдруг стало холодно и неуютно.

«И все же я не прав! — вздохнул Снежок. — Бог послал мне тяжелые испытания, но не бросил на краю погибели. Это он вернул меня к жизни, не отдал смерти, послал мне в помощь доброго человека. Священника… Нельзя терять веру, никогда. Как бы трудно ни было, веру в себя и Бога терять нельзя. Потеряешь веру, потеряешь и Бога. Не мне ли не знать об этом…»

Двери церкви открылись, и отец Дмитрий, благословив обступивших его прихожан, подошел к Снежку.

— Ну что, милый, заждался? Замерз небось, сердешный? Пойдем домой, погреешься, поешь…

***

Всю ночь Снежок не спал, он ворочался с боку на бок. За окном выла метель, хотя и пора бы зиме собираться в дальний путь, возвращаться домой в ледяные покои где-то там, в неведомых краях. В доме священника было тепло от натопленной печки. В темноте мерно тикали ходики, а за разрисованным причудливой изморозью окном бушевала непогода. Снежок поднялся с подстилки, он тихо подошел к окну. Встав на задние лапы и оперевшись на подоконник, прижался носом к холодному стеклу и закрыл глаза. Там, на улице, в темноте, среди снежной круговерти стояла маленькая церковь, в которой жил Бог. Люди заходили в церковь, молились каждый о своем и выходили из нее просветленные духом.

«Я тоже хочу, — подумал Снежок, — я хочу вместе с людьми зайти в церковь и встретиться с Богом. Да, я пес, не человек, я не такой, как люди, но я тоже могу любить всей душой, быть верным, и я не предам. Пусть мне пришлось не сладко, но я все забуду, хотя это и нелегко. Я забуду все то, что произошло со мной, и… мне очень нужно поговорить с Богом».

Поутру отец Дмитрий и Снежок отправились в дорожку. Метель намела пышные сугробы, и священник с собакой, утопая в снегу, едва добрались до церкви. Священник погладил Снежка по голове и, перекрестив его, собрался было войти внутрь, и у самых дверей почувствовал, как в его ладонь ткнулся холодный и влажный нос.

— Что тебе, Снежок, ты куда, милый? — удивился священник. — Что не идешь домой? Ступай, милый, ступай.

Но пес не уходил. Он уперся головой в его ладонь и слегка подтолкнул его к дверям.

— Ты что, войти хочешь?

Снежок уставился на священника, не отводя взгляда больших глаз, и тихо заскулил.

Отец Дмитрий улыбнулся, отворил дверь и пропустил Снежка вперед.

Пес несмело прошел внутрь и, робко оглядываясь, сел на пол. В мягком свете лампад, отсвечивая икрящимися лучиками от золотого убранства икон, на Снежка смотрели мудрые лики святых.

В церковь входили прихожане и удивлялись, глядя на то, как собака скромно сидит у дверей, внимательно всматриваясь в иконы. Снежка полюбили все жители села за его доброту и благородство. Но сейчас, увидев его в церкви — обители святого духа… Не всем это пришлось по душе. Никто не возмутился вслух, не стал прогонять его, но… Люди недоумевали: отчего отец Дмитрий допустил в храм Божий пусть доброго, но все же пса? Разве так можно, не кощунство ли это? Священник заметил смущение прихожан и успокоил их словом.

— Иной раз собакой или псом ругательно мы называем тех, кто ненавистен нам. А почему? Разве собака испокон веков, верностью и великим терпением служившая людям, чем-то хуже, чем мы? Не хуже, а чаще и несравненно лучше чем те, кто за свои поступки богомерзкие достоин всеобщего презрения. Разве это не так? Собака — создание Божье и послано нам в помощь, знайте. А раз не хотите Снежка видеть в церкви, так и не пущу я его сюда более. Не буду в этом вам перечить, хотя и не я привел его в дом Божий. Сам он пришел, по своей воле… Только скажу я вам вот еще что: можем ли мы отталкивать от Бога его творение? Господь великодушный, он любовью своей никого не оставит — ни нас, ни братьев наших меньших. Подумайте о том…

Пусть не сразу, но со временем люди согласились с доводами священника и с тех пор приняли люди Снежка в число церковных прихожан.

Стало уже обычным то, как он вместе с людьми входил в церковь. Сидя у входа, смиренно и внимательно слушал он проповеди и наставления отца Дмитрия, вдумываясь и размышляя над каждым сказанным словом. Каждую ночь, ложась спать, Снежок с теплотой в сердце вспоминал о том, как при лучистом свете церковных свечей он с упоением слушал слова о Боге. Снежок, лежа на своей любимой подстилке, предвкушал то, как завтра с утра он вновь войдет, пройдет по проторенной снежной дорожке и вместе со священником войдет в Божий храм.

***

Вот и прошла долгая зима. На смену зиме пришла душистая, напоенная удивительными запахами чудная весна, подарившая людям любовь и надежду. А потом жаркое лето поселилось в селе, и жители этого тихого мирка, сморенные дневной жарой, сидя на верандах долгими ночами, слушали звонкое стрекотанье неуемных цикад и вдыхали бесподобный аромат чайных роз. Все шло своим чередом, жизнь текла размеренно, не торопясь, как и положено с самого начала мирозданья.

В один из летних дней в церкви, как всегда, шла служба, и по ее окончании батюшка, осеняя крестом прихожан, подошел и к Снежку, смиренно подставившему лоб.

— Благословляю и тебя, милый мой, — улыбнулся священник, погладив собаку по голове. Снежок поднял на него глаза и улыбнулся ему в ответ, да так забавно, что прихожане подхватили эту улыбку, и в церкви словно стало еще светлей.

Вдруг снаружи послышался топот ног, двери в церкви отворились, и на пороге появилась запыхавшаяся соседка отца Дмитрия, тетя Дуся.

— Дом у Татьяны горит! — выдохнула она, держась за сердце. — Люди добрые, помогите! Дочка там внутри осталась!

Люди, наспех крестясь, выбежали из церкви и бросились бежать к пылающему огнем дому, у озерца. Отец Дмитрий, подхватив полы рясы, бежал вместе со всеми, но впереди всех, навострив уши, несся Снежок. Деревянный дом, охваченный высоким столбом ярко-рыжего пламени, трещал, метал в небо гроздья искр, грозя вот-вот обрушиться. Селяне, выстроившись в цепочку, черпали воду из озера и выплескивали ее в жадную пасть огня. Люди передавали по цепочке ведра с водой, едва удерживая кричащую, рвущуюся в огонь Татьяну.

— Пустите, а-а-а! Пустите-е-е-е!… Отпустите меня к доченьке!…

Неимоверным движением ей удалось вырваться, она оттолкнула удерживающих ее женщин и кинулась к дому. У самой огненной завесы ее успел удержать отец Дмитрий, обхватив руками.

«Что же это творится такое? — подумал Снежок, мечась среди людей, глядя, как бушующее пламя поднимается все выше и выше. — Неужели опоздали? Неужели не успели? Нет, так не должно быть! Бог не допустит, он поможет! Он поможет, конечно же, как помог однажды мне. Ведь я умирал и потерял всякую надежду. Но Бог спас, и я жив! Теперь я помогу вместе с Богом, если так надо! Я помогу!

На глазах у оторопевших сельчан Снежок со всех ног помчался к дому и у самого порога, закрыв глаза, бросился внутрь…

— С ума сошел, куда ты?! — закричали в толпе, но Снежок уже исчез за огненной стеной.

— Ты что, милый, ты что творишь? — прошептал отец Дмитрий, едва удерживая рыдавшую Татьяну. Он начал истово молиться, просить Всевышнего о милости и помощи.

— Господи, Господи, Боже милосердный, спаси и помоги, Господи! Прошу тебя, Господи, прошу, помоги, пожалей ты нас, грешных, не оставь своей защитой! Господи, прошу тебя, помоги!!! Помоги Снежку, дай ему вызволить дитя малое из огня…

Отец Дмитрий закрыл глаза, прижимая к себе теряющую сознание Татьяну…

Огонь охватил дом со всех сторон. Горящие бревна загудели. Вот, сейчас…

И в тот момент среди сельчан вырвался единый возглас, словно произошло чудо-чудесное.

Священник открыл глаза и не поверил…

Из пламени выбежал Снежок, осторожно держа в зубах пеленку, в которой был завернут плачущий ребенок. Едва пес подбежал к людям, как пылающие бревна рухнули, взметнув в небо гигантский сноп огня.

Татьяна с криком бросилась к Снежку и, схватив на руки невредимое дитя, опустилась на колени, прижавшись к собаке, слегка опаленной пламенем. Люди молчали, лишь был слышен тихий плач малышки да огненный гул.

…С той поры прошло несколько лет. Снежок, как и прежде, ходил в церковь. Люди, приезжавшие в село, прослышавшие про местное чудо, желали своими глазами посмотреть на красивую собаку, без которой никогда не начиналась церковная служба. Снежок, как всегда, скромно садился у дверей, и отец Дмитрий, улыбнувшись верному другу, тихо шептал:

— Ну что, Снежок, начнем?

2018 г.

Будешь жить!

Всю ночь валил снег, укутывая продрогший город в белые одежды. Город, словно покорно принимая данность суровой зимы, притих, замолчал, перестал шуметь и пронзительно сигналить, казалось бы, нескончаемой вереницей автомобилей. Зима пришла в город тихо, подула поземкой, подморозила дороги, покрыла ледяным панцирем тротуары, вдохнула в души закутанных в шубы редких прохожих медлительность и сонные грезы о домашнем тепле и чашке горячего чая.

Щенок окончательно замерз, не в силах больше протянуть и метра. Свою маленькую, доставшуюся такими мучениями и страданиями жизнь, он научился измерять расстояниями. Шумный и разноликий город был опасен и непредсказуем. Повсюду сновали люди, по дорогам носились чадящие дымом автомобили, разноцветно светилась и искрилась реклама… Город кричал людскими голосами, пронзительно сигналил машинами, пугал щенка своим бешеным ритмом и аляпистой круговертью. Каждое пройденное расстояние, если ему не доставалось от кого-то, не оборачивалось мгновениями страха, щенок считал подарком судьбы, прибавляя к своей тяжелой жизни немного светлых минут. Все равно щенок, оставшийся без матери, братьев и сестер, ушедших навсегда под ударами гогочущих, злобных и жестоких подонков, искренне верил всей своей крошечной душой и сердцем, что он не существует, а живет. Да, он ест, не когда хочет, а когда получится что-нибудь раздобыть или, может быть, кто из жалости даст ему немного еды. Да, он спит не в теплой корзинке, а на сырой земле, в подворотнях. Да, он не гуляет с удовольствием, а бежит, опасливо оглядываясь, рискуя нарваться на какого-нибудь душегуба или попасть под колеса летящего автомобиля. Но все равно, он принимает эту жизнь и не существует, а живет!

Но эта морозная зима, тихо и спокойно пришедшая в город, ударила его жестоко и беспощадно. Все вокруг заиндевело, замерзло, покрылось льдом, и тяжкий холод сковал его крошечное тельце. Щенок, так за весь день не отыскавший даже засохшей корочки хлеба, почувствовал, как жизнь покидает его. Не осталось больше сил бороться за себя, не осталось сил отчаянно цепляться за каждый день, доказывать себе что-то. Да и больше не хотелось…

Щенок, отсчитывая метры жизни, отрешенно брел вдоль многоэтажного огромного дома, пока не свалился на лед возле какого-то подъезда. Ну вот и все… Наверное, это блаженство — уйти, подняться ввысь и, укутавшись белым и пушистым, как вата, облаком, заснуть сладко и безмятежно. Щенок закрыл глаза, и горячая слеза упала на тротуар, превращаясь в льдинку.

… — Ты что это?! А ну, не смей умирать! Не смей!

Девушка, вышедшая из дома за булкой хлеба, подхватила тельце щенка и прижала к себе, а потом, приложив ухо к груди, услышала едва слышное биение сердечка.

— Жив! Будешь жить, слышишь меня?! Будешь жить!..

Позабыв про хлеб, ангел-спаситель побежала с просыпающимся щенком обратно в дом, туда, где тепло, где есть горячее молоко с кусочком сахара, где будут любить, заботиться, туда, где его ждет новая семья…

2019 г.

Вместе до победы!

Санек с Джеком, как могли, отбивались от пяти рассвирепевших подонков, решивших поживиться новеньким мобильником парнишки, дней пять назад как дембельнувшегося из срочной армейской. Немецкая овчарка и ее шустрый и жилистый хозяин бились жестко и отчаянно. Санек с выбитыми зубами, заплывшим глазом — все лицо в крови, да Джек с разбитой пастью и надорванным ухом дрались кулаками, лапами, когтями, ногами, кусались, рвали и метали, но метр за метром наступали на свору уличных беспредельщиков, славно и удачно шли, хорошо шли, пока какая-то тварь со всего маху не бросила парнишке в лицо кусок кирпича. Он закричал от боли, схватился ладонями за разбитый лоб, и меж пальцев заструилась алая кровь. Он со стоном опустился на одно колено, словно оглушенный. До Санька как будто издалека доносились крики и ругань шпаны, рычание Джека, его скулеж, а потом он вновь получил удар по голове, потом еще, еще и еще, проваливаясь куда-то, в бездонную пропасть.

…Санек восстанавливался долго. Поначалу все думали, что он и вовсе не выживет после такого. Матушка его, Екатерина Петровна, чуть ума не лишилась, когда увидела, что на сыне единственном места живого нет. Да и пес его, верный Джек, был не лучше — по ходу, ему еще и лапу переднюю перебили. Но потерявшего сознание, лежавшего навзничь Санька он защищал до последнего, видать, поэтому парнишку добить и не смогли. Долго врачи вытаскивали парня на этот свет, то он оживал, то вновь умирал. Но все же жизнь одолела смерть — так Бог хотел…

… — Ну и морда у тебя! — попытался засмеяться Санек, глядя на Джека с забинтованным ухом и все еще отекшей пастью. Санек с натугой закашлялся, резкая боль вступила в срастающихся ребрах. Пес положил голову ему на колени и тихо заскулил.

— Ладно-ладно, не жалуйся, — произнес Санек, поглаживая пса по голове. — Ты мой хороший, хороший… Спасибо тебе, родной, за то, что спас меня… Никогда, покуда жив, не забуду. Слышишь, Джек? Никогда, пока я жив, не забуду… А этих тварей мы найдем, обязательно найдем. Дай время…

Пес зарычал глухо, словно в груди его клокотала яростная лава, готовая сжечь все на своем пути. Джек не видел в этот момент глаза своего хозяина, сузившиеся жестко и страшно. В глазах правнука славного казачьего атамана метались призрачные тени, словно демоны, призывающие мстить без пощады и жалости…

Человек и собака… Человека и собаку пытались унизить, оскорбить, пытались поставить на колени, уподобив жалким и безвольным ничтожествам, измываясь и тешась своей придуманной властью. Нелюдей разыскали, но очень скоро родня смогла их вытащить обратно, туда, где можно, упиваясь вседозволенностью, вершить подлость, зло, сеять ненависть и подло бить в спину… Но мир ведь неоднозначен, не все так просто, и в то же время все в этом мире сложно и запутанно. Санек и Джек росли вместе, познавали вместе эту жизнь, радовались и горевали, обижались и мирились, но не предавали дружбу никогда, ни на секунду не позволяя тени сомнения прокрасться в их сплоченные души. Человек и собака, спаянные дружбой и единством, жаждали мести, и в этом стремлении не остановились ни перед чем… Зализав раны, набравшись сил и здоровья — хоть горы сворачивай, человек и собака были готовы к решающей схватке. Судьба дала им этот шанс неожиданно, но долгожданно.

…Хохочущая компашка им попалась на пути, словно само провидение специально столкнуло их на одной линии: на одной стороне Санька и Джека, на другой — всех пятерых подонков.

Джек, оскалив пасть, вздыбив на холке шерсть, зарычал, будто обезумевший демон, а пляшущие тени в глазах Санька превратились в пылающий беспощадный огонь. Санек потянулся за битой в рюкзаке и, погладив пса за ушами, произнес:

— Джек, повоюем, наш час настал…

…Когда с валявшимися на земле и скулящими подонками было закончено, Санек с трудом оттащил беснующегося пса и прошептал ему на ухо:

— Ну вот, мой друг, успокойся. Дело сделано!

2019 г.

Всех впускать и никого не выпускать!

За квартирой успешного бизнесмена Ростислава Цветкова бывалый вор-домушник Арсений Быков, по прозвищу Карандаш, наблюдал внимательно и весьма терпеливо. К слову сказать, Карандаш слыл в преступных кругах талантливым и авторитетным вором, которому в свое время посчастливилось учиться у прославленных специалистов, в деле своем толк знающих. Жизнь Карандаша, получившего сие прозвище оттого, что имел привычку записывать нужную информацию маленьким карандашом в не менее миниатюрный блокнотик, неслась по жизненной дороге, словно гонимый ветром пустынный кустарник перекати-поле, незнамо куда, незнамо зачем. От отсидки до отсидки Карандаш наслаждался мимолетным и зыбким чувством свободы, а потом вновь отправлялся на нары, попавшись на череде квартирных краж. Работал Карандаш, конечно, чисто и красиво — не придерешься, но ведь воры попадаются обычно не благодаря неудачно сложившимся обстоятельствам, а как раз вопреки им, да и к тому же идеальных преступлений, как мы знаем, не бывает. Тем не менее, отсидев очередной положенный срок, Карандаш удачно обчистил квартиру стоматолога, потом, естественно, погулял в кабаках, как полагается, порядком поиздержался, а после вновь навострился на дело.

…Квартира Ростислава Цветкова располагалась в престижном районе столицы и являлась чем-то сродни мини-антикварному музею. Чего там только не было! Хотя, очевидно, правильней будет сказать, что там было практически все! Богатый бизнесмен, нарастивший прямо-таки сверкающее состояние, имел солидный счет в банке, автомобили класса «премиум», недвижимость за рубежом, да и на родине тоже несколько нехилых особнячков в заповедных местах. И все же самую большую гордость для Цветкова представляла его столичная квартира, в которой на стеклянных полках расположились как представляющие неизмеримую ценность артефакты, так и экспонаты, имеющие прямое отношение к личностям, оставившим неизгладимый след в истории человечества. Вот на эту «золотую ракушку с жемчужинкой», благодаря информации знакомого наводчика, и устремил свой алчный взор домушник Карандаш.

…Как и следовало ожидать, входная дверь в сказочную «пещеру Али-Бабы» была практически такая же мощная, как и ворота неприступной крепости. Защищенная толстенным бронированным листом, сия дверь была закрыта на несколько мудреных ультрасовременных замков, к которым обычный вор, не имеющий основательной практики, скорее всего, не притронулся бы. Но только не Карандаш. Пошуровав какое-то время в тишине подъезда элитного дома, практически бесшумно, словно бесплотный призрак, Карандаш гениально вскрыл все три замка и проник внутрь квартиры. Едва он переступил порог, как навстречу ему вышел коренастый, но весьма мускулистый пес породы боксер. У Карандаша моментально похолодела спина и на лбу выступила противная испарина. Первое, что мелькнуло в его лихорадочно работавшем мозгу, так это рвануться назад на лестничную площадку, захлопнуть за собой дверь и дать деру. Но пес, удивленно глядевший на непрошенного гостя, неожиданно изобразил на морде «фирменную улыбку», характерную для представителей данной породы собак, и дружелюбно завилял обрубком хвоста. У Карандаша отлегло на сердце, и он слегка дрожащим голосом произнес:

— Хорошая собачка… хорошая…

Боксер подошел к домушнику и подставил ему свою мощную шею. Тот осторожно погладил его, ощущая упругие мышцы.

«Ну, все ясно — собака эта для декора, на лоха рассчитана», — подумал Карандаш и, потрепав за ушами пса, смело вошел в квартиру.

…Пошуровав со знанием дела то там, то тут, Карандаш собрал хороший урожай из уникальных антикварных вещиц, а также долларов США и ювелирных изделий, что были спрятаны в небольших схронах. Собрав целое состояние в объемистый баул, вор, окрыленный удачей, подмигнул сидевшему у дивана псу и шагнул к выходу, но тот вдруг встал и, взяв в пасть маленький резиновый мячик, бросил его в сторону Карандаша.

— Поиграть хочешь? — с улыбкой спросил тот и пнул мячик обратно. Пес подхватил мяч и снова бросил домушнику. Тот вновь отпасовал его обратно. Пес снова бросил мяч.

— Ну хватит, мне пора уже! — произнес вдруг Карандаш, которому необходимо было срочно уматываться из квартиры, и положил мяч в сторону. Он сделал шаг к двери, но пес вдруг глухо зарычал.

Карандаш, глупо улыбаясь, протянул руку. Боксер обнажил клыки и напрягся, весьма рельефно продемонстрировав мощные мускулы. Глухое рычание усилилось. Опешивший Карандаш слегка отступил назад и положил баул на пол. Пес замолчал. Вор взялся за ручки баула, и вновь раздалось глухое рычание…

…Когда полицейские выводили Карандаша из квартиры, он бросил укоризненный взгляд на боксера, дружелюбно вилявшего хвостом блюстителям правопорядка, хозяевам квартиры и соседям, а потом вдруг вспомнил популярную фразу: «Всех впускать, и никого не выпускать!». Ну что же, все правильно. Коварный пес!

2019 г.

Герард — футбольный гений

Герард, крупный пес-овчарка, появился во дворе так внезапно, что мальчишки, собравшиеся в круг от нечего делать в жаркий день летних каникул, вздрогнули от неожиданности. Пес неспешно миновал дорожку вдоль живой изгороди и, помахивая хвостом, подошел к пацанам. Мальчишки, не на шутку оробев при виде важного, импозантного гостя, почтительно встали. Пес, позвякивая медалькой на массивном кожаном ошейнике, сел и… протянул лапу.

— Смотрите, ребята, он приветствует нас, — восхищенно прошептал заводила и душа компании Санек Приемыхов, первым ответив на лапопожатие солидного «господина». Так пес Герард, имя которого было выгравировано на медальке, поселился в тихом городском дворике. Никто его не искал, никто объявлений о пропаже пса не вывешивал, да и участковый, дядя Витя, пришедший поглядеть на чудо-собаку, недоуменно пожал плечами: не из наших товарищ, не знаю такого. Как появился Герард, по каким странным обстоятельствам его сюда занесло, откуда и почему — так и осталось загадкой навсегда. Тем не менее, пес очень скоро стал своим во дворе, прекрасно освоился, и отныне день без него не начинался и не заканчивался. Так как Герард, почему-то не захотев ни к кому идти на проживание, пожелал остаться во дворе, устроив себе лежанку под старым грушевым деревом, то в первую очередь мужики, покумекав меж собой, сколотили для него добротную конуру, учитывая его богатырское сложение. Сей основательный, крепкий деревянный домик весьма пришелся по душе Герарду. Пес с большим удовольствием укладывался на отдых, при этом высовывая голову наружу. Женщины также внесли немалую лепту в организацию его, так сказать, быта и досуга. Для благородного пса принесли соответствующую столовую посуду, и более того, обеспечили ежедневное домашнее трёхразовое питание. Все без исключения жители многоквартирного дома приняли Герарда в свою большую семью, ощущая какую-то необыкновенную теплоту и душевность собаки, особым внутренним благородством незримо призывающей окружающих к добрым поступкам и милосердию. Людям стало интереснее жить. Всем хотелось выглядеть достойно в глазах Герарда, внимательно и словно оценивающе смотревшего на каждого умным и проницательным взглядом. Казалось, будто его привели святые в белых ниспадающих одеждах и, оставив у ворот, наказали одаривать милостью людей, наставляя их на правильный путь…

Но самое интересное произошло чуть позже, когда дворовые мальчишки собрались гонять мяч на футбольном поле, расположенном неподалеку от дома. Герард, конечно же, отправился вместе с шумной компанией и, вальяжно ступая лапами, шел впереди, постоянно оглядываясь назад, словно беспокоился: никто не отстал?

…Едва мальчишки вышли на поле, как Герард медленно и степенно прошествовал к воротам.

— Как так? — улыбаясь, воскликнул Санек, поставив мяч на отметку пенальти. — У нас появился голкипер? Посмотрим-посмотрим, на что уважаемый наш Герард способен.

Мальчишка примерился, разбежался… удар, и пес, словно угадав мысли Санька, в одно мгновение метнулся в правый угол ворот, где схватил лапами мяч и надежно подмял его под себя.

— Что?! Вот дела-а-а! А ну-ка, еще раз!

Санёк повторно примерился, разбежался! Удар!

Мяч полетел вверх, к верхней штанге, и Герард, вывернувшись в высоком прыжке, отбил его за ворота.

— Класс!!!

Все последующие попытки загнать мяч в ворота, которые надежно охранял ловкий пес, были безнадежны и безуспешны — четвероногий вратарь не оставил никому даже малейшего шанса. Крупный, медлительный и степенный, на футбольном поле он преображался и становился легким, стремительным и невероятно быстрым.

— Кому расскажешь, не поверит же никто, — сказал нападающий, рыжий, как весеннее солнце, Жора Румянцев, поглаживая собаку за ушами. — Герард не только сам прославился бы, но и нас знаменитыми бы сделал…

Санёк задумчиво посмотрел на Жору:

— Знаменитыми, говоришь? Ну-ка, ну-ка…

…Спустя примерно год.

…Диктор прокашлялся и, хлебнув прохладной минеральной воды, обратился в эфир:

— Приветствую вас, уважаемые любители футбола! Сегодня по-особому яркий и радостный день. Стадион полон ликующих футбольных болельщиков, пришедших поддержать свои любимые детские команды. На зрительских местах, что называется, яблоку негде упасть. Сегодня, как мы все знаем, — финальный матч между городскими детскими футбольными командами «Сокол» и «Мечта». Обе команды прошли ряд динамичных и бескомпромиссных матчей, при этом юные футболисты, продемонстрировав незаурядные способности, целеустремленность и волю к победе, не оставили никаких шансов соперникам, добрались-таки до финального поединка. Причем, хочу в который раз отметить то весьма и весьма необычное обстоятельство, что, вопреки всем футбольным правилам, ворота команды «Мечта» защищает уникальный и суперталантливый спортсмен — немецкая овчарка Герад. Да, друзья, да! Наделенный необычайными способностями и физическими данными Герард на протяжении всего турнира не пропустил в свои ворота ни одного гола и, по существу, вывел команду «Мечта» в позицию лидеров соревнований.

— Итак, дорогие друзья, команды выходят из раздевалок и, обратите внимание, футболистов «Мечты» ведет сам наставник ребят — Герард, причем, как мы видим, спокойно, уверенно…

При появлении «Мечты», ведомой как всегда невозмутимым псом, зрительские трибуны взорвались шквалом аплодисментов, и с верхних рядов спустили огромное полотнище: «ГЕРАРД — ТЫ ЛУЧШИЙ!!!»

…Перед тем как начать игру, ребята собрались вокруг Герарда и, пожав его протянутую лапу, выкрикнули девиз:

«Герард с нами, с нами победа!»

Пес одобрительно гавкнул и неспешной походкой, под шум непрекращающихся оваций, солидно и вальяжно отправился к воротам…

В тот день «Мечта» победила «Сокол» с разгромным счетом 5:0, и ребята, новые чемпионы города, пробежались по стадиону вместе со своим лучшим на свете голкипером, как всегда защитившим ворота на все сто. Среди репортеров и вспышек фотокамер Герард держался в своем стиле — уверенно и спокойно, и как всегда, сев среди ребят, протянул им лапу, поздравляя с блестящим успехом.

Впереди были новые матчи и новые победы команды, ворота которой защищал талантливый голкипер, мудрый наставник и замечательный друг.

2019 г.

Джейраны детства моего

Ветер пустыни играл свою таинственную мелодию, словно на флейте. Задувая сквозь отверстия в сухих стеблях растений, ветер извлекал непостижимые звуки. То, словно каменные горошины, перекатываясь в глиняной трубке, трещали дробно и звонко, то, как будто песчинки, под магическим светом луны искрясь и перекатываясь с пологого бархана, шептали горячо и страстно, умоляя не оставлять их в бесконечном одиночестве. А, может быть, это протяжный звук, рожденный где-то за горизонтом, там, где каждый вечер огненно-рыжее солнце утомленно ложится на кипящую жаром купель, заставляет насторожиться и прислушаться: не колдовство ли это?

В который раз я в пустыне Кызылкум и, словно завороженный, слушаю мелодию ветра. Я здесь не по воле случая. В этом мире грез живут джейраны! Словно изящные фарфоровые статуэтки, с глазами-агатами цвета ночного неба, они пугливы, грациозны и недоверчивы. Эти прекрасные газели живут в песках, овеянных легендами, там, где горячий ветер гонит колючие шары перекати-поля на самый край призрачного горизонта.

Вдохнув побольше горячего воздуха в легкие, я выкрикнул в бесконечное пространство:

— Зорька! Зо-о-рька-а-а! Где ты, Зо-орь-к-а-а?..

Где-то рядом послышался звон колокольчика.

— А, вот ты где, милая! Ну, иди сюда, иди, хорошая моя…

Ко мне быстро, легко переступая тонкими ногами, подбежала изящная джейраниха с малюсеньким колокольчиком на тонкой шее. Как всегда, уткнулась головой в мои ладони, приветствуя и сетую на долгую разлуку…

Зорька, ласковый и нежный друг, пришедший из давно минувших детских лет.

Джейраны в моем сердце давно, наверное, с той давней поры, когда я ребенком открыл для себя целый мир — разноцветный и бесконечный в своем многообразии форм, запахов и звуков. Я родился в оазисе — зеленом и прохладном островке жизни среди пылающих красных песков. Дом, в котором прошло мое детство, окружал огромный двор, утопающий в зелени вековых деревьев. Двор напоминал таинственный дремучий лес, в котором, быть может, обитали сказочные существа, о которых я не знал ничего. Узкая тропинка, петляющая среди деревьев, вела далеко в конец двора, в затерянный мир, где жили куры, кролики, хорьки, пара лис, одичавшие кошки и вечно куда-то спешащие ежи.

Меня манил и завораживал густой, непроглядный лес, и, отваживаясь в поход в дальний конец двора, я с замиранием сердца шел по тропинке, с опаской поглядывал на шумящие кроны деревьев, откуда на меня глядели желтыми кругляшами глаз глухо ухающие совы.

В конце двора бурлил таинственной жизнью дикий и непознанный мир, и часто мне доводилось видеть, как в небе кругами парили орлы, высматривая зорким глазом добычу. Иной раз пернатый хищник камнем падал на землю и, подняв облако пыли, взлетал с отчаянно трепыхавшимся цыпленком в когтях. Здесь царили свои, безжалостные законы природы. И все же для меня было сущим удовольствием посещать этот, ставший заповедным уголок.

Но в один из дней здесь кое-что изменилось. Я об этом не знал, но когда рано поутру пришел побросать цыплятам творога, то увидел, что мирок пополнился новыми обитателями. От неожиданности я даже вскрикнул. В заброшенном курятнике за сеткой стояли два прекрасных существа — самец и самка пустынных джейранов. Изящные и грациозные животные, беспокойно переступая тонкими стройными ногами, глядели на меня агатовыми глазами, напоминающими влажные сливы. Я несмело приблизился к сетке. Джейранам это не понравилось. Самка отпрянула назад, к глиняной стене, а самец, низко наклонив голову, ударил острыми, как кинжалы, рогами по сетке. Я с криком отпрыгнул в сторону и, заплакав, бросился бежать домой. Мама прекрасно знала мое неуемное желание путешествовать на край двора и поначалу сильно испугалась — в малиннике обитали гадюки. Но когда я, захлебываясь слезами, рассказал ей, как меня напугал олень, то улыбнулась и поцеловала в щеку.

— Вчера поздно ночью отец привез джейранов, — сказала мама, протягивая мне большое красное яблоко, — ему знакомый пастух подарил. Вот мы их пока в курятнике и разместили. Скоро построим крытый загон, там они будут жить. А тебе сказать не успели. Ну, иди, играй, и близко к сетке не подходи, олени еще к тебе не привыкли.

Вот так они и поселились в нашем дворе. Привыкали к нам эти гордые пустынные животные трудно, больше сторонились, еду с рук не брали. Из кормушки они с удовольствием ели сочную зеленую траву, зерно ячменя, сено, но потом постепенно стали есть хлеб с ладони. Частенько мы с мамой просовывали им хлебные мякиши сквозь сетку, и они осторожно брали их мягкими губами. Спустя примерно месяц рядом с курятником отец построил для джейранов просторный бревенчатый загон, куда и поселили наших новых жильцов. Теперь они, мелко тряся короткими, с черными кончиками, хвостиками, гуляли по загону, в котором, конечно, невозможно было разогнаться и лететь, словно стрела, как это они делали в пустыне, уходя от волков. Так они и жили.

Время теплым ветром, закатами и восходами, шелестом листвы на деревьях и криками перелетных птиц размеренно проплывало над нашим домом. Я повадился ходить в заповедный мирок почти каждый день, не обращая внимания на уханье сов, устроившись в тени раскидистого клена, с интересом наблюдал за жизнью джейранов. А по прошествии пяти месяцев, в нашем дворе произошло событие. Нет, наверное, не событие, а скорее настоящее чудо… Простое чудо. Ранним утром нас с мамой позвал отец и, взяв меня на руки, пошел по аллее в конец двора. Он остановился у загона и, улыбаясь, кивнул на дальний его конец. Там, словно крохотная фарфоровая статуэтка, подогнув под себя тоненькие ножки, уютно улегся новорожденный джейранёнок. Он родился ранним утром и еще был очень слаб. Его родители были рядом, и самец, заметно нервничая, чуть покачивал рогами, не позволяя нам близко подходить к ограде. В утренней тишине мы, молча, смотрели на новую жизнь.

С появлением джейранов в затерянном мирке жизнь преобразилась. Когда отец отворял ворота загона и выпускал их на волю, не медля, появлялась пара лис. Притаившись за стогом сена, плотоядно облизываясь и тявкая, лисы проявляли хищный интерес к маленькому джейраненку. Огненно-рыжие разбойники выжидали удобный момент. Но папа-джейран, в один из дней почувствовав неладное, прогнал прохиндеев. Остальные же обитатели затерянного мирка выбирались из своих нор, укрытий и потайных уголков, с любопытством наблюдая, как резвятся грациозные газели пустыни. Это было чудесное зрелище! Играя, изящная газель разгоняется с невероятной скоростью и, вытянувшись в струнку, совершает головокружительный прыжок. Кажется, что на доли мгновений все замирает вокруг, будто время застывает и превращается в вязкую, вяло текущую массу. Джейран в полете сгущает пространство… Он сам как бы застывает в воздухе, повелевает секундами, отрицая законы мирозданья, заставляя поверить в невозможное. Таинственное существо, джейран!

Примерно каждые полгода в нашем хозяйстве рождались по одному, а то и по два малыша. Надо сказать, джейраны прониклись к нам доверчивостью, и самец уже не настораживался, просто держался чуть поодаль. А счастливая мамаша-джейраниха, обремененная приятными заботами о потомстве, с радостью подбегала к ограде загона в надежде получить вкусную горбушку хлеба. В один из дней отец нас снова удивил. Он привез еще одного маленького джейранёнка. Мать малышки зарезали волки, и ее случайно уцелевшей в дикой пустыне подобрал кочевой пастух.

Так в нашем доме появилась Зорька, хотя на удивление всем для нее самой это чуть было не закончилось трагично. Глава семейства, папа-джейран, при виде малышки рассердился и чуть было не забил ее рогами насмерть. Нам было невдомек, что самцы джейранов, как зеницу ока оберегая свое семейство, близко не подпускают чужих детей. Жестокая судьба продолжала издеваться над беззащитным созданием, с самого рождения познавшим горечь утрат и лишений. Хотя, что там говорить, и людей порой сия горькая чаша не минует. Однако моя мама, женщина чистой души и доброго сердца, приняла Зорьку в свою семью, выходила ее и поставила на ноги. Кормила она джейранёнка теплым молоком из бутылки с соской, и как только мама появлялась во дворе, Зорька, весело звеня маленьким колокольчиком, подвешенным на шее, со всех ног устремлялась к ней. Самое смешное было то, что когда мама, выходя во двор, звала меня, то прибегала Зорька и, уткнувшись лбом в мамины ладони, приветствовала свою милую покровительницу.

Со временем стадо джейранов стало большим и насчитывало уже ни много ни мало, а тридцать особей. Молодые самцы стали выяснять между собой отношения, и загон стал мал для этого шумного и беспокойного семейства. Отец решил подарить их созданному в пустыне Кызылкум экологическому центру «Джейран». На воле, в песках, в естественной среде обитания, конечно же, им было бы лучше и вольготней. Но… когда джейранов загоняли по доскам в кузов грузовика, растерянная и испуганная Зорька выскользнула из-под рук незнакомцев и, звеня колокольчиком, бросилась к моей маме. Она привычно уткнулась головой в ее ладони, словно искала защиты от грубых чужаков и не хотела покидать дом, где так хорошо и спокойно…

Я приезжал к ней, по случаю, поил молоком из бутылки, гладил ушастую смешную голову. Прошли года, и в один из дней я так и не дозвался Зорьки.

Иногда, вспоминая свое детство, я вижу маму, кормящую Зорьку теплым молоком из бутылки. Джейранёнок, вытянув тоненькую шею и блаженно прикрыв глаза-агаты, жадно пьет молоко и позвякивает колокольчиком. Как будто это было вчера…

Счастливое детство мое осталось далеко-далеко, в знойных песках красной пустыни, там, где и ныне обитают пугливые и грациозные животные, которым так нужна наша помощь и ласка.

2016 г.

Дружба навсегда

«Собачий век недолог. Жаль…

Но одному я рад, не скрою:

Собаки попадают в рай…»

Из стихотворения Владимира Стольного

Вернувшийся из последнего морского похода, Виктор, уже в годах, сухопарый, с белыми как снег волосами и обветренным лицом, стоял посреди комнаты и в свете большого, кирпичного цвета шелкового абажура рассматривал лежавшие на столе фотографии. Вот она… Старый, пожелтевший от времени прямоугольник, а на нём — вся семья и…Рома, такой большой и красивый… Боже, сколько лет прошло!

Виктор сел за стул и, не отрывая взгляда от фотографии, унесся сквозь время в те далёкие 30-е, когда, казалось, счастье будет жить в доме вечно, а беды и невзгоды пройдут стороной…

…Рома был стойким и сильным духом псом, никогда не сетовавшим на судьбу, мужественно переносившим тяготы жизни. Скорее, наоборот — жизнерадостный и весёлый, буквально источающий невидимые флюиды счастья и радости, он словно наполнял теплом и лучезарным сиянием дом, в котором жил. Быть может, это был ангел, сошедший с небес для того, чтобы люди почувствовали, что такое настоящая, искренняя любовь, что такое дружба, бескорыстие и верность. А может, это был самый обыкновенный пёс, и никакой не ангел, ведь не всё ли равно? Главное, что он был…

Утро начиналось в доме с громкого лая этого большого и мускулистого пса, который будил всех без исключения — Папу, Маму и троих детей. Рома носился по комнатам как угорелый, бесцеремонно срывал одеяла с сонных домочадцев, прыгал на кровати, будил всех, тычась влажным носом в щеки, лишь для того чтобы люди почувствовали, что это такое — доброе утро… Потом пёс играл с детьми, боролся, катался по полу, толкался, рычал, скулил, лаял, но не позволял никому ползать по квартире, словно сонные мухи, заряжая энергией и оптимизмом на целый день. После энергичной и весёлой зарядки пёс завтракал вместе со всеми на кухне, потом мешал Маме собирать детей в школу, а Папе не давал нормально надеть костюм, повязать галстук и обуть туфли. Рома мешал всем и всех теребил, но в доме жило настоящее счастье, потому что люди чувствовали, что о них не забывают…

…За Папой пришли под утро. Рома поначалу начал, как всегда, будить весь дом, весело прыгая и лая, но потом притих, увидев незнакомых людей с какими-то белёсыми, ничего не выражающими лицами. Дети не хотели просыпаться так рано, а Мама стояла и плакала, когда Папа, растеряно улыбнувшись, ушел… навсегда. Потом забрали и Маму, а когда пришли за детьми, Витя с псом успели сбежать…

Они бежали без оглядки, прятались, скрывались от милиции, питались тем, что могли раздобыть, спали в обнимку в сырых, грязных подворотнях, а когда наступали минуты, и мальчишка, отчаявшись вконец, плакал от обиды и тягостного страха перед неизвестностью, Рома прижимался к нему и тяжело вздыхал. Что было потом?.. Потом они сумели выжить и уцелеть, когда началась война, и все эти годы скитаний и горестей они не разлучались ни на мгновение, хранили в сердцах искреннюю любовь, верность и дружбу…

…Виктор положил на стол фотографию, словно прямоугольный пожелтевший кусочек счастья, что когда-то был в его жизни. Папа с Мамой сгинули навсегда в сибирских лагерях, брата и сестренку он всё же отыскал спустя годы. А Рома?.. Он был рядом многие годы, был рядом до последнего вздоха и умер у него на руках, все же успев лизнуть его в щеку, словно сказал последнее «прощай».

Виктор, став капитаном дальнего плавания, всю свою жизнь бороздил моря и океаны, храня в сердце память о друге, самом лучшем друге на свете, благодаря которому он выжил в этом жестоком мире, где все-таки, несмотря ни на что, есть место верности, дружбе и искренней любви.

2019 г.

Егорша

…Егорша появился в доме Натальи по воле судьбы, будто указавшей перстом провидения крохотному щенку, продрогшему и промокшему под проливным дождем, найти и свернуться в бублик у дверей дома, где жило отзывчивое сердце.

Наталья, услышав тоненький писк, выбежала на улицу и увидела щенка, дрожащего от пронизывающего холодного ветра. Увидев человека, он с трудом встал и виновато опустил голову, словно извиняясь за то, что улегся тут, у грязной лужи, не спросив разрешения. Он хотел было уйти, но Наталья, не глядя на колко хлещущий ливень, подошла к нему, взяла на руки и, прижавшись щекой, горько заплакала, как в тот день, когда врач, старательно избегая ее прямого и жаждущего доброй вести взгляда, нервно потирая руки, тихо сообщил, что новорожденный сынок… не выжил. Она не закричала и не зарыдала. Она просто крепко сжала губы, и ее горячие слезы безудержно катились по лицу…

Егорша стал жить в доме молодой женщины, своим веселым и ласковым нравом скрашивая ее тягостное одиночество. Сам не помнил и не знал, как потерял свою мать. Еще слепой, тычась мордочкой в пустые сосцы, он услышал чей-то злой смех, что-то толкнуло его грубо и жестоко, а потом… Он ощутил, что нежное тепло покидает тело матери и жизнь ее, прерванная каким-то изувером, уходит, не оглянувшись на прощание…

Как он выжил… Жестокая судьба иной раз бывает благосклонна к сироте. Кто-то не дал подонку забить и его до смерти, спугнул, а потом, заботливо взяв на руки, покормил, уложил спать на мягкой подстилке в тепле. Кто-то милосердный и добрый выходил его, помог выжить, не дал этому жестокому и циничному миру проглотить одинокого беззащитного малыша. Кто был тот человек? Может быть, ангел, посланный свыше?.. Малыш этого не знал, лишь крохотное сердце навсегда запомнило его теплые и ласковые руки…

Но пришло время, и добрый человек исчез… Щенок забеспокоился, испугался, он словно вновь остался один на один с хищным миром, пугающим его злым и жадным взглядом. А потом пришло осознание того, что надо попытаться выжить, несмотря ни на что, выжить наперекор всему. Многое ему пришлось пережить: кто-то одаривал лаской, кто-то кусочком колбасы, кто-то, глядя с искренним сожалением на малыша, возмущаясь несправедливостью злодейки-судьбы, просто проходил мимо, а кто-то, скривив рот в брезгливой ухмылке, давал пинка, радуясь тому, как щенок, упав на тротуар, скулит и плачет от боли и обиды… Но все равно, несмотря на жестокость и черствость людей, обитающих в огромном и шумном городе, похожем на многоголовое и разноликое чудовище, малыш не потерял воли к жизни, продолжая верить в то, что в один из дней теплые руки погладят его по голове, и он вновь ощутит чью-то заботу и любовь…

…Егорша всей душой и сердцем полюбил Наталью, ни на шаг не отпуская её от себя. Он очень боялся вновь потерять ставшего ему близким человека. С раннего утра до вечера, пока Наталья трудилась в своей поликлинике, верный пёс смиренно сидел неподалеку от дверей, выбрав себе укромное место под раскидистой ивой. Прохожие и посетители поликлиники удивлялись, глядя на собаку, день напролет тихо ожидавшую кого-то, старательно избегавшую любопытных взглядов. Но едва Наталья выходила из здания, Егорша моментально преображался и, подбегая к хозяйк, подставлял голову для того, чтобы она, как обычно, потрепала его за ушами…

…Они возвращались домой поздним зимним вечером — молодая женщина и большой крепкий пес. Егорша, как всегда, шел рядом с Натальей, поглядывая на хозяйку, словно улыбался ей. Ведь она стала для него родной и близкой, той тростиночкой, благодаря которой он не чувствовал себя одиноким.

…Эта навороченная иномарка, ослепляя светом фар, вынырнула из-за угла на большой скорости, завернула, едва удерживаясь на обледеневшей, скользкой дороге. Машина, взревев двигателем, ринулась вперед, но все же ее закрутило, широко занесло. От сильного удара Наталью и Егоршу подбросило и швырнуло на стену дома… Не глуша мотора, из машины вышел пьяный водитель, и едва удерживаясь на ногах, подошел к лежащей навзничь Наталье.

— Вот… блин, а… угораздило… Жива что ли?… Кажись, отходит…

Водитель, шепча проклятья, пощупал помятый бампер, и со злобой поглядев на стонущую женщину, вернулся к машине и вытащил из багажника биту. Он осмотрелся по сторонам — улица, тускло освещенная одним-единственным фонарем, была пустынна и безлюдна — ни автомобилей, ни прохожих. Его шатало в стороны, взгляд туманился, но мужик, широко размахнувшись, наметился ударить в голову наверняка. Добить сейчас, чтобы потом не было проблем… Едва он поднял биту, как за спиной раздалось громкое рычание… Вздрогнув от испуга, водитель обернулся и увидел окровавленного пса, поднявшего перебитую лапу. Рычание перешло в жуткий рык, и в то же мгновение Егорша, с трудом оттолкнувшись от промерзшего тротуара, бросился на нелюдя…

… — Глазам своим не верю, никогда такого видеть не доводилось, — сказал следователь, пожимая руку брату Натальи, ожидающему его в больничном коридоре. — Сестра ваша поправится, конечно, слава Богу, травмы не очень серьезные. А вот собака… Эх-х… Не собака, а воин верный. Весь переломанный, еще и травмы внутренние. Звонил я ветеринарам, они говорят, что надежда все же есть, хотя и слабая. А пёс отважный… Пока патруль не подъехал, держал подонка того на земле мёртвой хваткой, но прежде искусал всего, живого места не оставил.

— Жив тот гад? — спросил брат, сжав губы.

— Жив, сволочь… Хотя лучше бы… Э, да ладно…

Следователь, махнув рукой, ушел, гулко ступая по коридору, а мужчина подошел к окну, закрыл глаза, и сжимая в ладони иконку, стал шептать слова молитвы о Наталье и Егорше…

2019 г.

Живи и радуйся зайчишка!

Красавица-весна пришла в таежные края нежно, восхитительно, чудесно! Словно веселая девушка-чаровница, закружила в ярком танце по лесам густым, озерам голубым, бирюзой волшебной сияющим, ручейкам хрустально-чистым да тропинкам мшистым, петляющим в места потаенные, где обитают духи лесные да разные другие сказочные жители. Ушла зимушка в нарядах своих кружевных далеко-далече, в свои чертоги ледяные, где постелены ей перины мягкие, а в домике ее льдинки да узоры на окошках слюдяных. Хорошо ей там, уютно. Погуляла она вдоволь по таежным краям да весям, снежком посыпала, вьюгами да метелями покружила, поморозила, попугала поземкою сердитою, да и поцеловала весну-красавицу в румяную щечку на прощание.

Весна пришла в тайгу… Отзвенели последние капели, а солнышко ласковое, на радость обитателям лесов, так греет заботливо, что на душе светлее становится и радостно. Напоила душенька-весна воздух серебряный ароматами да запахами чудесными — дышишь воздухом этим волшебным, не надышишься. Воздух этот пьешь, словно нектар сладостный, будто воду живую пригубил — и вон из тебя все хвори да недуги. Тайга-маменька, любезная, всех своих жителей и кормит, и поит, и лаской своей безграничной одаривает, и каждому из них живется вольготно.

Ох, весна ты, весна! Как же любо стало в лесу, боже ты мой! Взмахнула ты рукой, и прилетели вслед за тобой птахи разные, щебечут, поют так заливисто, что, кажется, вот дай мне, Боженька, жизни сто лет, так бы и слушал всегда эти трели сладкие! Ой, весна ты моя, девушка ненаглядная… До осени, в золотую парчу одетую, царствовать тебе в таежных краях безраздельно, расцветать цветами яркими, и пусть ветерочек-дружочек тебе песню напевает красивую…

…Охотился понарошку волк-серый бок по весенней тайге, зайца как бы промышлял. Шел он по следу косого долго, настойчиво — то там спрячется за ель разлапистую, то здесь припадет к земле тихонечко так и прислушивается. Да и не охотится он вовсе, а играет с зайчишкой. А у длинноухого душа в пятки ушла. Бежит он со всех сил от серого, петляет то туда, то сюда, на мгновение замрет, притаившись, а сердечко-то колотится вовсю от страха. Ну вот, где-то у болота промелькнул заяц, тихонечко так, будто и не он вовсе, а тень его. Эх, дурачок длинноухий, кого же ты обмануть хотел? Волка серого? Такого не обманешь, он тайгу сердцем чует, каждый шажок в лесу бескрайнем ему сызмальства известен. Посидел заяц в густом ельнике, сердечко его чуток унялось, ну, думает, все, миновала беда, ушел волк проклятущий обратно в свои глухие места. Только ушастый из ельника-то выскочил, а волчишка-то тут как тут — заяц ему к лапам и подкатился! Закричал заяц от страха тоненько, уши прижал, глаза зажмурил — вот сейчас клыки волчьи схватят его за шею, и все!

Заплакал заяц от обиды, что вот так, молоденьким, еще не пожившим даже малость, умирать придется. А волк удивленно смотрит на него: ты что, дурачок, я же игрался с тобой! Живи, милый, сегодня весна пришла волшебная! Живи и радуйся весне, зайчишка длинноухий!

2019 г.

Журавушка

Алеша поселился в доме Натальи Степановны, будто добрый ангел пришел и в двери постучался робко. Пошла она как-то раз в лес по грибы и нашла его, несчастного, в крови, с крыльями перебитыми. Журавушка уж и с жизнью своей попрощался, всплакнул в душе, себя несчастного жалеючи, посетовал на судьбу свою горькую, что вот так, молодым-молоденьким умирать доводиться, и закрыл очи свои ясные. Чего уж теперь… Летел журавушка высоко, солнцу весеннему радовался, летел так, словно песню красивую пел там, в лазурных небесах, словно хотел крылами своими облаков пушистых коснуться. Летел, и не увидел, как черная тень мелькнула рядом. Напал на него беркут-разбойник, ударил страшно и жестоко. И упал журавушка в леса густые, ударился он о ветки сосен вековых, крылья свои сильные сломал. Умирал журавушка, кровью алою истекая, умирал, прощаясь с жизнью навсегда… Кинулся было беркут-разбойник растерзать его среди леса густого, всласть насытиться кровушкой, да женщина добрая невзначай помешала.

… — Ой ты, миленький мой, да кто же тебя так несчастного? — всплеснула руками Наталья Степановна. — Как же тебя угораздило?

Опустилась женщина сердобольная на колени и, отбросив лукошко с грибами, осторожно взяла на руки тельце беспомощное, словно ребенка, едва дышащего…

Как Степановна в деревню бежала, ног под собой не чуя… Дородная, в косынке, на плечи сбившейся, запыхавшаяся вся, да с журавушкой, стонущим на руках.

Положила она в избе журавля и, едва отдышавшись, принесла из колодца воды студеной и сена духмяного. Водою той лицо да руки омыла, уложила журавлика на сенную подстилку, помолилась горячо, искренне на иконы святые в красном углу, перекрестилась трижды и приступила к лекарскому таинству…

Руки у Натальи Степановны золотые… На фронте она медсестрою была, скольким нашим бойцам жизнь спасла, а как война-то, проклятая, кончилась, так поселилась она в деревне глухой, подальше от суеты мирской, поближе к природе, лесу русскому, людям простым душою и сердцем. Стала Наталья Степановна жителей деревенских пользовать, от болезней-недугов избавлять, помогать, чем может, на что ее талантом Боженька сподобил. Жила она одна-одинешенька — так уж судьба ее сложилась — ни мужика у нее, ни детей… А тут вдруг счастье в ее избу вошло — журавушка, ни живой ни мертвый. Но Наталья Степановна смерти костлявой разгуляться не дозволила — искусным своим врачеванием вернула она птицу вольную с того света и прогнала старуху холодом леденящщим вон из избы…

Назвала она журавушку Алешей, в память о солдатике, которого едва живого вынесла с поля боя… И стал Алеша жить в доме сердобольной женщины и так к ней привязался, что ни шагу от нее не отходил. Будто боялся, что вновь один останется. Бывало, идет Наталья Степановна по деревне, люди с ней почтительно здороваются, улыбаются, а Алешка за ней поспешает и тоже в ответ шею сгибает, да клювом пощелкивает, будто говорит:

— Здравствуйте, здравствуйте вам, честной народ! Как поживаете-то? А мы вот с хозяюшкой гуляем тут. Ну, до свидания что ли?

Вот так и жили душа в душу — женщина добрая и журавль верный и ласковый. Иной раз забалует во дворе Алешка, с собаками соседскими повздорит, закричит голосом звонким, крылья распустит и пойдет гарцевать на собаку, ногами длинными, тонкими перебирать. Собака полает, полает, да и в конуру свою обратно… А журавушка не уймется, пойдет собаку дразнить, клювом доставать ее, а она давай скулить и визжать… Наталья Петровна хватится Алешку, выбежит на двор и хохотать…

…Прошли годы. Постарела Наталья Петровна, белые снега покрыли ее головушку, занедужила она… Скольких людей от хворей избавила, а тут ее саму болезнь тяжкая вдруг одолела, видать, время пришло. Стала таять, словно свеча восковая, и с кровати больше не встает. Только гладит по голове Алешу, да слезы по впалой щеке катятся. А Алёшка смотрит на нее и сам в душе своей журавлиной слезами умывается. Да как же это так? Разве можно вот такое, чтобы она — родной человек, кровинушка милая ушла насовсем?

Распустил крылья Алёшка, накрыл Наталью Петровну, словно защитой ангельской, и стал тепло свое животворное отдавать да молиться Богу по-своему, по-птичьи. Вот так целыми днями и ночами: даст соседям покормить Наталью Петровну, словно дитя малое из ложечки, а потом вновь крылами обнимет… И выгнал он смерть из избы прочь, наказав, чтобы пришла не скоро, а многие годы позже…

На пятый день встала Петровна с кровати, подошла к иконам, помолилась и попросила каши сытной с маслом да хлеба из печи, горячего. Поела Наталья Петровна с доброй охотой, прижала к себе журавлика и поцеловала за исцеление чудесное…

Прожили они еще немало… А когда пришло время расставаться, то простились родными душами — добрая женщина и верный журавль…

2019 г.

По законам тайги

Они ходили кругами, притаптывая лапами снег, выпавший по раннему утру, словно готовили себе сцену, где разыграется драма без ненужных реверансов и жалости. Старый вожак стаи, умудренный седыми снегами и быстрокрылыми годами, и молодой, полный сил и желаний претендент, бросивший вызов дерзко и нагло.

Стая наблюдала… Волки смотрели, внимательно вглядываясь в соперников, не желающих делить власть, осмелившихся прямо заглянуть в глаза судьбы и прочесть там окончательный вердикт.

Стая молчала… Серые хищники, от малых волчат до стариков, затаили дыхание в ожидании кровавой схватки, где победителю останется все, а побежденный, если повезет, останется просто в живых. Здесь, на краю мира, где-то в глубине древней и суровой тайги царили свои особые законы, страшные по своей сути, но справедливые, без лишних объяснений и догадок. Здесь все происходило без сомнений и обиды на прямолинейность жизни, в самом начале решавшей, кому быть сильным и царствовать, повелевая другими, а кому плестись в хвосте, трясясь и пугаясь звука хрустнувшей ветки.

Стая ожидала… Два волка, старый и молодой, встали на путь войны, не желая уступать, не желая, поджав хвост, трусливо выбежать из круга, навсегда покрыв позором себя и своих предков. Трусу не будет отныне места в стае, ему не достанется молодая самка, способная родить крепких детенышей; трусу не будет места на пиру, где лучшему и отважному достанутся самые жирные куски мяса. Сбежавшему с поединка волку достаточно будет довольствоваться жалкими объедками со стола сильных и удачливых. А потом… Ему все равно придется уйти из стаи и сгинуть в одиночестве где-то там, в дебрях мудрой и старой тайги…

…Они достаточно утоптали площадку и теперь, стоя на морозе, выдыхая пар из оскаленных, рычащих пастей, неотрывно глядели в желтые точки глаз, стараясь прощупать слабину в ёкнувшем сердце соперника.

Первым напал молодой волк… Он давно вышел из повиновения вожаку, огрызался, старался при каждом удобном случае показать всем, как он силен, ловок и удачлив, и что пора бы старику уйти в сторону. Вожак стар, в его жилах уже не так быстро бежит кровь, и она не так горяча, как раньше. Все чаще он промахивается, бросаясь на оленя. И пусть даже он в итоге все равно берет жертву хитростью, всё равно, старик должен уйти!

…Молодой волк, легко и сильно оттолкнувшись от снежного покрова, бросился на вожака, примерившись с одного захвата взять его за горло. Метнувшись низко, по-пластунски, он… проскочил мимо — старый волк моментально бросился влево и, опершись передними лапами на утрамбованный наст, резко откинулся назад, оказавшись у соперника за спиной. Страшно клацнули клыки, и стая невольно попятилась назад. Молодой волк, ощущая позади себя дыхание смерти, зажмурил глаза, ожидая, как сейчас зубы соперника неумолимо и упруго войдут в его шею, разрывая молодое и красивое тело. Но атаки не последовало. Недоумевая, молодой волк развернулся и увидел, что вожак стоит поодаль в ожидании нового броска. «Ах, вот даже так? Ты меня пожалел, показал, как ты великодушен? Но я не такой, знай об этом!» — угрожающе зарычав, соперник, ощетинившись в холке, снова метнулся на вожака, но тот лишь чуточку уклонившись, вдруг низко подсел и одним ударом головы под брюхо легко подбросил его в воздух. Молодой волк, нелепо перевернувшись, рухнул на снег, а потом вскочил и… попятился назад. Стая заволновалась, задвигалась, зарычала, предупреждая наивного и самоуверенного претендента, что трусости ему не простят…

Он неуверенно потоптался на месте и, разогревая в себе ненависть и злобу, оскалил пасть и вновь бросился на старого волка. Он подлетел неумолимо и стремительно, и его клыки мелькнули у самого горла старого волка, но тот опередил его на долю мгновения и, сбив его с ног, словно подсекая, повалил на спину. Претендент увидел, как оскаленная пасть вожака застыла у его горла, и… заскулил от отчаяния: «Я не хочу! Слышишь меня?! Пожалей, я прошу пощады!!!»

Но зубы старого, умудренного седыми снегами волка так и не коснулись его горла. Старый вожак отошел от поверженного претендента, жалко плакавшего от жалости к себе и обиды. Старик вновь встал во главе стаи и, прощая самоуверенного мальчишку, кивнул головой. Пока он останется в стае, будет охотиться, есть свежее мясо, как все, но вожаком ему не быть никогда. Так решено правом сильного и мудростью древних законов… Но все равно в один из дней он должен будет уйти. Тайга не прощает тех, кто сбежал с поединка…

2019 г.

Запах горячей лепешки

Раннее утро… Еще не взялась заря, а на небе еще сверкают серебряные звезды, заботливо окружившие молодую луну. Прохладный ветерок покачивает верхушки стройных, шелестящих зеленой листвой тополей, а где-то далеко-далеко слышны мелодичные напевы колокольчиков. Это пастухи гонят стада в долину предгорья. Утомившись за долгий летний день, спит кишлак сладким сном.

Быстрые воды чистого, как хрусталь, ручья, разбиваясь о камни миллионами холодных капель, стремительно несутся вдаль, а у ручья, под густыми кронами урючин уютно примостился маленький, похожий на жилище волшебника, глинобитный домик, под низенькой крышей которого подвешены птичьи клетки с нахохлившимися перепелками внутри. Упитанные птицы сердито поглядывают на маленького мальчика, который сидит на топчане, усыпанном налитыми сладостью плодами ярко-желтого урюка. Вот, опять этот негодник со своей флейтой! И откуда он только взялся?! Как завел свою мелодию и никак не уймется. Взялись, было, птицы перещеголять его, начали свою дробную перепевку — одна, вторая, третья, будто перебрасываясь щелкающей трелью, пытались удивить ребенка своим мастерством: «А ты так не умеешь, как мы!». Но он, беспечно болтая босыми ногами, приложил флейту к губам, и перепелки пристыженно замерли, пораженные чудесной мелодией, вознесшейся высоко-высоко к небесам.

Ой, что за музыка! Словно нежная колыбельная, песня поплыла над земными просторами, вознеслась к горным сверкающим ледникам, чуть потревожила синюю гладь озер, притронулась к шумящим кронам чинар и вновь опустилась к колыбели улыбающегося во сне ребенка. Перепелки сердиты, но в душе довольны мальчишкой. Пусть не дал им спеть, натешиться вдоволь, но уж больно близка их маленьким сердцам эта милая, сладкая музыка. А мальчик все играл на флейте в этот ранний час, благословляя и одушевляя божественной музыкой поднявшуюся опару в старой пекарне.

Над закопченной печной трубой пекарни вьется сизый дымок, маленькие окна освещены мягким лучистым светом. Слышны неторопливая речь, треск горящих в печи сухих стеблей хлопчатника и доброе похлопывание ладоней по тесту. Еще рано, еще только светает, а старый пекарь, дедушка Камол из прославленной династии хлебопеков, уже вынул из деревянного чана поднявшуюся пышную опару, поставленную ночью. Его пятилетний внук Мансур играл для теста на флейте. Тесто слушало музыку, охотно впитывало в себя чудесные звуки флейты, поднимаясь и наливаясь душевной теплотой.

Над причудливыми узорами старинных деревянных дверей пекарни любовно приколот оберег — пучок травы гармалы, обвязанный разноцветными матерчатыми лоскутками и бусинками от сглаза. Талисман этот хранит душу пекарни, ее истинное начало, чистый и нелегкий труд мастеров.

Дедушка Камол, крепкий, полноватый, в белой рубахе с закатанными по локоть рукавами, вываливает из чана поднявшуюся опару. Лихо сдвинута набок тюбетейка, а на круглом лице, разрумянившемся от усилий, — безмятежная детская улыбка. Вот так уже шестьдесят семь лет. Его трехлетним ребенком отец первый раз привел в эту пекарню, и он, улыбнувшись, вдохнул запах хлеба, обнял деревянный чан. Искусный мастер в белых одеждах, весь в муке, похож чем-то на святого. Натруженными, сильными руками поглаживает он большой ком теста. Он, словно творец, лепит землю, людей, всякую живность, чтобы все это в который раз закрутилось на колесе жизни, как колесо водяной мельницы рядом с пекарней. Дедушка Камол наделяет мягкое податливое тесто характером, нравом и силой. Тесто для него, что ребенок, чистый и наивный. Воду для его замеса берут в ручье. Другая вода не сгодится, иначе хлеб получится совсем не тот — без мудрости и силы, что таит в себе эта студеная вода, с ледников далеких гор. А муку привозит свояк, Равшан, из соседнего села. Мука та из зерна, выросшего под ярким солнцем на богарных землях предгорий, овеянных легендами и сказками. Чего уж тут скажешь про хлеб из такой муки!

Треща и лопаясь, прогорели стебли, и наступила вселенская тишина. Раскаленная, пышущая жаром печь-тандыр — хранительница домашнего духа, готова к старинному таинству. Над ярко-красными углями дрожит жаркое марево. Пора.

— Мансур джан, сынок, хватит. Заходи.

Смолкла чудесная мелодия. Мальчик зашел в пекарню и, аккуратно завернув най в льняную ткань, положил его рядом с печью.

— Та-а-ак! Ну-ка, сядем!

Дедушка Камол садится на скамейку и складывает ладони. Его примеру следуют двое сыновей и внук.

— Боже, великий и милосердный! Обращаясь к тебе с молитвой, смиренно просим — пошли нам здоровье, благополучие, мир душе и дому. Пусть этот хлеб испечется красивым и вкусным на радость людям. Да будет так! О-о-мин!

Мастер и мальчик провели ладонями по лицу и принялись за дело. Дедушка Камол снял тюбетейку, не спеша одел на голову косынку. Дело нешуточное: в раскаленный тандыр с головой. Кто не умеет, пусть к печи не лезет, вмиг его печка накажет. Это дело мастера, с малых лет хлебом живущего.

— Давайте, ребята! Начали!

Мансур быстро смазывает раскатанное тесто молоком и яичным желтком, сыновья, Рустам и Жавлон, посыпают кунжутным семенем и подают сырые кругляши отцу.

Быстро, один за другим лепит их дедушка Камол на горячие стенки печи. Сам в печку почти по грудь влезает. Лицо пекаря раскраснелось, но жар его не смеет трогать. Боится жар рассердить именитого мастера, чьи лепешки славятся по всей земле узбекской. Мастер здесь в пекарне повелитель, ему не прекословь: ни огонь, ни человек!

— Ну, чего замешкались, несите еще тесто! Живо!

Снова пекарь быстро перекидывает с одной ладони на другую круги теста, сплющивает их, слегка растягивает, вертит, подбрасывает, словно дразнит горячий зев печи-тандыра. Вот он как будто наигрался, натешился сердито трещащей печкой, но заложить в нее тесто не спешит. Чуть-чуть еще подержит в ладони, отдаст немного и своего тепла души, благословит трепетно, а уж потом — ступай, лепешка, в пекло. Ступай и возвращайся ароматной и красивой.

— Ну, пока все! Отдохнем немного.

Дедушка Камол утер пот с лица и принял пиалу с зеленым чаем, поданную внуком. Попивая душистый напиток, пекарь смотрел на внука, старательно и аккуратно раскладывающего на широком деревянном столе тщательно выстиранную и отутюженную ткань. На нее будут складывать горячие лепешки с пылу-жару. Иначе нельзя. Ткань должна быть безупречно чистой, как помыслы и дела праведника. Дед смотрел на внука и радовался в душе. Сам выучился на флейте играть, да так играть, что на глаза слезы набегают. Теперь пекарскому ремеслу обучается. И как обучается! Все на лету схватывает. Будет он знатным хлебопеком, дай только время…

Дедушка Камол, хитро прищурившись, допил чай и хлопнул в ладоши:

— Давай, ребята! Вынимаем хлеб!

Жестяным ковшом на длинной ручке он ловко подцеплял лепешки со стенок тандыра, и по одной, с почтением и на одном дыхании, осторожно, словно боялся сделать больно, клал одну лепешку за другой. Пекарня наполнилась запахом рая.

Мастер вынимал из печи одну за другой божественные лепешки, пахнувшие руками доброй и ласковой матери, по которой он скучал и которую помнил всю свою длинную жизнь. Однажды завистники разбили тандыр на куски. Зарубили словно человека — насмерть. Отец и малолетний Камол, обнявшись, плакали навзрыд, будто потеряли родственника. Оно-то и верно. Братом приходился им кормилец-тандыр, кормивший и согревавший в холодную зиму, даривший надежду и веру. Тогда отец не стал искать злопыхателя. Его судьба сама накажет за подлость и жестокость. А он принялся строить новый тандыр. Мать принесла золотую монету, подаренную родителями в приданое, и попросила мужа заложить ее в еще сырое основание нового тандыра. На счастье, как талисман, хранящий дух пекарни от горестей и бед. Отец замазал в красную речную глину единственную в доме золотую монету и прочитал короткую молитву. Родителей уж нет давно, сам дедушка Камол седьмой десяток разменял, а золотая монета и ныне там. И будет там, пока живет династия хлебопеков.

Аромат горячих лепешек напоминает свежее дыхание девушки, подарившей ему в саду гранат. Гранат от спелости своей треснул, и зерна, словно бадахшанские рубины, переливались густым багрянцем в белоснежных пальчиках красавицы. Всю ночь со сладко ноющим от счастья сердцем он просидел у небольшого комка опары, шептал тесту нежные слова, тихо наигрывал ему на нае, горячо благодаря за все судьбу. А ранним утром, едва раздались упоительные трели соловья, живущего на урючине, заложил в тандыр единственную лепешку, что предназначалась для Ойгуль. Она стала ему верной женой, родила троих детей, подарив ему счастье любить и быть любимым. Они прожили вместе много лет, но четыре года назад ее не стало. Наверное, это было то единственное время, когда мастер Камол, замешивая опару, не улыбался по-детски, а глотал горькие слезы и, вкладывая в холодеющую ладонь жены горячий хлеб, словно пытался вернуть к жизни первую и последнюю любовь. Сердце старого пекаря ныло от безутешного горя и разлуки с ангелом-хранителем, бережно укрывавшего его всю жизнь своим белоснежным крылом. Теперь милый ангел ушел навсегда. Ну, что теперь сделаешь… Богу в его сад цветы нужны. Теперь рядом взрослые дети, внуки, а теперь вот-вот рождение правнука ожидается.

Мансур быстро подхватывал пышные горячие круги с тонкой хрустящей корочкой по краям, с искусно пропеченной серединой, усыпанной прожаренным кунжутом. Отведав такой лепешки, да еще макнув в слоистые бухарские сливки, да запив сладким чаем… Благодать!

— Ой, горячий хлеб! — размечтавшийся Мансур вскрикнул и принялся махать руками.

— Эх ты, помощничек, — рассмеялся дедушка Камол. — Сколько раз тебе говорить: не хватай лепешку грубо, всей пятерней, бери ее аккуратно, быстро и тогда не успеешь обжечься.

Три последние лепешки он поддел ковшом и положил отдельно от остальных.

— Мансур, давай, сынок, на топчане скатерть постели. Уже рассвело. Позавтракаем после трудов праведных. Скоро сельчане придут за хлебом. Поторопись, милый.

Умылись в ледяном неугомонном ручье и сели на топчане. Из-за гор, нехотя, поднималось заспанное солнце, окрасившее их снежные верхушки в розовый цвет. Весело зачирикали шустрые воробьиные стайки, как обычно, прилетевшие покормиться хлебными крошками, что насыпал им мастер Камол на крыше пекарни, и в тон им начали свой напев перепелки. Опять этот негодник свою флейту принес! Опять начнет играть, нам покоя не даст. Хотя, ладно. Сегодня пусть играет, сколько захочет.

Воробьи шепнули перепелкам, что только что жена старшего внука дедушки Камола родила сына. Упитанные птицы ласково поглядели на мастера. Эх, дедушка наш милый! Вот сидишь ты сейчас с сыновьями и внуком, лепешки разломил горячие, чай душистый в пиалы разлил, сладости насыпал. И не знаешь пока, что сам правнука своего Сухробом назовешь, в честь отца твоего. Вырастет, великим мастером станет, прославит родное село по всему миру, и продолжится славная династия хлебопеков. Ты, дедушка наш родной, пожалуйста, живи долго всем на радость, пеки благословенные лепешки и никогда, слышишь, родной, никогда не горюй, как всегда, по-детски улыбаясь поднявшейся опаре.

Звучала нежная мелодия флейты, и плыла она медленно над просыпающимся селом. Потянулись к пекарне у реки сельчане за знаменитыми лепешками великого мастера, а среди них бежал с радостной вестью соседский мальчишка. Правнук! Правнук родился у дедушки Камола!

2017г.

Золотой ручей

Тайга шумела листвою, покачивая в высоте верхушками древнего кедровника, пристально всматривалась в человека, согнувшегося на бережку быстрого ручья с деревянным лотком в руках.

Человек в тайге не редкость — сколько их по лесам бродит, зверьём да птицей промышляет. Встречаются в тайге и беглые. Тайга-то, матушка, она без границ и краев, бесконечна она, а потому спрятаться в ней от розыску завсегда можно. Но Мокий — человек, что с лотком у ручья день-деньской корячился, не беглый каторжник был. Его золотой бес одолел, поселился в нем гадкий чертяка, да днями и ночами напролет душу ему грыз, словно червь проклятущий, ненасытный. Золотом бредил Мокий, с мыслями о нем вставал с раннего утра, думал о нем, когда в ручье по колено в ледяной воде стоял, всматриваясь в лоток, в надежде золотые крупинки отыскать, с мыслями о золоте в наступивших сумерках валился он без сил на подстилку в землянке своей… Да и сны ему снились только лишь про золото, и в снах этих ступал он в богатых одеждах и шапке собольей по тайге, золотыми сверкающими самородками усеянной, а в небесах солнце золотое горело, щедро дорогу ему освещая…

А по-честному, дела у Мокия, оставившего за сотни верст в деревне жену и детишек малых, шли хуже некуда. Прослышал он про ручей этот в кабаке за штофом вина. Давно не евший, исхудалый крестьянин в порванной донельзя рубахе и расползавшихся лаптях, захмелев от поднесенного в щедроте и сострадании, сказывал про то место, затерянное в глубокой тайге, дескать, золота там — будто в сказке! Да так много там самородков, да золотого песку, что ручей в солнечном свете так и искрится, так и сверкает. Его спрашивают: а чего ты сам туда не идешь? А тот головой завертел, плечами пожал: куда мне уж теперича? Мое дело — помирать…

Ну, мужики, конечно, посмеялись над пьяненьким крестьянином, да и разошлись кто куда. А Мокий призадумался. Чего ему терять? За всю жизнь ничего так и не скопил, не приобрел. Изба — развалюха, детишки голыми и босыми бегают, жена — одни скулы торчат, едва с хлеба на квас перебиваются. Если мужик тот не соврал, богатеем вернётся домой. Заживут тогда они… Махнул на все Мокий, попрощался со своими в слезах, бороду огладил, взял котомку со скудными припасами да в тайгу подался, к тому месту, о котором мужичонка сказывал…

…Вот уж год как Мокий на ручье том промышлял. За все это время в муках адских гнул спину в водах ручья того, гнусом, голодом и холодом терзаемый, а намыл золотишка — всего ничего! Пару-тройку щепоток песку золотого едва наберется. До того в счастье своем и удаче разуверился Мокий, что грешным делом хотел на себя руки наложить — повеситься на дереве, и весь сказ.

Но вот в один из дней случилось такое чудо, о котором он и в снах прекрасных не мечтал…

…Жарким летним днем стоял Мокий с проклятым трижды лотком в руках и мыл песок ручейный, всматриваясь в него сквозь пот, застилающий глаза. Как всегда, несчастные одна-две крупицы, да и те редкие гости в лотке. Отчаяние берет душу, спину ломит, ноги распухли от воды ледяной, мошкара тучами вьется, кровушку жадно сосет, погань мерзкая.

Опять пусто… Обманул, конечно же, мужик, паскуда, наврал в три короба про горы золотые! Сказал лишь для красного словца, чтобы людей повеселить…

Бросил Мокий в сердцах лоток опостылевший, вышел на берег, сел под кедром могучим и не сдержался — заплакал, словно дите малое. Сколько можно мыкаться, терпеть, страдать? Будет ли когда конец его мытарствам, или взаправду взять да и повеситься здесь же, на кедре вековом…

Утер он слезы горькие ладонью и вдруг видит — совсем недалече от него… волк стоит. Мокий обмер весь от страху. Где один волк, там и остальные! Набросятся стаей, заедят насмерть, обглодают косточки его… До того видел он и волков по тайге, и мишек косолапых, а однажды и росомаху меж березняка углядел. Но те хоронились от человека, старались уйти от глаз подальше… А тут волчара серый самолично пожаловал, видать, почуял, что жизнь Мокию не мила стала, решил услугу милостью оказать…

Встал мужик, перекрестился, смотрит на волка: ну давай, серый, чего ждешь? Вот он я!

А волк так смотрит на него глазами умными, словно человек. Потом двинулся с места и к нему осторожно подошел. Ну, Мокий видит такое дело, на колени встал, рубаху рванул: давай, верши суд!

Волк обнюхал его, да и заскулил. Мокий удивился, конечно: чего это серый жалостливый такой вдруг? Волк пошел от него, а потом обернулся, как бы с собой зовет. Мокий, как завороженный, встал с колен и за ним пошёл. А серый ведет его вдоль ручья, местами, где Мокий и не бывал никогда. Долго шли… Мужику аж боязно стало: куда это его волчара ведет, не к гиблым ли местам? Лучше бы уж там загрыз, по-простому. Но вот вскоре вышли они к скалистой излучине, там, где камни, словно великаны над ручьем нависают, а орлы над горными вершинами в небесах кругами ходят. Глядит Мокий, а тут в ручье-то всё дно желтыми камнями усеяно. Вошел в воду, поднял один камень, а это… золото что ли? На зуб попробовал — Божечки мои, самородок! Тут золота — счесть, не перечесть! Повсюду здесь золото!

Бросился Мокий подбирать самородки, словно обезумел. А какие крупные, иные с гусиное яйцо… Поднимает он золото со дна ручья, а оно горит на солнце, сверкает. На берег кладет и опять в ручей бросается, слова шепчет безумные, голова у него кругом идет. Вдруг вспомнил про волка. Кинулся к нему, лапы целует, молится на него, поклоны отбивает:

— Волченька, благодетель ты мой! Век доброту твою не забуду! Родной, милый ты мой, спасибо тебе… Пойдем со мной, богато в тереме жить будешь, холить и лелеять тебя буду, золотой ты мой волчок…

Потом бросился вновь к ручью золото подбирать, а волк посмотрел на человека, вздохнул и… скрылся в тайге. Эх, человече-человече… Что для меня богатство да терем расписной. Тайга-матушка да воля-волюшка — вот мое богатство и счастье. А ты живи по-честному, людям помогай да радуйся!

2019 г.

Илья Гаврилыч

Век вам жить и не тужить, люди добрые! Всем сердцем, всей душою желаю дому вашему счастья, достатка, детишкам — радости, да старикам, ангелам-хранителям, — милости Господней!

Расскажу я вам сегодня, может, сказку, а может, и быль про дружбу крепкую, нерушимую меж охотником Ильей Гаврилычем и волком — зверем диким, славным храбростью своей и верностью.

Как-то раз охотник таежный, Илья Гаврилыч Платонов, взялся белку промышлять. Илья-то Гаврилыч, охотник знатный, — честь семейного дела соблюдает строго, все законы да традиции ремесла сего старинного в святости чтит. Оттого и тайга-матушка его любовью своею жалует — щедро одаривает трофеем всяким. Но Платонов более чем по надобности не берет, лишь для прокорма себя, долю таёжную. Капканов да силков не ставит. По охотничьему ремеслу сие не возбраняется, конечно, но Илья Гаврилыч принцип свой имеет. Ни прадед его, ни дед, ни отец хитростью зверя не брали, токмо лишь сноровкой, умением, скрытностью особой, ну а ружье да нож — без этого уж не обойтись. А еще скажу я вам, други моя, в тайге-матушке дух особый необходим. Единение с природой, лесом, зверем, что живет каждый по своему укладу, — вот что надобно тут. Поклонись ты жителям таежным, шапку сними, да поклонись нижайше. Ты в дом к ним пришел, жизни богом данной лишаешь. Так что прощения испроси покорнейше за дело свое кровавое. Тогда тайга-матушка тебя поймет и простит великодушно. А коль законы таежные нарушишь, будешь токмо убивать без испрошенной меры да грабить — выдавит тебя тайга из тела своего, будто занозу болючую, и накажет так, что и жизнь не мила станет…

Так вот, собрался наш Платонов на промысел идти: все, что нужно, в котомку уложил, припасов и патронов поболе, запер избу свою, вдохнул духа лесного, смолистого, огладил бороду, да и по-о-о-шел вглубь леса, по тропинкам, токмо ему ведомым…

…Ужо третий день как Илья Гаврилыч в таежных уголках белку промышлял. С уважением взял зверька, сколько нужно было, и решил с добычей в обратный путь поутру собираться. На ночлег устроился в кедровнике: шалаш там из еловых веток сладил, костерок разжег, отужинал, чем Бог послал. Лежит в шалаше, отдыхает — за весь день-то хождения по тайге намаялся изрядно, сам не заметил, как сон его одолел.

Где-то недалече ухнул филин, добычу высматривая, кто-то осторожный, едва слышно ступая, прошелся по палой листве, бурундук, притаившись, остерегаясь недругов своих, тихонько жевал орешки, и над окрестностями пронесся смолистый дух вперемежку с запахом дождя. Крепко уснул охотник, а с гор ужо тучи набежали темные. Все небо клубится тяжело и смуро — ветер вдруг налетел порывистый, да с такой силою по деревьям ударил, что стали они раскачиваться, гнуться, аки тростины. Как будто судьба беду наслала — тяжелая ветвь на кедровнике вдруг треснула, переломилась и рухнула вниз, на шалаш охотника. Едва очнулся Илья Гаврилыч, а ногу ему и придавило, да так, что кость переломилась. Закричал, застонал охотник, в голове у него от боли помутилось. С трудом великим боль превозмогая, сбросил с ноги ветвь тяжеленную, кое-как задрал штанину, да ногу осмотрел. Эх, не свезло… Хорошо хоть, голова цела.

Пригорюнился Платонов, пот холодный со лба утер: как теперь, быть, что делать-то? С ногою ведь покалеченной до своей заимки не дойти — уж больно нога плоха. А тут, в насмешку будто, молния сверкнула ветвисто, затем и гром раскатистый грянул. Тучи тяжелые ливнем разродились, да так, будто грешную землю утопить хотели.

Промок до нитки Илья Гаврилыч, озноб его взял, стал он ветви ельника гуще складывать, от боли едва не крича, но не смог — упал на спину в изнеможении и застонал.

А дождь все хлестал, так сильно и со злобою какой-то, будто хотел таежный край, притихший себе силою подчинить.

Вдруг охотник ощутил тепло на щеке, словно кто-то добрый и ласковый его поцеловал. Открыл он глаза, а перед ним волк большой склонился. У Ильи-то Гаврилыча сердце в пятки ушло: сейчас хищник таежный рванет ему горло… Чего уж там говорить: пришла беда — отворяй ворота! Вышел серый на охоту, да не один, канешно, тут рядом стая должна обретаться. Потянулся за ружьем Платонов, глаз с волка не сводя, а тот возьми… и еще раз его в щеку лизнул. Тут-то охотник бывалый и понял — не убивать его хочет хищник серый, а пожалеть, приободрить, надежду на спасение ему вернуть. Спустя мгновение исчез волк, пропал во тьме, словно видение, будто призрак бесплотный, в пелене дождя нескончаемого размылся.

Усмехнулся горько Илья Гаврилыч: видно, видение его в горячке посетило, не было ничего, и теперь совсем горше на душе ему стало. Пожалел он себя, да по щеке вместе с каплями дождя слеза скатилась… А совсем скоро тьма кедровника осветилась всполохами огней, и из глубины дремучего леса к Платонову вышли люди, и во главе людей шел волк…

…Прошло с поры той лет несколько. Дружны стали охотник Илья Гаврилыч Платонов и волк. В тайге-матушке судьба их не раз сводила, помогали они друг другу в трудный час и дружбою этой гордились… А дружба… Она ведь ценнее всего на свете, дороже она золота да каменьев драгоценных разных, дороже она всех богатств на свете… А уж коли человек да зверь подружились, словно братья родные стали, то нет этой дружбы ничего сильнее!

2019 г.

Инжирка

Я узнал бы его мгновенно из ста миллионов, хотя прошло с той поры, наверное, более трех десятилетий. Согбенный старик, в просторной светлой рубашке, мешковатых штанах, обутый на босу ногу в стоптанные, видавшие виды туфли. Передвигается по тротуару едва, видно, каждый шаркающий шаг дается ему с немалым трудом. Я приостановился, пристально глядя на его морщинистое лицо. Старик поймал мой взгляд и поднял на меня водянистые глаза, будто стараясь что-то припомнить. Схватить бы его сейчас за горло и со всего маха шваркнуть об стену так, чтобы этот выродок сразу же испустил свой поганый дух, отправившись прямиком в пылающий ад, и горел бы веки вечные, вопя и корчась от бесконечной боли.

…Инжирка была всеобщей любимицей нашего двора, и она старалась донести свою любовь и кротость до каждого, словно была собакой всего мира. Ласковая дворняга искренне, всей своей необъятной собачьей душою считала каждого жителя дома близким родственником. Это было удивительно и очень необычно для тех, кто впервые оказывался в нашем общем дворе, Инжирка никогда не суетилась, не кидалась в ноги, не пыталась прыгнуть лапами и испачкать, не гавкала и не скулила. Она встречала каждого с достоинством, спокойно, степенно, словно была мудрым наставником и учителем, а все мы, озорные дворовые пацаны, — нашкодившие ученики, которые просто обязаны выслушать нравоучение и вести себя отныне примерно. Собака была настолько благородной, что нам даже было как-то стыдно вести себя при ней безобразно. Старики ее просто обожали, прекрасно понимая, что собака своим поведением старается приучить нас к порядку и послушанию. Так мы и жили, и Инжирка, встречая каждого из нас, разрешала себя погладить по теплой голове, потом провожала до дверей и стояла еще какое-то время, будто благословляя на что-то доброе и хорошее.

В один из ней в нашем доме поселился новый жилец. Невысокого роста, неопределенного возраста, коротко стриженый, сухощавый, с подозрительным взглядом бегающих водянистых глазок, он имел привычку постоянно ходить по двору в майке, с каким-то особенно выпяченным бахвальством демонстрируя шрамы и татуировки. Ни в чью жизнь он не лез, стараясь держаться особняком, лишь когда напивался, садился на деревянное крыльцо и, уставившись злым взглядом куда-то, в конец двора, бормотал непонятное. А еще он невзлюбил Инжирку и при любой возможности старался наподдать ей ногой. Но добрая собака зла на него не держала, не озлобилась и не скалилась на него в желании досадить.

…Однажды он появился во дворе в неизменной майке, с топором в руке, а в другой держал за ноги полуживую тощую курицу. Прямо на крыльце, на глазах у нас, детей, он с придыхом размахнулся и ударил топором. Куриная голова отскочила в сторону, трепыхавшееся, истово бьющее крыльями тело мужик бросил на землю. Мы стояли и со страхом глядели, как из шеи птицы толчками выбрасывает струйки крови. Инжирка стояла среди нас, с укоризной смотрев на мужика.

— Чего уставились, шкеты?! — рявкнул вдруг сосед и неожиданно бросился на нас. Мы с криками разбежались кто куда, и только собака осталась стоять на месте, все также строго и осуждающе глядя на мужика.

— Фу, псина проклятая, а ты чего тут еще, пакость такая? А ну…

Мужик грязно выругался и взмахнул топором…

В моей мальчишеской памяти навсегда остался стекленеющий взгляд Инжирки, прощавшейся с нами, но не простившей убийцу. Мы ревели, метались по двору, звали родителей, но помочь нашей любимице не могли.

Столько лет прошло… Мы выросли, разъехались кто куда, каждый пошел своей жизненной дорогой, но в трудные моменты я всегда вспоминаю спокойный и вдумчивый взгляд дворняги, любившей всем сердцем людей, и мне становится стыдно за секунды слабости.

Того подонка крепко избили наши мужики, но не до логического окончания, конечно, кому же сидеть хочется из-за этого гада. Инжирку похоронили словно близкого человека, которого потеряли вдруг, неожиданно, не успев сказать последнее прощай. А этого нелюдя вскоре взяли за попытку грабежа, и он навсегда пропал из нашей жизни.

…Сегодня я его встретил. Жив он пока — такие твари долго живут. Мы на мгновение пересеклись в этом непредсказуемом мире и разошлись, каждый своим путем. Что ему теперь скажешь, дряхлому старику, и есть ли на свете справедливость? Не знаю…

2019 г.

Искры костра

Костер горел в ночи, словно дивный цветок, распустившийся на синем бархате небосклона, усеянного золотыми каплями звезд. Лепестки огненного цветка, то распускаясь, то вновь складываясь в бутон, жадно лизали смолистые хвойные ветки, потрескивая и лопаясь, выбрасывали вверх снопы искр, умирающих где-то там, у верхушек вековых деревьев…

Огонь в тайге сродни жизни… Если ты сумел призвать к жизни огненный цветок, то он тебя защитит от беды, даст лучезарное тепло, не подпустит хищного зверя, а главное — возродит в твоём сердце надежду на спасение. Если огонь с тобой, ты ещё жив…

…Человек сидел у костра, прислонившись спиной к старому могучему дереву — молчаливому великану, хранившему где-то в глубине своего сердца мудрость времён, величаво взиравшему на мир, в котором он когда-то, давным-давно родился, повзрослел и состарился. Человек ощущал вечное молчание дерева и, глядя завороженно на пылающий огненный цветок, вдруг почувствовал, как бесконечная усталость закрывает ему веки, погружая в блаженную дремоту…

…Бесконечная и необъятная тайга стала для него волшебным миром, таящем в себе тайну, которую, возможно, не дано познать никому из смертных. Этот мир был для него гигантским драгоценным камнем, в многочисленных гранях которого человек, по своей воле ставший скитальцем, видел свое прошлое и настоящее. Будущее в гранях сверкающего кристалла было туманным, неясным, похожим на мутную пелену дождя, льющего без начала и конца. Скиталец, бежавший от мира людей, с их жестокостью, жадностью и неудержимым стремлением поклоняться хитрому денежному божку, жаждал узреть своё будущее, устав от лицемерия, фальши и лжи. Здесь в тайге все было по-другому… В тайге он упивался истинной свободой, пил ее, дышал полной грудью и ценил эту свободу больше всего на свете…

…Он открыл глаза, внезапно почувствовав, что кто-то настойчиво, и в то же время мягко, пытается достучаться до его сердца. Огненный цветок все так же пылал, собрав в бутон пылающие лепестки, и в его теле рождались и угасали угольки, похожие на волшебные рубины…

Огненные сполохи выхватили из мрака ночи силуэт волка, обведенный светящейся нитью. Человек вздрогнул, и рука его потянулась к поясу за ножом. Если зверь бросится на него, он успеет ударить, и не один раз…

— Не нужно, человек… — произнес мысленно хищник, — не будь самоуверен. Ты не успеешь… Просто успокойся. Я пришел с миром.

— Почему? Зачем ты здесь? — удивленно спросил его скиталец.

— Я в своем доме. А почему ты здесь, ведь ты не охотник, и не беглый?

— Откуда тебе знать об этом?

— Ты интересный… Твое сердце открыто, как добрая книга, а я умею читать. Люди… В их сердцах живет стужа. Там вечные метели и льды, сковавшие эти сердца, не тают. И ты ушел от людей.

— Я тоже был таким когда-то…

— Но всё же ты ушел из мира людей, ты выбрал другую жизнь. Это смелый поступок, он достоин уважения.

Волк вышел из мрака и, мягко ступая лапами по еловым ветвям, улегся рядом с человеком.

Скиталец погладил его за ушами, и волк, принюхиваясь к запаху костра, положил голову ему на колени.

— Человек…

— Что?

— Ты хороший…

— Спасибо. И ты…

— Тайга огромная… Так почему же ты здесь?

— Я хочу познать мудрость жизни и тайну этого мира. И я здесь… свободен.

— На это уйдет вся жизнь… и может статься, что ты так и не найдешь истину.

— Ну и пусть, я не буду в обиде на судьбу. Я и так счастлив тем, что есть. А еще я, кажется, нашел замечательного друга.

— И я нашел тебя… друг.

— Ты не уйдешь? Мы будем вместе отныне?

— Я останусь с тобой и помогу во всем… человек… друг.

— Тогда хорошо…

Скиталец и волк молча смотрели на огненный цветок, ощущая, что их судьбы сплетаются в единое целое…

2019 г.

Карма

Солидный господин в велюровой шляпе и кашемировом пальто до пят вышел из подъезда фешенебельного отеля и, глубоко вдохнув чистого, утреннего после дождичка воздуха, слегка натянул кожаный поводок. Крупный породистый пес, слегка помахивая хвостом, оглянулся на надменного хозяина печальными глазами и, осторожно ступая выхоленными лапами по выложенному гладкими булыжниками тротуару, осанисто прошествовал вперед. Редкие прохожие с почтением смотрели на богато одетого господина, некоторые учтиво здоровались, на что он отвечал едва заметным кивком.

Господин был очень и очень богат. Имея баснословные счета в банках, будучи владельцем солидных преуспевающих фирм, торговых домов и загородных поместий, он прекрасно отдавал себе отчет, кем является, какой имеет статус в обществе и что представляет он сам по себе по отношению к этому, весьма несовершенному и как-то нелепо скроенному миру. Да, да, именно так, и никак иначе. Этот пестрый и разношерстный мир, населенный людьми, подавляющая часть коих не представляла для импозантного господина абсолютно никакой ценности, небольшая часть была более-менее интересна в силу имеющихся материальных средств, и уж совсем малая толика была им уважаема из-за огромных банковских счетов и трудно поддающейся учету недвижимости, был для него всего лишь средой обитания, и никак не больше. И тем не менее, у господина, не обремененного семьей, близкими людьми и верными друзьями, была одна слабость, которую он всячески холил и лелеял. Это был тот самый пес с печальными глазами, к которому было строжайше запрещено не только прикасаться, но и приближаться на расстояние больше двух шагов. Этот тихий и, казалось бы, невозмутимый пес грел холодную как лед душу своего хозяина, был его единственным другом и близким существом.

…Господин вел пса на поводке, горделиво осматривая улицу с дорогими бутиками, кафе и ресторанами, из которых выходила почтенная публика, нашедшая свое личное место под солнцем. Вдруг где-то совсем рядом раздалось тихое, едва слышимое поскуливание. Большой пес мгновенно свернул в сторону к стене, у которой сидел маленький щенок, невесть откуда взявшийся на этой богатой и сверкающей улице. Худой, голодный и дрожащий, он сидел на холодных булыжниках и смотрел слезящимися глазами на богато одетого человека. Большой пес обнюхал малыша и, словно лаская, лизнул его в мокрое темя.

— Герцог! Ты что, с ума сошел?! Не смей трогать эту гадость!

Господин одернул собаку и брезгливо толкнул щенка носком начищенной до зеркального блеска туфли.

Малыш упал на бок и заплакал по-своему, по-щенячьи. В это же мгновение рассвирепевший Герцог, оскалившись, яростно зарычал на хозяина. Важный господин в испуге схватился за сердце и, отпустив поводок, вмиг сделался жалким и никчемным. А пес бросился бежать от этого, пусть и богатого, но ненавистного ему существа.

2019 г.

Колдовское болото

Весна в таежных краях поселилась, чудесным соцветием красок маня. Так красиво стало в лесу, что аж дух захватывает. Зима ушла уж далеко-далече, отзвенели веселые капели и последние снега растаяли, словно былые воспоминания о чем-то таинственном, загадочном…

Конец ознакомительного фрагмента.