Пролегомены к государству Платона. Вторая часть

Георг Фердинанд Реттиг

«Пролегомены к Государству Платона» — это поистине уникальный текст, который неизбежно вызовет интерес у любителей философии и истории мысли. Через эту книгу читатели смогут глубже познакомиться с мыслями великого древнегреческого философа и приобщиться к его взглядам на государство, общество и нравственность.

Иллюстратор Валерий (ИИ Kandinsky 3.0.) Антонов

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Георг Фердинанд Реттиг, 2024

© Валерий (ИИ Kandinsky 3.0.) Антонов, иллюстрации, 2024

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0062-6670-4 (т. 2)

ISBN 978-5-0062-6666-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пятая книга Республики

РАЗДЕЛ I

В начале пятой книги Сократ: Άἀγαθὴν μὲν τοίνυν τὴν τοιαύτην πόλιν τε καὶ πολιτείαν καὶ ὀρθὴν καλῶ, καὶ ἄνδρα τὸν τοιοῦτον: κακὰς δὲ τὰς ἄλλας καὶ ἡμαρτημένας, εἴπερ αὕτη ὀρθή, περί τε πόλεων διοικήσεις καὶ περὶ ἰδιωτῶν ψυχῆς τρόπου κατασκευήν, ἐν τέτταρσι πονηρίας εἴδεσιν οὔσας. ποίας δὴ ταύτας; ἔφη. καὶ ἐγὼ μὲν ᾖα τὰς ἐφεξῆς ἐρῶν, ὥς μοι ἐφαίνοντο ἕκασται ἐξ ἀλλήλων μεταβαίνειν: ὁ δὲ Πολέμαρχος — σμικρὸν γὰρ ἀπωτέρω τοῦ Ἀδειμάντου καθῆστο — ἐκτείνας τὴν χεῖρα καὶ λαβόμενος τοῦ ἱματίου ἄνωθεν αὐτοῦ παρὰ τὸν ὦμον, ἐκεῖνόν τε προσηγάγετο καὶ προτείνας ἑαυτὸν ἔλεγεν ἄττα προσκεκυφώς, ὧν ἄλλο μὲν οὐδὲν κατηκούσαμεν, τόδε δέ: Ἀφήσομεν οὖν, ἔφη, ἢ τί δράσομεν; ἥκιστά γε, ἔφη ὁ Ἀδείμαντος μέγα ἤδη λέγων. καὶ ἐγώ, τί μάλιστα, ἔφην, ὑμεῖς οὐκ ἀφίετε; σέ, ἦ δ᾽ ὅς. ὅτι, ἐγὼ εἶπον, τί μάλιστα; ἀπορρᾳθυμεῖν ἡμῖν δοκεῖς, ἔφη, καὶ εἶδος ὅλον οὐ τὸ ἐλάχιστον ἐκκλέπτειν τοῦ λόγου ἵνα μὴ διέλθῃς, καὶ λήσειν οἰηθῆναι εἰπὼν αὐτὸ φαύλως, ὡς ἄρα περὶ γυναικῶν τε καὶ παίδων παντὶ δῆλον ὅτι κοινὰ τὰ φίλων ἔσται. οὐκοῦν ὀρθῶς, ἔφην, ὦ Ἀδείμαντε; ναί, ἦ δ᾽ ὅς. ἀλλὰ τὸ ὀρθῶς τοῦτο, ὥσπερ τἆλλα, λόγου δεῖται τίς ὁ τρόπος τῆς κοινωνίας: πολλοὶ γὰρ ἂν γένοιντο. μὴ οὖν παρῇς ὅντινα σὺ λέγεις:

«Итак, такой город и политическую систему, и правильным называю, и человека такого: плохие же другие и согрешившие, если эта правильна, в отношении управления городами и в отношении устройства души частных лиц, в четырех видах порока. Каких же именно? спросил он. И я начал перечислять их по порядку, как они мне казались переходить одна в другую: но Полемарх — сидел он немного дальше Адиманта — протянув руку и схватив его за одежду сверху у него у плеча, подтянул его и, представив себя, сказал, пригибаясь, слова, которых мы не поняли ничего, а вот это: «Отпустим же, сказал он, или что мы сделаем? Впрочем, сказал уже довольно великодушно Адимант. И я: что же особенно, сказал я, вы не отпускаете? Ты, вот. Почему же, сказал я, что особенно? Ты кажешься нам сомневающимся, сказал он, и весь вид твой не наименьший уводит от речи, чтобы не пропустить, и думаешь, что сказав, что обманешь, как будто же очевидно, что о друзьях будет общее. Неужели правильно, сказал я, о Адимант? Да, вот. Но это правильно, как и все остальное, нуждается в слове, какой образ общения: ибо многие могли бы. Так что не уклоняйся от того, что ты говоришь. ```»

ὡς ἡμεῖς πάλαι περιμένομεν οἰόμενοί σέ που μνησθήσεσθαι παιδοποιίας τε πέρι, πῶς παιδοποιήσονται, καὶ γενομένους πῶς θρέψουσιν, καὶ ὅλην ταύτην ἣν λέγεις κοινωνίαν γυναικῶν τε καὶ παίδων: μέγα γάρ τι οἰόμεθα φέρειν καὶ ὅλον εἰς πολιτείαν ὀρθῶς ἢ μὴ ὀρθῶς γιγνόμενον. νῦν οὖν, ἐπειδὴ ἄλλης ἐπιλαμβάνῃ πολιτείας πρὶν ταῦτα ἱκανῶς διελέσθαι, δέδοκται ἡμῖν τοῦτο ὃ σὺ ἤκουσας, τὸ σὲ μὴ μεθιέναι πρὶν ἂν ταῦτα πάντα ὥσπερ τἆλλα διέλθῃς. καὶ ἐμὲ τοίνυν, ὁ Γλαύκων ἔφη, κοινωνὸν τῆς ψήφου ταύτης τίθετε. ἀμέλει, ἔφη ὁ Θρασύμαχος, πᾶσι ταῦτα δεδογμένα ἡμῖν νόμιζε, ὦ Σώκρατες. οἷον, ἦν δ᾽ ἐγώ, εἰργάσασθε ἐπιλαβόμενοί μου. ὅσον λόγον πάλιν, ὥσπερ ἐξ ἀρχῆς, κινεῖτε περὶ τῆς πολιτείας: ἣν ὡς ἤδη διεληλυθὼς ἔγωγε ἔχαιρον, ἀγαπῶν εἴ τις ἐάσοι ταῦτα ἀποδεξάμενος ὡς τότε ἐρρήθη. ἃ νῦν ὑμεῖς παρακαλοῦντες οὐκ ἴστε ὅσον ἑσμὸν λόγων ἐπεγείρετε: ὃν ὁρῶν ἐγὼ παρῆκα τότε, μὴ παράσχοι πολὺν ὄχλον. τί δέ; ἦ δ᾽ ὃς ὁ Θρασύμαχος: χρυσοχοήσοντας οἴει τούσδε νῦν ἐνθάδε ἀφῖχθαι, ἀλλ᾽ οὐ λόγων ἀκουσομένους; ναί, εἶπον, μετρίων γε. μέτρον δέ γ᾽, ἔφη, ὦ Σώκρατες, ὁ Γλαύκων, τοιούτων λόγων ἀκούειν ὅλος ὁ βίος νοῦν ἔχουσιν. ἀλλὰ τὸ μὲν ἡμέτερον ἔα: σὺ δὲ περὶ ὧν ἐρωτῶμεν μηδαμῶς ἀποκάμῃς ᾗ σοι δοκεῖ διεξιών, τίς ἡ κοινωνία τοῖς φύλαξιν ἡμῖν παίδων τε πέρι καὶ γυναικῶν ἔσται καὶ τροφῆς νέων ἔτι ὄντων, τῆς ἐν τῷ μεταξὺ χρόνῳ γιγνομένης γενέσεώς τε καὶ παιδείας, ἣ δὴ ἐπιπονωτάτη δοκεῖ εἶναι. πειρῶ οὖν εἰπεῖν τίνα τρόπον δεῖ γίγνεσθαι αὐτήν. οὐ ῥᾴδιον, ὦ εὔδαιμον, ἦν δ᾽ ἐγώ, διελθεῖν:

«Как мы раньше ожидали, что ты вспомнишь о нашем разговоре о воспитании детей, о том, как они будут воспитываться, как их будут кормить, и всем этим обществом женщин и детей, о котором ты говоришь: мы считаем, что это важно для государства в целом, правильно ли это происходит или нет. Итак, поскольку ты приступаешь к обсуждению государства до того, как достаточно обсудишь это, нам предоставлено то, что ты услышал, — не вмешиваться, пока ты не изучишь все это так же, как и все остальное. Итак, Главкон, — сказал он, — вы предлагаете мне участвовать в этом голосовании. Не беспокойся, — сказал Фрасимах, — считай, что все это для нас установлено законом, Сократ. Вот как, я думал, вы согласились, начав разговор со мной. Снова и снова, как с самого начала, вы ведете разговор о государстве: я уже радовался, любуясь, если бы кто-то принял это так, как тогда было сказано. То, что вы сейчас просите, вы не знаете, как много слов вы порождаете: я, увидев это, не позволил бы слишком многим собраться. Что же? — сказал Фрасимах, — вы думаете, что они пришли сюда золото лить, а не слушать речи? Да, сказал я, с умеренностью. Измерение, — сказал Главкон, — Сократ, для того чтобы слушать такие речи, требует целой жизни разума. Но позвольте нам оставить это; а ты, не утомляйся ответами на наши вопросы, как тебе кажется, какое общество будет для нас, когда речь заходит о детях и женах, и о пище для младенцев, находящихся еще в процессе рождения и воспитания, что, кажется, является наиболее трудной задачей. Так что попробую сказать, каким образом это должно происходить. Не легко, — сказал я, — пройти через это.»

πολλὰς γὰρ ἀπιστίας ἔχει ἔτι μᾶλλον τῶν ἔμπροσθεν ὧν διήλθομεν. καὶ γὰρ ὡς δυνατὰ λέγεται, ἀπιστοῖτ᾽ ἄν, καὶ εἰ ὅτι μάλιστα γένοιτο, ὡς ἄριστ᾽ ἂν εἴη ταῦτα, καὶ ταύτῃ ἀπιστήσεται. διὸ δὴ καὶ ὄκνος τις αὐτῶν ἅπτεσθαι, μὴ εὐχὴ δοκῇ εἶναι ὁ λόγος, ὦ φίλε ἑταῖρε. μηδέν, ἦ δ᾽ ὅς, ὄκνει: οὔτε γὰρ ἀγνώμονες οὔτε ἄπιστοι οὔτε δύσνοι οἱ ἀκουσόμενοι. καὶ ἐγὼ εἶπον: ὦ ἄριστε, ἦ που βουλόμενός με παραθαρρύνειν λέγεις; ἔγωγ᾽, ἔφη. πᾶν τοίνυν, ἦν δ᾽ ἐγώ, τοὐναντίον ποιεῖς. πιστεύοντος μὲν γὰρ ἐμοῦ ἐμοὶ εἰδέναι ἃ λέγω, καλῶς εἶχεν ἡ παραμυθία: ἐν γὰρ φρονίμοις τε καὶ φίλοις περὶ τῶν μεγίστων τε καὶ φίλων τἀληθῆ εἰδότα λέγειν ἀσφαλὲς καὶ θαρραλέον, ἀπιστοῦντα δὲ καὶ ζητοῦντα ἅμα τοὺς λόγους ποιεῖσθαι, ὃ δὴ [451α] ἐγὼ δρῶ, φοβερόν τε καὶ σφαλερόν, οὔ τι γέλωτα ὀφλεῖν — παιδικὸν γὰρ τοῦτό γε — ἀλλὰ μὴ σφαλεὶς τῆς ἀληθείας οὐ μόνον αὐτὸς ἀλλὰ καὶ τοὺς φίλους συνεπισπασάμενος κείσομαι περὶ ἃ ἥκιστα δεῖ σφάλλεσθαι.

«Много недоверия осталось еще больше, нежели прежде того, что мы прошли. Ибо как говорится возможным, можно было бы недоверять, и если бы что-то особенно случилось, как лучшим было бы это, и к этому будет недоверие. Поэтому какое-то медлительность их касается, чтобы не казалось, что это просьба, о друг мой товарищ. Ничего, вот что, медли: ниже ведь невинные ни недоверчивые ни трусливые те, кто слушают. И я сказал: о лучший, видимо, хочешь меня подбодрить говоришь? Я, сказал. Все же, если был я, ты противоположное делаешь. В общении с умными и близкими людьми безопасно и смело говорить правду о самом важном и близком, сомневаясь и одновременно разбираясь в аргументах, что я и делаю, что страшно и опасно, но я не рискую потерять уважение — это всего лишь детская забава — и, не ошибаясь в правде, я не только сам, но и своих друзей, вовлекая их, поставлю в ситуацию, где ошибаться им совсем не хочется.»

προσκυνῶ δὲ Ἀδράστειαν, ὦ Γλαύκων, χάριν οὗ μέλλω λέγειν: ἐλπίζω γὰρ οὖν ἔλαττον ἁμάρτημα ἀκουσίως τινὸς φονέα γενέσθαι ἢ ἀπατεῶνα καλῶν τε καὶ ἀγαθῶν καὶ δικαίων νομίμων πέρι. τοῦτο οὖν τὸ κινδύνευμα κινδυνεύειν ἐν ἐχθροῖς κρεῖττον ἢ φίλοις, ὥστε εὖ με παραμυθῇ. καὶ ὁ Γλαύκων γελάσας, ἀλλ᾽, ὦ Σώκρατες, ἔφη, ἐάν τι πάθωμεν πλημμελὲς ὑπὸ τοῦ λόγου, ἀφίεμέν σε ὥσπερ φόνου καὶ καθαρὸν εἶναι καὶ μὴ ἀπατεῶνα ἡμῶν. ἀλλὰ θαρρήσας λέγε. ἀλλὰ μέντοι, εἶπον, καθαρός γε καὶ ἐκεῖ ὁ ἀφεθείς, ὡς ὁ νόμος λέγει: εἰκὸς δέ γε, εἴπερ ἐκεῖ, κἀνθάδε. λέγε τοίνυν, ἔφη, τούτου γ᾽ ἕνεκα. λέγειν δή, ἔφην ἐγώ, χρὴ ἀνάπαλιν αὖ νῦν, ἃ τότε ἴσως ἔδει ἐφεξῆς λέγειν: τάχα δὲ οὕτως ἂν ὀρθῶς ἔχοι, μετὰ ἀνδρεῖον δρᾶμα παντελῶς διαπερανθὲν τὸ γυναικεῖον αὖ περαίνειν, ἄλλως τε καὶ ἐπειδὴ σὺ οὕτω προκαλῇ.

«Итак, риск более благоприятен в опасности, чем в дружбе, чтобы хорошо меня утешить. И Главкон, улыбаясь, сказал: «О Сократ, если мы допустим ошибку в речи, мы отпустим тебя, как будто ты убийца, чист и не обманывающий нас. Но будь смелым и говори. Но все же, я сказал, чист и тот, кто отпущен там, как говорит закон: вероятно, если там, то и здесь. Говори же, сказал он, из-за этого. Надо сказать, сказал я, что сейчас нужно снова повторить то, что, вероятно, нужно было сказать сразу после: возможно, это было бы правильно, совершив смелый поступок полностью пронзив женское и вновь завершив, также потому что ты так вызываешь».

В следующем порядке» είαν καὶ ὀρθὴν καλῶ, καὶ ἄνδρα τὸν τοιοῦτον

Последующее не введет никого в заблуждение, поскольку в нем обязательно повторяется то же самое притворство, на которое наслаивается законченное произведение. Но если бы концовка диалога носила чисто этический характер, Платон не стал бы следовать политическому разуму субъектов, как мы видим здесь, а рассмотрел бы различные характеры и способности духов. Ведь нет ничего более очевидного, чем, предположив, что существует четыре вида добродетелей, противопоставить им четыре вида пороков. Впрочем, об этих пороках мы уже говорили ранее.

Не следует упускать из виду, что в этой дискуссии те же самые люди хотят, чтобы все было объяснено Фрасимахом и Главконом, Полемархом, Адиманом из «Республики», которые говорят о пятой части книги. Ведь Сократ, чьи главные герои присутствуют во всех этих рассуждениях, похоже, не отступает от того, к чему стремился, когда он невольно и неохотно, а для других — с неохотой, переходит к другому рассуждению, и созданное таким образом рассуждение доходит до того, что превращается в эпизод. Отсюда произошло, что большинство толкователей приняли эту часть рассуждения за истинный эпизод; или потому, что не поняли искусность и построение более простого произведения, по которому вещи, содержащиеся в пятой, шестой и седьмой книгах, представляются необходимыми для завершения и завершения того, что до сих пор было сказано о городе, и не могут быть лишними, если только мы не хотим, чтобы все произведение было неубедительным и несовершенным. и лишить его прекраснейшего украшения, — ибо идея благости занимает в этих книгах место справедливости, и от нее берет свое начало не только сама справедливость, но и совершенное состояние, которое всегда поднимается к более высокой молитве, как кажется философу, чтобы описать ее, — вспомните об этом чуть подробнее, что столь превосходное произведение не состоит из частей, как говорят, но они должны были родиться вместе в гении философа, причем настолько, что принципы всего произведения, содержащегося в этих книгах, должны были родиться первыми, можно подумать, что они были добавлены позже. Ср. CF Hermann’s Geschichte d. Bitte Philosophie, p. 540

Шлейермахер действительно так судит обо всем этом месте: «в начале пятой книги Полемарх и Адеймант, к которым присоединяется Фрасимах, втягивают Сократа в другие вопросы, которые, занимая пятую, шестую и седьмую книги, образуют четвертую основную часть произведения, но, несмотря на их значительный объем и еще более значительное содержание, они уже здесь, и тем более в начале восьмой книги, где первоначальная нить снова берет свое начало, наиболее четко обозначенна как эпизод, который был вброшен и почти прерван. Вся эта четвертая основная часть связана с требованием Адейманта, чтобы Сократ, прежде чем двигаться по намеченному им пути, сначала, для завершения государства, которое он поставил в качестве образца, описал также своеобразное воспитание тех, кто призван в нем управлять и защищать его, и в то же время более подробно, чем это было сделано ранее, объяснил брачные союзы, из которых они возникают; И действительно, он требует этого как чего-то в высшей степени важного, не для вопроса о справедливости, а для правильного устройства государства, так что всякое искусственное применение того, о чем говорится в этих книгах, к главному вопросу о справедливости в индивидуальной душе и о связи справедливой жизни со счастьем уже здесь вызывает протест."С этим явно согласен Моргенштерн, p. 44, который понимал, что в этих трех книгах содержится одно и то же, причем не только в отношении объема книг, но даже в большей степени, чем в предыдущих книгах. Ср. с. 153. а не 119. Но Шлейермахер и Моргенштерн вряд ли согласны между собой. Ведь вряд ли это гораздо более серьезные вопросы, чем собственно конец произведения. Ср. Введение Шлейермахера p. 32. inch p. 39. v. 9. Если следовать им, то можно прийти к выводу, что Платон почти завершил третью часть произведения επεισοδΐοις Если следовать им, то можно прийти к выводу, что Платон почти завершил третью часть сочинения επεισοδΐοις. Ибо (вещи книги, которые следуют после обеих, чужды вопросу, занимающему все произведение. Насколько это неправдоподобно, вы узнаете из самого Шлейермахера. Ведь во введении к „Федру“, когда он кратко излагает тему диалога, он говорит: „Уже из одного этого краткого изложения каждый должен видеть, что не только этот частный эротический вопрос не может быть главным вопросом для Платона, как и любовь вообще“. Ибо в обоих случаях прекрасное произведение, явно созданное с большим усердием, предстало бы изуродованным в высшей степени предосудительным образом, полностью противоречащим указанию, что оно должно быть сформировано как живое существо и иметь тело с частями умеренных пропорций, соответствующих духу. Ибо весь „Второй зал“ был бы теперь лишь причудливым дополнением, даже не умело приделанным, которое само по себе, но особенно из-за своего положения, не имело бы более определенного эффекта, чем отвлечь внимание как можно дальше от главного». Ср. введение в Phaedrum p 56. sqq. Ср. Phaedrum Platonis p. 264. ed. St Longe igitur aliter de eorum dignitate statuendum esse vidit, quae eiusmodi episodii in sermone speciem referrent. Ср. Вступительное слово в Gorg. p. 4: «Это, однако, ясно без дальнейших уточнений, что в каждом из этих взглядов часть целого, на которую делается особый акцент, оказывается в довольно свободной связи с другими, и что прежде всего исследование природы удовольствия, если рассматривать его в целом, может рассматриваться почти как просто праздный, причудливо расположенный аксессуар. Но тот не знает Платона, кому не приходит в голову, что там, где встречается нечто подобное, и притом в такой толще, оно, несомненно, должно быть самым важным из всего, что обсуждается, и точкой, из которой только и можно понять все остальное в его истинном контексте, и именно по этой причине можно найти внутреннее единство целого». Alienam esse hanc quaestionem ab operis consilio, и заниматься им только потому, что Сократ не смог устоять перед уговорами юношей, с которыми он беседовал, покажется неправдоподобным тем, кто считает это неправдоподобным. Ибо этого действительно недостает всякому рассуждению, а значит, и диалогу, который подражает внешней привычке повседневной беседы, αταξίαν, тогда как внутреннее расположение его частей должно быть приспособлено к законам философского дискурса. — Но и сами слова Платона должны быть в свою очередь оценены, чтобы можно было вынести более правильное суждение по этому вопросу. То, что не принадлежит должным образом к разговору, — это то, что не объяснено ἵνα μὴ διέλθῃ καὶ λήσειν 0ιήθῆναι εἰπὼν αὐτὸ φαΰλως-? Однако если бы город был построен с единственной целью — найти справедливость, то воля тех, с кем беседовал Сократ, была бы удовлетворена после того, как справедливость была бы найдена. Но он показал, что хотел бы объяснить подробнее именно это. Ср. конец IV книги Поэтому удивительно, что предмет, на котором должно быть сосредоточено обсуждение, еще не объяснен — ср. IV книгу. с. 435, 1). и lib. 6. с. 504. A. St. — В беседе допускаются такие вопросы, которые не имеют никакого значения для объяснения заданного вопроса. Но чтобы избежать подобной критики, читатель предупрежден тем, что сказано в конце четвертой книги, стр. 1. 445.

Часть разговора, которую, по словам слушателей, они давно ждали, следует рассматривать отдельно от создания произведения, τ.έ. Хотя Адеймант делал вид, что не бросается в этот разговор, а как бы спонтанно увлекся? Ибо что можно было решить о том, кто так все смешал? А из того, что они говорят, что давно ждут, когда им сообщат о таких делах, касающихся города, следует, что разговор шел именно о городе. Однако те, кто считает, что совет Платона в этом произведении касается главным образом справедливости, не отрицают, что этот вопрос, который теперь поднимает Платон, относится к городу, ибо это ясно следует из слов: Но мы говорим далее, что план Платона в этом произведении, исходя из этих слов, касается главным образом города. Ведь если бы его интересовала только справедливость, то какая была бы необходимость отвечать на подобные вопросы, и как все это должно было быть организовано, раз его интересовало великое государство? Более того, Сократ использует в этом месте слова: νῦν οὐν ἐπειδὴ ἄλλης ἐπιλαμβάνῃ πολιτείας πρὶν ταῦτα ἱκανῶς διελέσθαι, Не следует ли из этого, что первая часть речи, произнесенная с места, касалась исключительно города, а также того, куда он хотел пройти, но куда ему запретили войти Адeймант, Полемарх, Главкон и Фрасимах? Разве не все звенья государства участвуют в этом? Ведь та часть речи, которая, по их словам, должна быть аннулирована введенной речью, кажется, обращена к содружеству или к тем, кто сам придерживается мнения, противоположного нашему. Но эта недостаточно объясненная вещь, πρὶν ταῦτα ἱκανῶς διελέσθαι, кажется нам относящейся к разговору. — Не имеют другого значения и последующие слова: таким образом, та часть беседы, которая ведется в городе, касается государства и того, что он только что сказал, начиная с lib. II. p. 368. до кн. IV. p. Ϊ27. st. Все смотрели в сторону города. — Но какое рассмотрение речей Сократ предсказывает, что он опустил их, опасаясь возбудить большую толпу? Неужели мы должны думать, что это не является частью рассуждения? Кроме того, посмотрите, как искусно он избегает этого οσον λόγον κινεύτε et ούκ ί'στε καιν έσμόν λόγων επεγεριετε, чтобы не останавливаться долго на посторонних вопросах Притворный конец диалога должен был быть неожиданным для читателя; он притворился, что не обижен. Ср. аналогичный отрывок в lib. II. p. 376, D. St. Но давайте также рассмотрим крайние слова отрывка, о котором мы писали выше: Λέγειν δὴ, ἔφην ἐγὼ, χρὴ ἀνάπαλιν αὐ νῦν, ἅ ποτε ἴσως ἔδει ἐφεξῆς λέγειν. τάχα δὲὁὕτως ἕὲν ὀρθῶς ἔχοι, μετὰ ἀνδρεῖον δρᾶμα παντελῶς διαπερανθὲν τὸ γυναικεῖον αὐ περαίνειν, ἄλλως τε καὶ ἐπειδὴ σὺ ὁὕτω προκαλῆ. Теперь в следующей части рассуждения речь идет о содружестве; что же тогда решать о первом, поскольку может показаться, что то, что следует за ним, уже обсуждалось в предыдущем месте? И действительно, если бы они были рассмотрены в первом месте, то весь вопрос о политии был бы полностью решен в одном и том же месте. Но что можно было бы сказать о конце работы, если бы они также были объяснены, прежде чем перейти к обсуждению поиска справедливости? Но мало ли что меняет тот факт, что они объяснены в другом месте, с дополнительным оправданием того, что они действительно должны были быть объяснены? И Шнайдер четко признает, что Шлейермахер был в какой-то степени прав, занимая такую позицию: «Не следует думать, что Сократ всерьез порицает такое расположение вещей, тем более то, что он сразу же добавляет (τάχα δέ и т. д.), так что Шлейермахер решает, что это не принадлежит «его апологии, но его критике». Но следующие слова гораздо серьезнее этих, из которых ясно, что то, о чем говорится на с. 368. с. 368. с. 368. с. 368, то остается сказать, сосредоточиться на городе и разделить весь вопрос на две части равного объема, обозначив одну из них термином ΑΝΛΡΕΙΟΥ ΛΡΑΜΑΤΟΣ͵ который я бы назвал ΓΥΝΑΙΚΕΙΟΥ APAMATOΣ. Переводчики упустили из виду это разделение речи на две части, полагая, что этими терминами τον ανδρείου и γυναικείου δράματος обозначаются не части произведения, а характер слов и изречений. И, конечно, они сказаны ποιητικώς, и не все, что может быть сказано, включено в термин του γυναικείου δράματος, хотя они самым тесным образом связаны с этим вопросом, который, собственно, и может быть обозначен этим термином. Ибо он не мог в этом месте упомянуть философов магистратов, если только не хотел нарушить видимость, создаваемую линией и замыслом произведения, и намекнуть на рассуждение, которое, как он уже сказал, должно быть описано в третьей книге о магистратах города, и поэтому этот вопрос не мог считаться опущенным. Но при этом отдельные части речи должны были быть как бы завернуты в нечто и обозначены лишь легкими печатными следами, так что не было бы ясно, в чем собственно заключается заключение произведения, в поэтическом характере диалога исчез бы и принял бы чисто философский характер, а между тем истинный смысл частей произведения не был бы виден внимательному и прилежному читателю, он не был бы указан. — Но почему же Сократ не объяснил того, что должно было быть сказано выше о государстве, когда он был полностью занят этим вопросом? Мы полагаем, что он был бы движим этой причиной и пошел бы другим путем: он хотел построить совершенный город, созданный по образцу справедливости, он хотел до конца разъяснить, что такое сама справедливость*), он хотел организовать все так, чтобы у читателя создалось впечатление, что он стремится к справедливости. И поэтому первое, что нам пришлось сделать, это.

Я искал справедливость и построил город, чтобы найти ее, потому что там ее легче найти. По той же причине следует упоминать только те институты государства, которые как можно лучше передают идею бедности. Что было бы, если бы он построил справедливый город таким образом, чтобы он был чем-то похож на εϊΐϊωλον справедливого человека? Поэтому три класса граждан соответствуют трем частям души, а названные ими кардинальные добродетели одинаковы в обоих. Но следует отделить все то, что не относится к освещению идеи справедливости и не сравнивается таким образом, чтобы было ясно, что между ним и идеей справедливости должна быть вставлена некая точная аналогия. Ибо если бы они были добавлены, то нарушилась бы связность частей рассуждения и понимание либо полностью предотвратилось бы, либо стало бы очень трудным. Далее добавим, что если бы все не было организовано так, как мы видим, то вопрос о содружестве и вопрос о справедливости считались бы слишком преувеличенными как по величине, так и по серьезности, и тип не мог бы быть сохранен таким образом, а конец произведения следует искать в справедливости. Да и желание читателей и слушателей, которые, как мы должны были ожидать, с трудом обернутся, не было бы удовлетворено, если бы они просто остались вне поля зрения вопроса о справедливости, который Платон намеревался поднять в конце рассуждения. В чем же, на наш взгляд, причина того, что Платон решил так кратко рассказать о вышеупомянутых чиновниках, хотя его тема очень тесно связана с учением об идеалах? Ибо должно показаться странным, что Платон так мало рассказал о чиновниках, в то время как он был подробно занят другими, гораздо более легкими вопросами.

Ведь он должен был распространить сказанное о государстве так, чтобы вопрос о справедливости не затрагивался большей частью и казался удаленным от глаз и ушей читателей и слушателей. Не иначе как эта часть совершенного, абсолютного государства повторяет из сердца человека справедливость, установление которой есть конец диалога другой части и тем самым конец всего диалога, если в конце диалога был поиск справедливости или прояснение природы и качества этого диалога. Теперь же возникает новая часть дискурса, которая, однако, после того как справедливость найдена, не должна быть воспринята таким образом, чтобы ее можно было объяснить как повод для поиска справедливости. И вот появляется Сократ, которому нужно объяснить еще одну часть, большую и более важную часть совершенного государства. Он настолько смущен, что не желает говорить. Ведь если бы он действительно хотел сохранить видимость того, что цель труда состоит в стремлении к справедливости, то, казалось бы, можно было бы вновь ввести эти вопросы в рассуждение, которое, будучи установлено учреждением, Вопрос о том, чьей милостью построен город, должен был показаться странным для установившегося рассуждения, раз слушатели должны требовать, чтобы он был рассмотрен вновь, поскольку он не был рассмотрен достаточно внимательно? Мог ли Сократ привести какую-нибудь другую, более подходящую причину своей небрежности, в которой его обвиняли собеседники и которую он не скрывал? быть толпой Нужно быть тем успешнее в этом деле, если сами факты будут такого рода, что их объяснение будет трудным и вызовет большое разнообразие рассуждений. Ведь если требования юношей, к которым обращался Сократ, действительно не имеют отношения к концу произведения, почему бы ему не отбросить их к другому времени и тем самым не показать, что сначала нужно довести до конца поставленный вопрос? Смешивая таким образом более тяжелые и трудные вопросы, повторяющиеся из сокровенной философии, с более легкими и простыми, он вызывал у читателей насыщение и усталость. Однако мы еще не коснулись главной причины его аргументации, с помощью которой Платон делит рассуждения о Республике на две части. Это действительно так: Платон считал, что для закладки первых основ государства достаточно повторного описания совершенного государства из справедливости, царящей среди людей. Для построения всего произведения он понимал, что должно присутствовать еще что-то — идея блага. Однако он не хотел смешивать эти два совершенных принципа содружества, один из которых содержится в другом; он не хотел смешивать результаты обоих институтов. Но обсуждение сообщества женщин и детей, по крайней мере, частично связано с учением о судьях, которое само по себе связано с идеей блага. Ср. с. 497, о котором подробнее будет сказано ниже. Ибо в том и состоит цель сообщества свободных мужчин и женщин, чтобы они могли быть выведены на свет, от которого философы или чиновники должны спасаться, по мнению Платона. И вот Платон, только по виду диалог, не связанный никакими законами правильного языка и работающий в лесу идиом, как развратник, воспользовался свободой того, что он мог сказать об этих вещах, чуждых прекрасному назначению слова. И никто не осмелится утверждать, что божественный гений Платона пренебрег законами правильной формулировки языка при написании этого превосходного произведения. — Ибо люди, наделенные божественным гением и выходящие за рамки общих правил искусства, сами себе правило". Ср. Диссен, Демосфену о сердце. P. 146. и Беккер. Demosthenes p. 343

Я вижу это и eliqua percensenda esse. Это подробное объяснение, связанное с настоящим временем arctissime. Ибо вы по природе своей люди и должны быть воспитаны так же, как мы. После моей славы нет другого права для детей и женщин, как быть созданными и нуждающимися, или согласно этой поспешности мы поспешили через первое: мы пытались Остерегайтесь мужчин, пока стадо приводится в разум. Да. Мы следуем за ними, давая и рождение, и пищу, решая, делать это или нет. Как; ἔφη. Ср. с. 451. ст. Если мы знаем, что у Грегиса хорошее образование по юриспруденции, то необходимо ли всестороннее образование по своевременности? Если для гражданина действительно важно иметь правильное гражданское право, разве не нужно, чтобы кто-то что-то сказал? Ad civitatem vero haec nostra pertinere interpretes affirmant: Первое рассуждение о союзе полов при господствующем омовении в государстве быстро относится исключительно к тому архетипическому государству, которое принадлежит Платону. Ср. Шлейермахер, Введение. P. 31.

Поэтому он считает, что женщинам следует поручать те же задачи, что и мужчинам, но свои собственные, а для этого он учит, что женщин следует поощрять и воспитывать так же, как и мужчин. Поэтому женщин также следует поощрять в музыкальных и гимнастических искусствах и не отстранять от военного дела и войны. И он не оставляет без внимания трудности этого вопроса: то он опровергает τά των χαριέντων σκώμματα относительно молодых женщин и стариков, охотно занимающихся в гимнасиях, то учит, что то же самое не было неподобающим в мужчинах даже раньше у греков, как теперь у большинства варваров. и что городским жителям было позволено смеяться над тем же, когда критяне и лакедемоняне стали упражняться в гимнасиях. Но все это постепенно прекратилось, когда они с помощью разума поняли, что лучше быть голым, чем покрытым». Тогда он ищет, что можно сделать: ἆρ᾽ οὖν οὐ πρῶτον μὲν τοῦτο περὶ αὐτῶν ἀνομολογητέον, εἰ δ ύστὰ ἢ οὔ, καὶ δοτέον ἀμφισβήτησιν εἴτε τις φιλοπαίσμων εἴτε σπουδασ τικὸς ἐθέλει ἀμφισβητῆσαι, πότερον. δύστὴ φύσις ἡ ἀνθρωπίνη ἡ θήλεια τῇ τοῦ ἄρρενος γένους κοινωνῆσ αι εἰς ἅπαντα τὰ ἔργα ἢ οὐδ᾽ εἰς ἕν, ἢ εἰς τὰ μὲν οἵα τε, εἰς δὲ τὰ οὔ, καὶ τοῦτο δὴ τὸ περὶ τὸν πόλεμον ποτρεν ἐστίν; ἆρ᾽ οὐχ οὕτως ἂν κάλλιστά τις ἀρχόμενος ὡς τὸ εἰκὸς καὶ κάλλισ τα τελευτήσειεν; πολύ γε, ἔφη. Vgl. ρ 453. Теперь, по-видимому, опущен следующий отрывок, из которого нам ясно, что это рассуждение о женщинах — не добавление извне, чуждое истинной цели Республики, а ее неотъемлемая часть, которую следует объяснить, действительно, так, как Сократ видел это раньше, но поскольку это трудно объяснить в деталях. Даже если эти последние слова вытекают из характера диалога, потому что он не хотел объяснять этот вопрос из-за его сложности, я думаю, что, прежде всего, верно то, что Сократ позаботился о том, чтобы его объяснили. Ταῦτ» ἐςὶν, ἡν δ» ἐγώ, ὦ Ιλαύκων, καὶ ἄλλα πολλὰ τοιαῦτα, ἔτ» ἐγὼ πάλαι προορῶν ἐφοβούμην τε καὶ ὤκνουν ἅπτεσθαι τοῦ νόμον, τοῦ περὶ τὴν τῶν γυναικῶν καὶ παίδων κτῆσιν καὶ τροφήν. Οὐ μὰ τὸν Διά, ἔφη· οὗ γὰρ εὐκόλῳ ἔοικεν. Tandem vero p. 456. St. ita concludit: Έστιν ἄρα καὶ φυλακικὴ γυνή, ἡ δ᾽ οὔ. ἢ οὐ τοιαύτην καὶ τῶν ἀνδρῶν τῶν φυλακικῶν φύσιν ἐξελεξάμεθα; τοιαύτην μὲν οὖν. καὶ γυναικὸς ἄρα καὶ ἀνδρὸς ἡ αὐτὴ φύσις εἰς φυλακὴν πόλεως, πλὴν ὅσα ἀσθενεστέρα, ἡ δὲ ἰσχυροτέρα ἐστίν. φαίνεται. καὶ γυναῖκες ἄρα αἱ τοιαῦται τοῖς τοιούτοις ἀνδράσιν ἐκλεκτέαι συνοικεῖν τε καὶ συμφυλάττειν, ἐπείπερ εἰσὶν ἱκαναὶ καὶ συγγενεῖς αὐτοῖς τὴν φύσιν. πάνυ γε. τὰ δ᾽ ἐπιτηδεύματα οὐ τὰ αὐτὰ ἀποδοτέα ταῖς αὐταῖς φύσεσιν; τὰ αὐτά. ἥκομεν ἄρα εἰς τὰ πρότερα περιφερόμενοι, καὶ ὁμολογοῦμεν μὴ παρὰ φύσιν εἶναι ταῖς τῶν φυλάκων γυναιξὶ μουσικήν τε καὶ γυμναστικὴν ἀποδιδόναι. παντάπασιν μὲν οὖν. οὐκ ἄρα ἀδύνατά γε οὐδὲ εὐχαῖς ὅμοια ἐνομοθετοῦμεν, ἐπείπερ κατὰ φύσιν ἐτίθεμεν τὸν νόμον: ἀλλὰ τὰ νῦν παρὰ ταῦτα γιγνόμενα παρὰ φύσιν μᾶλλον, ὡς ἔοικε, γίγνεται. ἔοικεν. οὐκοῦν ἡ ἐπίσκεψις ἡμῖν ἦν εἰ δυνατά γε καὶ βέλτιστα λέγοιμεν; ἦν γάρ. καὶ ὅτι μὲν δὴ δυνατά, διωμολόγηται; Ναί.. Cf. et lib. V: p. 450, C. St. Вряд ли кто-то усомнится в том, что сказанное здесь о женщинах-стражницах касается только города и не имеет отношения к вопросу о справедливом человеке. Но разве они такие же, как и те, что описаны выше в отношении стражников? Почему тогда мы считаем, что это относится к 5-му праву? — Верно ли считать, что это совершенное государство было создано только для иллюстрации справедливости, или что Платон хотел только набросать образ совершенного государства, не заботясь о том, может ли оно быть создано среди людей, поскольку это так важно для него? то, что он передает, возможно? — Тогда он учит, что они — лучшие: ὅτι δὲ δὴ βέλτιστα, τὸ μετὰ τοῦτο δεῖ διομολογηθῆναι; δῆλον. οὐκοῦν πρός γε τὸ φυλακικὴν γυναῖκα γενέσθαι, οὐκ ἄλλη μὲν ἡμῖν ἄνδρας ποιήσει παιδεία, ἄλλη δὲ γυναῖκας, ἄλλως τε καὶ τὴν αὐτὴν φύσιν παραλαβοῦσα; οὐκ ἄλλη. πῶς οὖν ἔχεις δόξης τοῦ τοιοῦδε πέρι; τίνος δή; τοῦ ὑπολαμβάνειν παρὰ σεαυτῷ τὸν μὲν ἀμείνω ἄνδρα, τὸν δὲ χείρω: ἢ πάντας ὁμοίους ἡγῇ; οὐδαμῶς. ἐν οὖν τῇ πόλει ἣν ᾠκίζομεν, πότερον οἴει ἡμῖν ἀμείνους ἄνδρας ἐξειργάσθαι τοὺς φύλακας, τυχόντας ἧς διήλθομεν παιδείας, ἢ τοὺς σκυτοτόμους, τῇ σκυτικῇ παιδευθέντας; γελοῖον, ἔφη, ἐρωτᾷς. μανθάνω, ἔφην. τί δέ; τῶν ἄλλων πολιτῶν οὐχ οὗτοι ἄριστοι; πολύ γε. τί δέ; αἱ γυναῖκες τῶν γυναικῶν οὐχ αὗται ἔσονται βέλτισται; καὶ τοῦτο, ἔφη, πολύ. ἔστι δέ τι πόλει ἄμεινον ἢ γυναῖκάς τε καὶ ἄνδρας ὡς ἀρίστους ἐγγίγνεσθαι; οὐκ ἔστιν. τοῦτο δὲ μουσική τε καὶ γυμναστικὴ παραγιγνόμεναι, ὡς. ἡμεῖς διήλθομεν, ἀπεργάσονται; πῶς δ᾽ οὔ; οὐ μόνον ἄρα δυνατὸν ἀλλὰ καὶ ἄριστον πόλει νόμιμον ἐτίθεμεν. οὕτως. ἀποδυτέον δὴ ταῖς τῶν φυλάκων γυναιξίν, ἐπείπερ ἀρετὴν ἀντὶ ἱματίων ἀμφιέσονται, καὶ κοινωνητέον πολέμου τε καὶ τῆς ἄλλης φυλακῆς τῆς περὶ τὴν πόλιν, καὶ οὐκ ἄλλα πρακτέον: τούτων δ᾽ αὐτῶν τὰ ἐλαφρότερα ταῖς γυναιξὶν ἢ τοῖς ἀνδράσι δοτέον διὰ τὴν τοῦ γένους ἀσθένειαν. ὁ δὲ γελῶν ἀνὴρ ἐπὶ γυμναῖς γυναιξί, τοῦ βελτίστου ἕνεκα γυμναζομέναις, «ἀτελῆ» τοῦ γελοίου «σοφίας δρέπων καρπόν», οὐδὲν οἶδεν, ὡς ἔοικεν, ἐφ᾽ ᾧ γελᾷ οὐδ᾽ ὅτι πράττει: κάλλιστα γὰρ δὴ τοῦτο καὶ λέγεται καὶ λελέξεται, ὅτι τὸ μὲν ὠφέλιμον καλόν, τὸ δὲ βλαβερὸν αἰσχρόν. παντάπασι μὲν οὖν.Cf. ρ, 456. C. St. Итак, женщины, которые должны быть хранительницами и το του πράττειν, должны быть наделены теми же способностями характера и воспитаны так же, как и мужчины. Таким образом, мы видим, что Платон использует одни и те же принципы в обоих отрывках. Но все толкователи этого отрывка сходятся во мнении, что он не относится к объяснению справедливости. Почему? Потому что вы уже были обнаружены. Но поскольку здесь говорится о том же, о чем раньше говорилось о стражах, нельзя найти абсолютно никаких причин, почему последние должны использоваться для объяснения справедливости, а первые — нет. Но тогда, если эти вещи не относятся к объяснению справедливости, мнение о которой явно одно и то же, то почему они должны относиться к объяснению правосудия? И поэтому лиры должны быть обращены либо к правосудию, либо к церкви, а не одно здесь, другое там. Поэтому те, кто относит эту часть рассуждения к республике, должны отнести к республике и первую, если они действительно хотят дать понять, что пользуются разумом в своих рассуждениях, а не выбирают то или другое по своему усмотрению.

РАЗДЕЛ II

Когда эта, не малая победа, Сократ спасся от меча, Φησεις γε, inquit, οὐ μέγα αὐτὸ εἶναι, ὅταν τὸ μετὰ τοῦτο ἴδῃς. Λέγε δή, ἴδω, ἔφη. Τούτῳ, ἦν δ» ἐγὼ, ἕπεται νόμος καὶ τοῖς ἔμπροσθεν, τοῖς ἄλλοις, ὡς ἐγῷμαι, ὅδε. Τίς; Τὰς γυναῖκας ταύτας τῶν ἇνδρῶν τούτων πάντων πάσας εἶναι κοινὰς, ὶδίᾳ δέ μηὸενὶ μηδεμίαν συνοικεῖν, καὶτοὺς παῖδας αὖ κοινοὺς, καὶ μήτε γονέα ἔκγονον εἰδέναι τὸν αὑτοῦ μήτε παῖδα γονέα. пусть вспомнят, что он сказал в конце третьей книги о простых гражданах города и их стражах, которые родились из земли, об их происхождении, их домах и их пище, которую каждый может легко понять. Однако дошедшие до нас сочинения Платона как бы ставят под сомнение эту согласованность между частями произведения, так что истинный смысл произведения остается тем более скрытым от читателя. Ведь если бы он не хотел указать на то, что все эти институты должны повторяться из одной головы — и если бы это положило конец жертвоприношениям в содружестве — was hätte er an dieser Stelle zu sagen: ' Επεται νόμος καὶ τοῖς ἔμπροσθεν τοῖς ἄλλοις, ὡς ἐγᾦμαι, ὅδε.? Sed pergamus: Πολύ, ἔφη, τοῦτο ἐκείνου μεῖζον πρὸς ἀπιστίαν καὶ τοῦ δυνατοῦ πέρι καὶ τοῦ ὠφελίμου. οὐκ οἶμαι, ἦν δ᾽ ἐγώ, περί γε τοῦ ὠφελίμου ἀμφισβητεῖσθαι ἄν, ὡς οὐ μέγιστον ἀγαθὸν κοινὰς μὲν τὰς γυναῖκας εἶναι, κοινοὺς δὲ τοὺς παῖδας, εἴπερ οἷόν τε: ἀλλ᾽ οἶμαι περὶ τοῦ εἰ δυνατὸν ἢ μὴ πλείστην ἂν ἀμφισβήτησιν γενέσθαι. περὶ ἀμφοτέρων, ἦ δ᾽ ὅς, εὖ μάλ᾽ ἂν ἀμφισβητηθείη. λέγεις, ἦν δ᾽ ἐγώ, λόγων σύστασιν: ἐγὼ δ᾽ ᾤμην ἔκ γε τοῦ ἑτέρου ἀποδράσεσθαι, εἴ σοι δόξειεν ὠφέλιμον εἶναι, λοιπὸν δὲ δή μοι ἔσεσθαι περὶ τοῦ δυνατοῦ καὶ μή. ἀλλ᾽ οὐκ ἔλαθες, ἦ δ᾽ ὅς, ἀποδιδράσκων, ἀλλ᾽ ἀμφοτέρων πέρι δίδου λόγον. ὑφεκτέον, ἦν δ᾽ ἐγώ, δίκην. τοσόνδε μέντοι χάρισαί. μοι: ἔασόν με ἑορτάσαι, ὥσπερ οἱ ἀργοὶ τὴν διάνοιαν εἰώθασιν ἑστιᾶσθαι ὑφ᾽ ἑαυτῶν, ὅταν μόνοι πορεύωνται. καὶ γὰρ οἱ τοιοῦτοί που, πρὶν ἐξευρεῖν τίνα τρόπον ἔσται τι ὧν ἐπιθυμοῦσι, τοῦτο παρέντες, ἵνα μὴ κάμνωσι βουλευόμενοι περὶ τοῦ δυνατοῦ καὶ μή, θέντες ὡς ὑπάρχον εἶναι ὃ βούλονται, ἤδη τὰ λοιπὰ διατάττουσιν καὶ χαίρουσιν διεξιόντες οἷα δράσουσι γενομένου, ἀργὸν καὶ ἄλλως ψυχὴν ἔτι [458β] ἀργοτέραν ποιοῦντες. ἤδη οὖν καὶ αὐτὸς μαλθακίζομαι, καὶ ἐκεῖνα μὲν ἐπιθυμῶ ἀναβαλέσθαι καὶ ὕστερον ἐπισκέψασθαι, ᾗ δυνατά, νῦν δὲ ὡς δυνατῶν ὄντων θεὶς σκέψομαι, ἄν μοι παριῇς, πῶς διατάξουσιν αὐτὰ οἱ ἄρχοντες γιγνόμενα, καὶ ὅτι πάντων συμφορώτατ᾽ ἂν εἴη πραχθέντα τῇ τε πόλει καὶ τοῖς φύλαξιν. ταῦτα πειράσομαί σοι πρότερα συνδιασκοπεῖσθαι, ὕστερα δ᾽ ἐκεῖνα, εἴπερ παριεῖς. ἀλλὰ παρίημι, ἔφη, καὶ σκόπει.Cf. ρ. 457. C. St. Легко понять, что то, что Сократ хочет сказать в этот момент, по крайней мере, имеет отношение к разговору. Рассмотрим следующее: οιιιιένῃ ἀπαγορεύειν καὶ μὴ βοηθἐῐν ἔτι ἐμπνεοντα καὶ δυνάμενον φθέγγγεσθαι. Поэтому они сказаны так же, как и драгоценность в конце первой книги: ού μέντοι καλώς γε ειστίαμαι κ. τ. ε. чтобы скрыть законную причину труда сторон и воспользоваться новым случаем для спора о содружестве, если присутствующие не поймут, что именно мы хотим связать с этими словами: Ведь Сократ в этот момент спорит сам с собой, который, хотя и казалось, что он не будет говорить о пользе учреждения εγώ ἐγώ δ» ᾤμην ἔκ γε τοῦ ἑτέρου ἀποδράσεσθαι, εἴ σοι δόξειεν ὠφέλιμον εἶναι, λοιπὸν δὲ δή μοι ἔσεσθαι περὶ τοῦ δυνατοῦ καὶ μἡ, сразу говорить о том, можно ли это сделать или нет, тем не менее откладывает это обсуждение, из лени, как он говорит, он полагается на то, что Сократ действительно хотел избежать и не хотел обсуждать другую часть вопроса из-за трудности, или мы должны предположить, что он играет на этих вещах, как это свойственно ему? Но эти вещи могут пролить свет на то, что мы говорили в начале этой книги почти на ту же тему. Ведь и там Сократ, похоже, не желал уклоняться или объяснять большую часть рассуждений. Но давайте внимательнее посмотрим на этот отрывок, чтобы увидеть, как умело Платон скрывает систематический характер работы и имитирует легкость и развязность повседневного языка. Как будто неважно, какой из этих вопросов должен быть выяснен первым, он сравнивает себя с мечтателями, которые, предполагая, что что-то можно сделать, мысленно и порывисто размышляют вместе с ним о том, как прекрасно было бы все, если бы это было сделано. Однако очевидно, что прежде всего необходимо было объяснить, насколько полезным будет это учреждение, если объяснить его суть таким образом. Ведь было бы совершенно излишне спрашивать, может ли возникнуть это общение, еще не зная, каково будет его будущее и какая от него будет польза. Теперь вопрос о природе учреждения тесно связан с другим вопросом о его пользе: ι πάντων ξνμφορώτατ άν εϊη πραχ θ έντα. О том, что диалог не должен иметь строгой формы систематического сочинения, он упоминает здесь как бы мимоходом, когда хотел говорить только об учреждении с его пользой и возможностью. Возможность обсуждается не в деталях, а так, чтобы спросить, можно ли создать весь этот город или нет. Очевидно, что этот вопрос должен быть рассмотрен в последнюю очередь, в тот момент, когда любое описание государства было абсолютным. Итак, вы видите, что это не было сделано без плана, что он хочет сказать в заключение о возможности этого создания. В какой степени этот факт проливает свет на то, как мы работаем и принимаем решения? Ведь весь наш вопрос сводится к тому, что Платон должен сохранить характер диалога, который, располагая произведения по частям и многократно повторяя вопросы, скрыт от глаз читателя и заставляет все течь по собственному согласию, и не кажется организованным определенными делами и намерениями, Даже если в нем заложена высшая хитрость автора, так что то, что не проявляется, может все же иметь в себе диалог, — мы говорим, что конец произведения Если произведение поставлено в поисках справедливости, а вопрос о республике поставлен для иллюстрации этого, мы говорим, что оно притворилось, тогда как на самом деле все обстоит как раз наоборот. Ведь конец произведения — в вопросе о совершенной республике, для правильного описания которой необходим вопрос о справедливости.

И так он сначала разбирает общение женщин и детей, а затем излагает его более полно, увещевая, в частности, что если человек хочет иметь хорошие стаи собак, птиц или других животных, он должен объединить с собой лучших и сильнейших из пяти для деторождения, и что таким же образом следует поступать с мужчинами, и что это должно использоваться до конца как своего рода ложь. Cf. p. 459, B. St. Βαβαῖ, ἦν δ᾽ ἐγώ, ὦ φίλε ἑταῖρε, ὡς ἄρα σφόδρα ἡμῖν δεῖ ἄκρων εἶναι τῶν ἀρχόντων, εἴπερ καὶ περὶ τὸ τῶν ἀνθρώπων γένος ὡσαύτως ἔχει. ἀλλὰ μὲν δὴ ἔχει, ἔφη: ἀλλὰ τί δή; ὅτι ἀνάγκη αὐτοῖς, ἦν δ᾽ ἐγώ, φαρμάκοις πολλοῖς χρῆσθαι. — — — — συχνῷ τῷ ψεύδει καὶ τῇ ἀπάτῃ κινδυνεύει ἡμῖν δεήσειν χρῆσθαι τοὺς ἄρχοντας ἐπ᾽ ὠφελίᾳ τῶν ἀρχομένων. ἔφαμεν δέ που ἐν φαρμάκου εἴδει πάντα τὰ τοιαῦτα χρήσιμα εἶναι. καὶ ὀρθῶς γε, ἔφη. ἐν τοῖς γάμοις τοίνυν καὶ παιδοποιίαις ἔοικε τὸ ὀρθὸν τοῦτο γίγνεσθαι οὐκ ἐλάχιστον. Если я вижу, что что-то сказано о предыдущей Библиотеке. III. p. 389. пусть Б. обратится главным образом к этому отрывку, чтобы не было недостатка в защите этого положения, которое, кажется, противоречит общему мнению людей, а также предписаниям самого философа. Поэтому мы рекомендуем все это для того, чтобы согласованность и связь частей этого труда стала намного яснее и сияла все больше и больше, все до одного конца — Республики. Ведь если бы речь не зашла об этом, то защита лживости была бы опущена в первом случае, и могла бы быть опущена, и была бы опущена; но если бы Сократ, говоря это, уже имел в виду это место, которое не может быть связано иначе, чем если бы все рассуждение было направлено к Республике, то дело было бы совсем иным. Ведь отдельные части рассуждения таким образом поддерживаются и подготавливаются, так что они меньше удивляют слушателей и не требуют столь бурного обсуждения, хотя и являются второстепенными. Ибо легко понять, что в это время шла бы гораздо более активная борьба за то, должны ли судьи лгать или нет, в которой рассматривался бы сам вопрос, чем в предыдущей, в которой об этих вещах как бы вскользь предупреждали и лишь в общих чертах признавали, отдаляясь от истины дела. И я не верю, что найдется кто-нибудь, кто им возразит. Ибо это притворство лежания в колдовских постелях относится и к другим вещам, см. книгу III. p. 414. r. sqq. мы помним себя. Но они сами связаны и сопряжены с этим местом; и мы не ошибемся, если будем говорить о них, ср. с. 460, C, D. Скажем, что оно висит и принимает, так сказать, свет, так что оправдание лжи можно считать главным основанием того, что увещевается в этом месте.

Вопрос на с. 461, E. принимает нечто иное ἡ μὲν δὴ κοινωνία, ὦ Γλαύκων, αὕτη τε καὶ τοιαύτη γυναικῶν τε καὶ παίδων τοῖς φύλαξί σοι τῆς πόλεως: ὡς δὲ ἑπομένη τε τῇ ἄλλῃ πολιτείᾳ καὶ μακρῷ βελτίστη, δεῖ δὴ τὸ μετὰ τοῦτο βεβαιώσασθαι παρὰ τοῦ λόγου. ἢ πῶς ποιῶμεν; οὕτω νὴ Δία, ἦ δ᾽ ὅς. Поучив, что общение удовольствия и боли — высшее благо государства, он пытается убедить их в необходимости общения женщин и детей, которое должно происходить в стражах. Затем он продолжает следующим образом: Καϊ μὲν δὴ καὶ τοῖς πρόσθεν γε ὁμολογοῦμεν: ἔφαμεν γάρ που οὔτε οἰκίας τούτοις ἰδίας δεῖν εἶναι οὔτε γῆν οὔτε τι κτῆμα, ἀλλὰ παρὰ τῶν ἄλλων τροφὴν λαμβάνοντας, μισθὸν τῆς φυλακῆς, κοινῇ πάντας ἀναλίσκειν, εἰ μέλλοιεν ὄντως φύλακες εἶναι. ὀρθῶς, ἔφη. Cf. ρ. 464, Β. St. Но если эти действующие в содружестве вещи совпадают с первыми, то необходимо, чтобы и первые были сосредоточены в содружестве и так соединялись в речи, как если бы они были членами одного целого и одного и того же тела. Затем Сократ перечисляет множество благ, которые будут иметь стражи благодаря этому сообществу женщин и детей, и, наконец, заключает ἀλλὰ μέντοι, ὅ γε καὶ ἐκεῖ ἔλεγον, δίκαιον καὶ ἐνταῦθα εἰπεῖν, ὅτι εἰ οὕτως ὁ φύλαξ ἐπιχειρήσει εὐδαίμων γίγνεσθαι, ὥστε μηδὲ φύλαξ εἶναι, μηδ᾽ ἀρκέσει αὐτῷ βίος οὕτω μέτριος καὶ βέβαιος καὶ ὡς ἡμεῖς φαμεν ἄριστος, ἀλλ᾽ ἀνόητός τε καὶ μειρακιώδης δόξα ἐμπεσοῦσα εὐδαιμονίας πέρι ὁρμήσει αὐτὸν διὰ δύναμιν ἐπὶ τὸ ἅπαντα τὰ ἐν τῇ πόλει οἰκειοῦσθαι, γνώσεται τὸν Ἡσίοδον ὅτι τῷ ὄντι ἦν σοφὸς λέγων «πλέον» εἶναί πως «ἥμισυ παντός. ἐμοὶ μέν, ἔφη, συμβούλῳ χρώμενος μενεῖ ἐπὶ τούτῳ τῷ βίῳ.. Cf. ρ. 466. St.,, в котором он выражает, что справедливость следует уважать превыше всего и что самый лучший город будет разрушен, если пренебречь его заповедями.

В заключение, однако, p. 466. d. St: Οΰ ν κοϋν, er sagt, ἐκεῖνο λοιπὸν διελέσθαι, εἰ ἄρα καὶ ἐν ἀνθρώποι ς προστήσεις, ὥσπερ ἐν ἄλλοις ζῴοις, ταύτην τὴν κοινωνίαν ἐγγενέσθ ι, καὶ ὅπῃ προστάν; ἔφθης, ἔφη, εἰπὼν ᾗ ἔμελλον ὑπολήψεσθαι. Кто теперь не ожидает, что Сократ объяснит, можно ли установить это общение между людьми и каким образом? Ведь Сократ не хотел подробно излагать, что это общение может быть установлено, а хотел научить, как это может быть осуществлено в целом городе, так как пока еще мало что можно было сказать о силе и действии окончательного общения женщин и детей Когда вопрос о пользе этого учреждения был решен, Главкон уже перешел к другим вопросам: ήσουσι, Πῶς; ἠ δ» ὅς. И мы видим, что это было сделано таким образом, что он вел себя так, как будто по собственной инициативе объяснял то, чего ожидали слушатели. Но, как это часто бывает, мы позволяем себе настолько обмануться щедростью тех, кто дает спонтанные обещания, что уже решаемся взять в руки вещи, которые иногда не получаем вовсе или получаем позже, чем ожидали. Мы позволяем обмануть себя этой щедростью и хитростью Сократа. Так, он учит, не принимая во внимание того, о чем хотел спросить Глаукс, и не упоминая о новом вопросе, который должен быть объяснен заранее, что мальчиков следует брать на войну в нежном возрасте, чтобы они лучше усвоили и приняли на себя военные обязанности Позаботьтесь, однако, чтобы город не понес от этого никакого ущерба. И вот те, кому он уже указал, что хочет объяснить возможность этих вещей, похоже, были сказаны не иначе, как для того, чтобы таким образом немного обуздать желание читателей и слушателей и иметь возможность без критики осветить остальную часть рассуждения о государстве. Но читатели ожидали, что Сократ уже покажет, как может возникнуть это сообщество женщин и детей. Ср. кн. V. стр. 457, D. St. И вот мы видим в этом месте очень удачно, что Сократ подражает свободе общей речи и таким образом скрывает план частей произведения и его систематический план, а между тем излагает все на своем месте и к месту. Ибо в каком другом месте можно было бы объяснить, как стражи ввязываются в войны со своими женами и детьми, как не в этом самом, где он также говорил о них? Точно так же мы видим, что Сократ неоднократно повторяет, что он уже хотел спросить себя, что такое справедливость. Ср. кн. II. с. 372, AE 376, D. St. Из этого можно заключить, насколько сильно мнение тех, кто говорит, что конец государства видится в стремлении к справедливости, потому что упоминание так часто и так порочно, как будто все рассуждение было начато по этой причине.

Затем Сократ говорит, как будто у него есть повод подробнее поговорить о войне: τὰ περὶ τὸν πόλεμον; πῶς ἑκτέον σοι τοὺς στρατιώτας πρὸς αὑτούς τε καὶ τοὺς πολεμίους; ἆρ᾽ ὀρθῶς μοι καταφαίνεται ἢ οὔ; λέγ᾽, ἔφη, ποῖ᾽ αὖ; ср. ρ 468. A. St. Внутренний аргумент этого места не ускользнул от изобретательности Шнейда. Поэтому он принял от себя чтение Τί δε δη, против другого параграфа. Он защищает А. других, Τί δαϊ δη, полученных от Беккеро, и говорит, I. p. 155. что сомнения лучшего кодекса в этом вопросе были авторитетно изложены, а также, что я не вижу причины, по которой Сократ думал начать это новое отступление с большим чувством. Но это двойной вопрос, который Платон также рассматривал подобным образом, ср. p. 469, B. St. Τί δὲ; πρὸς τοὺς πολεµίους πῶς ποιήσουσιν ἡμῖν οἱ στρατιῶται; δὔή; κ. τ. ἑ., с ρ. 468 — 471-я ул. Мы спрашиваем, как вам удобнее читать. Ибо становится еще яснее то, о чем мы предупреждали выше, что Платон свысока смотрел на город воллийцев в воспитании стражей.

РАЗДЕЛ III

Мы видим, как это отклонение от правильного пути только по видимости, которое на самом деле является отклонением от правильного пути, замечается и обличается теми, кто его слышал, с. 471, C, St. «Αλλα ἀλλὰ γάρ μοι δοκεῖς, ὦ Σώκρατες, ἐάν τίς σοι τὰ τοιαῦτα ἐπιτρέπῃ λέγειν, οὐδέποτε μνησθήσεσθαι ὃ ἐν τῷ πρόσθεν παρωσάμενος πάντα ταῦτα εἴρηκας, τὸ ὡς δυνατὴ αὕτη ἡ πολιτεία γενέσθαι καὶ τίνα τρόπον ποτὲ δυνατή: ἐπεὶ ὅτι γε, εἰ γένοιτο, πάντ᾽ ἂν εἴη ἀγαθὰ πόλει ᾗ γένοιτο, καὶ ἃ σὺ παραλείπεις ἐγὼ λέγω, ὅτι καὶ τοῖς πολεμίοις ἄριστ᾽ ἂν μάχοιντο τῷ ἥκιστα ἀπολείπειν ἀλλήλους, γιγνώσκοντές τε καὶ ἀνακαλοῦντες ταῦτα τὰ ὀνόματα ἑαυτούς, ἀδελφούς, πατέρας, ὑεῖς: εἰ δὲ καὶ τὸ θῆλυ συστρατεύοιτο, εἴτε καὶ ἐν τῇ αὐτῇ τάξει εἴτε καὶ ὄπισθεν ἐπιτεταγμένον, φόβων τε ἕνεκα τοῖς ἐχθροῖς καὶ εἴ ποτέ τις ἀνάγκη βοηθείας γένοιτο, οἶδ᾽ ὅτι ταύτῃ πάντῃ ἄμαχοι ἂν εἶεν: καὶ οἴκοι γε ἃ παραλείπεται ἀγαθά, ὅσα ἂν εἴη αὐτοῖς, ὁρῶ. ἀλλ᾽ ὡς ἐμοῦ ὁμολογοῦντος πάντα ταῦτα ὅτι εἴη ἂν καὶ ἄλλα γε μυρία, εἰ γένοιτο ἡ πολιτεία αὕτη, μηκέτι πλείω περὶ αὐτῆς λέγε, ἀλλὰ τοῦτο αὐτὸ ἤδη πειρώμεθα ἡμᾶς αὐτοὺς πείθειν, ὡς δυνατὸν καὶ ᾗ δυνατόν, τὰ δ᾽ ἄλλα χαίρειν ἐῶμεν. ἐξαίφνης γε σύ, ἦν δ᾽ ἐγώ, ὥσπερ καταδρομὴν ἐποιήσω ἐπὶ τὸν λόγον μου, καὶ οὐ συγγιγνώσκεις στραγγευομένῳ. ἴσως γὰρ οὐκ οἶσθα ὅτι μόγις μοι τὼ δύο κύματε ἐκφυγόντι νῦν τὸ μέγιστον καὶ χαλεπώτατον τῆς τρικυμίας ἐπάγεις, ὃ ἐπειδὰν ἴδῃς τε καὶ ἀκούσῃς, πάνυ συγγνώμην ἕξεις, ὅτι εἰκότως ἄρα ὤκνουν τε καὶ ἐδεδοίκη οὕτω παράδοξον λόγον λέγειν τε καὶ ἐπιχειρεῖν διασκοπεῖν. ὅσῳ ἄν, ἔφη, τοιαῦτα πλείω λέγῃς, ἧττον ἀφεθήσῃ ὑφ᾽ ἡμῶν πρὸς τὸ μὴ εἰπεῖν πῇ δυνατὴ γίγνεσθαι αὕτη ἡ πολιτεία. ἀλλὰ λέγε καὶ μὴ διάτριβε. Сократ не называет иной причины своей нерешительности, кроме страха, который мешает ему объяснять столь трудные и хлопотные вещи. Это, по-видимому, то же самое, что читается в начале пятой книги, которое, будучи с трудом понято толкователями, заставило ирландцев принять эти книги, с которыми мы имеем дело, за έπεισοδίοις. В каждом месте Сократ совершенно иной, в каждом месте он колеблется и боится, и, наконец, его заставляют говорить как бы против его воли. Единственная разница между двумя точками конфликта заключается в том, что в этот момент Сократ не решается объяснить те вещи, которые, даже если бы они были необходимы для истинной цели произведения, не кажутся слушателям объяснимыми; которые были связаны с истинным концом произведения. Должны ли мы тогда судить о начале пятой книги иначе, чем мы вынуждены судить об этом отрывке? То, что оба они относятся к истинному концу произведения, очевидно из того мастерства, с которым Платон скрывал смысл частей диалога и его конец. Но давайте рассмотрим каждый из них более внимательно. Ведь благодаря тому, что те, с кем беседовал Сократ, вторглись как бы в его рассуждения, по другим вопросам, которые они сами не стали бы объяснять, те, кто вводит в заблуждение, но искренне говорит о Республике, притворство Сократа поддерживается страхом и трусостью, ср. P. 457, E., не вступать в другие части рассуждения, и эта видимость поддерживается таким образом, как если бы все это были просто отступления, а конец произведения действительно был обращен к справедливости, о которой, однако, там нет никакого рассуждения, как все признают. Ведь никто не поверит, что те, с кем говорил Сократ, были настолько бесчеловечны, что нарушили ход его рассуждений. Поэтому ясно, что это симуляция. И эта причина особенно тронула нас, почему чтение στρατευομένω из всех кодексов в другой, искусно придуманное Ореллием, было принято Штальбаумом и Шнейдером, которые все же думали, что это можно объяснить, так что, которое обычно позволялось солдатам экспедиций, было ему отказано, или когда он сам находился за границей по военным причинам, он в шутку жаловался на вторжение на его территорию или сетовал на то, что его усталость не была принята во внимание, как толкует Фицин στρατευομένω, который уже был изможден военным трудом. Ибо Сократ утверждает, что в своих рассуждениях о военных делах, как бы из желания вести войну, он считал эти вещи отнятыми, хотя сами по себе они не были необходимы». С каким из приведенных выше объяснений вы согласны? ὦσπερ καταδρομὴν ἐποιήσω ἐπὶ τὸν λόγου μου. Но в последующем Сократ говорит, что его колебания и страх должны быть прощены, что содержит объяснение Шнейдера слова στραγεύεσθ a ι, ибо оно кажется нам, Сократу, истинной причиной его колебаний, хотя оно и ложно, но соответственно первому, ср. P. 457, Э., кажется, добавляет, что в них, ου συγγιγνώσκεις στρατευομένω, он открыто шутил. Итак, все это следует объяснить из того, что мы сказали в p. 457, E., и обман раскрывается самим фактом, что те, кто раньше обожал говорить о пользе этого учреждения, теперь требуют, чтобы разговор был прерван, и что Сократ, который тогда, казалось, желал этого, хочет избежать разговора о пользе учреждения, чтобы говорить о возможности, с которой они теперь хотят дольше иметь дело в этом разговоре, и, кажется, хочет избежать разговора о возможности. Ср. P. 471, C. 472, A, B. Но давайте также посмотрим, как умело постепенно велось рассуждение, чтобы он мог сказать, может ли и как может быть создан этот город. Молитва все еще была занята вопросом, можно ли создать это сообщество женщин и детей среди мужчин. И вот, мы вдруг видим, что речь идет о том, может ли быть создано такое государство, чего не было ни прежде, ни впоследствии, да и можно ли было требовать, если бы все государство считалось просто разговором?

Милостью провозгласить правосудие было бы возможно. Но по вопросу о том, как может возникнуть этот город, мало чем отличающийся от других, возможно ли, чтобы в нем были подлые женщины и дети, мы будем смеяться над тем, что о другом не было сказано, что именно позволительно произносить таким образом: Кто должен быть судьей, чтобы этот город устоял? Это дает ему возможность говорить о магистратах, что было единственной вещью, которую нужно было объяснить более подробно, чем в третьей книге, чтобы завершить описание совершенного государства. И в этот момент я хотел бы также восхититься искусством, с которым Платону удалось это сделать, чтобы говорить о каждом отдельном институте государства, но не отступать от того, что он выдавал за конец целого, и не раскрывать план, по которому он на самом деле хотел наметить всю работу по созданию государства. — Уже понятно, почему вопрос о пользе сообщества мужчин и женщин предшествует другому вопросу о возможности. Ведь если этот город способен постепенно обмениваться с другим, то понятно, что с ним надо разбираться в последнюю очередь.

Теперь воспользуйтесь волей читателей и слушателей: πρῶτον μὲν τόδε χρὴ ἀναμνησθῆναι, ὅτι ἡμεῖς ζητοῦντες δικαιοσύνην οἷόν ἐστι καὶ ἀδικίαν δεῦρο ἥκομεν. χρή: ἀλλὰ τί τοῦτο; ἔφη. οὐδέν: ἀλλ᾽ ἐὰν εὕρωμεν οἷόν ἐστι δικαιοσύνη, ἆρα καὶ ἄνδρα τὸν δίκαιον ἀξιώσομεν μηδὲν δεῖν αὐτῆς ἐκείνης διαφέρειν, ἀλλὰ πανταχῇ τοιοῦτον εἶναι οἷον δικαιοσύνη ἐστίν; ἢ ἀγαπήσομεν ἐὰν ὅτι ἐγγύτατα αὐτῆς ᾖ καὶ πλεῖστα τῶν ἄλλων ἐκείνης μετέχῃ; οὕτως, ἔφη: ἀγαπήσομεν.

Сначала важно помнить, что мы здесь, чтобы разбираться в справедливости и несправедливости. «Что это значит?» — спросил он. «Ничего особенного», — ответил я. «Но если мы узнаем, что такое справедливость, будем ли мы считать справедливым человека, который ничем не отличается от нее, всегда олицетворяя ее идеал? Или мы полюбим его, если он близок к идеалу и больше других следует его принципам?» «Да, именно так», — подтвердил он.

παραδείγματος ἄρα ἕνεκα, ἦν δ᾽ ἐγώ, ἐζητοῦμεν αὐτό τε δικαιοσύνην οἷόν ἐστι, καὶ ἄνδρα τὸν τελέως δίκαιον εἰ γένοιτο, καὶ οἷος ἂν εἴη γενόμενος, καὶ ἀδικίαν αὖ καὶ τὸν ἀδικώτατον, ἵνα εἰς ἐκείνους ἀποβλέποντες, οἷοι ἂν ἡμῖν φαίνωνται εὐδαιμονίας τε πέρι καὶ τοῦ ἐναντίου, ἀναγκαζώμεθα καὶ περὶ ἡμῶν αὐτῶν ὁμολογεῖν, ὃς ἂν ἐκείνοις ὅτι ὁμοιότατος ᾖ, τὴν ἐκείνης μοῖραν ὁμοιοτάτην ἕξειν, ἀλλ᾽ οὐ τούτου ἕνεκα, ἵν᾽ ἀποδείξωμεν ὡς δυνατὰ ταῦτα γίγνεσθαι. τοῦτο μέν, ἔφη, ἀληθὲς λέγεις. οἴει ἂν οὖν ἧττόν τι ἀγαθὸν ζωγράφον εἶναι ὃς ἂν γράψας παράδειγμα οἷον ἂν εἴη ὁ κάλλιστος ἄνθρωπος καὶ πάντα εἰς τὸ γράμμα ἱκανῶς ἀποδοὺς μὴ ἔχῃ ἀποδεῖξαι ὡς καὶ δυνατὸν γενέσθαι τοιοῦτον ἄνδρα; μὰ Δί᾽ οὐκ ἔγωγ᾽, ἔφη. τί οὖν; οὐ καὶ ἡμεῖς, φαμέν, παράδειγμα ἐποιοῦμεν λόγῳ ἀγαθῆς πόλεως; πάνυ γε. ἧττόν τι οὖν οἴει ἡμᾶς εὖ λέγειν τούτου ἕνεκα, ἐὰν μὴ ἔχωμεν ἀποδεῖξαι ὡς δυνατὸν οὕτω πόλιν οἰκῆσαι ὡς ἐλέγετο; οὐ δῆτα, ἔφη.

Для примера, я искал справедливость, такую, какая она есть, и человека совершенно справедливого, если бы он существовал, и каков бы он ни был, и несправедливость, и самого несправедливого, чтобы, обращаясь к ним, мы были вынуждены признать, что тот, кто похож на них, будет иметь судьбу, схожую с их, но не для того, чтобы показать, что такие вещи возможны. «Ты говоришь правду», — сказал он. «Ты думаешь, что меньше хороший художник, который, нарисовав пример того, каким может быть самый красивый человек и все достаточно точно описав, не сможет доказать, что такой человек может существовать?» «Клянусь богами, нет», — ответил он. «Что же? Неужели мы сами, говорим мы, создаем образ доброго государства словом?» «Конечно, да». «Так что ты думаешь, что мы говорим хуже, если не можем доказать, что возможно

τὸ μὲν τοίνυν ἀληθές, ἦν δ᾽ ἐγώ, οὕτω: εἰ δὲ δὴ καὶ τοῦτο προθυμηθῆναι δεῖ σὴν χάριν, ἀποδεῖξαι πῇ μάλιστα καὶ κατὰ τί δυνατώτατ᾽ ἂν εἴη, πάλιν μοι πρὸς τὴν τοιαύτην ἀπόδειξιν τὰ αὐτὰ διομολόγησαι. τὰ ποῖα; ἆρ᾽ οἷόν τέ τι πραχθῆναι ὡς λέγεται, ἢ φύσιν ἔχει πρᾶξιν λέξεως ἧττον ἀληθείας ἐφάπτεσθαι, κἂν εἰ μή τῳ δοκεῖ; ἀλλὰ σὺ πότερον ὁμολογεῖς οὕτως ἢ οὔ; ὁμολογῶ, ἔφη. τοῦτο μὲν δὴ μὴ ἀνάγκαζέ με, οἷα τῷ λόγῳ διήλθομεν, τοιαῦτα παντάπασι καὶ τῷ ἔργῳ δεῖν γιγνόμενα ἂν ἀποφαίνειν: ἀλλ᾽, ἐὰν οἷοί τε γενώμεθα εὑρεῖν ὡς ἂν ἐγγύτατα τῶν εἰρημένων πόλις οἰκήσειεν, φάναι ἡμᾶς ἐξηυρηκέναι ὡς δυνατὰ ταῦτα γίγνεσθαι ἃ σὺ ἐπιτάττεις. ἢ οὐκ ἀγαπήσεις τούτων τυγχάνων; ἐγὼ μὲν γὰρ ἂν ἀγαπῴην. καὶ γὰρ ἐγώ, ἔφη. τὸ δὲ δὴ μετὰ τοῦτο, ὡς ἔοικε, πειρώμεθα ζητεῖν τε καὶ ἀποδεικνύναι τί ποτε νῦν κακῶς ἐν ταῖς πόλεσι πράττεται δι᾽ ὃ οὐχ οὕτως οἰκοῦνται, καὶ τίνος ἂν σμικροτάτου μεταβαλόντος ἔλθοι εἰς τοῦτον τὸν τρόπον τῆς πολιτείας πόλις, μάλιστα μὲν ἑνός, εἰ δὲ μή, δυοῖν, εἰ δὲ μή, ὅτι ὀλιγίστων τὸν ἀριθμὸν καὶ σμικροτάτων τὴν δύναμιν. παντάπασι μὲν οὖν, ἔφη. ἑνὸς μὲν τοίνυν, ἦν δ᾽ ἐγώ, μεταβαλόντος δοκοῦμέν μοι ἔχειν δεῖξαι ὅτι μεταπέσοι ἄν, οὐ μέντοι σμικροῦ γε οὐδὲ ῥᾳδίου, δυνατοῦ δέ. τίνος; ἔφη.

так что это правда, я сказал, так: если ты все-таки хочешь показать мне свою благодарность, покажи мне, как и в чем я мог бы это сделать наилучшим образом, снова согласись со мной на такое доказательство. какие же? можем ли мы действительно сделать что-то, как утверждается, или совершение имеет меньше отношения к истине слова, чем кажется? но ты согласен с этим или нет? я согласен, сказал он. не заставляй меня, как мы уже прошли в разговоре, обязательно также выражать все это в действии: но если мы сможем найти способ, как город может жить как можно ближе к сказанному, ты скажешь, что мы нашли возможность сделать то, что ты требуешь. или ты не полюбишь, если так произойдет? я бы, безусловно, полюбил. и я тоже, сказал он. похоже, после этого мы попытаемся искать и доказывать, что сейчас идет не так в городах, из-за чего они не живут так, как должны, и какое изменение, даже самое маленькое, может привести к такому образу жизни города, прежде всего одного, если нет, двух, если нет, потому что количество самых маленьких и самых слабых. в общем, сказал он. одного, я сказал, изменение которого, кажется мне, должно было бы показать, что я мог бы перейти, несмотря на то, что никак не легко, но возможно. чего? спросил он.

ἐπ᾽ αὐτῷ δή, ἦν δ᾽ ἐγώ, εἰμὶ ὃ τῷ μεγίστῳ προσῃκάζομεν κύματι. εἰρήσεται δ᾽ οὖν, εἰ καὶ μέλλει γέλωτί τε ἀτεχνῶς ὥσπερ κῦμα ἐκγελῶν καὶ ἀδοξίᾳ κατακλύσειν. σκόπει δὲ ὃ μέλλω λέγειν. λέγε, ἔφη. ἐὰν μή, ἦν δ᾽ ἐγώ, ἢ οἱ φιλόσοφοι βασιλεύσωσιν ἐν ταῖς πόλεσιν ἢ οἱ βασιλῆς τε νῦν λεγόμενοι καὶ δυνάσται φιλοσοφήσωσι γνησίως τε καὶ ἱκανῶς, καὶ τοῦτο εἰς ταὐτὸν συμπέσῃ, δύναμίς τε πολιτικὴ καὶ φιλοσοφία, τῶν δὲ νῦν πορευομένων χωρὶς ἐφ᾽ ἑκάτερον αἱ πολλαὶ φύσεις ἐξ ἀνάγκης ἀποκλεισθῶσιν, οὐκ ἔστι κακῶν παῦλα, ὦ φίλε Γλαύκων, ταῖς πόλεσι, δοκῶ δ᾽ οὐδὲ τῷ ἀνθρωπίνῳ γένει, οὐδὲ αὕτη ἡ πολιτεία μή ποτε πρότερον φυῇ τε εἰς τὸ δυνατὸν καὶ φῶς ἡλίου ἴδῃ, ἣν νῦν λόγῳ διεληλύθαμεν. ἀλλὰ τοῦτό ἐστιν ὃ ἐμοὶ πάλαι ὄκνον ἐντίθησι λέγειν, ὁρῶντι ὡς πολὺ παρὰ δόξαν ῥηθήσεται: χαλεπὸν γὰρ ἰδεῖν ὅτι οὐκ ἂν ἄλλη τις εὐδαιμονήσειεν οὔτε ἰδίᾳ οὔτε δημοσίᾳ. καὶ ὅς, ὦ Σώκρατες, ἔφη, τοιοῦτον ἐκβέβληκας ῥῆμά τε καὶ λόγον, ὃν εἰπὼν ἡγοῦ ἐπὶ σὲ πάνυ πολλούς τε καὶ. οὐ φαύλους νῦν οὕτως, οἷον ῥίψαντας τὰ ἱμάτια, γυμνοὺς λαβόντας ὅτι ἑκάστῳ παρέτυχεν ὅπλον, θεῖν διατεταμένους ὡς θαυμάσια ἐργασομένους: οὓς εἰ μὴ ἀμυνῇ τῷ λόγῳ καὶ ἐκφεύξῃ, τῷ ὄντι τωθαζόμενος δώσεις δίκην.

На нем, ибо я был, я тот, что приближается к величайшему волнению. Будет сказано, что даже если он собирается смеяться неумело, подобно волне, разбившейся смехом и недооценкой. Посмотри, что я собираюсь сказать. Скажи, сказал. Если нет, ибо я был, или философы будут править в городах, или ныне называемые цари и властители будут философствовать искренне и достойно, и это сойдется в одно, политическая сила и философия, и многие из тех, кто сейчас идет, будут неизбежно исключены из каждого из них, не будет зла, о друг Главкон, для городов, и, кажется, ни для человеческого рода, и ни это государство когда-либо прежде возникнет, чтобы быть возможным и увидеть свет солнца, о котором мы сейчас говорим. Но это то, что давно мне неохотно говорить, видя, что будет сказано гораздо больше, чем ожидалось: трудно ведь увидеть, что никто не будет счастлив ни частно, ни публично. И ты, Сократ, сказал, что ты вытеснил такое высказывание и слово, которое, сказав, я считаю, что на тебя обратят внимание многие. Не таких, как бросающих одежды, берущихся обнаженными, взявших, что каждому подвернется оружие, устроенных так, будто они совершают удивительные дела: тех, которых, если не защищаешься словом и не избегаешь, действительно, будешь осужден.

οὐκοῦν σύ μοι, ἦν δ᾽ ἐγώ, τούτων αἴτιος; καλῶς γ᾽, ἔφη, ἐγὼ ποιῶν. ἀλλά τοί σε οὐ προδώσω, ἀλλ᾽ ἀμυνῶ οἷς δύναμαι: δύναμαι δὲ εὐνοίᾳ τε καὶ τῷ παρακελεύεσθαι, καὶ ἴσως ἂν ἄλλου του ἐμμελέστερόν σοι ἀποκρινοίμην. ἀλλ᾽ ὡς ἔχων τοιοῦτον βοηθὸν πειρῶ τοῖς ἀπιστοῦσιν ἐνδείξασθαι ὅτι ἔχει ᾗ σὺ λέγεις.

Я, значит, виноват в этом, спросил я. «Да,» — ответил он, — «я делаю это правильно. Но я не предам тебя, а защищу, чем смогу: могу помочь дружбой и советом, и, возможно, ответил бы тебе более подробно. Но имея такого помощника, я попытаюсь доказать недоверчивым, что у меня есть то, что ты говоришь.

πειρατέον, ἦν δ᾽ ἐγώ, ἐπειδὴ καὶ σὺ οὕτω μεγάλην συμμαχίαν παρέχῃ. ἀναγκαῖον οὖν μοι δοκεῖ, εἰ μέλλομέν πῃ ἐκφεύξεσθαι οὓς λέγεις, διορίσασθαι πρὸς αὐτοὺς τοὺς φιλοσόφους τίνας λέγοντες τολμῶμεν φάναι δεῖν ἄρχειν, ἵνα διαδήλων γενομένων δύνηταί τις ἀμύνεσθαι, ἐνδεικνύμενος ὅτι τοῖς μὲν προσήκει φύσει ἅπτεσθαί τε φιλοσοφίας ἡγεμονεύειν τ᾽ ἐν πόλει, τοῖς δ᾽ ἄλλοις μήτε ἅπτεσθαι ἀκολουθεῖν τε τῷ ἡγουμένῳ. ὥρα ἂν εἴη, ἔφη, ὁρίζεσθαι. ἴθι δή, ἀκολούθησόν μοι τῇδε, ἐὰν αὐτὸ ἁμῇ γέ πῃ ἱκανῶς ἐξηγησώμεθα. ἄγε, ἔφη.Cf. ρ. 472, St. sqq.

Я должен быть пиратом, так как и ты так сильно поддерживаешь этот союз. Мне кажется необходимым, если мы когда-либо собираемся избежать тех, о ком ты говоришь, определить к философам, которые, не боясь, должны начать управлять, чтобы, показав их способности, кто-то мог защититься, демонстрируя, что некоторые должны естественным образом вовлекаться в философию и быть лидерами в городе, в то время как другим не стоит заниматься этим и следовать за лидером. «Пришло время,» — сказал он, — «определить. Пойдем, следуй за мной сюда, если мы сможем ясно объяснить это сразу». «Пошли» — ответил он.

Думаю, не будет недостатка в тех, кто использует то, что написано в начале этого отрывка, для того, чтобы учить, что до этого момента рассуждения были посвящены поиску справедливости. Я не отрицаю, что этот отрывок — своего рода эпифонема, с помощью которой мы можем довольно ловко напомнить о том, что было сказано ранее о конце диалога. Для того, кто обманывает и притворяется, хорошо обманывать и притворяться, если он хочет, чтобы его хвалили. Поэтому даже в этом месте, где рассуждения о Республике наиболее интенсивны, нельзя оставлять справедливость вне сердца. Но для последующего обсуждения упоминание о ней явно неуместно, и этому учит сам Платон словами אלכר τί του τούτο; ειρη Ούδέν. Ведь если бы этот диалог был посвящен поиску справедливости, а республика обсуждалась только для того, чтобы прояснить или обнаружить справедливость, то философ мог бы с полным правом сказать в этом месте или даже должен был бы это сделать, если бы не предложил себе тогда объяснить это рассуждение о содружестве с помощью посвященных ему произведений; и неважно, можно ли сделать то, что он сказал, или нет. Я хотел бы только спросить, хорошо ли объясняется вопрос о справедливости тем, что было сказано о Республике. Если это можно утверждать, то она должна в достаточной мере соответствовать требованиям; и странно спрашивать в конце этого рассуждения, можно ли создать эту республику. — В самом деле, философ мудро умалчивает об этих вещах, которые здесь легко поверить по аллюзии, и поворачивает дело совершенно в другую сторону. Ибо справедливость, чью мысленно задуманную форму мы не можем увидеть в реальности, поэтому использует ее, чтобы на примере научить, что не следует требовать, чтобы форма совершенного государства была задумана в уме, чтобы о ней думали, кто может показать, что она может существовать среди людей, так же как не следует требовать, чтобы художник, написавший портрет прекраснейшего человека, показал, что таким человеком можно стать. Ибо невозможно, чтобы все происходило так, как сказано, и такова природа вещей, что поступки достигают истины меньше, чем слова. Поэтому, и это действительно так, мы утверждаем, что вопрос о справедливости в данный момент стоит на втором месте после вопроса о Республике. Ибо примеры, которые приводятся для объяснения чего-либо, хуже тех, для которых они приводятся. — Более того, мы вряд ли считаем нужным объяснять более подробно, как умело Платон в этих текстах, смешивая истину и ложь, использует тот факт, что произнесенное Сократом должно было считаться παυάδοζα, чтобы усилить и сохранить ложную видимость в конце произведения. Ведь когда Сократ так боится принять эту речь, он вспоминает о смехе и стыде, вспоминает о грозящих ему опасностях, которые усиливаются как им самим, так и чрезмерными словами Глаукона, вину которого он так много приписывает Глаукону, что в этом наложении и искажении истины и слов Καλῶς γ», ἔφη, ἐγὼ ποιῶν, κ. τ. έ, И к Сократу, что непосредственно следует, пусть ирония проявляется в ответе; разве те, кто читает только это, кто не рассматривает все дело в целом и еще не имел большого опыта в этой иронии Сократа, не будут почти вынуждены решить? решить, что это чуждо тому, что на самом деле ищется, и должно рассматриваться как отступления? Таким образом, вы увидите, что мнение Шлейермахера по этому вопросу ошибочно: Поскольку этот первый раздел нашей четвертой основной части завершается признанием того, что описанное государство было нарисовано лишь как модель и что при каких условиях была бы возможна совершенная справедливость и такой человек, но в действительности придется довольствоваться тем, что может быть достигнуто путем максимально возможного приближения к этой модели, тем не менее» ct. Есть ли в этом отрывке хоть малейший след утверждения Платона о том, что он основал этот город с единственной целью — научить, как можно достичь совершенной справедливости и справедливого человека? Платон говорит следующее:

Они пришли сюда в поисках справедливости и несправедливости.

Ничего больше. Οὐκωῦν, ἠν δ' ἐγὼ, πρῶτον μὲν τόδε χρὴ ἀναμνησθῆναι, ὅτι ἡμεῖς ζη τοῦντες δικαιοσύνην οἷόν ἐστι καὶ ἀδικίαν δεῦρο ἥκομεν, χρὴ — ἀλλὰ τί τοῦτος ἔφη. Поэтому Шлейермахер добавил к ним остальные. В отличие от Платона, он не очень-то соглашался даже при этом с самим собой. Ведь Сократ неоднократно заявлял, что он хотел или хотел основать город, чтобы найти справедливость. — Шлейермахер также ошибается, говоря, что первая часть этого нового вопроса του γυναικείου δράματος происходит от того, что p. 472, B, St. называются Ибо против них стоят зачатки нового вопроса. Но уже одного этого может быть достаточно, чтобы дать верное указание на весь отрывок: Сократ показывает, что гражданство возможно, но не показывает справедливости. Что же можно сказать о заключении произведения? Шлейермахер, таким образом, переворачивает все дело.

Но если действительно те, кто считает, что более точное учение философов не применимо к вопросу о республике, правильно рассматривают мнение этого места, λόγῳ διεληλύθαμεν, то понимают это так Самая серьезная часть всего вопроса о республике — это спор о философах. Ведь спасение не только государства, но и всего человечества, говорит автор, зависит от того, примут ли философы правительство, а значит, иначе не сможет возникнуть даже описанное им государство.

Эти слова Сократа, хотя они были настолько парадоксальны, что, казалось, должны были возбудить удивление и изумление, а не согласие, ср. с. 473, Е. St., счел необходимым определить, кого он назовет философами. И вот он говорит, что философы — это те, кто наделен способностью распознавать идеи. И это конец пятой книги.

Конец пятой книги правильно помещен в нужное место, показано.

Сомнения, которые высказывают некоторые толкователи относительно правильного распределения книг этого произведения, заставляют нас сделать небольшую паузу на этом месте и заявить, что эта книга также должна рассматриваться как абсолютная сама по себе, а шестая книга должна быть отделена от нее. Ведь если суммировать аргументы пятой книги, то можно сказать, что она посвящена женщинам. Ведь в ней речь идет об общих делах мужчин и женщин, о сообществе детей и женщин, о том, как опекуны ведут войны со всеми своими семьями; да, отвечает, когда управление передается философам. Этот ответ, как ни странно, Платон счел необходимым, чтобы определить, каких философов он назовет. На этом заканчивается пятая книга, которая, как нам кажется, справедливо отделена от шестой, посвященной должностным лицам Республики.