Музыка – мой аэроплан. Антология магического реализма

Горан Лумо

Музыка окрыляет.Авторы этих двенадцати рассказов попытались найти в реальности то, что есть в ней странного, лирического и даже фантастического – элементы, благодаря которым повседневная жизнь персонажей становится доступной поэтическим, сюрреалистическим и даже символическим преображениям.

Редактор Горан Лумо

ISBN 978-5-0059-6198-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Музыка — мой аэроплан

Антология магического реализма

Все права защищены. Только для частного использования. Коммерческое и некоммерческое воспроизведение (копирование, тиражирование, распространение, сдача в прокат, переработка, использование идей и персонажей, публичное исполнение, передача в эфир, сообщение для всеобщего сведения по кабелю, доведение до всеобщего сведения в сети Интернет) без разрешения правообладателя запрещены.

© Авторы, текст, 2023

© Горан Лумо, составление, 2023

© Маттейс Смит, иллюстрация для обложки, 2023

Компьютерная вёрстка Горан Лумо

Евгения Луговая

ВЕЧЕР УМЕРШИХ МУЗЫКАНТОВ

Евгения Луговая — русская писательница, живущая в Женеве. Пишет рассказы в стиле реализма и магического реализма.

В конце 2018 года Евгения написала свой первый роман «Над серым озером огни», отчасти основанный на собственном опыте эмиграции. Роман попал в шорт-лист премии «Независимое искусство-2019», а также стал лауреатом международного германского конкурса в номинации «Лучший дебют». В начале 2020 года вышла вторая часть «Женевского квартета» — «Я не верю крикам птиц». В настоящий момент она заканчивает работу над третьей частью под названием «Квантовый кошмар».

Евгения живёт в Женеве и учится на факультете швейцарского права, но мечтает об английской литературе и истории искусств. Свободно говорит на английском и французском языках, фотографирует и много путешествует.

Элиза сама не могла объяснить, почему продолжает ходить на рок-концерты в музыкальный клуб около холодной реки. Каждый раз после ночи, проведённой на «Заводе», она чувствовала опустошение. Вечер всегда протекал одинаково: никто из друзей и знакомых не мог передвинуть свои дела, чтобы пойти с ней, и она приходила одна. Стояла в углу, потягивала грушевый сидр, неуверенно двигала бёдрами в ритме музыки, гадая, смотрит на неё кто-то или нет. За те пять раз, что она была тут, девушка успела изучить все афиши, полипами облепившие стены, лица всех охранников, уставших от децибелов, все щербинки на вечно грязной барной стойке.

Чаще всего никто из местных групп не впечатлял Элизу. Альтернативные рокеры играли одну и ту же песню, присыпанную криками; металлисты дёргались на сцене как круглые прозрачные попрыгунчики; одинаково немытые панки по-петушиному драли горло, и даже приехавшая из Америки группа престарелых, умудрённых опытом, блюз-музыкантов не оставила после себя никакого впечатления.

В неоново-синих и ядовито-розовых бликах она искала то ли себя, то ли вечную любовь. Элиза всматривалась в проплывающие, как в калейдоскопе лица, пытаясь узнать его — того, кто разглядит в ней что-то особенное рентгеновским зрением, кому не придётся объяснять всё с начала сотворения времён, с кем можно с первой минуты быть собой, ничего сверхъестественного для этого не делая.

Разумеется, она не находила его. Даже надев свою любимую шотландскую юбку, распушив золотые кольца волос, она смогла привлечь только великовозрастного мужчину с плотоядными змеиными глазами, да одного из басистов, от которого сильно тянуло травкой. Они немного поговорили о Фредди Меркьюри и кровожадных акулах, а потом он исчез в толпе, пообещав угостить её джин-тоником. Она бы не удивилась, если бы он страдал провалами в памяти, потому что за время их короткого разговора он три раза переспросил, где она живёт. Наверное, он не пришёл потому, что потерял дорогу или забыл, как она выглядит.

Каждый раз она выходила из клуба ближе к трём часам ночи и шла по улицам мимо негров, торгующих наркотиками. Они жались к стенкам домов, выныривая из темноты как жаждущие крови вампиры, сбегающиеся на заманчивый перестук женских каблучков.

Холод затекал за шиворот, и она куталась плотнее в своё длинное чёрное пальто. Ноги болели, потому что в клубе негде было присесть, кроме крышки погрязшего в антисанитарии унитаза. Уши закладывало после многочасовой атаки на барабанные перепонки. Но Элиза всё равно надевала наушники и лечила своё истосковавшееся по хорошей музыке сердце любимыми песнями. Гладкие студийные записи зализывали раны, нанесённые рваными лайвами.

Одиночество заполняло её до краёв, как хлорка в калифорнийском декабрьском бассейне. Каждый такой вечер, проведённый в капсуле изоляции посреди шумной весёлой толпы оставлял очередную зарубку на сердце, неустанно ожидающем прихода любви, ураганом сметающей всё на своём пути.

И всё же в эту субботу Элиза снова оказалась на «Заводе». Ноги сами вели её в это место, от которого она ждала слишком многого, ничего не получая взамен. Её привлёк тематический вечер, посвящённый умершим музыкантам. Пять местных групп в гриме и костюмах пытались повернуть колесо времени вспять, впуская грандиозное музыкальное прошлое планеты в стены маленького безымянного клуба, затерянного в древней безликой Европе.

Начало вечера отличалось типичной для «Завода» вялостью: зрителям требовалась раскачка, чтобы сбросить с плеч груз прошедшей недели. Элиза незаметно достала из сумочки бутылочку розового вина и храбро отхлебнула, пытаясь поймать волну мнимого вдохновения. Цветочная продукция Прованса мягко ласкало горло, согревающим потоком проливаясь всё ниже по невидимым глазу трубкам организма.

Первая группа играла песню Джима Моррисона, переделанные «Champs-Elysees» Дассена и самую затёртую песню ливерпульской четвёрки. Элиза сконцентрировалась на забавном синем парике солиста, чтобы не слышать фальшивых нот, раздражающих её музыкальный слух.

Второй коллектив, разряженный эклектичнее некуда (две Мэрилин Монро, один Меркьюри и кто-то, не поддающийся идентификации), смог всколыхнуть толпу бессмертным хитом Eagles в более ритмичной и тяжёлой интерпретации. Элиза повеселела, вспомнив о том, что дома её ждёт начатая днём хорошая книжка. Надо было остаться дома — всё равно эти вечера, пропитанные оранжевыми всполохами и потом толпы, не делают её счастливой.

Во время выступления третьей группы она совсем заскучала: долговязый парень в кепке отдавил ей ногу, а от незнакомца сзади слишком сильно несло стариковским одеколоном. К тому же она никогда не понимала феномена Битлз, интерпретации песен которых почему-то стали главным гвоздём вечера умерших музыкантов. Будто кроме этих слащавых пацифистов совсем не на кого обратить внимание…

Девушка решила воспользоваться перерывом перед выходом четвёртой группы, чтобы глотнуть немного воздуха. Она подумывала даже уйти под шумок: сегодня, как и во все другие вечера, ей явно не светит встретить звезду своей жизни или верных друзей по интересам.

Она с сожалением допила последний розовый глоток, с гулким звоном кинув бутылочку в железный мусорный бак у входа. Охранник смерил её неодобрительным взглядом, осуждая в её лице всех юных девушек, пьющих в одиночестве. За ней на ледяную улицу высыпали десятки зрителей, тут же сгрудившихся вокруг высоких столиков, как по команде окрашивая ночь сигаретными огоньками. Они смеялись, обсуждали выступления, были не одни. Дым дотлевающих сигарет медленным смерчем завивался вокруг неё, впитываясь в золотые волосы.

Допив горькую чашу одиночества до дна (несомненно, она испытывала от этого какое-то мазохистское удовольствие, никто не отменял душевных терзаний в стиле Захер-Мазоха), Элиза собралась было уходить, как вдруг из пещеры зала, оставшегося за её спиной, раздался голос, который она узнала бы даже после резкого ночного пробуждения. Неужели на этом вечере самодеятельности затерялся настоящий бриллиант, способный воскресить давно угасшую комету, окунуть слушателей в то, что Цвейг называл «звёздными часами человечества»?

Пока она вбегала в зал, на ходу снимая тяжёлое чёрное пальто, голос безымянного певца выводил её любимую песню «Нирваны», которая, строго говоря, даже их песней не была, являясь одним из самых удачных каверов южно-готической песни о женской измене, холодном ветре среди сосен, лунной соли звёзд и ночной дрожи в ожидании расправы.

Элиза пробилась к сцене, бесцеремонно расталкивая подпевающих, только бы быстрее увидеть двойника Кобейна, обладателя того самого голоса, который давно замолчал.

Боже, как он был похож на него! Те же светлые грязноватые волосы, мятая футболка, опущенный взгляд, словно он никакими своими гранями не хочет соприкасаться с этим разочаровавшим его миром. Ему не нужны были другие: они оставались в тени, пока таинственно-синий свет прожектора ласкал на несколько минут возвратившееся к жизни божество.

Потом он спел «Come as You Are», песню про огненное озеро и ту композицию, где он нашёл друга в своей голове, что сделал его счастливым…

Когда последняя песня закончилась, на несколько неуловимых секунд воцарилось нездешнее молчание, будто даже до самых несообразительных дошло, что на сцене только что творилось что-то из ряда вон выходящее. Певец, кто бы он ни был, перешёл грань между раболепным подражательством, нелепой пародией, ещё одной блеклой интерпретацией, чтобы стать самим Кобейном, пролезть в его шагреневую шкуру, украсть его личность ради благих намерений.

Потом зал разразился залпом аплодисментов, улюлюканий, звучных посланий благодарности за несколько минут ожившей истории. Элиза с восхищением заметила, что певец ведёт себя так же скромно как Курт, будто ему совсем не нужны почести, а лавры душат его стеблями ядовитых растений.

Зрители требовали ещё, но двойник Кобейна неловко поклонился и двинулся в сторону кулис слишком быстрыми, неуклюжими рывками, словно не хотел нарушать созданную собственноручно магию.

Всё, что было после, не имело никакого значения для зачарованной Элизы, которая не могла и не хотела стряхнуть с плеч золотистую пыльцу момента. Она покорно дослушала потерявшее всякое значение выступление пятой группы, потом сонно стояла в очереди за верхней одеждой, не обращая внимания на давку, пока в голове у неё раз за разом проигрывалось отгремевшее выступление.

Она решила не оставаться на концерт местного диджея, под вялый плейлист которого большая часть зрителей собиралась танцевать до утра, насыщая тело и мозг парами алкогольных коктейлей и бессмысленных бесед. Она снова стояла на улице, очищая мысли зимним ветром, когда вдруг заметила двойника Кобейна, стоявшего под вороновым крылом чёрного зонта рядом с другим участником своей группы, замотавшим половину лица красным платком.

Ей так хотелось подойти к нему, сказать, как она восхищается его перфомансом, ведь даже если артист застенчив, ему всегда хочется внимания. Несколько секунд она собиралась с силами, сдавливая горло своей скромности, а потом всё-таки сделала несколько шагов по направлению к парню.

По тому, как спокойно он пустил её под сень своего зонта, она поняла, что он ждал, пока она подойдёт. Он улыбался, будто заранее знал о том, что произойдёт.

— Вы… ты… это было бесподобно, — начала Элиза, — на секунду я даже поверила, что ты — это он.

Друг двойника Кобейна хмыкнул, словно она сказала что-то нелепое. Она заметила сизо-голубую прозрачность его глаз с каким-то смутно знакомым лисьим разрезом.

— Не растерял хватки, старый чёрт, — прокомментировал он, скрывая движения губ под красной арафаткой.

Двойник Курта ласково улыбнулся ему и пристально посмотрел на Элизу, как профессор во время судьбоносного экзамена. Девушка не могла оторвать от него глаз — какой качественный грим! Даже точно воссозданная ямочка на подбородке… Никто бы не отличил его от настоящего Курта, если бы они перенеслись на двадцать с лишним лет назад в кипящий музыкальными талантами котёл Америки. Она даже вспомнила тот анекдот, про то, что Элвис Пресли занял третье место в конкурсе двойников Элвиса Пресли.

— Вы давно выступаете? — спросила она, сгибаясь под тяжестью отвественности за ведение беседы.

— Слишком давно, — усмехнулся двойник Кобейна.

— Можно сказать, целую вечность, — поддакнула красная косынка.

Они немного помолчали, погрузившись каждый в свои мысли. «Именно так со стороны выглядит компания первый раз встретившихся интровертов», — подумала Элиза.

— Я видел, что ты всё поняла, — сказал он вдруг, с благодарностью сжимая её руку.

— Поняла что? — спросила она, теряя нить мысли при взгляде в его грустные глаза. Как на фотографиях, которые она видела в журналах, честное слово…

— Ты единственная там поняла, что это действительно я, — улыбнулся он, и две продольные ямочки перерезали его щёки, как железнодорожные пути.

Элизу будто током ударило. Кадры всех видеозаписей с его участием когда-либо виденных ею, материализовались перед глазами, полукружиями радужной диорамы воспроизводя его лицо, как две капли похожее на лицо стоявшего перед ней человека.

Это всё какой-то дурацкий розыгрыш, они просто нашли самую доверчивую девушку, которая слишком сильно хочет верить в чудеса, чтобы вот так над ней поиздеваться. Или розовое вино вкупе с тысячекратно разбитыми надеждами крутит ей голову, выдавая желаемое за действительное. И всё же, и всё же… Надо хотя бы попробовать поверить.

— Курт?.. — неуверенно сказала она, боясь спугнуть морок, больше всего мечтая погладить его по заросшей щеке.

— Это я, Элиза, — просто сказал он, передавая ей груз тайны, которую вынужден был нести.

— Но почему… как… — Ей не хватало воздуха. Так о многом хотелось спросить, так много покровов сорвать!

— Это наказание, — сказал Курт, — расплата за убийство собственного таланта.

— Это всё-таки было самоубийство? — голос Эльзы дрожал. Из всего мира именно ей выпала возможность спросить его об этом!

— Конечно, — усмехнулся он, — но Кортни и правда сильно мне в этом помогла.

Друг в красном платке снова хмыкнул, будто слышал это в сотый раз. Кто же он такой, почему он играет вместе с Куртом?..

— А ты… почему ты пришёл именно сюда?

Позади них шумела толпа, охранники разгоняли самых буйных любителей рока, вдали гудели мигалки машин скорой помощи, ветер трепал кудри Элизы.

— Захотелось немного поиграть, — просто сказал он, — вспомнить каково это, когда все верят в тебя. К тому же, всегда интересно, узнает ли кто-нибудь призрака из прошлого, или малодушно спишут это на игры воображения.

— Кто-нибудь узнаёт? — робко спросила она.

— Гораздо реже, чем хотелось бы. Люди вообще редко по-настоящему видят то, на что смотрят.

Шестерёнки в её мозгу крутились втрое быстрее обычного. Все вопросы, которые она могла бы задать ему, разлетались как счастливые возможности в стеклянном кубе, полном лотерейных билетов. Она никак не могла подцепить хотя бы один из них, как грешница у райских ворот, затрудняющаяся дать краткий итог собственной жизни.

— Какова жизнь там, за чертой? — наконец спросила она. Если бы существовали интервью с покойниками, это был бы самый часто задаваемый вопрос…

Он немного помолчал, жуя губу. От него веяло спокойствием, чем-то древним и мудрым, как египетские ветра.

— Если бы мне дали ещё один шанс, я бы обязательно прожил жизнь до конца. Прожил бы её до конца, чёрт возьми.

Элиза почувствовала соль выступающих в уголках глаз слёз. Она хотела спросить его о знаменитых людях, которых он знал, о его дочери, о том, как идеи песен приходили ему в голову, но каким-то шестым чувством поняла, что ему уже пора. Время истекало, невидимыми песчинками просачиваясь сквозь пальцы. После его слов оставалась пропасть недосказанности, как после уклончивого метафорического ответа сфинкса. Но даже то, что он уже сказал ей, было драгоценнее всех изумрудов мира.

В эту секунду, когда ей казалось, что ничто на свете уже не способно удивить её больше, друг Курта, до сих пор прятавшийся под красным платком, чуть опустил его, чтобы сунуть в рот сигарету. Затем он снял чёрный капюшон, выпуская на волю каскад блондинистых волос. Такая же причёска как у Курта, ещё более чарующая улыбка, полная трёх «с»: солнца, света и силы.

Элизу пронзила новая волна. Где же она видела этого невероятно красивого, насквозь американского парня? Откуда она могла знать эти скулы, этот твёрдый подбородок, поэтическое сияние, грозящееся перейти в атомный взрыв?

Джеймс Дин, о котором кто только ни пел? Кто-то из Голливуда времён Монро? Молодой Джонни Кэш?

И тут в голове всплыло воспоминание: экранизация очередной повести Стивена Кинга, мальчишки на велосипедах, увядающее, но полное неизъяснимой прелести лето детства, не по годам серьёзный мальчик… Его младший брат, который до сих пор жив… Слухи о его тесной дружбе с Кобейном, их совместных музыкальных экспериментах…

Годы синефильства дали о себе знать, когда правда открылась ей сияющим гало.

— Ривер Феникс? — выпалила Элиза, жадно вглядываясь в его безупречное лицо.

Парень довольно кивнул, поощряя её за догадливость улыбкой, о которой в своё время мечтали тысячи девочек-подростков.

— Но почему ты тоже тут? Это же было не самоубийство, а передозировка…

— Я не уверен, — пожал плечами Ривер, — мне кажется, грань была слишком тонка. Разве наркотики — это не отложенное самоубийство? Может, я этого хотел.

Двадцать три. Ему было всего двадцать три, когда он умер, точно как ей сейчас! Невозможно представить, как больно уходить вот так, в самом расцвете жизни.

— Ты такой красивый, — сказала она, чувствуя себя глупой и уставшей.

Он молча пожал ей руку в знак неувядающей благодарности за свою вечную молодость, которой он не желал.

В её голове проплывала целая галерея образов тех, кого она любила, чей талант боготворила, и кто ушёл слишком рано. Хит Леджер, Мэрилин Монро, Эми Уайнхаус, Джим Моррисон… Столько имён, столько рано оборвавшихся нитей, не написанных песен, не сыгранных ролей.

Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она подошла к ним, но гул толпы стал стихать, сливаясь с ночной тишиной зимней улицы.

— Ночь кончается, — сказал Курт, с грустью глядя на Ривера.

Они переглянулись, безмолвно договариваясь о чём-то, известном только им двоим.

— Я ещё увижу вас когда-нибудь? — спросила она, цепляясь за последнюю возможность побыть рядом с двумя иконами поколения, которого она не застала.

— Может быть, на следующий год, — улыбнулся Ривер.

— Хотя мы редко играем дважды в одном и том же месте, — снизил градус надежды Кобейн.

Кивнув Элизе в последний раз, они вышли из-под навеса, бросили взгляд на замёрзшую реку около клуба («Ривер и river» — пронёсся в её голове довольно безыскусный каламбур), и взявшись за руки, как старые друзья, пошли по мостовой. По мере того как они удалялись, их тени всё больше сливались с грифельной чернотой ночи. Силуэты, тающие в дымке, на грани видения и реальности. Звёзды не падающие, но возвращающиеся на небо.

Может, это была игра света или финальный аккорд виртуозной игры её воспалённого воображения, но в конце улицы они растворились, молниеносно взмыли вверх под куполом чёрного зонта Кобейна, похожего на мужскую версию Мэри Поппинс.

Элиза возвращалась домой по неестественно притихшим улицам, вдоль пересохшего канала уснувшего трамвая. Она была счастлива, словно только что на одно мгновение прикоснулась к Священному Граалю, на одну сотую доли разгадала одну из миллионов вселенских загадок.

Зачем ей внимание глупых живых людей, когда есть шанс познать дружбу умерших музыкантов и актёров? У неё есть книги, фильмы, песни, которые говорят куда больше, чем люди вокруг. Кто сказал, что вымышленный мир нереальнее настоящего? Кто сказал, что поэзия лжёт?

Она знала, что обязательно вернётся сюда через год. Ведь у неё осталось так много вопросов!