Укумал разжигает костер. Сибирские хроники

Григорий Зарубин

Начало XVIII века. Западная Сибирь. Повесть о мужестве, чести: храбрых казаках, что строили первые крепости, остроги; и красивых людях, что жили на этой земле.

Часть первая

Великий Тайджи Гирей стоял на холме и смотрел завороженно, наблюдая, как пылают сотнями костров в долине Катуни аилы кумандинцев. Самих кыштымов с их нищим скарбом джунгары погнали на юг.

На корявый сук старой сосны подвесили за правую ногу старика. Левую ступню отрубили. Укумал отказался подчиниться приказу…

— Здесь моя земля. Здесь жили и умирали мои предки, умру и я. Тому свидетелями будут Великие Ульген и Эрлик…

— Что ж, ты сам выбрал свою смерть. Будешь висеть, — пока ветер не растреплет твою кожу в лохмотья и гнус не выпьет кровь до последней капли!

— Да будет так, — улыбался старик, качаясь вниз головой из стороны в сторону.

— Ты радуешься?

— Да! я вижу и твою смерть.

— А ну-ка расскажи! — захохотал Гирей, — я сегодня не тороплюсь.

— Что ж, слушай!

— В тот день, когда повернет Катунь свои воды вспять, вырвется из-под земли Гриф Золотой. Расправит крылья огненные. И в этот же миг ты умрешь!

Через три луны веревка оборвалась, избавив старика от жестоких мучений…

***

1705 год от Рождества Христова.

В этом году что-то пошло не так. Весна — так себе. Холодное дождливое лето. Теплая осень. И сейчас даже сильные морозы не смогли сковать могучий Енисей. Точно в громадной бане парит от синей водной ряби, да в середине реки проплывают местами тонкие искристые льдины.

А на берегу возле добротного дома Васьки Котлова столпились людишки. Озябли малость, ожидая хозяина здешних приисков. Оттого и громко переругивались.

Но вот вышел на резное крыльцо купчина. Погладил бороду, поцарапал брюшко. Дюжина мужичков притихла.

— Вот вам, «детушки», за труды ваши и старания, — побросал им сверху маленькие холщовые мешочки с денежкой и добытым великими трудами золотым песком.

— Точно собакам! — Гаврилка, — в выцветшем зипуне и рваных лаптях, — недовольно подобрал плату с рыхлого снега.

— Приходите по весне. Работа будет, — будто не слышал бурчания мужичков Котлов, — по весне приходите. Да не к дому, а сразу на новый рудник.

Собрался было уходить, но углядел, что инородец топчется в сторонке.

— Ну? а тебе-то чего? Иди с Богом! Кормил тебя, поил, обул, одел. И довольно…

Тунгус низко поклонился и уплелся восвояси.

А Гаврилка, беглый каторжник, с острыми скулами, стоял недвижно, дерзко задрав загорелый подбородок.

— А тебе чего еще, межеумок?! — махнул рукой купец, — иди, иди отсель!

Тот, взглянув презрительно, зашагал вдоль берега вверх по течению…

***

— После ужина, мыслю, поедем! — дюже довольный уселся на лавку хозяин большого дома.

— Василий Мелентьич! С какой стороны начнем-то? — подручный купца Никодим уже заряжал, проверял пистоли.

— С северной, пожалуй, — крякнул Котлов, — думаю, что те охламоны увяжутся за тунгусом. Тогда — ищи-свищи по всей тайге.

Пришел сосед, тоже промышленник знатный Енисейских землиц, Прошка Авдеев. Перекрестился на иконы…

— Здоровенько!

— Ага! И вам не хворать. Уехал твой голландец-то?

— Нет. Дик хочет еще пушнины подкупить.

— Никак, на охоту собираетесь?!

— Ага…

— На медведя?

— На «горбачей»…

— Хорошее дело! А вдруг как воевода прознает?!

— Своих-то всех выловил? — хитро прищурился Василий.

— Всех почти. Сидели на опушке у костра. Грелись. Один сбег. Утоп в болоте.

— Жаль, наверное?

— Конечно, язви: на ем сапоги новые были, да три рубля за пазухой!

***

Уже затемно вооруженный конный отряд, скрипя снежком, выехал за ворота.

— Ребятушки! Пол-алтына дам — за каждого.

Никодим ощерился. Племянники захихикали промеж себя.

— Мало что ли?!

— Василий Мелентьевич! — приказчик нагнал хозяина, — дюже обидно слышать от вас такие речи. Все цельно преданны мы вам и без платы…

— Ну—ну! — пристально взглянул на подручного Котлов, — ладно! По рублю дам!

— Другое дело! — племяши стеганули лошадок. Рысцой исчезли в морозной ночи.

***

Нагнали «горбачей» быстро. Всемером сидели на бережку, грелись у костра. Что-то жарили на длинных палках.

Охотники спешились. Привязали в ельнике коней. Разделились. Котлов с приказчиком крались вдоль берега. Молодежь, как более резвая, ушла в обход в сторону леса…

Не прошло и четверти часа — из черного ивняка загремели выстрелы.

Котлов прицелился из-за валуна, пальнул из пищали так, что в ушах зазвенело.

— Пороху пересыпал, зараза! Никодим, дай пистоль!

Никодим не слышал. Побежал, спотыкаясь на скользком льду, к костру добивать уцелевших.

Пока добрался хозяин, дело было кончено. Племянники уже вовсю орудовали: шарили по одежде, снимали с мертвяков сапоги, вытряхивали на снег из мешков скарб…

— За остальными, Василий Мелентьевич, нынче же, или поутру?! — Никодим протянул семь мешочков с деньгами.

— А тунгус-то был с ними?! — снял шапку купец, вытер рукавом взопревший лоб.

— Там, вон, лежит. Итого — восемь. Осталось — пяток…

— Утречком тогда, рано. А то я чегой-то приустал…

***

С утра, напившись душистого чаю с пирогами, охотники снова двинулись в путь.

Следы указывали на южную сторону. Видимо, шли до Казачинского Луга. Однако же, у первой заимки в березняке нашлись абсолютно голые мертвецы.

— Никодим, Мелентий, Яшка! — почернев от злобы, ревел купец, — а ну выволакивай всех на улицу, живо!!!

Через полчаса обитатели четырех избенок выстроились у колодца. Мужиков не было, одни старухи да дети малые.

— И кто тут такой смелый, что дерзнул меня обокрасть?! — гарцевал на вороном жеребце перед строем Васька.

Люди угрюмо молчали.

— Замерзнут, Василий Мелентьич, раздетые, да на морозе, — Никодим с опаской подъехал к хозяину.

— Ну и пущай!

Вдруг из копны выпрыгнул мужичок. Подбежал к вооруженным до зубов грозным всадникам. Упал на колени. Протянул мешочки с золотом…

— Так, три, — выхватил Котлов свое добро, — а где еще один?!

— Нету больше! — взмолился мужичек, тряся патлатой, — грязной с соломой, — бородой.

Подъехал Никодим, — Василий Мелентьич! И то, правда, там трое и лежат.

— А где четвертый?! — раскраснелся от злобы Котлов, — еще-то, где один?!

— Убег! Богом клянусь! — запричитал мужик, — убег. Зарезал брата моего — насмерть, и убег! Не губи! Прости великодушно…

— Ладно, прощаю, — купец спрятал мешки в кожаную суму, слез с коня, потянулся сладко, — веди в избу, что ли. Заодно и обскажешь — как дело было…

***

Как и предчувствовал купец, удрал от расправы тот самый беглый Гаврилка. И где его теперича сыскать? Следы в тайге замело пушистым глубоким снегом. А по тракту, что до Красноярского острога, снуют туда—сюда уймища народу. Каждый обоз не обыщешь. И вполне может статься, что пистоль или карабин сыщется и за пазухой тулупа какого-нибудь проезжего. Сам тогда бесследно сгинешь…

***

У дома воеводы Енисейской крепости повстречалась карета, поставленная на сани, запряженных в тройку добрых коней. Тут же беглый Гаврилка сидел в снегу, закованный в кандалы и цепи.

— Реттет ин! — вывалился из двери пьяненький иноземец в камзоле под казацким тулупом нараспашку. Замахал руками Котлову, — реттет ин!!!

Четверо путников приостановились, переглядываясь.

Из избы неспешно вышел незнакомый офицер в дорогой соболиной шубе до пят.

— Эй! Не ты ли Васька Котлов?! — прихватил крепко узду купеческой лошадки.

— Ну, я, — немного оторопел купчина, — а что?

— Дело до тебя имеется. Слазь-ка, давай!

— Какое еще дело? — рявкнул Котлов.

Местные казаки, что стояли в сторонке, наблюдая за сценой ареста, на всякий случай сняли с плеч карабины.

— Не балуй! Сам знаешь, за что, — погрозил пальцем офицер.

— Реттет ин!!! — заорал немец.

— Говорит, что б тебя немедля повесить! — закивал одобряюще офицер, переводя иноземную речь, — я, я! Гут, гут! Опосля, обязательно повесим!

— Дак за что?! — вскрикнул Котлов.

— Реттен ин! Битте хелфен зи мир! Зи кеннен михь тетен! — обнося перегаром, кинулся к Котлову немец.

— Нет, нет, нет! Ваше превосходительство! — поймал за воротник вельможу офицер, — самоуправство — ни к чему! Сие есть беззаконие!

«Ваше превосходительство», смертушка ко мне пришла — за грехи мои тяжкие! — застучала кровь в висках купца. Васька чуть не упал в обморок…

***

— А как Вас по батюшке величать?! Может, договоримся, а? — прошептал побелевшими губами купец.

— Имя мое — тебе знать ни к чему! А по «Артиклу» — капитан я, — офицер с удовольствием уселся в удобное хозяйское кресло, — мзду предлагаешь, подкуп мне учинить?!

— Да какую там?! Господин капитан! Гостинец! Десять рублев. А?!

— А знаешь ли ты, Василий Никодимович, что князь Гагарин, — заговорщицки подмигнул офицер дрожавшему, точно в лихорадке, Котлову, — нынче привез в Тобольск аж цельный обоз всякого «инструменту пыточного»?!

— Так я, так я, — заёкал купец, — следом и отправлю те подводы, что утаил от казны! Богом клянусь!!!

— Ну, не знаю…

— Не губи! — брякнулся на колени купец.

— А что я в Тайную канцелярию отпишу? — капитан хрустнул пальцами. Встал. Заходил по горнице. И по лицу видно — довольный.

— Дак что возможности не было раньше мне долг исполнить…

— Сто!

— Что, сто?

— Сто рублей давай! — прищурился хитро офицер.

— Где ж я возьму — сто?! Экая сумма!

— Тогда собирайся! Собака! — капитан больно пнул Котлова под дых, — «повискаришь» на дыбе, да над огнем!

— Ой, ой, ой! — застонал купец.

— Впрочем, может и повезет тебе! Сразу башку отрубят…

***

Через четверть часа карета на санях, взрыхляя снег, лихо умчалась по Енисейскому тракту.

Васька, громко охая, лежал на лавке. Хоть и потратился премного, но счастлив был безмерно, что жив остался.

Утречком пришел навестить, прознавший о горестях старого приятеля, Прошка Авдеев…

— Как ты, Васенька?

— Да, — только и вздохнул купец. Уселся на лавку, царапая затылок.

— А нашего воеводу кто-то в погребе запер. Всю ночь просидел. Вот смеху-то…

Котлов не ответил. О чем-то задумался крепко…

— Прошка! А твой гость еще не уехал?!

— С обеда собирается.

— А ну-ка пошли…

***

— Что по-немецки, означает: «реттет», иль: «риттет»?!

— «Спасите», — ответил голландец Дик.

***

— Ну, Федька! — Гаврилка Фирсов, освобожденный от холодного тяжелого железа, примерял сапоги. Гоготал радостно на весь лес, — ай да, Федька!!!

Федор Зудилин чинно восседал в карете, считывал, — делил монеты. Соболью шубу отдал обратно немцу. В казацкой-то одежде сподручнее орудовать пистолями…

— Может и мне в казаки записаться?! — Гаврилка заплясал вприсядку, быстро перебирая тощими ножонками в новой обувке.

— Хорошее дело, главное — «прибыльное». Зубы-то на полку быстро сложишь. На! Твоя доля, — протянул увесистый мешок дружку, — эй! Просыпайся!

Немец с трудом пошевелился, валяясь спьяну под скамейкой.

— Это тебе, — Федька положил перед ним два рубля, — за двух лошадок. Слышишь? Езжай прямо. До Казачьего Лога.

— Реттен ин…

— Хватит тебе и одного коня. Доберешься с Богом.

— Федька, а откудава слова-то такие знаешь — мудреные «охвицерские»?! — уже выпрягал своего жеребца из кареты Гаврилка, — я аж сам поверил, что ты «капитан»!

— Сиживал в казематах прошлой весной, — Федор задрал чуток кафтан на спине, показывая крупные рубцы от пыток, — сам Князь «Кесарь» ручку приложил.

— Поехали, что ля?!

— Поехали…