Эхо Порт-Артура

Григорий Змиевской, 2019

Русско-японской войне 1904–1905 годов посвящена обширная литература. По форме это была локальная война, однако по содержанию и политическому значению она носила глобальный характер. С ней был связан целый клубок дипломатических шагов, борьба разведок, нарастающие международные проблемы империалистического характера, внутренние проблемы России, Японии и ведущих мировых держав (Англии, Германии, Франции, США и других). Но проблемы рубежа XIX–XX веков не смягчились и сегодня, спустя столетие. Поэтому обращаясь к анализу событий, результатом которых стала столь неудачно для царской России завершившаяся война, невозможно не спроецировать их на сегодняшний день. Дальневосточный «котел ведьм» продолжает бурлить, и обстановка на тихоокеанском побережье России накаляется с каждым годом. Это не локальная напряженность, а решение нашей судьбы, поскольку в планах «мирового правительства» – ликвидация России как государства и как этнического сообщества.

Глава 2. Военный флот России — кость в горле у Запада

Всякий потентат, когда едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет, а когда и флот имеет — обе руки имеет.

Петр Великий

Русско-японская война на море была первым в истории крупномасштабным столкновением паровых броненосных флотов, в котором обе стороны проявили наивысшее напряжение сил. Ничего подобного до этого нигде не имело места. Японо-китайская война 1894–1895 гг. не идет с ней ни в какое сравнение — ни по размаху, ни по значению для последующего развития мировой военно-морской стратегии.

Россия к началу ХХ века по своему военно-морскому потенциалу уступала только Англии, но Англия со времен адмирала Нельсона, т. е. наполеоновских войн, не имела серьезных эскадренных боев вплоть до Первой мировой, да и там ее военно-морской кулак больше грозил противнику, чем действовал. Русско-японский конфликт был, с одной стороны, следствием империалистических экспансий, с другой — искусно «подогревался» иезуитской политикой ведущих стран Запада.

Англия с тех самых нельсоновских времен жила кошмарными грезами о появлении нового адмирала Ушакова. Практически на весь XIX век генеральной линией британской внешней политики стало максимальное ограничение российских военно-морских возможностей. Лорды британского Адмиралтейства слишком хорошо запомнили убийственный для них образ России Средиземноморской, когда эскадра Ушакова блестяще решила все свои задачи, а союзные силы под командованием Нельсона в это время не смогли ничего сделать. Распределение боевых операций — англичанам занять курортную Мальту, а русским — неприступную крепость Корфу — слишком очевидным образом напоминало пиратский рейд в духе приключений капитана Блада, когда партнеру предлагается заведомо нерешабельная задача с гарантией тяжелейших потерь, чтобы затем в случае успеха делить добычу пропорционально числу оставшихся в живых.

Мы помним, что герой Сабатини благоразумно отказался от вроде бы заманчивого предложения капитана Истерлинга отправиться вместе на поиски сокровищ легендарного Моргана. Но, во-первых, капитана Блада в действительности не существовало, а во-вторых, он был корсаром и мог принимать решения, ни на кого не оглядываясь. Ушаков же находился на государственной службе и представлял Россию перед лицом всего мира, так что отказаться от штурма Корфу никак не мог.

Что из этого вышло, мы знаем — крепость Корфу была взята, освобождены от французов Ионические острова, создана греческая Республика Семи Островов под российским протекторатом, а супер-адмирал Нельсон все мурыжился у берегов Мальты, над которой никак не желал подниматься британский флаг. Британские адмиралтейские лорды о-ох как тяжело переваривали этот позор!

Очень возможно, что мальтийский мотив послужил одним из главных стимулов к организации убийства Павла I, который, кроме проведения антибританского курса во внешней политике, еще и возглавлял Мальтийский орден. С приходом к власти англофила Александра I призрак России Средиземноморской из поля зрения Англии временно исчез.

Но вот вспыхнула Крымская война. В лице адмирала Нахимова возродились все былые ужасы для англичан — в Синопском бою были полностью уничтожены главные силы союзных турок, и только бестолковость российского высшего руководства, не принявшего предложения Нахимова о немедленном броске на Босфор, не позволила России снова выйти на просторы Средиземноморья. Англии пришлось приложить максимум как военных, так и дипломатических усилий, чтобы запереть нас в Крыму и не дать перебросить достаточно сил на защиту Севастополя. «Владычица морей» из кожи вон лезла, чтобы продемонстрировать свое могущество, но ни одного морского сражения, в котором английские адмиралы показали бы себя наследниками Нельсона, так и не произошло.

Блокада Кронштадта лишний раз подтвердила мудрость Петра Великого, который так мастерски расположил форты, что к Петербургу не могли пробраться не то что линейные корабли противника, но даже и мини-ялики, почему петербуржцы и устраивали массовые гуляния на Лисьем Носу, созерцая в ходе танцулек английский флот.

Но дело было не только в береговых батареях, прикрывавших подходы к Петербургу. Англичане и французы о них знали и выделили для военных действий против русского Балтийского флота ни много ни мало — более 60 боевых кораблей. Превосходство над русским Балтийским флотом было почти двукратным. Английский адмирал Непир, командовавший союзной эскадрой, рассчитывал одним ударом уничтожить русский флот и, пользуясь огромным перевесом в артиллерии (союзная эскадра насчитывала до 3450 орудий), разгромить береговые укрепления, после чего путь на Петербург будет открыт. Ситуация усугублялась еще и тем, что на стороне противника было не только количественное, но и качественное преимущество — корабли англо-французской эскадры были в основном винтовыми, а русские линейные силы — парусными. В решительном бою шансов на успех для нас не просматривалось. Выход был только в поиске неожиданных для врага тактических приемов. И они были найдены.

Корабли, стоящие в Ревеле, были предварительно перебазированы в Свеаборг — старинную русскую крепость на островах, прикрывавшую подходы к Гельсингфорсу. На побережье Финского залива и островах было спешно возведены новые укрепления, так что можно было координировать действия как на северном, так и на южном берегах залива (был построен телеграф и организовано круглосуточное дежурство конных постов; в шхеры был скрытно введены небольшие канонерские лодки, вооруженные каждая всего двумя орудиями, но зато крупнокалиберными). Но самое главное — то, чего противник никак не ожидал — впервые в военно-морской практике были использованы минные заграждения. Для защиты рейдов Свеаборга, Кронштадта и Ревеля было выставлено более тысячи подводных мин.

14 июня 1854 г. эскадра противника появилась в видимости Кронштадта. Передовой отряд, возглавляемый самим адмиралом, направился к Толбухину маяку. Флагманский корабль налетел на мину, и только недостаточный заряд (ведь это было первое в истории минное заграждение!) позволил кораблю Непира удержаться на плаву. Но эскадра немедленно повернула назад и отказалась от дальнейших попыток прорыва. Проведенная разведка показала, что все подходы надежно заминированы, а русские корабли стояли на рейде вне досягаемости вражеской артиллерии под защитой береговых батарей. В течение недели англо-французская эскадра стояла в видимости, усиленно совещаясь и запрашивая свои правительства о дальнейших действиях. Тогда-то и проводились веселые танцульки на Лисьем носу на фоне вражьих кораблей. Похоже, именно это привело Непира в крайнее раздражение — близок локоть, да не укусишь! — и он приказал сниматься с якорей и уходить восвояси.

Провал операции по захвату Кронштадта и Петербурга привел союзников в состояние остервенения, и они, стремясь хоть как-то скомпенсировать этот конфуз, предприняли нападение на Бомарзунд — недостроенные укрепления на Аландских островах. Непир писал Первому лорду Адмиралтейства — «под свой шпиц» — «Если мы не нападем на Аландские острова, то я не вижу, что же другое мы можем сделать».

Имея десятикратное превосходство в артиллерии и живой силе, противник высадил десант на Бомарзунд. Практически разрушенные укрепления были захвачены. Но что это дало с точки зрения тактического выигрыша? Ничего. Создать полноценную военную базу для своих кораблей для противника в ходе боевых действий не представлялось возможным — наверняка зимой придется выдерживать атаки сухопутных русских войск, а по этой части ни англичане, ни французы на успех не рассчитывали.

Союзные политиканы попытались устроить из захвата Бомарзунда стратегический выигрыш — посулили Аландские острова шведскому королю в качестве аванса за участие в войне против России. Но король был потомком не кого-нибудь, а маршала Бернадотта, который, усевшись на шведский трон, послал подальше самого Наполеона и отказался воевать с Россией. Сын оказался не глупее папы и поступил аналогичным образом, так что Луи-Наполеон сел в ту же самую лужу, что и его дядюшка. Поэтому кампания 1854 г. была завершена союзниками весьма «победно» — взорвали остатки укреплений на Бомарзунде, не оставили на Аландских островах никакого гарнизона и в начале октября убрались из акватории Балтийского моря.

Вот оценка всей кампании английской прессой: «…великолепный флот… не только не продвинул вперед войну, но возвратился, не одержав ни одной победы, без трофеев, с офицерами, упавшими духом и обманутыми в надежде приобрести славу, с моряками, недовольными тем, что они не были в деле и не приобрели никакой добычи».

Бле-е-стящий пример стратегии и тактики!

Заметим, между прочим, что «доблестные слуги Ее величества» прежде всего ставили перед собой чисто грабительские цели и были крайне раздосадованы даже не тем, что адмирал Непир показал себя совершенно бездарным флотоводцем и военачальником, а тем, что «вернулись без всякой добычи»! И что уж такого «великолепного» продемонстрировал англо-французский флот, кроме собственного позора?

Но наши военачальники не собирались впадать в эйфорию по части вражьего драпа. Все-таки, что ни говори, Аландские острова противнику захватить удалось. Это прежде всего означало, что наши укрепления слабы и нуждаются в серьезных улучшениях.

3 ноября царь издал распоряжение учредить специальный комитет для выработки мер по обороне Финского залива. Комитет, констатируя нехватку сил, постановил оборонять только наиболее важные пункты — Кронштадт, Свеаборг и Выборг. К весне были введены в строй еще 38 новых канонерок.

Уже в мае 1855 г. англо-французская эскадра снова появилась на рейде Кронштадта. Адмирала Непира сняли с командования, теперь его место занял адмирал Дондас. Союзный флот был усилен и насчитывал теперь около 100 кораблей. Но повторилась прошлогодняя история — опять передовой отряд, посланный в разведку, угодил на минное поле. Пути к Петербургу не было!

Противник решил устроить блокаду Кронштадта. Одновременно им было решено нанести удар по Свеаборгу и высадить десант в районе Выборга. Комитет-то, выходит, все рассчитал абсолютно верно! Враг сунулся именно туда, где его ждали.

Выборгский десант был расстрелян, от повторения попыток высадки отказались.

В Свеаборге дело было посерьезнее. Поскольку на рейде Свеаборга стояли значительные силы русского Балтийского флота (3-я дивизия), разгром наших кораблей и захват крепости должны были, по мнению союзного командования, восстановить престиж их флота.

В конце июля у Свеаборга появился англо-французский флот в составе 71 вымпела. На кораблях было более 1 000 пушек. Это более чем втрое превосходило наши силы — 300 пушек на кораблях и 52 полевых орудия для обороны крепости. Более того, орудия противника превосходили наши в дальнобойности, поэтому противник поставил корабли против крепости дугой, оба фланга которой упирались в острова. Чтобы вести обстрел безнаказанно, корабли противника не приближались к русским укреплениям более чем на 25–30 кабельтовых.

Бомбардировка Свеаборга продолжалась около 45 часов. Противник выпустил свыше 19 тыс. снарядов. Береговые батареи не отвечали, зато корабли, защищавшие главный вход на рейд, вели энергичный огонь (линейные корабли «Россия» и «Иезекиль», фрегат «Цесаревич»). Несмотря на значительные повреждения («Россия», например, простояла под непрерывным огнем 17 часов), ни один из наших кораблей не был потоплен, потому что моряки проявили исключительный героизм в борьбе за их живучесть. Наши потери составили 70 убитых и около 250 раненых, были разрушены практически все деревянные постройки, но укрепления и сами батареи получили только незначительные повреждения. Почти израсходовав боезапас, противник был озадачен: где результаты? Все русские корабли остались в строю, крепостные пушки огрызаются огнем, как и прежде, а многие орудия союзных кораблей от яростной пальбы вышли из строя. Бомбардировка прекратилась, никаких признаков намерения защитников Свеаборга выбрасывать белый флаг не просматривается, что делать дальше?

И доблестная союзная эскадра, простояв у Свеаборга еще два дня, ушла в море. Как видно, смена командующего не дала результата. Адмирал Дондас оказался нисколько не умнее адмирала Непира — тот хоть Бомарзунд захватил, а этот вообще кукиш с маслом получил. В общем, дундуки дундуками, и сплошной непёр стоит…

В Париже и Лондоне поначалу весть о бомбардировке Свеаборга вызвала ликование. Газеты вопили, что Свеаборга больше не существует. Позднее тон сообщений несколько изменился: «Великолепный и огромный флот…высланный при всеобщих восторгах, вернулся с весьма сомнительным триумфом… Свеаборгские укрепления остались нетронутыми, а русские военные суда не уничтожены».

Итак, обе балтийские кампании англо-французского флота, кроме позора, ничего союзникам не принесли. Собрав огромные силы и совершив дальний поход через два моря, их эскадры дважды возвращались в свои гавани ни с чем. Что при этом говорили своим адмиралам королева Виктория и император Луи-Наполеон, документы не сохранили. Но очевидно, что перевод на русский язык их высказываний наверняка содержал бы многочисленные купюры.

Даже на Дальнем Востоке, где англо-французская эскадра под командованием адмирала Дэйвиса Прайса вроде бы не должна была встретить никаких осложнений на пути к Петропавловску-Камчатскому, — преимущество в силах подавляющее! — номер не прошел. Единственный фрегат «Аврора» и береговые батареи, состоявшие из пушек времен Степана Разина, оказались непреодолимым барьером для доблестных слуг британской короны, коим пришлось после нескольких неудачных попыток штурма снять осаду Петропавловска и убраться восвояси из Авачинской бухты.

Интересно, что «Аврора» была направлена на Дальний Восток больше с дипломатической, чем с военной, миссией — защищать суверенные права России в тихоокеанских водах и раскланиваться с японскими «добрыми соседями» («эра Мэйдзи» тогда еще не наступила, и с японцами пока что можно было о чем-то договариваться). Капитан-лейтенант Иван Изыльметьев повел свой 44-пушечный фрегат вокруг Южной Америки, обогнул мыс Горн и в апреле 1854 г. бросил якорь в порту Кальяо (Перу). Здесь уже торчали два фрегата англо-французской эскадры, которые недвусмысленно намеревались либо навязать Изыльметьеву неравный бой по выходе из гавани Кальяо, либо задержать «Аврору» в порту на неопределенное время «до выяснения обстановки», т. е. захватить. Изыльметьев, таким образом, попал в ситуацию, весьма сходную с той, в которой оказался крейсер «Варяг» полвека спустя.

Однако он вышел из положения с исключительным мастерством, полностью посрамив «наследников Нельсона». Спустив семь шлюпок, он под прикрытием густого тумана сумел ночью отбуксировать фрегат с внутреннего на внешний рейд (кто знает, может быть, Изыльметьев в детстве внимательно наблюдал, как черный кот на белом снегу подкрадывается к птичкам на расстояние прыжка), поднял паруса и ушел в море. Что произносили друг другу поутру бравые союзники, английский адмирал Прайс и французский адмирал Депуант, можно представить — фрегат взял да и растворился! А когда мощная эскадра адмирала Прайса из 6 кораблей вошла в августе 1854 г. в Авачинскую бухту, она встретила дружеский привет в виде залпов «Авроры». Провал всех планов высадки десанта привел адмирала Прайса в такое смятение, что он покончил с собой.

За оборону Петропавловска Изыльметьев был произведен в капитаны 2-го ранга и награжден «Георгием» 4-й степени. Но это не было окончанием смелых походов «Авроры». Война-то продолжалась! И в 1855 г. Изыльметьев и его команда снова отличились в бою с английской эскадрой в бухте Де-Кастри (Амурский залив). Опять наш Иван опозорил «наследников Нельсона», за что был произведен уже в капитаны 1-го ранга.

Так что, кроме занятия Севастополя (французскими силами), англичанам нечем было похвастаться. Но и здесь викторианские стратеги не могли гордиться даже чужими успехами. Как подметил наш писатель и историк Валентин Пикуль, Луи-Наполеон вызвал гомерический хохот в Петербурге и всех дипломатических салонах Европы, пожаловав маршала Пелисье титулом герцога Малахова. Где ему, болезному, было знать, что знаменитый курган под Севастополем стал именоваться Малаховым в память об основателе дешевого кабака, открытого у подножия кургана неким Ваней-забулдыгой, большим любителем возлияний на лоне природы!

Осенью 1855 г. русские войска покинули Севастополь, но во всей России тогда можно было схлопотать по физиономии, сказав, что Севастополь пал. «Севастополь не пал! — доходчиво объясняли утирающему кровавые сопли. — Он лишь нами оставлен!». И при этом, безусловно, подразумевалось, что возвращение исконно русских крымских земель — всего лишь вопрос времени.

Но — сопли соплями, а условия Парижской конвенции, определившей устройство послевоенной Европы, были для России позорно-унизительными. Александр II, заняв трон батюшки, не перенесшего крымского позора, первым делом поставил вопрос о коренном пересмотре внешней политики. При этом ему пришлось преодолевать истерики достопочтенной матушки, вдовствующей императрицы Александры Федоровны, кричавшей: «Как ты собираешься управлять страной дураков и воров без верных слуг отца — Клейнмихелей и Нессельроде!» Александр, как известно, дал исторический ответ, показавший, что на престол пришел все-таки русский царь, несмотря на отягощенную наследственность: «Батюшка был гений, потому мог себе позволить окружать трон остолопами. А я не гений — мне нужны умные люди…». И он передал внешнеполитический портфель своему тезке Александру Михайловичу Горчакову, сумевшему вернуть все потери Крымской войны без единого выстрела.

Прелюдией к этому явился знаменитый визит Тьера в Царское Село 24 сентября 1870 г. после катастрофы Седана и пленения прусскими войсками Луи-Наполеона. Одетый весь в черное (но не по случаю гибели многих тысяч французов под Седаном, а по причине кончины любимой тещи), Тьер с порога возопил: «Спасите Францию от поругания!». «Садитесь, — вежливо пригласил Горчаков. — Францию может спасти только Франция! Но ваши поражения опечалили всех в России, и мы с тревогой взираем на возрастание немецкой мощи». Тьер, несмотря на истерику, не забывал дипломатии: «Если Россия возглавит политику мира в Европе, властолюбию Берлина будет положен конец. А Франция обладает еще немалым источником сил и богатств, чтобы стать приятной союзницей Великой России…» При этом в речи Тьера явно прослушивалась прописная буква в слове «Великой». «Ах, — отвечал Горчаков, — если бы эти речи да слышать от Франции раньше…»

Горчаков тем самым напомнил прохиндею Тьеру о пушечных выстрелах перед Домом Инвалидов в Париже, возвещавших о подписании мира в Европе после Крымской войны. Луи-Наполеон тогда лопался от гордости, представляя себе, что он отомстил за своего великого дядюшку, прах которого покоился в том самом Доме Инвалидов.

Но конкретные условия мира были почти полностью продиктованы не Францией, а Англией. Аппетиты англичан простирались не только на черноморские военно-морские базы и верфи, но и на Кавказ и все побережье Черного моря вплоть до устья Кубани. Глава британской делегации лорд Кларедон выставил ключевым аргументом удержание русской армией турецкой крепости Карс: «Англия согласна воевать с Россией еще хоть сотню лет, но никогда не уступит русским обладание крепостью Карс!»

Граф Орлов, представлявший Россию, не поддался на провокацию — все прекрасно знали, что Карс вовсе не принадлежит Англии, и трагическая патетика Кларедона — не более чем пускание пыли в глаза для увода разговора в сторону от главных тем. «Насколько я Вас понял, — предельно вежливо обратился он к лорду, — турецкая крепость Карс крайне необходима Англии для безопасности британской короны?»

Возникла пауза, продемонстрировавшая несусветную глупость заявления Кларедона. Даже турецкий визирь Али-Паша — лицо самое что ни на есть заинтересованное — не нашел, что сказать. За него опять же высказался Кларедон: «Мы отлично сведущи в том, что Кавказ — это открытые ворота в Индию!»

Само собой — в огороде пышным цветом расцвела бузина, срочно сообщайте здоровье киевского дядьки! Орлов, почувствовав, что перехватил инициативу, пригвоздил Кларедона к стенке: «Зачем же Вы, милорд, обладая Индией, так хотите колотить стекла в русских окошках?»

Ловко задуманный британцем ход с розыгрышем вроде бы беспроигрышной карты Карса провалился. После этого наезды на Орлова по поводу всего кавказского побережья были отвергнуты даже главными британскими союзниками. Граф Валевский — министр иностранных дел Франции — был родным сыном Наполеона I. Но он никогда не забывал, что его матерью была Мария Валевская — полячка и российская подданная, недаром он с гордостью носил ее фамилию и титул. (А какой пленительный образ графини Валевской создала Беата Тышкевич в фильме «Марыся и Наполеон»!) И Кларедон обескураженно услышал реплику Валевского: «Не делите, милорд, то, что Вам не принадлежит…»

Несмотря на все старания Орлова, условия мира были оскорбительными для России. Побережье Кавказа отстоять удалось, даже остров Змеиный, позволяющий заткнуть устье Дуная, остался в наших руках. Но! — мы не имели права ни держать военный флот на Черном море, ни строить его. Путь в Средиземное море через Босфор и Дарданеллы был для нас наглухо закрыт.

Передавая Горчакову дела внешней политики, царь отчеркнул статью Парижского трактата: «Вот! Самый нетерпимый и оскорбительный пункт — нейтрализация Черного моря!» — «Да, — согласился Горчаков. — Европа схватила нас за глотку, и я почел бы за счастье дожить до того дня, когда Парижский трактат с его позорными статьями будет уничтожен». — «Вам и карты в руки!»

Без сомнения, Тьер все это вспомнил, слушая слова Горчакова: «Если бы раньше». Слова эти означали, что цена независимости Франции — это потеря Эльзаса и Лотарингии, но не только это. 19 октября 1870 года, в день годовщины окончания Царскосельского лицея, выпускником которого Горчаков был одновременно с Пушкиным, наш государственный канцлер выступил с циркуляром, объявлявшим всему миру: Россия отказывается от соблюдения статей Парижского трактата о нейтрализации Черного моря.

Первым на это истерически отреагировал, естественно, посол Ее Величества королевы Виктории: «Ваш циркуляр встречен в Лондоне с ужасом!» — «Чрезвычайно вам благодарен, милорд, — ответил Горчаков. — Вы дали мне возможность прослушать эрудированную лекцию по международному праву. Некоторые моменты на эту тему я даже освежил в памяти!»

Севастополь начал пробуждение ото сна. 15-летняя оккупация никоим образом не придала ему облика нерусского города. Дипломатия сделала свое дело. Теперь предстоял гигантский труд по возрождению Черноморского флота.

Но все это время не дремала военно-морская мысль на Балтике. Имея в виду непременную ликвидацию Парижского трактата, российские моряки и инженеры неустанно творили новый — броненосно-паровой — флот. Само слово «броненосец», обозначавшее принципиально новый класс кораблей, — слово русское. Визит в Англию броненосца «Петр Великий» в 1881 г. вызвал нечто вроде шока — подобных кораблей не было ни в одном флоте мира. Вплоть до русско-японской войны броненосцы во всех флотах строились именно по такому типу. После франко-прусской войны, итоги которой благодаря вмешательству России, были, мягко говоря, не совсем такими, как хотелось бы кайзеру Вильгельму I и канцлеру Бисмарку, Балтийский флот неоднократно служил весьма убедительным аргументом для выработки правильных политических решений.

Например, осенью 1872 г. состоялся визит в Берлин австрийского императора Франца-Иосифа. При подготовке этого визита никаких уведомлений о предстоящей встрече в Петербург не поступило. Царь, естественно, расценил это как попытку сговора в ущерб российским интересам, тем более, что напряженность между Россией и Австрией, вызванная статьями Парижского трактата, оставалась. Александр пригласил германского посла Рейсса на летние маневры Балтийского флота полюбоваться, как лихо наши броненосцы рушат целевые щиты.

Командовал броненосными силами адмирал Григорий Иванович Бутаков, имя которого, к сожалению, осталось почти в забвении у нынешних лихих военно-морских историков. А ведь именно Бутаков был «отцом» отечественного броненосно-парового флота, и именно он командовал отрядом броненосно-паровых фрегатов в Крымской войне, не дававших покоя противнику до последних дней обороны Севастополя. Как говорили некоторые участники обороны, пароходо-фрегаты Г.И. Бутакова, «не только научили нас своими подвигами при обороне Севастополя, как и чем должны и могут суда парового флота оказывать содействие военно-сухопутным силам при совместных их действиях, — но даже… доказали, что дух единения сухопутных и морских сил может совершать чудеса».

В самые опасные моменты неприятельского обстрела Бутаков упрашивал Нахимова перевести его на какую-нибудь батарею. Но Нахимов наотрез отказал: «Нельзя-с, — заявил он Бутакову. — Вас нужно сохранить для будущего флота».

Ах, Павел Степанович! Великий флотоводец умел смотреть сквозь время. Глядя на отважного молодого капитана 2-го ранга, он, только что приказавший затопить весь свой победоносный парусный флот, но сохранивший пароходо-фрегаты Бутакова, видел свою неминуемую гибель на бастионах Севастополя, но видел и завтрашний могучий броненосно-паровой флот, создаваемый вот такими молодыми моряками. Пройдет совсем немного лет, и адмирал Бутаков будет такими же глазами смотреть на молодого мичмана Степана Макарова.

В ужасные дни августовской бомбардировки и последнего штурма Бутаков со своими пароходами защищал с моря левый фланг русских укреплений. Он осуществил поразительный маневр: сумел так близко подойти к восточному берегу Килен-балки, что оказался неуязвимым для французской батареи, так как ядра этой батареи (как и следовало по его расчетам) перелетали через корабль поверх труб. Бутаков «первый подавал экипажу пример редкого хладнокровия и неустрашимости. Все приходили в восторг, глядя на него, спокойно распоряжавшегося, как будто около него не летали ядра, и не было вероятности быть убитым каждое мгновение».

До последнего дня обороны Севастополя Бутаков оставался на флагманском пароходо-фрегате «Владимир» и активно участвовал в отражении штурмов противника. В ночь на 31 августа 1855 г. Бутаков, по приказу адмирала Ф.М. Новосильского, снял команду со своих пароходо-фрегатов и затем затопил их.

С 1867 по 1877 г. Бутаков командовал эскадрой броненосных кораблей Балтийского флота, которую при нем стали называть «умственной лабораторией флота». С подачи Бутакова в мировой практике угнездилось не только русское слово «броненосец», но и «броненосный крейсер» и вообще «броненосный корабль».

В связи с постоянно натянутыми отношениями с Англией, чреватыми чуть ли не в любой момент превратиться в военный конфликт, была разработана концепция крейсерской войны на океанских коммуникациях. Ее основоположниками были адмиралы Г.И. Бутаков, А.А. Попов, Н.М. Чихачев. Затем она была развита их прямым учеником С.О. Макаровым. Тип броненосного крейсера, разработанный русскими кораблестроителями при непосредственном участии и под руководством этих флотоводцев, как и эскадренного броненосца, был взят за основу во всем мире.

Это (уже задним числом) признавали и спесивые британцы: «Русские были первыми, — писал Э. Рид, — кто решил проблему броненосного крейсера, в котором большая скорость могла сочетаться с эффективной защитой против орудий большинства мореходных судов, бывших тогда на плаву… Этот тип оказался столь успешным, что был воспроизведен и усовершенствован в большинстве флотов великих держав».

Но Г.И. Бутаков был не только новатором по стратегической и материально-технической части. Он придавал исключительное значение тактической подготовке командного состава. Вот строки из его приказа: «Каждый морской офицер должен быть лучшим матросом, лучшим боцманом своего судна, чтобы иметь нравственно право требовать от подчиненных своим примером всего того, что им приходится исполнять».

Нужно ли говорить, что эти слова полностью соответствовали представлениям о том, каким должен быть морской офицер, у мичмана Степана Макарова, служившего под командой Бутакова, но не просто соответствовали, а стали основой всего образа жизни!

«Принц, — между прочим сказал царь на ушко своему гостю, увлеченному созерцанием интересного зрелища, — разве в Берлине (залп!) не хотят видеть меня вместе (залп!) с австро-венгерским монархом? (залп!)»

Не правда ли, легко понять, почему посол после этого немедленно выдал предложение своему сюзерену о приглашении на встречу обоих Александров — и Романова, и Горчакова?

К этому времени в Германии уже был разработан план нападения на Россию — знаменитый план Мольтке о войне на два фронта. Решительные победы над Австрией и Францией непомерно разожгли аппетиты германского генштаба. Но Бисмарк подверг этот план уничтожающей критике: «О какой войне с Россией вы, Мольтке, беретесь рассуждать? Ведь в России нет объектов, захватив которые, вы могли бы торжествовать победу. Русского мало убить — его надо еще повалить. Допустим, вы дошли даже до Урала, а что дальше? Останется одно — повернуть домой. Но я не уверен, что вы сможете при этом донести до Берлина мешок со своими костями».

Не следует, конечно же, думать, что Отто фон Бисмарк был русофилом, хотя он и провел в России, пожалуй, лучшую пору своей жизни в качестве прусского посла. Нет, он не был ни русофилом, ни русофобом. Просто он был человеком выдающегося ума и настоящим политиком, не способным на авантюры. Поэтому он не считал возможным задираться с Россией, не обеспечив должного запаса прочности. Встреча в Берлине и была такого рода актом, в ходе которого Бисмарк пытался укрепить южные фронты: «Австрию мы загоним на Балканы, где она обязательно столкнется с сопротивлением России, желающей освободить братьев-славян… Так что, Мольтке, не волнуйтесь, я не бездельник, и у меня для всех в Европе найдется достаточно работы!».

Балтийский флот, как мы видим, позволил даже существенным образом повлиять на сугубо континентальные планы «железного канцлера». Но то, что Россия — это великая морская держава, никоим образом не забывалось ни нами, ни нашими союзниками, ни противниками. Александру III принадлежат развивающие мысль Петра Великого, но горькие слова о том, что у России есть только два настоящих союзника — это ее армия и флот, и что России надлежит либо быть великой державой, либо не быть вообще. Разве пресловутая «владычица морей» — Великобритания — омываема водами трех океанов? Никоим образом. Все ее имперские амбиции — это следствие самых что ни на есть пиратских захватов чужих земель с неописуемыми масштабами грабежей. А наши морские границы — это именно наши собственные границы, где на берегах живем мы сами, а не изнасилованные, униженные и ограбленные хозяева этих земель. Именно это никогда не давало покоя и до сих пор не дает спокойно спать западным «вершителям судеб мира», потому что в их схему мироустройства мы никак не вписываемся.

Сближение России и Франции продолжалось и после смерти Горчакова, и после отставки Бисмарка. Но если состязание двух мудрейших и дальновиднейших европейских политиков все-таки прежде всего касалось континентальных интересов, то в 90-е годы на первый план вышли морские проблемы.

Франция, избежавшая благодаря поддержке России расплющивания германским сапогом, создала огромную колониальную империю. Площадь заморских колоний Франции лишь немногим уступала английским. Прежде всего это относилось, конечно, к Африке. Посему торговые пути через Средиземноморье стали в самом буквальном смысле кровеносными сосудами колониальных империй. Событием особой важности стало открытие в 1869 г. Суэцкого канала, строительство которого велось по инициативе и на деньги французов. Англия не вложила в строительство ни пенса, рассматривая поначалу этот проект как исключительно вредный для своих имперских интересов. Опасная перемычка для кратчайших путей в Индию! Пусть тот, кому хочется, плавает вокруг Африки — а на этом пути все ключевые порты схвачены англичанами. Глава Форин Оффис Бенджамен Дизраэли с раздражением сообщил королеве Виктории: «Величайшая глупость нашего века свершилась — французы, как мы им ни мешали, докопали-таки эту Суэцкую канаву. Но мы поступили умно, не вложив в песок Египта ни единого пенса. Теперь надо закрыть канал с обеих сторон, а ключи от дверей пусть лежат у нас в кармане. Канал должен стать британским, и Англия, только она, станет собирать пошлину с кораблей под разными флагами!»

Британская беспардонность оказалась беспроигрышной — после войны с Пруссией Франция была зажата в тисках контрибуции, и англичане, предварительно обанкротив египетского хедива, в 1875 г. тайно получили от Ротшильдов 4 млн. фунтов стерлингов и скупили контрольный пакет акций Суэцкого канала. Ротшильд же, как мы помним, был активнейшим пособником улаживания финансовых проблем между Францией и Германией по поводу выплаты контрибуции, которую вначале немцы потребовали в размере 7 млрд. франков, но благодаря российскому посредничеству ее удалось уменьшить до 5 млрд. Вот где мерзавец, так мерзавец!

Но Ротшильд Ротшильдом, а после 1875 г. через Средиземное море шло 26 % английского импорта и 30 % экспорта. От безопасности средиземноморских путей в значительной степени зависели целостность и благополучие британской колониальной империи. Стоит ли полагать, что французы пришли в буйный восторг оттого, что англичане прибрали к рукам Суэцкий канал у них из-под носа? Франция в это время была второй после Англии морской державой и держала главные силы именно в Средиземном море. Хотя французы и ходили в английских союзниках, но англичане весьма пристально следили за их настроениями в подзорные трубы с баз на Кипре, Гибралтаре, Мальте и — после «прихватизации» Суэцкого канала — в Египте. После Крымской войны сильные британские эскадры постоянно торчали у входов в Босфор и Дарданеллы.

Но вот в октябре 1893 г. в Тулон — главную средиземноморскую базу французского флота — пришла с дружественным визитом русская эскадра с Балтики под командованием адмирала Ф.К. Авелана. Британские адмиралы, надо полагать, испытали достаточно бурные эмоции, прочитав названия наших кораблей: «Император Николай I» (флагман), «Адмирал Нахимов», «Память Азова»… Как будто вернулись могучие противники в Крымской войне и никакого Севастополя, оставленного русскими, и в помине не было! Да только Франция уже выглядела не как главная ударная сила против России, а совсем наоборот. Британское Адмиралтейство снова было близко к истерике. А это были еще цветочки! В декабре 1893 г. в Лондоне с ужасом узнали, что Франция и Россия подписали союзный договор, все статьи которого были строго секретными. После этого «средиземноморская проблема» превратилась для британских адмиралов и политиков в сущий кошмар.

Чтобы лучше понять, почему Лондон так переполошился от визита в Тулон русской эскадры, необходимо вспомнить, что аксиома английской (да и не только английской) военно-морской стратегии гласит: военный корабль должен быть там, где находится враг. Потенциальным врагом для британского Адмиралтейства является всякий корабль, на котором стоит хотя бы одна пушка и над которым развевается любой флаг, кроме английского. Средиземное море — наиболее вероятный театр возможного морского конфликта, поскольку через Средиземноморье пролегают важнейшие торговые пути и именно здесь сосредоточены главные силы флотов Франции и Италии.

Ну, положим, Италию надменные британцы не принимали всерьез как военно-морскую державу. Но французский флот очень даже заботил англичан, поскольку представлял весьма боеспособное соединение.

Вроде бы Франция с времен Наполеона I никогда не задиралась с Англией и была ее надежной союзницей. Но надо ли говорить, что англичане только тогда считали любой союз надежным, когда союзник был заведомо слабее их.

Сложив силы французов и русских, причем, добавив к арифметике еще и восторги французов, приветствовавших русскую эскадру так, как если бы этим визитом Россия сослужила Франции неоценимую службу, британское общественное мнение (читай: деловой истэблишмент) принялось изо всех сил давить на моряков и политиков с требованиями исправить положение на флоте Ее Величества. А уж когда к арифметике добавился совершенно секретный союзный договор, надо было принимать самые чрезвычайные меры.

Если бы знать господам из Форин Оффис и Адмиралтейства, что во франко-русском договоре от 23 декабря 1893 г. не было не то что ни одной статьи, задевающей интересы Англии, но и вообще ни одного слова ни о военно-морских проблемах, ни о франко-английских, ни о русско-английских отношениях! Даже «третьих стран» в договоре не упоминалось — весь он целиком был направлен против конкретного Тройственного союза (Германии, Италии и Австро-Венгрии).

Впрочем, зная стиль британской внешней политики, вполне можно допустить, что английские спецслужбы раздобыли экземплярчик франко-русского договора, и Форин Оффис прекрасно знал, что там написано, но предпочитал мутить воду с целью ловли нужной для себя рыбки.

Нет слов, двойная мораль всегда была в арсенале политики, но именно в викторианской Англии она была доведена до виртуозности. Более того, и мораль общественная — сиречь светская — тоже была настолько пронизана «двойными стандартами», что это было бы смешно, если не было бы серьезно.

Строгость светских нравов викторианской Англии вошла чуть ли не в пословицу — даже неосторожный жест на глазах «почтенной публики» мог окончательно и бесповоротно закрыть перед неуклюжим джентльменом и — тем более! — леди двери престижных салонов. Офицер флота Ее Величества, осмелившийся жениться на даме «не своего круга», должен был немедленно подавать в отставку — все равно ему была отрезана дорога наверх по лестнице чинов и должностей.

И при всем этом Лондон представлял собой такое сосредоточение домов с «красными фонарями», что, как отмечала «Таймс», при мужском населении Лондона менее миллиона каждый месяц два с лишним миллиона лондонцев были клиентами соответствующих заведений, т. е. в среднем каждый дееспособный мужчина посетил представительниц древнейшей профессии более двух раз. И это — те самые джентльмены, которые так дорожили своим светским престижем и смотрели на «весь остальной мир» не иначе как свысока!

Британские лорды выступили с решительными заявлениями. Так, сэр Томас Брасси, один из главных апологетов британской военно-морской доктрины, писал: «Визит русского флота привлек внимание прежде всего к соотношению сил на Средиземном море… Британский флот, в настоящее время дислоцированный в Средиземном море, существенно уступает объединенным эскадрам Франции и России».

Далее почтенный лорд настоятельно требовал увеличения военно-морского бюджета и ускорения работ по выполнению судостроительных программ.

Военно-морской теоретик адмирал Филипп Коломб был еще более категоричен: «Мы только что избавились от заблуждения, что «первый удар» будет нанесен непосредственно по нашим берегам; теперь мы осознали, что «идеальный первый удар», который Франция сможет нам нанести при большем или меньшем содействии России — это сокрушить наш ослабленный флот на Средиземном море». Сих джентльменов активно поддержали на страницах печати многие офицеры плавсостава.

К середине 90-х годов в Англии сформировались три подхода к решению «средиземноморской проблемы».

Брасси и Коломб представили «ла-маншскую» группу, считавшую, что наращивание флота в Средиземноморье вызовет ответные аналогичные меры со стороны Франции и России и в конечном счете не приведет к кардинальному изменению соотношения сил в пользу Англии. Поэтому следует укреплять флот не в Средиземном море, а в районе Ла-Манша, непосредственно у берегов Франции. С одной стороны, это будет давлением на союзника, внушающим ему почтение к Джону Булю, непрерывно дымящему трубами на горизонте, обозреваемом с родных берегов, с другой — внушением сознания того, что Ла-маншская эскадра в случае необходимости может прибыть в Гибралтар за 4 дня. Так что союзники Великобритании могут не обольщаться арифметикой, поскольку в мирное время она не имеет значения, а в случае военного конфликта флот метрополии в два счета превратится в средиземноморский.

С точки зрения другой группы, получившей в прессе прозвище «отзовисты», вообще не имело смысла цепляться за Средиземное море. Эта доктрина кажется парадоксальной для амбициозных британских политиков, но, тем не менее, она нашла многих сторонников, и даже тогдашний военно-морской министр Джордж Гошен разделял их взгляды.

Суть ее была обоснована авторитетным военно-морским историком Уильямом Клауэсом. Выступив со статьей, озаглавленной «Мельничный жернов на шее Англии», он заявлял, что в случае военного конфликта самым правильным решением будет полностью вывести флот из средиземноморских вод, наглухо запереть Гибралтарский пролив и Суэцкий канал и максимально обеспечить безопасность торговых путей вокруг мыса Доброй Надежды. В этом случае Средиземноморье должно стать ловушкой для противника, поскольку будут перерезаны все морские пути Франции.

Верх, однако, одержала третья точка зрения, поддержанная большинством лордов Адмиралтейства и офицеров плавсостава, именовавшаяся «Средиземноморской школой». Немалую роль в этом сыграло мнение адмиралов, командовавших в этот период Средиземноморским флотом — Д. Хорнби, Ф. Ричардса, Э. Сеймура и особенно Джона Фишера, которому было суждено в будущем произвести настоящую революцию в кораблестроении и всей военно-морской стратегии.

Эти джентльмены призывали превратить все средиземноморские порты, находящиеся под влиянием Англии, в военно-морские базы, держать в этом регионе флот, примерно вдвое превосходящий французский и тем самым обеспечивающий решительный стратегический перевес в случае любого конфликта. Вся деятельность англичан в Средиземноморье в этот период стала напоминать лихорадочную подготовку к войне.

Масла в огонь, раздуваемый джентльменами с Альбиона, подлил скандал, разразившийся в связи с катастрофой флагманского броненосца Средиземноморского флота Ее Величества «Виктория», унаследовавшего свое гордое имя от корабля адмирала Нельсона и одновременно являвшегося тезкой августейшей леди.

Эта катастрофа произошла незадолго до визита русской эскадры в Тулон, в июне 1893 г. Во время очередных учений командующий флотом вице-адмирал Джордж Трайон, державший свой флаг на «Виктории», решил отработать поворот двух кильватерных колонн навстречу друг другу. Это был рискованный маневр, поскольку дистанция между колоннами, шедшими параллельными курсами, была всего 6 кабельтовых, а диаметр циркуляции для броненосцев составлял не менее 4 кабельтовых. Почему адмирал приказал обеим колоннам совершить поворот на 16 румбов навстречу друг другу, не сбавляя хода, так и осталось загадкой.

Через несколько минут после начала поворота возглавлявший левую колонну броненосец «Кэмпердаун» врезался в правый борт уже развернувшейся «Виктории». Сильнейший корабль британского флота сразу начал оседать на нос и на виду у всей эскадры, при полном штиле, перевернулся и пошел ко дну. Все это произошло настолько быстро, что никаких мер ни команда флагмана, ни мателоты принять не успели. Злосчастный «Кэмпердаун», кроме изуродованного носового шпирона, существенных повреждений не получил, но тоже ничем не смог помочь своему флагману, за исключением экстренного спасения оказавшихся в воде, коих оказалось, увы, немного. Погибли 359 человек, включая командующего флотом.

Эта катастрофа вызвала международный резонанс — как-никак, сильнейший корабль «владычицы морей» за несколько минут затонул без всяких взрывов и выстрелов, причем он был с большой помпой введен в строй совсем незадолго до этого. Официальная версия обвинила во всем команду корабля — дескать, на нем не были задраены водонепроницаемые переборки. Дальнейшие обсуждения возможных версий решительно пресекались почтенными лордами Адмиралтейства и прочими официальными лицами.

Не правда ли, очень похоже на поведение официальных инстанций нашего ВМФ после гибели на стоянке у причала в Севастополе флагмана Черноморского флота линкора «Новороссийск» в 1955 г., а затем и после гибели в 2000 г. подлодки «Курск» — флагмана стратегического подводного флота России рубежа XX–XXI веков?

Правда, сто с лишним лет назад никто не пытался поднять «Викторию» (глубина явно превышала все разумные возможности подъема), но очевидно, что в случае вскрытия конструктивных недостатков корабля выяснилась бы порочность всей британской военно-морской стратегии. А этого надменным лордам, конечно, допустить было никак нельзя.

И вот в разгар дебатов в международной морской прессе на Средиземное море прибывает контр-адмирал Степан Осипович Макаров, сменивший Авелана на посту командующего Средиземноморской эскадрой. Он демонстрирует заинтересованным лицам (среди которых был и начальник штаба верховного командования Германии Альфред фон Тирпиц, отметивший этот эпизод в своих мемуарах) модель броненосца «Виктория», которая при задраенных переборках и проделанной в борту пробоине, аналогичной полученной в столкновении с «Кэмпердауном», точно так же, как и оригинал, переворачивается и идет ко дну.

Приходится ли удивляться лихорадке, охватившей все британское Адмиралтейство? Призрак России Средиземноморской воскрес теперь уже в облике Макарова. Средиземное море образца 1893–1896 гг. буквально кипело от постоянных маневров больших соединений британского флота, которые неустанно практиковал сменивший погибшего Трайона адмирал Эдуард Сеймур.

Однако для пущей уверенности в своей правоте джентльменам из Адмиралтейства необходимо было вообще исключить возможность столкновения с соединенными силами флотов Франции и России. Для этого они обратили свои взоры на Дальний Восток. Нет, они не собирались посылать туда свои мощные эскадры для создания нового театра военных действий против России. Как обычно, они принялись загребать жар чужими руками.

Продав несколько канонерок Китаю, они изобразили чрезвычайную озабоченность «ростом милитаристских настроений в правящих кругах империи Цин» перед лицом стремительно увеличивающей свои амбиции Японии. Япония, вступившая в империалистическую «эру Мэйдзи», старательно перенимала британский военно-морской опыт с прагматизмом, далеко превосходящим все западные мерки. Стоит ли говорить, что она приняла все меры к «уравновешиванию военно-морского потенциала» с Китаем, что как раз и было нужно англичанам — с одной стороны, выгодные кораблестроительные заказы, с другой — завязка тугого клубка противоречий, развязать который без войны будет нельзя. Повод к войне — это уже «дело техники».

Вот хроника событий 1894 г.:

5 июня. Корейское правительство обратилось к Китаю с просьбой прислать войска для подавления крестьянских выступлений.

9 июня. Отряды китайских войск численностью около 2500 человек начали высаживаться в корейских портах. Воспользовавшись этим, свои войска в Корею направила и Япония (посылка войск Китаем и Японией в Корею для подавления крестьянских восстаний была предусмотрена конвенцией 1885 г.), предъявив при этом ряд требований корейскому королю, выполнение которых означало установление контроля Японии над Кореей.

24 июня. Японские войска вошли в Сеул.

20 июля. Японский посланник вручил ультиматум корейскому правительству с требованием о немедленном выводе китайских войск.

23 июля. Военный переворот в Сеуле, совершенный при поддержке японских войск.

27 июля. Новое правительство обратилось к Японии с «просьбой» об изгнании из страны китайских войск.

25 июля. Четыре японских крейсера атаковали два китайских крейсера на рейде Асань. Крейсер «Нанива» потопил недалеко от порта Чемульпо зафрахтованный цинским правительством английский пароход «Каушинг» с 1300 китайскими солдатами, более тысячи из которых погибло.

29 июля. В районе Асаня (южнее Сеула) японцы разгромили китайский отряд, остатки которого отошли к Пхеньяну. Японская армия повела стремительное наступление на север Кореи.

1 августа. Япония официально объявила войну Китаю.

Заметим, что японцы нисколько не сковывали себя соблюдением норм международного права, в том числе и по отношению к своим наставникам — англичанам.

Во-первых, они развернули военные действия без объявления войны. Объявить войну они посчитали уместным только тогда, когда все тактические козыри оказались у них в руках.

Во-вторых, их нисколько не смутила английская принадлежность парохода «Каушинг», хотя командир крейсера «Нанива» капитан 1-го ранга Хейхачиро Того всем, чему он научился в области военно-морской премудрости, был обязан англичанам. Еще в 1871 г. он, юный кадет, отправился в Англию, в Темзский Навигационный колледж, и вернулся только в 1878 г. уже после кругосветного путешествия на английском паруснике «Уорчестер», прохождения курса математики в Кембридже (!), изучения судостроения в Гринвиче и артиллерийского дела в Портсмуте. Приверженность британским морским традициям нисколько не препятствовала Того служить интересам священного микадо с фанатической преданностью.

Пароход «Kаушинг» шел в залив Асань на абсолютно законных основаниях по просьбе корейского правительства и имел на борту двух китайских генералов, 1300 офицеров и солдат, 12 орудий и главного советника по военным делам у китайцев, германского артиллерийского офицера Ганекена. Командир «Нанивы» уверенно скомандовал провести минную атаку, хотя отлично видел над пароходом английский флаг.

Очень скоро, 17 сентября, Того Хейхачиро-сан получит уже настоящее боевое крещение — в сражении в устье реки Ялу в составе «летучей эскадры», потопившей китайский броненосец «Лай-Иен». Это сражение стало первым в истории эскадренным столкновением паровых броненосных кораблей, хотя масштабы его вряд ли тянут на «полновесный» эскадренный бой. Тем не менее, сражение очень внимательно изучалось военными моряками во всем мире, прежде всего в России. Петербургское Адмиралтейство уже задумалось над возможностью войны с Японией, поскольку японо-китайский конфликт имел место в непосредственной близости от российских границ и прямо затрагивал интересы российского финансово-промышленного капитала.

Именно это и составляло главную задачу британской дальневосточной стратегии. Чтобы втянуть Россию в кровавую кашу, можно было и закрыть глаза на потопление чересчур прилежным учеником своего же парохода со своим же экипажем. С особенным удовольствием потирали руки британские политиканы по той причине, что возмущенная нота Японии, высказанная Россией при поддержке Франции и Германии по поводу Симоносекского договора, показавшего гигантские амбиции победителей, оставляла Англию со всеми ее интересами в тени. Конечно, сама по себе нота вряд ли была способна вразумить японцев, действовавших под лозунгом «Весь мир под японской крышей» и уже топтавшихся на Курилах, Сахалине и в Приморье, но в Желтое море решительно вошли соединенные военно-морские силы России, Франции и Германии, против которых японцы не были в состоянии выставить убедительных аргументов.

Российскую эскадру привел на Дальний Восток Степан Осипович Макаров, и привел он ее не откуда-нибудь, а из Средиземного моря. Приказом по флоту от 19 ноября 1894 г. он был назначен командующим эскадрой Средиземного моря вместо Авелана, ушедшего в Главный морской штаб. Эскадра на тот момент состояла из флагманского броненосца «Николай I», крейсера «Владимир Мономах», канонерских лодок «Кубанец», «Гремящий», «Отважный», «Револь» и крейсера-яхты «Полярная Звезда».

Эскадра Макарова, кроме крейсера-яхты, оставленной в Пирее, пришла в Тихий океан 18 апреля 1895 г. для присоединения к эскадре вице-адмирала С.П. Тыртова, стоявшей в Нагасаки. Макаров поступил под начальство Тыртова сперва как младший флагман, а затем как начальник штаба эскадры. Тыртов настолько подпал под влияние могучей личности Макарова, что фактически передал ему командование всеми тихоокеанскими силами.

Макаров никоим образом не был новичком в тихоокеанских водах. Полезно вспомнить, за что Макаров был произведен в контр-адмиралы.

29 сентября 1885 г. капитан 1-го ранга Макаров был назначен командиром парусно-винтового корвета «Витязь», на котором совершил кругосветное плавание. 25 апреля 1887 г. «Витязь» пришел в Иокогаму, где присоединился к эскадре вице-адмирала В.П. Шмидта. В составе эскадры «Витязь» посетил различные порты Японии и затем прибыл во Владивосток.

После этого в 1887 г. Макарову было поручено в самостоятельном, вне эскадры, плавании осмотреть и описать различные малопосещаемые порты на островах Тихого океана; на протяжении шести месяцев «Витязь» посетил 30 портов, подробно исследовал характер океанических течений Куро-Сио и Ойя-Сио и доставил обстоятельные сведения, имевшие исключительное значение на случай крейсерской войны. Тогда еще Япония не рассматривалась как вероятный противник на море, все эти операции имели целью противостояние Англии. После плавания и заходов в японские порты корвет вышел в обратный путь в Средиземное море, заходя по дороге в Гонконг, Камранг, Сайгон, Сингапур, Коломбо, Аден, Суэц. 22 марта 1889 г. «Витязь» прибыл в Пирей, произвел текущий ремонт и через Мальту, Алжир, Гибралтар, Кадикс, Шербург, Копенгаген вернулся в Кронштадт.

Описание проведенных во время плавания гидрологических работ, составленное Макаровым под общим названием «Витязь» и Тихий океан», состояло из двух громадных томов, было отмечено несколькими престижными премиями и стало настольной книгой по океанографии во всем мире.

Показательно, что первый том этого фундаментального труда завершается вопросом автора: «Мешает ли работа по изучению моря содержанию военных кораблей в боевой готовности?». В качестве ответа на этот вопрос Макаров приводит несколько примеров, убедительно доказывающих, что не мешает, а помогает.

«Военный моряк — прежде всего моряк! Иначе он плохой военный» — этот лозунг Макарова сопровождал все лучшее в нашем военном флоте на протяжении всей последующей истории. После возвращения «Витязь» участвовал в регулярном смотре, показавшем блистательную боеготовность корабля. 13 марта 1890 г. Макаров был произведен в контр-адмиралы с формулировкой: «за отличия по службе».

Присутствие таких убедительных аргументов, как броненосные силы трех стран, в качестве «довеска» к ноте протеста, не могло не убедить японцев, что их имперские аппетиты следует умерить. Япония, скрипя зубами, отказалась от Ляодунского полуострова (не забыв, впрочем, выторговать дополнительную контрибуцию), но с 1896 г. стала форсированным порядком готовиться к войне с Россией, рассматривая ее как главного противника.

Вся контрибуция была вложена японцами в строительство новых военных кораблей (главным образом на английских верфях) и в развертывание небывалой дотоле сухопутной армии.

А что же Англия? В Лондоне сначала пребывали в эйфории по поводу ловко завязанного узла противоречий на Дальнем Востоке, в который втянулись не только Россия и Франция, но и Германия. Вроде бы «средиземноморская проблема» отменно разрешилась.

Но немедленно вслед за этим британские политиканы ощутили беспокойство по поводу возможного ущемления своих интересов уже в этом регионе. Такова уж природа империалистического гадючника — никакое мирное сосуществование невозможно, либо ты пожираешь кого-то, либо кто-то пожирает тебя.

Первой проявила «гадючью инициативу» Германия, под шумок умыкнувшая у Китая полуостров Шаньдун с важным стратегическим портом Циндао. Под предлогом мести за гибель двух немецких католических священников-миссионеров, убитых разбушевавшейся толпой (а еще мы помним, что торпеда, выпущенная в английский пароход по команде Того, отправила на дно не только китайских военных и английских моряков, но и немецкого военного советника) кайзеровская эскадра вошла 14 ноября 1897 года в бухту Цзяочжоу у полуострова Шаньдун. Высадившийся десант занял порт. 6 марта 1898 года этот порт вместе с 50-километровой полосой вокруг залива был «сдан в аренду» Германии на 99 лет. Кроме того, ей было позволено построить две железные дороги и эксплуатировать месторождения угля на полуострове. Не правда ли, мало не покажется!

Конечно же, эта акция была предпринята не без ведома России, которая заключила в 1896 г. два соглашения с Японией о Корее, благодаря которым Россия получила право держать в Корее войска, осуществлять контроль за армией и финансами Кореи и вести лесоразработки в долине реки Ялу.

Летом 1897 г., когда кайзер Вильгельм гостил в Петергофе, он испросил согласия России, располагавшей правом стоянки своих кораблей в Циндао, на занятие гавани Киао-Чао, нужной для стоянки немецких судов, и получил таковое. Дескать, черт бы с ними, с этими немцами, пусть себе лезут на Шаньдун. Исполнение немцами своего намерения было, мягко говоря, не очень похоже на то, что было согласовано с Россией, но в свете успехов 1896 г. это поначалу показалось второстепенным обстоятельством.

Но Россия сама встала перед проблемой базирования военных кораблей в тихоокеанских водах. До 1895 г. наши корабли могли на основании соглашения от 1855 г. (фрегат «Аврора» под командой Ивана Изыльметьева старался не зря! А фрегат «Диана» ценой собственной гибели от стихии все же обеспечил возможность адмиралу Путятину заключить-таки договор с японцами, вошедший в историю как Симодский трактат) заходить в любой японский порт. Особенно популярен был среди российских моряков Нагасаки, где вблизи порта возник целый анклавный поселок. Круглый год к их услугам были все удобства, вплоть до «временных жен» на период стоянки корабля в порту. В этом «анклаве» звучала почти исключительно русская речь.

Все бы хорошо — но только при условии, что пребывание наших кораблей не является средством давления на японские имперские амбиции. После 1895 г. ситуация в корне изменилась. Япония стала смотреть на Россию как на «врага № 1». Необходим был незамерзающий порт, независимый от Японии.

Перед глазами был пример Германии. Но если бы дело было только в германских поползновениях!

В ноябре 1897 г. от русского посланника в Китае А.И. Павлова стали поступать тревожные сведения об активизации действий английского флота. Одно из судов «владычицы морей» (канонерская лодка «Дафнэ») посетило Порт-Артур. В России возникло беспокойство по поводу того, что Англия намеревается по примеру Германии захватить Порт-Артур.

29 ноября 1897 г. новый начальник эскадры Тихого океана контр-адмирал Ф.В. Дубасов получил приказ на основании уже полученного разрешения китайского правительства направить отряд из трёх кораблей в Порт-Артур и не допустить возможного захвата его англичанами. Отряд кораблей под командой контр-адмирала М.А. Реунова в составе крейсеров «Адмирал Нахимов» и «Адмирал Корнилов» и канонерской лодки «Отважный» 3 декабря 1897 г. бросил якорь на внешнем рейде крепости и остался там зимовать. Второй отряд в составе крейсера «Дмитрий Донской» и канонерских лодок «Сивуч» и «Гремящий», занял рейд города Талиенван (кит. Да-лянь-вань).

17 декабря 1897 г. два английских крейсера прибыли на внешний рейд Порт-Артура, но китайцы запретили им вход в гавань. Игнорируя запрет (как же, эти «желтые обезьяны» смеют что-то запрещать владычице морей!), английский флагман зашел на внутренний рейд, где стояли три русских военных корабля. Три часа (!) командир английского отряда играл на нервах русских моряков, затем покинул порт. 18 декабря 1897 г. английская эскадра бросила якорь в Чемульпо.

Дурной пример, как известно, заразителен. 26 января 1898 г. эскадра Тихого океана под флагом контр-адмирала Ф.В. Дубасова почти в полном составе собралась на рейде Порт-Артура. По приказу из Петербурга Дубасов имел задачу осмотреть Порт-Артур на предмет военно-морской базы и дать своё заключение. 2 марта Дубасов сообщил своё отрицательное мнение, аргументированное практическими неудобствами и стратегической непригодностью этой базы. Но отказ от Порт-Артура никак не входил в планы политического руководства России.

На двусторонних переговорах 1897–1898 г.г. о предоставлении Китаю денежного займа Россия выдвинула требование аренды южной части Ляодунского полуострова (Квантуна) и проведения железнодорожной ветки от трассы КВЖД (от Харбина до Порт-Артура). Китай, остро нуждавшийся в деньгах для выплаты контрибуции Японии, вначале не пошёл на столь невыгодную сделку.

Возникла очень своеобразная ситуация: с Китая уже вроде и так содрали дополнительную контрибуцию, отказавшись от Ляодуна, причем отстояла Ляодун для Китая Россия. Теперь же Россия, соглашаясь помочь выплатить ту самую контрибуцию, требует Ляодун себе. Вроде бы: «Я твою землицу у чертовых макак отбил, но ты, паря, губки не раскатывай. Отбил-то я землицу для себя!»

Китай обиделся и задумался — «Ну и благодетель на мою голову!» Тогда в борьбу за заем вступила Англия (джентльмены и тут своего не упустят!). 17 февраля 1898 г. Китай оформил заем у англо-германского Гонконг-Шанхайского банка, после чего внимание Англии к Порт-Артуру якобы ослабло. Британские «благодетели» (а вместе с ними и германские — ну, прямо супер-гадючник!) изо всех сил обостряли противоречия теперь уже между Россией и Китаем. И своего добились — 24 февраля 1898 г. на совещании у великого князя Алексея Александровича было принято окончательное решение об аренде Квантуна.

Китай однако, затягивал переговоры по уступке полуострова. В связи с этим в распоряжение контр-адмирала Дубасова был направлен десант для занятия Квантуна силой. Высадка десанта намечалась на 15 марта, но уже 11 марта А.И. Павлову удалось добиться уступки мирным путём.

15 марта в Пекине стороны подписали русско-китайскую конвенцию, согласно которой территория Квантунского полуострова с прилегающими островами передавалась России в аренду на 25 лет. Конвенция закрепляла за Россией приобретение портов Порт-Артур и Талиенван и давала право на строительство южной ветви КВЖД — Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМЖД) от Харбина к Порт-Артуру.

Само собой, у Японии на эту конвенцию разрешения спросить забыли, что вызвало в правящих кругах последней настоящий антироссийский взрыв. Для успокоения Японии с ней было подписано 28 апреля 1898 года новое соглашение по вопросу Кореи, по которому из Сеула отзывались русские финансовые и военные советники, а японский капитал получал возможность широкой промышленной и торговой экспансии.

Здесь-то и высунулась (опять!) Англия с ревностным «блюдением» своих шкурных интересов. Как же — у ослабевшего Китая умыкают один кусок за другим, а Великую Британию ни о чем не спрашивают! Не опоздать бы к дележке пирога. Якобы в качестве «ответного шага» на аренду Россией Порт-Артура британская эскадра заняла 3 апреля 1898 года покинутый японцами Вэй-Хай-Вэй, — это всего лишь немногим более 50 миль от Порт-Артура! — получив 1 июля право «аренды» (до момента окончания российской аренды Артура), а 9 июня добилась получения на 99 лет полуострова Цзюлун (район Гонконга). Почти одновременно, 10 апреля 1898 года, Франция взяла в «аренду» на 99 лет бухту Гуанчжоу на побережье провинции Гуандун.

Вскоре великие державы разделили значительную часть Китая на сферы влияния. Сфера Великобритании включала в себя долину реки Янцзы, а также оттяпанную у французов провинцию Гуандун (с Кантоном), российская — Маньчжурию, немецкая — провинцию Шаньдун, французская — провинцию Юньнань и остров Хайнань, японская — Корею и расположенную напротив Формозы (теперешнего Тайваня) провинцию Фуцзянь.

Правда, провинция Фуцзянь не могла считаться сферой влияния Японии в том же смысле, что и «сферы влияния» европейских стран (те хозяйничали на территории Китая почище, чем у себя дома), а японцы всего лишь заручились обязательством Китая не допускать в Фуцзянь никаких «третьих стран», чтобы не возникало «трамплина» для броска на Формозу. Так что указанная провинция скорее представляла собой «зону жизненных интересов» Японии. Но разве китайцам от этого было легче? Жадный самурайский рот деловито пережевывал Формозу и растил зубы для новых приобретений.

Вокруг Порт-Артура тоже усиленно шныряли английские корабли, но, обосновавшись в Вэй-Хай-Вэе, британцы «пришипились». Так сказать, возьми, убоже, что мне негоже — Порт-Артур в качестве военно-морской базы имел кучу принципиальных недостатков, в полной мере проявивших себя в будущей русско-японской войне. Достоинство одно — незамерзающий порт, единственный на Тихоокеанском побережье России.

Ситуация сложилась, конечно, весьма «пикантная», обозванная польским историком Юзефом Дискантом как «дальневосточный котел ведьм». Китай поделили между собой чуть ли не все «великие державы», оттяпав вроде бы «кровную» военную добычу у Японии. Наилучшие условия для содержания военных кораблей были, безусловно, в Вэй-Хай-Вэе, основной базе китайского флота во время войны 1894-95 гг. Весьма удобным гнездышком был «арендованный» Германией порт Циндао.

По сравнению с ними каменистый и мелководный Порт-Артур, не имевший дока для ремонта больших кораблей и допускавший выход броненосцев на внешний рейд только во время прилива, не представлял особой ценности как военно-морская база. К тому же внутренняя гавань Порт-Артура полностью простреливалась из орудий как с моря (перекидным огнем через Ляотешань), так и с суши, при установке пушек на окрестных высотах. Это отмечал в своем заключении контр-адмирал Дубасов, и это пришлось в будущем в полной мере испытать на себе нашим героическим защитникам Порт-Артура в 1904 г.

Итак, при разделе Китая под носом у Японии поживились все европейские хищники, оторвав себе жирные куски каждый. России при этом «досталось то, что осталось». Но почему-то в глазах «обиженной» Японии виноватой во всем оказалась Россия!

Надо ли говорить, что стравливать Японию с Россией было выгодно всем без исключения «великим державам»?

Ну, насчет Англии все вроде бы ясно.

Германии было выгодно прежде любой ценой убрать российский флот из атлантических вод, поскольку пангерманизм молодого кайзера Вильгельма II подразумевал, прежде всего, дальнейшее укрепление позиций Германии в Европе. Неминуемы были грядущие конфликты с Англией и Францией. Но Россия уже была союзником Франции, а с учетом англо-французских соглашений этот союз вполне мог стать тройственным, как впоследствии и произошло. Флот «Цур зее» (Флот Открытого моря), еще предстояло создать, но уже явился свой, германский гигант военно-морской мысли, вполне достойный сыграть на море для Германии роль, которую сыграл на суше Бисмарк — Альфред фон Тирпиц.

Тирпиц был ровесником нашего Степана Осиповича Макарова. В их биографиях много сходного — Тирпиц родился в семье скромного прусского чиновника, в 16 лет поступил на флот, в 1889–1890 гг. командовал кораблями в Средиземном море, затем руководил сначала штабом Балтийского флота, а с 1892 г. — штабом Верховного командования. К 1895 г. дослужился до чина контр-адмирала. Как и Макаров, он получил назначение на Дальний Восток, где в 1896 г. принял под командование соединение крейсеров. Между прочим, разработчиком операции по захвату Циндао был именно Тирпиц.

Тирпиц заслужил репутацию человека выдающегося ума и незаурядных инженерных способностей. Особенное значение он придавал развитию торпедных вооружений. При всем том он отличался мягкостью, любезностью и скромностью — то есть никак не напоминал типичного пруссака, который, по его же словам, «всегда выглядит так, словно только что проглотил шомпол своего ружья». Современных ему политических вождей (не называя имен, но явно подразумевая в первую очередь августейшего кайзера) он характеризовал так: «Неисправимые политические фантазеры; их всегда бросает из одной крайности в другую: они то боятся власти, то упиваются ею».

Проходя службу на Дальнем Востоке, в самой сердцевине «котла ведьм», Тирпиц неустанно бомбардировал Главный морской штаб докладными записками, в которых обосновывал необходимость для Германии иметь сильный военно-морской флот. «Если мы намерены выйти в мир и укрепить наши торговые позиции с помощью моря, — доказывал адмирал, — и не позаботимся одновременно о создании достаточно мощного флота, постройка наша будет весьма непрочной». Записки Тирпица стали предметом обсуждений на самом высоком уровне и были вполне созвучны с утверждениями самого кайзера («Трезубец Нептуна должен быть в наших руках!»), а также министра иностранных дел Бернгарда фон Бюлова («В наступающем веке Германия станет либо молотом, либо наковальней»).

К 1897 г. флот Германии по своему потенциалу значительно уступал и Англии, и Франции, и России. Читая записки Тирпица, кайзер преисполнился решимости изменить такое положение дел. Тирпиц был отозван с Дальнего Востока и назначен на должность статс-секретаря по военно-морским делам. Новый статс-секретарь принялся за работу с ошеломляющей энергией, и уже в декабре 1897 г. рейхстаг принял разработанную им программу модернизации ВМС. Эта программа предусматривала удвоение численности военного флота в течение не более семи лет. Принятая программа начала незамедлительно выполняться, но неутомимый Тирпиц уже разработал новый, еще более решительный, план, предусматривавший, кроме ускорения темпов ввода в строй новых кораблей, еще и создание мощной инфраструктуры в виде доков, новых гаваней и портов, увеличение сети учебных заведений для подготовки личного состава флота. И этот план был одобрен рейхстагом, хотя не без серьезных дебатов, в январе 1900 г.

Нельзя не отметить открытие в 1895 г. Кильского канала, сократившего путь из Балтийского в Северное море с 700 миль до 61 мили. Стратегическое значение Кильского канала было просто потрясающим — Германия фактически удвоила мощь своего флота, поскольку могла перебрасывать корабли из одного моря в другое за считанные часы. Надо ли говорить, что, несмотря на дальновидность Тирпица, постоянно заботившегося о достаточно высокой степени секретности принятых по его инициативе программ, кайзер и его окружение никак не могли удержаться от хвастовства успехами Германии в наращивании мощи ВМС.

Одно только торчало занозой в самом чувствительном месте у августейших германских особ — российский Балтийский флот. Наличие могучего флота России на Балтике все время заставляло германских стратегов думать о войне на два фронта не только на суше, но и на море — и даже Кильский канал не мог быть здесь палочкой-выручалочкой.

Как мы помним, Бисмарк решительно воспротивился планам Мольтке, предусматривавшим войну на два фронта. Тирпиц, будучи прямым учеником Бисмарка в политике, занимал весьма сходную позицию, всячески предостерегая против конфронтации с Россией.

Он с крайним неодобрением встретил охлаждение отношений между Россией и Германией из-за строительства железной дороги Берлин-Багдад в 1890 г., будучи уверен, что именно глупая политика кайзера привела к заключению франко-русского союза 1893 г. Несмотря на явно антигерманскую направленность этого союза, Тирпиц считал, что дружественный потенциал в отношениях между Россией и Германией ни в коем случае не исчерпан, и сближение между немцами и русскими — дело не только субъективной доброй воли, но и объективной необходимости.

Тирпиц в своих стратегических наметках пошел дальше Бисмарка, рассматривая возможность заключения военно-морского союза с Россией против Англии. В его планах фигурировала возможность прохода российских военных кораблей через Кильский канал для совместных действий против Англии в непосредственной близости от английского побережья. Подобных планов не строил никто со времен Непобедимой Армады! Соединенные силы Германии и России в соответствии с планами Тирпица могли превзойти английские не где-нибудь на краю света, а в водах самой метрополии. Куда там «средиземноморская проблема»! Перед флотом Ее Величества замаячила жуткая перспектива «проблемы Северного моря». Пророссийскую ориентацию Тирпиц сохранил на протяжении всей жизни.

Но! К счастью для англичан, германскую внешнюю политику направлял не Тирпиц, а кайзер. Вильгельм II мечтал поразить сначала свою обожаемую двоюродную бабушку королеву Викторию, а потом и своего любимого дядюшку короля Эдуарда в самое сердце, осуществляя не дальновидную политику Тирпица, а собственные пангерманистские фантазии. Поэтому генеральной линией военно-морской политики Германии в это время стало устранение российского флота с Балтики.

Дальневосточный «котел ведьм» был для кайзера как нельзя кстати. Всячески поддерживая российскую экспансию на Дальнем Востоке, Германия с восторгом отмечала как свой успех каждый русский корабль, появлявшийся в тихоокеанских водах. Наверно, в это время нельзя было найти более близких друзей и обожающих друг друга родственников, чем кайзер Вильгельм и его кузен Николай II.

Невероятно, но факт — проводя антианглийскую политику, Германия якобы старательно помогала России, но на самом деле изо всех сил толкала Россию в кровавую кашу, т. е. делала, в сущности, то же, что и Англия. Тут уж в полном смысле справедлива русская народная поговорка: избавь меня, боже, от таких друзей, а от врагов я как-нибудь и сам избавлюсь!

Франция — еще один «друг» и союзник, закрепленный договором от 1893 г. Уж здесь-то мы вроде бы должны были рассчитывать на подлинное «чувство локтя», ведь Франция была нам обязана, в сущности, сохранением своей государственной независимости. Но ведь Франция была не только нашим, но и английским союзником! В столкновениях имперских амбиций французы постоянно вынуждены были уступать англичанам — британцы только тогда помнили о договорных обязательствах, когда им необходимо было закрепить свою гегемонию.

Какую огромную свинью подложили англичане французам с Суэцким каналом, мы помним. Пришлось гордым галлам это проглотить. На Дальнем Востоке — в «котле ведьм» — они, как мы помним, бесцеремонно умыкнули у французов целую провинцию Гуанчжоу с важным портом Кантон. И это французы стерпели. Но если бы только это! Решая «средиземноморскую проблему», англичане не только «прихватизировали» Суэцкий канал и ловко переправили на Дальний Восток практически все военно-морские силы России, но и загнали французов так далеко вглубь Африки, что тем впору было спасаться где-нибудь на вершине Килиманджаро. Для этого англичане использовали события в Судане.

Борьба против империалистической экспансии в Судане шла с 1881 г., когда под религиозными лозунгами «борьбы с неверными», в качестве которых рассматривались прежде всего англичане, но также и «примкнувшие» к ним египтяне и турки, развернулось широкое движение за независимость, наивысшим успехом которого стало провозглашение в 1885 г. независимого феодально-теократического государства в Судане. Независимый Судан просуществовал 10 лет, после чего английский парламент принял решение о «возобновлении активной политики» в этом районе. «Активная политика», по британскому обыкновению, велась не от своего имени, а от имени Египта. Это значит, что в качестве «пушечного мяса» использовалась египетская армия, и расходы в основном оплачивались из египетского кармана. Общее руководство всеми военными операциями было возложено на генерала Герберта Китченера, формально «поступившего на службу» к египетскому правительству.

Китченер, избрав в качестве основной стратегии продвижение вверх по течению Нила и используя в полной мере все технические достижения, к сентябрю 1898 г. завершил завоевание Судана и вроде бы мог считать свою миссию оконченной.

Неожиданно было получено тревожное известие о появлении в 400 милях южнее Хартума неизвестных туземных формирований во главе с офицерами-европейцами. Китченер немедленно погрузился всеми наличными силами на приданные ему корабли «нильской флотилии» (4 канонерки и пароход, волочащие на буксирах десантные баржи), и отправился выяснять, кто это осмелился перейти ему дорогу.

19 сентября англичане увидели с борта канонерок французский флаг, развевающийся над фортом Фашода. Это были 120 африканцев и 8 французов под командованием капитана Жана Маршана, проделавших марш-бросок из Сенегала. Последовали переговоры между Маршаном и Китченером, которые довольно трудно назвать дипломатическими, поскольку они мало соответствовали правилам этикета. Предмет переговоров, был, разумеется, традиционным — англичане бесцеремонно потребовали убраться вон, а французы апеллировали к тому, что форт Фашода никоим образом не принадлежит британской империи, и они не видят никаких законных оснований для удовлетворения их требования.

Переговоры несколько затянулись, поскольку Китченер, несмотря на всю спесь, не решался так вот прямо открыть по французам огонь, — все ж таки союзники, зачем устраивать такой большой скандал, а французы рассчитывали на поддержку из Парижа. Кроме того, все-таки пушки были не только на английских канонерках, но и во французском форте.

Наконец, 11 декабря над фортом взвился египетский (читай — английский) флаг, хотя французы изо всех сил оттягивали свою эвакуацию. Куда денешься — добрые и ласковые союзнички во главе с крайне обходительным и деликатным джентльменом лордом Гербертом Китченером имели подавляющее превосходство в силах.

Этот инцидент вызвал настоящую бурю возмущения во Франции. Национальная гордость была глубоко уязвлена. Доколе?!! — этот крик повторялся во всех газетах и на площадях. Одно время казалось, что верховья Нила для французов значат больше, чем Эльзас и Лотарингия. Самые горячие головы требовали начать войну. Министр иностранных дел Французской республики Делькассе пытался заручиться поддержкой России и даже Германии, чтобы разрешить «фашодский кризис» дипломатическими мерами. Обе попытки успеха не имели. Но не потому, что задираться с Англией из-за какого-то форта Фашода никто не пожелал.

Министр иностранных дел России Н.М. Муравьев, не колеблясь, ответил, что «в данном случае, как и во всех вопросах, касающихся Египта, императорское правительство готово идти вместе с Францией и согласовывать свою позицию с французской».

Такая позиция России вполне соответствовала как ее союзническим обязательствам, так и собственным интересам в Египте, где она стремилась не допустить монопольного хозяйничанья Англии и не давать последней возможности закрыть по своему желанию Суэцкий канал. В октябре 1898 г., во время посещения Муравьевым Парижа, вопрос подвергся дальнейшему обсуждению. Президент Фор заявил ему, что Англия в Африке такой же враг Франции, каким она является для России на Дальнем Востоке, и «мы должны руководствоваться этим сознанием в нашей политике». После этого Муравьев ожидал, что Делькассе будет просить его о поддержке в переговорах с Англией. Однако такой просьбы не последовало. Французский министр оптимистически оценил ход переговоров с Лондоном и выразил надежду, что спор скоро разрешится полюбовно. Вследствие этого он не хотел бы ставить вопрос о Фашоде как проблему общеевропейского значения, требующего поддержки со стороны России, а предпочитал придать ему «чисто колониальный характер».

Как видно, встретив решительную поддержку России, французы забеспокоились, как бы в случае успеха в переговорах с Англией не пришлось чем-то делиться с русскими, например, допускать в долину Нила русские войска. И были за это сурово наказаны: англичане решительно отказались идти на какие бы то ни было уступки. Роберт Солсбери надменно заявил: «Мы претендуем на Судан по праву завоевания, потому что это самый простой и действенный метод». Решающими доводами Англии были Средиземноморский флот и армия Китченера.

Вот где сыграла свою роль «дальневосточная кухня» — англичане вполне могли позволить себе крайнюю степень хамства по отношению к союзнику, поскольку главные силы флотов Франции, России и Германии находились далеко — на Тихом океане. Под диктовку Солсбери 21 марта 1899 г. было заключено соглашение, полностью удалявшее французов из долины Нила. Франция отказалась от притязаний на Фашоду, а Китченеру было пожаловано пэрство.

А ведь позиция России не ограничивалась дипломатическими реверансами. Почти одновременно с Муравьевым в Париже находился с визитом военный министр А.Н. Куропаткин, который был принят президентом Фором, встречался с военным министром Шануаном и начальником Генерального штаба Ренуаром. Все эти деятели ставили перед ним вопрос о желательности уточнить и дополнить военную конвенцию 1893 г. Речь шла не только о Германии, но и, что вполне естественно в той обстановке, об Англии. Куропаткин проникся сознанием важности этой идеи и поддержал инициативу Делькассе о подтверждении и конкретизации условий союза. Военный министр России счел также необходимым ответить вооруженной демонстрацией на сосредоточение английских сил у берегов Китая и вызывающие британские действия в Африке. 24 ноября 1898 г. он представил царю доклад о мерах по приведению в состояние боевой готовности войск Туркестанского и Приамурского округов, Закаспийской области и Квантунского полуострова. Николай II «вполне одобрил» предлагаемые мероприятия, сочтя «некоторые видимые приготовления» совсем не бесполезными ввиду «дерзких» вооружений Англии. О предпринятых шагах Куропаткин сообщил не только Муравьеву, но и французскому атташе Мулену. Последний хотя и был доволен, но не преминул выразить мнение, что лучшим способом давления на Англию явилась бы постройка железной дороги Оренбург-Ташкент, которая соединила бы центр России с Закаспийской линией и позволила бы максимально быстро перебрасывать русские войска к границам Индии. Проект строительства такой дороги обсуждался самим российским правительством. Его осуществление упиралось в недостаток финансовых средств. Займы думали получить у заинтересованной Франции. Ходатайствуя об этом, царь обещал французскому послу Монтебелло держать вопрос о сооружении этой линии под своим личным контролем.

Конец ознакомительного фрагмента.