Железный Феникс

Григорий Максимов

Испания, вторая половина XIII столетия. Иберийская земля продолжает истекать кровью от войн Реконкисты. На кастильском престоле Альфонсо X Мудрый – первый король-просветитель, но и ему рано вкладывать меч в ножны. Америго, молодому кастильскому рыцарю, предстоит пройти все беды и перипетии, выпавшие на его судьбу и на его время.

© Григорий Максимов, 2021

ISBN 978-5-0055-0996-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Под звон мечей и кастаньет…

Глава 1

Стояла ночь, до рассвета оставалось ещё часа два, когда, очнувшись от недолгого тревожного сна, Мария де Веласко сеньора Бривьеска, встала с постели и, держась за голову, присела на край своей огромной, укрытой балдахином кровати.

Царящую тьму едва рассеивал крохотный огонёк лучины. Зябко и неуютно было в одиноких покоях, находящихся в самом нутре донжона, — центральной крепости замка. Трудно было, находясь в таком помещении, сказать наверняка, который час. А каменные стены, хоть и обложенные звериными шкурами и обитые расшитыми гобеленами, всегда, независимо от времени года, сохраняли сырой холод и зачастую покрывались инеем. Только благодаря выложенному в стене камину комната сохраняла вполне сносную для жизни температуру. Во многом роскошная дамская спальня скорее походила на темницу, каменный мешок, холодный, погружённый в кромешный мрак, с обитой железом дубовой дверью.

Но таковыми были большинство помещений в суровом феодальном замке, — сооружении, созданном в первую очередь для военных целей, для отражения вражеских атак и выдерживания долгих осад, и, конечно же, архитекторы и каменотёсы, возводившие подобные твердыни, мало заботились об удобствах их постоянных обитателей. Тем более, что замок Фриас, центральная твердыня владений рода Веласко, возводился в XII столетии, времени буйном и воинственном.

В ту пору человек, рождённый за Пиренеями, был обречён, едва окрепнув и научившись держаться в седле, почти сразу же умереть от голода и болезней, либо пасть в бою с мусульманами, освобождая родную землю от мавританских захватчиков, которые, впрочем, давно уже считали эту землю своей.

Многие христиане, приняв власть халифов, отличавшихся достаточной веротерпимостью, стали мосарабами, приняв язык завоевателей, их законы, обычаи, нравы, привычки в одежде, пище и остальном быте, сохранив при этом лишь верность католическому христианству. И зачастую иностранец, оказавшийся в Испании, не мог сказать наверняка, кто перед ним — мавр-мусульманин или же христианин. Хотя сохранять веру христианам разрешалось только при уплате особого налога-джизьи. Также среди покорённых было много и мувалладов — бывших христиан, принявших ислам, чтобы избавиться от джизьи и хоть как-то облегчить притеснения.

Примечательно, в свою очередь, и то, что испанские мусульмане-мавры переняли у покорённых христиан некоторые привычки, противные их религии, как то: обычай пить вино. Отчего сами же и пострадали, когда после распада Кордовского халифата* власть в Аль-Андалусе, мусульманской Испании, перешла к северо-африканским династиям Альморавидов*, а затем к свергнувшим их Альмохадам*. Суровые воины пустыни, облачённые в чёрные одежды, фанатично преданные исконному духу Корана, Альморавиды смеялись над испанскими маврами, всячески упрекая их в изнеженности, излишней любви к роскоши и женщинам, и, конечно же, не могли простить им их привычку пить вино, которое те пили наравне с христианами.

Но были христиане, так и не смирившиеся с властью халифов и эмиров. Королевство Астурия, укрытое хребтом Кантабрийских гор, стало центром сопротивления, и в 718 году астурийский король Пелайо разбил мавров в битве при Кавадонге*, положив начало Реконкисте*.

Те несколько часов сна вовсе не дали отдохнуть. Проведя весь вчерашний день в торжественном приёме высоких гостей, сеньора, еле волоча ноги, сразу же после ужина направилась в спальню, желая поскорее уснуть и забыться. Но сон был беспокойным, всю ночь снилась какая-то отвратительная непонятная мерзость, то и дело она просыпалась и потом снова не могла долго уснуть.

Проснувшись в очередной раз, донна Мария первым делом прислушалась.

Обычно сигналом к тому, что наступило утро и пора вставать, был шум, поднимаемый в коридорах разношёрстной прислугой. А шум этот начинался ровно тогда, когда просыпался её муж Франциско де Веласко, сеньор Бривьеска. Именно тогда, и не секундой раньше. Когда сеньор поднимался с постели, первым делом он, позвонив в колокольчик, давал знак своему первому оруженосцу, вернее, его слуге, и после этого оруженосец, приободрив задремавших караульных, несших службу всю ночь, вопя во всё горло и также звоня в колокольчик, будил остальных.

Но было тихо. Значит, супруг ещё спал. Встав с кровати, донна Мария подошла к вилке, взяла свежую лучину и поднесла её к камину, где ещё тлели угли. Раздув небольшое пламя, она подожгла одну и вставила её между вилок. Затем, взяв с кровати одеяло, она завернулась в него и, подбросив в камин свежее полено, стала разводить огонь, чтобы немного согреться. Сразу же появилась мысль выругать служанку, должную всю ночь следить за камином. Ведь высокородной аристократке не пристало мёрзнуть всю ночь, а потом ещё пыхтеть, пытаясь его разжечь. Но донна Мария не была жестокой хозяйкой, готовой наказывать всех и вся за малейшую провинность. Kак только в камине вновь запылал огонь, эта неприятность сразу была забыта. Плохая ночь давала о себе знать, и сеньора, сидя на стуле, то и дело клевала носом.

Сидеть и ждать, когда проснётся муж и разбудит всех остальных, ей не хотелось. К тому же, дон Франциско вчера допоздна засиделся с гостями и сегодня наверняка может проспать приму. Сама же она решила, что четвёртого апреля, в день святого Исидора Севильского, стоит непременно посетить службу первого часа, и сделать это непременно с детьми.

Отперев тяжёлую дверь своей спальни, сеньора крикнула ближайшему караульному, чтобы тот позвал служанок. Но стражник возразил ей, что не имеет права отлучаться с поста, если только не по приказу начальника караула или же самого дона Франциско. Мария попыталась ему приказать, но здоровенный детина, облачённый в грубые стёганые доспехи, не сдвинулся с места. Ей оставалось лишь рассерженно топнуть ногой.

Озираясь по сторонам, она думала, как быть дальше. Ведь не могла же сеньора выйти из спальни, будучи не одетой. А одеться и привести себя в порядок она могла только при помощи своих прислужниц, без которых не могла обойтись, как муж не обходился без своих оруженосцев. В этот момент она окончательно решила их отругать.

Но не успела рассерженная сеньора захлопнуть тяжёлую дверь, как в коридоре послышались лёгкие семенящие шаги. Она сразу же узнала Сандриту, которая и должна была поддерживать огонь в камине и приглядывать ночью за своей госпожой.

Увидев служанку, она стала в дверях, нахмурив свои красивые тонкие брови.

— Сандрита? Сандрита, это ты? — с нескрываемым гневом крикнула госпожа.

— Да, сеньора! Это я, — ответила девица.

Видя, что госпожа явно не в духе, Сандрита потупила взгляд и виновато опустила голову.

— Где тебя носит? Почему твоей госпоже приходиться кричать во всё горло, в то время, когда ты обязана быть рядом?!

Служанка хотела было сказать в своё оправдание, что дон Франциско ещё спит, и никто не давал команды к подъёму. Но тут же, вспомнив про камин, огонь в котором она обязана была поддерживать, ещё ниже понурила голову, и на её белых щеках выступил красноватый румянец.

— Я тебя спрашиваю?! — надменным тоном сказала сеньора.

Сандрита так и стояла, виновато опустив голову в пол и не решаясь вымолвить слово. В её собственном доме мать наказывала служанок и за более мелкие провинности. Испуганная девушка стояла в оцепенении.

Но, обратив внимание на стоящего в коридоре стража, который являлся невольным свидетелем происходящего, сеньора умолкла и, открыв дверь пошире, жестом приказала служанке войти в спальню. Сандрита тут же повиновалась. Ожидая новой порции поучений, она молча замерла посреди тёмной опочивальни. Сеньора же с минуту стояла молча, укоризненно глядя на прислужницу, но затем сразу же сменила гнев на милость.

— Сандрита, немедленно позови Ураку, Сильвию и кого-нибудь ещё из своих помощниц. Нам нужно немедленно одеваться. И ещё предупреди кормилицу донну Изабеллу, чтобы она разбудила Марту и Америго, да одела их получше, как подобает на праздник, — сказала она.

— Будет исполнено, сеньора, — ответила служанка и, отвесив низкий поклон, поспешила удалиться.

— И поторопись! Я хочу успеть к приме.

— Да, сеньора.

Сандрита ушла. Сама же хозяйка, тяжело вздохнув, присела на дубовый стул и, откинувшись на высокую спинку, закрыла глаза, чтобы подремать.

Но не прошло и пяти минут, как тяжёлые дубовые двери вновь отворились, и спальню наполнила компания девиц-прислужниц. Перед госпожой поставили два ушата с водой, один — с холодной, другой — с тёплой, несколько вешалок с платьями и головными уборами, а на столе появился небольшой сундучок, доверху наполненный драгоценностями.

Над убранством сеньоры трудилось сразу несколько служанок, которым, в свою очередь, помогали их собственные помощницы. Две девушки умывали водой руки и лицо госпожи, трое расчёсывали и укладывали её длинные, спускающиеся до пояса волосы. Остальные примеряли платье и подходящие к нему уборы на голову, грудь и руки.

Обычно процедура одевания госпожи занимала около часа и напоминала торжественную церемонию. Но в этот раз сеньора хотела успеть к литургии первого часа и всячески торопила своих прислужниц.

Из своей спальни Мария де Веласко, сеньора Бривьеска, выходила во всём блистательном великолепии. Необычайно красивая от природы, со светлым лицом, с прекрасно сложенным телом, Мария де Веласко входила в число первых красавиц королевства Кастилии и Леона. А шикарные дорогие наряды, своей роскошью и помпезностью равнявшиеся королевским, в несколько раз усиливали её красоту. Когда в ранней юности Мария, дочь знатного провансальского вельможи, владевшего огромными имениями в Ницце и Провансе, выходила замуж, семья выдала её практически без приданого, ибо какое-либо приданое к такой красоте было излишним.

Этим утром сеньора выбрала для себя наряд из белого, красного и золотого. Поверх белоснежной рубашки, обрамлённой шёлком, отделанным золотыми нитями, была надета бриаль — длинная туника ярко-красного цвета, ниспадающая до самой земли. Бриаль плотно прилегала к телу, была широко открытой на уровне рук, плеч и груди, а на животе стянута позолоченным поясом с драгоценными камнями. Сверху на неё одевалась пеллот, вторая туника, с широкими рукавами и большим декольте. Завершала наряд элегантная накидка капа, наброшенная на одно плечо, с отверстием для левой руки. Ноги были обуты в высокие кожаные сапоги с длинными закрученными носками. Голову же венчала корона, из которой выходили вверх две высокие шпильки, с наброшенной поверх них полупрозрачной вуалью, свисавшей вниз и обвёрнутой вокруг подбородка. Руки были убраны в золотые браслеты и перстни с камнями.

Выйдя из своей спальни и пройдя через длинный полутёмный коридор, сеньора остановилась возле узкого окна-амбразуры, из которого можно было разглядеть церковь и внутренний двор.

На улице уже рассвело. И из-за зубчатой крепостной стены готов уже был показаться солнечный диск.

Прильнув поближе к окну, сеньора попыталась разглядеть церковь и то, что происходит возле неё. Перед папертью она заметила нескольких церковных служек, а также господина Диего Лопеса де Гаро с ближайшей прислугой. Это означало, что прима вот-вот начнётся, и ей следует поторопиться.

— Сандрита, ты предупредила донну Изабеллу? — ещё раз она обратилась к служанке.

— Да, конечно, сеньора, — смиренно ответила девушка. — Она уже ждёт вас вместе с Америго и Мартой. Позволите вас проводить?

— Да, пожалуй, — ответила та и направилась дальше по узкому коридору туда, где находились спальня и комната её детей.

Домина подошла к комнате, в которую обычно по утрам няньки приводили четырёхлетнего Америго и двухлетнюю Марту. Из-за дубовой двери слышались их недовольные голоса и плач дочери. Используя увесистый рубиновый перстень, она постучала в дверь. По ту сторону послышались шаги и звук отпирающегося засова. На пороге стояла престарелая кормилица, которая наверняка нянчила ещё самого дона Франциско.

— А вот и мама пришла! — в один голос сказали сразу несколько нянек, успокаивающих малютку.

Сеньора вошла в комнату.

— Мама! Мама! — закричал Америго. — Почему нас так рано разбудили?! Я ещё спать хочу. Марта вон плачет.

— Успокойся, — холодно ответила она сыну.

— Донна Мария, ради святой Касильды, возьмите дочку на руки, — попросила кормилица, — может, у вас на руках она успокоится.

— Давайте, — ответила сеньора и подошла к ней, чтобы взять маленькую дочь на руки.

— Иди к маме. Успокойся. Вот и мама пришла, — приговаривала донна Изабелла, передавая дочку хозяйке.

— Опять нас разбудили к первому часу! — негодовал Америго. И потянул мать за тёмно-вишнёвую накидку.

— Америго, веди себя прилично! — бросила она сыну, укачивая на руках дочь. — Ты забыл, что сегодня великий праздник?! Святой Исидор. Нужно обязательно сходить к приме!

— Но ведь отец ещё спит! И наверняка к первому часу не поспеет!

— Отец наверняка почти всю ночь просидел с доном Диего, травя байки за кружкой вина. К тому же они обещали устроить сегодня турнир. И поэтому им тем более следует хорошо выспаться. Так что отец наверняка проснётся не раньше, чем к завтраку, — ответила донна Мария и, схватив сына за руку, потянула его к двери.

Недовольно надув губы, малыш повиновался и пошёл вслед за матерью.

Морозный воздух весеннего утра бодрил и прогонял последние остатки сна.

Проходя через внутренний двор замка, сеньора видела как разномастные слуги, пажи и оруженосцы озабоченно снуют взад-вперёд, расчищая и подготавливая сцену, на которой должны были развернуться турнирные действа. Какое-то еле заметное, смутное чувство закралось вдруг внутрь, а сердце тревожно заколотилось.

Простояв с минуту подле шатра, рядом с которым красовались щиты с гербом рода Веласко, Мария крепче прижала к груди дочь, едва переставшую плакать, и поскорее направилась к церкви. Маленький сын побежал следом.

Когда сеньора с детьми вошла в церковь, возведённую ещё полторы сотни лет назад вместе с замком, литургия уже началась. Как раз заканчивали петь гимн, после которого начинали читать псалмы. Тихо пройдя между рядами скамеек, они присели позади дона Диего Лопеса де Гаро.

Убранство отца Леонтио, его викария, а также диакона и служек, было пышнее, чем в обычный день. Ведь Святой Исидор — один из наиболее почитаемых испанских святых, наряду с Домиником* и Иаковом Кампостельским*, покровитель науки, знаний и книгописания.

Церковная атмосфера немного успокаивала, всецело погружая в слушание литургии.

Донна Мария и не заметила, как рядом с ней кто-то присел.

Когда литургия подходила к концу и все приготовились вставать, она повернулась, чтобы выйти в проход и увидела того, кто сел рядом. Того, кого она меньше всего ожидала увидеть. Это был молодой провансальский рыцарь Анри де Валенсоль. Мария даже немного растерялась, увидев этого человека перед собой. Родом из Прованса, месье Анри был другом детства донны Марии, владения их семей граничили бок о бок между собой. С раннего детства, почти с младенчества, они были знакомы друг с другом и очень часто, когда отец Анри гостил у своего соседа, они с Марией играли вместе. Иногда отцы даже в шутку, а может быть, и всерьёз, поговаривали о будущем сватовстве. И когда они подросли, Мария была уверена, что Анри влюблён в неё. Однажды на одном светском приёме в замке Ле-Боюноша, краснея и запинаясь, даже пытался признаться ей в любви. Но увы, судьба, да и отец Марии распорядились иначе. Семья де Валенсоль стояла ниже по феодальному рангу, чем семья Марии, ведь её отцу для полного достатка не хватало лишь графского титула. Сама же она готова была ответить взаимностью, ей нравился этот красивый молодой юноша, к тому же они дружили с детства и хорошо знали друг друга. Но внезапно всё перечеркнул один светский раут при дворе короля Франции Людовика IX Святого*, где она познакомилась с молодым кастильцем Франциско де Веласко. Смуглый, высокий, черноволосый испанец заметно выделялся на фоне мертвенно-бледной французской аристократии. Это была самая настоящая любовь с первого взгляда. Все остальные кавалеры просто померкли на фоне него. Отец же, изначально желавший отдать дочь ко двору королевы Маргариты*, воспротивился столь ранней свадьбе, но, поближе познакомившись с её избранником, сменил гнев на милость. К тому же будущий сеньор Бривьеска согласился взять красивую молодую жену практически без какого-либо приданого. Но вот перед ней стоял тот, чей образ уже давным-давно покинул сердце.

Сеньора замешкалась, Анри стоял перед ней, и пройти, будто бы не заметив его, она не могла.

— Приветствую вас, сеньора Бривьеска! — с лёгким поклоном поздоровался рыцарь.

— Приветствую вас, шевалье де Валенсоль! — ответила сеньора и также слегка наклонила голову.

Несколько секунд они стояли, молча глядя друг другу в глаза.

— Когда вы прибыли? Я не заметила вас вчера вечером среди гостей, — спросила донна Мария, стараясь сохранить холодность в голосе.

— Недавно. Можно сказать, перед самым рассветом, — отвечал рыцарь. — Я был в Наварре, в гостях у одного своего старого приятеля. Его владения находятся совсем рядом с вашими. И накануне двое странствующих францисканцев* сообщили мне, что на святого Исидора в замке Фриас состоится турнир. Вот я и решил по случаю нанести визит. И очень надеюсь, что ваш благородный супруг удостоит простого провансальского рыцаря участием в соревнованиях.

— Отчего же не удостоить, — сохраняя высокомерие, ответила сеньора. — Думаю, их светлость будет только рад новому участнику. Отправьте своего слугу с приказанием, чтобы глашатай занёс ваше имя в списки участников.

К этому времени литургия уже завершилась, прихожане стали постепенно выходить из церкви, и было неловко стоять посередине и занимать часть прохода. Последовав за остальными, донна Мария взяла с собою детей и поспешила выйти, чтобы избежать дальнейшего разговора с Анри. Но тот, ловко протиснувшись между прихожанами, последовал за ней.

— Ты так изменилась, — сказал рыцарь, надеясь продолжить разговор и перевести его в более тёплое русло.

Сеньора бросила в ответ рассерженный взгляд. Анри навязчиво следовал за ней, но донна Мария с молчаливым спокойствием, не обращая больше никакого внимания на давнего друга, шла к лестнице, ведущей в донжон.

— Прошу прощения, — наконец вымолвил молодой человек и с учтивым поклоном остановился, видя, что собеседница далее не желает с ним разговаривать.

Но тут, решив всё-таки, что подобное обхождение со старым знакомым является верхом неприличия, она обернулась.

— Думаю, вы устали с дороги и голодны, шевалье де Валенсоль. Если хотите, можете за завтраком присоединиться к нам и остальным почётным гостям. Америго! — позвала она сына. — Проводи сеньора в обеденную.

Америго, отстав от матери, послушал её повеление и, опасливо озираясь, подошёл к незнакомцу. Рыцарь рассмеялся и присел на корточки, чтобы лучше познакомиться с малышом.

— Как тебя зовут, молодой сеньор?! — улыбаясь, спросил Анри и слегка потеребил мальчугана по голове.

Но ребёнок стоял и молча смотрел на него непонимающим взглядом.

— Что молчишь? — переспросил Анри малыша. — Как зовут-то тебя?

Но тот продолжал стоять, не в силах вымолвить и слова.

И тут рыцаря осенило! Сын сеньоры ещё не понимал ок, провансальский диалект французского языка, который был родным для него и для матери мальчугана.

Быстро сообразив в чём дело, он попытался перейти на испанский, но это оказалось непросто уже для него самого.

И тут рыцарь нашёл остроумный выход. Он решил обратиться к мальчику на латыни, ведь наверняка мальчуган посещал уроки Слова Божьего, преподаваемые духовником при фамильной церкви. Так было и в его детстве. Припомнив самые простые латинские фразы, он снова заговорил с малышом.

— Nomen meum est Henricus, — сказал рыцарь и пальцем указал на себя. Потом, переведя указательный палец на мальчика, спросил:

— Quid est tibi nomen?

Мальчуган, доселе стоявший с растерянным видом, наконец, понял, что от него хотят.

— Америго, — выговорил малыш.

Провансалец, вспомнив о сложности латыни, всё же попытался хоть что-то вымолвить на испанском.

— Дон Америго! Сеньор Бривьеска! — с наигранной торжественностью произнёс шевалье.

Мальчуган кивнул головой.

— Идёмте со мной, сеньор! — сказал малыш и потянул рыцаря за руку. — Мать приказала провести вас в обеденную.

Ни слова не поняв по-испански, Анри де Валенсоль последовал за мальчиком.

Пройдя через ристалище, на котором сегодня должны были развернуться турнирные действа, Америго повёл гостя в пристройку, где располагалась обеденная, и откуда уже доносились вкусные запахи жаркого и свежеиспечённого хлеба.

В большой обеденной зале были приготовлены три стола: один на возвышении, для сеньора с его семьёй, а также для самых знатных гостей, почтивших своим визитом замок Фриас; второй чуть ниже, для менее знатных рыцарей, и третий, в самом низу и удалённый от остальных, для герольдов и оруженосцев, которые могли сесть за стол только после того, как насытятся их господа. Всевозможные слуги, ремесленники и прочие простолюдины были допущены в малую обеденную, где проходили трапезы хозяйской семьи в обычные дни.

Суровые стены, выложенные из грубо отёсанного камня, были сверху донизу обтянуты дорогими арраскими и фламандскими шпалерами с изображениями сцен охоты; вытканные олени, собаки, соколы, охотники живыми картинами окружали просторную залу. Над главным столом опускались флаги, и виднелся ряд щитов, украшенных гербами сидевших под ними знатных персон. Центральное место, где сидели сеньор со своей супругой, занимал разделённый шахматно геральдический флаг и такой же разделённый на клетки щит, одни доли которого были покрыты золотом, а другие беличьим мехом. Справа от хозяйской четы разместился сеньор Нуно Гонсалес де Лара со своим гербом, представлявшим два чёрных горшка, стоящих один над другим. По левую сторону сидел его двоюродный брат Диего Лопес де Гаро со своими двумя чёрными волками на белом поле.

Выше, под потолком, на небольшом балконе устроился музыкальный ансамбль из певцов и подыгрывающих им музыкантов.

На соломенных подстилках вокруг столов лежало множество красивых породистых собак, ворчавших и ссорившихся между собой из-за обглоданных костей, которые бросали им пирующие. На двух нижних столах тарелками служили куски тонко раскатанного запечённого теста, в то время как на главный стол подавались серебряные блюда, а паж или оруженосец, всегда находившийся подле своего господина, протирал их после каждого кушанья. Основными же лакомствами, украшавшими стол, были великолепные зажаренные ягнята, сдобренные драгоценными специями, и большие кабаньи головы, обильно заправленные луком и чесноком. Также, помимо разнообразных сыров и колбас, на столе появлялись такие необычные лакомства как ежи, белки и журавли. И, конечно же, ни один испанский стол не мог обойтись без пряного тонко нарезанного хамона. Каждая новая перемена блюд, объявляемая сеньором с согласия своих гостей, приветствовалась звуком труб и вносилась слугами, шедшими по двое в ряд. Услужливые кравчие держали наготове кувшины с гасконским, хересским, канарским, и, конечно же, родным ароским вином. Под конец, после обильного жаркого с сырами и зеленью, внесли десерт из удивительной формы пирожных в виде кораблей, замков и других сооружений, с сахарными фигурками солдат и матросов. Последним появился большой торт, наполненный фруктами и сиропом.

Между тем, когда на почётный стол стали подавать фрукты и сладости, пажам и оруженосцам разрешили присесть за третий стол, на который передавали кушанья, оставшиеся от их хозяев.

Но, несмотря на съестное изобилие, рыцари и оруженосцы, готовящиеся принять участие в турнире, не спешили набивать свои животы, ведь сразу после трапезы им предстояли огромные физические нагрузки и наедаться было ни к чему.

Лишь слуги и простонародье, собравшиеся в большом количестве в огромном дворе замка, могли позволить себе излишества. Обычно во время турниров или же каких-либо других праздников ворота замков были открыты настежь и каждый желающий, независимо от происхождения, мог прийти и стать зрителем торжества. За счёт хозяев во дворе накрывались столы и подавалось вино. Сюда стекались все, кому не лень, начиная с окрестных крестьян, находившихся в зависимости от сеньории и приходящих сюда целыми семьями, заканчивая любым самым бедным калекой или попрошайкой. С самого утра у ворот собирались нищие, чтобы им было позволено вдоволь поесть и попить. И целые столы обильно накрывались самыми лучшими блюдами, не уступающими тем, что стояли на барском столе. Помимо простых бедняков, в замок к этим столам приходили и странствующие артисты: акробаты, плясуны, паяцы и прочие. Это походило на настоящий праздник посреди ещё более торжественного праздника. Люди ели, пили, танцевали, слушали куплеты странствующих кугларов и, конечно же, молили небо за благородного сеньора и его семью. Пажи-виночерпии стояли возле огромных винных бочек и наливали каждому столько вина, сколько тому было угодно. Благо прошлогодний урожай винограда, основного продукта, которым кормилась сеньория, был особенно обилен. Даже самые бедные крестьяне, живущие в глухих деревнях и из поколения в поколение отрабатывающие барщину на хозяйских виноградниках, смогли запастись соком и вином в своих маленьких погребах. Народ пил, ел и веселился, как мог. Для большинства бедняков редкие праздники, устраиваемые во владетельных домах, были единственными днями, когда можно было поесть досыта. Вовсю то тут, то там сновала босоногая полураздетая детвора, многие из которой в первый раз в жизни могли так вкусно и славно поесть.

Анри де Валенсоль присел в главной обеденной зале за третий стол рядом со своими двумя оруженосцами. За средним столом к его приходу места уже не осталось. Едва перекусив, он стал обдумывать перспективы своего участия в торжестве. Он уже подал своё имя и герб в члены участников турнира, и дороги назад уже не было. Хотя приехал он сюда не столько для участия в турнире, сколько для того, чтобы увидеть Марию, подругу своего детства. Украдкой Анри бросил взгляд на сеньору. Он и представить себе не мог, что она примет его так холодно и будет разговаривать с ним, как с совершенно незнакомым, более того, даже неприятным ей человеком. Они не виделись почти десять лет, с тех пор как Мария вышла замуж и стала сеньорой Бривьеска. Наверняка она сильно изменилась за эти годы. В этой величественной благородной даме теперь трудно было узнать ту юную, жизнерадостную и по-детски непосредственную девушку, какой знал её Анри. Всё изменилось — и взгляд, и характер, и черты лица. Теперь он простой, что называется, завалящий шевалье, никак не ровня этой властной и прекрасной повелительнице. С задумчивым видом рыцарь сидел и молча смотрел на дно деревянной кружки, в которой плескалось красное каберне-фран. Уж кто и был лишним на этом празднике жизни, так это он сам. Но самым страшным оказалось то, что он до сих пор, несмотря на годы и долгую разлуку, продолжал любить её, и сегодня он это понял особенно хорошо. Пусть даже она и запомнилась ему тем юным воздушным существом, каким была в детстве, а теперь стала совершенно иной. Эта роскошная дама в дорогом убранстве не разрушала тот юный идеал, а вопреки всему, будила подлинную страсть и с ещё большей силой разжигала едва утихшее пламя былой любви.

И он ничего не мог с этим поделать. Захотелось просто-напросто уйти, прихватив с собой маленький бочонок вина и, мертвецки напившись, упасть где-нибудь на обочине сельской дороги. Ко всему этому примешивалось ожидание непременного позорного поражения, которое он наверняка потерпит на этом турнире, и этим самым ещё больше унизит себя перед лицом своей дамы сердца.

Тем временем завтрак подходил к концу, благородные гости стали вставать со своих мест и выходить во двор, окружавший ристалище, где всё уже было готово к турниру.

Зрители, коим не хватило места на скамьях, взбирались на стены и башни замка, чтобы лучше видеть и ничего не пропустить. Женщины плели венки из весенних полевых цветов и берегли их для того, чтобы бросать вниз под ноги победителям. Обширная ограда ристалища, кроме скамеек, предназначенных для простого люда, была окружена галереями, на которых удобно могла разместиться знать. Перила этих лож украшали богатые разноцветные драпировки с гербами. Четыре копья над каждой ложей поддерживали сукно, обшитое золотистой бахромой, должное защищать от солнца и ветра. На некотором расстоянии от ристалища были развешаны флаги с гербом дома Веласко и девизом, гласящим: «Честь сынам храбрых! Слава и награда тому, кто победит!». Главный помост, возвышающийся над остальными и находящийся у изголовья ристалища, предназначался для самого сеньора и его супруги и был нарядно украшен щитами и флагами с изображением их фамильной символики. Дон Франциско являлся одновременно и «зачинщиком», и судьёй турнира. За оградой, окружающей ристалище, располагались шесть просторных шатров, три от «зачинщиков» турнира — графа Нуно Гонсалеса де Лара, дона Диего Лопеса де Гаро и самого дона Франциско де Веласко, сеньора Бривьеска, напротив них размещались шатры «принявших вызов» Родриго Гонсалеса Хирона, Анхеля де Луна и Родриго Гомеса де Траба, графа Трастамара. Возле входов в шатры торжественно красовались щиты с гербами и девизами рыцарей.

Торжественная часть началась с короткой речи и молитвы святому Исидору, которую прочёл отец Леонтио, облачённый в пышные церемониальные одеяния, в сопровождении своего викария и диакона. Все собравшиеся, кто только мог его слышать, независимо от возраста и положения, старались произнести молитву следом за ним. После молитвы священник ещё раз пожелал каждому всех благ и, сопровождаемый своей свитой, удалился, так как обычаи духовенства запрещали им не только каким бы то ни было образом принимать участие в светских увеселительных играх, но даже быть зрителями таковых. После того как церковные отцы покинули площадь ристалища, раздался торжественный гимн, и через него пошли трубачи и барабанщики. Вслед за ними появились герольды в торжественных красочных одеяниях с гербами господ, которых они представляли. За герольдами следовали пажи, а за ними шли знаменосцы.

После того как музыканты отыграли вступительный гимн, каждый герольд занял своё место на ристалище напротив шатра своего господина. Первый герольд встал напротив шатра, который разбили оруженосцы дона Франциско, и его одеяние украшал шахматно разделённый герб с золотом и беличьим мехом. Далее стоял герольд, на одежде которого отображались два горшка графа НуноГонсалса де Лара. Третьим был герольд с двумя чёрными волками на белом поле Диего Лопеса де Гаро. Напротив них стояли герольды от рыцарей, принявших вызов. Первый с красно-золотым клинчато-скошенным гербом Родриго Гонсалеса Хирона, второй с пятью золотыми оковами — символами дома «deTraba», на одежде третьего красовался обращённый вниз полумесяц Анхеля де Луна.

Едва герольды заняли положенные им места напротив шатров своих сеньоров, оруженосцы взяли гербовые щиты, стоящие у шатров, и водрузили их на изгородь, отделяющую ристалище. Делалось это для того, чтобы рыцарь, бросающий вызов, мог ударить своим копьём по щиту выбранного им соперника и тем самым вызвать его на поединок.

В это время дон Франциско вместе с женой и детьми заняли приготовленную для них главную ложу. Поднявшись по лестнице, к сеньору подошёл глашатай и сообщил ему, что кроме основных шести участников, совсем недавно, заявку подали ещё четверо доблестных кабальеро. Развернув бумагу, он показал зарисованные гербы и назвал имена новых храбрецов. Кроме имени, устроитель турнира должен был предварительно и обязательно увидеть родовые гербы новых претендентов. Ведь рыцарский герб хранил в себе все основные события из истории знатной фамилии. И знающий человек, взглянув на него, мог сразу определить, не был ли его обладатель обвинён в трусости, не был ли публично заклеймён позором и не подвергался ли разжалованию из рыцарского достоинства. Так, например, в центр щита рыцаря, ранее отозвавшего свой вызов, вырисовывался большой жёлтый квадрат, хотя жёлтый цвет повсеместно считался цветом предательства и позора. Так на основании гербовой символики судья или же устроитель турнира мог не допустить какого-нибудь рыцаря к участию в нём. Но дон Франциско, внимательно рассмотрев геральдические рисунки и выслушав фамилии новых четверых претендентов, велел разрешить им участвовать. Среди этих новых участников и был шевалье Анри де Валенсоль, остальные же трое были выходцами из так называемого сословия «нищих идальго».

Нищих рыцарей было особенно много в Кастилии, больше, чем в остальных странах Европы. Их появлялось всё больше и больше, после каждой битвы, выигранной христианами против мавров, когда испанские короли, опьянённые радостью победы, жаловали рыцарские титулы простым воинам из числа простолюдинов. Эти рыцари не владели землями, замками и крестьянами, а всё их богатство представляло оружие, переходящее по наследству от отца к сыну, один или реже два коня, и единственный оруженосец, сын такого же бедного идальго, как и его сеньор. Эти люди представляли собой особый социальный слой. Как и остальная знать, эти новоявленные аристократы чурались ручного труда, способного принести пропитание в мирное время, и считали войну единственным ремеслом, достойным истинного кабальеро. Это были настоящие профессиональные воины, очень часто своим воинским искусством превосходящие старых аристократов. Они жили войной, и ни одна военная компания, проходящая в иберийской земле, не обходилась без их участия. В свою очередь, короли делали верный расчёт, порой даруя рыцарские титулы целым сотням простых воинов. Феодальная присяга знатного вельможи гласила, что он и его ленники обязаны являться по первому требованию сюзерена и нести военную службу в рядах его войска, но при этом срок службы ограничивался всего сорока, а то и двадцатью днями. Целые военные кампании ставились на грань срыва, из-за того, что знатные владетели просто покидали поля брани по истечению сорокадневного срока, уводя с собой и всех своих людей. Тем более что отношения между вассалом и сюзереном в Испании были настолько же крепкими, насколько и личными. Тогда вся надежда королей оставалась на наёмников, которым необходимо было платить золотом, и на бедных рыцарей, зачастую живущих за счёт трофеев, добытых на войне. О них часто говорили: «У него нет ничего, кроме чистой крови и доброго имени!».

После того как дон Франциско одобрил список, глашатай удалился.

Вновь зазвучали трубы и барабаны. Спустя минуту тот же глашатай выехал на середину ристалища, чтобы перед началом турнира зачитать торжественную присягу.

Сия присяга гласила:

«Благородные сеньоры, рыцари и оруженосцы, не угодно ли будет всем вам поднять правую руку к небу и торжественно присягнуть, обещать верой и правдой, жизнью и смертью, что никто из вас на предстоящем турнире не ударит своего противника острием копья ниже пояса. Если же у кого-нибудь из участников турнира во время боя упадёт с головы шлем, то никто из противников этого рыцаря не дотронется до него до тех пор, пока он вновь не наденет шлем и не застегнёт его как следует. Также запрещено всякое нападение на соперника с тыла. Кроме того, никто не должен вступать в бой после того, как звук труб известит об отступлении. Призываем вас соблюдать и укреплять кодекс рыцарской чести, бороться честно и отважно! Ослушник будет изгнан с турнира и лишён своего оружия и коня!»

На это все рыцари в один голос ответили: «Да, да, да!»

После ухода глашатая торжественная часть завершилась, и все, затаив дыхание, приготовились к началу турнира.

Традиционно в королевствах Кастилии и Леона, Португалии и Арагона рыцарские состязания начинались с бофордос. Такое название получила забава, во время которой соревнующиеся воины должны были пробить деревянный поднос, выставленный на флагштоке, бросая в него специальные затупленные копья — бофорды. Это зрелище являлось своеобразным разогревом перед рыцарскими поединками, представлявшими собой основу турниров. Традиционно бофордос считались делом оруженосцев или же неимущих рыцарей, которым не хватало средств для покупки тяжёлого вооружения. Также метание бофордов было наилучшей тренировкой для воинов, сражающихся в стиле хинете. Когда-то хинетов, вооружённых метательными дротиками и лёгкой саблей, использовали исключительно в мусульманских армиях, но со временем и христианские короли, осознав свою уязвимость и всю трудность борьбы тяжеловооружённой конницы против лёгких и проворных мавританских всадников, также начали создавать в своих армиях многочисленные отряды лёгкой кавалерии и вооружать их наподобие хинетов или туркополов. Обычно в рядах лёгкой конницы служили наёмники-профессионалы или же нищие идальго, способные на свои скудные доходы приобрести более или менее сносного арабского жеребца и нехитрое вооружение, которое стоило в разы дешевле, нежели дорогие доспехи тяжеловооружённого рыцаря. И очень часто случалось так, что воин-хинет, обладающий хорошим подвижным скакуном, мог превзойти своего тяжеловооружённого противника. Искусно маневрируя на поле боя, хинеты запросто изматывали тяжёлую конницу, чем и пользовались мавры во время своего покорения Иберии, а ловко брошенный дротик мог прошить противника насквозь вместе со щитом и кольчугой.

Продемонстрировать своё искусство вызвались с десяток храбрецов, состоявших в услужении у дона Франциско. Вооружённые двудольными щитами-адаргами, двумя-тремя дротиками и лёгким копьём для метания, с низкими сёдлами и короткими стременами, хинеты лихо гарцевали на своих поджарых проворных скакунах, производя эффектное впечатление на собравшихся. Огибая по кругу ристалище, они проносились лихим кружащимся вихрем, высоко поднимая столпы пыли. На подходе к флагштоку, на котором был подвешен круглый поднос, каждый делал замах и на полном скаку метал копьё в цель и сразу же, резко меняя направление, отходил в сторону. Каждый из выступавших так или иначе сумел поразить висящий поднос, пока тот с шумом не рухнул на землю. Сделав ещё пару заключительных кругов, под одобрительный гул восхищённой публики, хинеты один за другим покинули ристалище.

Первым бросить вызов зачинщикам решил Родриго Гонсалес Хирон. Облачённый в полный доспех, верхом на могучем тяжеловесном дестриэ, он выехал на ристалище и, держа наперевес длинное турнирное копьё, с силой ударил им о щит графа Нуно Гонсалеса де Лара. Граф не заставил себя долго ждать. Он был почти готов, словно предчувствовал, что первый вызов будет брошен именно ему. Оруженосцам оставалось лишь покрепче завязать шнурки его кольчужных рукавиц и помочь господину усесться в седло.

Но вдруг перед самым выездом графа на ристалище произошло то, чего уж никто не мог ожидать.

Со стороны замковых ворот, где собралось наибольшее количество зрителей, показался отряд из четверых всадников. Бесцеремонно протиснувшись через гомонящую толпу, незнакомцы выехали на пустое ристалище. Среди зрителей послышался ропот недовольства и недоумения. Въехав на ристалище, четвёрка сразу же разделилась. Трое сопровождавших остались у изгороди, а один, который явно был во главе, как ни в чём ни бывало направился прямиком к галерее, где сидел дон Франциско вместе с семьёй. Первой мыслью, которая пришла в голову сеньору и всем окружающим, было то, что четвёрка этих наглецов, изрядно опоздав, прибыла на турнир, чтобы померяться силами с его участниками. Но если это люди благородных кровей, как они могли позволить себе столь бесцеремонно ворваться на ристалище, нарушая этим самым все нормы приличия? Родриго Гонсалес Хирон, в полном вооружении ожидавший своего соперника, хотел было загородись наглецу дорогу и с помощью плётки прогнать его прочь, но тот, ловко проскочив мимо рассерженного рыцаря, продолжил свой путь, прямиком направляясь к центральной галерее. Подъехав к самым ступенькам, незнакомец застыл, так и не произнеся ни слова.

По одежде было трудно сказать, кем является этот пришелец и к какому сословию он принадлежит. Чёрный, как копоть, конь был отличной породы, но при этом видно было, что он еле держится на ногах. Конь был практически загнан, и вообще было удивительно, как он ещё выдерживает своего ездока. Не лучшее впечатление производил и сам всадник. Вся его одежда была в дорожной пыли, мокрый, ещё не успевший высохнуть плащ говорил о том, что ночью путник попал под дождь. Сапоги же покрылись таким слоем грязи, что стальные шпоры на них едва могли показаться наружу. Всем своим видом он напоминал странствующего паломника или же бандита с большой дороги, которого в пути застигла нелёгкая. На голове у незнакомца был сильно натянутый хвостатый капюшон, скрывающий добрую половину лица. Именно из-за него всадника было трудно узнать. На шее висело красивое золотое ожерелье с драгоценными камнями, а руки поверх кожаных перчаток покрывали золотые перстни. Если бы не эти дорогие украшения, всадника легко могли бы принять за бродягу или паломника, настолько жалко он выглядел.

Увидев, что всадник, бесцеремонно въехавший на ристалище, направляется к центральной галерее, дон Франциско сделал молчаливый жест, повелевающий пажу подойти к незнакомцу и спросить у него, кто он такой и чего ему надо. Сеньор вполне терпимо отнёсся к пришельцу, иной на его месте сразу же приказал бы схватить наглеца.

Как только незваный гость остановился у подножия главной трибуны, к нему подъехал один из пажей, стоящих в оцеплении.

— Кто вы такой? Немедленно назовите себя! — настойчивым голосом потребовал молодой паж.

Незнакомец молчал.

— Назовите себя! Или немедленно покиньте ристалище и замок, в который вы так бесцеремонно ворвались! — продолжал потребовать паж.

Но незнакомец лишь загадочно улыбнулся.

— Может быть, он немой?! — послышалось из толпы.

— Если он немой, пусть тогда жестами объяснит, кто он и что ему надо! — грубым голосом крикнул Родриго Гонсалес Хирон, держа наготове плеть.

Но вместо объяснений незнакомец отодвинул с лица капюшон и уставился на дона Франциско.

Не понимая, что происходит, тот изумлённо наблюдал за происходящим, переводя взгляд то на незнакомца, то на своего пажа.

Сидящая рядом сеньора, также приподнялась со своего места, рассматривая незнакомца.

— Гоните его прочь! — приказала донна Мария, после того, как тот вновь отказался отвечать.

Стоящие в оцеплении слуги потянулись за оружием, а дон Родриго уже закинул плеть, чтобы огреть ею непрошеного гостя.

— Стойте! — внезапно крикнул дон Франциско. — Остановитесь!

Держа поднятой правую руку в знак того, чтобы никто не тронул таинственного гостя, он встал со своего места и начал спускаться по лестнице. Все, кто наблюдал за этим зрелищем, просто-напросто опешили от такого поворота событий. Спустившись вниз, сеньор остановился на предпоследней ступеньке, чтобы лицом быть на одном уровне с незнакомцем. Тот, в свою очередь, внимательно наблюдал за ним, и с его лица не сходила ехидная загадочная улыбка. Лицо же дона Франциско в этот момент походило на статую, ни один мускул не мог шевельнуться, ни один нерв не мог дрогнуть, видно было, что сеньор просто-напросто поражён. Словно заворожённый, он стоял напротив незнакомца, не в силах проронить ни слова.

Так продолжалось с минуту, над ристалищем нависла полная тишина.

И тут пришелец впервые заговорил.

— Неужели мне тут не рады?! — с нескрываемой иронией произнёс незнакомец. — В моём замке, где я родился и вырос, меня просто не узнают! Неужели я так изменился?! — и в показном жесте он стянул с головы капюшон, который продолжал скрывать часть его лица.

— Пречистая дева! — перекрестившись, сказал дон Франциско. — Фердинанд! Неужели это ты?! Сколько же лет прошло? Мы уже и не надеялись увидеть тебя живым! — и он бросился к лошади незнакомца.

— Ну, наконец-то! Хоть родной брат меня признал! — рассмеялся всадник.

— Брат, брат… — шёпотом повторял дон Франциско, ещё не веря своим глазам.

Тем временем гость спрыгнул с коня и широко расставил руки, чтобы его обнять.

— Пятнадцать лет. Пятнадцать лет. — повторял сеньор. — Неужели ты вернулся?

— Да, как видишь, — ответил гость.

И они крепко обнялись.

— Ну всё, вот и свиделись! — держа брата за плечи и трогая его длинные, спадающие до плеч волосы, шептал дон Франциско.

— Ну, всё, ну всё! — успокаивал его Фердинанд. — Лучше накорми меня! Двое суток и крошки во рту не было. Проезжали через Уэску, остановились в каком-то гнилом трактире на окраине, а там оказалось полным полно горцев. Только сели, купили поесть, а тут они! Ну, слово за слово, и пошло-поехало. Целые сутки гнались за нами. Насилу оторвались.

— Ну ладно! — сказал сеньор, хлопая брата по плечу. — За версту видно, что ты не в себе. Сейчас тебе надо поесть и хорошо отоспаться.

— Рико! — позвал он ближайшего слугу. Отведи дона Фердинанда в обеденную! И пусть ему дадут всё самое лучшее, что у нас есть. — С этими словами он поручил брата слуге.

Остальные всадники, что оставались ждать у въезда на ристалище, также подъехали и, спешившись, направились вслед за доном Фердинандом.

— Что происходит? Как всё это понимать? — спросил Родриго Гонсалес Хирон, обратившись к дону Франциско.

— Всё отлично! Мой брат вернулся. Хвала святому Исидору! Тот самый, о котором я вам рассказывал. Пятнадцать лет мы не виделись, я думал, что его уже давно нет в живых.

— Можем ли мы начинать турнир? — спросил глашатай.

— Конечно! Начинайте! Отпразднуйте, как следует! Сегодня по-настоящему великий день! — ответил сеньор и, подняв руку, приказал трубить о начале первого поединка.

К этому времени граф де Лара уже закончил все приготовления и, восседая на боевом скакуне, встал на краю ристалища, ожидая своего оппонента.

Торжественно запели трубы, загрохотали барабаны, и двое рыцарей встали друг против друга в противоположных концах ристалища. Оба надели шлемы, что являлось знаком полной готовности, и вскинули вперёд копья. Глашатай прокричал клич, и оба рыцаря, крепко пришпорив коней, понеслись навстречу друг другу. Одно мгновение, и обломки их копий разлетелись в разные стороны. Придержав коней, каждый подъехал к своему оруженосцу, чтобы взять новое копьё. Увидев, что воины вновь готовы сойтись в поединке, глашатай прокричал клич, и всадники понеслись навстречу друг другу. И в этот раз всё обошлось, как и в первый, с той лишь разницей, что дон Родриго, ловко угодив в голову графа де Лара, сорвал с его головы шлем. Через рассечённую бровь графа обильно хлынула кровь, покрыв добрую половину лица и стекая вниз на кольчугу. Отъехав к своим оруженосцам, он взял смоченную водой марлю и приложил её к ране. Заминка длилась недолго. Едва остановив кровь, граф вытер лицо и вновь надел шлем. И, взяв по новому копью, как только глашатай прокричал клич, рыцари вновь обрушились друг на друга. На этот раз сложилась куда более серьёзная ситуация. Лошади противников буквально налетели друг на друга. Копьё дона Родриго вновь угодило прямо в шлем графа, оставив добрую вмятину на лицевой части, но при этом он и сам едва смог удержаться в седле, чуть не полетев вниз через голову лошади. Когда оруженосцы графа де Лара сняли шлем своего господина, то все увидели, что лицо рыцаря было полностью окровавлено, из переломанного носа кровь лилась рекой. Граф ещё пытался прийти в себя, чтобы продолжить поединок, но первый оруженосец, ради его же блага, отказался подавать новое копьё своему господину. Глашатай провозгласил победу Родриго Гонсалеса Хирона.

После того как первые дуэлянты удалились с ристалища, на арену действий выехал знаменитый Диего Лопес де Гаро. Подъехав к противоположному барьеру ристалища, он с силой ударил по зелёному с золотыми оковами щиту Родриго Гомеса де Траба, графа Трастамара. Не медля ни секунды, граф выехал на ристалище. Вновь прокричал глашатай и соперники, пришпорив коней, понеслись друг на друга. Пять раз ратники сходились, ломая копья о щиты и шлемы. Но абсолютно равный поединок так и не выявил победителя. Пока граф Трастамара не сделал широкий рыцарский жест, признав себя проигравшим. В свою очередь, Диего Лопес де Гаро заявил, что его противник сражался лучше, чем он сам, и отказался принимать победу. Произошёл настоящий конфуз, когда двое рыцарей, рассыпаясь в комплиментах, стали уговаривать друг друга принять победу. В конце концов глашатай объявил ничью и, пожав друг другу руки, воины разъехались по своим шатрам.

Следующей наступила очередь Анхеля де Луна, который вызвал на поединок самого хозяина торжества. Увлёкшись беседой с братом, сеньор никак не хотел покидать своего гостя, но, ожидая скорого вызова, направился в свой шатёр, уже когда подходили к концу состязания предыдущей пары.

Америго, который доселе смиренно сидел подле матери, увидел, что Анхель де Луна ударил по клетчатому щиту с золотом и беличьим мехом, и, незаметно ускользнув, когда та отвлеклась в сторону, отправился в шатёр, где уже должен был находиться отец. Протиснувшись между лакеями и оруженосцами, мальчуган встал возле кузнечной наковальни, желая понаблюдать за приготовлениями отца. Он это делал всякий раз, когда отец собирался на турнир или же на охоту. Дон Франциско стоял в окружении двух оруженосцев, которые застёгивали на нём набитый шерстью стёганый гамбезон, всегда одевавшийся под кольчугу и бывший одним из основных элементов защиты. Зашёл герольд и сообщил, что хозяин вызван на поединок сеньором де Луна. Оруженосцы заторопились, сразу же поднесли кольчугу и кольчужные чулки. Сеньор приказал прислужникам не спешить и закрепить всё как следует. Прошло не менее получаса, прежде чем он, облачённый в доспехи, держа под мышкой шлем, вышел из своего шатра. Америго отправился вслед за отцом.

В образовавшийся перерыв на ристалище высыпала труппа паяцев и акробатов. В небольшой сценке артисты показывали шуточную пародию на рыцарский поединок. Взобравшись друг другу на спину, они дрались с помощью деревянных мечей и маленьких копий.

Когда наконец верхом на боевом скакуне на ристалище выехал сеньор Бривьеска, шуты покинули арену, а зрители подняли шквал оваций. Он был уверен в себе как никогда, приезд брата окрылил дона Франциско, ему во что бы то ни стало захотелось выиграть этот турнир. Тем более, что соперник не славился особой удалью в ратных делах.

Наскоро прочитав молитву святому Исидору, сеньор выехал на арену ристалища. Последний раз помощник кузнеца перепроверил подковы на его дестриэ, а главный оруженосец, ещё раз убедившись, что все доспехи надёжно закреплены, подал своему господину турнирное копьё. Анхель де Луна, стоявший на противоположной стороне и уже начавший нервничать от долгого ожидания, вздохнул с облегчением, когда увидел своего противника перед собой.

Вновь заиграли трубы и грянули барабаны, предвещая начало нового поединка. Напоследок, обратив взор к небу и трижды перекрестившись, сеньор надел на голову шлем и вскинул копьё. Глашатай поднял свой жезл и после секундной паузы громким боевым кличем дал команду к сражению.

Крепко зажав под мышкой копья, противники пришпорили коней и понеслись навстречу друг другу. Наскоро окинув взором фигуру своего противника, дон Франциско сразу решил, что самым уязвимым местом его были грудь и шея, и именно туда следует нанести удар. Всего пара мгновений, и две сокрушительные силы столкнулись друг с другом. Раздался удар, хруст ломающихся копий, лошадиное ржание, поднялась пыль, и несколько секунд невозможно было понять, что происходит на ристалище. Когда же они разъехались, стало понятно, что Анхель де Луна находиться в скверном положении, дон Франциско попал аккурат в горло своему оппоненту, удар был настолько силён, что даже искусно скроенное кольчужное оплечье не смогло защитить своего хозяина от столь меткого попадания. Дон Анхель едва не свалился с коня. Выронив поводья, он сорвал с головы шлем и обеими руками схватился за горло. Сам же сеньор на первый взгляд никак не пострадал. Победоносно подняв к небу кулак, он проехал через всю площадь ристалища, знаменуя свою столь быструю победу. Копьё противника угодило прямиком в луку седла, не причинив всаднику ни малейшего вреда, но, скорее всего, это на первый взгляд незначительное обстоятельство и стало фатальным для дона Франциско. Подъехав к стоящему наготове оруженосцу, он взял новое копьё и приготовился ко второму раунду схватки, хотя откровенно надеялся, что Анхель де Луна не сможет дальше продолжить соревнование, и ему придётся сражаться с Родриго Гонсалесом Хироном или же с кем-нибудь из других участников. Но, вопреки ожиданиям, дон Анхель, отдышавшись и наспех приведя себя в порядок, взял у своего оруженосца новое копьё и объявил, что готов продолжить.

Вновь заняв позиции по обеим сторонам ристалища и дождавшись боевого клича, рыцари устремились один на другого. Сеньор и на этот раз решил пробить точно в горло своему противнику и этим самым одержать окончательную победу. Снова на полном скаку врезались две махины. Анхель де Луна решил не повторять свою предыдущую ошибку и попытался немного наклониться вправо, чтобы копьё соперника угодило в щит, и это у него получилось. Его же копьё с треском сломалось о плечо дона Франциско. Но самым опасным оказалось то, что уклонившись в сторону перед самым столкновением, де Луна помешал лошадям разминуться, и два огромных, мощных боевых коня на всей скорости столкнулись друг с другом. Именно в этот момент и произошло непоправимое. Конь дона Анхеля изрядно присел, чуть не свалившись на передние копыта, но чудом ему удалось выстоять. Коня же дона Франциско ожидала куда более печальная участь. Скакун попытался просто перепрыгнуть через соперника, словно через барьер, и в этот момент подпруга седла, в котором сидел сеньор, лопнула, отправив своего наездника в смертельный полёт. Взмыв в воздух и обернувшись головой вниз, сеньор с силой грохнулся оземь.

Всеми, кто наблюдал за этим, овладело оцепенение. Минут пять никто не решался тронуться с места и выйти на ристалище. Первым на помощь пришёл сам Анхель де Луна. Спрыгнув с коня, сразу же, как только было возможно, он бросился к лежащему на земле сопернику. Поняв по реакции дона Анхеля, что дела плохи, двое оруженосцев также бросились к своему господину. Маленький Америго, внимательно наблюдавший за сражением своего отца, поспешил вслед за ними. Увидев всё это, донна Мария застыла в оцепенении, закрыв руками лицо и едва не лишившись чувств. Дон Анхель, первым подоспев к дону Франциско, снял с его головы шлем и развязал кольчужный воротник. Ему довелось увидеть ужасное зрелище. Тело упавшего то и дело содрогалось, глаза закатывались, а носом и ртом обильно шла кровь. Всем, кто увидел его в этот момент, стало ясно, что сеньор обречён. Осторожно подняв его на руки, оруженосцы понесли ещё живого господина в покои.

Поздно вечером во время ужина, всегда венчавшего торжество турниров, в залу вошёл герольд и со слезами на глазах сообщил, что его светлость дон Франциско де Веласко, сеньор Бривьеска, после мучительной агонии скончался.