Диармайд. Зимняя сказка

Далия Трускиновская

Глава седьмая

Йул

Сашка почувствала животом мелкую вибрацию, сняла с пояса мобилку и тихонько, под прикрытием тетради для конспектов, прочитала ответ на свой мессидж.

«Svobodna» — гласил он.

«Togda pojdem v olimpik dengi tratitj» — настучала Сашка. Это был особый прикол — перебрасываться на лекции не записочками, а мессиджами, благо мобильные телефоны имелись почти у всех. Единственное — многие модели довольно ощутимо попискивали, и преподаватели поворачивались с недоумением — мыши, что ли, в аудитории завелись? В отличие от студентов, преподаватели далеко не все имели эту технику. А некоторые даже не желали иметь, сделав из своей придури чуть ли не принцип.

Не успела Сашка записать каракулями мудрую преподавательскую мысль, как снова объявился ответ.

«Lu46e v bazar, mne tufli nuzni» — сообщила подруга Жанна.

И это у них тоже был прикол — вместо буквы «Ч», которую нужно настукивать двумя латинскими, просто набирать цифру «4», которая с этой буквы начинается, и так же поступать с буквой «Ш».

Сашка задумалась. Торговый центр «Олимпик» был ближе, и выбор вечерних нарядов там тоже считался лучше, но брать в «Олимпике» обувь — чистое безумие. А торговый центр «Базар» числился в дорогих, впрочем, хорошие туфли дешевыми и не бывают, к тому же «Базар» был чуть ли не за десять трамвайных остановок, и до трамвая пока добежишь…

Преподаватель объявил перерыв, и одновременно у Сашки в голове наступило прояснение. Если смыться с лекции прямо сейчас, то можно успеть в «Базар», пропустить английский, а потом вернуться как раз к семинару!

Она объяснила этот расклад Жанне, и обе понеслись в гардероб.

— Мне платье нужно, — говорила Сашка, обматывая шею большим и тяжелым шарфом. — И еще кое-что. А туфли у меня есть.

— Сколько тебе отжалели? — спросила Жанна, имея в виду — сколько Сашке удалось выклянчить у матери в связи с наступающим Новым годом.

А Сашка, между прочим, вовсе и не попрошайничала.

Мамина подруга, тетя Соня, у которой Сашка ночевала, утром выложила прямо на кухонный стол деньги.

— Клиент попался с большим приветом, — объяснила она. — Прямо силком в карман засунул. Я посчитала — втрое больше таксы. Деньги шалые, как с неба свалились, а шалые деньги в чулок прятать нельзя — не к добру, их хотя бы частично нужно по ветру пустить. Так что держи! И я правило выполню, и тебе подарок к Новому году!

— Ой! — только и смогла ответить Сашка, а потом бросилась тете Соне на шею.

— Мамке не говори, — предупредила тетя Соня. — А то мне уже влетело, что тебя балую.

— Так она же увидит…

— Что — увидит?

— Ну, платье…

Оценив сумму, Сашка ни секунды не маялась проблемой выбора: приобрести следует именно платье.

— Когда увидит — тогда и будем разбираться, — спокойно ответила тетя Соня. — Надо переживать неприятности по мере их поступления. Платье-то у тебя все равно уже будет, и на мусорку она его не понесет.

Подарок был сделан вовремя — он как бы открыл ту запертую дверцу, в которую Сашка с вечера стучалась лбом и кулаками…

Они с Жанной сели в трамвай, добрались до «Базара» и понеслись по обувным отсекам. А всякий знает, что мерить обувь, имея на себе шубу, пусть даже расстегнутую, и теплые сапоги, которые умаешься снимать-надевать, — занятие хлопотное, в одиночку вообще неосуществимое, поэтому Жанна как села, разувшись, на пуфик — так на нем и сидела, руководя Сашкой, которая таскала ей с полок одну туфлю за другой.

Естественно, они потратили кучу времени, а туфли не нашли. И Сашка, ежесекундно поглядывая на часы, понеслась по тем отсекам, где висела готовая одежда.

Длинные вечерние платья все, как одно, были черные. А ей требовалось платьице короткое, и вовсе не для того, чтобы похвастаться ногами. Просто у Сашки возник в голове план. Если бы она знала, что этот план ей подсказала Сана, — очень бы удивилась.

Длинная анфилада отсеков с праздничными нарядами кончилась, Сашка уперлась носом в стенку и отскочила — на стенке висели балахоны из черного бархата и совершенно нечеловеческого размера, с парчовыми розами на плечах и на груди. Тут ей, назалось бы, следовало развернуться и бежать к безнадежно отставшей Жанне. Но она сунула нос налево — и оказалось, там — поворот в закоулок, настоящий аппендикс, а в аппендиксе развешаны парики, как будничных, так и карнавальных цветов — зеленые, желтые, оранжевые и вообще пестрые.

Сашка чуть было не хлопнула себя по лбу — волосы!

Ее собственные для подсказанного Саной плана совершенно не годились.

Когда Жанна подошла, Сашка уже упрятывала в свой лаковый рюкзачок покупку.

— Я спросила, тут еще на третьем этаже платья есть, — сказала Жанна, чувствуя себя неловко — из-за нее Сашка потратила время и осталась без платья.

— У нас… — Сашка посмотрела на часы. — Десять плюс две, плюс, наверно, двадцать… считаем — сорок… минус сорок… Да мы вообще в минусе!

Она имела в виду — добираться отсюда до института придется около сорока минут, и этих минут больше нет.

Жанна поняла сразу.

— Да пропади он пропадом, этот семинар! — воскликнула она. — Семинары у нас каждый день, а Новый год — раз в году!

— У меня два практических занятия не отработано и реферат не сдан… — Сашка задумалась, и ее брови сошлись, выявив на лбу две продольные морщинки, говорят — признак гордости, и во всяком случае — признак упрямства.

— Когда ты еще выберешься в «Базар»?!?

— А-а! — Сашка махнула рукой.

Она рисковала стипендией. Стипендия в семье имела символическое значение — Изора хорошо зарабатывала. Однако поводом для ссоры могла стать…

Деньги в кошельке словно бы зашевелились.

— Оставь нас тут! — умоляли деньги. — Нас ветром принесло, мы тебе случайно на голову свалилось, нас нужно потратить без всякой пользы, зато с удовольствием и немедленно! Ну оставь, что тебе стоит?

— Пошли! Где тут лестница?

На третьем этаже им повезло — Сашка как влетела в анфиладу, так и встала столбом перед коротким платьицем салатового цвета. Продавщица знала, что это — конфетка, потому и повесила на видном месте завлекательности ради.

— Мое… — прошептала Сашка. — Беру… Жанка, если мне не хватит — дашь до завтра?

Но Саниных денег хватило тютелька в тютельку — как будто тетя Соня предвидела поход именно в «Базар» и именно за этими двумя покупками.

— На такси мы успеваем! — мучаясь угрызениями совести, предложила Жанна.

— Угощаю!

— Й-ие-е-е-з!

В аудиторию они влетели одновременно с преподавательницей.

Дома Сашка оказалась в девятом часу вечера. Никого не было, она отключила сигнализацию и заперлась с покупками в ванной. Раздевшись до трусиков, она быстро накинула платье и огладила его на боках. А потом, зажмурив глаза, натянула на коротко остриженную голову парик.

Набравшись мужества, Сашка сосчитала до трех и распахнула свои карие с прозеленью глазищи.

Парик, надетый наугад, сидел набекрень, подол задрался, макияж требовался совсем другой, и все же из зеркала смотрела прехорошенькая барышня в бледно-рыжих кудряшках. Сашка невольно улыбнулась — она была неузнаваема. И тут же образовались две морщинки — оказывается, налет на «Базар» вовсе еще не решал всех проблем.

Спрятав покупки и надев старый халат, Сашка полезла в кладовку. Там много всякого добра хранилось, время от времени мама с дочкой клялись все повыбрасывать и начать новую жизнь, а потом сваливали эту докуку друг на дружку раз и другой, пока не забывали о ней на несколько месяцев — до того дня, когда нужно было убрать с глаз долой что-то объемное, а места не хватало.

В таких случаях Изора употребляла унаследованную от бабки поговорку: пришла коза до воза. Поняв, что до глубины кладовки так просто не докопаешься, упрямая доченька надела прямо поверх халата свою стильную шубку, сунула ноги в изящные сапожки и выволокла во двор, к мусорному контейнеру, целую охапку всякой рухляди. А возвращалась Сашка бегом — заметила идущую через двор маму, да не одну, а с гостьей.

Войдя в прихожую, Изора увидела на полу кучу старья и остолбенела.

— О! Тьфу! Тут у нас что — Мамай прошел?!

— Так Новый год же скоро, ты сама хотела убраться как следует! — радостно сообщила чумазая от пыли доченька. И то, и другое было чистой правдой, поэтому сбитая с толку Изора мелко закивала.

— Ну, вот что, — сказала она. — У нас гости все-таки, давай сворачивай уборку.

— Как скажешь, мама. Я хотела, как лучше…

Дара внимательно посмотрела на девицу. В отличие от Изоры она сразу сообразила — с этой уборкой что-то не так. Но портить ребенку игру не стала — тем более, что любопытная мысль пришла ей в голову.

— Затолкай все обратно, умойся, сними с себя эту дрянь, а потом я тебя своей крестной как положено представлю, — распорядилась Изора. Но Дара вышла вперед.

— Все то же самое — но с точностью до наоборот, — вот так крестная отменила распоряжение крестницы. — Я не голодна, сейчас переоденусь, и мы с Сашей сделаем твоей кладовке последний день Помпеи.

— Ты, крестненькая?!

— А почему бы нет?

Кладовка была не маленькая, два на полтора, и еще с антресолями. Добра там скопилось — хоть музей открывай. Дара откопала Изорину сумку того фасона «ладья», какой был в моде, когда она еще не уехала из города, и принесла на кухню, где крестница готовила ужин.

— Давай-ка освежи мне ее, буду носить.

— Она же сто лет как вышла из моды.

— Значит, завтра обратно войдет в моду.

Там же нашлась вязаная крючком полосатая треугольная шаль, тоже примерно той эпохи. Дара ее распялила на руках и убедилась, что моли в Изорином хозяйстве не водится, — целительницы гоняли эту нечисть, как и мышей с крысами, кто — заговором, кто — особо подобранными и тоже наговоренными травами.

— Годится! — одобрила Дара. — А это…

— Это выбрасывать не надо, — тихонько сказала Сашка. — У мамы ноги болят, она их зимой иногда надевает.

И поскорее забрала у чересчур активной гостьи старые мамины сапоги на платформе, без молнии и с подкладкой из натуральной овчины.

— Что же она не полечится? — удивилась Дара.

— Ей тетя Соня боль снимает, но на каблуках ходить все равно неловко. Вот она в этих валенках и шлепает… ой!…

Дара искоса посмотрела на Сашку и фыркнула. Дитя было как раз такое, какого она и желала Изоре, — не поумневшее преждевременно, не обремененное этикетом, жизнерадостное и склонное к умеренному авантюризму. Ведь могло же и стальной шарик в ноздрю всадить, и татуировку на видном месте сделать, а ограничилось всего лишь черно-пестрыми волосами.

Сашка же смотрела на Дару с интересом, но и с тревогой тоже, — мать иногда пробалтывалась о выдающихся способностях крестной, а если она такая уж крутая — то может и считать с Сашкиных извилин весь хитроумный план…

Но обошлось без разоблачений. И, когда Сашку после ужина устроили спать в гостиной, крестная с крестницей остались еще на кухне поболтать.

Изора очень хотела знать, где крестная целыми днями бродит и как себя развлекает в незнакомом городе. Дара же совершенно не желала посвящать крестницу в свою затею. Она боялась, что Изора сдуру окажет ей медвежью услугу — сделает приворот, после которого всю воскрешенную любовь можно считать недействительной. Поэтому говорили о салоне, о ремонтниках, о деньгах, о церемонии открытия и вообще лишь о том, что к Даре прямого отношения не имело.

Эту политику Дара выдерживала вплоть до двадцатого декабря, когда целительницам следовало прибыть на Йул. Изора с Саной всяко обходили малоприятную для крестной тему и уже заранее охали, представляя себе, как вечером будут вынуждены сообщить ей, куда направляются. Но Дара облегчила им задачу — попросту рано утром исчезла.

Сашка знала, что мать с подругой восемь раз в год отправляются на свои праздники. Была маленькая — к ней подселяли на это время кого-то из материнских подруг, стала постарше — спокойно оставляли одну. На этот раз Изора даже не спросила, есть ли у нее деньги. Холодильник был полон, а уезжали они с Саной всего-то на двое суток, а не на четверо, как раньше, когда праздник проводился в ночи езды от города.

Проводив маму и расцеловавшись с ней, Сашка живо стряхнула с себя расслабленность домашней девочки, собравшейся провести остаток вечера в кресле и с учебниками. Она выскочила из теплого халатика, поставила на огонь чайник и полезла в кладовку. На свет явились: те самые доисторические Изорины сапоги, которые удалось спасти от помойки; ее же старая шуба, которая, по ее теперешним понятиям, была ей коротка; пакет, где, судя по виду, могли лежать приготовленные к выбросу протухшие половые тряпки, но на самом деле хранились зеленое платьице и светло-рыжий кудрявый парик; рукавицы, в которых маленькая Сашка каталась на лыжах; меховая шапка с ушами — была зима, когда женщины вдруг решили носить такие шапки, и Изора тоже поддалась общему безумию, но вовремя опомнилась и забросила приобретение в кладовку, с глаз долой.

Сашка натянула теплые носки, надела платье, потом влезла в старые и очень плотные джинсы, заправила вовнутрь подол, застегнула молнию. Поверх платья был надет теплый свитер, парик же — сунут в рюкзачок, туда же авантюристка затолкала пакет с туфлями, маленькую сумочку с полным девичьим боекомплектом и маминым театральным биноклем, а сбоку засунула термос с самым подходящим для вылазки напитком — горячий и сладкий чай, куда она щедрой рукой плеснула полстакана бренди.

Изора шла неторопливо — она отправилась в дорогу с запасом времени, уговорившись с Саной, что — кто первая придет на автовокзал, та и берет билеты. Сейчас, в предвкушении праздника, она могла расслабиться, выкинуть из головы салон (ой, тьфу, через четыре дня — открываться!) и впустить в голову приятные мысли о встречах, о радостной болтовне, о новостях, о нарядах. Она даже честно забыла о крестной — раз та сама догадалась с утра пропасть, тем лучше.

Сашка нагнала маму и сопровождала, идя по другой стороне улицы. Ей уже года два страшно хотелось побывать хоть на одном празднике годового круга. Мать с тетей Соней делали из этих праздников какую-то государственную тайну, но, естественно, все время пробалтывались. Сашка поняла, что это на самом деле — очень крутые тусовки, где все веселятся, оттягиваются, прикалываются, обнимаются, целуются и по-всякому безобразничают. А ей как раз и недоставало разухабистой, шалой, пронизанной сквозняком безумия тусовки — с однокурсниками и на дискотеках она откровенно скучала.

Сана пришла раньше и взяла билеты. Там же они встретили еще одну целительницу из тех, кто окончил Курсы, — Мойру. Их и всего-то было таких на большой город — трое. Только немолодая Мойра была давней крестницей старой целительницы, прошедшей третье посвящение и носившей совсем уж древнее имя Шин.

Занятые приятной для всех троих беседой, Изора и Мойра не заметили, что в автобус погрузилась странная тетка в шубе по колено и обмотанная шарфом так, что сбоку виднелась только верхушка меховой, ушастой и низко надвинутой на лоб шапки. При этом тетка имела с собой легкомысленный лакированный рюкзачок, купленный в хорошем магазине и за немалые деньги.

Сана же эту тетку увидела и про себя усмехнулась — Сашка поняла, что от нее требуется. Теперь нужно было облегчить девочке задачу…

Поэтому Сашка окончательно поверила в свою счастливую судьбу — она ехала в одном автобусе с матерью и ее подругами, вышла на одной с ними остановке, довольно нелепо метнулась за фонарный столб, потом шла следом, и снег скрипел под ее сапогами, но никто не обратил на нее внимания.

А между тем на дороге, ведущей к озеру, их только четверо и было — Сана, Изора, Мойра и отставшая на полсотни шагов Сашка.

Правда, они шли по середине, там была наезженная машинами двойная колея, Сашка же старалась держаться ближе к обочине, где кто-то одинокий протоптал символическую тропку — это была цепочка ям, припорошенных снегом, и Сашка, высоко задирая колени, шагала по этим ямам.

Эта дорога была длиной метров в четыреста и освещалась то ли пятью, то ли шестью фонарями, но света хватало — ночь, как на заказ, выдалась лунная, да и сам снег, казалось, тоже излучал сияние. Впереди оказались открытые ворота, куда три целительницы и вошли, а Сашке пришлось шарахнуться в сугроб — ее догнала широкая черная машина, обогнала и тоже скрылась во дворе пансионата.

Когда Сашка оказалась там, то первым делом перебежала к елкам, художественно растущим посреди двора на газоне. Уверенная, что полностью с ними слилась, Сашка откопала в рюкзачке бинокль и стала изучать окрестности.

Она увидела широкую лестницу, ступенек этак в пять, ведущую на террасу, куда выходили двери и окна. И под лестницей, и на ступенях, и на террасе стояли люди, приехавшие раньше, мать с подругами окончательно потерялась в толпе. В сторонке Сашка заметила машины.

Двери открывались и закрывались, люди входили и выходили, и настал миг, когда все они спустились вниз. Кого-то ждали — и он появился из дверей в белой хламиде, за ним вышли еще двое в таких же хламидах, то ли с большими сумками, то ли вообще с корзинами, и Сашка даже не могла понять, мужчины это или женщины. Все остальные казались черными в своей зимней одежде, эти же казались прозрачными, и Сашка поежилась — она догадывалась, что на праздниках какие-то чудеса творятся, но встретиться с привидениями не хотела бы.

Трое призраков прошли вперед и ушли за угол, остальные потянулись следом. Когда скрылся последний участник праздника, Сашка перебежала от елок к стене и выглянула.

Теперь она увидела белую равнину, и кое-где торчали заснеженные кусты, но подальше этих кустов уже не было, и лишь вдалеке вроде бы что-то темнело и горели огоньки. Сашка не сразу поняла, что пространство без кустов и есть затянутое льдом и присыпанное снегом озеро.

Толпа пошла по берегу направо, Сашка двинулась следом, параллельно берегу, стараясь не отрываться от стены пансионата. В одном ей несомненно повезло — горело несколько фонарей во дворе перед входом и с той стороны, где озеро, но окна были темны, как будто в здании не осталось ни души. Так что она постоянно была в тени.

На берегу стояло также одинокое толстое дерево с развесистой многоярусной кроной. Сашка догадалась — это старый дуб, без которого не бывает праздника годового круга. Однажды она даже слышала, как мать и тетя Соня обсуждают имя крестной, споря, действительно ли корень «дар» означает «дуб» в прямом смысле слова, или имеется в виду «сила», она же — «устойчивость», образом и воплощением которой служит этот самый дуб.

Люди столпились, встали тесно-тесно, скрыв троих призраков, а еще секунду спустя Сашка ахнула — над толпой встал сноп желтого пламени! Он поднялся выше дуба, опал, опять поднялся и медленно опустился. Теперь стало видно, что люди стоят вокруг костра, взявшись за руки, и что-то возле огня происходит.

Насколько она могла понять, люди ходили по кругу, что-то кидали в огонь, потом до нее донеслись голоса — мощный мужской запевал песню, слов которой она не могла разобрать, толпа повторяла. И вдруг зазвенел пронзительный, но красивый и сильный женский голос. Стали вспыхивать, один от другого, факелы, и огни замельтешили, тоже вплетаясь в круг. Это было, может, и красиво — но для тех, кто видел в этом смысл.

Сашка уже пожалела, что притащилась сюда. Действо у костра затягивалось, понять что-либо было решительно невозможно, автобус, на котором она приехала, был последний, как добираться до города — она понятия не имела, а голосовать на шоссе побаивалась, все-таки она была домашней девочкой, не гуленой, не оторвилой. К тому же от озера дуло. Тем, кто у костра, было тепло, Сашку же проняло сквозь материнскую шубу. Она достала из рюкзачка термос и отхлебнула горячего чая с бренди. Чай оказался кстати, понравился и произвел нужное действие — Сашка даже повеселела.

Но все на свете кончается — даже древние обряды зимнего праздника возрождения, который называется Йул. Тем более, что из них со временем было убрано все страшное, связанное с явлением Бога и Богини-Матери, — те, кто оканчивал Курсы, сохраняли свою принадлежность к привычным конфессиям, и веры как таковой руководителям было достаточно, атеистов они на Курсах видеть не желали.

Процессия двинулась от берега обратно, однако Сашка видела — у костра еще кое-кто остался. Впереди шел высокий, в белом, за ним два других призрака, и теперь было видно — они несут именно корзины, сплетенные из темных прутьев.

Отступая, Сашка едва не шлепнулась — стена за ее спиной, о которую она опиралась, кончилась, нужно было куда-то деваться. Чтобы ее не застукали тут подглядывающей, она добежала до ступенек, поднялась и толкнула дверь. Дверь отворилась, Сашка попала в вестибюль, там не было ни души. Что-то такое мать с тетей Соней как-то говорили, будто в таких случаях обслуживающий персонал отпускается до утра… Это значило — никто ее сейчас не увидит, пока не придут от костра целители!

Из вестибюля расходились направо и налево два коридора. Сашка выбрала левый и обнаружила там пронумерованные двери. Все были заперты. Но вот дверь без номера оказалась открытой. Там была каморка уборщицы — с ведрами, тряпками, большим пылесосом для чистки ковровых дорожек в коридорах, раковиной, полкой с моющими средствами, но главное — с вешалкой! Сейчас там висели два халата, и только. Сашка немедленно закрылась изнутри и стала переодеваться.

Она стянула сапоги, джинсы и одернула на себе платьице. Синтетика, как и обещала продавщица, оказалась немнущейся. Потом сунула ноги в туфли. Туфли были, что называется, родные — она бы в них прошла десять километров без всякого неудобства, невзирая на каблуки. И, наконец, Сашка взялась за лицо.

И мама, и незнакомый ей папа были темноволосыми, но цветом лица Сашка, очевидно, все же пошла в папу — у мамы кожа была белее. Теперь нужно было уравновесить рыжие волосы и бледноватое лицо, которое от этих волос смотрелось чуть ли не зеленым. Покупая парик, Сашка приложила его к лицу впопыхах и при каком-то ненормальном освещении. Она дома пробовала разные варианты, но дома было большое зеркало в ванной, с яркой подсветкой, тут же — лампочка у потолка и зеркальце, вклеенное изнутри в крышку косметички. Сашка мазалась буквально наощупь. Потом она долго елозила париком по стриженой голове, натягивая его на уши симметрично. И, наконец, осторожно приоткрыла дверь.

В пансионате было шумно — там собралось больше сотни человек, и все давно не виделись, все были рады встрече, хотя кое-кто приехал исключительно для выяснения отношений (мама и тетя Соня такие случаи тоже обсуждали, не обращая внимания, что кухонная дверь открыта, телевизора не слышно, а ребенок что-то больно тихо сидит…). Сашка знала, что целители, с их-то способностями, могут устроить разборку и на расстоянии, но серьезный конфликт они предпочитали раскручивать при свидетелях и при старших. Да, у них были и старшие — крестные и крестные крестных, целая лестница, в которой Сашка ничего не понимала. Зато страшно хотела понять!

Она ведь и то умудрилась услышать, что сама тоже владеет силой, только пускать силу в ход ей еще рано. Ну и кто, скажите, в восемнадцать лет согласится с тем, что «рано»? Такой дуры природа еще не сотворила!

Убедившись, что в коридоре временно пусто, Сашка выскочила из конуры, захлопнула дверь и встала на дорожке, как если бы шла из какого-то номера. Постояв несколько секунд она сделала первый шаг — и ноги сами понесли ее к вестибюлю, где галдело веселое общество. Сашка тут же замешалась в толпу и пошла от группы к группе, тщательно следя — не мелькнут ли где мама с тетей Соней.

Она не знала, что с такой же тревогой изучает сейчас толпу Сана — не мелькнет ли где взбаламученная ею Сашка, чтобы вовремя отвлечь Изору.

Беседы целителей Сашку разочаровали — ни слова про магию, силу, возможности, а только — кто женился, кто развелся, кто купил новую квартиру, чьи дети преподнесли внуков. И еще — не думала она, что эти люди так смешливы. То, что мама с тетей Соней часто хохотали на кухне во все горло, она относила к их личным особенностям, и главным образом к тети-Сониным: Сашка прекрасно знала, что маленькая целительница завела себе бурную личную жизнь, только не понимала, с чего бы вдруг, поскольку красавицей мамина подруга никогда не была. Вот мама — это да! Мама, особенно когда собирала пышные темные, с медной искрой, волосы в высокую прическу и надевала длинное платье, была царственна, и Сашка ею гордилась.

Как раз сейчас Изора, и в длинном зеленом платье, и при высокой прическе, была развернута пронзительно-рыжей Саной лицом к кому-то из знакомых, но спиной к дверям, в которых появилась Сашка…

Сашка шла, держа на лице бездумную улыбку, слушая совершенно ей ненужные слова, и понимала, что сделала несколько ошибок. И первая, главная, — нельзя было покупать это короткое платье! Все целительницы были старше тридцати и носили зеленое, кое-кто — черное с зеленым, но во всяком случае длинное, даже те, кто имел стройные ноги, здесь так было принято. Сашкины же коленки были единственными — и на них кое-кто уже покосился. Затем — следовало прибавить себе возрасту, хотя бы нацепить очки! И у всех висели на груди большие медальоны или даже просто блямбы с камнями. Сашка просто не догадалась стянуть у матери хоть что-то подходящее, а ведь у Изоры этого добра имелся полный ящик!

Она поднялась на второй этаж и попала в банкетный зал. Участники Йула уже понемногу стягивались туда. Столы стояли в три ряда и были накрыты более чем роскошно, а для тех, кто проголодался прежде срока, вдоль стены устроили фуршетную стойку, довольно высокую, с трехэтажными фруктовыми вазами, в которых было много всякого добра — и канапе, и шпажки с сыром и маслинами, и нарезанные яблоки — все на один кус. Сашка взяла четвертушку яблока, потом другую, мучительно соображая — как же начать знакомиться с этими взрослыми людьми?

— Позвольте за вами поухаживать.

Голос был мужской, приятный, она повернулась и увидела человека необычной внешности и непонятного возраста.

Прежде всего — у него были длинные волосы платинового оттенка, совершенно не похожие на седину. Затем — раскосые, выразительные, живые глаза, нос с горбинкой, красивые, правильные губы, гладкое и молодое лицо. И он уже протягивал Сашке бокал шампанского.

Протягивал почему-то левой рукой, на среднем пальце которой был большой перстень тусклого металла с сероватым камнем.

— Да, конечно, — ответила Сашка и взяла бокал.

— Вы у нас новенькая? Еще под яблоней?

— Да.

Сашка знала, что яблоня покровительствует девицам, рябина же — тем, кому за тридцать, недаром мать с тетей Соней охапками тащили в дом ветки и корзинами — ягоды.

— И кто же привел вас сюда до посвящения? — тут голос незнакомца стал чуть строже, а на камне вспыхнула белая искра.

— Я сама пришла.

— И с какой целью, позвольте спросить?

Допросов Сашка не любила.

— А захотела — и пришла!

— Так, захотела… Ну, это — аргумент. Пойдем, побеседуем о вашем желании.

— Вы бы хоть представились, — недовольно буркнула Сашка.

— Без проблем! — он тихо рассмеялся. — Меня зовут Фердиад.