Божественная комедия. Рай

Данте Алигьери

«Божественная комедия. Рай» – третья часть шедевральной поэмы великого итальянского поэта эпохи Возрождения Данте Алигьери (итал. Dante Alighieri, 1265 – 1321).*** Заблудившись в дремучем лесу, Данте встречает поэта Вергилия, и отправляется с ним в путешествие по загробному миру. Повидав вместе с Вергилием мучения грешников в Аду и Чистилище, Данте в сопровождении своей возлюбленной Беатриче оказывается в Раю. Здесь обитают блаженные, прожившие жизнь достойно, и среди них поэт узнает многих исторических персонажей. Две другие части этого гениального произведения – «Ад» и «Чистилище». Данте Алигьери заслуженно называют «отцом итальянской литературы». Это издание содержит уникальный редкий перевод легендарного произведения, который выполнил Н. Голованов.

Перевод с итальянского размером подлинника (терцинами) Н. Голованова

Его Императорскому Высочеству государю Великому Князю Константину Константиновичу, с его Августейшего соизволения свой перевод «Божественной Комедии» посвящает Н. Голованов.

Песнь первая

Вступление. — Седьмое утро пути. — Вознесение к небесам. — Беатриче говорит о вселенной.

1. Лучи Того, в Ком сила всех движений,^[1]

Все проникают, хоть в неравной доле:

Здесь ярче и светлее, там же меней.

4. Я в небе был, где слава та всех боле,

И видел, что ни передать понятно

Ни рассказать вернувшимся оттоле;^[2]

7. Зане сознанье, к цели благодатной^[3]

Приблизясь, так спешит упиться светом,

Что память уж нейдет оттоль обратно.

10. Но те красоты, из явленных мне там,

Что будто клад сознанье сохранило,

Для песен ныне будут мне предметом.

13. Да буду я твоей сосудом силы,^[4]

О Аполлон, в труде последнем ныне,

Чтоб мне твой лавр приять достойно было!

16. До сих пор я доволен был единой

Главой Парнасса; ныне ж непременно

Нужны мне обе той горы вершины!

19. Вселись в меня могуче, вдохновенно,

Каким ты был, когда в кровавом ложе

Ты Марсия распутал мощно члены!^[5]

22. Обвей меня могуществом, Дух Божий,

Чтоб область Твоей твари первозданной

Изобразить я мог хоть тенью схожей,

25. Да к древу Твоему я невозбранно

Приближусь, за величие предмета

Листвой, какой достоин я, венчанный!

28. О заблужденье! О позор для света!

Как редко лист срывается лавровый

К триумфу цезаря или поэта!

31. Восторгов бог восторга любит слово,

Коль скоро за пенейскими листами

Стремиться люди хоть слегка готовы.

34. От искр великое родится пламя;

Быть может, люди, жаждя гласов в Кирре,

Молиться станут лучшими словами!^[6] —

37. Чрез много окон свет рассеян в мире,^[7]

Но больше всех ему отверстье мило,

Где в три креста сошлось кругов четыре.

40. Сильней его теченье, и светила

Ясней; на воске праха в большей мере

Кладут печати дух его и сила.

43. День поднимался в небе с этой двери,^[8]

А с этой ночь; свет с этой половины,

А в той темно казалось эмисфере.

46. Стояла слева Беатриче, в длины

Небес вперяя взгляд, как не глядится

В сверкающее солнце взор орлиный.

49. Как луч другой от первого родится

И блещет вверх, стремясь туда обратно,

Как путник в край родимый, возвратиться,

52. Так взор ее, проникнув благодатно

В меня, зажег такую же алчбу там —

И стало в солнце мне смотреть приятно.

55. Там места нет чувств наших внешних путам

И взоры наши там светлей и чище,

В краях, что сделал Бог для нас приютом!

58. Не долго я глядел, но видел: прыща,^[9]

Как сталь в горниле, искр снопом багровым,

Сверкало солнца яркое огнище;

61. И мнилось мне, что днем зажегся новым

День, уж сиявший; и что солнцу брата

Воздвиг Всевышний всемогущим словом.

64. К вращенью неба взоры без возврата^[10]

Вперила Беатриче; и в нее же

Вонзил я взор, от горних сфер отъятый.

67. Глядясь в нее, я делался похоже

На Главка, что, от некого растенья^[11]

Вкусивши, вдруг семье стал равен божьей.

70. В словах сказать про то перерожденье

Нельзя, но и тому примера нету;

Лишь благодать дарует разуменье!

73. Был ли я духом? Ты лишь знаешь это,^[12]

Любовь творящая, своей рукою

Подъявшая меня в то царство света!

76. Когда твое движенье вековое^[13]

Опять мое вниманье пробудило

К гармонии, уставленной тобою, —

79. Я видел: столько неба охватило

То пламя, что поток иль дождь ужасный

Едва ль бы разлились с подобной силой.

85. И звуков новость и тот свет прекрасный

Зажгли мне в сердце жажду знать такую,

Что век не ощущал я боле страстной!

85. Но та, кто зрит меня, как сам не зрю я,

Ко мне успокоительное слово

Вещала ранее, чем попрошу я:

88. — Ты призраком пленен фальшивым снова,

Того не видя, в чем сам убедиться

Ты б мог, с себя стряхнувши лжи оковы.

91. Тебе, что на земле мы, верно, мнится;

Но ты несешься к высоте безбрежной,

Как молньи луч чрез небеса стремится, —

94. Но чуть свободен от ошибки прежней,

Я вновь повергнут был в туман сомненья

От слов, мне сказанных с улыбкой нежной,

97. И молвил: От большого удивленья

Свободен я; но все ж меня пугает^[14]

Мое над всем легчайшим возношенье.

100. Тогда она, вздохнувши, направляет

Взгляд на меня, с тем кротким взглядом схожий,

С которым мать сыновний бред внимает, —

103. И начала: Людских законов строже

Законы есть и в небе; и вселенной

Законы те даруют образ Божий;

196. И виден в них семье духов блаженной

След вышней силы, — цели той конечной,

Для коей создан строй тот неизменный.

199. И весь тот ряд сознаний бесконечный

Имеет склонности, в различной мере

Его ведущие к той цели вечной.

112. Чрез море бытия к единой двери

И пристани, различными путями

Плывет всяк, своему инстинкту веря,

115. И тот инстинкт луне приносит пламя;

Другой сцепляет шар земли совместно;

Людскими третий властвует умами.

118. Тот лук не только твари бессловесной

Шлет стрелы, но и первенцам творенья

Чарует ум любовью небесной.

121. Слив части все в едино, Провиденье

Сбирает их, покой им давши в крае^[15]

Быстрейшего и первого движенья.

124. И нас мчит сила именно такая,

Все в мире к цели общей и прекрасной,

Единственной неся и направляя.

127. Хоть часто форма твари несогласна

С намереньем Творца и для идеи

Материя бесчувственно безгласна,

130. Или, бороться силы не имея

Нередко тварь на ложный путь вступает,

Коль скоро правда скроется пред нею, —

133. И лживой красотой ее прельщает

Земля и, изменивши путь первичный,

Она во прах и долу ниспадает.

136. Но как воде стремиться вниз обычно,

Презрев преграды гор и камней груды, —

Так духу к небесам взлетать прилично.

139. Когда б ты не взлетал, то было б чудо,

Как если б, на земле пылая, пламя

Не рвалось всею силой вверх оттуда.^[16] —

142. И в небо вновь она впилась очами.

Примечания

1

«Рай» начинается не приведенным здесь длинным посвящением Кану Гранде, герцогу Веронскому.

Еще в примечании к 31 песни Чистилища обозначен дальнейший ход поэмы до конца. Предстоящий небесный рай является ничем иным, как развитием данного еще там, в зародыше единения человека с Богом. Это развитие достигает здесь своей высшей цели, т. е. безусловное, небесное блаженство достигается через посредство возрастающего познавания Божества до полного погружения в Него и единения с Ним, — верховнейшего идеала обожествленного человечества. Такое восхождение основывается на совершающемся в поэте внутреннем развитии путем двух различных поэтических приемов: 1) поэт посещает ступень за ступенью девять сфер неба, приобщаясь постепенно к блаженству их обитателей, разделяя его й возрастя до него; 2) по дороге он воспринимает по поводу них соответствующие поучения о сущностях христианской веры. Первое служит эпической витью поэмы, правда, мало оживленной; второе сообщает поэме преобладающий дидактический характер.

Общение по пути с блаженными духами при постепенном прохождении чрез различные сферы мало-помалу приготовляет поэта к созерцанию Божества, а поучения Беатриче, расширяя его кругозор, приготовляют его к богопознанию. Первое дает фантазии поэта простор для создания художественных образов; вторые заключены в строго схоластические рамки. В поучениях Беатриче наблюдается следующий порядок: она говорит: а) об устройстве вселенной, б) о свободной воле человека, с) о грехопадении и искуплении, d) о благодатном предопределении; е) о трех добродетелях вере, надежде, любви, и, наконец f) о природе ангелов. Девять сфер блаженства суть создания собственной фантазии поэта, равно как и местоположение рая на планетах, которые согласно Птоломеевой системе вращаются все на большем и большем расстоянии вокруг земли, замыкаемые небом Неподвижных Звезд и кристальным небом Первого Движения; хотя Данте распределил блаженных духов по этим семи планетам и двум небесам по принципу все более и более высокого и совершенного блаженства, тем не менее, он хочет показать этим лишь различную степень их совершенства, не отрицая в тоже время равного и полного счастья всех их. Над всеми этими девятью кругами находится огненное небо или Эмпирей, обитель самого Бога, движущая все, но самая неподвижная, внутри которой движутся все остальные небеса в страстном, постоянном желании прикоснуться к ней: отсюда Дант видит всех святых собранных в виде розы. В этом и едином небе все души блаженных распределены постепенно, но все они блаженны одним блаженством; такова общая величавая картина Дантова «Рая». С детски наивными или грубо чувственными поэтическими изображениями загробной жизни в средние века поэма Данта не имеет ничего общего, кроме сюжета. Если в Раю мало движения и действия, то, по самой сущности предмета, там возможно лишь тихое, постепенное, внутреннее развитие без кризисов и потрясений. Беатриче является центральной фигурой поэмы и как возлюбленная Данта, и как олицетворение божественной благодати; ее красота просветляется все больше и больше при вознесении ее от звезды к звезде. Что касается личной и современно исторической стороны поэмы, то Дант является здесь пророком, обличительными тирадами то и дело бичующим свое время, а в символах и аллегориях излагающим просвещеннейшие политические и моральные системы из всех известных средних векам.

2

Бог, в котором начало всех движений, живет в высшем небе Эмпирее, откуда его свет изливается по всему миру в той мере, как тот иди другой предмет способен его воспринять. По Аристотелю и схоластикам.

3

«…человека о Христе, еще в теле, еще кроме тела не вем. Иже до третьяго небесе восхищен бысть в Рай». Пocл. к Коринеянам.

4

Теперь одних муз поэту недостаточно, ему нужен еще и сам Аполлон; а так как, по древнему объяснению Проба к Виргилиевым Георгинам, одна из вершин Парнасса служит обиталищем Музам, а другая Аполлону, то поэту нужны теперь та и другая.

5

Марсий — сатир, вздумавший состязаться с Аполлоном, но побежденный им, за что с него Аполлон содрал с живого кожу. — Сравнение мало подходящее.

6

Даже и песнь о небе не пренебрегает с Пенейскими листами» (намек на нимфу Дафну, дочь речного бога реки Пенея, которую Аполлон обратил в лавр), тем более что эти листы теперь так редко требуются и в упавшем искусстве поэзии и в упавшем политическом значения императора. Но задача поэзии — «искрой зажигать великое пламя», передавая великую идею потомству и побуждая последнее к ее проведению в жизнь.

7

Здесь снова начинается ход рассказа. Значение терцины — что весна, когда круги горизонта, зодиака и экватора пересекаются кругом равноденствия, образуя три креста, — лучшее и благоприятнейшее время, побуждающее человека в стремлениях к высокому; влияние созвездий в это время особенно благоприятно, ибо лучше «на воске праха его сила кладет печать».

8

Полет Данта и Беатриче из земного рая имеет направление от запада к востоку; а так как действие происходят в южном полушарии, п и солнце находится от Беатриче влево, куда она и глядит.

9

В земном раю, где они находятся и откуда они имеют возможность воздыматься выше т. е. иноказательно, в состоянии возможного для человека совершенства.

10

Здесь начинается их полет в небесные сферы, непременное условие которого для Данта — устремление взгляда в Беатриче, которая в свою очередь смотрит на солнце. Аллегорический смысл этого понятен.

11

Главк, эвбийский рыбак, который, поевши одного растения, превратился в морское божество.

12

См. опять Пocл. к Коринеянам. Этот вопрос очень занимал средневековых схоластиков,

13

Небо с своими светилами постоянно побуждается к движению жаждою единения с Богом. Бог распределяет и совокупляет гармонию сфер, давая каждой из них свой собственный звук, но соединяя их любовью в; один аккорд и единство, причем все их звука сливаются в одно целое.

14

Легкие стихии, воздух и огонь, над сферами которых возлетает теперь поэт, тогда как по обычному естественному закону он, будучи тяжелее их, должен был опускаться вниз. Объяснение этого явления должно было последовать, но Данту оно кажется очевидным и необходимым следствием главного и основного стремления, живущего во всем сущем, — кверху, в небеса, к Богу.

15

Эмпирей, высшее небо, постоянное и неизменное место присутствия Божества, — неподвижно. Внутри его вращается сфера Первого Движения — Ргimum mobile, получающая силу непосредственно из ее первоисточника в Эмпирее и передающая ее другим сферам побуждая их двигаться. Будучи обширнее всех других сфер, она быстрей их в своем движении, к которому она побуждается постоянным желанием (appetitus) прикоснуться возможно большею своею частью к Эмпирею.

16

Читатель помнит высказанный в первой терцине основной закон вселенной, по которому все в ней стремится к единству в Божестве по мере сил, то более, то менее, то сознательно, то бессознательно, самыми различными путями, побуждаемое стремлением единения с Божеством. Это стремление и есть искра божественного духа сообщающая миру богоподобие (ст. 104, 106–114). В явлениях природы, в стихиях оно проявляется в соблюдении законов природы напр. в полете огня кверху (ст. 115–119). В разумных существах оно выражается в сознательной жажде общения с Богом (ст. 118–121). В Эмпирее такое единение обусловливает вечный мир и успокоение в Боге; в других сферах — вечное, быстрое и неуставное стремление к этой вожделенной дели (ст. 121–123). Но как бы это стремление ни проявлялось, цель его одна и та же. (ст. 124–126). Высшим существам возможна известная свобода в этом стремлении, ибо они уже переросли возможность заблуждаться и уклоняться от истинного пути (ст. 127–135), но не человеку. Последний должен неуклонно стремиться прямо к дели, как Дант, олицетворяющий это стремлением чувственном образе, возносится сейчас к небу, и освобождается от стеснительных условий телесности (ст. 136–140).