Чудеса в кастрюльке

Дарья Донцова

Я, Виола Тараканова, не могу жить без преступлений. Притом они меня сами находят. На этот раз все началось с того, что во время моего визита у Аси Бабкиной случилось страшное горе – умерла дочь Ляля. Уснула и не проснулась. Потом от чужого несчастья меня отвлекли разные события я затопила соседей, издательство приняло к печати мой первый детектив. Я млела от счастья. И вдруг раздался звонок из больницы меня требовала к себе Ася, попавшая туда с инфарктом. От нее я узнала невероятное похоронили совсем не ее дочь, а чужого ребенка. Чтобы развестись с постылым мужем и сохранить за собой дочь, Ася согласилась на помощь соседа-врача, ее любовника. Спящую Лялю перенесли через балкон к нему, а на ее место положили труп похожей девочки, который «достал» сосед. А потом любовник Аси повесился, и Ляля пропала. Теперь именно я должна найти девочку Каково, а!

ГЛАВА 2

Я прижалась спиной к стене. Умерла? Да быть того не может. Ум отказывался верить в этот кошмар. Пару часов назад подпрыгивающая Лялька получила от меня киндер-сюрприз, тут же разломала и слопала шоколадку, а пластмассового бегемотика понеслась показывать полупарализованной бабушке, потом она начала капризничать, упираться, не желала укладываться спать, и Аське пришлось шлепнуть дочурку. Та мигом заревела… Одним словом, все шло так, как и должно было быть.

Умерла! Да Ляля за всю свою недолгую жизнь ни разу не болела. Она пошла в полтора года в частный садик, такой, где на двух детей четыре няни, и благополучно избежала разнообразных инфекций. Что с ней приключилось?

Ася отчего-то не упала в обморок. С милой улыбкой на лице она предложила:

— Хотите чаю?

Ежи глянул на соседку и толкнул Сергея:

— Немедленно уложите жену, ей плохо.

На мой взгляд, отец чувствовал себя намного хуже, чем мать. Бледный до синевы Сережка трясся на пороге детской комнаты, не решаясь войти внутрь. Неожиданно Аська рассмеялась, весело, звонко, словно смотрела самую лучшую комедию. Врач и Ежи переглянулись и начали вытаскивать шприц, ампулы, резко запахло спиртом.

— Сюнечка, — донеслось из спальни Розалии Никитичны, — Сюнечка, поди сюда, и скорей.

Внезапно Сережа покраснел и со злым лицом двинулся вперед. Я схватила его за рукав.

— Ты куда?

— Пусти, — сердито ответил мужик и принялся выворачиваться из моих рук, — пусти… убью эту старую дуру, надоела! Орет целыми днями, никак не умрет! Сегодня же скажу Андрею, чтобы забирал мать. Ишь, придумал, сам женился и не хочет своей новой супруге неприятности доставлять. Свалил на глупую Аську инвалидку и доволен.

Я не стала напоминать парню, что Розалия Никитична находится у себя дома. Ситуация-то немного другая, это она приютила Аську и ее второго мужа. У Сережки нет никакой жилплощади, а крохотную двушку Бабкиной они сдают. Испугавшись, что Сергей и впрямь обидит Розалию Никитичну, я повисла на нем.

— Стой.

— Пусти, — рвался парень, — убью старую идиотку. Дожила до восьмидесяти лет…

Внезапно он сел на пол и зарыдал.

— Сюнечка, — неслось из комнаты, — Сюнечка, ну где же ты?

Боясь, что Сережа сейчас вскочит и побежит к старухе, я толкнула дверь спальни. Розалия Никитична полулежала в подушках. Аська постаралась, чтобы бывшая свекровь не испытывала никакого дискомфорта. Огромная кровать итальянского производства была завалена уютными пледами, на тумбочке чернели пульты от телевизора и видика, здесь же громоздились книги и стояла тарелка с фруктами.

Можно сказать, что Розалии Никитичне повезло: после инсультов у нее сохранились разум и речь, одна беда — плохо ходят ноги. Впрочем, старуха кое-как, опираясь на чью-нибудь крепкую руку, способна доплестись до туалета. Но Розалия Никитична весит почти сто килограммов, а Аська не дотянула до шестидесяти, таскать по коридорам грузную старуху ей тяжело, отсюда памперсы и судно.

Увидав меня, Розалия отложила газету.

— А где Сюнечка?

— Вам памперс поменять? Давайте.

— Нет, деточка, — с достоинством ответила бабушка, — эту процедуру выполняет только Сюнечка, хотя спасибо за внимание. А где же она?

— В магазин ушла, — ляпнула я.

— А-а-а, — понесся из коридора женский крик, — не отдам, нет, ни за что! Пусть дома лежит!

— Что случилось? — приподнялась на локте старуха. — Это же Сюнечкин голос! Что происходит?

От неожиданности и растерянности я ляпнула:

— У вас горе, Лялечка умерла.

Розалия Никитична нервно воскликнула:

— Как?

— Я ничего не знаю. Заснула и не проснулась.

— Доктора вызывали?

— «Скорая помощь» до сих пор здесь.

— И что врачи сказали?

— Ничего сделать нельзя.

— Это все?

— Да.

Розалия Никитична откинулась на подушки.

— Иди, Виолочка, побудь с Сюнечкой, она, наверное, в шоке.

В полном изумлении от невероятного самообладания пожилой женщины я двинулась к двери. Надо же, Розалия Никитична не ужаснулась, не испугалась, не заплакала. Хотя Ляля ей не родная внучка, у Андрея с Асей детей не было. Но внезапная смерть даже чужого ребенка должна заставить любую женщину хотя бы вздрогнуть.

На пороге я обернулась. Розалия Никитична продолжала полулежать в подушках. Руки ее спокойно держали сложенный газетный лист, а на лице играла легкая улыбка. Я растерялась. Во взоре старухи были явное торжество и плохо скрытая радость.

Сами понимаете, в каком настроении я ехала домой. Прежде чем войти в квартиру, следовало успокоиться. Томочка совсем недавно родила сына Никитку. Представляю, в какой ужас она придет, услышав про то, что случилось у Бабкиной.

Не в силах объясняться с Тамарой, я зашла в первое попавшееся кафе, оказавшееся третьесортной забегаловкой. Столы тут были круглые, пластмассовые, шаткие, зато чай неожиданно разливали не в одноразовые пластиковые, а в стеклянные граненые стаканы. Я давно уже не встречала подобные в системе общепита. Да и весь интерьер харчевни навевал воспоминания о 80-х годах. Слегка обшарпанные стены, в меню сосиски с тушеной капустой и яйцо под майонезом, а между легкими столиками бродит бабища в некогда белом халате и отвратительно воняющим обрывком вафельного полотенца вытирает пролитые на столешницы лужицы того, что тут гордо именуется кофе.

Следовало развернуться и уйти сразу, но на улице неожиданно повалил снег, и я, купив чай, устроилась за столиком рядом с кассой.

Жидкость, плескавшаяся в стакане, вызвала приступ ностальгии. Мне не сунули бумажный пакетик с ниточкой, нет, здесь наливали нечто кирпично-красного оттенка из огромного чайника с деревянной ручкой. На вкус пойло напоминало отвар из веника, точь-в-точь такой, каким нас потчевали в школьной столовой.

Я обхватила ладонями стакан и попыталась успокоиться, тут отворилась дверь и появился дядька в рваной темно-синей куртке. Нетвердым шагом он подошел к буфетчице и попросил:

— Надька, дай стакан.

Баба, хозяйничавшая за стойкой, повернулась, уткнула кулаки в крутые бедра и отрезала:

— Фиг тебе, двигай отсюда.

— Ну, Надюха, — заскулил пьяница, — жалко, что ли?

Дверь снова хлопнула, и появился еще один мужичонка, бомжеватого типа, в засаленном плаще.

— Долго ждать-то? — недовольно спросил он. — Чего копаешься, Петруха!

— Так стакан не дает!

— И не дам, — взъелась буфетчица, — в прошлый раз разбили, а я из своего кармана плати. Заказывайте у меня водку, будет из чего пить.

— У тебя с наценкой, — протянул Петруха и вытащил из кармана бутылку, — вон, такую же в магазине приобрел дешевле.

— Ну и ступай в магазин пить.

— Надюха, дай стакан.

— Пошел вон.

— Во жадина! Что же нам делать?

— Из горла хлебайте, не впервой, — держала оборону Надежда.

— Так у Ваньки лихорадка на губе, — возразил Петруха, — кому заразиться охота, ну кинь стакан.

— Сказано, нет, — вызверилась «барменша» и отвернулась.

Петруха огляделся по сторонам и обратился ко мне:

— Девушка, вам стаканчик нужо€н?

— Я из него чай пью.

— Нет, вон тот.

Пальцем с грязным, обломанным ногтем он ткнул в пластмассовую вазочку с салфетками.

— Это берите, — милостиво разрешила я.

У самой папенька из бывших алкоголиков, и я хорошо знаю, каково сейчас мужикам, вон, прямо трясутся от вожделения.

Петруха аккуратно вытащил салфетки и сказал, сдергивая пробку:

— Я из стаканчика хряпну, а ты из бутылки допьешь, коли заразный.

Ванька согласно кивнул. Тоненькая струйка прозрачной жидкости наполнила емкость. Петруха отдал бутылку приятелю. Тот мигом опрокинул в себя остаток и занюхал рукавом. Петька крякнул, взялся за вазочку и… не сумел ее поднять.

— Чегой-то? — удивленно протянул мужик. — Не двигается.

— Так специально для таких уродов, как вы, придумано, — захихикала буфетчица, — и не старайся даже, не шелохнется.

— Почему? — изумился Ванька, благополучно проглотивший свою долю.

— А он шурупчиком к столешнице приделан, — пояснила баба, — чтобы всякие не тырили.

— Делать-то чего? — растерялся Петька, глядя на стоящую посередине круглого стола пластмассовую емкость, полную огненной воды.

— А чего хочешь? — веселилась буфетчица. — Хоть языком лакай, если дотянешься, конечно.

— Дай ложку, — взвился Петька.

— Только вилки есть! Ложечки у нормальных клиентов на столиках, у таких людёв, которые в кассу заплатили, а не с улицы с ханкой прибегли, — с достоинством заявила бабища.

Внезапно из-под донышка салфетницы показалась жидкость.

— Слышь, Петруха, — ожил Ванька, — она протекает.

Лужица у нас на глазах становилась все больше. В Петькином взгляде заплескался откровенный ужас, он обратился ко мне:

— Ну-кось, отойди.

Я покорно выполнила просьбу. Честно говоря, мне стало интересно: ну как он собирается выйти из положения?

Петруха ухватил салфетницу, поднял ее вместе со столиком и, расплескав часть водки, все-таки ухитрился вылить в себя остаток вожделенной жидкости. Через секунду он вернул стол на место, рукавом куртки вытер капли «брынцаловки» и вежливо сказал:

— Ставь чай назад, извини за беспокойство, так уж получилось!

Потом, недовольно ворча, он вышел на улицу, Ванька двинулся следом.

— Видела?! — всплеснула руками буфетчица. — Уж шурупами привернули салфетницы, так все равно ухитрился использовать. Эх, видать, столики у нас слишком легкие. Ну ничего, завтрева кирпичи к ножкам пристрою, пусть тогда поднять попробует.

Лялю хоронили во вторник. Согласитесь, в посещении кладбища нет ничего приятного, даже в солнечный июльский день на погосте пробирает дрожь. А сегодня, хмурым ноябрьским утром, и вовсе было мрачно. Деревья стояли без листвы, над огромным квадратом земли, заставленным памятниками, с оглушительным карканьем носилась стая ворон.

Автобус-катафалк стоял у дверей крематория. Мы оказались в очереди третьими. Перед нами кремировали какую-то бабку. Немногочисленные ее родственники столкнулись в дверях с процессией, впереди которой покачивался маленький, словно кукольный, бело-розовый гробик, заваленный роскошными цветами.

Одна из чужих родственниц, увидав домовину, принялась истово креститься и приговаривать:

— Господи, вот горе-то. Нашей уж за девяносто перевалило, умерла и всех освободила, а эта и не пожила совсем.

Проводить Лялю пришло огромное количество народа. Ася, вся в черном, с удивительно спокойным лицом стояла в изголовье гроба. Иногда она нервным движением поправляла белую накидку и зачем-то надвигала на лицо покойницы кружевной чепчик. Я оттягивала момент прощания с девочкой. Наконец пришлось подойти к гробу.

Ляля была похожа на куклу. Гример перестарался, разукрашивая девочку. Слишком красные щеки, пурпурные губы и голубые веки. Разрисованное личико производило жутковатое впечатление, и я вздрогнула. Маленькие, желтые ручки, сложенные на груди, держали иконку, в ногах лежал плюшевый велюровый зайчик. Было от чего разрыдаться, и по моим щекам потекли слезы.

Я положила в гроб хризантемы, погладила покойницу по чепчику и, ощущая на ладони страшный, неживой холод, отошла. Наверное, нехорошо, но заставить себя поцеловать то, что осталось от Ляли, я не смогла. Впрочем, наблюдая за толпой, я заметила, что большинство присутствующих просто касается покойницы, а кое-кто норовит побыстрей пробежать мимо гробика. Даже Ася не поцеловала дочь. Правда, подруге стало плохо, и ее усадили на стул у стены, оттуда она и наблюдала, как крохотный гробик медленно уезжает за темную занавеску, отделяющую мир живых от царства мертвых.

Похороны произвели такое гнетущее впечатление, что, возвратившись в квартиру Бабкиной, я опрокинула рюмку коньяка и закусила лимоном. Горячая жидкость побежала по сосудам, и стало немного легче.

Ася посидела во главе стола минут десять, потом выскользнула в коридор. Сережа, не обращая внимания на отсутствие жены, лихо опрокидывал стопки, но никто из присутствующих его не останавливал, понимая, что парню лучше всего набраться до бровей и погрузиться в сон. Но алкоголь не желал забирать мужика, Сережка только краснел, сохраняя трезвость рассудка.

Я с трудом высидела час за длинным столом. Обычно на поминках все стараются сказать побольше хорошего о человеке, который ушел из жизни, но сегодня народ молчал. Да и к чему речи? Лялька еще не успела пожить.

Ощущая тупую усталость, я добрела до ванной и подергала дверь. Она не желала отворяться. Кто-то из гостей или хозяев заперся изнутри. Я вошла в туалет и, опустив крышку, села на унитаз. Хоть тут проведу пяток минут в одиночестве. Надо бы уйти домой, да неудобно перед Асей и Сережкой. К слову сказать, на похороны, а потом на поминки явилась куча народа, никто не остался равнодушным к горю Бабкиной. В туалете было тихо, только изредка шумела вода в трубе. Я сидела в прострации, разглядывая довольно просторное помещение. В моей старой квартире, той, где я жила до замужества с Олегом, кухня была чуть больше этого сортира. У Аси в «уголке задумчивости» стоял шкаф, набитый всяким барахлом: бытовой химией, туалетной бумагой и тряпками. Внизу было предусмотрено место для пылесоса, сбоку втиснута гладильная доска, немного странно, что ее хранят рядом с унитазом. С другой стороны, Аська патологическая чистюля. Даже полупарализованную бабушку она уложила на кружевные простыни. Другие подсунут под старуху кусок тряпки, и ладно. Впрочем, тряпок в привычном понимании этого слова у Бабкиной нет. Пол она моет куском ткани нежно-розового цвета, а на кухне повсюду разложены крахмальные салфетки из вышитой холстины, которые плохо знающие ее люди принимают за полотенца и страшно удивляются, когда видят, что Аська вытирает ими столики.

— Значит, так, — раздался над самым ухом красивый голос, чуть хрипловатое меццо, — тихо и спокойно уходишь от нас.

От неожиданности я подскочила и ударилась головой о шкаф. Что за ерунда? Неужели в туалете кто-то прячется?

— Убирайся из дома, — настаивал голос, и я поняла, что он доносится из ванной.

На стене, под самым потолком имелось вентиляционное отверстие, и звук беспрепятственно проникал из одного помещения в другое.

— С какой стати? — ответила другая женщина, явно молодая и не слишком застенчивая. — Вам моча в голову ударила?

— Смотри, как бы тебе по голове не дало, — быстро ответило меццо.

— Вы о чем? — засмеялась собеседница.

— Сама знаешь! — пробормотало меццо. — Я все расскажу!

Я сидела, привалившись к трубе. Хриплый голос казался удивительно знакомым, но я никак не могла припомнить, кому он принадлежит.

— Хорошо, но я не могу так сразу, дайте хоть десять дней!

— Ладно, — повысила голос обладательница меццо, — но по истечении этого срока все.

Потом послышался стук, я приоткрыла чуть-чуть створку и увидела, что по коридору вышагивает женщина средней полноты, одетая в пронзительно-фиолетовую майку. У Аси в квартире очень жарко, и большинство гостей сразу сняли с себя пиджаки, свитера и кардиганы. Не успела дама скрыться в гостиной, как дверь ванной вновь хлопнула и наружу выбралась, опираясь на две палки… Розалия Никитична.