Иночим великанов. Апокрифы Мирадении

Демьян Брауде

«Иночим великанов» первый фэнтезийный роман из цикла «Апокрифы Мирадении», повествующей о скитаниях по широтам отвоеванных у нелюдей королевств следопыта Клайда Безродного и его незаурядной спутнице в лице гоблинши. Вместе им на плечи сваливается тривиальная задача отвести виконта окольными путями в соседствующее королевство, но все усложняется, когда им начинает ставить палки в колеса таинственный посол востока, что через своего завербованного человека обращает на них отряд наемников… Книга содержит нецензурную брань.

Часть вторая: Лесной брод

Обездоленные эльфы прокляли род людей после того, как те лишили их посконной земли. Но сим были лишь эфемерные, нечего не висевшие слова. Когда они отдали на заклания, свои души, дабы подпитать спящего Некроманта сделав его подлинно неуязвимым, этим сталось излияния их накопленных потугов к мести…

Дивелз. (Апокрифы полуэльфа)

Исход из Ренкора, оторвал Джоаля не только от привычного уклада, но и цивилизации как таковой. Дальнейший путь был подобен тем строкам, в виршах, которые он пропускал мимо восприятия, но тут они были единственной фабулой, коей нельзя пренебречь, перейдя к более значимым элементам произведения. Данное бытие, не терпит слабости и лени.

Вдали под макушками бурно обступивших их с краев деревьев были видны иглы простирающего горного хребта, чьи мглистые высоты закрывала, снежна поволока. Замок Антур, был едва приметен иглой верхушки его узловой башни, но, тем не менее, его синие вытянутые части рожков башен и уступы неприступных стен отчетливо виднелись сквозь марево пред отлогими растянувшимися редутом затмевавшими горизонт горами, в которых он нашел себе обиталище.

Их каменистая тропа, вылощенная казалось для вида, давно сменила свой небрежный вид, на втоптанный заурядный глиняный тракт, с испещренный рытвинами, калий от колес и ухабов подков, редких лощадей, а может и кентавров исходя из ширины. Светивший выгоревшими волосами Клайд с поравнявшейся с ним семенящей шажками Рибой уверено шли впереди, минуя дрязг кольчюг, и редко оборачивались, дабы взглянуть на состояния врученной на поруки когорты. Преобразившейся относительно осоловелого вида пьяни следопыт двигался широкими шагами, а за ним шустро двигая ножками, прыгала копна червлёных волос девушки гоблина, которая все ещё казалась непреклонно оценивающих их неясно, чем сцепленную пару виконту каким-то несуразным элементом их похода. Хотя, беря в расчёт себя, она была как ступица в колесе, а Джоаль обретался ближе к беспомощному письму, которое везли в телеге.

По бокам за границей кювета и аметистового вереска, путь им преграждали, высокие многолетние густо озонирующие смолой и хвоей ели — Этон, с пышными ветвями, и насупленными шишками на них, которыми при неосторожности, малодушно встав под веками росшими стволами можно было проломить себе голову. Так как каждая была размером с хороший валун, да ещё и с острыми чешуйками, способными при желании быть легкими наконечниками стрел на дичь, для Тумерок.

Осеней ветер играл на шушукающем дерне, который порос по бокам канав, будто скрывая в своих недрах мелких зверьков, от хищников с плохим обонянием. Мерзко бренчащие в уши комары, быстро получали шлепок, и сдавленной вафлей, терялись на притоптанной мириадами ног земле. В какой-то момент высокие хвойные деревья бора стала, слишком масштабными, и в конец закрыли просвет, отчего они оказались в охватившей сени, под погожей лазурью, в редких рваных клочках облаков. Покуда многие напаивались осенней свежестью, конгломерата запахов не лишенной росы муравы, боровой мятно смолистой хвоей, и окучивающим шмелей и прочую мошкару вереском с редким клевером, Клайд внезапно остановился на проселочную развилку пред стеной леса через кювет, и Риба, которая, не прекращая торить за ним, воспользовалась этим для передышки. А судя по прозрачному краю рубахе, лило с неё потом изрядно.

Бряцавший весь путь, обвешенный металлом Калиб с остальными, замер, в метре от ведущего, а Джоаль, аналогично гоблинше, переводил дух стираю испарину, и умиряя пожар закорок. То, как кауф Джоаля в одночасье стал опахалом, и говорить не приходилось. Безродный спустил свою котомку на взгретую глину, и, расторопно порывшись в ней нашел нечто напоминающее кожаную мошну, с золотым песком, которой пользовались в факториях или портах. Он сделал несколько размеренных шагов влево, затем вправо к иному пути, и стер за собой следы проведя, насыпав обычного песка из мешка на шнурке, под собой, втерев его в землю, боком измызганного застывшей грязью сапога.

Когда он оказался на противоположной стороне дороги, на жухлой траве подпаленного дерна, с фоном границ леса, и покатом скатом оврага, то тут же непримиримо почти гортанно отозвался вслух.

— Повторите ложные следы за мной и сотрите их за собой.

Первая свои усталые шаги лишённая вальяжности изобразила Риба, которая сделала, все как ей и велел хозяин, но когда она наклонилась чтобы стереть следы, то курьезно плюхнулась на карачки, отчего Моз и Коуб несдержанным выплеском посмеялись, над её неуклюжей скосившей усталостью. Она, отчего то оставила такой подначивающий момент вне едкого комментария, и, с натугой в коленях привстав, отряхнувши от пыли колени, с наползшей фрустрацией на круглощекий лик, повинно посмотрела на хозяина. Клайд держался хладнокровно покойно, или старался таковым казаться.

— Не взыщите хозяин. Уморилась, — виновато отошла под его левую руку, а он, поведя серыми невозмутимыми очами, оговорился, играясь желваками.

— Как токмо проделаете, что я велю, соорудим привал.

— Где с прощу на милость, вы его представляете? Не на обочье ли? — пылко объявил о себе прохрипевший, сдавленный в шлем колпак Калиб нахмуривший крупный нос, который начал сомневаться в избранном провожатом, когда он взял мешок песка. По существу, как только тот прилюдно искупался в грязи.

— Если прогалина не усладит ваши запросы, разрешу уродиться к заводи, и обождать там, — не без скрытой иронии небрежно ответил Клайд. Далась она ему с трудом.

— Разрешите? — вновь вспылил тот.

— Ты вестимо служишь своему хозяину, но веду вас я. Твоя безопасность тоже моя забота. Вы пренебрегли моим советом приобрести неприметную одежу, так что будем исходить окольными путями, путая хвост.

— Хвост? — не сдержавшись, пропищал Гайт, вытаращив на него очи, покуда волосы его встопорщились. То бишь чуть вострее обычного.

— Сей видать не такой как у меня, а молва, о тех, кто пятки подгрызает, — зачем-то истолковала Риба, и все отчего-то смутились об обромненном факте, наличия у неё хвоста, которого доселе было не видно — может и к лучшему. Она уразумела свою ошибку, и, фантомно потрогав коротко остриженный затылок, выпучив губы на клыки, уронив взгляд оправдалась. — В смысле коса.

— Риба! — сверху вниз, гаркнул на неё следопыт, и та, как затушенная свеча замолкла.

Джоаль последним проделал обряд, и в обуздавшем замешательстве спросил для проформы у ведущего.

— Мы следуем по правой тропе, который переходит в лес?

— Не, верно, — хладно отрезал тот. — Мы следуем по прямой, — указал он большим пальцем за собой.

— В лес?! — звонко прорезалась у Моза, который предпочитал обыкновенно молчать, и поправлять свой льняной подшлемник.

— Ты наблюдателен, — кисло ответил Клайд, и, пересекая овраг, перепрыгнул на другую сторону ближе к глуши не просветного леса. Проследившая его движения Риба недолго думая, сглотнув комок, заострив уши, нацелившись с разбегу, попыталась перепрыгнуть следом. Естественно, ей не хватило, каких-то сантиметров, и уже скоро она протянула по земле колею по пологому скату, чудом не прополов увядшую на открытом свету траву задранным носом. На сей раз это не воспринималась с усмешками, даже не смотря на её писклявые сочившиеся ругательства, и пререкания с хозяином, который слабо бранил её, за то, что она малахольно повторила за ним, а не перешла небольшую топь, по низине кювета. Всех единодушно страшила, евшая холодом поджилки мысль оказаться в лесах, которые до сих пор хранят дух былых безлюдных времен, и эльфы радикалы (Нейксы), не раз отправляли стрелу в незадачливого путника, решившего беспечно прогуляться по запретным лесам.

— Это самоубийство! — желчно пошел на склоку Калиб, когда с трезвоном перепрыгнул естественный ров, и, найдя твердь, воззрился на первые смолистые стволы, над сором пало стяженных у поросли подлеска игл.

— Если мы не будем плутать, нас как ягнят прирежут ночью, — уверенно без тени колебаний отозвался Клайд.

— Отчего же? — опять ворчливо хрипло буркнул Калиб изошедший на готовность вправить мозги навязанному коноводе. Кулаки в наручах так и чесались задеть его скулы или скрыть отеком эти пронзительные ртутные… обезоруживающие зеницы.

— За вашим виконтом затеялась охота. Я об этом подозревал, когда вы предложили мне работу. Ныне я в этом заверен, так как ухватил мельком разговор нанимателя и наймитов.

— Где? — оттолкнув плечом остолбеневшего Гайта, подскочил осунувшийся исходящий холодным потом Джоаль, бурая челка которого налезла на вылупленный глаз, и он был почти слеп на левую сторону, но фарфоровая бледность испуга, сделала его выжидающее спокойным истуканом.

— Поколе я поедал горячую кашу в корчме, за которой вы меня нашли, позади меня некий господин, давал наказ троим неизвестным, убить вас всех. Предложил от шести тысяч с носу, — он облизнулся по не бритому подбородку, — должен доложить, ваши враги не шибко церемониться с растратами средств.

А опустошенный словами Джоаль уже не слушал его, он схватился за голову роняя кауф, и озноб, плеядой сороконожек пробежавшийся по всему сдавленному хладом субтильному телу, вынудил его замереть, посреди начала непроницаемого разухабистого леса с отдаленным прерывистым пением воркующих птиц. Калиб недобро переглянулся с Мозом и Коубом, который даже снял свой пресловутый шлем, выпустив завитые карамельные локоны, показав юное лицо, с малокровными впавшими щеками и выцветшими бровями.

— Нам нужно воротиться, — тут же заверенный в словах оговорился Сотник, побуждающее посмотрев на Гайта, который вырванный из пут оплетшего ужаса, с загоревшейся в округленных голубых зеницах надеждой часто закивал. Они уже единодушно смотрели на обратный путь, витиеватого тракта, ведущий к частоколу Ренкору. Клайд степенно ждал, и казалось, даже не тревожился о потере нанимателя. Семьсот с лишним монет, все ещё были у него.

Но тут в окружении сбившихся в кучу смолистых замшелых столов, опомнившийся Джоаль убрал гребенку кистей, с гудевшей головы, и, сглотнув комок навеянных бед, с заискиванием задал вопрос следопыту.

— Чтобы вы… посоветовали?

Тот повел темной бровью, под занавесом русой челки, что надуло ветром. Чуть позже, он, поживав губу не очень уверенно, и с каким-то лежавшим на душе сомнением прорезался на ответ.

— Здесь виконт загвоздок с целый воз. Ежели мы встретим их на тракте по возвращению в город, они без соблазна могут лихо прошить вас из лука. Если же, пустимся вперед, можем выиграть время, и оторваться. Но не то, ни это не обеспечит вам должной защиты. Я не ведаю, кто они, но судя по крохам из услышанного, и того довода, что их не приметил хозяин корчмы, группа скрытная, и их услугами пользуются те, кто приучен не сыпать слушками. И уж как пить дать, они не хотят прослыть бандой, дабы их узнавали издалека.

— Значит, торим вперед? — заискивающе отозвался Калиб, забыв о скептике в себе.

— Решать вам. Я отведу вас, по всем скрытым маршрутам, коими распологаю, если пожелаете.

Недолго ломаясь, спрыском слюны отозвался захваченный ужасами, пронзившими все фибры не меньше Сира, Гайт, — Я согласен пойти за ним.

— Тебя кто спрашивал? — едко прорычал на него осерчавший Калиб.

— Идем с ним. Король уповает на меня. А по сему, мне надлежит доказать свою преданность, — высоко поднял голову смевший сосавшие чувство под ложечкой Джоаль.

От всего этого подступившего и повисшего в лесном воздухе пафоса, Риба не привыкшая к нему, лопнув терпением, начала посмеиваться, и прежде, чем Клайд успел ей указать, на смирение, она прородилась, на одну из своих не произвольных скабрезных шуток.

— Их троя. Вас шестеро. А страшитесь так, будто в жизни не подымали нечего тяжелее…

— Риба! — прикрикнул на неё Клайд. Та понурилась и насуплено отвернулась к лесу.

Всех мало по малому устроил такой расклад, и они начали удаляться в неведомую чащу за ведущим.

Мимо мшистого рассыпанного тлетворного валежника, и высветившихся на сколах зубов пней рассады грибов, весь звучавший на обертона отряд, пробирался по неровному вздутиям корней и грунта, очень бережно, ступая по устланному волнами мху, и веткам, что подобно струнам, хрустко отзывались скрипом при каждом прикосновении. Всюду с ног сгибающие благоухало еловыми иголками, присовокупленными смолой, и различными дикими травами, и гроздями ягод, с пробегающим отдаленным привкусом кисловатой трясины местечкового болота. Настырно прорезающие просветы анемаи струились чрез только нависшие, словно шторы растопыренные ветви, идущие вплоть до необозримых верхушек, отчего земля под ними протянулась непрогретая, и отдавала холодком, и вязкостью росы и квашни хляби. Но возалканной прогалины так воочию и не объявилось, отчего их блуждания меж могучих скучившихся стволов и их вспучивших жилы корней затянулось. Незлобивый дрок, что урывками рос под ногами, уже начинал казаться чем-то спасительным от овладевшего уныния, благодаря своим желтым лепесткам, которые привносили хоть какой-то приток оптимизма, в воцарившемся хвойном бору, где не было ни открытых мест, а лишь тонкие ветки с острыми иглами, то и дело нежданно цепляли по лицу. Перебираясь через очередной сколотый буреломом пень, задравшим щупальца облупившихся от земли корней, юлившая меж крепнувшего подлеска Риба сорвала сероватый гриб с крупной навесной шляпкой, и тут же не глядя на наличие обжившихся червей, проглотила его, почти не жуя. Это подметил, скучающий и изголодавшийся Гайт, и тут же сорвал такой же.

— Э брат, не советую, — качнула она головой в гримасе, цепляя грёбшими веслами ушей море растопыренных веток, — а то гадить, будешь дальше, чем зришь, а зреть в мочь статься лишь минуя декаду.

Гриб был тотчас брезгливо брошен на пожухлую влажную траву, а рука была обтерта об штанину. Гоблинка после того, как он, заручившись новой фобией, мнительно сплевывая прошел дальше, переступая набухшие корни, подняла именно этот гриб, и надкусила его. На её лице озарилась довольная улыбка. Она провела его, без усилий.

Когда Джоаль в своих пожуренных серой грязью дегтярных сапогах наступил в болотистую жижу, и его нога увязла в трясине по голенище, он невольно прикрикнул. Раньше Калиба, примчался Клайд, что, не щадя лица, ловил оплеухи от каждой паутиной разведённые ветки, что оставляли розовые полосы, от стёганных скул до носа. Но уведя его вырвавшую вопль напасть, он отнял левую руку с эфеса, и качнул увещеванной тонкими розгами головой.

— Вы мой виконт, излишне и не по делу драматизируйте, — стравив желчь, упрекнул он его, отчего титулованный горлан зарделся, и прижал усы к носу в пристыженной понуренной гримасе, нагнавшей кровь и к ушам.

Когда путь по застывшему течению лесных пиков продолжился, Калиб решил расспросить ведущего, театральным шепотом, который аннулировался гулкими шагами трезвонящих ратников, по спрессованным ветвям и траве, что радостно хлюпала, приветствуя их, подобно отдаленным трелям раскатистыми отголосками, скачавшим со всех сторон.

— Сир… — неожиданно его ударила, по крупному носу ветка, которую ранее оттянул перед собой следопыт. Лицо старшего ратника курьезно сконфузилось, и, прикрыв широко расставленные глаза в этой скроенной гримасе, он вызвал слабый смешок у проводника, когда тот обернулся к нему проведать, отчего он хлюпнул ноздрями и наловчился обратиться к нему с куртуазными позывами вкрадчивости. — Я хотел спросить… были ли вы вхожи в сем лесу прежде?

— Не доверяешь мне оттого, что желанный отдых никак не придет? — как-то плачевно улыбнулся Клайд, и пошел себе дальше, мимо небольших кустов смородины, которые внезапно приметил изголодавшийся от дороги, облизнувший струящийся под шлемом соленый пот, накрапавший на уста Калиб.

— Это ягода? — указал на очевидное насаждение ратник.

— Наглядно сударь, — брюзгливо произнес Безродный вперед себя, и последовал дальше вглубь дышащей елью чащобы к новому, выкорчеванному буреломом задравшему плеяду обломанных угрей корней, жуткому ощетинившемуся сваленному древу.

Риба же тем часом, в тени от всех, заела очередной гриб, и почувствовала первые признаки возобладавшей дурноты, когда перепрыгнула очередной выпирающий набухший корень, обтянутый мхом. Она тщилась угомонить себя, что придел все ещё не перейден, и она себя просто накручивает, но уже вскоре первые не здоровые клокотавшие побулькивания в её круглом животе заявили о себе. Ей было невообразимо совестно признаться, особенно хозяину, что с ней опять приключился казус, на фоне её безответной любви к сорту «Рядовок», которые она не раз путала с «Паутинниками», и, если бы не количество, инда она бы спокойно переварила два три даже ядовитых гриба, но последний замыкал уже дюжину.

Моз хлестко прихлопнув очередную мошкару, липнущую на открытые части сально взмокшей шеи, зажмурившись, наступил на ветку, и когда ему привиделось, что земля под ним слегка рыхлая, он обратил к ней оторванный взгляд и приметил ловушку. Колья торчали не совсем приметно, но достаточно, чтобы беглого осмотра хватило, дабы увидеть шапку иголок, испод искусственной пеленой травы и мха с прорехами.

— Следопыт Клайд? — глупо подозвал он того, оробевшим голосом и посиневшими устами.

Безродный, осторожно проходя мимо заставы докучающих веток, пуская правую руку в перчатки вперед для защиты уязвимых глаз, нехотя двигался к нему.

— Осторожно! — возопил тот белугой, когда тот был почти в упор. — Здесь ловушка…

Клайд, недолго думая одним рывком извлек меч. Полуторное лезвие с двумя продольными долами, звякнуло, когда коснулось веток, а гравировка на серой полосе посередине напоминала руны дворфов. Он ткнул невзрачную пелену, и когда та поддалась, и была откинута в сторону, небольшая яма, щедро нашпигованная кольями, фраппирующее представилась им обоим.

— Эльфы погань! — хриплым тенором выругался Моз. Но следопыт воспринял его претензию безмятежно, и, опустившись на корточки, приложил колено к веткам, с усилием выдернул один из зубоскалящих кольев. Он был не длиннее арбалетного болта, и таким собирались не убить, а лишь покалечить.

— Это не для нас. Для дичи, — сентенциозно прокомментировал следопыт, а затем, обернувшись ко всем, огласил хорошим басом. — Пошли ловушки! Смотрите под ноги в оба, и ежели ощутите рыхлость под собой, замрите, хватайтесь за ближайшие стволы, и ждите меня.

Все восприняли совет, как аксиому, и большую часть пути, поглядывали под еле плетшиеся ноги на застывшем в волнении устланные корни и устланные широкие чешуйки шишек, пропуская порой случайную ветку, распростершую свои объятья для невнимательного лица путника. Первый, снося испарину и градом сбегающие соленные капли с носа и по шеи, заморился Джоаль. Он отродясь, никогда так долго не смотрел вниз, и когда его открытую на сибаритствования холку донельзя искусала обольщённая его кровью мошкара, тот взвыл. Его раскатистое эхо обошло весь благоухающий бор, затмив кваканье отдаленных лягушек, обжившихся в заводях, и спугнула несколько птиц с высоких ветвей пустивших им на память лишнее перо, но на этом эффект не прошел.

Издали уже вскоре послышался, ответный кличь. Не человеческий. Ни призыв эльфов к бою. Даже не оркский. Это были — Куины — древняя порода хищников, похожих на помесь волков и шакалов, если бы те увеличились до размера медведей, и видели в инфракрасном диапазоне красок, особенно подмечая теплокровных жертв.

Калиб, Моз и Коуб тотчас обомлевши, застыли. Гайт чьи мышцы сделались свинцовым, судорожно потянулся к ножнам. И только Безродный замер без лишних эмоций. Он положительно помнил, что они так же располагают и потрясающим слухом, и им будет впору отступить, если посеют отскоки частот от ближайших объектов. Вся надежда была на его отряд, который не сдрейфит. Увы, зряшная надежда.

— Что это Клайд? — стуча зубами, в охватившей лихорадке затрясся белее полотна виконт.

Следопыт безмолвствовал, и уповал на сознательность сановника. Опять-таки тщетно.

— Кто это?! — не улавливал сути, человек привыкший получать ответы немедля, коего кряду обуяла сверлившая его нутро паника, в стукотне молотков по вискам.

Внезапно, почти пожелтевшая Риба, реявшая бадьяном, которая сидела под очередным пнем вблизи виконта, обхватив разбухший живот, щурив зеленые веки и болезненно выпуская клыки умеренно дыша и пуская по шеи следы струй пота, цежено и лаконично шепнула ему.

— Заткнись…

Её хриплый голос был пред рвотным, а уши, и вовсе будто стали прижиматься и тлеть, но, тем не менее, она знала, о чем лопочет. Обидно, было ей чуть позже, что эффекта это, по сути, не дало.

Отдаленно заслышались отклики увесистых прыжков через сокрушающиеся ветки чащи, и рев взбеленившихся оскалов. Клайд вновь выхватил меч, и, перебросив вес, уминая рыхлость, встал в боевую стойку. Впереди за завесой непроглядной чащобы, и преград выдернутых букетов корневищ деревьев, то и дело отголосками доносился вой отдающийся перекатистым отзвуком. У всех неприятно затряслись сробевшие поджилки, особенно у воском бледнеющего остолбеневшего Джоаля. Риба подавляя неминуемое извержения несварения, стянула лук, а в её сапфировых глазах, через усиленную синеву набухших вен проглядывал угнездившийся страх.

— Всем сгрудиться по двоя, и рубить рядом с собой ветки! — гаркнул искоса им Клайд, остававшись на передовой в гордом одиночестве.

— А ты?! — расхоложенный боязнью, искренен рассеянно, зыкнул Калиб, занося на уровни плеч свою секиру. Увесистую и выедающую силы на излете.

— Встречу в лоб, — брыкнул он, не оборачивая русового затылка, — а вам держать оплот возле «королька», — впервые обозначил он свое подлинное отношение к виконту.

Поодаль в сердцевине чащобы, то и дело рокотали собачьи тявканья, сопровождаясь одичалым лаем. Они безжалостно к себе рвали морды, об ветки раззадоривая себя все пуще. Изголодавшие и нетерпеливые, они бросились бездумно, не щадя ни окружения, ни себя. В их почти прозрачных в сторону бельма ониксовых очах, белесые капиляры, покрылись желтеющей частью, что для их физиологии было сродни приливу ярости.

Кряжистый Калиб и щуплый Гайт встали с левого фланга, прорубая себе простор для маневров от насаждений тонкого подлеска, и рослых не знавших беды стволов. Моз и Коуб, тоже облагораживали себе сцену для пируэтов мечей, уже с правого края. И только Риба с Джоалям, остались вне всего этого в арьергарде. Но она быстро сообразила. Пень, под которым она сидела, стал отличным постаментом для баллистического превосходства, и она, недолго думая шепнула Джоалю, бойко одёрнув того за рукав окаймлённого жёлтыми полосами тесьмы.

— Подкинь меня бестолочь, — один жестом короткого, но налитого указательного синими жилами пальца указала она, на двухметровый столб дерева, что сорвало во время беснующих гроз. И пока он стушёвано решался найтись из пленившего беспамятства, она быстро сложила ему одеревеневшие ладони, создав из них челн трамплина. Он не одномоментно, но обуздав своё нерадение поднял её достаточно высоко, чтобы та, ухватившись за оттопыренную часть уступа скола, подергивая мелкими сапожками, забралась на вершину, ободрав фаланги пальцев у начала ладони, задев и стенающий живот. Но гоблинка тут же гаркнув, поняла свою опрометчивость.

— Эй Джо? — она намеренно сократило его имя.

— Да? — совершенно забыв о статусе, и непреклонно стуча зубами, отозвался тот с синими устами на осунувшемся снежном лике с двумя серыми отметинами усов и клочка бородке, заискивая даже перед такой маленькой волевой персоной как Риба.

— Лови, — чуть левее его ушедшего в еловую хлябь сапога, по рукоять в мягкую землю воткнулся её нож, которым она намеревалась проучить эльфийку в гостиничном доме (в другой раз). — Меть в буркалы, и выю, — посоветовала она, и, стянув лук с пышного лона, внесла первую стрелу под свой большой палец левой руки, которой держала длинноватую для неё рукоять свода дерева, и плечи, почти упиравшиеся ей в мыски сапог.

Наскоро, точно сквалыжный старец, уронивший златую чеканку, вынув нож, и забыв о тщеславии вытерев грязь, об незапятнанный рукав, Джоаль робко держал его к сдавленной взмокшей холодным потом груди, согнув локоть. И пока подмоченная челка стелилась у его вылупленного глаза, настигающее преодолели последний рубеж.

Одно из масштабных скоплений препоны ветвей дать трещину, и из-за него пробилась огромная вытянутая пасть, и широченные ониксовые глаза, пропитанные желтыми вздутиями повисшему в них голоду. Их вздыбленная шерсть была необычного пестрого цвета, чем-то напоминающую сизо-зеркальную поверхность, и даже не смотря на примесь въевшейся грязи и слизанных ужимками игл, она все ещё приметно выделялась, среди ссохшихся ветвей, и разлапистых иголок, что налетом облепили им хребет на широкие спины, на котором от возбуждения поднялось встопорщенное плато шерсти. Их мутные глаза, в природной оправе капле подобной формы, темного цвета границы века, уже ухватились за их единодушно учащенное сердцебиение, которое они слышали, так же отчетливо как отражение переливы трелей птиц, отскакивающие от противоположных стволов деревьев, упираясь в кору и ветви. Лица, застывшего истуканами скопища, были для них почти полностью залиты красной краской, с редкими белыми прожилками костей и желтой окаемкой. Все вокруг буквально блекло в сироте рельефа, пока теплокровные перекрикивались между собой, расширяя свои легкие, и грудную клетку, повышая температуру тела, выделяясь для куйнов все сочнее и обворожительнее.

Первый из проявившихся куйнов прельщенной лакомой добычей, сиганул, конечно же, на стоявшего, в авангарде Клайда. Несмотря на полное внешнее хладнокровие, тот окунулся в пробирающий ужас, так как всегда уходил от прямого контакта, с этой породой бедствий в такой численности. Широкие угловатые сизые уши с кистями, на крупной вытянутой голове, прижались при прорезавшемся оскале, и когда широкие лапы, с тремя черными когтям прянули к нему в одном прыжке, тот сделал выработанный шаг влево, и замахом палача саданул того по голове. Вот только поспешно был его финт. Всполох рун меча, ушел острием в землю, зацепив широкий пень, а вертлявый куйн, вмиг потерял часть удлиненного синеватого языка и передних клыков. Остатками купированного источавшего окропляющие желтые потоки языка тварь жалко взвизгнула, смежившись от невыносимой тукнувшей боли, и не успела податься на попятную, поджав хвост и уши, как следующий замах вырванного лезвия, свистнувшего по воздуху, обрушился ей на сжатую в мешковину шерсти шкирку. Фатальный удар прибил зверя, и его сизая шерсть, пропитанная грязью, залилась желтоватой густой кровью, что уже успела бурно стечь под мехом обколотой морды, в небольшую лужу, что смешалась с сопревшей лывиной под свисшими ветками, и уже отдавала солено острыми каперсами.

Мельком орошённый брызнувшей желтой капелью Клайд, не сильно радуясь, напаиваясь густым привкусом их терпкой крови, наскоро обернулся с огнем в зеницах, так как меж барьера веток с бравурном хрустом прорвались ещё четверо, и взрывая землю поднимая в воздух взвесь игл, понеслись в сторону остатков отряда, щеря жуткие пасти и бельма белых очей в сетях капилляров. Среди них без затруднений с диким хрустом снеся обступившие непролазные ветви, объявился и особо крупный, который гордо скопил в своей коренастой спине отголоски отломанных прутьев стрел, что с наконечником ушли далеко в толстокожую плоть поверх сизой грязной шерсти. Он, повинуясь возобладавшим инстинктам, наметился на самого слабого. Им оказался Гайт. Стушеванный белее полотна оруженосец, приметив выросшего из неоткуда громадного восьмифутового зверя, успел лишь с вырванной испугом испод ног твердью присесть, вытянув лезвие, на которое и наткнулся безумный затмевавшей проблески ясности тучу хищника. Вспоротое мякоть заросшего брюха, тем не менее, до поры не остановило его прыть, и, встав на дыбы, сколько хватало длины лап, он отправил их к квелому юноше, который бросив увязший меч в грудной клетке зверя, не помня себя, помчался прочь. От подоспевшей вскоре разразившейся изнутри боли громада подкошено осела с дыбов на брюхо, и растравляющий меч подтолкнуто ушел глубже, пробираясь могучим легким. Зверь вымученно первобытно взвыл, и тогда его заметил Калиб, который переступая игрался в гляделки, с одной из вырвавшейся к нему из чащи самки, которая крутила виражи мимо крепнувшего стволами подлеска, выбирая момент для атаки. Все ужимками высовывая удлиненный синеватый язык из плутовской длинной морды с малиновым ромбическим носом в пушке, стреляя пустыми ониксовые очами, на черной оправе века. Альфа-самец, был столь огромен, что вызвал у него потерю контроля над самим собой, и нежданного не своевременного затекания членов. Его секира повисла в одеревеневших руках, и если бы не свистнувшая стрела, пущенная Рибой, подкравшаяся самка куйнов, растерзала бы его со исподтишка. Тем не менее, та, получив ранение на сжавшихся в пружину закорках, сложившись гармошкой, поджав острую сметку хвоста, жалобно заскулив, поджав кисти ушей, сробев, отступила. Калиб очнувшись из беспамятства обуявшего страха, влив в стывшие жилы горячей крови, замахнулся и что было силы, вогнал топор, к изливающейся кровью из-за зева сизошёрстой дюжей твари, коя будь целее, лихо закусила бы таким сотником на пол клыка.

Подкошенный зверь пал ниц, изливаясь потоками желтой крови из некогда крупной вытянутой жуткой морды, и взведенный адреналином Калиб тут же басом окликнул Гайта, — Тощий! — но тот будто растворился в густом боре.

Крывшие правый фланг Моз и Коуб сообща, с трудом, конечно, но повалили незадачливо нападающего, который нацелил клыки, в спину Моза, пока тот мельком следил за сиром Джоалем. Коуб который без отброшенного в сторону неподгонного шлема, стал в разы эффективнее, полоснул зверя по когтистой лапе, и тот от пульсирующей боли, судорожно прижал культ к себе, виновато опустив уши. Моз откликнувшийся на визг, тотчас как подогретый каленным железом по шеи, расторопно вогнал меч, по самую рукоятку, в расширившийся оникс глаза, испуганного хищника.

И только не вовлечённый, всеми фибрами ощущающий снедающий страх грудь Джоаль, у которого пересохло в горле, и сокрушались боем осатаневши стучавшего сердца виски, истуканом слыша своё раскатистое дыхание стояла за пнем, с которого разила отдаленные цели бойкая как игла Риба. Стрела за стрелой соскальзывали с её толстеньких пальцев, и, шерстя по воздуху плюмажами, достигали точки, и когда после можно было расслышать щенячий визг, Джоаль урывками вытесняя сознания из пленившего ужаса понимал — Попала.

Занявший передовую Клайд тем временем, растерялся, так как счел, что прореженные ряды животных, обошли их с тыла. Он не успел среагировать, вернув себе обзор разухабистой чащи, как следующий, раззявивший пасть затмившей все куйн, прыгнул в его сторону. Меч подвел его, и он ускользнул из левой кисти, когда тот с неприятным ударом по лопаткам оказался на земле прибитым навзничь, среди покрывала веток и мшистых корней, и влажной подстилки, впившейся в затылок и токмо отстиранные штаны. Остервенело накинувшийся хищник, обдавший его каперсовым вяжущим духом, впил в его широко разверзнутые руки свои черные когти, и с упорством вдавливал их в лесную выстилку и выпирающие жилы корней, меж которых словно в паз упала его левая рука. Широко разинув, крупную пасть, он, истекая желчью показал свой двойной синий язык, и ряд совершенно безобразных зубов, которые будто истлели, отчего были желтоваты, и каждая щербинка на эмали, бросалась в ему глаза. Не успел Клайд насладиться всей прелестью тлетворного смрада из оскобленной пасти животного, как чудом выдрал правую руку из плена веса животного, прокатив ту по траве и мягкой грязи с впивающими в рукав иглами. Недолго думая, он направил её в пасть животного, опережая его прыть.

Это узрела Риба и тревожно вскрикнула, когда ей точно защемило сердце. Тотчас её приметил очередной пробегающий хищник, и, навалившись на рослый облезлый до обзола пень, сбил его трухлявую основу всем своим весом, вложенным в передние лапы, и она, утратив под собой устойчивость повалилась наземь рядом с цепеневшим Джоалем, который аналогично поддался упору падающего пня.

Как только расправленная ладонь Безродного посетила растворенную пасть зверя, тот насилу схлопнул широкую челюсть. Но вместо пиршества победы, и привкуса желанной теплой крови заструившийся из культи в недра зева, хищник, болезненно ошалело разинул белесо ониксовые зеницы, с черными границами обводов капель вокруг, вытянув черты морды и обескураженно прижал острые уши. Он казалась, ухватил ртом булыжник, и сжал, чтобы сил челюсть. Опрометчиво сдавленная пасть быстро со скулежом разжалась, и этого мгновения Клайду более чем хватило. Он воротил к себе нетронутую кроме облюбованную до слюны целую правую в перчатке, и, опустив её за пазуху, и резво вынул кинжал с инкрустированной чешуей рукоятью. И вогнал его в грудь животному по рукоять, которое все ещё чувствовало неизгладимую пронзившую боль по всей ротовой точно обожжённой полости. Оказавшись между сосков (предположительно самки), следопыт потянул ставшее плугом лезвие вниз, вспарывая брюхо дальше, пока хватала, длинны руки. Остановился он у границ таза, и его и без того вновь заляпанную грязью одежду, обкатило потоками горячей желтоватой крови, и мгновенно вырывающимися из прорези внутренними амниотически-осклизшими органами в общей гаме нависшего каперского амбре.

Зарумянившейся пылом схватки пускавший с лица декалитры пота Калиб вонзил секиру в очередного хищника, и довольно заметил, что их ряды неустанно редеют, и тут же как обухом по голове опомнился, — Сир! — утробно вскрикнул он, и его слабо приметная затесавшая у желтых бусин облюбовавших нос и щетину ухмылка, воина стосковавшегося по хорошим битвам, исчезла, отдав эстафету обуявшему страху перед гильотиной, за не сохранность жизни своего вверенного. Его шрам с левой скулы, что стал явнее, когда кожа стала краснеть от натуг, вновь пропал за алебастровой бледностью холодившего жилы испуга.

Ретировавшись к тылу, он, спровоцировав к действию расторопных Моза и Коуба, которые аналогично вдоволь перепачканные желтой кровью, инициативно бежали за ним, опять найдясь из куража схватки, помянув о дальнейшей судьбе за несохраненную жизнь патрона. Они пересекли павшее плашмя громоздкое тело альфа-самца, у которого из спины поверх слипшейся шерсти со следами извержения желтой крови и обломанных пик стрел, торчал проклюнувшийся зуб лезвия меча, что прошёлся через все не дюжие тело, и вышел из сизой шерсти у хребта блестящим огоньком. Его крупная морда кой впору откусывать людям мыслительные темницы по шеи, была рассорена на две части, и с перекошенным синим языком, иступленная тварь смотрела в разные стороны своей раздвоенной головой, выпуская из прорези раструба неистощимый желтый сток орошающей утоптанную лапами мураву.

Подбежав к пню, они узрели непредвиденное. Последний из куйнов, лежал возле виконта, а тот иступлено замеривший и обездоленный на присутствие духа, сидевший на земле расставив ноги, не мог вынуть руку, что впритык вошла в пасть зверя, по локоть. Ратники, выдохнув опадения, скопом сбросили со спины возросшие горы страха, сменив их на лощину устоявшегося успокоения — отбились. Они бережно вынули оловянную руку сира судорожно непреклонно сжимающую кинжал, из горнила со стенками зубов, попутно удостоверились, что ран нет, и кафтан даже не прокушен, и все вместе подняли его на ноги, и пока тот сконфужено одушевленно находясь гусиной кожей, дрожал всем согбенно согнутым телом, вкрадчиво отмечали вслух.

— Все позади Сир. Вы живы…

Но тот все ещё до конца был не с ними. Он уже мысленно попрощался с миром. С возрастными познавшими варикоз графинями и нажившими брылы баронессами, которых любил больше всего на свете, как и слащавые сонеты.

Но Калиб тут же протрезвел, и, ухватив секиру, вспыльчиво заворчал, дребезжа сведенным лицом, — Как токмо попадётся мне на глаз этот костлявый ублюдок, я ему тотчас голову от шеи отхерачу! Сучонок малодушный, слинял, покинув строй!

Все его бухтение ушло в молоко, так как белее мела, забывший себя Джоаль все ещё был вне себя и держался лишь на руках подчиненных, и усадившие его как из воды сухие лишь брызгами капель потрафленые Моз с Коубом дабы тот не рухнул с ватных ног, учтиво дали ему отпить из кожаной фляги, напоминающую грушу. Калиб утирающей испарину с пропитанного брызгами приторной крови лица, заметя закономерную заботу о господине и целость младших, подбочившись оправив измызганную коту и бренчащую колючку, и перехватив древко секиры, пошел искать остальных. Ему встречались обступившие скоропостижное поприще брани желтоватые потеки, что забредали под одеяла из осыпавших иголок елей, и палых чешуи распавшихся шишек. Он с опасливой поступью брел мимо испустивших дух сизых жилистых тел в промоинах желтых потеков в воцарившемся каперсовом горько соленом благоухании, крепко сжимая рукоять, пока не обнаружил меч с долговязой рукоятью, и расписным эфесом, и изящные руны в сердцевине невыразительной полосы двойного окроплённого дола. Ратник тотчас стал метаться по сторонам взмокшей головой, но видел только сгруженные тела куинов, да поваленные трухлявые стволы в оцепления чащобы смолистых елей.

Наконец он нашел его. Левая рука торчала испод трехпалой лапы, что даже после смерти тяжело продавливала её чудовищными когтями, от которых его упас не иначе как демиург. Не став дожидаться очевидного, он, напрягая мышцы сбросил тело пахучей каперсами самки куйна, и обнаружил скуластое лицо Клайда. Оно было цело, если не брать в расчет слюни и затекшую желтую кровь, что потопом нашла себя пристанище в его сведенных веждах. Он, распластавшись на земле, размеренно дышал, но молчал, так как губы тоже покрывал сгусток желтоватой жидкости. Калиб уронив секиру, тотчас расторопно припал к нему и начал обрывисто приговаривать, словно суетливая повитуха.

— Сейчас… Не шевелись, — он с прямотой стер все своей перчаткой, и невольно усмехнулся, каким чудом он избежал судьбины быть съеденным куйном, будучи без меча и в его полном расположении хищника — а вернее её.

После малой толики помощи, весь и полностью горько надушенный Клайд без лишних слов, убрал расписной скрытый из виду ратника кинжал в небольшие ножны, что были сокрыты внутри его видавшего виды облачения. Затем он встал на придавленные рани ноги, и молчаливо добрел до меча, и вернув его в ножны под правое бедро, да взыскательно осмотрел чащобы, пробившимися от клейкой крови серыми очами. Среди окопов трупов зверей, все так же уверенно истекающие желтой кровью в пересмешку с пробившей себе путь сукровицей, он окинул все ещё мокрым лицом в как в конфетти, занесенным иглами и мелкой крошкой трухлей с перчатки Калиба, ширь.

— Все целы? — голос был таким необычайно хладнокровным, точно баланс жизни и смерти для него докучливая прозаичность как закат.

— Да-а, — выронив, выпуская усталость полным выдохом, присаживаясь на поваленное древо, ложа окровененную желтизной секиру себе на колени, и вытирая новую испарину со лба, все так же прикрытого шлемом-колпаком, полухрепя отвечал стоявшему к нему с заляпанной спиной Клайду, — только сучок Тощий, деру дал.

— Один из мечников? — с сомнением поинтересовался измазанный с головы до ног следопыт, повернувшись к нему, не менее, очищенным фасадом лицом все ещё держащим следы румянца остывающей схватки.

— Оруженосец… Но поверь на слово после такого позорного побега, я его сам линчую, — сердито заверил тот, желчно сплюнув в сторону, неустанно насыщая легкие лестным духом, с не осевшем царящими у ноздрей и округи каперсами.

— Быть посему, — небрежно махнул Клайд правой рукой облепленной грязью и иголками по перчатке, — где Риба?

Тут пасмурное лицо Калиба сделалось неожиданно отрешённым. Он напрочь забыл о ней.

Клайд, поняв суть его запинки, сразу уверенно пошел по следам сам, не дожидаясь пустого мямлящего ответа. Он украдкой помнил, что она заняла высоту поверх пня, и вполне могла схорониться в укрытие недалече. Перепрыгивая поваленные деревья, и задевая плечами крепкие стволы, вкушая гниловатый приторно горький привкус устающейся крови, в пересмешку со вездесущей смолой и раздавленными лапами листьями дикой смородины, он добрался до Моза и Коуба, которые участливо успокаивали Джоаля.

— Где Риба? — взыскательно заломил он у троицы. Светловолосые ратники пожали плечами изгрязненных котт, а Джоаль будто вышел из тяжелой формы транса, и указал на лук, что беспредметно лежал, чуть дальше поваленного пня, с которого она вела стрельбу.

Следопыт стал дотошно рассматривать тропинку, по которой два широких обвала будто плугом, проделанной борозды с наметками малого сапожек. Он тут же обуреваемый неладными думами измыслил, что её могли схватить и унести в широкой пасти, как ребенка, пока та истошно болтала ногами, оставляя эти следы. Он уверенными шагами затопал далее, не щадя ни лица, ни шеи, что бились об жадно не пропускающие просветы встречные как кордон ветки. Когда следы исчезли у шелковистых куп зеленоватых кустов, он стал буравящие обследовать беспросветную чащу. Клайд доподлинно знал, что отсутствия следов куйнов, ещё не означало, что те, не унесли его слугу, поэтому крикнул вдаль леса, не страшась второй волны проворных хищников. Стая была мала и голодна, в логове остались лишь единицы.

— Риба! — повторил он кличь, а эхо развеяло его тревожный голос по сбившимся чащобам леса. Он стоял меж стволов и кустов, не трогаясь с места, как истукан, лишь усиленно надувая грудную клетку готовясь к следующему выкрику, как тут…

С угла повеяло чем-то настолько смердящим, и режущим обоняние, что даже встревоженному человеку удалось отвлечься от своих невзгод и выйти из состояния аффекта. Он, скривив мину, повел головой, и потянул левую к черену меча. Но перед ним нечего не объявилось, окромя чащи и отдаленных певчих птиц, и шепотов гурьбы солдат.

Он ещё долго бы сверлил густой безответный к его чаяньям лес, своим зардевшимся от напряжения и следов веток лицом, если бы не догадался опустить голову к прорезавшемуся знакомому аромату. Под самым пнем, у небольшого куста ягоды, притаилась почти фисташковая Риба, мельком пропуская свой неизбывный следующей за ней по пятам бадьян. Она, спустив свои драпированные штаны по мыски сапог, зажавши рот, сидела, прижавши уши, но густое амбре её выдало.

Клайд скривил пуще прежнего скуластое лицо, и та, отпустив широкие зеленные ладони ото рта с клыками, опустивши синие глаза, просыпала.

— Рядовки были такими скусными, — оправдывалась она, все так же, не вставая с корточек, стараясь не смотреть ему в глаза, уминая траву, и ища пятый угол, не сходя с места.

— Мелочь пузатая… — сердито бросил Клайд, и, отодвигая меч за спину, пошел прочь, оставив Рибу с её расстроенным её прожорливостью кишечником.

1.

Стоило всей группе оторваться от ратуши Ренкора, как наемники высунулись из-за угла укрывшего их любопытство каменного здания, за которым им велел ждать Дориль. Клайд не смог избежать, их любопытного внимания полностью, и перед тем, как покинуть город ненароком встал перед ними в профиль. Наниматель после указаний поспешил вернуться в столицу, а тройка, получила заказ, и предоплату в две тысячи, потерю которых мог пережить Дориль, так как его всецело спонсировал Зигав.

Канна была долговязой девушкой, которая давно разменяла второй десяток, и отметка тридцати лет была не за горами, если бы она знала, когда родилась. В ней было шесть с половиной футов роста, и она могла побахвальствовать хорошей рельефной мускулатурой, среди не только женщин, и мужчин, но и младых самок орков. Её почти черная вороненная тугая коса тянулась малость растрепанной сороконожкой по спине и заканчивалась секущимися концами у крестца, а раздвоенная на пробор челка со лба не доставала и до редких бесцветных бровей. Она была одета в зеленоватую с коричневым, ушитую по талию и плечи, утеплённую робу с мехом куйнов на крепких плечах, которая подчеркивала её формы шнурками на груди. На спине пересекая грудь ремнем, у неё весьма приметно гнездился колчан с задубленной кожей и тесьмой. Лицо обладало острыми скулами, и гладким задранным носом, поверх утопленных выразительных ореховых глаз, переданных ей от отца, и узкий подбородок, навязанный родством с матерью. Её приметный шрам у правого уголка губ тонких уст, добавлял её образу вечную скорбь. Мать оставила его ей, когда та вопреки запрету ребячески смеялась с соседским мальчишкой вовремя панихиды её бабушки, которую та и не помнила. Она была старшей в их семье, и самолично руководила своим покладистыми братьями опуская связки почти что контральто, волью судьбы оставшихся ей на попечение и не только…

Старшего сына из их семьи величали Вайтом. Этот кряжистый и неимоверно высокий человек одетый как монах во власяницу, был не только могуч как орк, но и вынослив как кентавр. Не смотря на то, с его макушки облетела чащоба прядей, оставив телесную позже буро загорелую на анемаи прогалину ещё в двадцать пять, его пышная и длинная тянувшаяся шлейфом по развитую грудь борода с заметным шрамом на левой щеке, что была связанна в косы искусной к плетенью Канной, пугала в разы лучше, чем его жиденькие затесавшиеся как рогоз над прудом волосы, что то и дело отрастали торчком. Ему по наследству от матери досталось треугольное лицо, зеленые глубоко утопленные в череп очи, и вздернутый круглый нос. Единственное, в чем судьба его обделила, это в достатке ума. Его мать сильно приложилась к элю, на назревшем празднике урожая, и разрешила мужу удостоить себя вниманием, а злосчастному элю она доставляла внимание ещё многие месяцы вперед. Отчего Вайт и стал немного глуповат и тучен, но со своим родом деятельности справлялся на отлично. Его ослоп с шипами и металлическим набалдашником, не раз взметаясь и разрезая воздух, вдавливал череп в грудную клетку, а манера речи и низкий голос мог стать жупелом на всю округу, когда он издали, начинал в своем спокойном тоне обязываться выдрать им ноги, и забить ими же. Он был первым, кто без обиняков поведал младшему о том, что стряслось с их отцом.

Младшего отпрыска в их когорте звали Слизел. Он был не глуп, но не гениален. Умел, но не чересчур. Умело владел мечом, но до королевской стражи ему было далече. Ростом был не мал, но до остальных ему было недостать, вне вставания на мыски. Но что касалось стряпни, он был даровит, и на порядок обскакивал остальных. Канна часто уламывала его сготовить любую пустяк, лишь бы не глодать суп из постных шкварок, который она варила от бездарности своих кулинарных навыков. Он был в этом такой мастак оттого, что часто оставался с отцом, а тот, будучи в прошлом досточтимым корчмарём в одной из таверн, дотошно готовил его как приемника, и оставлял подолгу на кухни, выдавливая из него толк. Малыш Слизел быстро преуспел, и даже порывался приготовить, что-либо дома, но мать железной рукой не позволила затмить себя. А однажды так сильно огрела его скалкой по брови, в знак ответных действий на ущемления своего авторитета, что у того, левая бровь так нормально и не заросла, отчего он надолго стал почти недотрогой. А шрам, напоминающей крылья ласточки, всегда оставался в памяти у тех, кто его видел несмотря на то, что он скрывал его спущенными до шеи темными волосами, на вытянутом смазливом лице с оливковыми глазами, да с правильными чертами и пропорциями, которые терялись из-за приметного изъяна.

Они не были известны в широких кругах, но некоторые графы Лирры, не раз прибегали к их услугам, убирая неугодных наследников, или зазнавшихся детей. Отчего их репутация и росла из уст в уста, лишь у высших чинов, а солидный приток медяков за выполненное поручение, обеспечивал их до следующего сезона с достатком порой, окупая их запросы сторицей. Не раз им поручали убить и других наёмников. С неохотой, но они выполняли поручения, без особых изголяний.

Но нынешнего субъекта они в лицо не знали, отчего с ходу и завязались споры. Всей тройкой они стояли под тенистым отлогим навесом деревянной крыше за публичным домом с обзором на весь ренкор, и спорили на повышенных тонах. Но на деле прекословили между собой только Канна и Слизел, Вайт, лишь тучно кивал, и соглашался, не поспевая порой за их изливающим потоком скоротечной мысли.

— Я тебе зуб даю, надобно выходить сейчас. Убьем их со спины, и дело с концом, — настаивал стравленным тенором Слизел, подпирая плечом начинавшую от влаги покрываться лишаем у подножья каменную стену здания, с частыми точно кистью нанизанными мазками побелки извести, скрепив руки, и поглядывающей через тонкий тын, обрамляющий полупустое стойбище бочек для стока вод из желоба, за скорым отступлением своры через западные ворота частокола. И то дело, отдувая от лица масленую не мытую челку, что спадала под легким порывом ветра, затмевая зоркий глаз, и рубцовый след на брови.

— Согласен, — скудоумно кивал басовитый Вайт, что без сомнений, был самым приметным, и стоял подальше заднего фасада, но все слышал и рисовал в своем скупом умишке целые картины из их скупого описания, и примеров расправы с назначенными врагами.

— Но он нас услышал. Это как пить дать. Отчего и решил поторопиться. Бьюсь об заклад, сей плут пронюхал и поспешил оторваться от нас. Они могут быть предостережены, — вносила толику разума в их спор свинцовыми нотками Канна, опасливо выглядывая из-за угла здания, вместе с братом, только чуток нависая над ним.

— Согласен, звучит здраво, — опять заладил Вайт, отчужденно кивая подкидывая щупальца плетеной бороды, как и прежде.

— Авось, я один все исполню? Ты мне всего-навсего лук подай, я так и быть вам две тысячи, по родственным связям отсыплю, — мерзко, скалясь неровными передними зубами хихикнул Слизел.

— Согласен. Чем шибче, тем гоже, — опять-таки аляповато мутно закивал Вайт, смотревший на погожую просинь лазурного неба, кое пересекало плеяда уносившихся в теплые участки птиц.

— Да помолчи ты! — источая разбавленный водой яд, буркнула на него стяжавшая морщинку на ровное чело Канна, и Вайт слегка пристыженно повесил нос. — Не лишне попервой справиться об этом страннике, — менторски продолжила она, украдкой касаясь своего шрама на краю губы идущего от разреза. Чем-то его аура сразу побудила её интуицию опасаться.

— У кого же? Может того верзилу, заправлявшего корчмой, кой все допытывал нас о графе занудство? — предложил младший, искоса глянув на виснувшую на его голове узким подбородком сестру.

— Он с ним заодно. И деньжат может не принять. Мне пытать сейчас не с руки. Мы здесь до поры чисты, а залечь после где-то надо, — покачала головой Канна, пока ветер прошелся по её бледной коже, теребя короткую высунувшуюся на блеклые брови челку.

Повисло муторное молчание, а прошедшая мимо светловолосая девушка в сероватом чепце на жеванный выцветший домотканый сарафан зелено-болотистого цвета, уведя их павшую ей на вид компанию, вначале намеревалась вдоволь посмеяться, над тем, как выглядывают из-за угла Канна, будто покрывалом ложась на младшего, разбавив свою кислую мину лучиком жизни. Но заметя при свете из-за тени нависшего и облачённого в рубище Вайта, она ойкнула, сузив круглые черты лица, и поспешила удалиться, теряя цвет лица сильнее, чем было, становясь снежной девой средь застывшей тверди терракотовой глины.

— А что, ежели попусту спросить с городничего? — внезапно прорезалось у Вайта.

— Городничего? — в унисон произнесли оба посмотрев вначале на друг друга, столкнувшись вытаращенными зеницами.

— Ну… — осекаясь, подергал тот порыжелую густую бороду, завязанную в несколько кос с блестящими клипсами на сёкшихся концах, как и обычно, когда думал. — Я приметил, он очень хотел потолковать с человеком покрытой сохлой грязью, и был счастлив, как дитя, когда тот уделил ему время.

При слове «дитя» Канна вздрогнула всем охладевшем телом, покрывшимся гусиной кожей, что ощутил спиной Слизел, на которого она облокотилась, но после вне лишних паник они, кивнув друг другу, дали добро идеи тугодумного и обычно косноязычного брата.

Озаренный благоговением Барон все не сходил с крыльца ратуши, попивая из фужера с филигранью, смотря вдаль через ограду резных свай веранды к облезлым от зноя столпам редута частокола, неотрывно наблюдая, как просветившиеся меж убористых ветвей игольных еловых деревьев путники исходят по ещё мощеному тракту вглубь извилистой испещренной рытвинами глиняной стези. Он восседающей на качающемся кресле был все ещё переполнен эмоциями от встречи с Клайдом, и казалось, светился рвущейся наружу экзальтацией. Его бокал, на половину наполненный красным вином ошалело прыгал в неуклюжих кистях, и он спасительно поставил тот на коленку. Когда, стараясь миновать черных солдат, на паркет взошел щуплый и молодцеватый Слизел, барон его ещё не видел, зато заслышал, звон метала, освобожденного из ножен.

Молодого парня, лет двадцати, приложили к искусно обструганному брусу, и уже намеривались вспороть брюхо, когда нашедшийся из обуявших наваждений, привнесенных в его рутинную жизнь следопытом Нуйд, оборвал их початие. Он не без труда привстал и грузно подошел к жмущемуся человеку обложенным двумя на умеренно пробивающимся за границу веранды светом, блестящими клинками мечей, напрямки к прижатому к расписному и выделанному брусу. Тот был облечен, как странник со всеми чертами: изношенной кожаной бурой куртке с прорехами у подолов и груди; накинутой на неё зеленоватой хламиде; выпускал мятую бледно желтую потную рубаху у шеи; и имел подогнутые голенищем грязные истоптанные по глине дегтярные сапоги, и держал подпоясанную под левое бедро перевязь без меча. Не чем он не вызвал у него нареканий в не отступившем ожоге впечатлений, и подобравший пояс зеленого кафтана барон учтиво запросил.

— Отчего же ты любезнейший, так резво рвешься, на беседу со мной?

— Помилуйте, я право хотел лишь потолковать о человеке, что ушел с группой ратников. Мне кажется, именно он спас мне жизнь, два года назад. Но я так и не возмесил ему долг, — искусно и выразительно врал осунувшийся субтильный Слизел, но как не странно скептик в бароне, принялся таить, и он велел расторопной стражи отпустить молодого человека. Мечи с тонкого горла Слизела отстранились, и он надул гортань, выпустив кадык и медленно распрямляясь. Ухмылка плута все ещё таилась в его нутре.

— Ах, чем только Клайд не оставил неизгладимый след в наших сердцах. От Майзы до Лирры, его имя бродит как блаженный ветер, под зноем. О чем именно ты хотел расспросить меня? — умиротворенно говорил барон, стоя на веранде ратуши на ватных ногах опьянённых желанной встречей с живой легендой здешних земель.

— Это Клайд Безродный? — искреннее удивившись, разинув оливковые очи, разволновался Слизел, задрав одну бровь и шрам ласточку. — Тот, что был при битве за Антур? — не унимался тот, едва не срывая тонкий голос.

— Именно он, — довольно растёкся в улыбке круглолицей барон, отчего его щеки стали столь крупны и округлы, что он стал походить на бурундука с пущенной бородой.

— Ох, благодарствую вас от всего нутра, — с напускным перевалившим чувством ухватил увесистую руку барона Слизел, и пожал как можно более нарочито признательно. Стража, было, дернулась, но Нуйд усмирил их одним мимолетным взглядом сгущенных редких бровей.

Тот благословенно кивнул, и, похлопав его по слабому плечу, добавив напутствие на дорогу.

— Поспеши. Он ни в жизнь не останавливается на лежку, дольше, чем на сон. У тебя есть шанс перехватить его. Передай ему, что барон Нуйд Гум ему очень признателен, за ту историю, и не применено ждет его назад в Ренкоре.

— Всенепременно. Ещё раз несказанно благодарю вас сир Гум.

Лживо раскланявшийся Слизел спрыгнул и побежал прочь, а Нуйд, усмехнувшись, опять приложил к густым усам бокал, и, вернувшись на террасу, ещё долго покачивался в скрипучем кресле качалке тупо лицезря просторы леса, в которых уже растворился хвост гурьбы солдат и значимого для него следопыта.

День занимался погожий, и лучи заведшего под занавес осени бабьего лета, теплили округу, доводя каждого изголодавшегося по летней поре человека, в экстаз. Редкие облока курсировали под вялым ветром, а мелкая мошкара почти не одолевала люд, смиренно приступающий к своим делам. И вроде бы все шло своим чередом, и припекающая анемая, да люди, вклинивающиеся в русло дел, и только один человек с куражом в зияющих глазах, вносил толику горечи в мирный уклад, несясь и сбивая с ног старушек, и отвешивая затрещины детворе, даже не желая слышать их просьбы.

Канна перехватила весело мчавшегося брата и подтащила его к себе, видя его лучившийся азарт. Вайт, просто пучил зеленые глаза, и ждал ответа, прислонившись к белоснежной извести на каменной, кладке пожелтевшей стены из проклюнувшегося ряда треснувших кирпичей. Отдышавшись, и поправив темную челку и искрившегося испариной лба, тот пересохшим горлом проговорил, с малой хрипотцой.

— Все будьте покойны. Это обычный плут.

— С чего взял? — осанисто приподнявшись поинтересовалась Канна, отпустив дрожащие плечи брата, стрельнув в него своими ореховыми глазами исподлобья.

— Он кличет себя Клайдом Безродным, — усмехнулся он, — тем, что пал в битве за Антур кто уши себе просвистел чем-то другим.

Канна расслабилась, опустив натяжение мускулов скуластого лица, а Вайт видя их единодушное спокойствие, тоже сбросил груз осторожности. Ему проще повторить их личину, чем признать, что это имя затерялось или вовсе не обитало в его закромах памяти.

— Выходит обычный пройдоха, но в кой веки опасливый, — хихикнула Канна, что с её рубцом у губы смотрелось несколько неестественно, — тогда отходим немедля.

— Слушай, — резко вставил Слезил со странным выражением.

— Ну? — прислонилась она локтем к стене, натянув скулы выделив свой узкий подбородок, в саркастичной невозмутимости.

— А что ежели мы мол, поначалу убьем всех прочих, а лжеца оставим напоследок? Подпалим ему пятки, выпытаем, с чегой-то он прозывается Клайдом чьи кости землю держат, и откуда в нем столько нахальства. Что скажешь?

Он плутливо смотрел на неё, отпуская румянец впалых щек, а она утомленно повела глазами по оси век, приоткрыв рот от недовольства. Бугор Вайт со спины терпеливо ждал её решения, сдавив уста, утопив их во всепоглощающий телесный цвет бороде.

— Будет тебе. Но на сей раз, без перегибов. Не переходи черты, как с той лучницей. А то будешь спать отдельно.

— Заметано, — он приблизился и поцеловал её во впалую розоватую обветренную щеку. Та брезгливо отпихнулась от его фривольности, и, наскоро обтерев слюнявое место рукавов, не смотря на него, пасмурно прошла прочь по затвердевшей глине на простор захолустного городка.

— Что с ней? — озадаченно и муторно спросил у Вайта Слизел. Но тот лишь помяв холмы плеч, отбрехался безмолвием. — Может течка? — продолжал тот, но старший брат будто принял обед молчание, заделавший немым с не совсем осмысленным выражением лица с лианами кос, падающими на развитую грудь.

— Нечего не мыслишь мне сказать? — с подозрением выказал сомнения в искренности ответов Слизел, сдвину рубец, сощуренно изнизу приглядываясь к осветленному треугольному лика брата, со спущенной по его шею бороде с клипсами.

— Течка, — басовито кивнул Вайт, уходя от ответа, как опаляющие лучи за набежавшие облака. Их недомолвка казалась имела почву, которую в кой веки не смышлёный брат таит.

— Ладно, черт молчаливый. Но помни, я все ровно дороюсь до правды, ведь я умнее тебя, — усмехнулся тот, с изминая свою мордашку в хорька.

Вайт сблизил крупные брови, и бойко толкнул брата в грудь и тот, распластавшись плашмя, повалился на спину, поверх застывшей грязи. Ещё не успев опомниться, видя просинь бескрайнего неба в порезах облаков с анемаей забежавшей в зенит, он услышал раскатистый братский дурной смех, который обычно до стянувшей крови страшил их недругов, на расстояние.

— Ты умнее. Я сильнее. А она красивая, — после этого, не подавая руки брату, он грузными шагами пошел за плутающей удаляющейся фигурой Канны по натоптанной тропинке в высушенной потоками света глине меж лачуг с крышами из сена. Слизел непонятливо покосился на отдаляющуюся широкую спину брата, укрытой пенулой, и, отряхнувшись от пыли и мелких камней, впившихся в плоские чресла, подскочив с положения лежа, проследовал вслед за ними, за сданным оружием. В этом они были равны друг другу — В навыках хладнокровного убийства.

2.

Команда бравых борцов с куйнами, не стала уходить далеко, и, въедливо исследовав окружность лесного бора на припасенные подлые ловушки, расположившись на бивак, чуть дальше места сечи, распаковав вьюки со снедью. Моз и Коуб, развели костер, и на двух крепких рогатинах, что нашли в окрестностях, сорганизовали котелок, в котором полагалось варить похлебку. На опушке в непрогретом лесу погода ощущалось все же погожей, и то и дело можно было расслышать клекот, сквозь затмевавшие свет верхушки обступивших препоной, недоброжелательно ощетинившихся ветвями и шишками елей.

За все невзгоды преподнесенная прогалина, была очевидным местом лежки стаи куйнов, и то и дело на просторах образовавшегося в омуте древостоя пустыря, встречались обглоданные кости, гоблинов, коренастых дворфов, и незадачливых эльфов, а подчас и особые крупны жилистое лакомство — орков. Смешавшаяся Риба прижала уши, будто входя с ними в симбиоз, отвращения и неприятия этого неприютного места. Она сидела с краю поваленного мшистого дерева, ободранным когтями от коры давешними хозяевами, и, суетливо обтирая рукоять лука, что промокла в смоле и пахучей крови, когда она откинула его. И пока все медленно высушивали выжатый сальный пот с разогретых тел, Калиб эмоционально рассказывал Джоалю, о своей лепте по защите Сира. И тот хоть до конца не отошел от зацепившего потрясения, чутко вкушал, и даже слабо улыбался, замечая нотку жизни на обветренном лице железного характерного солдата, ведь шрам на скуле гулял по возбужденному лику рассказчика, эмоционально воскресшего за любимым делом.

Тишину разбавили трели птиц, и слабый ветер, раскачивающий мачты древ, с парусами разлапистых шуршавших веток, а также трескотня сухих веток кои поначалу жертвоприношения долго слезоточиво выпаривали влагу, присовокупляя сие заклание страдания дымом стяженной влаги, а после ко всему примкнуло рокотавшая кипень воды в чугунном котелке. Почистившие овощи, и намеревавшиеся бросить в клокотавший котел порубленные грибы, Моз и Коуб, услышали тонкий писк встрепенувшейся Рибы, которая тут же смягчилась, опуская стоймя повисшие уши и червлёную копну, расслабляя мускулы стянутого в кулак лицо, одушевленно поминая, что она скорее всего не получит ни ложки из этой похлёбки. Она в кой веки приятно ошиблась.

Коуб, попридержал смахивающую руку, и тут же обернув к ней отзывчивость, спросил с неё, ясным и почему-то весьма лояльно вкрадчивым голосом.

— Не любишь грибы? — его карамельные кудри слабо трепыхались по забредшему ветру, а и без того малокровное лицо сузилось в вопросительной гримасе, выделив тонкий прижатый нос, на желтоватых от пламени светлых глазах, изредка отражающих лопающиеся столпы искр от марева огня.

— В том то и закавыка, что излишне люблю. Вот и несет меня от них, как лавину со снежных гор…

Оба ратника невольно посмеялись, от её непроизвольной сорвавшейся с уст метафоры, но она сохранила застенчивое спокойствие, то и дело, сидя на обзоле, исподволь поглядывая на хозяина. Её хозяин, сохнувший на квелом ветру от залившей его и без того видавшею невзгоды одежу, неотвязной пахуче каперсовой кровью, стоял поодаль от лагеря и, держа правую руку на эфесе, то и дело буравящее осматривал, границы, меж столпотворения вековых сосен, ища запропастившегося Гайта. О нем казалось, все позабыли, окромя него.

Когда дивный аромат, расцветающий в ворчливо булькающем котле, дошел до ноздрей Рибы, она почувствовала очередной вяжущий приступ урчания в животе. Бросив лук, обхватив его осемью крупными пальцами, та выпучив густо синие сапфировые глаза под бордовыми бровями, сделавшись салатовой на ныне снулом округлом лице, боявшись до отнимания языка, как вот-вот начнётся вторая порция несварения. Но сквозь жалобное потрескивания веток от подначивающего их истлевания ветра и общего бича костра на земле, да трели птиц с отдаленным кваканьем, Коуб, расслышав зудешь кишечника, дал самую верную оценку.

— Кто-то проголодался, — он тепло улыбнулся ей и вернулся к вареву. Моз не поняв её лояльности, подавил свои недвусмысленные намеки, и, повернувшись с слабым лязгом кольчуги в сторону виконта своей челкой, выбивающейся испод съехавшего льняного чепчика, покашляв в кулак, учтиво спросил своего сира.

— Виконт Джоаль… инда как быть с Гайтом, коли тот не воротиться до ночи?

— Бросить паскуду, — вскинувшись, огрызнулся сквозь зубы Калиб, который растерял весь перелечивай настрой своего воодушевлённого рассказа, сощурив широко расставленные серые глаза, поверх незнаемого шлема колпака.

— Если дозволите решения приму я, — упираясь головой в наклоненный ствол облезлого дерева, который куйны выбрали для точения когтей, будто себе под нос мычащее произнес Джоаль.

— Право, и вы помилуете эту сыкливую собаку, которая бросила нас… вас, и удрала сверкая своей трусостью? — разочаровался Калиб осев краями квадратного дубленого лика.

— Вестимо — нет! — оживился тот, оправив кауф не отрываясь от испещренной колеями когтей заболони, однакож умяв тон в патетическое русло. — Но, и вышибать не стану. Тощий, как и я, большую часть жизни провел в стенах замка, его смятение вполне закономерно. Не скажу, чтобы я поступил лучше, случайно зарубив жадного зверя.

— Но, он жалкий трус и дезертир! — не унимался исходящий желчью Калиб, а Джоаль украдкой заметил, как при резком слове «дезертир» Моз, помрачнев, скрыл натянутое на череп лицо к мареву дыма от костра, возвратившись обратно к стряпне ища в нем спасение.

— Я сам разберусь с ним. Требую воздержаться от самосуда!

Бывший сотник, получив прямой указ, притворно примерившись, отвернулся и принялся насуплено всматриваться в чащу. Он скрепя зубами долго въедливо вглядывался, игнорируя затмевавшие гнус и редких цикад, бульканья навара в омуте котла поверх взбаламученной ряби над ним, клекота хищных птиц, шуршания Рибы, что все так же с прямотой настырно старалась стереть смолу с рукоятки темного лука. Он даже не заметил, как виконт оторвался от плавной заболони и пошел через валежник в сторону от него. А все оттого, что среди нависших паутиной ветвей впереди, он казалась, приметил чей-то отрывистый как наваждение силуэт.

Он не сразу постиг захваченное глазами, но отчетливо приметил две вещи. Это плотно прилегающей черный плащ, идущий от головы, закрывающей почти все тело, и голову остроконечным башлыком, (отчего лица было не разобрать) и как не странно, (он посчитал, что ему сие аналогично привиделось) босые до бедер белесые ноги с умеренной мускулатурой, что небрежно возвышались, пока некто перешагивал поваленные деревья в глуши. Калиб был не шибко зрячим, но отчего-то счел, что бледная кожа ног, определенно принадлежит молодой девушке. Он поглотился проплывшим образом, и окружность для него растворилась…

Джоаль уминая ветви с аккомпанементом хором хрустящих игл, подступил к муторной и в тоже время старательной Рибе, что истово скрывала опальный стыд, за скрупулёзной и не плодотворной работой. Та все так же груздём восседая на пне отдавая от себя бадьяном, не поведя на него взглядом, продолжала упористо стесывать салатовыми ногтями смолу, которая заходила за вытянутые в когти ногти, а под ними уже вскоре устроился липкий спрессованный янтарный налет. Виконт сел рядом, отчего бревно качнулось, и гоблинка вместе с ним.

— Будь покойна, я попусту хотел вернуть твоё оружие, и сказать важную вещь, — он протянул ей нож, на котором застыла желтая кровь, что стала походить на стылый оттенок халвы, мельком все ещё отдающей солоноватыми каперсами.

— Если тебя надобно поднатаскать мыть за собой тарелки и ножи, то ты не по адресу, — как обычно хрипловато и брезгливо ответила Риба, без тени лояльности, даже не подняв на него спущенный взгляд, продолжая жмуриться и треть согнутый черный прут, отчего у неё тряслись концы ушей, и серьги в правым ухе, вместе с неладно повисшей миной.

— Нет. Твой нож уберег меня. Спасибо, что не забыла обо мне, — он спустился коленом на спрессованную массу кластера веток и палых иголок, и низко поклонился, опуская бурую челку и честолюбивые манеры. Риба заметя этот галантный жест, как от огня отвратилась, и влилась сведенными щеками в более темной оттенок относительно её обычного зеленого.

— Перестань! — тихо пискнула она, дрожа как при припадке. — Хозяин меня отругает…

— Пусть сперва выговорит мне, — величаво, задрал нос виконт, заверяя её в своей непогрешимости. Но ей это не на толику помогло.

Джоаль выдержал должную патетическую паузу и вернулся на пень, который опять покачнулся, и едва не повалил приземистую девушку, чья напяленная гримаса опять была близка к падению за борт лодки при болтанке. Риба насилу удержалась от качки, и, переменив орудие своей деятельности, сбегая от овладевающих дум, стала усердно сдирать налипшие остатки въевшейся липкой зуды остриём вороченного ножа.

— Твой хозяин, славный воин. Выступил один, и повалил двоих. Не зря по нему щебечут в этих краях, — не замечая особой заинтересованности в её унылой мордашке, он решил развить эту мысль, играясь на её чувствах надеясь отлучить от терзавших бед. Тщетно.

— Если Уика будет нам благоволить, и мы все доберемся в сохранности, хотела бы ты попасть на примем в столице Майзы? — совсем уж издали повернул он, намереваясь пробудить её чувства. Его ждало не совсем желанная реакция.

Риба недобро хихикнула, ощерив острые зубы и отверзавшуюся как навесной мост челюсть с клыками, собрав щеки в волны складок с двумя ямками, но почти тут же вернула прежние выражения гладкого округлого лица, и тихо отзывалась, пока в стороне трещал костер и перешептывались ратники под зов легкого ветра.

— У вас сир, явно прохудилась память. В Майзе негоже показываться нелюдям, вне двора. Это непопираемое правило ввел Сибульт первый, опосля посягательства на свою жизнь. Один скудоумный эльф сделал все, дабы подорвать к нам последние нити доверия, которое отчего-то ещё нужно зашибать у тех, кто бесстыже отымает наши земли…

Она поумолкла, и, приведя лук в должный вид, поняла, что больше её нечем занять дрожащие руки, отчего она вперилась на Моза с Коубом своими бездонными, как океан синими зеницами в опахалах бордовых ресниц. Джоаль поняв небольшую печаль в её вечно отдающем хрипотцой голосе, решил развить наболевшую тему малой девушки.

— А что станется, коли племянник королевы, известит весь свет про милость со стороны девушки, которая имеет природу гоблина, но, тем не менее, спасла мне жизнь?

— То ему молвят — она, дескать, молодец, но коли надвинется к воротам замка, ближе, чем на лигу, её трупец нашпигуют соломой, и, посадив на кол, поставят на пашни, отгонять бажуров.

— Кого? — не смотря на обиженный тон, девушки с жаром спросил тот. Она, метнув на него свою голову, отчего затряслись серьги в правом ухе, и взметнулась копна червлёных волос, лишь чмокнула выпяченной губой, опуская раззявленные от век сапфиры, имитируя неимоверное разочарование.

— Ты поведаешь мне кто они, или сия сакральная тайна? — ухищрением решил обыграть вопрос виконт, поглядывая на ствол дерева, по которому пробежалась хвостатая белка, в очах которых блеснул лучик отражения костра, покуда в зубах у неё почивал жук так же отражающей в амниотической оболочке все те же языки полымя.

— Ну как мне тебе их обрисовать? — опав плечами, развела она короткими наработанными руками. — Вострый крючковатый клюв больше шлемов ваших служивых, да крылья зеленого окраса, что помогают прятаться в кустах. А ещё эти, златенькие когти на розовых лапах, на которых они легко кожу с тебя сдерут, и бзднуть не успеешь.

Безродный, который как раз проходил рядом, остановил на неё колющий взгляд, и та опять опально ежившись, сморщилась, как обожжённый цветок усиленно заблагоухавший своим мускусом. Следопыт, отвязав от неё недовольный грозно укоризненный взор, ушел по делам дальше, а Джоаль, смотревший, как усталый Клайд оседает возле других ратников в пределах марева костра, раскрывая свой мешок, заговорщицким шепотом разузнал у смявшейся пожухлой Рибы.

— Слушай, а отчего наш провожатый, так лют… или дело во мне?

— Да кому ты нужен, — ворчливо испустила она, и как-то по-идиотски высунула острый темно-синий язык, меж башен клыков, скорее всего стараясь выразить ребячеством, суть нелепицы его запроса. — Он мной, конечно же, недоволен, оттого и кислый как моча.

— Чем же? — стремительным выстрелившим вопросом, попытался отогнать, мысль о кислинке виконт, остро коснувшейся его языка — она умела усиливать воображение. — Я видел, ты недурно разила их. Ну, вернее слышал.

— Разила да, но мне живот поджимал, как капкан…

— Ты больна? — тут же тревогой отреагировал виконт, забыв о прошлых скабрёзностях, перебивая её своей прямотой. Сыграла вымуштрованная куртуазность, по отношению, пускай и к сумасбродной, но все же… леди.

— Не совсем. Такое случается, когда я лопаю грибы, — зачесала она шею, косясь в розовеющее небо, странной гримасой.

— У тебя на них аллергия?

— Аллергия? — свалила она брови обратившись к нему с нависшем на посмурневшей мордашке вопросом.

— Ну, нестерпимость, как если отчего-то тотчас невмоготу. Горящие пятна на теле, вздутия лица. Несварение…

— Эвона как зовётся, — уловила она очевидно доселе незнакомый термин, обретя новое слово в запасе не родного языка. — Не то, чтобы на сами грибы, а на количество… — после этих слов она замолкла, и, навострив лопухи зеленых ушей прислушалась. Джоаль заметя её реакцию, так же повел головой. За их спинами с вороватым треском гнулись ветки. Щебетавшие Моз с Коубом, получив тычок и соответствующий знак пальца к устам, от Клайда смокли, а тщетно изыскивающий образ Калиб отставши вниманием не смигивающих век, от неизвестного ему силуэта, расторопно схватился за секиру. В их лагере все обмерло, кроме побулькиваний начинки черного котелка, и легких потрескиваний тлеющий углей в жевавшем их огниве.

Последняя граничащая с их биваком ветка надломилась, и пре все ещё алом свете бьющим через щербины пышных сросшихся ветвей, к ним протиснулась замызганная всем чем придется рябая кожа снулого Гайта. Он был с мелкими подтеками засохшей желтоватой и не только крови на пульсирующем краской краплёном лице, и пальцах, а краги уберегли локти, пока он бежал прочь, терзая свою тунику, рвав герб дома Джоаля от возобладавшего страха. Он был, как и прежде застращан, и крайне встревожен не отпускавшим чувством, и лишь когда рыскающее проедая их лагерь увидел своего виконта целым, слегка расслабился спуская одну гору с тонкой спины, но лишь за тем, чтобы вскоре подкошенным пасть на колени, уперев чело в устеленную шалупонью землю.

— Милостивый сир. Мне нет прощения, — глухо и истошно, жалобно канючил он в рыхлую землю, чем потешил Рибу, хотя это и не должно было вызвать и налета улыбки. У неё было скверное чувство юмора.

— Дезертира надлежит обезглавить, за столь низменное предательство, — окончательно вставая со своего пригретого места, ядовито отозвался хмурый как туча Калиб.

Все прочие выжидательное немотствовали, а раболепно челобитствующий Гайт не поднимался, ревностно вдавливая иглы в пересмешку с гнилушками коры выстеленных на земле себе в лоб. Гоблинка спрыгнула с заваленного вытянутого мшистого бревна, обрамлённого соблазняющими её нутро трутовиками, и осторожно обошла ветки, оставив их наедине с журьбой. Она опасалась гнева хозяина, но тревожить приватную канитель оруженосца, и его сира, она тоже не намеривалась.

Она плутовато подкралась к Мозу и Коубу, избегая пересечения взглядов с хозяином, который полностью невозмутимый внешне жевал вяленый окорок. Присев и сложив под себя короткие ноги, она кротко дернула за рукав рубахи звякнувшего кольчугой Коуба, и тот без каких-либо задержек, достал ей небольшую плошку, и сбыл туда порцию горячего варева сочного бульона, с разваренным мясом. Когда ей дали жалкий ломтик хлеба, она почтенно кивнула, чуть не расплескав все густое содержимое миски, змеившейся дымком, упоенным пряностями, на свои изрядно испачканные кровью и смолой льняные штаны.

— Что надлежит выделывать стоящему оруженосцу? — почти без надменности в тоне, произнес искоса косившийся Джоаль, не подымая Гайта, что резал себе лицо новой порцией иголок и пупыристых веток еле, выпирающих из цапучей к нему земли.

— Беспрекословно служить своего господину, — приподнялся он, чтобы его ввалившиеся щеки, прикрашенные в грязи, да редких следах выцветших игл были видны, как и понимание на осевшем лице.

— И? — продолжил тот, не смягчаясь в корящих интонациях и унизительной патетике.

Поразмыслив под стук собственных зубов, и скривив не находящее себе место лицо, он искал в памяти самое важное, и тут же уразумел.

— Всегда держать под рукой меч, сира! — спохватившись, озарился его лик увещеванный ссадинами, улыбкой, спавший на него проницательности.

— Так и… — просто сделал явный эзотерический обиняк Джоаль, разведя руки и вопрошающе задрав темные брови.

Опальный Гайт лихорадочно озираясь по сторонам чувствуя покрывающий согбенную спину холодный пот, припомнил, где оставил меч, и бездумно вскочив, ветром сдутый унесся обратно к месту сечи. Виконт хотел его окликать, но подоспевший Калиб дал ему консультацию по острастке, нависая как вездесущие, укрывающие ощетинившимися колючками ветви деревьев.

— Для исправления своего проступка, ему следует дать полную отдачу в своих промыслах.

Приняв совет, проглотивший зов Джоаль, муторно развернулся и, привстав и в уставном порядке справился. — Как там твои люди? Мы можем бросить в наши рты, нечто съестное, или для начала надобно прервать жизни, ещё нескольким сказочным тварям?

Калиб оценил юмор, который нечасто использовал сам, и утвердительно кивнув, растянув свинцовые черты лица в несвойственной ухмылке, потянул его жестом за собой к огниву и зачавшейся трапезе.

Доподлинно неведомо, сколько времени потребовалось Гайту, дабы перекувырнуть коченеющую уже тленно смердевшую тушу мертвого зверя с раззявленной вдоль мордой, тянувшую, на семь оруженосцев с помощью подвернувшегося рычага наиболее крепкого шершавого бревна, воткнув все оставшиеся отголоски стрел глубо по хребту сизой спины в землю. Но когда он, насилу снося подкашивающую поджилки, вонь каперсов с уже зачавшейся гнилью, ухватился, за обмотанный кожей черен, стараясь вытянуть дол меча, что ревниво ушел по самую крестовину, он почувствовал, что удача все же не на его стороне. Клинок настолько увяз в жилистой плоти, что даже не шевелился, а звук хлюпанья тормошенных в нутре прервавших движения кишков и то и дело, обороняющееся вызволяющие пахучие ароматы разлагающейся плоти с мутной желтоватой кровью из лопнувшего струпа окоченевшего тела, то и дело заставлял его содрогаться и ощутить приспевшие рвотные позывы. Которые и так неотвязно, зрели в нем, от всеобщих ополчившихся терпких миазмов, и ненасытных копошащихся мух, облепивших открытые раны павших хищников. Он, задержав дыхание, уперся в крепкие ребра ногой, и слыша битья по вискам молотков, тянул изо всех сил, но тот зацепил дол между хребтом и ребрами, и застрял насмерть.

Дернув рывком раз, потом и два для надежности, он, выпуская столб блеклого пара из рта, сделал передышку, убирая выросшую из бусин полосу испарины со наморщенного и горевшего лба, и небольшую морось на пульсирующем горле с выпучившийся жилкой на шеи. Алый свет анемаи, медленно, но уверенно сблизился с манящем горизонтом, постепенно передавая бразды правления сумеркам вестнику ночи, так как осень все ещё неуклонно сокращала день, и не далек был момент, когда легкая тень сумрака сделается глубоким беспросветным мороком заступившей ночи. Пока он не крепко стоял, в окружение казалась издевательски возвышающихся над ним деревьев, что сбитыми рядами, под дуновения, развернувшегося под вечер ветра, шептались иглами, напоминая приглушенный смех, то мельком приметил небольшую промелькнувшую поблизости тень.

А потом ещё одну. И ещё с десяток. Со всех сторон обильных смолистых стволов, пробегали небольшие тени, чуть меньше Рибы. Застывший с неприятным холодом на закорках, после града горючего пота оруженосец, уже хотел поверить, что группа гоблинов, улюлюкает над ним, пока не разглядел одного из них, медлительно высунувшегося из-за толстого ствола дерева при стекающем за небосклон свете.

Крупная круглая голова, относительно цилиндрического дородного тела, с ворсистым подшерстком, поднимала ввысь несколько травянисто подобных ленточных локонов, что произвольно реяли, как если бы находились под бурным потоком воды, в море. Их проникновенно прозрачные глаза, имели небольшой флуоресцентный красный огонек посредине, что, то расширялся, то увядал, когда нечто игриво любопытно отводила голову в другую сторону. Широкий свод рта, доставал бы до ушей, если бы те у него водились, но разрез не высвобождал зубов, лишь пелену беззубого мрака, на подобия глубоких недр не просветных пещер через грот. Кисть, которой нечто держалось за ствол, имела всего три кругловатых пальца, но столь коротких, что сразу было понятно, они не приспособлены, на тяжелый рутинный ручной труд. Внезапно задранные копошащиеся колоски на макушке скрылись за стволом, как и флуоресцентный огонек в пустых глазницах ворсяного пушистого создания.

Гайт быть статься и не паниковал, если бы дюжина подобных вспыхивающих лучинами красных огней не выглядывала из-за каждого сбитого ствола, и тут же скрывались, как только он въедливо вытаращенными зеницами не смигивающие смотрел на них дольше пары секунд. А звуки шелеста, которые они издавали, либо ртом, либо ноздрями (которые он не приметил в постепенно нависающей тьме), заставляли его бросить меч, и самозабвенно вновь бежать прочь, как он и рассчитывал прежде. Цвета их он так и не распознал, так как они околачивались в призрачно навеянной точно из не откуда мгле, словно призванной проявлением их ненасытного любопытства, оставляя вскоре лишь шорохи и знакомые огни.

В смятении обливаясь стылым потом (страха), с коченевшей кровью в жилах, судорожно ухватившись за эфес, он, стиснув зубы, чувствуя непреклонно облепивший озноб и шевелившиеся волосы на затылке, дернул что было силы, с поворотом на сто восемьдесят, дабы поддеть непокорный меч, расширяя облепленных жужжащими мухами раструб. Он, минуя новые вызволенные потоки и каперсового зловонья, милосердно к его беде поддался, и через чмокающие звуки, податливо рвущейся мякоти плоти, и заляпанной жёлтой кровью брюха, меч вырвался как выстрелившая винная пробка.

Огорошено осев наземь, с задранным перед собой окроплённым и пахучем лезвием, Гайт не успел нарадоваться, осветив сумерки затесавшейся на его рябые щеки улыбкой, как тут же подобравшись и встрепенувшись, бросился во весь опор, прочь, от обступающей теней за завесой подернутой поволоки промеж деревьев. Во время оседлавшего ветер бега, он не произвольно с жуткой миной обернулся в застилавши место сечи маревом сгущено опавшего тумана, и любопытствующие горевшие красные огни больших голов, то и дело выглядывали промеж растворяющихся в призрачном дымке стволов, издавая свой излюбленный шелест, для общения.

В полностью опавшем сумраке, сокрушаясь сердцебиением, добежав до подсвеченного лагеря, он как раз застал байку скопившего к себе внимание латунного от отражения огня Калиба. Тот увлеченно и в который раз, пересказывал, как вогнал топор в щетинистую сизо шёрстную морду зверя, и как его безумные ониксовые бельма, разъехались в разные стороны, будто избегая прямого взгляда с одичалым воином, разевая простор меж черепа. Затем он украдкой поведал, как его спасла прошелестевшая стрела Рибы, и та, сощурившись, хлопнув себя по зеленому челу, неясно выказала ему, свое «не за что» и именно в этот момент, в их идиллию, ворвался Гайт.

На фоне разошедшегося полымя единственного светила в померкшем лесе, он был выжито, бледен с лоснящейся пепельной кожей, даже сильнее чем обычно, а растрепанные стоймя всклоченные рыжие волосы, и краснота у разрытых юностью щек, заставила воспринять её неоднозначно. Моз и Коуб, повели носом. Риба косо бросив взор на меч, заласканный выуженной кровью, сочла, что тот страшится вида крови. Калиб с Джоалям, единодушно перебросились обременяющими взглядами сомнений. Только Клайд проигнорировал его, так как уже сидел в сторонке, и ел в надменном одиночестве, пропуская байки, отчего-то минуя жизнь устремляясь в сокрытую от ясности чащобу таившую каверзную неизвестность.

— Там среди деревьев! — утробно возопил тот, но голос тут же сел вместе с паром из рта. Он, не унимая пронзившую все фибры панику, неистово обернулся и, маша лезвием, глухо прорезал воздух, резкими махами, с последующими шорохами.

— Кого ты там увидал? — первым нехотя поднялся хмурящийся и брюзжащий Калиб, который меньше всего собирался реагировать на панику Гайта.

— Большеголовые! У них глаза светятся! А ещё они цокают, как…

— Как шелест листвы, — послышалось тихое бормотания следопыта, что запил порцию снеди из личной кожаной фляги, словно в прострации наблюдая танцующий взмывающий к веткам огонь, незаметно для всех обернувшись к ним, пуская на скулы и опущенные веки тени от перетекающего костра.

— Да! — ухватившись, прикрикнул тот, но тут же изменился в осунувшемся лице, так как Клайд, сидел неподвижно, и, вскинувшись к нему, был до омерзения хладнокровен. Сотник же умял свой интерес, и отмахнувшись, обмякши, уселся обратно к виконту.

— Отдыхай оруженосец. Они не причинят тебе зла. Им свойственна лишь любознательность.

Безродный опять невозмутимо замолк, погрузившись в свои думы, скинув отсвет с томного лица под спавшие пряди, а Гайт стал постепенно отходить от трепещущегося в буйном колотуне сердца потрясения, отдающего постоянными постукиваниями в его налитые жилами взмокших висках. Первым, что он сделал, это воровато на подкашивающихся поджилках, трясущимися руками протянул рукоятью вперед именной меч своему виконту, но тот брезгливо отрёкся, ссылаясь на один не непреложный факт, лукаво косясь на него бронзовым от костра ликом.

— За мой меч отвечает оруженосец. Носит, кстати, тоже.

Покорно кивнув, он тут же нашел ножны, что порожним балластом болтались на последних нитках на его левом бедре, и с вибрацией на вспотевших кистях внедрил в них острие, которое предварительно обтер об штанину. Залипшую пахучую кровь у перекрестья и кромки острия, ещё необходимо было тщательно отмочить. Преодолев охватившую с головой лихорадку, и с приглашения, присоединившись к поеданию снеди, и теплой наваристой похлебке, он был все так же, как каленым железом ща шею, пристыжен, за свой малодушный побег. И Калиб то и дело водил по нему гадливо сверлящее царапающим взглядом, будто не понимая, отчего он посмел покуситься на еду, а не на кору деревьев, или чешуйки шишек с ладонь, что возлежали рядом, как разбросанные выпуклые следы чьих-то лап.

Риба причмокивая, доела и, напасшись в сытной трапезе смелости, приподнялась на едва ли доходивший до их лбов рост, отошла от всеобщего восседающего сборища, вокруг озаряющего и гонящего обступившие сумерки костра. Никто не помешал ей и не спросил куда она. Каждый свыкнулся, к её чудаковатым отношениям с тем, кого она звала «хозяином» и даже оком не повел за ней. Нелюдимо обособленный Клайд вычищал застрявшую прожилку из неровных и даже со щербинами, желтоватых зубов на нижней челюсти на слабых отсветах огня, когда к нему подсела опальная Риба. Она долго молчала, смотря скорее на его котомку, которая разделяла их ложбинкой, раскрыто лежавшей под сложенными ногами Безродного.

— Я тута хотела сказать, что… я же невольно, — обрывисто начала она, но томный следопыт и бровью не повел, все так же неотрывно ковыряя зуб, ногтем безымянного пальца левой руки, устремивши взор в сгущающее краски, обступившие непролазной чащобой пространство. — Сжальтесь хозяин! Право, я больше не буду.

Тот просто вынул прожилку сухожилия, и, неприхотливо выплюнув её в сторону, поведя языком по полости, сведя брови, прокомментировал её оправдания, исподлобья смотря в нависающий покрывалом морок, разгоняющей его вымоченные желтой кровью слипшиеся на скулах пряди, отдающие легкими каперсами.

— Третий раз, ты объедаешься ими при мне. И всякий раз, следом замедляешь мой путь. Я могу мириться с течкой, или несварением от отравленной воды, но это делаешь последовательно, и сознательно…

— Не правда! — пылко прикрикнула она на его свинцовую тираду полную умеренного яда, чем привлекла остальную часть группы своей решимостью. — Я не могу остановиться. Это как вы лепечите… пороки.

— Это пароксизм, — отозвался уловивший часть беседы Джоаль, но поняв, что его не слышат как передавленную колесом лягушку, воротился своим вниманием к новому рассказу Калиба, что в очередной раз на словах разделывал успевшего в третий раз умереть за этот час, альфа самца куйнов. Очевидно, его ошалелость этим примечательным событием положительно ещё долго не оставит его собеседников.

Клайд опять медленно отрезал ломтик походного провианта, и с ленцой положил ленту куска себе в рот с ножа. Он долго жевал его, неспешно работая желваками, пока Риба жалобно смотрела на него снизу вверх, развесив свои длинные уши, как завядающее листы цветов, с раскрытыми как полная радия синими глазами, под опавшими бровями. Почти минуту Клайд безразлично неспешно мучил зубами кусок вяленого мяса, а потом, не поднимая на неё серый как ртуть глаз с малым отражением огонька, смотря четко на холодную и мягкую от не вытравливаемой влажности землю, передал ей вяленную культу и столовый нож с доморощенной рукоятью из стесанного сучка. Та чуть просветлевшая слуга задрала уши, как стяги пре приветствие короля, и почти с одухотворением приняла часть его доверия.

— Спасибо, — как обычно низким тембром произнесла она.

— Точи, не переедая, — намекнул тот. Гоблинка понимающе долю доверия кивнула и, ухватив отрезанный кусок, долго терзала его зубами, покуда не заметила своим слегка подсвеченным зеленовато-матовым лицом, прибившиеся внимание от остальных у мерцания столпов искр среди высокого задиравшихся в танце языков пламени, восходящих маревом к разухабистым ветвям вековых елей.

Не выпуская полоски мяса свиньи, она сдвинула свои темно-бордовые брови, и ворчливо чавкая, насуплено отмочила.

— На что пырите?

— Риба… — очень мягко намекнул ей хозяин, уставший, чтобы полноценно прицыкнуть на её самость. Она безропотно доела в тишине, не замечая нечего, окромя профиля хозяина. Но кто знает, что творилось в её умыслах.

Стан куйнов, стал благоволящее удачным местом для коротко временного ночлега — учитывая, что детёнышей и прочих сторожил на лежанке, не сыскалось. И когда уваженный жертвой стопки подлеска потрескивающий костер, изливаясь красками, пылал, чадя в небо, и щелкая сухими стенающими ветками под короткие вспышки стреляющих углей, Клайд как самый уморившийся расстелил плотную черную подстилку изо льна. Коя часто болталась у него под котомкой, занимая много места, но имея сем оным недурную ширину и длину, как и слой, не отказывающий полноценно озябнуть.

Он улегся, как обычно на спину, положим меч под правую руку, и, заготовив кинжал, что сжал левой, позарившись на густое полотно ночи, с острым месяцем радии, зашедшим на источенное поблескивающими звездами небо. Риба, которая долго мялась, попросилась прильнуть рядом, и он нехотя распахнул покрывало, давая ей пядь, для её мелкого тельца под левой рукой.

— Ну, хотя бы день без твоего храпа отжил, — муторно пробубнил он, когда смыкал веки, отдаваясь силе усталости.

3.

Канна разверзла вежды затемно, в почти, сгущенное поволокой, снежно мглистое утро, обволакивающее их стан с тесниной не просвечиваемых недюжинных елей, меж приземистых опоясавших листьев близлежащих куп, покрытых волдырями капелек росы. Она подняла свою свинцовую от перепада давления голову с подстилки, и растрепанная войлочная вороненная коса, саданула её по оголенной налитой белесой груди забугрившейся гусиной кожей. Покрывало лавиной спало на второй прильнувший кулек, вблизи с которым она муторно покоилась. Первая разрезающая покров тьмы полоска зарева намечающегося зноя анемаи пробивавшая заслон беспроглядных дебрей, заставил её сморщить задранный нос, и рефлекторно курьезно зажмуриться, но уже вскоре ухватившая её рука, без особой силы притянула её сонливость ближе к пленяющему ложу.

Слизел, что возлежал рядом с ней, получил свою порцию прорезавшихся, забрезживших реденьких косых лучей по обветренной за ночь коже, и предпочел закрыться от них, нежели печься, от них, без видимой на то причины. Канна, которая на поверку не шибко хотела бодрствовать, решилась, протянув ноги, коснувшись пальцами росистой муравы, подождать ещё какое-то время. Но, с другой стороны, она немного ярилась на Слизела, отчего её фибры неприятно будоражило, и та не могла достойно усладиться глубоким сном, когда было невмочь выкинуть каверзные мысли, царапающие нутро, и до белых костяшек сведенные кулаки.

Недалече от неё обрушился почитай целый воз хвороста. Вайт привнес ещё заправки для костра, который не нуждался поутру, но, тем не менее, он как минимум справился с главным — поднял сестру из пут источавшегося сна.

Та недовольно привстала сызнова, опять обронив теплое покрывало с нагого тела. Слизел который как дымом потянул к ней руку, был тотчас одарен пощечиной, и, получив разящей заряд, разинул свои оливковые зрачки поверх белка, от выуживающего из сна, остро пробежавшегося по нему искрами недоумению. Она сжалась долговязой струной, подобрав колени, и по её согбенной мускулистой спине с выделяющимися бугорками хребта, прошлась новая кавалькада мурашек, которую она все ещё не замечала, устремив свой томный взгляд в густую чащу леса, в который окончательно опал и растекся налет молочной мглы.

Они не сразу смекнули до сути обманного маневра Клайда ввиду песка, над которым им пришлось поломать голову, но уже скоро они, порыскав по распутью проселочной дороги, изыскали отпечаток сапога, который воткнулся в плато меж обрыва в ложбинку квашни трясины кювета. Проколовший землю носок был маленьким, и одаривающий вниманием пустяки Вайт припомнил, что среди группы, назначенной на свиданья с роком, промелькнула приземистая зеленокожая девушка, которую он вначале признал за уродливого ушастого ребенка. Но уйти по пятам далеко им не уродилось. Они заплутали по тесной глуши, и искусанные гнусом и стеганные окружением, остановились на полпути, к ним, выморившись на столько, что их не держали ломившиеся ноги.

Правда это не остановило похоть Слизела, который, уломал Канну лечь с ним, хотя та остро была не в расположение духа. Вайт покорно ждал в сторонке, хотя и сам не раз помышлял тем же, так как и сама Канна, не желала никого другого кроме братьев. Их отношения зиждились и жили в подобном ключе много лет, и никто уже не считал это зазорным, отчего юродивость их семейства, с линии матери, только возрастало.

— Ты чего? — насуплено поднялся на локтях Слизел, испытывающие рассматривая сгорбившуюся витком сестру, и ощупывая горящую трепещущую правую щеку, с очертанием жилистых розоватых фаланг пальцев, и крепкой дланью поверх бледной пульсирующей щеки.

— Будто самому невдомек… — огрызнулась она, прижимая колени к острому подбородку, а вскоре и опуская ореховые глаза к ним, отчего отведенная сплетенная, но растрепанная вороненная коса, вновь спала через жилистые плечи.

— Я бы не спрашивал, коли бы знал, — все так же недовольно ждал он, постепенно отнимая руки, от набухшего отпечатка на смазливом лице, с задранным рубцом у левой брови.

— А то, что спускать надо на живот, мудозвон чертов! — отводя душу в сердцах проговорила она, посмотрев на него со своими пылающими матово ореховыми очами на сведенных искрящейся злостью скулах, и особо подчёркнутым рубцом на губе.

Вайт уловив крупицу беседы, даже со своим, не блещущим остротами умом, понял суть, и сидя на сваленном трухлявом пне, под нависшим широким деревом у ещё пепельно непочатого огнива с вчера, закрытым шелестящей на квелом ветру сенью разлапистых ветвей, излил свои доводы вслух.

— Значит не течка, — он, тучно сидя на коряге, был заверен, что ответный взор сестры, который обращен на него, скорее обидчивый, чем ненавидящий, но, тем не менее, был смущен своим прорезавшемся перлом.

Слизел замолк, и, откинувши руки за голову, смотря на лазурь слегка хмурого по окаемки безоблачного неба сквозь пики зеленоватых иглистых верхушек, заготовивших футовые шишки, точил ступы мыслей, выделяя муку на дальнейшую выпечку слов. Сготовленный ответ подступил скоро, и не лучшей фигурой речи — услащающей сдобы не вышло.

— А может статься сие и не я. Инда Вайт то, куда чаще тупит, вот к нему и спрос.

Он был готов дать зарок, что в его голове, данный тезис звучал разумно, но её пророкотавшая реакция заставила усомниться в остроте его самоуверенных утешений. Прямо, скажем, дал он маху в своей учтивости.

— Да не одна ли малина, кто из вас одним миром мазанных имбецилов отец — мне то, что делать?! — она пыталась сочить укоряющим ядом, но слезы все же задушили.

Она пустила по щекам слезоточивые потоки, и по её вечно огорченному лицу, они смотрелись особенно не сносимо печалью. Закусивший губу Слизел стал немым, и как только через некоторое время, в полной тишине, булькающий под спадающей порыжелыми лианами бородой Вайт хотел отчеканить глупость, он пошел на опережение.

— А что ладить? Заграбастать денег, и уйти в подполье. Ты останешься с чадом, а мы сыщем обиходную для края работу или будем обустраивать дом.

Она жалко хихикнула, на распухшем от слез розоватом лице, чествуя как солоно в гортани, и не сносимо холодно на сердце.

— Ты фермер? — сощурила она влажные розоватые склеры, в нестерпимо саркастической улыбке сочившейся боли. — Не, недурнее мне тяпнуть трав у ворожеи, и как должно поднатужиться?

— Нет, — внезапно уверенно отпустил Вайт сидя поодаль от них, возле потухшего огнива, со сваленного трухлявого пня, сдавив свои треугольные черты лица в суровой мине, от которой коченели члены, а тон заставлял чувствовать, как встают волоски на руках и затылке.

Канна и Слизел одновременно вскинулись на него, как если бы у того и взаправду план был на степень пригоднее пустой околесицы.

— Вы будете обитать душа в душу, а я удамся в мечники, как рассчитывал раньше. Войн всегда много, а без жалованья солдаты не остаются. Пусть один из нас, станет достоин этого мира.

Канна внезапно обожглась его рассыпавшимся великодушием, и, посвежев зардевшимися чертами, жестом, подозвала к себе. Вайт смяв пенулу под власяницей, присел на колени перед ней, и она, смахнув слезный остаток, одарила его поцелуем в широкий лоб, затем и в губы сокрытые в чаще бороды. Слизел, что лежал с боку, нарочито поперхнулся, и хотел, что-то добавить, но сестра его оборвала, чуть повысив тон.

— Имей совесть мозгляк! Аль у него план гоже твоего, — младший вышел из согревающей темной прослойки кокона, одеться, покуда Вайт заслуженно, получал ласки, за своё сердобольное отношения к ещё нарождённому ребенку их омерзительного порока.

Покамест он сердито не пойми на что, натягивал обветренные брюки, и сапоги, бережно сложенные стопкой у капающего на него смолой дерева с положенным на кипу мечом в качестве груза, он скрепя зубами, уловил вдали чей-то истошный крик. И тут же раззадоренные всполохи дюжин плескавшихся перьями крыльев птиц, что взметнулись ввысь, чураясь, источника человеческих надсадных воплей. Стянув на поясе перевязь, и нацепив свою прогорклую от частой готовки рубаху, чей ворот на шнуровки, часто вбирал в себя листья, и насекомых, он, махнув длинной челкой, обернувшись к родне, увлеченным скоропалительным плотским позывом, с надменной гримасой решился их прервать. Дух соперничества с братом сыграл как-никак своевременно.

— Поколе вы обжимаетесь, их могут уже перебить и растащить по кускам. И первые вклады в будущее пупса сгорят.

Заарканенная Канна, высунувшаяся испод размашистой спины Вайта, явственно выразив повисшее опасливое негодование в опавших реденьких бровях, и, выскользнув, отпихнув его нависшую груду мышц с себя, отбежала наскоро облечься. В пору как Слизел празднуя малую победу, недобро усмехался, Вайт поднял среднего размера опавшую на устланной иглами и колючими прутьями земле шишку, и метнул её в нахальную смазливую физиономию брата. Повисшие негодование сменил гнев, и, сощурив веки пряча оливковые зеницы, уронив бровь ласточку, младший неспешно вынул из ножен меч. Вайт проворно натянув спешенные до колен подштанники, и искря зелеными очами, ухватил деревянную палицу с металлическими колючками, и только Канна, что уже успела нацепить половину своего наряда, успокоила их один горячим басовитым выкриком.

— А ну прекратить! Нахватало вам шалопаям ещё себя перебить! — она уже натянула высокие сапоги, и подобрала свисающую помятую, тунику, которую следовало бы постирать, а лучше выкинуть. Меч и ослоп неспешно опустились, а выпячивающие губы братья смиренно вняли её укорам, кивнув друг другу, обозначая временное примирение обменом нерадивых кивков.

Слабо поднявшейся ветер поддувал с севера, а хорошая, для осени безоблачная погода, быстро с ясности, сменялась заступившими серыми гнетущими тучами, что выходили от верхушек отдаленных растянувшихся зубчатых отрог. Слизел, собрав остатки снеди, да скрутив одеяло, вскинул на плечо половину их вещей, передав остальное брату. И кинув в рот черствую булку, запивая её холодной водой из одной кожаной фляги, они начали преследования по тесному сбитому лесу, полному непредвиденных опасностей, к которым они по привычки были готовы, если не умением, то импровизацией устрашения. Ибо не было той силы, которую они боялись, и казалась целой армии мало, чтобы пошатнуть их бесшабашность и задор…

Ночь у отряда виконта прошла неважно. Следопыт, который казалось, беспамятно провалился в сон, не удосужился оставить дозорного, и инициативу на себя перенял Калиб, кой считал себя более подготовленным, в таких вопросах, как бывший сотник и закоренелый вояка, чтивший муштру. Тут, то он и вдоволь отыгрался на Гайте, все ещё ощущая признаки безутешной чесотки в ладонях, при мысли о несостоявшейся казни дезертира. Когда смаянный расхолаживающим на события днем Джоаль улегся в подкосившей истоме, почти на голую землю, а Моз и Коуб, почетно опоясав, заняли место у огнища, придерживая обмотанные кожей рукояти штампованных мечей готовые вздернуться при пенке под зад, Калиб все ещё недоверчиво смотрел на рябые щеки оруженосца, по которым бегал тлеющий огонек от постреливающих углей из огнива, слизывающий конопатки. Тот мнительно, по стойке стоял, придерживаясь за меч, и поколе все последовательно смолкли в спущенной покрывалом ночи, предаваясь блаженному сну, он, пуская пары пара из ноздрей, постановил каждые тридцать ударов сердца вертеть сдавленной страхами головой в разные стороны света, с каждой из сторон которых стоял обвод недоброжелательных темных стволов деревьев, скалящих свои ветви, и редко пронося в своих стойбищах отголоски борьбы ночных хищников с их добычей.

И первый час с последовательно спадающего на колевшие плечи хлада, нечего окромя отдаленного шороха, мелких зверей, что охотились на своих малых соседей, да докучающих комариных облюбованний, он не примечал. Только осерчавший ветер смиловствовавшись стих, а небо окончательно заволокло бескрайним покрывалом приветливо смигивающих звезд со скосом белесого серпа радии и иссиня-голубой путеводной Уике, которые все в равной доле заставляли бы его умилиться сему празднеству белых отдаленных сотней тысяч световых лет вспышек, если бы камнем на сердце не возложенная, ответственная задача. В качестве безобидного развлечения он решил считать прихлопнутых им напористых самок комаров, что почти осадой туч напускались с наступательным воем, ложась на его испещренные щеки и открытые участки обдуваемой шеи.

Но ближе к половине полутораста хлопков, когда казалось, он уже не в силах был держать ломившие веки поднятыми, а Калиб, обязывавшийся встать его на смену, то и дело бурно гулко сопел, будто соревнуясь Рибой, в раскатистости храпа, у него заныли поджилки, ладонь готовилась стать горящей мухобойкой, а шея отбивной. Стоило продутому и невпример своему быту зябнувшему Гайту спасительно присесть на сваленные пни, с ободранной зверями корой, и опереться на доверенный меч в ножнах, возложив подбородок с порыжевшим пушком на оледеневшие краги, как он чмокнув сонно наблюл полу слипавшимися веками отдаленную тень. Он все ещё был вял, но как с искрой за шиворот насторожился. Когда точно гаркнувший треск костра позади, отвлёк его, он увел взгляд с растерянной сонливостью, и, воротившись, на точку, столь сильно приковавшее его оживленное внимание, обнаружил пучину пустоты, западающую между сбившимися слабо озаряемыми их костром стволами, где только, что мелькнул призрак. Его тяжелые веки, тут же получили новую силу, и он от отгоняющего желанную дрему испуга, стал выпрямляться из пружины, и даже крепче захватил рукоять, пока участившиеся пары воздуха высвобождались из его ноздрей, на свежесть ночной стужи.

Когда он урвал движение вновь, то не поверил своим вылупленным очам. Перед ним посреди убористой чащи вальяжной поступью блуждала фигура, укрытая с головы до бедер, темным плащом, а ниже та была боса, и, не робея ни пред иголками не редкими острыми валунами, да выпирающих корней с сокрытыми ловушками, уверенно брела в его сторону. Он был готов побожиться, что она будто озаряла себе путь, при том, что была покрыта сплошь черной, словно антрацит мантией, коя с каждым её новым размеренным шагом, обретала новые очертания. Наконец, он, чувствуя, как зачала стыть кровь в жилах и прерываться горячее дыхания, возмог узреть, по кромкам облачения зазубрены, и постиг, что накидка скрадывающее её черты, всецело состоит, из перьев. То, что это была аккурат «она», выдали её тонкие голенастые босые ноги, и субтильная фигура, что, несмотря на плотное перистое одеяние под стать хламиды, все же была женственной.

Когда она беззвучной поступью по ветвям и иглам приспела почти в упор, бархатными движениями перешагивая спавшие или наклоненные набекрень деревья с остатками сколов пней, и бугры, он все ещё с замиранием сердца, обмершее духом, с ошалелостью буравя, смотрел на неё, не решаясь, даже моргнуть, сам став подобием белой кости. Воочию представшая бледная кожа, словно откликом от радии светилась в ауре ряби, отчего упомраченный Гайт с посиневшими губами и перебравшейся в пятки душой, даже начал отчетливо видеть её бледные ногти на босых стопах, и приталенные тонкие пальцы, выпирающие из широких перистых рукавов. Когда она, не роняя не звука в тиши подступила, почти в упор, он слыша лишь звон в ушах с бесновато колотившемся сердцебиением затрясся в оцепившей холодным потом лихорадке, и хотел было крикнуть, но та беззвучно поднесла и приложила бледный и тонкий истощающей белое сияние палец к черному ничему, где должен был обретаться рот. Только тогда он заметил манжеты, имитирующие полноценные крылья, черного ворона следующие при её неспешных движениях. Тут же онемевший оруженосец, мог долго вглядываться в её необычную фигуру на фоне тлеющих углей пробивающихся за ним блеклым заревом, и загадочную пустоту на месте лица, или острый башлык с толстыми краями, кой скрывал голову так прилежно, что не оставлял шанса, узреть очертания ни уст, не отсвет глаз, что могли отразить если не его испуг, то хотя бы редкие искры углей, что постреливали за его спиной, пока она деловито любопытствуя обходила его.

Но все огни, как небесные, так и отдаленные, с неясной ему антипатией не косались её как прокаженной. Она точно отреклась от мирских заурядностей, став самолично величаво излучать свет, и небольшую дымку, подобно слабым эфирным лучам исходила от её неясной оболочки, очевидно скрывая, загадочную ауру нутра. Она, опасливо шагая обошла дальше, а закоченевший истуканом Гайт, только и мог, что следить за ней склерами, даже не способный проглотить упиравшийся комок в горле, то и дело, рассчитывая поперхнуться чем разбудит сопевшего Калиба. Который, заметя обстановку уж точно, утолит свою недовольство им, разрубив его пополам за такую халатность.

Босая девушка в вороненном оперенье, не опускаясь до шороха, пристала к огню даже не отпустив тени, и нависая над ним, долго метила в него клоакой за место лица, покуда Моз и Коуб, не шевелясь, лежа на боках, грели себе спины от последних отголосков затухающих сиплым пеплом углей. Гайт, все же решился, и, набрав воздуха, собираясь ей, что-то вымолвить. Но тут все же точно воскресший, чмокнув, поднялся Калиб. Оруженосец с пеной у рта, прожужжал об этом поутру почитай всем, ещё не раз, но то, как девушка распалась на перья, и беззвучно растворилась в чаще свернув отблеск, никого не убедило, инда Сотника, который тоже украдкой заметил её.

Ворча себе под мясистый нос, день ото дня стареющий ратник, поднялся на затекшие колени звонко пошамкав не снятой кольчугой, и, с ленцой почесывая заднюю часть тела, обнаружил закостеневшего меловокожего Гайта, который зависнув в иступленном выражение, все ещё неотрывно смотрел на опустевшее место под сложенными в полукруг камнями, где только, что стояла незнаемая кудесница, пришедшая как ветер, из непроглядных толщ леса.

— Ты москита проглотил, иль чай на колючку сел? — небрежно поинтересовался сотник, выпуская клубы обледеневшего в миг пара, но видя молчаливое помутнее в его выпяленных до предела глазах, лишь пошловато усмехнулся, добавив. — Тощий, дуй спать, на сегодня с тебя острастки хватит.

Так дозор сменился, но не ночные странности. Хоть Калиб был великовозрастным и тертым, он иногда сам себе не мог сознаться, как он нестерпимо боится темноты и дежурства в беспроглядной опавшей на его плечи ночи. Он часто предпочитал иметь под боком компаньона, даже если тот и безмолвствовал, он всячески уводил желание: рефлексировать экзентициальности бытия; о подкравшейся старости; трепете неизвестности, аль о возвращении жупела всей мирадении Некроманта.

И в эту неладную, не по-осеннему студеную ночь его грызущие за пятки страхи подтвердились. Знакомая особа, ещё по дневной передышке, крадучись высунулась из-перекошенного и надломившегося в середине ствола, подкошенного в уверенности сильными ветровалами древа. На внезапно проклюнувшемся из-за отмежеванной тучи свету месяца радии неизвестная особенно, запала ему в зачавшую терять остроту память. Её размеренные, почитай опасливые движения, и мосласто утонченная фигура, с непонятно отчего, отдающее белизной в ночи босыми ногами, и голыми малокровными бедрами, то и дело отдалялись короткими шашками от деревьев, направляясь к нему. Он не мог поверить и как очарованный, неподвластно себе встал с поваленного дерева. И тут же неизвестная застопорилась меж обрубленных веток. Она, долго одеревенев стояла, задрав блистающее мглой молочно белое колено над поваленным деревом, пытливо наблюдая за ним из черни накидки, пока тот на оловянных ногах не сделал шаг к ней, а та от него. Секира, что задержалась в рукавицах у Калиба, опустилась, в знак доброй воли, но от этого её расположение, не смягчилось.

— Подожди… — робко растерял шепот он с новым клубом пара, до последней клеточки тела завороженный её манящим образом, но она, уже ретируясь, зашла за очередной толстый ствол отдающего смолой древа, и улетучилась, словно пар. Он долго не смыкал вежд, часто работая легкими напаиваясь духом хвойного леса, безутешно наблюдая за тем местом, где потерял её из виду, но не пёрышка, с её одеяния, не высунулось назад к его ненасытному ожиданию. Он был невпример обижен и форменно разочарован, отчего скривив мину отбросив секиру на землю, у лагеря, чуть с размаху отводя душу, не пнул Моза, кой так сладко почивал, не думаю ни о чем, погруженный миролюбивым сном, что ни мог не вызвать поползновений зависти старого вояки, увлекшегося загадочной кокеткой.

— Подъем! — гаркнул он, вместо отправки сапога в ребра, и Моз хоть и, не совсем понимая, происходящего, вынул меч, и как умалишённый на ватных ногах отошел, от сотлевшего огнища, для ведения дозора, со слегка сонным и отечным лицом.

Пока раздосадованный вновь ощущающий ночной холод сотник выгружался на подстилке и укутывался в кокон одеяла, он услышал вновь усилившийся храп Рибы, что ворочаясь вновь опала на спину, и спустя какое-то время, он из-за наплывших раззадоривающих эмоций, не смог смириться с этим и с возроптавшим отвращением пробурчал вслух.

— Ну как можно так бесстыже храпеть? — вскоре он заснул глубоким сном, и все вышесказанное к гоблинке, как-то неожиданно перекачивало на него.

4.

Подменивший Моза Коуб продрал слепленные сном веки в положении сидя. Он непростительно проспал свой дозор, и, если бы Калиб не дрыхнул, как вымотанный конь, получил бы тыльной стороной его рапиры по курчавому затылку. Но Сотник все ещё невозмутимо дрых, а нависший бич обуха его топора возлежал под левой ногой, и отдыхал сообща с хозяином. Первое, что приметил в забрезжившем алым светом во все ещё спящем лесе Коуб, был Клайд. Что, стоя примкнув к стволу, дотошно обозревал лесные угодья, утопленные в, словно сдуваемом новым днем дымчатом тумане, и каждое дерево по отдельности сваей выплывало из власти густой и молочной поволоки. Кого именно выискивал меж сбившихся нерушимым редутом деревьев и мелких свежих кустов с налетом росы следопыт, или стоит ли готовиться к бою, Коуб, не ведал, но растрепав волнистые волосы, сгоняя осоловелость сонливости, он с хрипотцой холодного утра заломил.

— Не спится? — он тут же кашлянул, так как за ночь, его горло немного промерзло, а дыхание свело, от легкой утреней осенней стыни. Клайд не сразу ответил, а лишь тогда, когда оторвался плечом от коры, освобожденной от веток, круговоротом обернулся.

— Я не сплю, — на его муторном скуластом лице было столько твердости, что прекословить с ним не хотелось, хотя тот отчетливо припоминал, как следопыт, лег и, закатив веки, неподвижно пролежал на покрывале, не делая поползновений чихнуть или лишний раз встать по нужде. Будто услышав мысли ратника, Безродный вызволив из буреющей стылой челки яркие серые зеницы, разъяснительно нашел, что добавить. — Снов, во всяком случае, я не вижу, покудова нахожусь в походах.

— Но иной раз, как возвращаетесь домой? — незадачливо все ещё хрипло поинтересовался кривившийся Коуб, растирая своё горло, которое с садней, зудело.

— Мне нет приюта. Путь странника этакое и не подразумевает, — на ходу бесцветно отчеканил он и вернулся к своей поклаже, которая была рядом с его черной подстилкой, и слугой, что, не прекращая сопеть, была укутана по горло, покрывалом, дабы стравить её гам.

Приметивший сие ратник, отметил эту просквозившую небольшую заботу, оказанную хозяином, и решил вновь растрясти его просквозившую крупицами общительность, если тот невзначай вернуться к нему. Вынув пару стрел из колчана, и взяв свой захудалый черный лук с натянутой узлами через мелкое игольное ушко у концов прута, Клайд вернулся к огниву, и, взяв рукоять, правой рукой подложив тута же запасную, он вложил перья в пальцы левой, и присев на колено долго вглядывался в плотный утрачивающий облачность неизвестности бор. Повисший на устах вопрос Коуба растворился сам собой, и тот, почесав свои карамельные кудри, втянув впалые щеки, лишь с замиранием духа наблюдал за малословным следопытом.

С повадками хищника, Безродный в своих каучуковых сапогах, осторожно ступая по некрепкой росистой земле, и устланными веткам, двигался с грацией, и уже вскоре оттягивал тетиву с плюмажем, пока наконечник не приблизился к его выпавшему из перчатки перстню. Что приветливо блеснул от серебристой гравированной оправы вокруг и самого овального гагата, и бликом попал в созерцающее око Коуба. Плечи лука, изогнулись до предела, и только тогда, заряженная стерла, была испущена на волю. Прошелестев по лесу, разрезая стылый воздух и пространство меж мелких кустов и подлеска, что единодушно раболепно приклонялись пред разящей иглой в волнении, она достигла избранной жертвы, отчего следом раздался истошный визг мелкого ужаленного сталью животного. Он был столь невзрачен, что явного эха по рассеивающейся мути не пошло.

Поколе ратник тщетно исследовал ареал жертвы, он видел лишь окаймляющий туман, что все ещё упрямо гнездился над соснами, и покуда, было ещё ранее протачивающее себе путь утро, и первые алеющие просветы зарева анемаи сквозь ерши веток, он имел полное право, застояться в своем обреченном упорстве. Редкие утренние трели птиц, только начали наполнять прорезаемое отливами лучей пространство сгрудившегося леса, и кратковременный ветер, что покачивал колючки с крупными шишками, то и дело прерывал это тихое, разуметься однообразное, но бесспорно красивое пение животной фауны, свистом в уши.

Не проронивший ни слова следопыт, ушедший вглубь постепенно кольями света озаряемой чащобы, уже воротился. В спущенной руке у хладнокровного Клайда, болталась странная на внешний вид тварь. Габаритами чуть больше куницы, зверек имел все шансы считаться и крупным грызуном, и одновременно с этим, попыткой изобразить из себя подобие дикого и агрессивного зверя, с которым шутки плохи. Широкие когти завито свисали из обмякших передних широко расплющенных лап, а их длинна, спокойно позволяла впиться таким в глазницы, и вырвать кадык, незадачливому путнику, если у существа появиться на то острая необходимость обороняться, сиганув с ветки. Вытянутая морда с черным пятном носа и щелевидным разрезом у вытянутых желтоватых сцепленных зубов, очевидно нужна была для разрыхления почвы — может они были норными жителями — мельком посчитал Коуб. Зверь был не шибко крупный, но следопыт нес его за шкирку, а не за лапу, так как задние были довольно мускулистыми, а передние длинны, и под движением раскачивали тушку столь сильно, что та била бы Клайда выше кален. Цвет шерсти зверька напоминал собой, бурый с пропалёнными, и порыжелыми проблесками пучков, длинных локонов на его сглаженной макушке. На которой к слову была пышная шапка копны, скрывающая отверстия для ушей. А вокруг мелких сжатых после скоропостижной смерти глаз, были черные обводы в форме овального листа лимона, напоминавшие мешковатые синяки после схватки. В шеи зверька, зияла сквозная рана, из которой текла темно зеленая кровь, оставляющая окропляющий след, по пути из глуши. У животного были, окоченело, стиснутых желтоватые зубы, и два передних, что особенно выделялись на его застывшей гримасе со смежёнными веждами, как если бы он съел чего-то нестерпимо кислого или горького, и, скривив лицо, шел вымыть на водопои этот докучающий саднящий привкус.

Клайд донес его ближе к огниву, и, достав из-за пазухи свой кинжал, чья рукоятка была инкрустирована имитацией панциря, а тыльник при долгом пригляде напоминал угловатую голову кентавра. Он без церемоний расположился на земли, и, бросив тушку навзничь, принялся освежевать непропорциональное тельце, без малой толики сожаления, как если бы частил луковицу. Пока зеленая тягучая кровь облепляла его руки, и, без того запачканную различной субстанцией одежду, он через плечо, совершенно бесстрастно, произнес с указом.

— Разведи костер, и поставь на огонь котел, с водой.

Без каких-либо запинок, нашедшийся Коуб подпрыгнул, и метнулся к перевёрнутому котлу, на котором оставил свой полуполезный остроконечный шлем с не подогнутым под разрез глаз накостником.

В мгновения ока, котел был воздвигнут на двух рогатинах, а закипающая вода от облизывающих лижущих языков потягивающегося пламени, приняла в свои бушующие бульканья, нарезку некогда живого и прыткого зверька, которому не повезло встретиться с Безродным. От воды отчего-то повеяло ореховым привкусом. Следопыт велел бросить в воду травы, и даже не много эля, что притаил Калиб, для дня завершения похода.

Все оказалось в беснующейся кипенью воде, и уже скоро аромат странного сочетания, взмывал, ввысь оседая на ближайших нависающих ветвях, зачатками нежданного собранного из чего попало блюда. На приятный запах, подневольно поднялась и Риба. Шаткой походкой она добрела до них, и пока Клайд с головой был захвачен помешиванием питательного бульона, она решилась на жест, и поздоровалась с Коубом.

— Гожее утро, и здравья тебе, воин людей, — наиболее искренне для своего тембра сказала она то, что посчитала наиболее, аутентичным для его рода ремесла. А он лишь лучезарно улыбнулся и ответил в схожей манере малорослой девушки с вздыбленными червлёными прядями и опухшим зелеными щекам с глазницами.

— Гожее, лучница гоблинов.

Она уселась на поляну подогнув под себя ноги, и пока вычищала серу, из длинных полупрозрачных в ложе ушей, хозяин, резко вставая, минуя приветствия, дал ей деревянную ложку и строгий наказ.

— Последи за похлёбкой.

Без нареканий, она встала и во весь малый рост, у клокотавшего котла, и то и дело помешивала содержимое чугунного казанка, что отдавала зеленью и необычным благоуханием, что испарением оседало на её курносом носу орехами со сладким елеем. Пока Коуб смотрел в постепенно проявляющееся от сдавшегося на притязания тумана захолустье леса, он начал слышать брюзгливое недовольство тех, кого насильно расталкивал ставший более расторопным следопыт.

— Подъем. Вам пара исходить в путь. Вороги не дремлют, — довольно грубой манерой гаркал тот, то и дело, опускаясь до посыпания лиц не пробуждающейся группы зачерпнутой с земли влажной еловой шелухой и корой.

— Но мы, то не вороги! — заносчиво огрызнулся плевавшийся Моз, который спал плохо, из-за того, что Калиб умыкнул его покрывало.

— Замолкни! Он дело говорит, — тоже нехотя поднимался опухший до вздутия рубца на левой скуле Калиб, что снял на время свой шлем, показав уложенные короткие седовласы волосы, не заходившие дальше начала полосы роста волос на лбу. Джоаль поднялся сам, ещё до того, как обретший образ зазывалы Клайд его окликал (на него пробуждающую шелуху следопыт, отчего то не заготовил). Он спал очень чутко, из-за случившегося давеча потрясения, и все не мог отогнать витавшего в думах момента, когда ему на руку бросился остервенелый зверь, который заглотил лезвие, что неожиданно для смерти подобного куйна стало его роком.

Гайт когда до него до еле коснулся Клайд, начисто вскрикнул белугой, как если бы ладонь в перчатке без пальцев, была раскалена или обвита колючим дерном режущим плоть, иль покрыта зубцами полотна лучковой пилы. От разверзающего утренею тишь фальцетного вопля взвеялись, расположившиеся поблизости тускло мурлыкавшие на свой лад птицы, что спугнуто взметнувшись, низвергнулись ввысь, с удобных пригретых веток. Близлежащие пение стихло, и лишь ветер, теперь оставался в этом опостылевшем окружении деревьев, облепляя пышные ветви, опустевшие от трехпалых когтей лесных пернатых.

— Ещё раз так завоешь, забью рот грязью с иголками! — сердито отозвался нахмуривший брови Безродный, уже вскоре возвращаясь к Рибе. Опомнившийся Гайт пристыженно зардевшись испещренными щеками вжал шею в плечи, и, поднимаясь, разминал затекшую спину, так как при ворочаньях во сне, он уперся в корень, и так на нем скривлено и спал вплоть до самого с холодным потом поднявшего утра.

Когда все постепенно скопились у котла, уже давно прерывисто через естественные шторы всецело просияло золотыми, всюду проторившими себе путь лучами, и следопыт, перед началом трапезы с прелюдией томно огласил.

— Ешьте сытно. Сегодня не мешало бы выйти к притокам нагия, а лучше и вовсе пересечь его вброд.

— Отчего спешка? — звонко поинтересовался Моз, которому по-хорошему нужно было помалкивать.

— Ответ станется не замысловатым, — небрежно качнул головой Клайд, — коли я хочу, истрать гроши, что мне причитаются, мне не мешало бы остаться живым. А те, что идут у нас по пятам, могут оказаться чуть умнее, чем мешок зерна.

Коуб украдкой ухмыльнулся, остальные невозмутимо молчали, и только Риба уразумела, что за сим высказыванием крылась шутка, из уст того, кто никогда не умел подлинно шутить. Собравшись с силами, и несколько томительных минут, переваривая варево необычной, но увы не кем должно не оценённой стряпни, их путь продолжился.

Всю дорогу по проселкам встречного, взрытого с землей корнями зачастившего бурелома, следопыт проторивая путь, справился вперед, и пребывал предельно малоречивым, зато Гайт, словоохотливо пытался поведать незамысловатую историю, о вчерашнем дежурстве, и о девушке в накидки из перьев. Многие, включая Калиба, пред кем он рассыпал горох, позубоскалили над его сказом, полушутя единодушно изрекая — Что от одиночества не предвидеться.

Покамест они с головой углублялись и, форсируя тернии отдающих в ноздри лесной смолистой еловой глуши, да колючие пни с шапками грибниц, им на глаза стал встречаться густо растущие желто цветные лепестки дрока уютно расстилавшегося мимо налитых свежестью куп пахучих ещё не высохших от росы листьями кустов, покрытых свежей паутиной с первым жирным уловом куколок слепней пожаловавших на трапезу к пауку. Чуть далее под подолом огарков послевкусия вдарившей молнии пней выросли и плодовитые кусты с алеющими ягодами со сладковатым ароматом, которые Риба со знанием отрекомендовала, не есть, и в кой веки сама воздерживалась, что было сил, дабы не сорвать пленяющую её синий язык горсть. Столпившиеся деревья поредели до широких освещенных приятной глазу лазурью прогалин с редкими осокорями и березиной, и теперь, лавируя через пологие спады и отлогие возвышенности прогретых лощин, они вдруг остолбенели. А все дело в том, что Клайд, что не слабо отдалился в происках ловушек, застыл в исступлении у отвесного обрыва на открытый пустырь.

Через бреши в зачавшейся редеющей желтой кроне и просветам над ними, по пышно усеянных ковром жухлых иголок со свертками листьев, устланных инородных бору листьев, Риба спешно перебирая ногами плавая в палой желтеющей листве брезин, расторопно подбежала по крутому подъему к хозяину. Когда она, форсируя заводь ссыпавшейся кущи, застыла, он, будто все ещё не видел её, неотвязно концентрируясь на содранной до камбия коре, на нескольких искореженных стволах деревьях. Гоблинка долго ждала, пока позади неё оставшаяся группа, бередила скопившуюся насыпь отмерших частиц деревьев, легко поддающейся легкому ветру и перекатываясь, в едком привкусе перегноя с разбегающимися жуками и мышами ищущих взаимопонимания на тленом поприще.

Внезапно Клайд, не отводя взгляда с раззадорившей насечки, сообщил слуге.

— Попридержи всех. У меня не хорошее предчувствие…

Но стоило обуреваемой легкой тревогой Рибе развернуться, как все в два шага были тут как тут, и встревоженно заворожённые во всю гурьбу буркал глядели на неё, а затем в то место, что так пристально изучал их нелюдимый проводник.

— Поздно хозяин, — виновато отозвалась гоблинка за его спиной, насупив губы под клыками.

Безродный не успел к ним обернуться, как стрела свистом, режущим воздух безвучно вонзилась в почву, под ногой Гайта. Тот, взвизгнув, став белее полотна, стушёвано попятился, назад скользя по вспученным утопленным в златой палой листве корням, и, если бы не встречный Калиб, попробовал бы бежать вновь. Вся группа не на шутку смешалась, а коновода, тотчас расторопно обернулся и с пылающими серыми глазами приказал. — Назад за подъем! И не двигаться!

Все безропотно повиновались, не задерживая внимания на стреле, с лязгом кольчуг и мелкой поклаже, стекая по шуршащему покрывалу, а Риба будто не воспринимая его наказ, подобравшимся истуканом стояла под его правой рукой, и тоже наблюдая густые заросли терновника посередине сосен поодаль через открытую от деревьев засеянную листьями лощину, куда так умалишённо буравя, заглядывался хозяин, стоя на возвышенности, пред оврагом широкой, щербатой на деревья просеки.

— Я имел в виду всех, — свирепо посмотрев на гоблиншу, процедил следопыт, и слуга, шмыгая вздернутым носом, понурено отошла, но не на значительное расстояние. Самость претила ей оставлять его. А ещё она украдкой хотела прибрать в колчан разбазаренную кем-то стрелу — не пропадать же добру?

Клайд, вынув расписной на лезвии меч, и задрав его блещущий всполох над головой, стал идти по покатому спуску к открытому на свету месту переливающимся по границам волнам некогда главенствующими здесь иголками с мелкими ветками с граничащими у обрыва кустами и преддверья моря желтой листвы. Он размеренной поступью шел по отлогому скату, пока не дошел до освещенной середины впадины, меж редких пней и нескольких вязов, что чудом затесались в бору. Но, тем не менее, сезонно оголяясь, сбросили листву, что, жухло шерстя под ним, то и дело взмывала золотистой стружкой, оседая на корни и увядший на пылающем свету лета дерн с боков невольной просеки лощины. Недолго ожидая, он, все так же занося искру стали над головой, приосанившись, решил провещать пару слов, по окрестностям леса, не сводя бокового зрения с терновника меж передних могучих вязов с коих, была спущена раззадорившая всех неладная стрела.

— Я Клайд Безродный! Друг нелюдей, и провожатый достойных людей! Прибыл с миром, и прощу взамен лишь обоюдно того же! — зазвенела его раскатистая декламация, осевшая отголосками в пределах лесного конгломерата открытой границы меж бором и рубежами нараставшей дубравы.

Как долго он стоял, как на ладони не известно, так как воцарившиеся безмолвие с перекликанием клекота и усталое шуршания листьев, вынудила всех начать нервничать сильнее обычного. Темная стрела с сивым опереньем все так же на половину торчала, из земли ската обрыва, где относительно недавно проходился Гайт, и это был отнюдь не промах, а красноречивый предостерегающий жест. Безоговорочно убеждающий повернуть вспять.

Спустя какое-то время как следопыт уже был закрыт набегающими время от времени тучами, тернистый куст меж граничащих вязов зашевелился, и из-за его дебрей вырос некто, со слабо блеснувшей натянутой зеркальной тетивой угловатого лука, и черный одеянием, под стать самому Клайду. У него были длинные и прямые свисающие до широкой груди волосы, густо смоляного цвета, но меж ними пробивались заостренные малокровные уши эльфа. Тот был долговяз, и его приметили и все воровато приблизившиеся остальные, что куча малой стояли, издалече выглядывая из-за среднего холма во озолоченную в пробившем себе волю свету впадину. Он был одет в облегающее одеяние, будто сотканное из чешуи рептилии с лёгкими проблесками янтаря смолы, закрывающее большую часть тела сковывающими полосами, по огражденную шарфом шею. Битая летами куртка и потертые сапоги с ворсистыми брюками были скроено, ушиты, и обличали его подобием коры ствола, а древесного отлива хламида за спиной (явно не лишённая зачарованности), могла с лихвой сокрыть его, как только он запахнет её, и натянет спасительный капюшон. Скошенный гладким углом колчан был примощен у его бедра, и целая горсть сивых перьев, наизготовку выпирала под его правую длинную руку на тонких дегтярно черных прутьях.

Эльф в черном облачении, долго пытливо осматривал следопыта, не спуская напряжения с зеркальной тетивы и натяжения плеч свода лука, пока с укором не провещал, ещё издалека обитая в укрывающей сени вязов.

— Здесь нет переправы для солдат, и лжецов, загребающих имена достойнейших! — голос, молвивший на чистом всесветном, был высоким и певчим, но на лице издалека, несмотря на скошенную гладкость, и правильность черт, с гладким вытянутым носом и ямкой на подбородке без тени серости щетины, можно было прочувствовать сочившиеся недовольство.

— Мы очутились в твоих владениях, не по своей воле! За ними в след гоняться убийцы, и единственный путь к отступлению пролегает токмо, через твой лес Ливелз!

Только непреклоннее палача эльф будто оторопел, и сбавил натяжение отражающий вездесущие краски тетивы, что все ещё была задрана до надлома плеч. Но позже найдясь, опять вытянул, что было мочи, да ещё с такой загоревшей злобой, что его черты лица сведённые судорогой злобы вытянулись, и стали походить на снуло змеиные, а завитые плечи лука сдавались в предельном натяжении на луке в янтарном отсвете цедящего лучи покрывала дерева.

— Кто посмел тебе рассвистеть, как меня величают? — тенором прикрикнул он с другого конца, сгрубив свой высокий голос до неузнаваемости язвительной желчью.

Клайд отбросил всполохом по округе, разносящим зайчики меч, и пока тот подбросил вал игл с под омлетом листьев, устало отпустил, понурив голову с витой русой челкой по подбородок.

— Черный Эльф привечает, лишь тех, кто чтит его традиции. А имена лесных эльфов ведают единственно их друзья, — после этих томных слов Безродный, задрав перчатку, без пальцев, на правой руке, и указал блеснувшие кольцо, с овальным гагатовым камнем выбившиеся из порванного шва.

Эльф, тотчас спустив вожжи, разжал зеркальную тетиву и, отводя, опустил янтарный лук, а его искрящаяся злость растаяла, как и стянутые в узел лицевые мышцы. Он стал надвигаться, вылезая саженью роста из укрытия, сокращая дистанцию до метров размашисто широкими шагами, и когда добрел до преподнесённого меча, с изящными рунами на серой полосе, меж двух долов, и длинной рукояти, то усмехнулся, сощурив веки на перламутровые зеницы, и разгладив ямку на гладком подбородке, как и подобает признавшему другу.

— А плутали слуги, Клайд пал у стен Антура… — после этих сорвавшихся слов он прянул и нежданно для того в обуявшей экзальтации обхватил следопыта за стан, подняв, его в объятьях, как если бы тот весел не больше вьюка муки. И дав ему напитаться стравленной на себе лавандой, немедля поставил обратно с удивлением, как если бы поднял лишь половину, к чему готовился. Смущенно собравший уста в узел Безродный отходивший от такого рода теплых ласк, только отбрехался.

— Брешут. Клайд и не жил.

Вернув черную стрелу, в кожаную обитель сивых плюмажей, приткнутую у бедра, алебастрово светлокожий эльф, ставший вблизи отдавать знакомым для лесных эльфов терпким майораном, в темных одеяниях, смягчился, до шепота, покуда все остальные сгрудившейся гурьбой молча ждали за возвышением бугра у двух полутьмы облезлой кроны.

— Твои спутники, явно не шибко воинственные, раз не рванули на заведомо гиблую сечу. Ручаешься за них? — сдвинув антрацитовые брови, заломил эльф, поморщив тонкие уста.

— За большую долю. Прочие несут ложку в ухо, я бы не будоражился, хоть они и пережили встречу с куйнами, — дружески свыкался с встречей обыденно не словоохотливый следопыт.

— Ну, что ж, показывай, — прямодушно махнул рукой в крагах у тонких пальцев Ливез, — только по одному…

Учтиво кивнув, следопыт через плечо с бугром котомки, начал пересчет на высь отвесного обрыва в золотую заводь, — По одному спускайтесь. Начиная с Рибы.

Гоблинка буквально скатилось с горки, не щадя мягкие ткани и льняную ткань, ворсисто обтягивающую её крепенькие бедра об иглы, камни и выпирающие концы корней, бьющих словно ручьи. Она, не выпуская, из-за спины лук с колчаном, крест-накрест пересекающих её выпирающую грудь давящими ремнями, темнее на свету бутылочным отливом круглого лица, подбежала к хозяину, пока Эльф смотрел на неё с искренним удивлением, выпученных губ и опавшего подбородка с ямкой, впустив в ноздри её мускус бадьяна.

— Да неужели? — разочарованно кинул жемчужные очи тот на Клайда, вытянув лицо от чего острые скулы отдалили ниспадающие пряди.

— Не мели чушь, это не она, — брезгливо фыркнул следопыт, — данная особа мне в довесок выпала, за одно поручение.

— Это Рок, а не вознаграждение, — с огнем в широких глазах патетично произнесла Риба, сведя бордовые брови на все ещё матовой краске затопившей круглые щеки и ямки.

— С Роком, не играют, — учтиво кивнул эльф, и, сводя свои жемчужные глаза с чудаковато обряженной гоблинки мирно борясь своим приторным майораном с её пахучем бадьяном, посмотрел на Клайда с некой благодатью. — Вот, а ты не уверовал в законы нашего мира…

— Инда единственная, правда о Роке, зиждиться на том, что у его последователей, есть устойчивый ответ на все невзгоды, — насупленно качнул он головой, и басовито позвал следующего. — Джоаль!

Подавшийся виконт через хватку упрямо отговорившего Калиба и Гайта брезгливо вырвался и, курьезно спустившись, едва ли не уронив свою августейшую особу, показал эльфу свою необычную мешковатый кауф с подвернутым боком через гримасу, которую сочинил зацепившись за корень. И щегольски пышный бордовый наряд с желтыми отороченный полосатыми полосками по швам, у которого правый рукав был заляпан истаявшей попутно с тканью желтой жидкостью.

— Ты значица в свою очередь, тоже избавил мир от одного из куйнов? — обмеривая виконта с головы до ног перламутровыми зрачками, снисходительно прокомментировал Ливез, как только тот на голову ниже предстал подле него, приталив ёрзающие и взмокшие кисти.

— Положим, он скорее сгорал от желания, очистить свою карму, и жертвенно прыгнул на мой кинжал, — лоснясь испариной по полу крытому лбу и запавшим щекам, и подтянув усы, отмочил тот нежданную шутку. Удачную.

Эльф сдержанно хихикнул, осклабив острые свойственные его роду белоснежные зубы, а Риба и вовсе избоченившись, выпячивая губу, загордилась, поминая, кто именно выдал ему оружие на борьбу с недругами.

Моз и Коуб вышли по очереди, но эльф лишь кивнул, заметя их смиряющим взором исподлобья, не приметя в их лицах не крупицы угрозы. Когда показался Гайт, он покачал головой и шорами прядей, окрестив его на месте — Морный. И когда приспела очередь Калиба, тот явившись на свет и всем своим видом на растянувшейся золотистой лощине прогалины выказал, свое расположение к эльфу. Он до белых костяшек под перчатками сжимал секиру, и готов был обрушить её, в любой момент на голову долговязого обитателя леса. Ливелз, почуяв в вяжущем напоенным лесным духом воздухе недоброе, отклонился назад, и стремительно вернул стрелу одни движением назад в изящную выбоину у рукояти янтарного дерева, не дрогнув не одним мускулом на угловатом лице. Джоаль не видел Калиба, и, обливаясь холодным, потом счел, что сим являлась долго выстраданная ловушка, отчего стушёвано ретировался. И лишь когда Клайд расторопно загородил жердь Ливелза, он понял, в чем истинная причина враждебности нелюдя.

— Все, что ты возжелал спросить с него, сначала взыщи с меня, — Безродный все ещё был без меча, но всем было очевидно, что он и без него, сможет отправить старого воина к про-отцам, если не свинцовым тембром или аурой, так руками. Исказивший черты пламенно зардевший на пробившем себе дорогу зное Сотник ещё немного колебался, впуская в ноздри вяжущий привкус лесного эльфа, и когда увидел всех со стороны, и их востро негодования, спустил блеснувшую секиру, ближе к ногам.

— Битва при Антуре, забрала моего отца, — смотря в землю, опосля вспылившие, цежено пробурчал он.

— А у меня обоих братьев, — ответно скрепя острыми зубами отозвался нахмурившийся Эльф, когда Безродный перестал его загораживать. — А то бесчинство, что вы творили после, и лояльного взора в вашу сторону не заслуживает! — свирепо огрызнулся он, грубив гневом голос до неузнаваемости. — Но… — будто протрезвев от внезапной обуявшей злости, мягко протянул он. — Клайд мой друг, и я приму вас здесь, доколе он с вами. Идемте.

Покуда все немо задавались вопросом — куда? Шестифутовый с половиной эльф (возвышающийся и над следопытом) поднял меч, и вручил его следопыту и, улыбнувшись, сверкнув жемчужными глазами, вновь располагающее убирая стрелу в колчан, почти пропел.

— Сегодня мой друг возвратился, и пир следом случился.

Безродный же в отместку, приметил не свою стрелу с сивым опереньем, жуком в муравейнике затесавшуюся в колчан к слуге, и, выдернув её, отдал эльфу. Тот был признателен, а вот она… впрочем, её мину передать не возможно…

Увлекший за собой когорту лесной житель, быстро спустил их от обступившего дышащего свежестью подлеска и могучими обсыпающими золотом стволами в русло впадины пластов. И всю дорогу, через теснины желоба взявших с обоих краем скал, и прочих углубленных каменистых рвов, Клайд шел впереди, о чем-то не свойственно себе открыто толкуя с эльфом, пока даже насупленная Риба плелась в хвосте, что говорить о других. Эльф, в черном облачении плутая, вел их окольными путями, твердо на развилки сообщил им, что они и без того запамятуют об этих тропах, так как здесь с людьми случаются приступы беспамятства. Никто не воспринял это всерьез, хотя начало пути, уже выпало, они помнили только урывками перебранку, а вот отчего она выросла, уже нет.

Следопыт редко оборачивался, проверяя все ли на месте в желобе пластов в обомшелости мха и приживалах личинок с увертками, и когда замечал Рибу меж мельтешащих свай ног, что будто надеялась на шепотку его внимания, тут же на подобие фигуральной пощечиной хладнокровно поворачивался к ней спиной.

— Тебя у меня давненько не объявлялось, — себе под нос проговаривал Эльф, поколе они, поравнявшись, шли по неведомо кем выложенному извилистому рву с холодным подножьем, в котором они буквально тонули, и любовались гладкими стенками скошенного вафли подобно пласта грунта. Уступчатые откосы свыше, не сильно помогли бы вылезти, а протянутые арки руин сверху, казались опасно ненадежными, когда мшистые трещины с изредка курсирующими маслянистыми жуками, так нарочито въедаясь, нависали над их головами с зеленоватыми дохленькими путами, просвечивающимися под неустанно борющейся с пасмурностью анемаей.

— Однако, что не лепечи, я отчетливо помню это место, — огласил Клайд, замечая сквозь пробелы в сводах над ними, переливающеюся зеленую крону долголетних осокорей, что грозно громоздились в глубине возвещающего леса, вотчина которой принадлежала черному эльфу.

Скоро каменистый продольный путь со стекающими разводьями слоев рельефа, на стенах нагоняющих дрожь от угнездившегося в низине почвы хлада с приживалами гнуса, довел ораву к нужному осветленному выходу, меж двух скосов стен. Они перестали гнуть шеи, от пробивающих себе путь корней, что порой проходили сверху через ров каменных стен, свисая над их головами, как лиана, для сушки белья пуская за шиворот ищущего новые места жука. Изголодавшимся по приволью членам группы, в лоб встретилась широкая открытая лощина, устланная полевыми цветами и с ответвлёнными яблонями, с сиротливым домом в центре, что был пристроен к исполинскому древу. Лужайка, ведущая к нему, была усеяна вереском с клевером, и высокой травой с точечными насаждениями разухабистых яблоней, постепенно растеривающих осенний урожай. Заместо охватывающих стен, дом, примостившийся к величественному исполину древу, оберегали иные дубы, что срослись стволами обхватив друг друга ветвями, став единым целым, преобразовавшись в живую изгородь, не пропускающих своим ореолом крон хребты отлогих гор, намечая над собой лишь небосклон с неизбывно наступающими издали тучами. Черный эльф, убрал янтарный лук за спину, и, подхватив губу, тихо попросил Клайда, изъять оружие у своих приближённых. Когда незамысловатые клинки Моза и Коуба, включили в себя семейный меч Джоаля, пришло время Калиба. Но тот точно за жизнь вцепился в свою секиру, с неотлучной мнительностью поглядывая на эльфа свирепыми серыми очами.

— Либо сдай подобру, либо я отберу её у тебя с пригоршней зла, — твердо предупредил спустивший брови следопыт. Угроза не сработала, и тот лишь повел бровью испод шлема-колпака, чмокну, играясь не бритыми желваками.

— Человек, ты приведен в мои владения, без злого умысла, — зачал эльф, что без какой-либо натуги, держал сразу тройку ножен с выпирающими гардами. — А все оттого, что среди вас Клайд. Я доверяю ему, но не тебе, — перламутровые широкие глаза эльфа, стали более пронзительными, сверкнув на запавшем свету. — А ты, презренно в своем малодушие не ценишь не его слово, ни мои обычаи…

Конец ознакомительного фрагмента.