Тепло любимых рук

Денис Ахалашвили, 2017

В сборник вошли рассказы и очерки, написанные автором в разное время и по разному поводу. Особой теплотой проникнуты рассказы о детстве, где автор вспоминает своих дедушек и бабушек. Он пишет о своем духовнике схиархимандрите Власии (Перегонцеве), о друзьях, о крестнице, вспоминает Пафнутьев Боровский монастырь, где ему посчастливилось прожить год. Рассказывает о возрождении храмов, о чудесных событиях в своей жизни и жизни знакомых ему людей, о святынях, с которыми соприкоснулся. О себе самом автор пишет с подкупающей исповедальностью. И пусть рассказы и очерки разные и о разном, но их объединяет одна мысль – хорошо человеку жить, когда он с Богом. Для широкого круга читателей.

Раненный светлой стрелой

Говорят, в женщине должна быть тайна. Но в ней никакой тайны не было. Как только я увидел ее, то сразу понял, что все про нее знаю. И то, что я знал, было прекрасным. Ее глаза поразили меня сильнее любого нокаута. Они выпили из меня душу, отчего она стала легкой, как облачко, и полетела куда-то наверх, к небу. Я беспричинно улыбался, смотрел на парах за окно и вздыхал. Ничего себе, думаю, дела! И надо же такому чуду родиться на свет! Я слышал, что девушки бывают красивыми, но чтобы такими — никогда. С этим нужно было срочно что-то делать, иначе моему бедному сердцу конец. Оно и так билось через раз и готово было выпрыгнуть из груди, чтобы отправиться навстречу своему счастью.

Я купил букет цветов и встретил ее после пар, когда она вышла из университета. Девушка меня испугалась. Но из вежливости позволила проводить — нет, не до дома, конечно, а только до остановки. Для начала это было уже неплохо. В общагу я летел как на крыльях, а потом всю ночь глядел в потолок и улыбался. Через день я снова подошел к ней в университете и куда-то пригласил. Она вежливо и твердо отказалась и сказала, что у нас ничего не получится, потому что у нее есть парень и… Дальше я не слушал, а просто ушел. Я был уверен, что это не имеет никакого значения и все это временно. Она ведь не знала, что я ее полюблю. Мы с ней раньше вообще никогда не встречались. А то, что у девушки есть парень, так это нормально. Как говорится, нам есть куда двигаться. То, что со мной что-то происходит, почувствовала даже моя мама, которая вообще-то жила в другом городе. Она позвонила моим друзьям и сказала, что всю ночь не могла из-за меня уснуть и ужасно волновалась. Ох уж эти мамы с их чутким любящим сердцем…

Девушка цветы от меня не принимала, встреч избегала и вообще делала все, чтобы дать понять, что я здесь лишний. Через пару недель я пошел в деканат и взял у декана, с которым мы дружили, ее адрес. Потом поехал на рынок к знакомым цветочникам-азербайджанцам — у них я всегда покупал цветы. Они говорят: «Брат, дело важное, простые розы не подойдут». И принесли букет настоящей белой иранской сирени. Сирень была что надо, словно только из весеннего сада. У нас за окном летел снег и лежали сугробы, а тут живая благоухающая сирень. Я взял огромный букет и поехал к ней.

Ее квартира оказалась на третьем этаже. Надо было видеть ее глаза, когда она мне открыла! Словно чертик из шкатулки, весь засыпанный снегом, с букетом сирени наперевес стою, улыбаюсь и говорю:

— Стоял сейчас у твоего дома, смотрел на свет в твоем окне и плакал от счастья, что ты есть на свете. От моих слез выросло дерево и расцвело. Я собрал цветы и принес тебе. Не оставлять же их на морозе?

Бедные девичьи ушки, сколько в этот вечер им пришлось выслушать! Сначала она сидела напротив меня на диване, широко раскрыв глаза и сжав кулачки. Потом принесла чай. После двенадцати девушка вежливо попросила маму больше к нам не заглядывать. Я ушел около пяти утра и знал, что приду еще. На прощанье она поцеловала меня в щеку и сказала, что я знаю о ней больше, чем ее мама. Гнев сменился на милость, но не более. Как всякая умная девушка, она решила положить всех цыплят в одну корзину, а уж потом разбираться.

Второй парень никуда не делся. Это был хороший парень. Они дружили больше года. Спортсмен. Высокий, сильный. Мастер спорта по греко-римской борьбе. Звали Леха. Вот мы выходим с ней из университета, идем пешком по улице. Подъезжает Леха на новеньком БМВ. Вас подвезти? Я мило так улыбаюсь широкой улыбкой и тихо говорю, что не стоит. Он спокойно смотрит мне в глаза и уезжает. Хотя не оставляет надежды вернуться. А как иначе? Леха был хорошим спортсменом и просто так сдаваться не собирался. Только вот я был бешеной грузинской собакой. Влюбленной бешеной грузинской собакой, против которой у него не было никаких шансов. Потому что бешеные собаки не знают правил. Они живут по законам крови, где отступающих немедленно разрывают на куски и съедают. Там есть мое, снова мое и только мое, а тот, кто усомнится, сгорит в аду. Тебя этому никто не учит — это закон, по которому вращается твоя вселенная.

Так жил мой грузинский дед Миша, который три раза сбегал из немецкого плена и вернулся, когда война уже полгода как закончилась, а на него пришла похоронка. Так жил мой отец, про которого говорили, что он мою маму просто украл, а потом венчался в Светицховели. И я тоже никому свою любовь уступать не собирался. И девушке пришлось выбирать. А что делать? Судьба у девушек такая. Когда она сказала мне, что свой выбор сделала, то пригласила меня в одно турецкое кафе, где мы закрылись в кабинке, пили горячий шоколад, ели клубничный торт со сливками и целовались. На следующий день я подарил ей сто двадцать семь ярко-бордовых роз, а через два месяца бросил.

До сих пор не понимаю, как это произошло. Ох уж этот юношеский максимализм, который не прощает жизни ее реалий, живет в хрустальном замке и дышит эфиром! Девушка оказалась из обеспеченной семьи, а я был голодным студентом, перебивающимся случайными заработками и имеющим весьма смутные планы на будущее. Куда я ее приведу? В общагу, где мы жарили бутерброды на обогревателе? Если она туфельками меня с ума сводила, о чем еще говорить? Ох уж эти туфельки! Вот я приезжаю к ней домой, а там подружка из Парижа привезла две пары босоножек. Девушка говорит: выбери, какие мне больше идут. Ну, я с серьезным видом выбираю. А потом оказывается, что она покупает обе пары и еще две на всякий случай. Потому что босоножки красивые, только что из Парижа, а сердце не камень. Я смотрю на них и чувствую себя оскорбленным до глубины души, потому что у меня не было денег даже на ярлычок от них. А нет ничего болезненнее, чем оскорбленная голодная гордость. Спросите у Родиона Раскольникова. Ну откуда у студента могут быть деньги на французские босоножки? Даже думать об этом смешно. У ее папы, известного строителя элитного жилья, были на это деньги, но не у меня. И это была трагедия. Трагедией были ее норковые шубки, бриллиантовые сережки и четырехкомнатная квартира, в которой они жили. Мог ли я дать ей что-либо подобное? Конечно, нет.

И тогда я ее бросил, бросил университет и вообще уехал из этого города. Конечно, так поступают только слабаки и трусы, а за настоящее нужно идти до конца, на то оно и настоящее, чтобы за него бороться. Только ради этого, настоящего, и стоит жить, а все остальное — подробности. Но попробуй объяснить это восемнадцатилетнему студенту, в голове которого компот из Толкиена, Дон Кихота и Акутагавы и претензии на десять жизней! Вместо того чтобы жить и радоваться, он делает одну ошибку за другой и подходит к самому краю, потому что есть только жизнь, которой на все его безумные мечты фиолетово. Солнце светит, трава зеленая, и мир не будет таким, каким ты его выдумал. Он живет по своим законам, потому что это хорошие законы, которые созданы, чтобы люди жили и радовались, а то, что ты этого не понимаешь, так это твои проблемы, а никак не его.

Зато ты начинаешь понимать свое сердце, и если ты честен с собой, то оно приводит тебя в храм — единственное место на земле, где можно вернуть все на свои законные места, перестать валять дурака и начать наконец-то жить. Посмотреть, что в тебе есть хорошего, и начать с этого. А дальше — как Бог даст. И Он дает, иногда столько, что не унести, и жизнь мало-помалу налаживается. Но не по взмаху волшебной палочки, а по-настоящему: с кровавыми мозолями, ошибками и слезами. Так и должно быть. Чтобы почувствовать цену счастью, его нужно прожить. Иначе никакое это не счастье, а сплошное надувательство.

Конечно, тебе больно, но это не важно. Больно — значит живой. Это только у мертвых людей ничего не болит. Мертвые, чтобы почувствовать себя живыми, ходят в бутики и гипермаркеты. А живые идут в церковь, потому что сердечную боль лечат только там. Говорят, силу врача можно оценить по болезни, которой болел, и это чистая правда. Поэтому большинство остаются здесь навсегда. Счастливые и здоровые.

Сердце, уязвленное Божией любовью, открывает заново мир вокруг. Когда за твоей спиной любящий Господь, ты становишься бесстрашным и способным преодолеть любые трудности, бегать по снегу и не проваливаться. И когда из окружающего мельтешения ты находишь одну-единственную, данную тебе Богом, чувствуешь себя на седьмом небе, и это небо становится твоим домом. Такой никогда в этом мире больше не было и никогда больше не будет. Она прекраснее Елены Троянской и умнее царицы Савской. Это не просто красивая женщина рядом с тобой — это чудо. Ты отдаешь ей себя до последней капли, и чем больше отдаешь, тем больше радости переполняет твое сердце. Исполняя закон любви, установленный Богом для людей, ты становишься причастником самой главной на свете святой Любви, которая приходит с Неба. И хотя ты большой и сильный мужчина, который любого может стереть в порошок, иногда по ночам тебе хочется плакать.