В сторону света

Денис Евгеньевич Рябцев, 2006

Сборник «В сторону света» содержит новеллы, рассказы и притчи, написанные автором за 14 лет юности. Здесь собраны совсем ранние произведения Дениса Рябцева, посвященные поиску своей дороги к Солнцу, рассказы об армии. И вещи, созданные молодым отцом – посвященные воспитанию детей, любви к музыке. Ряд произведений в книге посвящены участию в выборах и профессиональной деятельности писателя. Это первая изданная книга автора, занявшая место на библиотечных полках. Ее высоко оценил известный журналист и писатель Лев Бураков.

Боль

Опять дождик. Старая плотинка, не успев просохнуть после вчерашнего ливня, впитывает новые струи. Чертова слякоть! Хлюпанье под ногами раздражает слух. Вот обидно, вчера только прикрепил новые погоны на рубаху. Теперь их покорежит от влаги и они потеряют весь свой крутой вид.

— Пароль? — доносится из-за двери.

— Замена, сколько ног тебе выдернуть? — почти кричит в закрытую дверь Фикса.

Скрипя, металлическая калитка открывается.

— Как дела, замена?.. в целом?.. — переступив порог спрашивает Фикса, умудряясь правой рукой сжимать трудовую Володину руку, а левой стряхивать воду с промокшей фуражки.

— Служу, — отвечает молодой и смеется.

— Замена, я очень злой и голодный, — грубо заявляет дембель.

— Сейчас разогрею фламинго под ананасовым пюре…

— А я еще промок! — почти кричит Фикса, приблизив свое лицо к лицу Вовы.

Последний, растерявшись, переминается с ноги на ногу. Старый мгновение наслаждается сконфуженностью молодого и, по-доброму рассмеявшись, добавляет:

— Служи…

***

Сержант, распевая что-то про"губ твоих холод", вваливается в бойлерную.

— Что, Фикса, скоро задница станет квадратной?

Сергей отрывает глаза от книжки.

— Толстый, ты меня достал.

Андрей хватает книгу и отгибает титульную страницу.

–"За-писки сле-дователя", — по слогам читает он. — Интересная?

— Дерьмо! — отвечает Фикса.

— А Хемингуэя прочел?

— Угу.

— Тоже дерьмо?

— Конечно, только более высокохудожественное, — дембель опять опускает глаза в книгу.

— Я хотел поговорить с тобой. Ты замену свою совсем достал. Фикса.

— Злее будут.

— Дурак ты. Я вот сержант, а такого себе не позволяю. Ты заставлял Вовку выучить наизусть"Старика и море"?

— И что?.. Это же классика, баран. Нобелевская премия. Весь мир читает. Кому будет хуже, если замена этот текст будет наизусть знать?

— Уставы пусть лучше учит. Не забивай ему голову ерундой. Ты только лишнюю боль человеку причиняешь.

Фикса вскочил на ноги и заорал сержанту в лицо:

— Да что ты знаешь о боли? Ты же дальше своего носа не видишь. Тебя только тряпки интересуют, во что бы упрятать свой жирный мамон, когда на ДМБ пойдешь. О чем ты вообще можешь знать?

***

Андрею стало плохо после ужина. Его лицо и без того вечно красное налилось каким-то багровым соком. Он свалился в форме на свою койку и застонал. Через час с трудом перебрался на табурет перед телевизором. Казарма молча смотрела на его муки, не в силах облегчить страдания

— Надо в госпиталь, — компетентно определил Фикса, — замена, кто свободен? Бегом в автопарк за машиной. Или сам дойдешь Андрей?

— Я сам не дойду, — процедил сержант, — Очень живот болит. Вот… А ты, жук упрямый, говорил, мол_: что я не знаю боли

— Это не боль, это неудобная тяжесть в брюхе. Не дрейфь, сейчас подгоним машину, отвезем, кишки тебе прочистят и будешь бегать как новенький. Только не подыхай раньше времени. И хватит тоску нагонять ладно?

***

Сержанта взяли под руки и помогли спуститься к подъезду, где уже стоял, отплевывая едкий дым. старым комдивский"уазик". На казарму снизошел сон, но Фикса не мог найти себе места. Нет, это не было переживание за Андрея. Это была тоска по неосязаемому, нематериальному. Приступ, согнувший сержанта, вдруг неожиданно поразил старого, — а жизнь-то хрупкая штука.

Фикса достал из тумбочки лист бумаги и стержень. Долго смотрел на белый прямоугольник, затем начал чертить фигурки. Неожиданно на листе появилась строчка, написанная неряшливыми, острыми буковками:"Сколько буду я пахнуть ваксой…". Далее прилепилась вторая строка, еще более безобразная каллиграфически, третья, пятая…

Сколько буду я пахнуть ваксой,

День живуч и похож на икоту,

За окном неотмытой кляксой

Продолженье все той же субботы.

Черным рядом стоят столбы,

И безглазые щерят плафоны,

Я иду по проспекту войны,

А на плечи давят погоны…

Светало. Фикса подошел к окну, открыл старую скрипучую раму. Свежий ветер приятно дунул в лицо и позвал за собой.

Фикса не спеша, будто во сне, взгромоздился на подоконник и, оттолкнувшись ногами, вылетел вон. Он мог сразу полететь домой, но неожиданно решил не спешить. Сильный ветер сдувал дембеля в сторону леса, но солдат одним лишь усилием воли разворачивал тело в сторону стихии. Неожиданно ветер умолк и Фикса почувствовал себя свободным. Он кружил над казармой, подобно мотыльку, стремящемуся загасить пламя электрической лампы. В глазах срочника горел металл, кожа плавно обрастала огромными шипами.

— Я птица! — орал безумец, и снова поднимался ветер. Его порыв срывал шифер с убогого строения. Здание медленно разваливалось по кирпичику.

Внезапно из хаоса пыли и почти материального рева выпорхнул сержант, его маленькие крылышки еле тянули тучное тело.

— Вот видишь, чем меньше боль, тем меньше крылья! — ревел Фикса.

— Ну зачем ты это устроил? Я так хотел выспаться.

— Сейчас не время! — голос старого утраивали молнии, он был великолепен в своей одержимости.

Сержант опять нырнул в хаос, но через минуту появился с чемоданом.

— Я. Сережа, лечу домой. А ты плохо кончишь, ты всегда был идиотом.

Фикса совсем выбился из сил. Вены на шее вздулись.

Подул Северный ветер, и солдат понял, что нужно решаться.

Турбодвигатель сердца взрывается от усилия воли — вперед! В небе завертелась огромная бетономешалка. Фикса в битве со стихиен теряет уши и голову, ноги и туловище. Сергея нет, осталась лишь арматура из крыльев, глотки и сердца. Он парит и видит, как тщетно пытается оторваться от земли его пурпурный от страха командир.

— А! — кричит глотка с крыльями. — Это ты говорил про боль? Я все это устроил для тебя! Наслаждайся!

Фикса уже не видит, ибо у него нет глаз, но он чувствует…

Июнь 1996 — сентябрь 2000