Бераника. Медвежье счастье

Джейд Дэвлин, 2019

Ради жизни внучки пойдешь на все, к тому же оплата – спасение других детей. Мир чужой, опыт свой, тело молодое – справимся! Тем более у врага мужа есть честь, совесть… и мало ли еще какие чувства к красивой девушке?

Глава 4

Поздняя весна да раннее лето — самое голодное время. Особенно для тех, кто тонкостей не знает. Прошлогодние запасы подъедены, новые еще даже не завязались толком. Лес, который я оглядела с покосившегося крыльца, начинался сразу за старым плетнем, полупрозрачный, с легкой прозеленью. Ни грибов, ни ягод, ничего.

Быстрая ревизия в доме показала, что с голоду мы прямо сегодня не умрем — полгоршка того самого обменного сала еще осталось, муки небольшой мешок, килограммов пять примерно, такой же мешок дробленого овса, четыре луковицы, кулек сушеной морковки — стакана три оранжевой трухи. И еще один большой куль в сенях — с крупной, сероватой солью. Вот и все припасы. Не густо… но умеючи можно семью накормить.

А самое радостное — в потрескавшемся деревянном ларе я нашла штук пять подвядших, позеленевших и проросших картофелин! Вот где богатство, хотя есть их мы, конечно, не будем.

Зато сама новость, что в этом мире, в этом времени, есть такая полезная вещь, как картошка, уже вселяла оптимизм. Я даже выудила из Бераникиной памяти все, что с этим делом связано, — кажется, в самом начале скорбного пути за Хребет на каком-то из постоялых дворов близ столицы сердобольная жена трактищика, перебиравшая запасы в кладовой, всучила растерянной девушке мешок с негодными в суп клубнями. И по голове погладила…

Бераника тогда настолько оторопела, что взяла и даже поблагодарила, а потом пару раз даже пыталась их приготовить. Не слишком успешно, так скажем. Ну а я другое дело. У меня от радости даже руки затряслись и планов в голове нарисовалось — вагон и маленькая тележка.

Только сейчас важнее разобраться с детской простудой. Это дело такое… запустишь, оглянуться не успеешь — и вот оно, воспаление легких. А про антибиотики здесь наверняка даже не слышали.

Ничего, мы по-простому, по-деревенски полечимся. Свекровь моя, царствие ей небесное, пятерых в деревне подняла, и ни один не помер. Знатная травница была и меня учила. Иногда и палкой… суровая была женщина.

Вон там, в конце прогалины, петли дикой малины. Ягод, конечно, днем с огнем не найти, а побеги молодые уже есть. А рядом, в тенечке, мать-и-мачеха разложила по влажной земле глянцевито неприветливые листья, подбитые снизу нежным салатовым пушком. А во-он там, за оврагом, на старом засохшем дереве, настоящее сокровище — серо-зеленые пятна лишайника. Имя у него красивое — пармелия. Вкус противный, а польза большая, особенно при простуде!

Ну и молодая крапива у самой калитки — вот уж всегда пригодится. Для начала и хватит… только еще шишек прошлогодних на растопку соберу. В углу за печью я мельком видела старый, помятый, давно не чищенный медный самовар. Надеюсь, не дырявый. Господа ссыльные даже не пытались разобраться, что это за агрегат такой, и изводили уголь каждый раз, как нужна была горячая вода.

Самовар не подвел, хотя для того, чтобы его растопить, пришлось побегать — сначала за водой в овраг к ручью, где я мимоходом обнаружила еще одно сокровище — нестаявшие пласты слежавшегося снега, потом с песочком и золой, чтобы оттереть грязь с пузатых боков, потом приспособить войлочный сапог для раздувания… зато дело пошло.

И в комнату, где лежали больные дети, я уже входила во всеоружии. Травы запарила, ушат для теплой воды нашла. Не знаю, зачем прежняя Бераника запихнула в дорожный сундук такую кучу льняных скатертей, — скорее всего, девочка в растерянности хватала первое, что попало под руку. Но мне сейчас эти добротные полотнища ой как пригодятся. И как полотенца, и как простыни, и рубашек на каждый день детям нашить. Нечего в шелках на огороде делать.

Дух в комнате стоял тяжелый — пахло болезнью, потом и давно не мытым детским телом. М-да… Младший хоть спит, а две старшие красотки вытаращились на меня непримиримо-высокомерными взглядами придворных дам, увидавших под тапочком таракана.

— Чего тебе? — самая старшая, Эмилина, натянула грязноватое розовое одеяло почти до носа. — Не видишь, нам нездоровится? Принеси лучше попить! — и повелительно махнула рукой в мою сторону.

Вот так вот. Память услужливо подсунула мне еще один кусочек пазла в общую картину жизни моей предшественницы. Хорошая была девочка, но бесхарактерная… Всех себе на шею посадила, включая детей.

Ничего, справимся. Вот только следующий осколок воспоминания подсказал, что дети еще не знают о смерти отца. Подумала об этом, и все раздражение как рукой сняло — жалко стало глупых до ломоты в сердце. Эх… это ведь мне им придется рассказать. А потом еще как-то успокоить.

Именно поэтому я не одернула старшую нахалку, а также не обратила внимания на презрительный фырк и кашель средней. Эти две меня пока не особо беспокоили. Если силы козьи морды строить есть, значит, не помирают.

А вот Шон… У мальчонки явно высокая температура, да и кашель сквозь сон мне очень не нравится.

— Ты что, оглохла?! — Эмилина очень возмутилась тем, что я ее проигнорировала. Не привыкла к такому.

— Рот закрой, а то злая муха залетит, — мимоходом, не повышая голоса, уронила я в ее сторону, — они на противный визг знаешь как из лесу слетаются? Лучше, чем на мед. Укусит за язык, он распухнет, за зубами не поместится, щеки надует, между губ вылезет. Будешь похожа на жабу. Хочешь? Нет? Умница. Ну-ка, подвинься… во-от так.

Мимоходом высвободив локоны Кристис из-под локтя Эмилины, я про себя хмыкнула: десятилетняя красотка, выслушав про лесную муху, тоже закрыла рот и испуганно сжала губы покрепче. А мне того и надо.

Ох и разболелся ты, самый младший наследник Аддерли… Не меньше тридцати восьми температура. Кашель сухой, лоб горячий и мокрый, а ступни ледяные.

Ребенок, не просыпаясь, тихонько захныкал и попытался отпихнуть меня слабыми ручонками. Помню-помню, тот еще капризуля. А вот мы тебя сейчас разденем и теплой водичкой… не горячей, не холодной, тепленькой. И насухо вытрем, и сразу в скатерть, как в пеленку.

— Проснулся? — я села на принесенный чурбачок, устроила «кулек» у себя на коленях, заглянула в удивленно хлопающие глаза мальчишки, быстро прикоснулась губами к его лбу, не обращая внимания на слабый писк и ерзанья, и взяла в руки глиняный стакан.

— А кто хочет сказку про страшное чудовище со сломанным хвостом и храброго пастуха, тот сейчас выпьет лекарство. Не-ет, без лекарства не будет сказки. Да, я ужасно противная мачеха, ты правильно угадал. Открывай рот.

Расчет оказался правильным — помимо того, что болеть противно, лежать в постели еще и ужасно скучно. Даже втроем. Болтать надоело, игрушек нет, книжек тоже. И маленькие монстры помимо воли заинтересовались хоть каким-то развлечением — обещанной сказкой.

Иначе были бы мне и истерики с топаньем ногами, и попытки поорать. А чудовище со сломанным хвостом эту троицу так увлекло, что они сами не поняли, как все уже и закончилось.

Дети — существа особенные. Они подсознательно чувствуют то, что не могут понять умом и объяснить словами. И первое, на что они реагируют, — это уверенность взрослого.

Вроде ничего и не изменилось — прежняя Бераника тоже заботилась о них как могла, пыталась лечить, мыть, одевать. Вот только бедолага сама не далеко ушла от своих подопечных и нуждалась в заботе. Я, перед тем как приступать к лечению, сама наскоро умылась-причесалась, рубаху сменила и сразу почувствовала себя гораздо лучше. А ей, бедной, ни умения, ни, главное, сил не хватало.

Нет, старшие вовсе не перевоспитались по мановению волшебной палочки. Какие они мне рожицы корчили, пока я вытряхивала их из грязной постели, помогала умыться, обтереться влажной тканью, расчесаться, выпить лекарственный отвар… Да и мелкий просто устал, наслушался сказок и уснул. Но начало было положено: дети, как-то интуитивно уловив, что кто будет спорить, тот получит муху в рот (или по другому месту), а не еще одну сказку, устроились, наконец, в чистую постель и заснули под историю про Джона и волшебный боб. Температура у Шона еще держалась, но кашель смягчился, и я натренированным чутьем определила — обойдется. Уф…

Только вышла из их комнаты, хотела быстро разобрать грязное белье и поискать корыто для стирки, — входная дверь хлопнула. И в меня с порога вонзился холодно-презрительный взгляд красивых голубых глаз.

— Где отец? — высокомерно бросил старший, четырнадцатилетний наследник Аддерли и, не разуваясь, перешагнул порог. — Ну? Чего встала? Вот дура бесполезная, зачем только папенька тебя в дом привел!