Французский Трофей

Джеки Бонати, 2019

Что может заставить юную княжну из уважаемой семьи отправиться на войну? Любовь? Нет уж, скорее чувство долга. Но война всегда оставляет свой след, неизменно влияет на твою жизнь. Но что делать, если тебя вообще не должно там быть? Что, если на войне ты – другой человек? И что делать, если ты влюбилась во врага? Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Каждый родитель любит своих детей, и надеется, что они не будут доставлять много хлопот, и, главное, что судьба будет к ним благосклонна, но, в конечном итоге, все происходит совсем иначе.

Женевьева Воронцова происходила из старого княжеского рода. Московский костяк дворянства, крепкая семья, влиятельные родственники. Счастливое семейство, так похожее на многие другие, но кое в чем все же отличающееся. Помимо Женевьевы в семье было еще двое братьев и две сестры, и Ева была младшей, поэтому ей разрешали все, включая занятия медициной, которые считали до поры до времени милой причудой.

Ее отец тоже был большим оригиналом, любил хорошие шутки, и однажды на домашнем празднике Женя — отец предпочитал в домашнем кругу величать дочь именно так — нарядилась пареньком, стремясь перещеголять всех в своей выдумке. Мать едва пережила коротко остриженные кудри, но все признавали, что в высокой, тощей и чуточку нескладной барышне было на вид куда больше от мальчишки. Так появилась домашняя шутка про третьего сына Воронцовых — Костеньку.

Женевьеве такой расклад нравился, это позволяло ей заниматься тем, чем действительно хотелось — можно было ездить верхом в штанах, в черкесском седле, а не в дамском. Братья научили ее пить, курить, ругаться, но, разумеется, все это делал Костенька, а не Ева. И Костеньке не нужно было носить корсет, можно было читать все, что душе угодно, и даже поступить на учебу. До поры до времени все это казалось придурью, глупостью, все были уверены, что вот-вот юная княжна возьмется за ум, бросит детские игры, и выйдет замуж.

Но когда Женевьева, а точнее Константин Воронцов блестяще сумел поступить в военно-медицинскую академию, и закончить ее с отличием, родители поняли, что их милая дочь выросла и дала им поводы для гордости и беспокойства. Не без помощи братьев Константин Воронцов обрел плоть на бумаге, у него имелся диплом и все прочее, и отцу пришлось согласиться. Мать же пришлось отпаивать валерьянкой. Впрочем, несмотря на свою новую личность, княжна не пользовалась вседозволенностью, родителей почитала, сестер любила, а с братьями была дружнее, чем с сестрами.

В конечном итоге, родители смирились. В свет выходили и Женевьева, и Костя — одна сопровождала сестер, второй — братьев. И это было даже удобно — Костенька всегда был гласом рассудка, берег братьев от необдуманных поступков, и все его считали очень тихим, застенчивым и желали ему побольше напора, чтобы и девушку подходящую найти, чтобы жениться, да и вообще в жизни устроиться. Ева только посмеивалась, и кивала, отговариваясь от пожеланий доброхотов своей любовью к медицине. Ведь так оно и было — ее совсем не прельщали мысли о замужестве, она понимала, что мужчине в этом мире дозволено гораздо больше, и пыталась урвать себе хоть кусочек свободы. Пусть и в такой странной манере.

Именно таким образом она и оказалась в тот вечер в салоне Голициной. Костенька сопровождал друга и брата, удерживая их в рамках приличий, когда они дружно заявили, что им нужно развеяться, проветрить мозги, да и из сестры вытрясти книжную пыль. Несмотря на протесты матери, которая считала, что это неприлично, девице на выданье вести себя подобным образом, неожиданно отец встал на сторону Жени, сказав, что это прекрасная возможность понаблюдать за мужчинами изнутри, а там, глядишь, и мужа себе приглядит, и на самодура не нарвется. А уж братья не дадут в обиду, если что вдруг.

Как и ожидалось, все время пребывания их в Петербурге было посвящено визитам, охоте, поездкам на чай, в модные салоны и бог знает куда еще. Женевьеве это было не очень интересно, но отказать брату Мише и их другу Саше она не могла. У юной княжны, как и у всех студентов-медиков была замечательная отличительная черта, которую она тщательно скрывала от матери — она могла выпить куда больше всех остальных и остаться в здравом уме и твердой памяти. Так что именно ей приходилось заталкивать пьяных в стельку кутил в экипаж и везти утром домой.

На вечер к Голицыной они попали случайно, опять же благодаря связям и знакомым. Что Миша, что Саша были уже порядочно подшофе, но на пороге у Голицыной словно чудесным образом протрезвели и занялись тем, что очаровывали всех присутствующих там дам. Сама же Женевьева, а, точнее, на этот вечер — Костя, взяв бокал вина, чтобы занять руки, устроилась в уголке, не желая привлекать к себе внимание. Придворные сплетни ее не касались, в политике она откровенно не разбиралась, а обсудить с кем-либо новый анатомический атлас Карсуэлла не представлялось возможным.

***

В Россию виконта Этьена Де Мореля привели дела его семьи. Испокон веков они владели многочисленными виноградниками, и еще в 16 веке при Генрихе Четвертом предок Этьена получил графский титул за поставки вина прекрасного качества к столу короля.

Но с середины 18 века прадед Этьена решил расширить свои поставки, и его вино активно стала закупать Российская Империя. Именно эти дела и привели юного виконта в страну морозов, хотя он и собирался делать военную карьеру, но просто не мог отказать приболевшему отцу.

И, разумеется, княгиня Голицына, узнав о прибытии в Петербург такого гостя, не могла не позаботиться о его завлечении в свой салон, а Этьен, занятый налаживанием разного рода связей, не мог не принять такого приглашения. Поэтому едва он прибыл, как Дом на Миллионной улице встретил его светом многочисленных канделябров и услужливостью вымуштрованных слуг.

Поначалу Этьен чувствовал себя не вполне уверенно — младший лейтенант армии Его Величества Наполеона Третьего не был желанным гостем в России, в свете политики Николая Первого против французского императора и конфликта между ними, да еще и на религиозной почве. Но отец смог убедить юного виконта, что надо уметь разделять экономическую выгоду и политику, поэтому в Российскую Империю он отправился в гражданской одежде, никак не афишируя свою военную принадлежность, а в разговорах о возможной войне предпочитал сохранять нейтралитет. В конце концов, молчание — золото.

Вот и на вечере княгини Голицыной он, будучи представленным всем гостям, в данный момент предпочитал оставаться в стороне, наслаждаясь прекрасным, что характерно, крымским игристым вином, которое раньше он всерьез не воспринимал. Он присматривался к гостям на предмет дальнейших договоренностей о сотрудничестве, и тройку новоприбывших Этьен оценил взглядом и сразу отмел как потенциальных партнеров по бизнесу — типичные гуляки, приехали развлечься с юными девицами, а может и продолжить вечер с наиболее доступными из них. Виконт их не осуждал — раньше в родном Бордо зимой, или в Париже — летом он и сам не гнушался таких развлечений, но пока это все осталось в прошлом, по крайней мере, до возвращения в расположение части.

Его немного удивило, что один из троицы сразу отделился от друзей, по виду, самый юный из них. Казалось бы, юноша должен быть жаден до женского общества, но, видимо, оно его вообще не интересовало. Он устроился в уголке, размышляя о чем-то своем, и на первый взгляд он показался Этьену совсем юным, желторотым птенцом, с гладкими щеками и шапкой кудрей.

Так или иначе, и среди прочих гостей потенциальных компаньонов Этьен не увидел, поэтому решил, что юноша подойдет на роль собеседника.

— Позволите? — спросил виконт, подойдя к нему и указав бокалом на пустующую часть кушетки.

Глубоко погрузившись в свои мысли, Женевьева не сразу поняла, что обращаются к ней, а спохватившись, тут же кивнула, легко вживаясь в свой образ Костеньки.

— Разумеется. Присаживайтесь, — ответила она. — Константин Воронцов к вашим услугам, — представилась она, как и полагалось.

На мгновение Этьен замялся, не зная, как отрекомендовать себя — юноша не назвал своего титула, хотя было очевидно, что у княгини Голицыной собираются только дворяне. В итоге и он решил ограничиться именем.

— Этьен де Морель, — представился виконт и опустился на кушетку. — Рад знакомству.

Ева отсалютовала ему бокалом и не сводила взгляда со своих напропалую флиртующих друга и брата, казалось, про нее совсем забывших.

— Какими судьбами в России? — не могла не поинтересоваться Женевьева, взглянув на француза.

Вопрос Этьена не удивил, хотя все разговоры велись по-французски, его выговор, разумеется, отличался от привычного здесь.

— По торговым делам семьи, — не стал скрывать он. — Мой отец попросил меня приехать и встретиться с нашими старыми партнерами, а также найти новых для расширения поставок вина в Российскую Империю.

— Вот как. Что ж, мой друг Александр и его семья занимается торговлей. Он сейчас облизывает руку княжны Волконской. Думаю, вам будет полезно познакомиться. Как только он протрезвеет, я представляю вас друг другу.

Услышав это, Этьен тихонько прыснул — все в рамках приличий, и отвел взгляд от молодого мужчины, о котором сказал Константин.

— Буду вам очень благодарен, — он вытащил визитку и протянул ее новому знакомому. — Я снимаю номер в Бристоле. Полагаю, вашим друзьям понадобится отдых, посему завтрак не предлагаю, но буду рад встретиться с вами за обедом. Местный повар великолепно готовит перепелов.

Женевьева улыбнулась и кивнула. Отдых ее брату и другу понадобится, равно как хорошая порция сельтерской с утра.

— Я передам ваше приглашение. Но, боюсь, мы с братом присоединиться не сможем, завтра мы должны отбыть в Москву, на семейное торжество. А Аликс составит вам компанию, и вы сможете обо всем переговорить. Подождите минутку, я все-таки его приведу. — Княжна отставила пустой бокал и подошла к другу, галантно уводя его от его поклонницы.

— Александр Войницкий-Смирнов, светлый князь, граф и наследник своего отца, светлого графа Владимира Алексеевича. — Даже будучи пьяным, Саша прищелкнул каблуками и представился по всей форме.

— Не стоит, месье Воронцов, — хотел было попросить Этьен, но его собеседник уже ушел за другом, и ему осталось лишь подняться на ноги, чтобы познакомиться с потенциальным компаньоном. — Виконт Этьен де Морель, — представился он, вовремя прикусив язык и опустив часть о том, что он лейтенант армии Его Величества Наполеона Третьего. — Ваш друг, месье Воронцов, любезно отрекомендовал вас, как человека, с которым мы можем найти общий экономический интерес. Не окажете ли мне честь встретиться завтра в Бристоле в два или в три пополудни?

Глаза у Аликса тут же сверкнули, и он кивнул. Отец натаскал его на подобные дела очень даже хорошо. Так что даже беспробудное пьянство и подобные увеселения не могли помешать ему вспомнить о делах.

— Ну, разумеется. С удовольствием отобедаю с вами, и, надеюсь, мой друг Костя не ошибся с рекомендацией, — кивнул он.

— Я тоже искренне на это надеюсь, — ответил Этьен и наклоном головы поблагодарил Женевьеву, прежде чем вручить Александру свою визитку, после чего обратился к обоим друзьям. — В карточке указаны адреса наших домов в Бордо и в Париже, я буду рад встрече, если вы почтите вниманием мою родину и с удовольствием приму вас в своем доме.

Женевьева кивнула, а Саша, обменявшись визитками, наконец-то сдался алкоголю, закатил глаза и рухнул на руки княжне.

— Боюсь, нам придется откланяться, — пропыхтела она новому знакомому. — К завтрашнему дню он будет в порядке, уверяю вас, — Ева попрощалась, прежде чем откланяться и передать Сашу на руки подоспевшему Мише.

— Рад был познакомиться, — Этьен посмотрел на Александра с легким беспокойством, но увидев, что Константину есть, кому помочь, выдохнул и позволил себе немного расслабиться.

Здесь ему не были доступны те развлечения, которые он предпочитал дома, во всяком случае, не в этом обществе, поэтому он, дабы не разочаровать княгиню, уделил внимание ее гостьям, попутно формируя достойное мнение о французских мужчинах.

Ева с Мишей успешно погрузили Сашу в экипаж и благополучно доставили его домой. Там Женевьева как медик, оказала ему первую помощь при алкогольном отравлении и уложила спать.

— Он будет в порядке. — улыбнулась она Мише. — Федя вещи все уложил? На поезд бы не опоздать утром.

— Не переживай, сестренка, — Мишель потрепал ее по волосам и улыбнулся, уводя из комнаты друга. — Мы успеем на поезд и прекрасно доедем. Иди, отдыхай, я скажу Федору, чтобы присмотрел за Аликсом.

— Честно говоря, в голове не укладывается, что малышка Аня уже помолвлена и выходит замуж. — сказал она, выйдя с братом в коридор и уходя в свою комнату. — А у тебя?

— Между прочим, кое-кто тут младше Ани, — рассмеялся Михаил, провожая сестру. — Но, чувствую, я обернуться не успею, как и твое трепетное сердце приберут крепкие мужские руки.

— А кто твоё-то приберет? — засмеялась она. — Тебе надо остепениться раньше, чем мне. Отец уже о внуках говорить начал. Так что подыскивай даму сердца, пока этим не занялась мама.

— Подыщу, не переживай, — он щелкнул сестру по носу и рассмеялся. На самом же деле, в свете разговоров о грядущей войне, Мишель совершенно не хотел спешить с этим.

— Доброй ночи, Ева, — пожелал он, остановившись у своей комнаты.

— Храни тебя Бог, Миша. — Она поцеловала брата в щеку и ушла к себе в комнату. Умывшись и раздевшись, она улеглась в постель и тут ощутила, что и сама много выпила, и как кстати отдых перед дорогой домой. И все же мысли о возвращении ее тяготили, там снова нужно будет делать одолжение матери — не пренебрегать корсетом, забрать у портнихи заказанные наряды, снова часами выслушивать, что пора бы уже бросить глупости и задуматься о замужестве.

Сегодня вечером, как и все время, проведенное в Петербурге, Ева чувствовала пьянящую сильнее вина свободу. Когда не нужно кокетливо стрелять глазами в кавалеров, слушать сплетни других девушек, играть в их подковерные игры. Когда можно было на равных говорить с другими мужчинами, спорить, отстаивать свое мнение, и видеть одобрительные кивки.

Как девушку ее будут воспринимать только за ее красоту, и то, на недолгое время. Потом, возможно, как жену и мать, и до ее ума уже никому не будет дела. Но Женевьева понимала, что рано или поздно ее игре и ее жизни в качестве Константина Воронцова придет конец. Но лучше бы он не наступал как можно дольше.

***

На следующий день, пока Ева и Миша ехали в Москву, Этьен и Саша встретились в Бристоле, как и было оговорено. Поначалу это была светская беседа, приятная компания за обедом, и разумеется, разговоры о вине. Долгие, и подкрепленные дегустацией пары бутылок.

В конечном итоге, как и надеялись обе стороны, встреча в Бристоле прошла весьма продуктивно, Этьен остался очень доволен достигнутыми договоренностями и буквально через пару дней выехал обратно в Париж, чтобы сообщить отцу прекрасную новость — это был один из самых выгодных контрактов на поставки за последние несколько лет.

Но там его ждала другая весть — Наполеон Третий отправил свою эскадру в Эгейское море из-за притязаний Российской Империи, и Франция вступила в коалицию с Англией. Началась война. Война, которая перевернула весь шаткий, но все же порядок, отменила все договоренности и обозлила людей, которые вчера пили брудершафт. Сегодня они сражались друг против друга.

****

Вести о войне случились так неожиданно, что едва не испортили всю свадьбу Анечке. Гости приехали в поместье на неделю, празднества планировались пышные, чтобы и вся жизнь у молодых сложилась хорошо. И вот это известие поразило всех. Уже на следующий день пришли письма от имперской канцелярии с сообщением о том, что всех сыновей князя Воронцова призывают в ряды Второго Московского Конного Полка. Всех, включая и Константина Воронцова. Так шутка с выправленными документами обернулась против них самих.

С княгиней едва не случился удар от этих новостей. Если старшего, Ивана, который шел по военной стезе, она отправить на фронт могла, ибо смирилась с этой мыслью давно, то Мишеньку, а тем более Еву, ей отпустить от себя было очень тяжело. Точнее, почти невозможно.

— Но мама, я должна быть там! — уговаривала ее Женя. Матушка была на успокоительных каплях и требовала от отца, чтобы тот задействовал свои связи. — Я должна помогать раненым, спасать их жизни, понимаешь?

— Нет, ты должна помогать мне! Война это не женское дело! Эта шутка слишком далеко зашла, я категорически требую, чтобы все это прекратилось немедленно! — с истерическими нотками в голосе воскликнула княгиня Воронцова и потребовала от горничной Маруси снова накапать ей капель, а еще дать нюхательные соли и вызвать доктора для кровопускания. О том, что ее дочь — дипломированный врач, да еще крайне негативно относящийся к подобным методам, она по причине стресса забыла. А может быть, назло ей хотела доказать, что своими действиями Ева загоняет мать в гроб и ставит под удар репутацию семьи.

— Я не могу отправить на войну с этими оголтелыми головорезами всех своих сыновей! А ты требуешь, чтобы я еще отпустила и дочь! — княгиня интересовалась политикой весьма поверхностно и полагала, что Османскую империю населяют едва ли не мартышки, коих демонстрировали в зоопарке прошлым летом.

— Помогать тебе в чем? — вздохнула Ева, пытаясь понять, как же ей разговаривать с матерью. — Понимаешь, это мой долг. Помогать Родине, защищать ее хоть так, как я могу это делать, это мой врачебный долг. Я давала клятву Гиппократа, мама. — Она целовала ее руки и гладила холодные пальцы. — Там я принесу пользу, а здесь буду сидеть и понимать, что училась я зря.

Слушать мать отказывалась, она ругалась, рыдала и причитала, и лишалась чувств.

— Если все матери оставят своих сыновей дома, то что будет с нашим отечеством? — спросила Ева, отчаявшись. — Если на поле боя не будет врача, чтобы помочь раненым, сколько из них не вернутся домой? Папа воевал с французами, у нас судьба такая, защищать вас. — говорила она, пытаясь хоть как-то воздействовать на нее.

Урезонить супругу удалось только князю Воронцову. Он смог спокойно и доходчиво объяснить ей, что сыновья, покидая сейчас матерей и жен, защищают их от вторжения захватчиков. И, что по воле судьбы невинная шутка, а после и их попустительство привело к тому, что по всем бумагам действительно существует Константин Евгеньевич Воронцов, врач, призванный на службу, и что, если он не явится, его сочтут дезертиром и арестуют. Если их многолетний обман вскроется, поднимется скандал, какого светский Петербург и Москва не забудут никогда. Девица притворялась мужчиной, посмела закончить академию, и водила всех за нос.

— Наша дочь либо погибнет на войне, либо будет уничтожена скандалом. Как и ее сестры. Наша семья не оправится, увы, здесь мы сделать ничего не можем, — подытожил князь. — Но может сложиться и так, что она вернется живой, и действительно принесет пользу.

Разговор был долгим, наполненным слезами княгини и обращениями князя к бренди, но наутро она все же вышла к детям и благословила их, повесив каждому на шею именной образок с изображением ангела хранителя. Князь не позволил ей одеться в траур, дабы не накликать беду, но наряд ее был не в пример скромнее обычных.

Что и говорить, из колеи были выбиты все. Только Иван, всегда собранный, строгий и по-военному мыслящий, был на своем месте. Миша был подавлен, но вида не подавал, в мундире смотрелся словно для него родился, и подбадривал сестер и мать. Женевьева в своем мундире выглядела, наоборот, странно. Ее кудри пришлось остричь еще короче, она смотрелась совсем юнцом, на бледном лице выделялись только прямые и темные брови, сейчас нахмуренные. Ее саквояж с инструментами всем мозолил глаза, лишний раз напоминая, куда они едут. А отец в последний вечер перед отъездом позвал младшую дочь в библиотеку, налил обоим коньяка и попытался подготовить Женю к ужасам и грязи войны.

— Я не буду скандалить, как мать, моя дорогая, но ты должна знать, что сердце у меня за тебя болит. — Отец вздохнул, гладя в бокал, словно там были все ответы. — Я не знаю, как помочь в этой ситуации, и моя вина в случившемся. Ведь я потакал тебе и братьям.

Ева молчала, не зная, что и ответить на это. Все ее красноречие кончилось в бесконечных спорах с матерью, и сейчас, когда она все чаще думала о неизбежном, оно начинало ее пугать.

— Война — это страшно. — Прямо сказал князь. — Это не героические баллады, это, в первую очередь, смерть тысяч людей. И тебе предстоит самый трудный бой, это бой со смертью. За каждого солдата, которого ты будешь пытаться выцарапать из ее ненасытной пасти. И при этом тебе нужно помнить, что если тебя раскроют, если все узнают о твоем обмане, то я даже представить не могу, чем это обернется для тебя, и для семьи, — князь сделал глоток коньяка.

— Я знаю, папа, — Женя накрыла его руку своей. — Я обещаю, я сделаю все, чтобы вернуться живой. И приложу все усилия, чтобы ты гордился мной. — Она сползла на пол и встала на колени перед отцом, целуя его руки. — Видимо, судьба у меня такая, а ты уж береги маму и остальных. Все на тебе держится, — попросила она, стараясь удержать слезы. Не хватало еще распуститься здесь, показать, какая она трусиха внутри.

Отец только вздохнул и прижал к себе ее голову, гладя по завиткам и надеясь, что это не последний их вечер в библиотеке.

***

Но день прощания, как бы его все не отдаляли, неумолимо наступил. Радовало хотя бы то, что до Одессы они могли добраться все вместе, на поезде, а уже оттуда поступали в распоряжение командиров своих полков. Вот тут князь Воронцов, да и Иван, бывший уже на хорошем счету у командования, употребили все свое влияние, чтобы Воронцовы служили в одной части, пусть и в разных полках.

На вокзале княгиня, Анечка и Маруся, взрастившая всех детей князя, не таясь, утирали слезы. Попрощавшись, когда князь решительно заявил"долгие проводы — лишние слезы", они сели в поезд, а княгиня все крестила воздух, бормоча молитву и вздыхая. Женевьеве было тяжело видеть ее такой, но отворачиваться она не стала, а поезд все набирал ход, пока, наконец, перрон не скрылся из виду, и все выдохнули.

— Война, — пробормотала Ева, поглядывая на свой саквояж. — Саша писал, что его тоже призвали. В Петербургский полк.

— Может, свидимся еще там, — задумчиво предположил Мишель, прикуривая тонкую папиросу. Разговор не клеился, все были погружены в себя, и всех пугал не только сам факт близкой войны, но и то, что сейчас с ними на фронт ехала их младшая сестра, переодетая мужчиной. Миша смотрел на нее и пытался понять, как им удавалось так долго обманывать всех, ведь кто угодно поймет, что это девчонка. Худая, резковатая, но все же девчонка.

До Одессы им предстояло ехать трое суток, а там, поступив в распоряжение командующих своих полков, отправляться в дунайские княжества, либо Молдавию, либо Валахию, которые приказал занять Император.

— Возможно, Государь еще договорится с Османским султаном, — Михаил уговаривал то ли себя, то ли младшую сестру, которая стояла с потерянным видом, держась за стремя своего коня, чтобы скрыть дрожь в руках, прежде чем сесть и отправиться в долгий переход до точки назначения.

Но Миша ошибся. Императору не удалось договориться с турками, и, в итоге, они прибыли к местам своих расположений точно в срок начала обстрелов. Даже Иван, сопроводив их, должен был отправляться в ставку командования и был не на шутку обеспокоен.

— Никакой учебки, никаких лагерей. Боже, что творится, — вздохнул он, попрощался с братом и сестрой, и уехал. Ева и Миша остались одни, переданные на попечение их командующего — князя Милютина. Тот выделил поручика, который должен был проводить Женевьеву к их главному военно-полевому хирургу.

— Свидимся, Миша. Стрельба поутихнет и пойдем кутить, — тревожно улыбнулась Ева. — Под пули только не лезь, хорошо? — попросила она.

— И ты будь осторожен, Костя, — Мишель обнял сестру, опасаясь, что их обман раскроется, сильно тревожась за нее — не место здесь было юной, еще не распробовавшей жизнь Женевьеве. Ее невинные глаза казались ещё больше, а щеки, покрытые легким персиковым пушком, чуть ли не по-детски пухлыми. — Храни тебя Господь, — прошептал он, прежде чем отпустить сестру.

Ева поцеловал брата в щеку и пошла за поручиком, оглянувшись на брата, крепко сжимая ручку саквояжа. Внутри нее нарастала дрожь, беспокойство и тревога. Она понимала, что с того момента, как она окажется в шатре лазарета, на ее плечи ляжет огромная ответственность за всех раненых, попавших сюда.

***

Главный хирург сразу понравился Жене, а та, по-видимому, понравилась ему.

— Корнет Воронцов, прибыл в ваше распоряжение, — отрапортовала она, стараясь сделать голос пониже, представ перед крепким мужчиной лет пятидесяти, но уже почти полностью седым. — Окончил военно-полевую академию с отличием, врач общей практики, хирург, — добавила она, ощущая внутреннюю дрожь и пытаясь ее скрыть.

— Подполковник Михайловский, — представился главный врач, с деликатным интересом рассматривая и оценивая своего нового подчиненного. — Но я чинов не люблю, поэтому обращайтесь ко мне Андрей Ионович.

Молодой хирург напомнил ему самого себя лет этак сорок назад. Было видно, что на войну его привели не романтические представления, а чувство долга. Но легкий испуг отчетливо плескался в широко распахнутых глазах. Непокорные кудри вились, обрамляя совсем юное лицо, но твердая линия подбородка добавляла мужественности парнишке.

— Катенька, — он перехватил какую-то медицинскую сестру. — Это наш новый хирург, корнет Воронцов. Корнет, это наша старшая сестра, Катерина Николаевна. Катенька, окажите любезность, покажите корнету наши владения.

Катенька оказалась дамой суровой, командующей стайкой молоденьких сестер милосердия, которые, как и она, были одеты в белую форму, с наглухо убранными под монашеский клобук волосами. Называть ее Катенькой у Ева язык не поворачивался, и она стала для княжны Екатериной. Вообще, неуместность женщины на войне сразу ударила ее под дых, и все эти девочки, так похожие на ее сестер, пока не поняли, куда попали, тихонько щебетали и иногда хихикали в своей особой манере. Ева могла бы быть среди них, не будь всего этого фарса. Подчинялась бы Екатерине, боялась бы ее и сердобольно ухаживала бы за солдатами.

Эта картина так четко встала перед глазами, что Ева нетерпеливо мотнула головой, отгоняя ненужные мысли. Никаких сестер милосердия. Никаких слез над ранеными, никаких истерик. Еще никогда в жизни Женевьеве не было так сильно необходимо быть мужчиной, как сейчас.

Екатерина показала ей все, что тут и как, а потом отвела в ее палатку, где она и начала обживаться. Закончив, и взяв саквояж, она снова пришла к своему начальнику.

— Пока у нас, спасибо Господу, дел тут немного — офицеры, бывало, пошаливали, но теперь, — Михайловский замер и прислушался к далёкой канонаде, — но скоро все может измениться… и изменится. Пока можете осмотреть ящики, чтобы знать расположение инструментов, — предложил он и добавил, что будет в своем кабинете — приспособленном под это закутке палатки.

Ева кивнула, пристроила свои инструменты, заняв несколько лотков, и впервые среди этого порядка, приправленного запахом карболки, ощутила себя на своем месте. Несгораемый шкаф был отведен под аптеку, и ключи от него хранились у Михайловского и Екатерины, но Еве тоже пообещали сделать дубликат. Через час прозвонил колокол к ужину, и Васька — слуга Михайловского, принес еду прямо в палатку, проворно накрыв стол на двоих в кабинете главного врача. Екатерина со своими подчиненными куда-то исчезла, видимо, они ели в другом месте. Ева присела за стол, а главврач тут же вытащил флягу, и княжна поняла, что сейчас и начнется знакомство уже как следует.

Металлические стопки врач наполнил чистым спиртом и лишь для вида плеснул воды туда же, но потом налил воды еще в кружки — сам он давно научился не запивать, но спаивать так уж сразу новичка не хотел.

— Вас стрелять-то научили, Константин? — спросил он чуть устало, зная, что на войне всякое бывает — и врачам приходится под градом пуль, отстреливаясь, пробираться к раненому и нередко оказывать помощь прямо на поле боя.

Ева вздохнула и кивнула, взяв стопку. Она мысленно пожалела свою печень, но понимала, что на войне иначе никак.

— Научили, Андрей Ионыч. Стреляю и в седле держусь неплохо, фехтую тоже. Похуже братьев конечно, но мое дело иное, чем у них, — ответила она скромно. Ваня их с Мишей научил хорошо, порой доходя до фанатизма. И только теперь Ева оценила всю важность этих уроков.

— И то хлеб, — кивнул хирург и, отсалютовав стопкой, опрокинул её в себя, даже не поморщившись. — А у вас, значит, братья есть? — спросил он, неожиданно ощутив щемящую тоску в груди — его старшего брата, Петрушу, унесла война 1812 года, да глупо так — ранение было плевое, а помощь оказать не успели. Это и стало для юного тогда Андрея определяющим в выборе профессии.

— Ваше здоровье. — Ответно подняв стопку, Ева залпом хлопнула ее и не запила, а на закуску взяла ломтик балыка, видимо местного и хорошо приправленного. В глазах хирурга она увидела промелькнувшее уважение.

— Это не первая ваша кампания? — спросила Ева, пока Андрей Ионович разливал по второй.

— Да, первая в двадцать восьмом году была, — кивнул врач, положив себе на кусочек черного хлеба балыка и сверху посыпав зеленым лучком. — Я тогда вашего возраста был. Под Каре много наших ребят полегло, но крепость мы заняли, — он задумчиво прикрыл глаза, но потом дернул плечом, отгоняя призраки прошлого. — За жизнь, Костя! — предложил он тост, взяв стопку.

— За жизнь, Андрей Ионыч. — поддержала тост Ева. Больше не пили — трясущиеся руки и туман в голове хирургам ни к чему. Приступили к горячему, плотно ужиная, и разговаривая уже на медицинские темы. Андрей Ионович обещал показать несколько новых, им самим придуманных швов, а Ева привезла всю подшивку Ланцета и обещала ему дать почитать.

Недели две было относительное затишье, и самым страшным случаем было ранение одного офицера во время чистки ружья, да и то совершенно дурацкое — он уронил шомпол на землю, отвлекся, а потом сам же на него и наступил, за что в последствии загремел на гауптвахту, но вначале получил медицинскую помощь.