Бродяги Дхармы

Джек Керуак, 1958

Джек Керуак (Жан-Луи Лебри де Керуак, 1922–1969) – писатель-эпоха, писатель-парадокс, посеявший ветер и не успевший толком узнать, что пожал бурю, не утихшую и в наши времена. Выходец из обедневшей семьи французских аристократов, он стал голосом протестующей американской молодежи и познакомил молодых американских интеллектуалов с буддизмом. Критики высокомерно не замечали его, читатели-нонконформисты◦– носили на руках. Буйный… Лиричный… Чувственный… Дикий… Энергичный… Такими эпитетами описывали первые критики этот роман Джека Керуака – книгу, которая зажгла все поколение хиппи. Сага двух скитальцев с Западного побережья Америки и история их безудержных поисков Истины и Оттяга. Раскованные девушки, свободная любовь, реки вина и восточная мистика – так начинается их духовное странствие. Но истинное Прозрение наступает лишь на вершине одинокой горы, в сокровенном одиночестве, уносящем их ввысь… Роман Джека Керуака в 1958 году снес все барьеры и провел читателя от свингующих баров Сан-Франциско до заснеженных пиков Сьерры. Всё новые поколения читателей находят в нем и сексуальные оргии – задолго до «лета любви», и свободные джазовые импровизации – еще до появления рок-музыки, и поэтические «любовные забастовки», и марафоны пьянства, которым предаются молодые люди, подсевшие на чувственность и стремящиеся «улететь». Бродяги Дхармы. Содержит нецензурную брань

4

А назавтра около полуночи Коглин, я и Альва собрались и решили купить большой галлон бургундского и завалить к Джафи.

— Что он сегодня делает? — спросил я.

— О, — сказал Коглин, — может, занимается, может, трахается — посмотрим. — Мы купили пузырь далеко на Шаттак-авеню, приехали к Джафи, и я опять увидел его жалкий английский велосипед. — Джафи ездит на этом велике целыми днями взад и вперед по Беркли с рюкзачком за спиной. Раньше он так разъезжал по колледжу Рид в Орегоне^[35]. Он там был достопримечательность. Мы такие винные попойки закатывали, имели девчонок, а в конце прыгали в окна и всякие прочие студенческие фортели выкидывали по всему городу.

— Ну он и чудной, — сказал Альва, прикусив губу в изумлении: он сам вел тщательное и заинтересованное исследование нашего странного шумно-спокойного друга. Мы снова ввалились в маленькую дверь, Джафи снова оторвался от книги, которую изучал, опять сидя по-турецки, — только теперь это была американская поэзия, — и странно культурным тоном вымолвил:

— Ах. — Мы сняли обувь и прошлепали пять шагов по соломе, сели с ним рядом, но я замешкался с тапками, повернулся и показал ему издали пузырь, а Джафи вдруг взревел: — Ага-а-ааа! — и прямо оттуда подпрыгнул вверх и перелетел через всю комнату ко мне, приземлился в позе фехтовальщика с кинжалом, откуда-то взявшимся у него в кулаке, и слегка тронул кончиком бутылочное стекло с отчетливым «звяк». Я в жизни не видал прыжков поразительней, разве что у чокнутых акробатов, очень похоже на прыжок горного козла, коим, как потом выяснилось, Джафи и был. Еще он мне напомнил японского самурая: ревущий вопль, прыжок, позиция и эта маска комического гнева — смешная рожа с выпученными глазами, которую он мне состроил. У меня сложилось впечатление, что тем самым он жаловался на наше вторжение, что мы притащили вино, отчего он напьется и не сможет провести запланированный вечер за чтением. Однако без лишней волокиты Джафи откупорил бутыль, хорошенько глотнул, и мы все уселись по-турецки и четыре часа орали друг другу разные новости — ночка веселая как не знаю что. Отчасти типа вот:

ДЖАФИ: Ну, Коглин, старый пердун, чего поделывал?

КОГЛИН: Ничё.

АЛЬВА: Что это за странные книги у тебя тут? Хм, Паунд, тебе нравится Паунд?

ДЖАФИ: Если не считать, что этот мудила навставлял везде японское имя Ли Бо и получилась известная лажа^[36], то он ничего — на самом деле, мой любимый поэт.

РЕЙ: Паунд? У кого это любимый поэт — такой претенциозный псих?

ДЖАФИ: Выпей вина, Смит, ты несешь чепуху. Кто у тебя любимый поэт, Альва?

РЕЙ: А почему никто не спрашивает про моего любимого поэта? Я знаю о поэзии больше, чем вы все, вместе взятые.

ДЖАФИ: Да ну?

АЛЬВА: Возможно. А ты не видел новую книжку стихов Рея? — он ее только что написал в Мексике? «колесо подрагивающего мясного зачатья вращается в пустоте, изгоняя нервный тик, дикобразов, слонов, людей, звездную пыль, дураков, ерунду…»

РЕЙ: Там все не так!

ДЖАФИ: Кстати, о мясе — читали новую поэму этого…

И т. д., и т. п., пока наконец все не распалось на дикий фестиваль болтовни, воплей и в конце концов — песен, и все катались по полу от хохота, и закончилось тем, что Альва, Коглин и я, держась за руки, вывалились на тихую университетскую улочку, распевая «Эли, Эли»^[37] во всю глотку, уронили пустой пузырь прямо себе под ноги — вдребезги, а Джафи ржал из своей дверцы. Но из-за нас он вечером не позанимался, и мне от этого было нехорошо, пока на следующий вечер он не возник у нас во флигеле с хорошенькой девушкой и, войдя, не приказал ей раздеваться, что та сразу же исполнила.

Примечания

35

«Рид-колледж» (с 1908 г.) — частный гуманитарный университет в Портленде, Орегон.

36

См., в частности, стихотворный цикл «Катай» (1915), где Эзра Паунд собрал свои вольные переводы из Ли Бо, называя его японским именем Рихаку. Ли Бо (Ли Тай-бо, совр. произн. Ли Бай, 701–762/763) — китайский поэт династии Тан.

37

Первая строка песни «Дорога в Кейсарию» (ивр. «Eli, Eli, shelo yigamer le’olam…» — «Боже, боже, пусть это никогда не кончится») израильского композитора Давида Зехави (1910–1975) на стихи еврейской поэтессы Ханны Сенеш (1921–1944).