Королевство плоти и огня

Дженнифер Ли Арментроут, 2020

Предательство… Все, во что верила Поппи, оказалось ложью, в том числе мужчина, в которого она влюбилась. Она не знает, кем теперь является без вуали Девы. Знает только то, что для нее нет ничего опаснее, чем он. Темный. Принц Атлантии. Он хочет, чтобы она с ним сражалась, и этому приказу она рада подчиниться. Пусть он держит ее в плену, она никогда не будет ему принадлежать. Выбор… Кастил Да’Нир известен под многими именами и многими личинами. Его ложь так же соблазнительна, как его прикосновения. Его правда так же чувственна, как его укус. Поппи знает, что доверять ему нельзя. Она нужна ему живой и невредимой. Но и он – единственный, кто может помочь ей найти брата Йена и самой увидеть, стал ли он бездушным Вознесшимся. Только вот сотрудничать с Кастилом, а не бороться с ним тоже опасно. Он по-прежнему искушает ее с каждым дыханием, предлагая все, что она хочет. У Кастила на нее свои планы, которые могут либо дать ей невообразимое наслаждение, либо причинить непостижимую боль. Планы, которые заставят ее по-новому взглянуть на себя – и на него. Планы, которые могут связать их жизни, к чему не готовы оба королевства. И она чересчур безрассудна и слишком изголодалась, чтобы противостоять искушению. Темные времена порождают темные секреты, и погрязшие в грехе королевства пойдут на все, дабы скрыть правду. Но когда земля задрожит, а небеса разразятся кровавым дождем, может оказаться слишком поздно.

Глава 6

Хоук…

Так это не чужое имя. Оно настоящее. Хоук был настоящим?

— Если честно, когда мама называла меня Кастилом, она чаще всего добавляла к этому имени полное среднее и фамилию, и это обычно означало, что она рассержена — либо я что-то натворил, либо что-то не сделал. Киеран не называет меня Хоуком, но ему известно происхождение этого имени. И это он придумал фамилию Флинн. Он решил, что она хорошо подходит к Хоуку.

— Мы…у нас нет вторых имен, — услышала я свой голос.

— Знаю.

— Ты сейчас говоришь правду?

Его лицо напряглось от каких-то эмоций.

— Я говорю правду, Поппи.

Мой дар сорвался с кожи, и я вспомнила, что сказал Киеран о моих способностях. Я тогда заявила, что не собираюсь общаться с принцем, но мой дар способен определить, что он чувствует, и, возможно, помочь понять, лжет ли он. Ложь и правда часто связаны с эмоциями, поэтому люди стараются скрывать свои чувства. Иногда это им удается, даже если они прячут самую сильную душевную боль. Однако о своих чувствах можно лгать другим, но не самим себе.

Открыться всегда было легко, мне не требовалось никаких усилий. Чутье вырвалось, и между Кастилом и мной словно протянулся канат. Связь не всегда возникает вот так, с конкретным человеком. Иногда я теряла контроль в толпе, и меня затягивало в нее. Некоторые люди проецировали свое страдание, настолько сильное и острое, что создавали со мной связь помимо моей воли.

У меня ушло несколько секунд, чтобы понять, что исходит от Кастила. Для меня эмоции имеют определенный вкус и ощущение, а сейчас я чувствую в горле что-то одновременно терпкое и резкое. Какой-то дискомфорт и… печаль.

Печаль была знакомой. Она всегда с ним, омрачает каждый его шаг, каждое дыхание. Я часто думала о том, как он может смеяться и дразнить. Как может без устали бесить меня, постоянно чувствуя такое горе. Может, его поддразнивания и чересчур беззаботный смех — тоже маски? Ведь эта боль от начала и, возможно, до конца связана с его братом.

Я не поняла, с чем связан дискомфорт, но не почувствовала ничего указывающего на то, что он сейчас говорит неправду.

И, наверное… наверное, это означает, что имя Хоук — настоящее. Что это не ложь.

При следующем вдохе мне словно бы не хватило воздуха.

— Зачем ты рассказываешь мне о своем имени? Почему это важно?

Сейчас он спокоен, черты его лица смягчились.

— Потому что тебе важно знать, что Хоук — часть моего имени, часть меня.

— Ты можешь читать мысли?

Кажется, я уже спрашивала об этом, но мне нужно было спросить еще раз. Чтение мыслей не так уж невероятно, учитывая то, что он может навязывать другим свою волю, а тем более что он не ошибся в своем предположении. Это имя важно для меня. Почему? Понятия не имею, ведь разве это что-то меняет? В конечном счете… ничего.

К нему вернулась легкая усмешка.

— Нет, не могу, и это очень досадно, когда речь идет о тебе. Мне бы хотелось знать, о чем ты думаешь, что ты на самом деле чувствуешь.

Хвала богам, что он не знает. В путанице собственных чувств мне и самой не разобраться.

— Я Хоук, — сказал он чуть погодя. — И я Кастил. Я не два отдельных человека, как бы сильно тебе ни хотелось так считать.

Я крепче сжала рукоятку ножа. Мне не по душе то, как хорошо Кастил меня изучил.

— Я знаю.

— В самом деле?

Во мне вспыхнуло раздражение, потому что я часто думала о нем как о двух разных людях, но главным образом потому, что он просто носит разные маски, и одна из них была Хоуком.

Но это неважно. Это не может быть важно.

— Я знаю, что ты один и тот же, — сказала я. — Ты тот, кто лгал мне с самого начала, и ты тот, кто держит меня сейчас в плену. И неважно, какое имя ты при этом использовал.

Он выгнул темную бровь.

— Тем не менее ты не называла меня Хоуком с тех пор, как узнала, кто я.

Раздражение быстро переросло в гнев.

— И почему это важно, Хоук?

На его губах появилась улыбка, показывающая кончики клыков.

— Потому что я скучаю по тому, как ты произносишь это имя.

Я изумленно пялилась на него целую вечность.

— Что за нелепость, Кастил?

Он рассмеялся — таким теплым, глубоким и настоящим смехом. Через связь я ощутила веселье, как крупинки сахара на языке. И едва не разозлилась до такой степени, чтобы опять сделать что-нибудь очень безрассудное с ножом. Каким-то образом мне удалось подавить этот порыв, который бы только доказал, насколько неистовой я могу быть.

Его веселье угасло.

— Я не лгал тебе с тех пор, как ты узнала, кто я.

— Как я могу в это верить? — настойчиво спросила я. — И даже если не лгал, то это не сотрет прежнюю ложь.

— Ты права. Я не ожидаю, что ты поверишь, и не ожидаю, что ты забудешь прежнюю ложь. — Я опять ощутила печаль с тающим вкусом веселья. — Но теперь мне нечего добиваться ложью. Я получил то, чего хочу. Тебя.

— Ты меня не получил.

Он изогнул уголок губ.

— Нам придется сойтись на том, что мы расходимся во мнениях по этому вопросу. Спроси у меня что-нибудь, принцесса. Спроси что угодно, и я скажу правду.

У меня возникли сотни разных вопросов. Я так много могла бы у него спросить. Но главных вопросов всего два.

«Были ли у тебя вообще какие-то чувства ко мне?»

«Было ли хоть что-нибудь настоящим?»

Но больше я не задам эти вопросы.

— И я должна просто поверить тебе?

— Поверишь или нет — дело твое.

Дело не просто в том, решу ли я ему поверить, но я не стала заострять на этом внимание. Мне в голову пришел еще один вопрос.

— Это ты убил первую Деву?

— Что? — переспросил он с удивлением, которое я ощутила и через связь — холодное, как всплеск ледяной воды.

Я пересказала то, что герцогиня утверждала о способностях первой Девы.

— Она говорила, что Дева оказалась недостойной, хотя ее все равно отдали богам. Но ее поступки и решения привели ее к Темному. К тебе. — Как и меня. — Герцогиня практически сказала, что Темный ее убил.

— Не знаю, зачем герцогиня тебе это рассказала. Единственная Дева, которую я встречал, — ты. — Я ощутила горячий и едкий ожог гнева, исходящий от него. — Я даже не знаю, существовала ли в действительности еще одна Дева.

Я… я даже не рассматривала вероятность того, что никакой другой Девы не было. Это может объяснить, почему о ней нигде не написано, почему неизвестно даже ее имя. Но чтобы ее вообще не существовало?

— На моих руках немало крови, Поппи. Так много, что иногда я думаю, что никогда их не отмою. Так много, что я даже не знаю, хочу ли вообще их отмывать.

Я метнула на него взгляд.

— И я уверен, что ты много слышала обо мне — о Темном. Кое-что из этого правда. Я убивал Вознесшихся при каждой возможности, в Карсодонии и во всех городах, где бывал. И да, я находил своеобразные способы покончить с ними. Я искупался в их крови.

Я похолодела, не в силах отвести взгляд.

— Дворец Золотого Полумесяца и лорд Эвертон — твоя работа?

— Лорда Эвертона не было в живых, когда я покинул Триречье. Как и всех смертных, которые помогали ему, когда дело касалось его тяги к крови мальчиков — пристрастия, которое зашло еще дальше. И, как ты понимаешь, некоторые смертные знали правду: они помогали скрывать то, что происходит в храмах, и то, что делают Вознесшиеся, когда до Ритуала еще далеко.

Я уже поняла, что у Вознесшихся есть пособники. Должны быть. Жрецы и жрицы в храмах должны все знать. Как и хозяйки в замках и близкие слуги Вознесшихся.

— И я уверен, что до тебя доходили слухи о моей связи с леди Эвертон, благодаря которой я попал во дворец?

Я об этом слышала.

— Я признаю, что использовал любое оружие, какое было под рукой. Этому меня научили сами же Вознесшиеся.

Меня передернуло.

— Она славилась своими любовными интрижками. Слуги помогали ее любовникам проникать во дворец. Многие так и не выходили, но я постарался, чтобы она меня увидела. В конце концов она пригласила меня в свою постель, и вот так я смог войти. Но я и пальцем ее не тронул. Вообще. — В его тоне звучал низкий рокот. — И если бы она не убежала, когда пожар только занялся, она бы тоже не спаслась.

Я ни на секунду в этом не усомнилась.

Он подался вперед, удерживая мой взгляд.

— На моих руках кровь не только Вознесшихся, но и невинных. Смертных и атлантианцев, очутившихся на пути к тому, чего я хочу. Твой охранник, Рилан, один из них.

У меня возник ком в горле.

— Как и гвардейцы, что ехали с нами, и бессчетное множество других. Все они пали от стрелы, яда или в бою. Все, что стояло между тобой и мной. — Он не отводил взгляда ни на секунду. — А Виктер? Те леди на Ритуале? Я не убивал их, но ты права. Мои сторонники действовали по собственному произволу, но их вдохновили мои слова, мой пример. Поэтому кровь этих жертв тоже на моих руках. Мне следовало с самого начала взять ответственность на себя.

Меня пронзила дрожь боли и сожаления.

— Что-то из этого запятнало твою душу? — прошептала я.

— Многое из этого. — Он выпрямился. — Но к той Деве я не имею никакого отношения. Если она существовала и была, как и ты, частично атлантианкой, и имела дар, как у тебя или похожий, — ее не отдали богам. Ее, скорее всего, использовали так же, как собираются использовать тебя.

Я прерывисто выдохнула.

— Если… если у них твой брат, то зачем им нужна я?

Он внимательно смотрел на меня из своего кресла.

— Атлантианцам, чтобы выжить, нужна кровь сородичей. Даже полукровка может дать необходимое вещество. Вот так во мне поддерживали жизнь.

Я с усилием сглотнула. Несмотря ни на что, мне больно за него. И за нее — за женщину, которую я даже не знала. Да что там — я даже не уверена, что она существовала.

— Ее могли держать в плену… чтобы кормить его? Поддерживать в нем жизнь?

— Мы не умираем без атлантианской крови, — сказал он.

Я нахмурилась.

— Как можно не жить, но и не умирать?

— То, что тогда с нами происходит, нельзя назвать жизнью, — ответил он и продолжил прежде, чем я успела задать вопрос. — Если первая Дева существовала, то либо она поддерживала жизнь моего брата, либо ее использовали так же, как его. Возможны и оба варианта сразу. Но в любом случае я полагаю, что она давно погибла. Тебе стоило задаться вопросом, зачем ты им нужна. Зачем Вознесшимся делать тебя Девой, держать взаперти, под защитой и неусыпным наблюдением? Почему они ждали твоего Вознесения?

Он практически выплюнул последнее слово.

— Ты была права насчет того, почему после нападения Жаждущих тебя заставили молчать об укусах и никогда не применять свои способности. Кто-нибудь мог понять, кто ты, и все их возведенное на костях здание рухнуло бы. Так почему они рисковали и ждали так долго? Пожалуйста, скажи, что ты задавала себе эти вопросы.

Я похолодела.

— Я задавала. Они… они хотят использовать меня, чтобы создавать новых вампиров. Но почему? У них есть…

— И как ты думаешь, почему они ждали так долго? — повторил он. — Почему эта предполагаемая первая Дева очень кстати исчезла примерно в то время, когда начали усиливаться ее способности? Для тебя нет никакого Вознесения. Боги не требуют служить им. Вознесшиеся ждали, когда ты станешь им полезна. — Он подался вперед. — Есть причина, почему они ждут определенного возраста, чтобы вознестись. Знаешь, что происходит с атлантианцами в девятнадцать лет?

Я знала. Читала об этом в «Истории войны Двух Королей и королевства Солис». Ответ содержался в этой проклятой книге, которую меня заставили прочитать раз сто. Возможно, кое-что в ней было правдой.

— Атлантианцы достигают зрелости. Вы называете это… Отбором, когда происходят физические изменения.

— И когда у некоторых начинают проявляться или усиливаться определенные способности, — добавил Кастил. Его глаза ярко горели в полутемной комнате. — Для меня это была способность к принуждению. В детстве я умел быть очень убедительным, но, пройдя Отбор, смог по желанию навязывать свою волю другим.

В животе возникла пустота.

— Тогда почему ты просто не заставишь меня делать то, что хочешь?

Он сдвинул брови.

— Потому что хоть я и чудовище, но не такое чудовище, Поппи.

В груди защемило, и я отвела взгляд.

— Кроме того, принуждение действует временно и полезно только для сиюминутных целей.

Когда я опять посмотрела на него, выражение его лица стало более мягким.

— И, что интересно, подобно тому, как ты не можешь ловить эмоции Вознесшихся, принуждение на них тоже не действует.

Я прочистила горло.

— Ты знаешь, почему так?

— Некоторые считают, это потому, что у них нет души.

Я подумала о Йене и тут же отбросила эти мысли.

— Так ты думаешь, мои способности меняются, потому что я приближаюсь к Отбору?

— Да, к версии Отбора. Твоя кровь для Вознесшихся бесполезна, пока тебе не исполнится по крайней мере девятнадцать, хотя твои способности будут формироваться еще два года.

Пока я переваривала то, что он рассказывал, мои мысли потекли в ином направлении.

— У меня… вырастут клыки?

Он поднял брови.

— Сомневаюсь. Полукровкам не требуется кровь, поэтому не нужны и клыки.

— А что насчет… бессмертия?

— А ты бы его не хотела?

Я подумала о Вознесшихся и о том, как долго они живут. Было ли причиной недостатка у них человечности то, что они делают, чтобы выжить? Или же дело в том, что они на протяжении нескольких поколений видели, как все вокруг умирают?

— Не знаю, — честно ответила я. — Так оно будет?

Он покачал головой.

— То, что смертные называют бессмертием, есть только у чистокровных атлантианцев.

Сложно сказать, с облегчением я это восприняла или нет.

— А я могу вознестись? Стать вампиром?

Задавая этот вопрос, я думала о Йене. Если он, как и я, частично атлантианец…

— Я честно не знаю, Поппи. Атлантианцам запрещено возносить тех, в ком есть хоть капля смертной крови, — объяснил он. — Даже полукровки, живущие в Атлантии, не возносятся. Они живут и умирают, как и смертные.

Я не знала этого о жителях Атлантии. Что не все атлантианцы такие, как он.

— Могу представить, что для полукровок Вознесение будет таким же, как для смертных, — продолжил он. — Они станут вампирами.

Это означает, что ими будет руководить жажда крови, просто не такая всепоглощающая, как у Жаждущих. У меня сдавило грудь.

— Когда человек обращается — делается вампиром, — что с ним происходит?

Кастил несколько секунд молчал, затем сказал:

— Другие вампиры кормятся от них, приводя их на грань смерти из-за потери крови, а потом дают кровь атлантианца. Иногда изменение происходит сразу. В других случаях они несколько часов могут казаться мертвыми. Но они пробуждаются и… пробуждаются голодными. Такими же неуправляемыми, как Жаждущие, и часто справляться с ними приходится нескольким Вознесшимся. — Он подвигал челюстью, глядя на огонь. — Даже когда их накормят, их снедает голод. Я слышал, что у новообращенного вампира уходят недели, а то и месяцы, чтобы научиться контролировать жажду.

У меня упало сердце. После Вознесения Йена я какое-то время не получала от него никаких вестей. Прошло несколько месяцев, он тогда как раз женился.

— И мне известно, как поступают те, кто не может смириться со своими новыми потребностями и причинять вред людям, — тихо добавил он.

— Как? — спросила я, хотя интуиция подсказывала, что ответ будет не из приятных.

— Они предпочитают выйти на солнце, когда оно стоит в зените. Много времени это не занимает, но все равно смерть приходит не слишком быстро. И не безболезненно.

О боги.

Это… это похоже на то, что сделал бы Йен. Но он жив. Он слал письма. Он должен быть жив.

Я сглотнула.

— Ты видел, как их обращают? Все они сознают, что с ними происходит?

Он перевел взгляд на меня.

— Я знаю, к чему ты клонишь, и не думаю, что ответ изменит ситуацию так, как тебе хочется.

— Ты можешь просто ответить на вопрос?

Он сжал губы.

— Вознесшиеся устраивают церемонию. Смертных приводят в балахонах и масках. Поют бессмысленные слова, зажигают свечи. Некоторые, похоже, знают, чего ждать. Большинство выглядят как пьяные. Понятия не имею, вполне ли они сознают, что происходит. — Его грудь поднялась в глубоком вдохе. — Некоторые кажутся одурманенными. Сомневаюсь, что они вообще понимают, бодрствуют ли они.

Я уставилась на него, застряв между облегчением и ужасом. Понятно, почему он не хотел отвечать. Если Йена одурманили до такой степени, что он не сознавал происходящее, если остальные тоже не сознавали, что происходит, — это еще хуже.

Кастил молча смотрел на меня.

— Вознесшимся незачем обращать полукровку. Это испортит кровь, которая им нужна, чтобы создавать новых Вознесшихся или сохранять жизнь атлантианцу. Вот почему они заботились о твоем здоровье и безопасности, вот почему ваша драгоценная королева так нежно ухаживала за тобой.

Все мое тело напряглось, как тетива лука.

— Твоя кровь до сих пор для них ничего не значила и будет значить еще меньше, если ты пройдешь через Вознесение.

Значит, у меня с Йеном, скорее всего, были разные родители: или один, или оба. Потому что его предназначали для Вознесения. Он писал мне письма, и Кастил утверждал, что Йена видят только по ночам. Разве что…

Разве что осведомители Кастила видели кого-то другого, а письма слал вовсе не Йен.

От этой мысли мне стало дурно. Я тяжело сглотнула. Сейчас, когда я далеко от Йена, я даже не могу рассматривать все эти возможности. Вопросы и сомнения раздавят меня.

И я уже чувствую себя раздавленной.

Я уже знала, что для меня замыслили Вознесшиеся, но когда полностью поняла, почему они ждали, в чем причина всех их действий, мне стало тошно до такой степени, словно я в самом деле заболела.

— Они просто держали меня в живых, пока…

Я подавилась словами, будто их вес грозил меня сокрушить.

Кастил ничего не сказал, хотя, наверное, это и к лучшему. Я почувствовала себя как подожженный пороховой бочонок. Внутри искрились недоверие и гнев. Меня держали в укрытии, практически в клетке, заботились, как о призовом скоте, пока моя кровь созревает. Пока я не стану полезной — либо чтобы создавать новых вампиров, либо поддерживать жизнь в том, кто будет их делать.

— Я не бутылка вина, — прошептала я.

— Нет, Поппи, — тихо сказал он. — Ты не бутылка вина.

Я вскинула голову.

— И ты не знал этого, когда отправился за мной? Клянешься? Поклянись прямо здесь и сейчас, что не знал о моем атлантианском происхождении. О том, что именно поэтому меня сделали Девой. Что меня держали живой и оберегали от всего, пока я не стану… полезной?

Он встретился со мной взглядом.

— Клянусь, Поппи. Я понятия не имел, что ты атлантианка, пока не попробовал твою кровь. Я даже не предполагал, в чем дело, когда узнал о твоем даре. Наверное, следовало понять. — По его лицу пробежала тень, так быстро, что я даже не была уверена, что видела ее. — Но никто из атлантианцев не был на такое способен уже сотни лет. Я не знал.

Мое чутье все еще было открыто, и у меня ушло несколько секунд на то, чтобы пропустить через себя его эмоции. В них по-прежнему присутствует едкий привкус гнева и терпкость, которую я ассоциировала с неуверенностью, и никогда не покидающая его печаль.

Мой дар никоим образом не детектор лжи, но я не думаю, что Кастил лжет. Убрать чутье было труднее всего, потому что это не казалось естественным. А естественным представлялось потянуться к нему и забрать печаль, дать немного временного покоя. У меня зудела кожа от желания так поступить, и не из-за Кастила. Дар требовал, чтобы им пользовались, чтобы им исцеляли. Я с усилием заперла его и, прерывисто выдохнув, уселась на край кровати.

— Теперь ты полностью понимаешь, почему они так поступали и в чем состоял их план. — В голосе Кастила прозвучала жесткость, которую я редко слышала, когда он говорил со мной. — Так ради чего тебе к ним бежать, Поппи? И брак со мной тут ни при чем.

Я уставилась на него, чуть ослабив хватку на рукояти ножа.

— Я же тебе говорила, что бежала не к ним.

— Тогда куда ты бежала? Без ничего, я бы добавил.

— Не нужно это добавлять. Я прекрасно знаю, с чем я ушла.

— Если ты не возвращалась к Вознесшимся, то куда собиралась идти? Ты направлялась в Беломостье, на юг. — Его глаза горели, как осколки янтаря. — Ты не возвращалась в Масадонию. Полагаю, ты шла в столицу. Зачем? При том, что ты уже кое-что знала, зачем ты туда шла?

— Зачем? — Во мне вспыхнул гнев, горячий и яркий, как пламя. — Ты серьезно опять задаешь этот вопрос?

— Разве похоже, что я шучу?

Я ошеломленно молчала, но только мгновение.

— А зачем мне оставаться здесь и позволить тебе отдать меня им? Тем, кто, как ты сказал, хотят меня использовать; существам, которые мучили и пытали тебя? Которые делают то же с твоим братом? Чем же тогда ты лучше их? Чем безопаснее? Ты делаешь со мной то же, что делали они! — У меня горело горло от болезненного клубка эмоций. — Ты держишь меня в безопасности, сытой, в клетке, пока не придет время меня использовать!

У него на скулах заходили желваки.

— А потом ты объявляешь, что собираешься на мне жениться. — Я, дрожа, покачала головой. — Что, скажи на милость, заставило тебя выдать такое оскорбление?

— Оскорбление? Да будет тебе, Поппи. В глубине души ты должна быть в восторге. Не всем выпадает удача стать настоящей принцессой.

— Я и близко…

Я захлопнула рот, осознав, что он на самом деле меня дразнит. Неужели это все какая-то грандиозная шутка?

— В Атлантии считается великой честью войти в лоно благородной правящей семьи, — продолжил он. — Думаю, ты понравишься моей матери.

— Мы не поженимся!

Я вскочила на ноги и вогнала нож глубоко в деревянный столик возле кровати. Рукоять завибрировала от удара.

— Еще одно подтверждение, что ты определенно понравишься моей матери, — пробормотал Хоук. В этот момент он был Хоуком.

Я слишком хорошо знаю этот задумчивый тон, и он сбил меня с толку. Только через несколько секунд я пришла в себя и вспомнила, что это просто очередная маска.

— Почему? Потому что на этот раз я не бросила его тебе в лицо?

— Ее, скорее всего, позабавит рассказ именно о том, как ты его бросила, — произнес он, и я сдвинула брови. — И она будет рада узнать, что ты способна проявить сдержанность.

— Я уже жалею, что проявила сдержанность.

Кастил засмеялся, тоже очень знакомо, но это был смех Кастила. Это его золотистые глаза казались такими обворожительными. Он одновременно Хоук и Кастил, но сейчас я имею дело с последним. Он наклонился вперед в кресле и опустил босые ступни на пол.

— Ты невероятно красива, когда злишься.

Я не хотела поддаваться лести и таять от такого странного комплимента.

— А ты такой невероятно ненормальный.

— Меня называли и похуже.

— Не сомневаюсь.

Я сложила руки на груди. Он поднялся с кресла, и на миг я немного потерялась при виде всей этой бронзовой кожи.

— О нашем будущем поговорим завтра…

— Не о чем разговаривать завтра, — оборвала я. — Мы не поженимся.

— Полагаю, после моих доводов отказать будет невозможно.

— Нет ничего невозможного.

— Посмотрим.

— Нет, мы… Что ты делаешь? — возмущенно спросила я, когда он направился к другой стороне кровати. — Что ты делаешь?

— Иду в кровать.

— Зачем? — Мой голос стал пронзительным.

Он выгнул бровь и отбросил одеяло.

— Спать.

— Спасибо, я это поняла. Но с чего ты вздумал спать в одной комнате, мало того — в одной постели со мной?

— Я уже объяснил, что это моя спальня.

— Тогда я найду другую комнату.

— Подходящих комнат больше нет, принцесса.

Я вцепилась в одеяло, напряженно соображая.

— Это неприлично. Я Дева. То есть была. Без разницы. Я воплощение приличия.

Он уставился на меня.

— Поппи, не считая того факта, что ты не воплощение приличия, все в крепости знают, что мы уже делили постель.

— Ну… это просто… — У меня пылало лицо. — Просто великолепно.

— Я не оставлю тебя одну.

— Я не собираюсь бежать, обещаю.

— Я надеюсь, ты не считаешь, что я настолько глуп, чтобы верить твоим клятвам? — Кастил взял довольно плоскую подушку и взбил ее. — Поэтому здесь буду либо я, либо Киеран. Ты предпочитаешь его? Если так, я его позову. — Он бросил подушку в изголовье. — Но просто чтобы ты знала: он часто спит в облике вольвена и имеет привычку брыкаться во сне.

Я медленно приоткрыла губы.

— Что? Погоди. Не нужно мне это объяснять. Я не хочу Киерана.

Его легкая улыбка — воплощение коварства.

— Ты хочешь меня.

— Я не это сказала. Ты можешь спать на полу.

— Я не буду спать на полу. И, предупреждая твои слова, ты тоже. — С вызывающей зависть грацией он скользнул в постель. — Неважно, что ты обо мне думаешь и что знаешь, но, надеюсь, ты понимаешь, что я не буду заставлять тебя ни силой, ни принуждением. Я никогда не буду делать то, чего ты не хочешь, и не только потому, что знаю, каково это, — произнес он ровным тоном, и у меня сжалось сердце. — А потому что я никогда таким не был.

— Я не думаю, что ты будешь делать что-то подобное, — быстро сказала я. — Что они с тобой делали?

Я не хотела знать. Мне… нужно знать.

— Поппи, об этом я в самом деле не хочу рассказывать.

Открыла рот и тут же закрыла. Я могу это понять. Отнестись с уважением.

Я не стала настаивать и вспомнила, как Киеран говорил о том, что с принцем я в безопасности. К несчастью, я также вспомнила, какой эффект оказала его кровь и как я практически умоляла его прикоснуться ко мне.

Не самое лучшее воспоминание.

Хотя Кастил отказался. Он с легкостью мог воспользоваться ситуацией. но что он тогда сказал? Что он не хороший человек, но пытается быть таким. Я вспомнила стыд, который ощутила от него. Он был одновременно злодеем и героем, чудовищем и убийцей чудовищ.

Но я не боюсь, что он что-нибудь сделает со мной. Я больше боюсь себя — меня пугает то, как сильно колотится мое сердце. В ночь, которую мы провели вместе, засыпать в его объятиях было… было так же прекрасно, как и то, что случилось между нами перед этим.

Только это не было настоящим.

Проблема в том, что мое сердце, похоже, не понимает этого; по крайней мере, не всегда. Вот почему сейчас оно билось так быстро. Для некоторых — возможно, для большинства в королевстве, — спать рядом с кем-то почти ничего не значило. Но для меня? Мою жизнь переворачивали такие простые вещи, как держаться за руки, открыто прикасаться к другому человеку, ужинать с кем-то — то, что другие люди воспринимают как должное.

Вот почему так опасно делить постель с Кастилом.

Я смотрела, как он опускает одеяло до пояса и складывает руки под головой. Устроившись поудобнее, он сказал:

— Просто чтобы ты знала: если захочешь, чтобы мои губы оказались где-нибудь на тебе, я с готовностью исполню твое желание.

Я разинула рот.

— И моя готовность удовлетворить тебя распространяется на мои руки, мои пальцы, мой член…

— О боги, — оборвала я его. — Тебе не стоит об этом беспокоиться. Мне никогда не понадобятся твои… твои услуги.

— Услуги? — Он повернул ко мне голову. — Это звучит так грязно.

Я проигнорировала замечание.

— Мы с тобой больше никогда не будем делать ничего из того, что делали раньше.

— Никогда?

— Никогда.

— Ты хочешь сказать, что это… невозможно?

— Да. Абсолютно невозможно.

Хоук улыбнулся, и это была улыбка Хоука. На обеих щеках появились ямочки, и я возненавидела себя за то, как у меня защемило в груди при виде них. Меня возмутило то, что они заставляют видеть в нем Хоука.

— Но разве ты только что не сказала, что нет ничего невозможного? — практически промурлыкал он.

Я уставилась на него, полностью утратив дар речи.

— Мне сейчас хочется ударить тебя кинжалом в сердце.

— Не сомневаюсь, — ответил он, закрыв глаза.

— Ну и ладно, — пробормотала я, смирившись.

Придется терпеть его по крайней мере ночь или пока я не придумаю, как сбежать. Я подвинулась назад, сунула ноги под одеяло и рухнула с такой силой, что затряслась кровать.

— Ты там в порядке? Не ушиблась?

— Заткнись.

Он рассмеялся.

Повернувшись к нему спиной, я уставилась на нож. Лезвие согнулось. Я вздохнула. Через мгновение послышался щелчок, и комната погрузилась в темноту. Кастил выключил масляную лампу со своей стороны кровати.

Его стороны кровати?

Мы разве поделили кровать?

Я подтянула одеяло до подбородка и перевела взгляд на камин. Мысли вернулись к тому, что не должно иметь значения. Но имеет.

— Почему ты мне рассказал? — прошептала я, даже не уверенная, что еще не сплю, и не зная, почему спрашиваю. Он ведь уже ответил. — Почему ты рассказал, что Хоук — твое второе имя?

В камине потрескивал и искрил огонь, и я закрыла глаза.

Спустя секунды или даже минуты Кастил сказал:

— Потому что тебе нужно знать, что не все было ложью.