Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее

Джозеф Хенрик (2016)

Вопрос, чем Homo sapiens настолько уникален и в чем загадка его непостижимого эволюционного успеха, исследуется учеными постоянно и, вероятно, не перестанет занимать их до конца времен. Профессор Джозеф Хенрик, знаменитый антрополог и автор научно-популярных книг, предлагает важнейшее изменение в подходе к этому вопросу: необходимо учитывать влияние культуры на нашу биологию и генетику — тесно переплетаясь, они вместе генерируют уникальный комплекс процессов, формирующих наше поведение и развитие. На увлекательных примерах, с привлечением огромного массива научных данных из самых разных дисциплин, изучающих человека, Хенрик выстраивает расширенную и обогащенную картину нашего эволюционного пути. И неожиданно для себя мы находим множество ответов на вечно мучающие нас вопросы: “Почему в тех или иных ситуациях люди ведут себя так, а не иначе? Откуда в них то и это? Почему они такие одинаковые — и такие разные?” В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 4

Как стать культурным видом

Чтобы разобраться, почему европейские первопроходцы не смогли выжить как охотники-собиратели, а аборигенам это удавалось даже в полном одиночестве, нам следует понять, как популяция вырабатывает культурные адаптации: наборы (пакеты) умений, навыков, практик, верований, мотиваций и форм организации, которые позволяют людям выживать и даже процветать в самых разных, в том числе и неблагоприятных средах. Этот процесс в определенном, очень важном смысле умнее нас. На протяжении поколений, нередко бессознательно, решения отдельных людей, усвоенные предпочтения, удачные ошибки и случайные озарения накапливаются и порождают культурные адаптации. Эти наборы, нередко сложные, содержат подчас настолько неочевидные и остроумные решения, что они восхищают и современных ученых и инженеров (см. главу 7). Мы уже бегло познакомились с некоторыми из этих культурных адаптаций — от инуитской одежды до обезвреживания нарду, — и многие у нас еще впереди: мы поговорим и о пищевых табу, которые защищают беременных женщин от токсинов, содержащихся в морепродуктах, и о религиозных обрядах как мощном средстве усиления просоциальности. Однако прежде нам следует понять, что такое культурная эволюция, начиная с самых основ: иначе невозможно объяснить, как человеческие популяции создали столь сложные комплексы из инструментов, пристрастий и приемов, идеально соответствующие требованиям среды обитания.

Это подводит нас к главной идее. В наши дни ученые отошли от противопоставления “культурного” “эволюционному” и “биологическому” и накопили богатейший материал, который показывает, как естественный отбор, воздействующий на гены, сформировал нашу психологию таким образом, что она запускает негенетические эволюционные процессы, способные породить сложные культурные адаптации. В таком случае культура и культурная эволюция — это следствие возникших в ходе генетической эволюции психологических адаптаций, благодаря которым мы умеем учиться у других людей. То есть естественный отбор благоприятствовал генам, создававшим мозг, способный учиться у окружающих. А способности к обучению, работая в масштабах популяции на протяжении долгого времени, порождают адаптивные поведенческие репертуары, включающие в том числе создание уникальных орудий и накопление огромного корпуса знаний о растениях и животных. Все эти продукты изначально были непреднамеренными побочными последствиями взаимодействия обучающихся разумов в популяции в течение долгого времени. Этот интеллектуальный ход делает “культурное объяснение” не более чем разновидностью “эволюционного объяснения” в ряду потенциального множества других объяснений, не имеющих отношения к культуре.

Роб Бойд и Пит Ричерсон в своем труде “Культура и эволюционный процесс”, уже ставшем классическим, заложили основы этого подхода, разработав целый ряд математических моделей, которые позволяют исследовать наши способности к культурному обучению как психологические адаптации, возникшие в ходе генетической эволюции. Если рассматривать культурное обучение как психологическую адаптацию или набор адаптаций, можно задаться вопросом, как естественный отбор сформировал нашу психологию и мотивацию таким образом, чтобы мы эффективно перенимали у окружающих полезные практики, верования, идеи и предпочтения¹. А этот вопрос распадается на дальнейшие: у кого нам следует учиться, к чему стоит прислушиваться и из чего делать выводы, а также когда результаты культурного обучения надо считать важнее собственного непосредственного опыта или инстинктов.

Данные разных научных дисциплин показывают, насколько тонко настроены у нас психологические адаптации для культурного обучения. Естественный отбор снабдил наш вид широчайшим диапазоном ментальных способностей, которые позволяют нам ловко и экономно извлекать нужную информацию из умов и поведения других людей. Эти инстинкты обучения проявляются рано, еще у младенцев и маленьких детей, и обычно действуют подсознательно и автоматически. Во многих случаях, как мы наблюдали при игре в орлянку и “камень-ножницы-бумагу”, нам трудно подавить природный инстинкт подражания. А как мы вскоре убедимся, даже в случаях, когда важно получить “верный ответ”, механизмы культурного обучения берут верх и влияют на наши практики, стратегии, верования и мотивации. В сущности, чем важнее получить верный ответ, тем сильнее мы подчас опираемся на культурное обучение.

В качестве отправной точки стоит задуматься над тем, насколько глубоко воздействует культурное обучение на наше поведение и психологию. В рамке 4.1 перечислены лишь некоторые области, в которых влияние культурного обучения специально изучалось². В этот список вошли области, особенно важные для эволюции: пищевые предпочтения, выбор брачных партнеров, технологические заимствования, практики самоубийства, а также социальная мотивация альтруизма и справедливости. Как мы узнаем из последующих глав, культурное обучение вмешивается непосредственно в работу мозга и меняет нейрологическую ценность, которую мы приписываем тем или иным предметам, явлениям и людям, и при этом задает стандарты, по которым мы оцениваем сами себя. Классическая серия экспериментов показала, что дети усваивают критерии оценки результата, по которым они присуждают или не присуждают вознаграждение сами себе³. Дети видели, как исследователь вознаграждает себя шоколадным драже, заработав либо относительно много, либо относительно мало очков при игре в боулинг, после чего копировали критерии вознаграждения: те, которые видели, как ведущий задавал себе “высокие стандарты”, обычно брали шоколадные драже, только если их счет оказывался выше верхнего порога. Как вскоре станет ясно, культурно усвоенные стандарты и ценности определяют наше прилежание и упорство в индивидуальном обучении, тренировках и обучении методом проб и ошибок.

• Пищевые предпочтения, количество съедаемого

• Выбор брачных партнеров (личности и их особенности)

• Экономические стратегии (инвестиции)

• Функции и применение артефактов (орудий)

• Самоубийство (решение и метод)

• Технологические заимствования

• Значения слов, диалект

• Категории (“опасные животные”)

• Верования (боги, заразные микробы и пр.)

• Социальные нормы (обряды, табу, чаевые)

• Стандарты поощрения и наказания

• Социальная мотивация (альтруизм, справедливость)

• Саморегуляция

• Эвристика суждений

Рамка 4.1. Области культурного обучения

Для начала посмотрим, как понимание, что способности к культурному обучению — это психологические адаптации, возникшие в ходе генетической эволюции, помогает нам лучше уяснить, каким образом мы приспосабливаемся к своей среде как индивиды в течение своей жизни и как популяции делают это с течением поколений. Наш первый вопрос: как человек узнает, у кого учиться? Это очень важный вопрос, поскольку ответ на него покажет, как возникают культурные адаптации.

Предположим, вы — мальчик из племени охотников-собирателей. Чтобы выжить, мужчины из вашего сообщества охотятся на самую разную дичь. Как вам научиться охотиться? Можно начать с экспериментов: бросать камни в газелей, гоняться за зебрами. Можно подождать, когда пробудятся эволюционные охотничьи инстинкты и подскажут, что делать. Но если пойти таким путем, вероятно, ждать придется очень долго: ведь вы окажетесь в таком же положении, как Франклин, Бёрк и Нарваэс. Люди Франклина год и семь месяцев прожили среди льдов под угрозой голода, но никто так и не сообразил, как загарпунить тюленя. На самом деле, поскольку вы принадлежите к культурному виду, инстинкты у вас включатся, но не снабдят вас специализированными охотничьими навыками, а заставят искать, кому подражать, причем не первым попавшимся людям. Начинающие юные охотники первым делом перенимают все что можно у тех, к кому им проще получить доступ, — у братьев, отцов и дядюшек. Затем, вероятно в отрочестве и юности, обучающиеся переходят на следующую ступень и закрепляют усвоенное, обучаясь у старших, самых удачливых и самых почитаемых охотников в своем сообществе. То есть обучающиеся, выбирая, у кого учиться, задействуют три критерия, позволяющих сделать культурное обучение более направленным и эффективным: возраст, успех и престиж. Кроме того, критерием может служить и мужской пол, поскольку (предположим) охота — занятие преимущественно мужское. Эти критерии не только помогут найти в своей общине именно тех, кто с наибольшей вероятностью владеет адаптивными практиками, процедурами, идеями и навыками, связанными с охотой, но и позволят постепенно нарастить и отточить свои способности и знания, заполучив в свое распоряжение все лучшее, чем располагают те, кому небезразлична ваша судьба. Более того, поскольку иногда успех и престиж зависят от специфических причин, например от хорошей генетики, имеет прямой смысл попробовать поучиться не у одного, а у нескольких лучших охотников и пользоваться только теми приемами, которые предпочитают большинство из них⁴.

В более общем смысле эволюционная логика подсказывает, что обучающиеся должны пользоваться широким диапазоном критериев, чтобы понять, кому уделять избирательное внимание и у кого учиться. Такие критерии позволят находить именно тех, кто с наибольшей вероятностью располагает информацией, которая повысит шансы обучающегося выжить и оставить потомство. Определяя сравнительную ценность тех, у кого можно чему‐то научиться (условимся называть их моделями), обучающийся должен сочетать критерии, относящиеся к здоровью, счастью, мастерству, надежности, компетентности, успеху, возрасту и престижу, а также косвенные критерии вроде наглядных демонстраций уверенности и гордости. К этому следует присовокуплять и критерии, связанные с похожестью учителя на ученика по полу, темпераменту, этнической принадлежности (на что намекают, в частности, язык, диалект и манера одеваться). Критерии похожести на себя помогают обучающимся сосредоточиться на тех, кто, скорее всего, обладает культурными особенностями (например, практиками и предпочтениями), которые окажутся полезными обучающемуся в его будущих ролях. Скажем, одинаковый пол избавляет мальчиков-подростков от необходимости уделять внимание сугубо женским занятиям — например, им не обязательно знать, как прикладывать младенца к груди и что делать с густым желтоватым веществом, которое выделяется из сосков сразу после родов (молозивом). Все эти критерии в совокупности налаживают механизмы культурного обучения на примере, поскольку помогают обучающимся понять, у кого учиться. Разберем подробнее, что такое избирательное культурное обучение.

Успех и мастерство

Поскольку многие критерии выбора модели, в том числе успех и престиж, слабо связаны с конкретными сферами деятельности, скажем с охотой или гольфом, мы ожидаем, что эти критерии влияют на обучение широкому спектру культурных признаков — от выбора пищи, вина, брачных партнеров и слов до веры в незримые силы вроде богов, микробов, ангелов, кармы и гравитации. Из этого не следует, что одни и те же критерии будут иметь одинаковый вес в самых разных сферах деятельности. Разумеется, понять, что человек хороший охотник или баскетболист, проще по навыкам изготовления стрел или по прыгучести соответственно, но на это может влиять и привычка часто есть морковь, и обыкновение произносить краткую молитву перед охотой или игрой. Морковь полезна для зрения стрелка, а молитвенный ритуал успокаивает и помогает сосредоточиться (а может быть, и заручиться содействием высших сил).

Для начала подробнее разберем влияние критериев, связанных с успехом и мастерством, а заодно с компетентностью и надежностью. Критерии мастерства имеют самое прямое отношение к компетентности в той или иной сфере. Например, мастерство писателя можно оценить, прочитав его книги. В сообществе охотников-собирателей неопытный охотник наблюдает, как старый охотник профессионально выслеживает жирафа, прячется в тени дерева и отточенным движением посылает стрелу прямо в цель. А вот критерии успеха, напротив, косвенны, однако, возможно, более полезны, поскольку они суммируют информацию. Если пользоваться критериями успеха, писателя следует оценивать по количеству проданных экземпляров его произведений, а охотника — по тому, насколько часто он приносит домой крупную добычу. Поскольку во многих охотничьих сообществах приняты практики, облегчающие учет добычи, можно, например, посмотреть, сколько обезьяньих зубов нанизано на шнурок у него на шее или сколько кабаньих челюстей вывешено на стене его дома⁵. Чтобы осознать, какую колоссальную роль играют критерии успеха в культурном обучении и насколько они вездесущи, рассмотрим следующий эксперимент. Студенты МБА участвовали в двух версиях экономической игры. Они должны были распределить деньги по трем разным игровым инвестиционным фондам — А, В и С. Студентам сообщили среднюю доходность каждой из трех опций, а также ее разброс (иногда получаешь больше среднего, иногда меньше). Кроме того, им рассказали об отношениях и корреляциях между вкладами: скажем, если доходность вклада А повышается, доходность вклада Б обычно понижается. Участники могут брать деньги в долг, чтобы вложить их в фонды. Во время каждого раунда игры каждый игрок может сделать свои инвестиции и получить доход. После каждого раунда игроки могут изменить вклады на следующий раунд, и так продолжается 16 раундов. Итоговая результативность инвестиционной активности игрока относительно остальных игроков сильно влияла на оценку за курс как в положительную, так и в отрицательную сторону. Если среди ваших знакомых есть студенты МБА, вы прекрасно понимаете, насколько это мощный стимул, так что у игроков была сильнейшая мотивация заработать в этой игре как можно больше.

Экспериментаторы случайным образом распределили игроков по двум разным версиям игры — двум сценариям. Согласно одному из них, студенты принимали решения поодиночке и набирались исключительно собственного опыта на основании своих решений на протяжении шестнадцати раундов. Другая версия отличалась лишь тем, что между раундами публиковались все выбранные инвестиции и рейтинг всех игроков — анонимно, под условными именами.

Итоги игры по двум сценариям различались настолько, что это оказалось неожиданностью для экономистов, придумавших эксперимент (хотя, признаться, для экономистов поступки живых людей сплошь и рядом оказываются неожиданностью⁶). Три закономерности просто поражают. Во-первых, студенты МБА не изучали дополнительную информацию, доступную во втором сценарии (с публикацией результатов), при помощи сложных хитроумных методов, которые предполагает теоретическая экономика. Напротив, тщательный анализ показывает, что многие участники просто копировали распределение вкладов у лучших игроков по итогам предыдущего раунда (слепо подражали им). Во-вторых, условия эксперимента достаточно просты, чтобы подсчитать, какое распределение вкладов принесет максимальную прибыль. Это оптимальное распределение можно сравнить с тем, к чему приходили участники в шестнадцатом раунде в каждом из двух сценариев. Студенты, которые могли опираться лишь на собственный опыт, приходили к распределению, весьма далекому от оптимального, то есть в целом получали скромные результаты. Однако во втором сценарии, когда испытуемые подражали решениям друг друга, к концу игры все нащупывали оптимальное распределение. Таким образом, группа в целом получала больше денег, что любопытно, поскольку никаких наград за групповые результаты не назначалось, а оценки основывались на месте в индивидуальном рейтинге. Наконец, хотя возможность подражать другим резко улучшила показатели группы в целом, кое‐кто из участников потерпел полный крах. Иногда те, кто оказывался на верху рейтинга, сильно рисковали, что оправдывалось в краткосрочной перспективе, потому что им везло. Но затем другие копировали их рискованные инвестиции, часто предполагавшие огромные долги. Однако скопировать везение вместе с распределением вкладов невозможно, и побочным эффектом стало повышение количества банкротств⁷.

Главный результат этого эксперимента — люди склонны подражать тем, кто добивается большего успеха, — постоянно наблюдается в самых разных областях, как в контролируемых лабораторных условиях, так и в реальном мире⁸. В экспериментах студенты-испытуемые полагаются на обучение по критерию успеха (success-biased learning), если на кону стоят настоящие деньги, то есть когда им платят за верные ответы или высокие результаты. На самом деле чем сложнее задача и выше неопределенность, тем больше люди склонны опираться на культурное обучение, что и предсказывают эволюционные модели. Это говорит нам кое‐что о том, когда люди предпочитают культурное обучение собственному непосредственному опыту или интуиции⁹.

Любопытно, что в реальной игре на фондовой бирже такая стратегия сейчас считается официальной: можно приобретать биржевые инвестиционные фонды, совпадающие с выбором рыночных гуру (GURU), инвесторов-миллиардеров (iBillionaire) или ведущих инвестиционных менеджеров (ALFA)¹⁰. Только не забывайте, что подражать удаче невозможно.

Кроме того, экономисты экспериментально показали, что люди полагаются на такое культурное обучение по критерию успеха или мастерства, чтобы (1) перенимать и копировать чужие представления о мире, даже если другие люди располагают той же самой информацией, и (2) приспосабливаться к ситуациям конкуренции, где подражание — далеко не оптимальная стратегия. В реальном мире фермеры во всех уголках планеты перенимают новые технологии, приемы, сорта и породы у преуспевающих соседей¹¹.

Параллельно с экономистами трудились и психологи, и их результаты, полученные на протяжении десятилетий, также показали, насколько сильно влияют на выбор модели для подражания ее мастерство и успех. Эти результаты подтверждают, что подобные механизмы обучения не осознаются испытуемыми и не зависят от поощрения за верные ответы¹². Не так давно Алекс Месуди и его коллеги провели серию экспериментов, особенно показательных для нашего разговора о сложных технологиях¹³. Алекс Месуди предложил испытуемым в ходе компьютерной игры в охоту пройти несколько раундов обучения методом проб и ошибок с использованием разных наконечников для стрел. Испытуемые с готовностью полагались на культурное обучение по критерию успеха при выборе конструкции наконечника всегда, когда им предоставлялась такая возможность. Во всех случаях, когда была доступна культурная информация, она быстро подводила группу к оптимальной конструкции наконечника, причем оказывалась особенно полезной в более сложных и приближенных к реальности условиях.

В последние пятнадцать лет появились дополнительные свидетельства, связанные с тем, что специалисты по психологии развития вернулись к исследованиям культурного обучения у детей и младенцев. Теперь, когда стало формироваться новое эволюционное мышление, они сосредоточились на проверке конкретных гипотез о “кто, что и когда” культурного обучения. Стало понятно, что младенцы и маленькие дети при выборе, у кого учиться, тоже пользуются критериями компетентности и надежности, а также знакомства. Как выяснилось, к году дети уже применяют первые собственные культурные познания, чтобы понять, кто может что‐то знать, а затем используют информацию об успешности поведения других людей для фокусировки своего обучения, внимания и памяти.

Известно, что младенцы широко применяют социальную референцию (это термин из психологии развития). Если младенец (или маленький ребенок) сталкивается с чем‐то незнакомым — например, подползает к цепной пиле, — он часто смотрит на мать или на другого взрослого, оказавшегося поблизости, чтобы проверить, какова будет его эмоциональная реакция. Если видно, что взрослый относится к происходящему хорошо, ребенок приступает к изучению незнакомого объекта. Если же взрослый выражает страх или озабоченность, ребенок отползает. Это происходит даже тогда, когда присутствующий взрослый — незнакомец. В ходе одного эксперимента в Сеульском национальном университете в лабораторию приглашали матерей с годовалыми детьми. Детям давали поиграть и освоиться в новой обстановке, а матерям в это время рассказывали, какова будет их роль в эксперименте. Исследователи отобрали игрушки трех категорий: те, на которые младенцы, как правило, реагируют (1) положительно, (2) отрицательно и (3) с неуверенным любопытством (неоднозначные игрушки). Затем игрушки из разных категорий помещали перед детьми по одной и отмечали реакцию. По обе стороны от ребенка сидели его мать и незнакомая женщина, которые получили указания реагировать либо улыбкой и воодушевлением, либо демонстрацией испуга.

Результаты этого исследования поразительным образом совпадают с исследованиями культурного обучения и у маленьких детей, и у студентов. Во-первых, дети прибегали к социальной референции и смотрели на кого‐то из взрослых быстрее и в четыре раза чаще, когда перед ними помещали неоднозначную игрушку. То есть в непонятных обстоятельствах они прибегали к культурному обучению. Именно это предсказывает эволюционный подход при ответе на вопрос, когда человек должен обращаться к культурному обучению (см. примечание 9). Во-вторых, столкнувшись с неоднозначной игрушкой, дети корректировали свое поведение в зависимости от эмоциональной реакции взрослых: если они наблюдали страх, то пятились от игрушки, а если видели радость, приближались к ней и показывали, что теперь относятся к ней лучше. В-третьих, дети, как правило, обращались за подсказкой к чужой женщине чаще, чем к собственной матери, — возможно, потому, что мама и сама впервые оказалась в этой обстановке, а следовательно, ребенок считал ее в данном случае менее компетентной¹⁴.

К году и двум месяцам дети оставляют социальную референцию далеко позади и начинают демонстрировать признаки выбора модели по критериям мастерства или компетенции. Понаблюдав, как взрослый, служащий примером, изображает, будто не понимает, как поступить с ботинками, и надевает их на руки, немецкие младенцы предпочитали не подражать его необычному способу включать незнакомую лампу головой. Но если взрослый вел себя компетентно и надевал ботинки на ноги, как полагается, дети были склонны подражать ему и тоже включали незнакомую лампу головой¹⁵.

Во многих исследованиях было показано, что позднее, к трем годам, дети не только оценивают компетентность и применяют этот критерий для непосредственного культурного обучения, но и запоминают сведения, чтобы в будущем выбирать себе модели для обучения в самых разных сферах. Например, маленькие дети замечают, кто знает правильные лингвистические ярлыки (названия) известных объектов, и применяют эту информацию для выбора тех, у кого они будут учиться пользоваться незнакомыми инструментами и узнавать незнакомые слова, после чего помнят эту информацию целую неделю и на ее основании учатся новому у тех, кто раньше показал себя более компетентным¹⁶.

Престиж

Если обучающиеся наблюдают, на кого другие смотрят, к кому прислушиваются, с кем считаются и общаются, кому подражают, им лучше удается понять, у кого следует учиться. Подобные “критерии престижа” позволяют обучающимся пользоваться тем, что и другие люди тоже стараются выяснить — или, возможно, уже выяснили, — кто в их окружении может располагать полезными, адаптивными знаниями. Как только человек решает, что у такого‐то стоит поучиться — например, зная о его успехах, — неизбежно возникает необходимость быть рядом с потенциальным наставником, наблюдать за ним, слушать его и получать от него информацию через взаимодействие. Поскольку обучающиеся пытаются получить сведения, они постоянно уступают своей модели инициативу в разговоре и нередко предоставляют “микрофон”. И разумеется, они автоматически и бессознательно подражают тем, кого избрали в модели, в том числе в манере речи (см. главу 8). Таким образом, мы, люди, чувствительны к целому набору этологических паттернов (поз, жестов), в числе которых, в частности, визуальное внимание, уступание инициативы и почтительность в разговоре, речевая мимикрия. Эти критерии престижа помогают нам быстро найти, у кого учиться. В сущности, критерии престижа — это своего рода культурное обучение второго порядка: мы узнаем, у кого учиться, делая выводы из поведения других людей, которые считают, что у этого человека стоит поучиться, то есть мы культурно научаемся, у кого учиться.

Хотя кажется очевидным, что это явление широко распространено в реальном мире, экспериментальных подтверждений, что люди пользуются критериями престижа, пока довольно мало. Однако существует огромное количество косвенных данных, которые показывают, как престиж человека или источника (знаменитости, газеты) повышает убедительность их высказываний и склонность людей запоминать, что они говорят. Это наблюдается даже тогда, когда престиж человека основан на его достижениях в сфере (например, игра в гольф), весьма далекой от вопроса, по которому он высказывается (например, качество автомобилей). Это позволяет сделать некоторые выводы, хотя и не дает возможности выявить конкретные критерии, на которые опираются обучающиеся, — помимо того, что им сказали, что кто‐то “эксперт” или “лучше всех”¹⁷.

Мы с Мацеем Чудеком и Сью Бирч решили найти более прямой путь к проверке этой идеи о престиже в нашей лаборатории. Сью — специалист по психологии развития, а Мацей был тогда моим аспирантом (на самом деле всю реальную работу делал он). Мы показывали дошкольникам видеозапись, на которой двое людей — потенциальные модели — использовали один и тот же предмет одним из двух разных способов. В кадр входили два наблюдателя, смотрели на обе модели, а потом внимательно следили за действиями только одной из них. Зрительное внимание наблюдателей обеспечивало “критерий престижа”, который, очевидно, выделял одну из двух потенциальных моделей. Затем участники видели, как каждая из моделей выбирает себе одно из двух незнакомых блюд и один из двух напитков разного цвета. Кроме того, они видели, как каждая из моделей использует игрушку одним из двух разных способов. После видео детям разрешили выбрать одно из двух новых блюд и один из двух цветных напитков. Кроме того, они могли воспользоваться игрушкой, как им захочется. Дети в 13 раз чаще пользовались игрушкой так, как это делала “престижная” модель, в отличие от второй модели. Кроме того, они примерно в 4 раза чаще выбирали блюдо и напиток, который предпочла “престижная” модель. На основании вопросов, заданных в конце эксперимента, можно заключить, что дети не осознавали ни критериев престижа, ни их воздействия, по крайней мере, никак этого не выражали. Эти эксперименты показали, что маленькие дети быстро и бессознательно настраиваются на зрительное внимание других людей и с его помощью направляют свое культурное обучение. Мы все подвержены влиянию не только мастерства и успеха, но и престижа¹⁸.

В главе 8 мы ближе познакомимся с этими идеями и узнаем, как избирательное культурное обучение способствовало эволюции второй разновидности социальной иерархии у людей — престижа, который у нашего вида работает наряду с иерархией доминантности, унаследованной от предков-приматов. В частности, мы узнаем, почему в современном мире можно стать знаменитым просто потому, что ты знаменит.

Сходство с собой: пол и этническая принадлежность

Чтобы отточить и персонализировать свое культурное обучение, люди пользуются также критериями сходства с собой вроде пола и этнической принадлежности — тоже автоматически и бессознательно. Критерии сходства с собой помогают обучающимся перенимать умения, практики, убеждения и мотивацию, наиболее подходящие (или подходившие в эволюционном прошлом) именно им, соответствующие их талантам и их потенциальным ролям в дальнейшей жизни. Например, многие антропологи считают, что разделение труда между мужчинами и женщинами в истории нашего рода возникло очень давно, сотни тысяч лет назад. Если это так, следует ожидать, что мужчины будут скорее общаться с другими мужчинами, прислушиваться к ним и учиться у них, а женщины — наоборот. Это приведет к тому, что обучающиеся будут приобретать навыки и питать ожидания, необходимые для их вероятных ролей в дальнейшей жизни — ролей матери, охотника, кухарки, ткачихи. Подобным же образом, поскольку личные особенности вроде роста и характера могут повлиять на успех человека в том или ином начинании, обучающиеся могут предпочтительно прислушиваться к тем, кто похож на них по этим параметрам. В главе 11 я подробнее расскажу, какая эволюционная логика стоит за предсказанием, что обучающиеся должны прислушиваться к тем и учиться у тех, у кого такие же маркеры этнической принадлежности: язык, диалект, убеждения и пищевые предпочтения. Если коротко, эти критерии позволяют обучающимся сосредоточиться на тех, кто, скорее всего, владеет социальными нормами, символикой и практиками, которые потребуются обучающемуся в дальнейшей жизни для успешных и скоординированных социальных взаимодействий.

Психологические эксперименты, которые начались еще сорок лет назад, принесли обильные результаты, подтверждающие, что и дети, и взрослые предпочитают взаимодействовать и учиться у тех, кто одного с ними пола, а не противоположного. У маленьких детей такая предвзятость прослеживается еще до того, как они осознают свою гендерную идентичность, и влияет на их обучение у родителей, учителей, сверстников, незнакомцев и знаменитостей. В сущности, дети усваивают свои гендерные роли, поскольку подражают моделям своего пола, а не наоборот. Согласно накопившимся данным, такое избирательное обучение влияет на самые разные культурные области, в том числе на музыкальные вкусы, агрессию, язык тела и предпочтения в выборе объектов. Вскоре мы узнаем, что в реальном мире это влияет не только на обучение (и успеваемость) учеников, но и на закономерности подражательных самоубийств¹⁹.

Недавние работы нейрофизиолога Элизабет Рейнольдс Лозин, моей бывшей студентки, и ее коллег из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе начали проливать свет на нейрологические основы половой избирательности культурного обучения. При помощи функциональной МРТ Лиз изучила разницу активности мозга человека при подражании модели своего пола и противоположного. Исследовательница предлагала мужчинам и женщинам, жителям Лос-Анджелеса, понаблюдать, а потом повторить произвольные движения рук модели своего пола и противоположного. Она сравнила активность мозга одних и тех же испытуемых, когда они либо просто наблюдали, либо наблюдали и имитировали жесты модели своего пола и модели противоположного пола, и показала, что женщинам приятнее (с нейрофизиологической точки зрения) подражать другим женщинам, чем мужчинам. А мужчинам, соответственно, приятнее подражать мужчинам. Когда люди подражали моделям своего пола, активность нейронов была выше в прилежащем ядре, в дорсальном и вентральном стриатуме, в орбитофронтальной коре и в левом миндалевидном теле. Анализ имеющейся базы данных исследований мозга показал, что такой рисунок активности мозга появляется, когда человек получает вознаграждение, например деньги, за правильный ответ. Это открытие показывает, что подражание представителям своего пола приносит больше удовлетворения, чем подражание представителям противоположного пола. Нам это больше нравится — поэтому мы, естественно, склонны поступать так чаще.

Исследований влияния этнической принадлежности на культурное обучение не так много, однако становится все очевиднее, что младенцы, маленькие дети и взрослые предпочитают учиться у представителей своей этнической группы, то есть люди прислушиваются и избирательно учатся у тех, у кого с ними общие этнические маркеры. Маленькие дети предпочитают учиться, какую пищу следует выбирать, и узнавать о функциях незнакомых предметов у тех, кто говорит с ними на одном языке или диалекте. Это так даже в тех случаях, когда потенциальная модель говорит абракадабру — произносит ничего не значащие слова, которые только звучат похоже на английский. Таким образом, дети предпочитают учиться у тех, кто говорит бессмыслицу на их диалекте, а не у тех, кто говорит бессмыслицу на другом диалекте (почему‐то мне вспомнились американские политические дебаты). Дети предпочитают подражать более непривычным и трудным действиям — включать лампу головой, — если тот, кому они подражают, говорит на их языке (по‐немецки), а не на незнакомом (по‐русски). А еще и дети, и взрослые предпочитают учиться у тех, кто разделяет их убеждения²⁰.

Эти результаты лабораторных экспериментов показывают, что критерии, связанные с полом и этнической принадлежностью, подхлестывают психологические процессы культурного обучения — пробуждают интерес к тому, что делает и о чем говорит модель, фокусируют внимание и память. Если это так, студентам лучше учиться у преподавателей, отвечающих этим критериям, и это, вероятно, влияет на оценки, выбор специальности и предпочтения в карьере. Ведь формальное образование — это в первую очередь институт интенсивной передачи культурных знаний. Разумеется, в реальном мире выявить причинно-следственное воздействие такого избирательного обучения затруднительно, поскольку у преподавателей тоже есть своя избирательность и предвзятость и, возможно, они предпочитают помогать и вознаграждать студентов своего пола или носителей тех же этнических маркеров. Лучше всех выделяют причинно-следственные связи в реальном мире экономисты, поэтому давайте послушаем их.

Мой коллега из Университета Британской Колумбии Флориан Хоффман и его рабочая группа задействовали большие массивы данных о студентах, курсах и преподавателях и выявили реальные закономерности, соответствующие экспериментальным находкам, о которых мы только что говорили: если учишься у наставника своей расы или национальности, это снижает риск отчисления и повышает оценки. Оказалось, что в случае студентов-афроамериканцев из государственного колледжа обучение у преподавателя-афроамериканца снижало количество отчислений на 6 % и повышало долю тех, кто получал оценки В^* и выше, на 13 %. Подобным же образом данные по студентам-первокурсникам из Торонтского университета позволили команде Флориана показать, что у наставника своего пола студенты получают несколько более высокие оценки.

Флориан с коллегами, в отличие от многих своих предшественников, учли, что в возникновении подобных закономерностей может играть роль и предвзятость наставников, поэтому они выбрали для анализа большие потоковые лекции, где студенты (1) не могли повлиять на выбор преподавателя, (2) сохраняли для него анонимность и (3) оценивались не самим преподавателем, а его ассистентами²¹. Все это указывает на предвзятость учеников, которая влияет на то, к кому обучающиеся готовы прислушиваться и у кого учиться.

Избирательность культурного обучения объясняет, почему так важны ролевые модели.

Старшие и вправду больше знают

Критерии возраста — и в качестве косвенного показателя опыта и компетенции, и в качестве меры сходства с собой, — вероятно, влияют на культурное обучение по двум независимым эволюционным причинам. Когда дети ориентируются на детей постарше, это позволяет им учиться у более опытных, одновременно обеспечивая средства для поэтапного самосовершенствования и помогая постепенно переходить от простых умений к более сложным. Суть в том, что хотя обучающийся может быть способен выявить самого умелого или преуспевающего человека в своем сообществе (скажем, лучшего охотника в племени охотников-собирателей), а иногда и поучиться у него, многим юным ученикам может недоставать опыта и знаний, чтобы перенять себе на пользу все те нюансы и тонкости, которые и делают охотника выдающимся. А если маленькие ученики сосредоточатся на детях постарше, они смогут найти себе модели, которые опережают их по навыкам и сложности действий совсем немного — настолько, что эту брешь легко закрыть. Это обеспечивает более плавный и непрерывный процесс постепенного приобретения навыков, поскольку обучающиеся то наблюдают старших моделей, то тренируются — и повторяют этот цикл, продвигаясь вперед. Вот почему, например, маленькие дети так стремятся общаться со своими старшими братьями, сестрами и кузенами и почему в маленьких сообществах принято устраивать общие площадки для игр, где встречаются дети всех возрастов.

В полном соответствии с эволюционными ожиданиями маленькие дети всегда оценивают возраст потенциальных моделей — вероятно, отталкиваясь от физических габаритов. Маленькие дети часто предпочитают моделей постарше, если только те не доказали, что на них не стоит полагаться. Дети ищут баланс между возрастом и компетентностью и в некоторых случаях предпочитают молодых, но более компетентных моделей старшим, но менее компетентным. Например, в ходе одного эксперимента второклассники предпочитали выбирать те же фрукты, что их сверстники, а не детсадовцы. Но когда испытуемым показали, что некоторые детсадовцы и сверстники великолепно решают головоломки, многие второклассники стали выбирать те же фрукты, что и дети, которые хорошо решали головоломки, пусть даже и детсадовцы. В целом дети, в том числе младенцы, меняют пищевые предпочтения, если наблюдают, как теми или иными блюдами наслаждаются старшие модели одного с ними пола. На критерии возраста обращают внимание даже очень маленькие дети — в год и два месяца²².

Что же касается другого конца возрастного спектра, то в сообществах нашего эволюционного прошлого просто дожить до старости уже было значительным достижением. К тому времени, когда древние охотники-собиратели достигали 65 лет — а у некоторых это получалось, — многих их сверстников естественный отбор уже успевал отсеять. А следовательно, старейшины сообщества были не только самыми опытными: им удалось выжить, хотя естественный отбор десятилетиями отбраковывал людей из их возрастной когорты. Чтобы понять, как это происходит, представьте себе, что у вас есть сообщество из 100 человек в возрасте от 20 до 30 лет. Из этих 100 только 40 при приготовлении мяса приправляют его перцем чили. Предположим, употребление перца чили благодаря его противомикробным свойствам подавляет патогенные микроорганизмы в пище и тем самым снижает шансы человека заболеть. Если систематическое употребление чили повышает шансы человека дожить до 65 лет с 10 % до 20 %, то большинство из этой когорты, 57 %, к тому моменту, когда они достигнут 65 лет, будут потребителями чили. Если обучающиеся предпочтут подражать старшей когорте, а не более молодой, у них будет больше шансов перенять культурную черту, способствующую выживанию. Это верно даже в том случае, когда обучающиеся не подозревают, что чили влияет на здоровье (см. главу 7). Таким образом, культурное обучение с избирательностью по возрасту способно усиливать действие естественного отбора, обеспечивающего избирательную смертность²³.

Какая разница, что думают другие?

Конформистская передача культурных знаний

Представьте себе, что вы находитесь в незнакомом городе в чужой стране, проголодались и хотите выбрать один из десяти ресторанов на оживленной улице. Прочитать меню вы не можете, поскольку не знаете местного языка, но видите, что цены и атмосфера во всех заведениях одинаковые. В одном заведении сидит сорок человек, в шести — по десять, а в трех пусто, не считая официантов. Если вы выбираете ресторан с сорока гостями (из ста посетителей, которых вы видели) чаще, чем в 40 % случаев, значит, вы практикуете конформистскую передачу культурных знаний: вы склонны подражать самым распространенным чертам, то есть большинству или просто множеству людей.

Эволюционные модели, цель которых — математически отразить логику естественного отбора, предсказывают, что обучающиеся должны практиковать так называемую конформистскую передачу культурных знаний, чтобы преодолевать целый ряд сложностей в обучении. Поскольку индивидуальное обучение, интуиция, непосредственный опыт и другие механизмы культурного обучения, как правило, порождают адаптивные практики, мотивы и убеждения, конформистская передача помогает обучающимся собирать информацию, рассеянную по группе. Например, представим себе, что длительный опыт рыбалки в целом приучает рыбаков предпочитать для соединения двух кусков одножильной лесы змеиный узел, поскольку это объективно самый удачный узел для таких целей. Однако личный опыт у каждого свой, поэтому предположим, что сам по себе давний опыт лишь в 50 % случаев приучает рыбака пользоваться змеиным узлом, 30 % предпочитают рыбацкий узел, а оставшиеся 20 % — какие‐то из пяти других узлов. Обучающийся-конформист может воспользоваться таким положением дел и непосредственно перейти к змеиному узлу без всякого опыта. То есть доверие к мудрости толпы встроено в нашу психологию.

Конформистскую передачу удалось пронаблюдать и в лабораторных условиях, как у людей, так и у рыб колюшек, хотя данные далеко не так обширны, как в приведенных случаях с критериями выбора моделей. Тем не менее когда человек сталкивается с трудной задачей, оказывается в непонятной ситуации или от результата слишком многое зависит, он склонен прибегать к конформистской передаче²⁴.

Естественно, следует ожидать, что обучающиеся будут сочетать разные эвристики обучения. Скажем, что касается перца чили, обучающиеся, прибегающие к конформистской передаче только при взаимодействии со старшей когортой (сортировка по критерию возраста), повышают для себя шанс перенять эту адаптивную практику. Если они убежденные конформисты, то получат адаптивный результат в ста процентах случаев.

Культурная передача самоубийства

Вероятно, вы знаете, что иногда самоубийство совершают под воздействием престижа: когда кончает с собой какая‐то знаменитость, наблюдается всплеск частоты самоубийств (знаменитости, не забывайте об этом!). Такая закономерность замечена в США, Германии, Австралии, Южной Корее, Японии и других странах. Помимо престижа, на культурную передачу самоубийства влияют критерии схожести с собой. Те, кто сводит счеты с жизнью вслед за знаменитостью, как правило, соответствуют своей модели по полу, возрасту и этнической принадлежности. Более того, самоубийство знаменитости не просто служит толчком для других самоубийств. Мы знаем, что люди подражают знаменитостям, поскольку они копируют не только сам акт самоубийства, но и специфические методы — например, броситься под поезд. Но и этого мало: большинство подражательных самоубийств, вызванных самоубийствами звезд, это не трагедии, которые произошли бы все равно. Иначе в долгосрочной статистике самоубийств мы бы наблюдали спад через некоторое время после всплеска, но его не происходит²⁵. Так что это избыточные самоубийства, которых не должно было случиться.

Все это заметно и в данных по эпидемиологии самоубийств. Начиная с 1960 года на тихоокеанских островах Микронезии началась настоящая эпидемия одинаковых самоубийств, причем чем дальше, тем отчетливее становилась закономерность. Типичной жертвой был юноша в возрасте 15–24 лет (модальный возраст — 18 лет), живущий с родителями. После ссоры с родителями или девушкой у жертвы было видение, в котором прежние самоубийцы звали его к себе (нам это известно из показаний по попыткам самоубийств). В ответ на их призыв жертва совершала самоубийство через повешение особым образом — постепенно затягивала на шее петлю, стоя в полный рост или на коленях, причем иногда это происходило в заброшенном доме. Такой способ постепенно перекрывает жертве доступ кислорода, что приводит к потере сознания, а затем к смерти. Вспышки таких самоубийств были локальными и спорадическими среди подростков и юношей, между которыми были какие‐то социальные связи (закономерность, наблюдавшаяся и в других случаях). Иногда можно проследить искру, из которой разгорелась эпидемия, например самоубийство известного богатого наследника 29 лет. В 75 % случаев у жертвы раньше не наблюдалось ни депрессии, ни суицидальных настроений. Интересно, что эпидемии самоубийств в Микронезии ограничивались лишь двумя этническими группами — труками и маршалльцами²⁶. Здесь мы видим, что на распространение самоубийств влияли и престиж, и сходство с собой, в том числе по полу и этнической принадлежности.

Большинство людей не станут копировать самоубийство, однако именно в этой сфере особенно видно, какое мощное воздействие могут оказывать наши способности к культурному обучению и как они влияют на общие социальные закономерности. Если люди могут через культурное обучение перенимать даже способы самоубийства, непонятно, до каких пределов распространяется власть культуры над нашим видом. Подражание самоубийству подчеркивает, как сильна наша склонность к подражанию, и означает, что при определенных условиях мы способны через культурное обучение перенимать практики, которые в большинстве ситуаций естественный отбор старается непосредственно искоренить. Если люди подражают поступкам, которые настолько противоречат их собственным интересам, равно как и интересам их генов, только вообразите, с какой охотой мы перенимаем через культуру все то, что обходится не так дорого!

Мы вправе ожидать, что естественный отбор помимо способов выбора моделей для культурного обучения снабдил нас психологическими предпосылками для выбора тематических областей, в которых мы стремимся приобретать знания. Их список мы можем угадать заранее, поскольку они, скорее всего, играли важную роль на протяжении длительных периодов эволюционной истории нашего вида: это пища, огонь, съедобные растения, животные, орудия, социальные нормы, этнические группы, репутация (сплетни). Вероятно, естественный отбор поощрял внимание и интерес к этим областям, а также предвзятость в рассуждениях, которая приводила к тому, что сведения о них легче выучивались и лучше запоминались. В следующих главах мы исследуем, как культурно-генетическая коэволюция способствовала появлению некоторых специализированных когнитивных способностей, или механизмов тематической избирательности, и рассмотрим основные группы свидетельств в пользу этой гипотезы.

Зачем нужна ментализация?

Если люди — культурный вид, то одна из важнейших наших адаптаций — это способность пристально наблюдать за окружающими и учиться у них. Умение делать выводы о целях, предпочтениях, мотивах, намерениях, убеждениях и стратегиях в головах других людей — основа культурного обучения. Эти когнитивные способности относятся к области ментализации, которую называют еще моделью психики человека. Обучающиеся, уступающие другим по части ментализации и культурного обучения или приступившие к учению слишком поздно, сильно отстанут, поскольку не успеют усвоить все нормы, навыки и ноу-хау, необходимые для конкуренции с более способными собратьями. Такая логика подсказывает, что ментальные механизмы, необходимые для культурного обучения, должны запускаться относительно рано в ходе нашего развития. Именно эти ментальные механизмы и позволят нам разобраться, что есть, как общаться, кого избегать, как себя вести, какие навыки оттачивать — и многое другое.

Данные по маленьким детям из западных популяций в сочетании с недавними кросс-культурными исследованиями в Фиджи, Амазонии и Китае показывают, что в самых разных человеческих сообществах способности к ментализации всегда развиваются рано и быстро. Примерно к восьми месяцам дети по крайней мере в некоторых обществах уже умеют делать выводы о целях и намерениях и распознавать, кто, скорее всего, обладает нужными знаниями, а кто нет. Например, дети подражают целям и намерениям модели (взять игрушку), даже если модели не удается достичь этой цели, но не станут копировать бесцельные действия, даже если они приводят к тем же физическим результатам. К тому моменту, когда дети начинают учиться ходить, они уже выносят сложные суждения о ментальном состоянии окружающих, скажем, распознают, что потенциальная модель неверно назвала знакомый предмет, после чего перестают ценить все, что модель говорит. Подобным же образом маленькие дети хорошо видят, какие аспекты обстановки для модели в новинку, и применяют эти знания для того, чтобы лучше нацелить процесс своего обучения, даже если сами они уже знакомы с этими аспектами²⁷.

Многие исследователи-эволюционисты в целом согласны, что ментализация играет важную роль, однако утверждают, что подобные когнитивные способности развились у нас в ходе генетической эволюции, чтобы мы могли лучше обманывать членов нашей группы и манипулировать ими: это входит в гипотезу макиавеллиевского интеллекта. По мысли таких ученых, если Робин может догадаться, каковы цели, мотивы и убеждения Майка, он сможет эксплуатировать Майка или манипулировать им. Он способен обхитрить Майка, а значит, переиграть его²⁸.

Но есть и другое возможное объяснение: способность к ментализации возникла у нас в ходе генетической эволюции, чтобы мы лучше догадывались о целях, стратегиях и предпочтениях наших моделей, а благодаря этому точнее подражали им и, следовательно, лучше учились. Или, может быть, изначально эта способность развивалась для хитростей, обмана и манипуляций, но потом ей нашлось другое применение, связанное с культурным обучением. Кроме того, ментализация, вероятно, помогает нам и лучше учить: хороший учитель умеет оценивать, что нужно знать ученикам. Такие ожидания следуют из гипотезы культурного интеллекта²⁹.

Наша рабочая группа из моей психологической лаборатории в Университете Британской Колумбии попыталась сопоставить эти две гипотезы. Мы создавали для маленьких детей незнакомую обстановку и давали возможность применить свои способности к ментализации либо для копирования чужих стратегий, либо для эксплуатации незадачливого оппонента. Результаты поражают: дети явно предпочитают культурное обучение макиавеллиевской эксплуатации, даже когда личный опыт и вознаграждение по итогам их поступков подталкивают в противоположном направлении.

Разумеется, из этого не следует, что ментализация не применяется для построения социальных стратегий, — еще как применяется, что отчетливо видно у шимпанзе³⁰. Однако это наталкивает на мысль, что человек сначала должен усвоить социальные нормы и правила, управляющие миром, в котором он живет, и только после этого стратегическое мышление может стать полезным. То есть в нашем мире успешно применять макиавеллиевский интеллект могут лишь уже состоявшиеся специалисты по культурному обучению. Чтобы манипулировать правилами и эксплуатировать их, надо сначала усвоить сами правила.

Как научиться учиться и учить

Исследования маленьких детей показывают, что люди быстро начинают делать ставку на то, чтобы внимательно следить за окружающими и учиться у них, нередко применяя навыки ментализации, и с готовностью пользуются критериями наподобие престижа и успеха, чтобы понять, у кого стоит учиться. Однако представляется вероятным, что и степень, в которой мы полагаемся на культурное обучение (а не на собственный опыт или врожденную интуицию), и важность критериев престижа или гендера по сравнению с другими критериями также регулируются и нашим непосредственным опытом, и наблюдением за окружающими. То есть мы должны уметь калибровать эти системы для разных контекстов, с которыми нам приходится сталкиваться в окружающем мире³¹.

Особенно наглядно видно, какую важную роль играет и личный опыт, и наблюдение за окружающими, при развитии педагогических способностей. Учительство — обратная сторона культурного обучения. Учительство имеет место, когда модель становится активным передатчиком информации. В дальнейшем мы обсудим некоторые данные, свидетельствующие, что естественный отбор улучшил и качество передачи, и коммуникативные способности, особенно после того, как эволюция породила языки. Тем не менее учителя из нас по большей части получаются неважные, особенно если речь идет о сложных задачах, понятиях и навыках, поэтому культурная эволюция породила широкий диапазон стратегий и техник, повышающих эффективность передачи особых видов контента: дзюдо, алгебры, кулинарии. Это один из способов, посредством которых культурная передача информации повышает собственную точность: обучающиеся перенимают как сами навыки, так и приемы, позволяющие передать их дальше.

В давние времена, когда наш вид только начинал опираться на культурное обучение, а культурная эволюция еще набирала силу, умение наблюдать за окружающими и подражать им, вероятно, тоже приобреталось с опытом, возможно, через обучение методом проб и ошибок, поскольку, как правило, позволяло получить наилучший ответ по сравнению с другими стратегиями обучения³². Эту мысль подтверждает и то, что человекообразные обезьяны, выращенные людьми, иногда даже в человеческих семьях, умеют подражать лучше других обезьян. Однако следует подчеркнуть, что хотя такие шимпанзе опережают собратьев, которых выращивали не люди, все равно они блекнут по сравнению с детьми, выросшими в точно такой же обстановке за то же самое время. Подобные данные подсказывают, что культурное обучение, вероятно, впервые развилось как реакция на более богатую среду, созданную самыми первыми знаниями, накопленными культурной эволюцией (см. главу 16)³³. Это выученное усовершенствование культурного обучения позволило нам накопить еще больше культурного ноу-хау, тем самым подтолкнув генетическую эволюцию, которая, в свою очередь, укрепила наши врожденные способности к культурному обучению. И сегодня, когда мы наблюдаем, как сильно различаются обезьяны и человеческие детеныши, выросшие в одной среде, это показывает, что культурное обучение у нашего вида развивается стремительно и довольно‐таки целенаправленно, что говорит о врожденности этих способностей, хотя и сегодня они, разумеется, могут модифицироваться под воздействием опыта³⁴.

Примечания

1

Бойд и Ричерсон (Boyd, Richerson 1985) опирались на революционные труды Луки Луиджи Кавалли-Сфорца и Марка Фельдмана (Cavalli-Sforza, Feldman 1981), которые первыми построили модель культурной эволюции как отдельного процесса, параллельного генетической эволюции. Большой вклад в эту работу на начальном этапе сделали также труды Durham 1982, Sperber 1996, Campbell 1965, Lumsden, Wilson 1981 и Pulliam, Dunford 1980. Интеллектуальные корни концепции можно проследить до Джеймса Марка Болдуина (Baldwin 1896). Глубокие и подробные обзоры можно найти у Hoppitt, Laland 2013, Brown et al. 2011, Rendell et al. 2011.

2

Большинство пунктов из этого списка так или иначе освещены на страницах этой книги. Что касается прочих, об эвристике суждений см. Rosenthal, Zimmerman 1978, о стандартах наказания см. Salali, Juda, Henrich 2015, о богах и микробах см. Harris et al. 2006.

3

Bandura, Kupers 1964.

4

Henrich, Broesch 2011.

5

Примеры, касающиеся охоты, см. в Henrich, Gil-White 2001.

6

Когда я работал в Университете Британской Колумбии, мне почти десять лет довелось пробыть в штате экономического факультета и Ванкуверской экономической школы. Кроме того, я преподавал студентам МБА в Школе бизнеса Штерна при Нью-Йоркском университете, а потом был приглашенным профессором в Школе бизнеса при Мичиганском университете. Так что я знаком и со студентами МБА, и с экономистами.

7

Kroll, Levy 1992.

8

Henrich, Gil-White 2001, Rogers 1995, Henrich, Broesch 2011, а также N. Henrich, Henrich 2007: глава 2.

9

Эволюционные модели предсказывают, что культурное обучение должно доминировать, когда индивидуальное обучение затруднено или затратно и когда обучающиеся чувствуют себя неуверенно (Hoppitt, Laland 2013, Laland, Atton, Webster 2011, Laland 2004, Boyd, Richerson 1988, Nakahashi, Wakano, Henrich 2012, Wakano, Aoki 2006, Wakano, Aoki, Feldman 2004).

10

Спасибо Майклу Мутукришне за наводку. См. https://www.forbes.com/sites/moneybuilder/2013/11/14/investing-with-billionaires-the-ibillionaire-index/?sh=5cef7d8d579f.

11

Pingle 1995, Pingle, Day 1996, Selten, Apesteguia 2005, N. Henrich, Henrich 2007, Fowler, Christakis 2010, Apesteguia, Huck, Oechssler 2007, Offerman, Potters, Sonnemans 2002, Offerman, Sonnemans 1998, Rogers 1995a, Conley, Udry 2010 и Morgan et al. 2012.

12

У исследований культурного обучения в психологии давняя история: Rosenbaum, Tucker 1962, Baron 1970, Kelman 1958, Mausner 1954, Mausner, Bloch 1957, Greenfield, Kuznicki 1975, Chalmers, Horne, Rosenbaum 1963, Miller, Dollard 1941, Bandura 1977 (Бандура 2000). Обзор и обсуждение см. в Henrich, Gil-White 2001.

13

Mesoudi, O’Brien 2008, Atkisson, O’Brien, Mesoudi 2012, Mesoudi 2011a.

14

Этот эксперимент описан в Kim, Kwak 2011. То, что в ходе именно этого эксперимента чужая женщина была активнее матери, вызывает некоторые сомнения, поскольку это могло повлиять на социальную референцию младенцев. Однако аналогичные исследования шведских (Stenberg 2009) и американских (Walden, Kim 2005) младенцев развеивают подобные опасения.

15

Из Zmyj et. al. 2010, однако см. также Poulin-Dubois, Brooker, Polonia 2011 и Chow, Poulin-Dubois, Lewis 2008.

16

В ходе одного эксперимента, который теперь считается хрестоматийным, Кейтлин Корриво и Пол Харрис (Corriveau, Harris 2009b) показывали детям трех и четырех лет двоих взрослых — потенциальных моделей. Взрослые делились с детьми своим мнением относительно названий (лингвистических ярлыков) четырех обычных предметов, таких как утка и ложка, с которыми дети уже были знакомы. Один взрослый точно называл все предметы, а другой ошибался. Потом маленькие испытуемые наблюдали, как потенциальные модели называли новый предмет, незнакомый детям. Кому верить? Оказывается, дети не только следят, кто компетентен в присваивании лингвистических ярлыков, когда им надо найти ярлык для объекта, но и помнят об этом по меньшей мере неделю: когда те же дети через неделю были протестированы повторно — но на этот раз взрослые не называли при них знакомые предметы, — они все равно повторяли те названия, которые слышали от человека, раньше не ошибавшегося. Читателю стоит также заглянуть в Koenig, Harris 2005, Corriveau, Meints, Harris 2009, Scofield, Behrend 2008 и Harris, Corriveau 2011 по вопросам выучивания слов и в Birch, Vauthier, Bloom 2008 по поводу выучивания функций артефактов. Кроме того, маленькие дети предпочитают учиться у более уверенных в себе моделей (Birch, Akmal, Frampton 2010, Jaswal, Malone 2007, Sabbagh, Baldwin 2001).

17

Обзор см. в Henrich, Gil-White 2001.

18

Описание этого эксперимента см. в Chudek et. al. 2012. О взрослых см. Atkisson, O’Brien, Mesoudi 2012.

19

Подборка данных о влиянии пола наставника на выбор ученика при культурном обучении: Bussey, Bandura 1984, Bussey, Perry 1982, Perry, Bussey 1979, Basow, Howe 1980, Rosekrans 1967, Shutts, Banaji, Spelke 2010, Wolf 1973, 1975, Bandura 1977 (Бандура 2000), Bradbard et al. 1986, Bradbard, Endsley 1983, Martin, Little 1990 и Martin, Eisenbud, Rose 1995. Недавнее исследование младенцев в возрасте от шести до девяти месяцев — Benenson, Tennyson, Wrangham 2011.

20

Исследования по критериям языка и диалекта: Kinzler et al. 2009, Kinzler, Dupoux, Spelke 2007, Shutts et al. 2009, Kinzler, Corriveau, Harris 2011. Кроме того, по всей видимости, и дети (Gottfried, Katz, 1977), и взрослые (в частности, Hilmert, Kulik, Christenfeld 2006) предпочитают учиться у тех, кто разделяет имеющиеся у них убеждения. Об избирательном подражании у младенцев на основании этнических критериев (языка) см. Buttelmann et al. 2012.

*

Оценка В примерно соответствует четверке в российской системе. (Прим. перев.)

21

По Hoffmann, Oreopoulos 2009 и Fairlie, Hoffmann, Oreopoulos 2011; см. также Nixon, Robinson 1999, Bettinger, Long 2005 и Dee 2005.

22

Эксперименты на детях подтверждают влияние возраста и компромиссы между возрастом и компетентностью, см. Jaswal, Neely 2006 и Brody, Stoneman 1981, 1985. Дети применяют информацию о возрасте весьма изощренно и иногда используют возраст как критерий компетентности, а иногда — как критерий сходства с собой (Van der Borght, Jaswal 2009, Hilmert, Kulik, Christenfeld 2006). О приобретении пищевых предпочтений см. Birch 1980 и Duncker 1938. Что касается младенцев, дети в возрасте от года и двух месяцев до полутора лет более точно подражают действиям моделей, близких к ним по возрасту (Ryalls, Gul, Ryalls 2000).

23

Исследования влияния старшего возраста на передачу культурных знаний в малых обществах пока находятся в зачаточном состоянии, см. работы Рейес-Гарсиа и ее коллег о племенах боливийской Амазонии (Reyes-Garcia et al. 2008, 2009), а также мои исследования населения Фиджи совместно с Джеймсом Брешем (Henrich, Broesch 2011). Однако антропологическая этнография самых разных обществ свидетельствует о четкой связи между возрастом и престижем, а престиж оказывает мощное воздействие на культурное обучение. В главе 8 рассказывается, как темпы изменений в обществе влияют на связь между возрастом и престижем, что объясняет, почему в нашем обществе пожилые люди особым престижем не обладают.

24

Лучшие на сегодняшний день данные о конформистской передаче у людей см. в Morgan et. al. 2012 и Muthukrishna et al. 2016, однако см. также Efferson et al. 2008, McElreath et al. 2005, 2008, Rendell et al. 2011 и Morgan, Laland 2012. О конформистской передаче у рыб см. Pike, Laland 2010. Познакомиться с литературой по теоретическому моделированию можно в работах Nakahashi, Wakano, Henrich 2012 и Perreault, Moya, Boyd 2012. Эти труды по моделированию наталкивают на мысль, что следует искать конформистскую передачу у многих биологических видов, полагающихся на социальное обучение.

25

Данные в масштабах стран см.: США — Stack 1990; Германия — Jonas 1992; Япония — Stack 1996. Данные о влиянии престижа и сходства с собой, а также о методах подражания — Stack 1987, 1990, 1992, 1996, Wasserman, Stack, Reeves 1994, Kessler, Stipp 1984 и Kessler, Downey, Stipp 1988.

26

Обзор см. в Rubinstein 1983. Данные по эпидемиям самоубийств у американской молодежи см. Bearman 2004.

27

Chudek et al. 2013, Birch, Bloom 2002, Barrett et al. 2013, Scott et al. 2010, Tomasello, Strosberg, Akhtar 1996, Harris, Corriveau 2011, Corriveau, Harris 2009a, Koenig, Harris 2005, Buttelmann, Carpenter, Tomasello 2009 и Hamlin, Hallinan, Woodward 2008.

28

Byrne, Whiten 1988 и Humphrey 1976.

29

Хэмфри (Humphrey 1976) сжато описывает и гипотезу макиавеллиевского интеллекта (Byrne, Whiten 1992), и гипотезу культурного интеллекта (Herrmann et al. 2007, Whiten, van Schaik 2007).

30

Schmelz, Call, Tomasello 2011, 2013, Hare et al. 2000 и Hare, Tomasello 2004.

31

Heyes 2012a. Разумеется, если нам показывают, что на какое‐то явление влияет опыт, это мало говорит о том, какую роль в развитии этого явления сыграл естественный отбор.

32

Heyes 2012b.

33

Whiten, van Schaik 2007 и van Schaik, Burkart 2011.

34

Среди самых спорных вопросов в литературе на эту тему — противопоставление “врожденного” и “выученного” при объяснении природы наших способностей и поведения. Как мы вскоре увидим, многое в поведении одновременно и на сто процентов врожденное, и на сто процентов выученное. Например, ясно, что люди в ходе эволюции выработали способность ходить на двух ногах, и это одна из характерных поведенческих черт нашего вида. Однако не менее ясно, что мы учимся ходить. Естественный отбор заботится только о том, чтобы “желательный” для него фенотип появлялся в тот момент, когда естественному отбору это нужно. А чтобы этого добиться, он задействует обучение, предвзятое внимание, изменения мотивации, анатомические корректировки, предвзятость в логических рассуждениях и реакцию на боль, чтобы обеспечить правильный ход и своевременное завершение всех необходимых процессов развития. Таким образом, если мы видим, что какой‐то поведенческий признак — выученный, это говорит нам только о процессе развития, но не о том, благоприятствовал ли этому признаку естественный отбор, действующий на гены. Например, на протяжении истории очень многим людям приходилось изучать технику полового акта по ходу дела, не располагая информацией от других людей, поэтому очевидно, что им приходилось все выяснять самостоятельно. Однако едва ли стоит предполагать, что половой акт не сформирован естественным отбором — несмотря на важную роль обучения в процессе. Чтобы направить изучение техники секса в нужное русло, естественный отбор обеспечил, чтобы какие‐то действия, так сказать, находили нужный отклик, а какие‐то не особенно. В результате большинству пар рано или поздно удается выяснить, что куда помещать и на какое время — по крайней мере, в той степени, в какой это нужно естественному отбору. Несмотря на то что и ходить, и заниматься сексом надо учиться, не существует изолированных племен, где умели бы только прыгать и ползать или где не делали бы детей. О различиях в культурном обучении среди человеческих популяций см. Mesoudi et al. 2014.