Не очаровываться демократией

Джон Данн (2014)

В этой своевременной и важной книге выдающийся политический теоретик Джон Данн утверждает, что демократия не равнозначна хорошему правительству. Автор рассматривает запутанные реалии, стоящие за базовым понятием демократии, и показывает, как политическая система, которую на Западе считают простой и очевидной, на самом деле является глубоко неясной и во многих случаях не работающей. Утверждая, что якобы идеальный брак между либеральной экономикой и либеральной демократией не может сохраниться или даже решить проблемы современной жизни, Данн пытается показать, как нас опутали чары демократии и почему нам не нужно им поддаваться. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Введение

В ЗАПАДНЫХ обществах мы сегодня постоянно убеждаем себя в том, как же нам повезло в ряде определенных, но дополняющих друг друга отношений. Хотя сами мы оказываемся заложниками отвратительного неравенства в силу наших индивидуальных судеб, принадлежности к определенным семьям и классам, мы находим успокоение в том, что рассматриваем себя как единую коллективную сущность, которой во многих отношениях выпала счастливая историческая судьба. В какой-то своей части эти чувства, как и лежащие в их основе суждения, вполне разумны. Почти для любого из европейцев было лучше родиться после, а не до Второй мировой войны^[1], и также лучше родиться после Второй мировой войны, чем в какой-то неудачный момент до Первой мировой войны^[2]. Однако многие из этих наших оптимистических оценок нашего везения, равно как и тесно связанные с ними чувства, являются плодом крайне слабых рассуждений. Основная задача данной книги — п оказать, как и почему так получилось, и подсказать, как нам начать рассуждать лучше.

Откуда возникло наше чувство исторического везения, на чем оно основывается насколько прочны эти основания? В первую очередь мы стали считать, что нам повезло, в силу того экономического устройства, благодаря которому и в рамках которого протекает наша жизнь: одни, несомненно, оказываются удачливее всех остальных, но говоря о жизни, мы говорим и везении, а значит, возможно, и о несправедливости^[3]. Во вторую очередь мы ощущаем, что нам повезло с нашим политическим устройством, с которым мы живем, — потому что оно справедливо и достойно — и обеспечивает нам высокий уровень безопасности, опять-таки одним из нас гораздо больше, чем остальным (и в данном случае неравенство оказывается труднее рассматривать как естественное следствие, а не как определенный политический выбор). В-третьих, мы считаем, что нам повезло в силу счастливого (возможно, даже уникального) сочетания нашего политического и экономического устройства и того, сколь простые, дружелюбные и уважительные социальные отношения оно самым естественным образом порождает.

Это экономическое устройство, как нам хочется думать, включает в себя главным образом структуры свободного обмена между людьми, которые со временем превращаются в доходы от капиталовложений. (Не спрашивайте, откуда берется капитал!) Аналогичным образом политические структуры — это структуры свободного самоуправления по-настоящему равноправных граждан, зиждущиеся на столь же свободном индивидуальном выборе, осуществляемом на основе свободного обмена мнениями, граждан, чье равноправие обеспечивается конституционными гарантиями через равноправное голосование на всеобщих выборах. Более древние гарантии личной безопасности и гражданских свобод, с той или иной степенью глубины воплощенные в государственном праве или подробно описанные в конституциях, поддерживают структуры, которые одновременно заслуживают доверия сами по себе и оказываются ценны на других, не менее убедительных, основаниях. Совокупность этих структур, «либеральная демократия», как ее многие теперь называют, не обеспечивает каждого всем, чего бы он ни пожелал, поскольку у людей по-прежнему разные вкусы и предрассудки и никакое политическое устройство не в состоянии удовлетворить их все и всегда, тем более оно не гарантирует, что они всегда будут удовлетворяться. Но можно вполне достоверно сказать, что в течение последних двух третей столетия такого рода сочетание политического и экономического устройства предложило подобные основания для удовлетворенности бо́льшему количеству людей на бо́льших территориях, чем любые другие устройства прежде. Почему же мы не должны думать, что оно и дальше продолжит это делать все сильнее и шире, насколько хватает глаз?^[4]

Эта оптимистическая оценка была бы верна, если бы выполнялись два условия, и она даже могла бы быть вполне достоверной, если бы мы знали две вещи. Во-первых, нам нужно было бы знать, что этот счастливый исход имеет все необходимое, чтобы продолжаться в пространстве и во времени. (Чтобы мы могли это знать, нужно, чтобы было истинно, что он таковым является, и чтобы у нас были средства, позволяющие нам это с уверенностью установить.) Во-вторых, мы должны были бы своими глазами убедиться, что такой исход дает возможность эффективно справляться с непосредственными проблемами коллективной жизни внутри отдельных стран и в отношениях между ними хотя бы в настоящем. Поскольку ни одно из этих условий убедительно не выполняется, у нас сегодня есть вполне веские основания относиться к этому исходу скептически: не столько как к безмятежной, глубоко проникшей повсюду и самоподдерживающейся тотальности, столько как к сложной и весьма непрозрачной исторической случайности, отношения внутри которой остаются неустойчивыми, уязвимыми и все время полными опасностей^[5].

Главное суждение, лежащее в основе данной книги, — острая потребность для жителей богатых западных стран научиться более четко отличать (преимущественно) счастливую случайность от волшебной формулы, с катастрофическими последствиями проецируемой из недавней истории существующих демократий. Их неспособность это сделать указывает на невысокий уровень политического понимания. Перед лицом экологического упадка, малопонятной угрозы климатического дисбаланса, всевозможных политических и экономических перекосов в системе международной торговли и финансов и растущей дисфункциональности, от которой страдает политика всех ведущих демократических государств и их общие институты, эта вера в прямую очистительную силу нашего понимания демократии представляется крайне необоснованной.

Что по-настоящему важно в политических идеях, так это то, что происходит с ними и благодаря им в политической практике. Нет другого такого слова во всей истории человеческой речи, с которым и посредством которого произошло бы больше, чем со словом демократия. Даже слово Бог не может с ним сравниться, хотя уже давно слова, обозначающие Бога или богов, все труднее переводить с одного языка на другой. Как бы то ни было, в западных странах, а теперь, вероятно, и по всему миру, одним из важнейших предварительных условий для улучшения способности к политическим суждениям является признание того, что в последнее время произошло со все еще таким харизматическим, но почти никогда ничего не проясняющим словом, как демократия, и благодаря ему.

В этой короткой книге я попытаюсь более четко показать контуры всех тех процессов, которые сами по себе невероятно сложны и ставят в тупик, но которые тем не менее странным образом объединяет судьба этого уникального слова, многообразные попытки более или менее ясно перевести его на большое число языков и более спорадические попытки понять, что же несет его стремительное распространение людям, попавшим в его орбиту. Почти с любой релевантной точки зрения это единство неизбежно оказывается обманчивым и фантастичным, но это его нисколько не умаляет. В некотором смысле оно указывает на чары, опутавшие политическое воображение. В этом случае самая насущная проблема, которую такое единство ставит перед историками и социологами, и, возможно, даже перед философами, теологами и экологами, — понять действие этих чар: ухватить механизм, который сделал это слово столь эффективным там, тогда и в той мере, в которой оно оказалось эффективным.

Это вызов для академической науки, и, конечно, для одних дисциплин он оказывается более актуальным и закономерным, чем для других. Кроме того, сегодня это вызов, который оказывается не способна принять даже политическая наука, больше всего заинтересованная в этом дисциплина. Но у большинства из нас попросту нет выбора, за исключением тех случаев, когда мы благополучно и благоразумно игнорируем политику в ее устрашающем единстве из-за отвращения, равнодушия или бездумной невосприимчивости к тому хаосу, который она может породить в нашей жизни. Рано или поздно в жизни большинства взрослых людей эта бездумность будет безвозвратно утрачена, и могут потребоваться десятилетия для того, чтобы нечто похожее на нее снова стало нам доступно. Сегодня любой из нас, кто может услышать звуки этого хаоса и ужаснуться услышанному, в своих суждениях о том, на что надеяться, чего бояться и какой образ действий избрать, исходя из этих суждений, должен увидеть, что случилось с этим могучим потоком слов и посредством него. Только разглядев это, мы сможем надеяться судить хоть сколько-нибудь серьезным и нереактивным образом о том, каким нашим политическим институтам и практикам можно доверять и как научиться лучше отличать их от того, доверять чему было бы абсурдно или даже самоубийственно. Неудивительно, что фраза «Не доверяйте государям» часто оказывалась мудрым советом. Насколько больше доверия (и какого рода доверия) должны мы оказывать демократии как политической идее или специфической форме правления?

Как бы то ни было, в политической практике демократия — идея, которая постоянно колеблется между легковерием и паранойей. Но почему она оказалась столь шаткой и как нам научиться удерживать ее между этими полюсами?

Для начала можно провести более четкое различие между теми формами, в которых демократия фигурировала в этой запутанной истории. Во-первых, просто в качестве слова; во-вторых, как идея или сборка идей, которую стало обозначать одно слово по мере того, как они распространялись по миру. В-третьих, в качестве популярного у большинства из тех, кто сегодня пользуется этим словом, значения, отсылающего к целому ряду государственных форм и связанных с ними институтов, которые присваивают себе это слово в качестве титула и полагают, что обозначаемой им идеи достаточно, чтобы санкционировать свой авторитет. У каждой из этих форм своя история. Каждая сегодня непрерывно указывает на две другие и потому постоянно испытывает на себе воздействие их траекторий. Ни одна из них не может предложить наиболее выигрышной точки, с которой можно изучить и охватить целое. Чтобы яснее это увидеть, мы должны продвигаться вперед с большим терпением и с гораздо большей осторожностью.

Примечания

1

Judt T. Postwar. London: Vintage, 2010.

2

Fussell P. The Great War and Modern Memory. Oxford: Oxford University Press, 1975.

3

Мнение о том, что жизнь в том виде, в котором она проживается, можно отличить от везения в некоторых ключевых аспектах, занимает центральное место в творчестве Рональда Дворкина (см., например: Dworkin R. Sovereign Virtue: the Theory and Practice of Equality. Cambridge: Harvard University Press, 2000. В этой работе он особенно ярко расходится с: Rawls J. A Theory of Justice. Cambridge: Harvard University Press, 1971; Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1995).

4

Fukuyama F. The End of History and the Last Man. London: Hamish Hamilton, 1992; Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ, 2004; Fukuyama F. The Origins of Political Order: From Prehuman Times to the French Revolution. London: Profile, 2011; Фукуяма Ф. Государственный порядок. М.: АСТ, 2015. Dunn J. The Cunning of Unreason. London: HarperCollins, 2000. Dunn J. Capitalist Democracy: Affinity or Beguiling Illusion? // Daedalus 136. № 3. 2007. P. 5–13. Dunn J. Democracy and Its Discontents // National Interest. № 106. March-April 2010. P. 54–63.

5

Dunn J. The Cunning of Unreason.