Дети Эдема

Джоуи Грасеффа, 2016

Рауэн живет в мире, где контроль за рождаемостью не допускает ее существования: она второй ребенок в семье. Шестнадцатилетняя девушка вынуждена прятаться в доме родителей. Она не может ходить в школу, заводить друзей, свободно гулять по Эдему… За пределами Эдема планета Земля мертва. Все живое на ней погибло в результате экологической катастрофы. Людям придется ждать еще тысячи лет, прежде чем специально созданная программа исцелит планету и сделает ее снова пригодной для обитания. Рауэн устала постоянно скрываться, ей хочется хотя бы раз в жизни побывать за пределами дома. Однажды она решает сбежать – только на одну ночь. Куда приведет ее эта ночь, полная опасных приключений?

5

Какой толк здесь находиться, — мысленно ругаюсь я, — если все время торчать в темной подворотне? Давай, девочка, шагай туда, куда хотела, — навстречу огням и ярким краскам! Неужели ты затеяла все это, рискнула своей безопасностью, а скорее всего и жизнью, решилась на такое головокружительное приключение только затем, чтобы тут же снова забиться в тень, спрятаться от людей?

«Возможно, что и так», — отвечаю я себе на этот вопрос. Меня разрывает на части, тянет в противоположные стороны, я чувствую одновременно робость и отвагу. Отчаянно хочется вступить в общение с людьми. С одной стороны. С другой — колотит нервная дрожь, а на языке словно гири повисли. Не сомневаюсь: открой я рот — тут же сморожу какую-нибудь глупость.

И главное: ну не безумие ли с моей стороны больше бояться унижения или осмеяния от посторонних, чем поимки блюстителями порядка? Определенно что-то со мной не так.

В конце концов злость, как всегда, побеждает страх — она все еще кипит во мне из-за обиды, из-за великой несправедливости: меня, перворожденную, безжалостно обрекли на заточение! Ну же, приказываю я себе, наверстывай упущенное, ступай смело вперед.

Я вылезаю из подворотни, сворачиваю за угол… и тут же впечатываюсь прямо в широкую грудь зеленорубашечника.

Я понимаю, что реагирую на это чрезвычайное происшествие неправильно, понимаю уже в процессе реакции. Надо вести себя спокойно. Нормально. Но мне неизвестно, что значит «нормально». Как это выглядит на практике? У меня перехватывает дыхание, я в панике поднимаю голову и вперяюсь прямо в него расширенными от ужаса глазами. То есть — моментально выдаю себя с потрохами.

Но он, наверное, зеленый новобранец, — мелькает у меня в голове, — поскольку ничего не понимает и не предпринимает, просто таращится на меня в ответ. Этот парень намного выше меня и шире в плечах, но выглядит совсем молодым, лет на двадцать с хвостиком, не больше; из-под шлема выбивается челка тонких белокурых волос. На груди вышито имя: Рук. Рук делает глубокий вдох, его губы приходят в движение, словно он вот-вот начнет говорить, но никак не решится. Ясное дело: смотрит в мои глаза и не верит своим. Их ведь там к этому готовили (я буквально слышу, как шестеренки скрипят в его мозгу)… Но он наверняка и представить себе не мог, что когда-нибудь в реальной обстановке столкнется со вторым ребенком.

Рука зеленорубашечника взлетает к радиомикрофону, закрепленному на плече, но кнопку вызова он не нажимает и подкрепления не вызывает, а вместо этого просто командует:

— Ни с места! — очень низким голосом.

Ага, черта с два — «ни с места»! В неразберихе моих эмоций все еще главенствует ярость. Я устремляю на парня злой недоверчивый взгляд.

— Правда? Стоять смирненько, значит? — говорю я и обеими руками (сама от себя в шоке) отталкиваю его изо всех сил в сторону.

Представьте, он слегка пошатнулся. Я, конечно, вихрем пускаюсь наутек… только чтобы через несколько шагов опять налететь на опасность — теперь в виде охработа.

Эти конструкты совсем не похожи на маленьких, компактных и безобидных помощников человека — уборкоботов и транспортоботов. Охработы — длинные, угловатые, на шарнирах, а в их движениях и осанке проскальзывает даже что-то от приматов. То есть, не то чтобы они напоминали людей, нет — они из металла, напичканы микросхемами, у них отсутствуют кожа и выражение «лица». Но все же нечто зловеще-человеческое им свойственно. Как бы это объяснить? Словно машина задалась целью создать полноценного человека — и вот какое чудовище у нее получилось.

Такие роботы неустанно патрулируют Эдем и выискивают любые признаки нарушения приказов Экопана. Большей частью им приходится заниматься рутиной: нарушением правил обращения с отходами. Порочным поведением отдельных граждан, чреватым порчей генофонда. Уничтожением государственного имущества. Но это ничего не значит — охработы всегда начеку, всегда готовы и к более серьезным делам: к борьбе с организованной преступностью, например. Или с сектами еретиков, которые, по слухам, распространяют древние народные верования в право человека господствовать над всеми остальными существами. Ну, и со второрожденными тоже — можно не сомневаться.

Но на сей раз я действую более разумно и осмысленно: просто отскакиваю в сторону, как только охработ начинает меня сканировать. Надеюсь, у меня это получилось достаточно быстро, чтобы лишить его возможности завершить процесс. До лица моего он наверняка не успел добраться. А вот тот зеленорубашечник — точно успел. Вон он, уже приближается сзади, орет: «Стоять!», бросается наперерез и — промахивается. Я ловким кульбитом увертываюсь, Рук вместо меня хватает робота, и оба валятся на землю в каком-то безумном, фантасмагорическом слиянии горячей плоти с холодным металлом. Впрочем, мне некогда любоваться этим зрелищем или благодарить за спасение счастливую звезду — надо скорее нырять опять в толпу. Неподалеку как раз только что закончился концерт, и я с легкостью теряюсь в гуще тел, вываливающихся из театра.

Всю жизнь я чувствовала себя потенциальной добычей — это верно. Но на меня еще никто не охотился. В отсутствие опыта и развитого инстинкта самосохранения мне просто необходимо хорошенько продумать варианты спасения от погони. На первых порах все просто: ты бежишь, прорезаешь собой толпу, и она милостиво расступается перед тобой. Все ведут себя вежливо, мягко, покладисто — ведь у них нет повода думать, что ты тут — чужая. Перед моими глазами мелькают десятки улыбок, а какая-то пожилая женщина кричит вслед:

— Полегче, полегче, деточка, не волнуйся, без тебя не начнут!

Но рано или поздно — точнее, очень скоро, это вопрос секунд, — зеленорубашечник очухается, кое-как встанет на ноги и снова погонится за мной. А охработ суммирует все, что смог с меня считать. Разошлет ориентировки по всему Эдему. Вот тогда-то начнется настоящая травля зверя. И каждый из этих улыбчивых горожан превратится в моего личного врага.

Однако, кажется, я уже достаточно далеко оторвалась от преследования, чтобы слегка замедлить шаг. Стремительно бегущий человек слишком обращает на себя внимание. Лучше, очевидно, не придумаешь, чем сделать ставку на простую тактику слияния с толпой — не высовываться из нее. Половина народа здесь — примерно моих лет: чуть младше или чуть старше двадцати. Многие примерно так же, как я, одеты — в школьную форму. Это — «пробирное клеймо» и отличительный признак каждого молодого гражданина Эдема, как в стенах учебных заведений, так и за их пределами. Фасон стандартный: мешковатые брюки, аккуратные облегающие эластичные майки, ну и, если погода, как сегодня, прохладная, еще и куртки с широкими накладками на плечах, а вот цвет формы у каждой школы свой, так что можно сразу определить, из какого парень или девушка примерно района и с кем водят дружбу. В наши дни эдемские ученики — что разноцветные рыбки в аквариуме. У Эша, к примеру, форма (я как раз сейчас в ней) — красивого, даже изысканного оттенка — переливчато-золотого, как песок пустыни. Под стать самому названию школы: «Калахари». В «Макао» она бордовая, ученики «Ириса» носят яркую сине-фиолетовую, «Цветущая вишня» выбрала интенсивный лососево-розовый цвет. Хорошо, что цвет одежки Эша не из самых кричащих, в ней я не выделяюсь из потока прохожих.

С опаской, украдкой бросаю взгляд назад и к удивлению своему не замечаю ничего особенного. Никаких признаков погони, волнения или суматохи. Никто не кричит, не видно мигалок. А ведь «мой» зеленорубашечник уже должен был давно связаться со своими товарищами.

В общем, я продолжаю свой путь вдоль окружности района развлечений, торопливо, но без суеты. По-хорошему надо бы выскользнуть из него, свернуть на какую-нибудь сквозную улицу и перейти на другое кольцо. Направляться сейчас прямо домой кажется слишком опасным. Без глазных имплантов им никак не установить, кто я, собственно, такая и где моя семья. Значит, надо опасаться только одного: тупо на собственном хвосте привести неприятеля прямо к воротам своего дома.

Еще можно направить стопы в другую сторону от Центра, к Внешним кварталам. У меня было время досконально изучить карту Эдема, и я практически уверена, что не заблужусь в паутине колец и радиусов огромного города. Другое дело, что даже в этой толпе нервы у меня натянуты, как струны, — а здесь, во Внутреннем округе, заметьте, я среди людей с достатком, воспитанных, образованных и культурных. А по мере увеличения дистанции от Центра ухоженные личные особнячки на одну семью и ярко освещенные магазины все явственнее будут уступать место переполненным многоэтажкам, где обосновался средний класс, и тесным тротуарам, где задерганные работой пешеходы за милую душу растопчут тебя в спешке и ухом не поведут. Ну, так, во всяком случае, уверяет Эш, хотя он редко бывал дальше, чем за два Кольца от дома.

Ну, а за эти ужасы, на самую Периферию у границы с Бесплодной пустыней — я уж точно не посмела бы сунуться.

Вот и остается вертеться в этом бесконечном Кругу увеселений, никуда не сворачивая и как бы невзначай прибиваясь то к одной группе прохожих, то к другой — маскировки ради. Дескать, я тут в своей естественной среде. Как могло случиться, что за мной нет погони? Может, я настолько проворно отпрыгнула от охработа, что он вообще не успел меня «срисовать»? Или скан повредился в электронных мозгах, когда на него свалился зеленорубашечник? Или сам этот бедняга Рук в падении потерял сознание и потому не дал сигнал тревоги?

Короче, я очень устала — от долгой беготни, от стресса, и в особенности, думаю, от собственной злости. Ярость, как выясняется, страшно выматывает.

Впереди, у краешка плавно изгибающегося по окружности тротуара, словно по моему заказу возникает металлическая двухместная скамейка в форме тигра. Отлита она в такой позе, будто роскошный зверь с оранжевой «шкурой» в черную полоску готов покровительственно обнять каждого садящегося своим мощным туловищем и лапами. Я плюхаюсь на одно из мест, и меня сразу начинает беспокоить второе, пустующее. Надо бы сделать вид, что я кого-то очень жду. Что я вообще не одинока в этом людском океане. Улыбка у меня получается (по собственным ощущениям) явно натянутой, но я вполне правдоподобно вглядываюсь в толпу, как бы высматривая в ней кого-то конкретного. А что, если кто-нибудь примет мою игру и улыбнется в ответ? А потом еще «отколется» от своей компании — тут, похоже, почти все отрядами ходят — и захочет составить ее мне? Присядет рядом, скажет «привет», заглянет в глаза…

Я поспешно щурюсь и опускаю взгляд на свои руки, намертво зажатые между колен. Сейчас определенно неподходящий момент для новых знакомств.

Тем временем, рассматривая собственные руки и колени, я проворонила приближающуюся опасность. Впрочем, кажется, это дела не меняет. Получается даже лучше. Заметь я ее заранее, запаниковала бы, вскочила с места, понеслась прочь и этим себя бы выдала. А так — сижу спокойно и невинно, как ни в чем не бывало на скамеечке, а опасность в буквальном смысле нависает надо мной. Я ее уже в этой позиции и обнаруживаю.

По пешеходной дорожке прямо ко мне медленно направляются двое зеленорубашечников. Я снова быстро опускаю голову, но на долю мгновения все-таки пересекаюсь взглядом с одним из них. И им оказывается тот самый. Сердце мое пускается галопом вскачь, а остальные органы, наоборот, окаменевают. Я прекрасно понимаю, что сейчас произойдет. Он крикнет: «Держи ее, вот она!», оба на меня навалятся, потащат в Центр, ну а потом…

Но ничего не происходит. Ровно ничего.

Стражи порядка спокойно продолжают приближаться.

Решаюсь метнуть на них еще один молниеносный взор. Молодой, со светлой челкой, смотрит в прямо противоположную сторону. Что это значит? Он не мог меня не опознать.

Второй зеленорубашечник — постарше, с золотыми нашивками на рукавах — замедляет шаг прямо напротив моей скамьи.

— Получается, Рук, тот робот подал ложный сигнал?

— Получается так, сэр, — слышен голос молодого. — Я находился в непосредственной близости и ничего необычного не заметил.

Не верю своим ушам. Почему этот парень солгал? Почему не рассказывает, что там у нас случилось на самом деле?

— Ну, значит, это был глюк, — заключает сержант. — В памяти не сохранилось никаких данных. Вероятно, он вообще никого не сканировал. Но все равно не теряй бдительности. Всматривайся в лица. Не упускай ни единой мелочи.

Старший демонстративно впивается глазами в толпу. Они стоят ко мне так близко, что при желании я могла бы протянуть руку и стремительным движением разоружить обоих. Любые огнестрельные устройства смертельного действия запрещены еще с момента основания Эдема, но несмертельные, плазменные, в распоряжении блюстителей закона остались, и боевой мощи такого оружия вполне достаточно, чтобы лишить объект способности сопротивляться.

С уверенностью не скажу, но мне показалось, что младший зеленорубашечник опять чиркнул по мне взглядом. Еще немного — и я грохнусь в обморок. Сержант медленно, на каблуках поворачивается в мою сторону…

— Ну и ну! — вдруг восклицает Рук таким тоном, словно его поразила неожиданная мысль. — Стало быть, глюк? Но все охработы управляются непосредственно Экопаном. Неужели у Экопана случаются глюки?!

И тут же я инстинктивно ахаю, поскольку мой спаситель получает от непосредственного начальника мощный тычок в солнечное сплетение — такой силы, что сгибается пополам, как подкошенный.

— Еще раз брякнешь своим поганым ртом подобную мерзость, вылетишь из органов.

И сержант подкрепляет свою угрозу жестом, знакомым мне по учебным фильмам из курса обществоведения: кулак сжимается на уровне пояса, затем разжимается ладонью вовнутрь, и уже открытая ладонь поднимается на уровень лица. Символ зерна, прорастающего к новой жизни. Изображая его, сержант слегка наклоняет голову в знак благоговения.

— Прошу прощения, сэр, — лепечет юный зеленорубашечник и вслед за старшим направляется дальше по тротуару.

Сердце падает куда-то на дно живота. Кажется, меня сейчас стошнит. Что это было, прах побери? Почему зеленорубашечник Рук меня не выдал? Ведь зеленорубашечники призваны стоять в первых рядах защиты Эдема от любой угрозы его благополучию! Кто, как не они, славятся особой непримиримостью в этом отношении? Он обязан был наброситься на меня в ту же секунду, как заметил, повалить на землю, скрутить, заключить под стражу…

Вместо этого, когда сержант уже почти засек меня, он нарочно бросил святотатственную реплику в адрес Экопана, вызвал на себя гнев командира и тем отвлек его от близкой и легкой цели.

Еще минуту остаюсь сидеть как вкопанная — все равно ноги вряд ли станут слушаться меня прямо сейчас. Глазею на прохожих, те, словно птицы в ярких перьях, беззаботно порхают мимо меня туда-сюда. И никто не догадывается, что за птица — я. И кто я, собственно, такая, как меня зовут… Только одиночество, анонимность может защитить меня. Я всегда буду одна — до тех пор, пока не получу новые документы. Но тогда я стану уже не я.

Внезапно с левой стороны доносится какое-то жужжание. Повернув голову, вижу, как прямо на меня несется сверкающий металлом робот. Значит, все-таки натравили! Вскакиваю на ноги, чтобы бежать, но ноги еще подгибаются, и раньше, чем я успеваю, пошатываясь, хотя бы начать движение, безжалостная машина на полном ходу врезается мне в голень. Я громко взвизгиваю — сперва от боли, затем от облегчения. Какое счастье! Это не охработ, а всего-навсего крошка-транспортобот со своей доставкой еды. Он раздраженно пищит, перенастроив навигатор, объезжает меня кругом и направляется дальше по своим делам.

Роботы славятся быстротой реакции. Помню, в одной из хрестоматий Эша по обществоведению я читала: в них специально закладывали особые программы ненавязчивости — уклонения от лишних контактов с людьми, чтобы они перемещались по городу в абсолютно автономном режиме, не создавая нам при этом ни малейшего неудобства. В одном из разделов специально подчеркивалось: как быстро ни двигался бы робот, он не наедет на человека. Ни за что и никогда.

Но ведь на меня этот транспортобот именно наехал — не «задумываясь», словно в упор не видел.

И я погружаюсь в размышления о световых пятнах, которые заботливый город зажигает перед каждым своим жителем. Они сопровождают его от родного порога до самых до окраин, в любые уголки Эдема, и гаснут за его спиной, как только он пройдет, — нужно же экономить драгоценную энергию. Только передо мной ничто не зажигается и за мной ничто не гаснет. Мои пути погружены во тьму.

Неужели дело обстоит именно так — город просто меня не узнает, не улавливает?

От этой мысли внезапно сводит живот. То, что я — великая тайна, мне давно известно. Но еще и невидимка? Значит — вообще не в счет? Конечно, в нынешних обстоятельствах это мне на руку. Но почему-то обидно до боли. Во мне вдруг рождается безумное желание что есть мочи завопить: «Посмотрите же на меня!»

Кстати, кое-кто из прохожих обратил внимание на маленькое происшествие с роботом — теперь меня с любопытством разглядывает несколько пар удивленных глаз. Какая-то старушка интересуется: «Вас не ушибло, юноша?» Мне очень хочется хорошенько рассмотреть ее — первого человека из реального мира, проявившего ко мне крупицу участия. Но даже чуть приподняв голову, я не забываю опустить ресницы. Заглянув в мои «ненормальные» калейдоскопические глаза, она бы поняла, что в них нет линз. И сразу догадалась бы — перед ней второй ребенок.

Так что вместо нормального ответа я надвигаю пониже на лоб светло-золотистую форменную школярскую кепочку и бормочу что-то заведомо неразборчивое.

— Да все с ним ясно, — презрительно бросает кто-то еще из толпы. — Эти тизаки из «Калахари» пить аквавит не умеют, куда уж им.

Естественно, я в жизни не брала в рот аквавита — очень крепкого и пряного спиртного напитка с резким запахом — когда бы я успела?

Надо заставить себя снова встать на ноги и хоть украдкой взглянуть — кто это сказал. В поле моего зрения попадает группа ребят в спортивных майках — видимо, из школы, конкурирующей с нашей. Точнее, конечно, с Эшевой.

— Ладно тебе, не злобствуй, — осаживает первого оратора кто-то из друзей. — Слышь, паренек, если ищешь своих из «Калахари», то они гуляют в клубе «Тропический лес», это через улицу.

Только теперь припоминаю — Эш говорил об этой тусовке. Туда собирался весь его класс — праздновать сдачу полугодовых экзаменов. Весь класс — кроме него: во многом потому, что нашей семье вообще приходится сидеть тихо. Мой брат, конечно, не из тех, кому может грозить попадание в участок, но стоило бы ему хоть раз оказаться не в той компании, хоть чем-то привлечь к себе нездоровое внимание, или, не дай бог, дать повод для обыска в доме — и все, катастрофа…

Короче, Эш почти никогда не ходит на общие праздники. Наверное, отчасти и ради меня тоже. Чтобы мне не приходилось завидовать — вот, мол, он там веселится, а я сижу взаперти. Он не понимает, что меня приводит в ужас даже сама мысль о вечеринках. Огромная куча народа, все на тебя смотрят, заговаривают с тобой…

Однако теперь у меня нет выбора. Большинство свидетелей уже потеряло интерес к странному инциденту, на минуту нарушившему обычное течение их развеселой ночной жизни, но те, кто остался «досматривать», чем дело кончится, явно ожидают, что я теперь направлюсь к своим из «Калахари» — на гулянку. Значит, остается одно: отправляться туда, куда они меня направили, опустив голову как можно ниже. Что ж, буду идти в сторону этого «Тропического леса», пока не скроюсь из их вида, а потом — сразу домой. Лучшего способа погасить опасное внимание к своей особе теперь не придумаешь.

Иду своей дорогой, никто меня больше пока не тревожит, и вспоминаю, как меня назвала та женщина: юношей. Да, в мешковатых брюках и свободной куртке, с волосами, заправленными под кепку, я, пожалуй, схожу за парня. Собственно, в таком виде мы с моим братом-близнецом Эшем — точные копии. Это соображение придает мне уверенности. Может, я в этом мире и чужая, но он-то — свой. Прикинусь им, и сразу почувствую себя смелее. Решительнее.

Однако опасность отнюдь не миновала. Не только проклятые глаза, но еще множество мельчайших деталей выдают во мне второго ребенка. Нельзя забывать прибиваться потеснее к другим пешеходам, не то кто-нибудь заметит, что у меня нет своего светового пятна. В остальном же я в своей ненавязчиво переливающейся золотистым цветом форме этой ночью, пожалуй, мало отличаюсь с виду от прочих гуляк-школяров… Вот уже и клуб «Тропический лес» — дорога заняла всего несколько минут. Мимо него захочешь — не пройдешь: внутри оглушительно пульсирует музыка, сквозь открытую дверь видны десятки бьющихся в энергичном танце тел, а какие-то дикие крики перекрывают даже весь этот грохот. Не для меня местечко. Закусив губу, я разворачиваюсь на девяносто градусов…

И тут же вижу, как из-за угла в конце квартала выруливает зеленорубашечник. Бац! Не поразмыслив ни секунды, пикирую прямо в «Тропический лес» и мгновенно погружаюсь в толчею сверкающих огней, звуков и тел. Оформлено заведение и вправду под какой-то давно исчезнувший с лица земли участок влажных джунглей, с мощными деревьями (синтетическими), птицами, лягушками и оцелотами (механическими). Кроме того, громкую музыку пронизывают резкие нестройные шумы непонятного происхождения — вероятно, они исходят от искусственных насекомых, поющих под суррогатным небесным сводом.

Дыхание мое учащается. Я прикрываю глаза почти полностью, оставляю только щелки, чтобы видеть перед собой узкую полоску пола, и начинаю пробиваться к задней части клуба, стараясь как-то подавить смятение, охватившее сразу все органы чувств. А оно все-таки переполняет меня до краев.

Снова в кого-то врезаюсь — нельзя не заметить, что до сей поры все мои «светские связи» возникают в результате физических столкновений… Мой взгляд останавливается на данной случайной «жертве», и вид ее пугает меня. Вроде мужчина… но не совсем. Уже не совсем. Сперва мне кажется, что у него просто разрисована вся кожа, но, присмотревшись, я понимаю, что она, скорее, «вылеплена» — под нее вживлены какие-то импланты, придающие ей весьма странную текстуру. Усиливают эффект многочисленные татуировки, благодаря которым открытые участки тела (то есть почти все) поблескивают прихотливым узором змеиной чешуи. В полном замешательстве я совершаю ошибку: заглядываю ему в глаза и вижу, что они — золотистые, с вертикальными черными прорезями для зрачков. Поистине рядом с ними мои смотрятся более чем нормально! Наверное, это такие контактные линзы, что же еще?.. Незнакомец глядит на меня в ответ (моих глаз под козырьком кепки не рассмотреть) и вдруг выстреливает в меня языком. Раздвоенным, как у настоящих змей из анимационных видео по экоистории! Затем диковинный незнакомец, извиваясь, опять-таки на манер рептилии, уползает в толпу.

Я слыхала, что среди современных молодых людей есть заядлые фанаты вымерших животных, которые воспринимают свою внутреннюю связь с ними так серьезно, что чувствуют зов к превращению в них. В буквальном смысле. Эш не особо много о них рассказывал.

Во внутренних кругах это не принято. Однако же, как я слышала, люди, живущие подальше от Центра, целые состояния тратят на то, чтобы изменить свою внешность и походить на животных. Иные, по словам Эша, находят, что появились на свет не в том виде, что им следовало бы родиться не людьми, а животными. Они называют себя «бестиями».

Я никогда не думала, что смогу увидеть кого-нибудь в этом роде. Это почти то же самое, как увидеть живую змею. А сейчас я смотрю, как он танцует: руки закинуты за голову, тонкие, гибкие бедра извиваются.

В зале полно такого рода диковин. На многих молодых людях блескучая одноцветная школьная форма. На одних она отсвечивает золотом — эти из «Калахари», школы Эша. Иные несколько старше, из школьного возраста вышли, их одеяние — дань исчезнувшим видам. Какая-то женщина покрыта пластмассовым перьями, хотя ни одну из птиц, что я видела на видеороликах по Экоистории, она не напоминает. Другая нарисовала на себе пятен и начесала короткие волосы так, чтобы уши немного походили на кошачьи. Впрочем, в сравнении с мужчиной-змеем обе выглядят искусственно. Под конец представления они повыдергают перья, смоют пятна и снова сделаются людьми. А в следующий раз кто-то превратится в рыбу, кто-то в волка.

Наконец я добираюсь до дальнего конца зала. Отсюда расходятся два коридора — один, насколько можно судить по аппетитным запахам, ведет в кухню, другой — к туалетам. Этот последний я и выбираю, полагая, что так привлеку меньше внимания и в надежде на черный ход.

Есть! Я бросаюсь к двери и уже наполовину распахиваю ее, чтобы очутиться в благословенном безлюдье какого-то проулка, когда за спиной моей раздается голос:

— Эш? Это ты?

Я поворачиваюсь и вижу в тени Ларк. Эш столько раз показывал мне ее фотографии, что я заучила ее черты наизусть.

На ней платье цвета весенних, только что народившихся желто-зеленых листьев.