Точно как на небесах

Джулия Куин, 2012

Чем могут заняться благонравная светская девица и лучший друг ее старшего брата? Пережить худший концерт в истории Англии? Да. Разделить пополам шоколадный торт? Да. Влюбиться друг в друга? Ни за что! Нет, Гонория Смайт-Смит вовсе не мечтает о Маркусе. И конечно же, Маркус Холройд думать не думает о Гонории. Разве это любовь? Это – страстная любовь. Неистовая любовь. Потрясающая любовь!

Глава 4

Чем это она занимается?

Маркус не собирался прятаться, но когда увидел копавшуюся в земле Гонорию, не удержался и, отступив на шаг назад, принялся наблюдать за ней.

Он понял, что она роет яму. Совком. Хотя, кажется, масштабные раскопки в ее планы не входили, потому как буквально через минуту она выпрямилась, придирчиво осмотрела свое творение, потрогала его ногой, а затем — Маркус постарался тщательнее укрыться за деревом — огляделась по сторонам, подошла к куче сухих листьев и спрятала под ней совок.

Маркус был близок к тому, чтобы обнаружить свое присутствие, но тут Гонория повернулась к яме, задумчиво сдвинула брови и… Достала из-под листьев совок.

Вооружившись инструментом, она присела на корточки и продолжила земляные работы. Пока она трудилась, Маркус не мог разглядеть, в чем именно заключались усовершенствования. Однако стоило ей закончить и вновь отправиться к опавшим листьям, как он увидел, что у ямки появилось обрамление из рыхлой земли.

И тотчас понял — Гонория соорудила фальшивую кротовую нору.

Другое дело, что кротовые норы обыкновенно не располагаются обособленно. Если обнаружишь одну, значит, где-то поблизости имеется вторая, а то и третья. Очевидно, Гонория не разбиралась в таких подробностях. А может быть, для нее это и вовсе не имело значения. Она несколько раз испробовала яму ногой и, судя по всему, намеревалась симулировать падение. Или подготовила ловушку для кого-то другого. В любом случае вряд ли кому-нибудь придет в голову подсчитывать кротовые норы, когда возникнет вопрос вывихнутой лодыжки.

Маркус продолжил наблюдение. Казалось бы, нет на свете более скучного занятия, чем смотреть на леди, которая просто стоит рядом с поддельной кротовой норой. Однако как ни странно, это зрелище оказалось весьма занимательным. Вероятно, благодаря тому, что Гонория энергично пыталась отогнать скуку от самой себя. Сначала она тихонько продекламировала несколько фраз. Затем наморщила нос, видимо, вспоминая концовку. Потом зажигательно сплясала джигу. И наконец принялась вальсировать, протянув руки воображаемому партнеру.

Она двигалась на удивление грациозно и в тишине танцевала вальс куда лучше, чем на балу под музыку. А бледно-зеленое платье делало ее похожей на лесную нимфу, порхающую среди деревьев в сшитом из листьев наряде.

Гонория с детства была на ты с природой и вечно носилась по Уиппл-Хиллу, залезая на деревья и кубарем скатываясь с холмов. Частенько ей удавалось увязаться за Маркусом и Дэниелом, но если они категорически отвергали ее общество, она не унывала и, как правило, находила для себя занятие на свежем воздухе. Помнится, однажды у нее возникла идея пятьдесят раз подряд обойти вокруг дома. Просто так, единственно ради того, чтобы проверить, можно ли это сделать.

Однако господский дом в графском поместье оказался великоват для таких упражнений, и на следующий день она чувствовала себя ужасно. Даже Дэниел поверил в искренность ее жалоб.

Слава Богу, эксперимент был поставлен в Уиппл-Хилле, а не в Фензморе. Сию чудовищных размеров обитель за один день и десять раз не обойдешь, не говоря уже о пятидесяти. Маркус на секунду задумался. Он точно не помнил, но, кажется, Гонория никогда не бывала в его доме. Да, пожалуй, что так. Отец не отличался гостеприимством, и Маркусу меньше всего на свете хотелось приглашать друзей в пустынный мавзолей своего детства.

Между тем минут через десять Гонория все-таки заскучала. И Маркус тоже заскучал, поскольку теперь она ровным счетом ничего не делала, просто сидела под деревом, подперев локти коленями, а подбородок — ладонями.

Но вот Маркус услышал чьи-то шаги. И она тоже услышала, потому что быстро вскочила на ноги, бросилась к ложной норе и засунула в нее ступню. Затем весьма неуклюже плюхнулась на землю и тут же постаралась принять наиболее изящную позу из тех, что в состоянии принять особа, чья нога втиснута в кротовую нору.

С полминуты она — в полной боевой готовности — напряженно прислушивалась, очевидно, дожидаясь, когда неизвестный любитель лесных прогулок подойдет достаточно близко, а потом на редкость убедительно вскрикнула.

Участие в домашних спектаклях явно сослужило ей хорошую службу. Не окажись Маркус случайным свидетелем маневров, предварявших «падение», ему бы и в голову не пришло усомниться в подлинности несчастного случая.

Теперь на сцене должно было вот-вот появиться новое действующее лицо.

Маркус ждал.

Ждал терпеливо.

Гонория тоже ждала. И тоже терпеливо. Вероятно, даже терпеливее, чем следовало бы. Ей стоило издать второй «крик боли» чуть раньше, она, очевидно, передержала паузу, потому что предполагаемый спаситель упорно не появлялся.

Третий — и последний — вскрик прозвучал уже не так достоверно. Он был испущен скорее для порядка. Зато следующее высказывание получилось весьма ярким.

— Тьфу, пропасть! — рявкнула Гонория, вытаскивая ногу из норы.

Маркус рассмеялся. Гонория ахнула:

— Кто здесь?

Он вышел из-за дерева.

Черт возьми, надо было вести себя потише. Ему вовсе не хотелось пугать ее.

— Маркус?

Он ограничился приветственным жестом. Вообще-то полагалось бы что-нибудь сказать, но она все еще лежала на земле и ее туфлю покрывал слой грязи. А лицо… О Господи, ему никогда не доводилось видеть ничего более забавного. Гонория выглядела одновременно разгневанной и смущенной и, кажется, не могла определить, какая из эмоций сильнее.

— Прекрати смеяться!

— Прости, — сказал он, не испытывая ни малейшего раскаяния.

Она уморительно свирепо сдвинула брови:

— Что ты здесь делаешь?

— Я здесь живу.

Он подошел и протянул ей руку. Для джентльмена вполне естественно предложить даме помощь.

Гонория прищурилась и воззрилась на него с нескрываемым недоверием.

— Точнее, я живу неподалеку, — поправился он. — Эта тропинка проходит примерно по границе земельных владений.

Она все же соизволила принять протянутую руку и, поднявшись на ноги, попыталась стряхнуть грязь с платья. Однако в лесу было довольно сыро, и мокрая земля кое-где намертво прилипла к ткани, что никак не улучшило настроения Гонории. В конце концов она оставила грязную юбку в покое и подняла глаза.

— И долго ты тут находишься?

Он улыбнулся:

— Дольше, чем тебе хотелось бы.

Она с досадой вздохнула.

— Надеюсь, ты не станешь распространяться о своих впечатлениях.

— Ни единым словом, — пообещал он. — И все-таки хотелось бы знать, кого именно ты подкарауливала.

Она криво усмехнулась:

— Оставь, пожалуйста. Ты последний из тех, кому я согласилась бы это сказать.

Он выгнул бровь:

— Действительно. Последний. Она молча сверлила его нетерпеливым взглядом.

— После королевы, после премьер-министра…

— Довольно! — Она подавила улыбку. — Если ты не возражаешь, я присяду.

— Ничего не имею против.

— Платье и так все перепачкано. Пятном больше, пятном меньше, какая разница? — Отыскав под деревом подходящее место, она села и насмешливо добавила: — Теперь ты должен заверить меня в том, что я свежа, как маргаритка.

— Ну, смотря какая маргаритка.

Она окинула его до смешного скептическим взором. Знакомым Маркусу вот уже… Сколько лет? Четырнадцать? Пятнадцать? Но только сейчас он впервые задумался о том, что ни одна женщина, кроме нее, не говорила с ним искренне, с разумной долей здорового сарказма.

Потому-то он и ненавидел лондонские сезоны. При встрече с ним светские дамы притворно улыбались и старались угодить ему каждой фразой.

Да и джентльмены тоже.

Знали бы они, как ошибаются! Ему претили улыбки льстецов. Он не желал, чтобы ему почтительно внимали. И терпеть не мог, когда его в высшей степени обыкновенный, ничем не примечательный жилет воспевали, словно шедевр портновского искусства.

С отъездом Дэниела у него не осталось по-настоящему близких друзей. А про семейные связи и говорить нечего. Ему понадобилось бы углубиться в собственную родословную на добрых четыре колена, чтобы отыскать общего предка с кем-нибудь из ныне живущих людей. Он был единственным ребенком единственного ребенка. Холройды не отличались плодовитостью.

Впрочем, размышления о плодовитости Холройдов можно оставить на потом. В данный момент перед ним сидела Гонория — усталая и печальная. Маркус прислонился к дереву и спросил:

— Значит, брикстенский прием не оправдал твоих радужных надежд?

Она посмотрела на него удивленно.

— В своем трогательном письме ты так просила меня не портить тебе удовольствие, — напомнил он.

— Я просто предупредила, что тебе будет невыносимо скучно.

— Отчего же? Я мог бы неплохо провести время, — возразил он, хотя они оба знали, что это неправда.

Она снова окинула его тем самым саркастическим взглядом.

— Представляю. Четыре незамужние девицы, столько же юных джентльменов из университета, мистер и миссис Ройл и ты. — Она выдержала небольшую паузу и для вящей убедительности добавила: — Да, еще, возможно, собака.

Он чуть улыбнулся:

— Я люблю собак.

Наградив его сдержанным смешком, она взяла сухую ветку и принялась рисовать на земле круги. Уныло опущенные плечи, грустный взгляд, пряди прямых волос, выбившиеся из прически… Во всем ее облике чувствовалась не только усталость, но и нечто такое, с чем Маркус категорически не желал мириться.

Она выглядела побежденной.

Нет, это неправильно. Гонории Смайт-Смит так выглядеть не пристало.

— Гонория, — начал он.

Она тотчас подняла глаза.

— Маркус, мне двадцать один год.

Он несколько озадачился:

— Не может быть. Она раздраженно поджала губы:

— Именно так, уверяю тебя. В прошлом году мне показалось, что я вызвала определенный интерес у нескольких джентльменов, но до предложения дело не дошло. — Она пожала плечами: — Не знаю почему.

Маркус кашлянул и счел нужным ослабить узел шейного платка.

— Думаю, это к лучшему, — продолжила Гонория. — Они мне не особенно нравились. А один из них был… В общем, как-то раз он пнул собаку. — Она нахмурилась: — Едва ли я согласилась бы… Ну, ты понимаешь.

Он кивнул.

Она выпрямилась и широко улыбнулась. Возможно, даже слишком широко.

— В этом году я твердо намерена преуспеть.

— Уверен, у тебя все получится. Она посмотрела на него подозрительно.

— Я сказал что-то не то?

— Нет. Только не надо быть таким снисходительным.

Что, черт возьми, она имеет в виду?

— Я не был снисходительным.

— Ах, Маркус, ради Бога. Ты всегда ведешь себя снисходительно.

— Выражайся яснее, — резко потребовал он.

Она смотрела на него так, словно думала, что он ее дурачит.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

— Напротив, я абсолютно не понимаю, о чем ты говоришь.

Она фыркнула и поднялась с земли.

— Ты всегда взираешь на людей вот так.

Она скорчила такую чудовищную гримасу, что и описать невозможно.

— Если я когда-нибудь буду выглядеть так, — сухо сказал он, — подчеркиваю, в точности так, разрешаю тебе пристрелить меня.

— Вот, — торжествующим тоном заявила она. — Оно самое.

Уж не на разных ли языках они разговаривают?

— Что «оно»?

— То! О чем ты говорил.

Он скрестил руки на груди, оставляя за собой право молчать, покуда она не начнет изъясняться более или менее членораздельно.

— Весь прошлый сезон при виде меня ты демонстрировал откровенное неодобрение.

— Уверяю тебя, ты глубоко заблуждаешься.

Вольно ж ей было принимать на свой счет неодобрение, относившееся отнюдь не к ней, а к ее малоприемлемым кавалерам.

Она сердито сдвинула брови и, казалось, мысленно взвешивала, можно ли считать его извинения удовлетворительными. Хотя на самом деле он и не думал извиняться.

— Могу ли я быть чем-нибудь полезен тебе? — спросил он, тщательно подбирая слова.

— Нет, — отрезала она и только потом прибавила: — Спасибо.

Он устало вздохнул. Должно быть, настало время сменить тактику.

— Гонория, твой отец скончался. Брат, насколько мы можем судить, находится где-то в Италии. А твоя мать желает переселиться в Бат.

— К чему ты ведешь? — воинственно поинтересовалась она.

— Ты одна в целом мире, — столь же агрессивно отозвался он, силясь припомнить, кто и когда в последний раз осмеливался говорить с ним в таком тоне. — Или почти одна.

— У меня есть сестры, — запротестовала она.

— Разве кто-то из них выразил желание опекать тебя?

— Разумеется, нет. Им известно, что я живу с мамой.

— Которая хочет переехать в Бат, — напомнил он.

— Я не одна, — горячо возразила Гонория, и он испугался, что она сейчас заплачет. Однако даже если ее душили слезы, она проглотила их и гневно продолжила: — У меня множество кузин и кузенов. Множество. И четыре сестры, каждая из которых с радостью примет меня, если в этом возникнет необходимость.

— Гонория…

— И пусть мы не знаем, где именно находится мой брат, тем не менее он у меня есть. Я не нуждаюсь… — Она запнулась и моргнула, словно изумляясь тому, что собиралась произнести. Но все-таки произнесла: — Я не нуждаюсь в тебе.

Воцарилась гнетущая тишина. Маркус не думал о том, сколько раз в Уиппл-Хилле сидел за столом рядом с Гонорией. И о домашних спектаклях, где ему всегда доставалась роль дерева, тоже не думал. Эти представления были совершенно ужасными, все до единого, но он получал от них огромное удовольствие. Ему никогда не хотелось главной роли или роли со словами, его устраивало молчаливое участие в общем празднике. Вместе со всеми. В семье. Но сейчас он об этом не думал. Нет, конечно же, нет. Определенно нет. Он просто стоял и смотрел на выросшую девочку, которая сказала, что не нуждается в нем.

Возможно, так оно и было.

Возможно, она действительно стала совсем взрослой.

Тысяча чертей.

Маркус сдержанно вздохнул и мысленно призвал себя к порядку. Она может испытывать какие угодно эмоции, это ее личное дело. Он обещал Дэниелу присмотреть за ней и выполнит свое обещание.

— Ты нуждаешься… — Он снова вздохнул и, рискуя усугубить ее раздражение, все же сказал: — Ты нуждаешься в помощи.

Она отступила на шаг:

— Ты предлагаешь себя мне в опекуны?

— Нет, — веско произнес он. — Нет. Поверь, этого мне хотелось бы в последнюю очередь.

Она скрестила руки на груди:

— Ну конечно, я такая тяжкая обуза!

— Нет! — Боже милостивый, ну что за разговор. Как ни поверни, непременно упрешься в тупик. — Я просто пытаюсь тебе помочь.

— Мне не нужен еще один брат, — холодно заявила она.

— Я вовсе не желаю быть твоим братом, — парировал он, глядя на нее.

Скорее даже не глядя, а разглядывая — с неожиданным для самого себя интересом. Что тому виной? Возможно, ее необычные глаза. Или яркий румянец. Или чуть разгоряченное дыхание. К тому же у нее такой нежный овал лица. И еще маленькая родинка там, где…

— У тебя грязь на щеке, — сказал он, протягивая ей носовой платок.

Никакой грязи не было. Ему просто требовалось сменить направление собственных мыслей.

Незамедлительно.

Потерев лицо платком, она посмотрела на белоснежную ткань, нахмурилась и принялась тереть снова.

— Все в порядке, — сообщил он.

Гонория вернула платок и застыла в молчании, исподлобья глядя на Маркуса. Теперь она вновь походила на упрямую двенадцатилетнюю девочку, и, ей-богу, это устраивало его как нельзя лучше.

— Гонория, — осторожно начал он, — как друг Дэниела…

— Не надо.

Вот так. Не надо. И более ничего. Он на секунду задумался.

— Почему ты упорно отказываешься от помощи?

— А ты?

Он категорически не понял вопроса.

— Ты согласился бы принять помощь? — пояснила она.

— Смотря от кого.

— От меня, — объявила она, с чрезвычайно самодовольным видом скрестив руки на груди, хотя Маркус не видел для этого никаких оснований. — Представь себе, что мы поменялись ролями.

— Если бы дело касалось вопроса, в котором ты более компетентна, я с радостью принял бы твою помощь.

Он тоже скрестил руки на груди с чувством законной гордости. Превосходная вышла фраза — миролюбивая, благожелательная и абсолютно ни к чему не обязывающая.

Маркус ждал ответа, но Гонория, немного поразмыслив, слегка покачала головой:

— Мне пора возвращаться.

— Твое отсутствие вызовет беспокойство?

— Уже должно было вызвать, — пробормотала она.

— Ах да, вывихнутая лодыжка, — вспомнил он и понимающе кивнул.

Она сердито посмотрела на него и решительно зашагала прочь. Не в ту сторону.

— Гонория!

Она оглянулась.

Изо всех сил стараясь не улыбаться, он указал ей верное направление:

— Брикстен там.

— Благодарю.

Она вскинула подбородок, резко развернулась, оступилась и, вскрикнув, попыталась восстановить равновесие. Разумеется, Маркус, не задумываясь, поступил так, как на его месте поступил бы любой джентльмен, — он устремился к ней, чтобы поддержать.

И тотчас угодил ногой в проклятую кротовую нору.

Следующий возглас принадлежал ему самому и, как это ни прискорбно, заключал в себе несколько слов совершенно определенного свойства.

А через секунду они оба рухнули на сырую землю. Гонория упала на спину, а Маркус — на Гонорию.

Не хватало еще раздавить ее! Он моментально приподнялся на локтях и посмотрел, все ли с ней в порядке. Чтобы задать ей этот вопрос, ему требовалось перевести дыхание. Между тем она тоже пыталась отдышаться. И, увидев перед собой приоткрытые губы и широко распахнутые глаза, Маркус поступил так, как на его месте поступил бы любой мужчина, — он наклонился, чтобы поцеловать ее.