Молчание костей

Джун Хёр, 2020

1800 год, Чосон. Шестнадцатилетняя сирота Соль поступает на работу в полицейское ведомство, где становится ассистенткой молодого инспектора Хана. Девушка участвует в расследовании громкого убийства юной аристократки. Погружаясь в пучину секретов жертвы, Соль и Хан постепенно сближаются. Но неожиданно для всех именно инспектор становится главным подозреваемым в этом запутанном деле… Соль оказывается в трудной ситуации: возможно, только она способна раскрыть это ужасающее преступление. Удастся ли девушке отыскать убийцу, если никто вокруг не в силах помочь ей?

Пять

Утробный грохот колокола эхом разносился по улицам и переулкам, объявляя о начале комендантского часа. Время полнейшей тишины. Лишь иногда спокойствие нарушали шаги и несущийся им вслед крик патрульного: «Хватайте его!»

Все утро и весь день я провела в попытках задобрить старшую служанку. Она очень разозлилась: в конце концов, я накануне действительно слишком много времени провела у госпожи Кан. Поэтому сегодня я положила все силы на работу, пока каждая мышца не начала болезненно протестовать.

Наконец небо потемнело. Пора было ложиться спать, но мне предстояло еще одно дело.

Я с фонарем стояла перед воротами и ждала тамо Эджон. По изгибам крыш гуляли дымные тени от пылающих железных котлов, так похожие на полночные волны из моего детства, что то разбивались о скалы, то отступали обратно. Нередко я, стоя в дверях нашей хижины, наблюдала за их танцем. Танцем, достигшем луны.

Меня всегда очаровывала луна: она казалась такой одинокой, запечатанной внутри темноты. Когда-то давно брат поведал мне ее историю:

Чтобы спрятаться от голодного тигра, двое детей по веревке взобрались на небо. Брат стал солнцем, а сестра стала луной. «Я так боюсь ночи», — призналась сестра, и тогда брат ответил: «Тогда я буду луной вместо тебя». И так брат стал луной, а сестра — солнцем.

Я открыла глаза: пространство вокруг заливал свет. В столице редко когда стояла кромешная тьма, особенно в полицейском ведомстве, где жизнь бурлила даже ночью. Из восточного двора раздавались стоны заключенных. Слуга с горящим факелом в руках рыскал глазами по земле, словно что-то искал. Большинство кванби — полицейских слуг — возвращались на ночь домой, однако тамо были ибёк, жившими при полиции слугами, и возвращаться нам было некуда. Мы жили прямо в ведомстве.

Главный павильон освещали свисающие с карнизов фонари. Наши командующие едва успели отдохнуть, когда сообщили об убийстве.

Ханок, напротив, был разделен на три части: кабинет командора, зал собраний и гостевой зал. Бумажные двери кабинета были настежь распахнуты, и внутрь задувал легкий летний ветерок. В помещении, преклонив колени, сидели двое мужчин. Инспектор Хан занимал место подчиненного, а командор восседал на почетном месте во главе стола, перед панельной ширмой. До меня доносились их приглушенные, но разборчивые голоса, схожие с шелестом деревьев вдали.

— Я слышал, вас навещал советник Чхои, — произнес командор.

— Верно, ёнгам^[32]. Его светлость напомнил мне о том, что он был дружен с… — инспектор Хан прочистил горло, — с моим отцом. И попросил помочь в честь былых времен.

— С чем помочь?

— Он опасается, что регентша начнет истреблять «южан».

— Ну конечно. Должно быть, считает, сколько ему жить осталось.

— Безусловно. Советник Чхои боится, что теперь, когда он лишился покровительства короля Чонджо, «партия старых»^[33] доберется до него. Он ищет защиты.

— И чем ты можешь ему помочь?

— Поимкой священника Чжоу Вэньмо.

Комнату наводнила тишина. Я практически чувствовала, как в воздухе рябью расходится напряжение. Священник Чжоу Вэньмо. Плакаты с его лицом были развешены по всей столице, по моему родному городу и, скорее всего, по всему королевству. Единственный священник в Чосоне.

Инспектор Хан продолжил:

— Если советник Чхои провозгласит, что поспособствовал поимке священника, его светлость может избежать участи остальных «южан». Однако можете быть уверены, я не собираюсь ему помогать.

Тут мне в голову пришла одна мысль, и по спине пробежал холодок. Советник Чхои боялся погибнуть, потому что его партия связана с католицизмом, а сын советника ненавидел католичку госпожу О за испытанное унижение. Я начинала прослеживать связь.

— Айгу, айгу. Вечно ты подслушиваешь!

Ко мне подошла Эджон с подносом, на котором стояли бутылки вина и чаши для полицейских, на ночь остававшихся в ведомстве. Эджон была на год старше меня, но на голову ниже. Собственно, я была выше большинства полицейских тамо.

— Однажды ты узнаешь то, что не следует, и это тебя убьет.

— Они никогда не узнают, — ответила я. — Я невидима.

Когда мы проходили мимо павильона, я заметила человека, на которого ранее не обратила внимания. В тенях возле колонны стоял старший полицейский Сим. Он наверняка должен был нас увидеть, но даже не оглянулся, когда мы прошли. Он неотрывно смотрел на командора Ли и инспектора Хана, и вечно суровый изгиб его бровей как-то поник. Мне показалось, что в его глазах я разглядела отчаяние.

Похоже, ведомство вытягивает радость из каждого, пока от нас не останется одна пустая оболочка.

* * *

— Соль! Держи фонарь выше!

Эджон всеми силами старалась не уронить звякающие на подносе бутылки. Мы только что прошли сквозь маленькие ворота в западный двор. Она тихо заговорила со мной:

— Полицейский Кён, кстати, тоже там. И он до сих пор не простил тебя за кражу лука.

Я как будто проглотила кипящей воды. Я и забыла уже почти о том случае, но сейчас меня снова обожгло яростью.

— Ты, может, считаешь его непритязательным полицейским, но задумайся: как полицейский Кён, который совершенно не умеет сражаться, получил такую должность? Да просто его предки были из высшего сословия, и у него до сих пор есть связи среди влиятельных семей.

— Знаю, знаю, — пробормотала я.

— А вот старший полицейский Сим… — Эджон оглянулась через плечо, словно хотела убедиться, не идет ли он по пятам, — он совсем другое дело. Его положение в обществе ниже, чем у Кёна.

— Что? Он не из знатной семьи?

— Он соджа, незаконнорожденный. Из-за нечистой крови ему даже экзамен запретили проходить.

Я озадаченно нахмурилась. Офицеров отбирали по итогам военного экзамена — мугвы, — и в них было дозволено участвовать всем мужчинам, кроме незаконнорожденных сыновей. Соджа, как и невежественным крестьянам, не дано было подняться по социальной лестнице.

— Но тогда как он стал военным офицером? — удивилась я.

— Инспектор Хан. Он сказал командору, что нельзя попусту тратить такой талант. Ты же знаешь, как близки они с командором — инспектор ему прямо как сын. Так что наш командор… Соль! Фонарь!

Я подняла обратно фонарь из рисовой бумаги, за которой ярко теплилось пламя.

— Я как-то раз подслушала разговор с полицейским Симом. Он говорил, что у его отца нет законного сына, — продолжала Эджон. — И вместо того, чтобы объявить Сима наследником, тот усыновил племянника. Ничего необычного, но… представь, какую боль испытал отвергнутый отцом сын? Неудивительно, что он такой тихий. Он даже когда с нами говорит, взгляд в землю опускает!

Я вдруг поняла, что полицейский тоже отмечен, как и я. Невидимое клеймо было выжжено у него на лбу: «Сын любовницы».

«Надо быть к нему подобрее, — подумала я. — Все же мы оба изгои».

— А полицейский Кён может проходить военный экзамен сколько душе угодно, — проворчала Эджон. — Только вот Кёну никак не хватит таланта его сдать. Ему вообще мало что хорошо дается.

— Кроме, разве что, крысятничества. Уверена, в прошлой жизни он был крысой, — пошутила я и, когда Эджон прыснула, добавила: — Жаль только, внешне не похож.

Эджон засмеялась, и я вместе с ней; пустой двор заполнило наше заговорщическое хихиканье. Но очень скоро нам пришлось утихнуть: мы оказались перед низкими ступеньками к длинному деревянному зданию, освещенному огнем от двух пылающих котлов. Мы поднялись, я оставила фонарь на террасе и открыла раздвижную дверь. Дерево задребезжало. Здесь полицейские, скрестив ноги, предавались разговорам, чтению и латанию полицейской формы. В углу небрежной стопкой было навалено хлопковое постельное белье. На деревянных гвоздях на стене за шелковые ленты были подвешены черные полицейские шляпы.

Мы с Эджон принялись устанавливать низенькие столики, но я нутром чувствовала присутствие полицейского Кёна, как если бы он был назойливым, невидимым глазу комаром. Я очень старалась не обращать на него внимание, склоняла голову, смотрела на бутылки и чаши, но засевший в голове вопрос упрямо поднимал мой взгляд вверх: «Он до сих пор на меня злится?»

Он наблюдал за мной с недовольной натянутой улыбкой.

Я больно закусила нижнюю губу, вспомнив, как я вырвала у него из рук лук, словно Кён был всего лишь глупым мальчишкой. Очень хотелось провалиться под землю. Для мужчин честь была дороже жизни, а я его обесчестила. Посрамила перед другими полицейскими.

— Что за дерзость! — испугал меня выкрик одного из старых полицейских. — Как ты смеешь так прямо глядеть в лицо старшему по званию?!

Я раскаянно извинилась, вновь опустила голову и продолжила разливать вино по чашам.

— Ничего страшного, — тихо произнес Кён.

— Нет, господин, нельзя позволять им относиться к вам с неуважением, — залебезил старый полицейский перед гораздо более юным Кёном. — Соль до сих пор только учится, и ее надо сразу жестко наказывать, иначе она так никогда и не станет правильно себя вести.

— Это существо настолько тупое, что вряд ли ее получится научить хоть чему-нибудь. — Кён в несколько глотков осушил чашу. — Налей мне еще.

Я аккуратно и медленно наполнила чашу вином, и тут Кён резким движением руки плеснул жидкость мне в лицо. В груди поднялась волна гнева, но я сидела смирно. Вино стекало по лбу, щекам, капало на ладони, в которых я держала бутылку.

Я покрепче сжала зубы и напомнила себе: «Служанка не должна проявлять эмоций. Спрячь их до той поры, пока не останешься одна. Кричать и плакать будешь, когда все заснут».

А полицейский Кён как ни в чем не бывало повернулся к полицейским и спокойно произнес:

— Я слышал, госпожа Ким просто в ярости.

Полицейские не ответили: они молча смотрели на мое пропитанное стыдом лицо. Наконец старый полицейский уточнил:

— Это мать той безносой жертвы?

— Она самая. Она-то думала, что ее позовут на осмотр тела, однако протокол не был соблюден. Госпожа Ким приказала привести к ней слугу инспектора Хана для наказания. — Кён почесал подбородок, словно бы задумавшись. Как будто он был на это способен. — Поговорю, пожалуй, с инспектором Ханом. Предложу ему одну служанку, которая наверняка будет рада вновь спасти ему жизнь…

Его взгляд остановился на мне, и в голове вихрем пронеслась мысль: «Инспектор Хан в жизни не навредит мне».

— Чего это ты улыбаешься? — требовательно произнес он.

— Нэ? — я смутилась. — Я не улыбаюсь, господин.

— Нет, улыбаешься.

— Не улыбаюсь!

Он на мгновение замер, а в следующую секунду уже бросился ко мне, да так быстро, что я даже дернуться не успела. Он схватил меня за воротник и потащил, натягивая ткань на шее не хуже петли; каждый раз, спотыкаясь, я начинала задыхаться. Рывок — и я, оказавшись в воздухе, рухнула на ступеньки и покатилась вниз, во двор. Рот наполнила слюна с медным привкусом. Я потеряла всякое ощущение пространства.

— Ты кем себя возомнила, инёна? — со смертельным спокойствием проговорил Кён. Он много как называл меня в прошлом, но сукой ещё никогда. В свете горящего в котле пламени мне было видно его бледное лицо, перекошенное от убийственной ярости. — Думаешь, раз ты один раз инспектора впечатлила, то уже перестала быть рабыней?

Он двинулся ко мне, и с каждым его шагом, с каждым треском грязи под ногами я чувствовала, как у меня съеживается желудок. Внутри все сжалось в ожидании удара. Вместо этого Кён присел и вытянул шею, заглядывая мне в глаза.

— Помни свое место, — Кён ударил меня по затылку, и перед глазами заплясали белые точки. — Ты должна разносить чай. — Еще один удар. Похоже, он решил забить мне этот урок прямо в голову. — А не раскрывать преступления. — Удар. — Айгу, айгу. Только взгляни на себя. Какая гордость, какое высокомерие! — Удар. — Кем ты себя возомнила, девочка?

Я стояла на четвереньках, прерывисто дышала, и от каждого удара меня качало из стороны в сторону. Затылок горел унижением, а глаза застилали слезы, которых я прежде не знала — слезы ненависти. Будь здесь мой брат или хотя бы инспектор, они бы поставили Кёна на место. Но вокруг были только полицейские, вышедшие наружу посмотреть и позлорадствовать. Кроме меня, у меня никого больше не было.

Полицейский Кён занес руку для нового удара, но я увернулась и, пошатываясь, поднялась на ноги.

— Кем я себя возомнила? — повторила я. Мой голос был подобен стали, пусть колени и дрожали. — Девочкой, которая в состоянии удержать в руках лук. Не надо винить меня за то, что ты из него стрелять не умеешь.

Он вскочил и вылупился на меня, не веря своим глазам.

— А ну-ка повтори, инёна! — зарычал он, брызжа слюной.

— Инспектор Хан пообещал, что за спасение его жизни сделает для меня все. Может, попросить его выслать тебя из ведомства?

— Ха! — Нечто близкое к безумию промелькнуло в его глазах, огромных, как два рта, что вот-вот целиком меня заглотят. — И ты думаешь, он променяет меня на тебя?

— Тогда делай со мной что хочешь, раз ты мне не веришь. Унижай меня. Бей. Избивай. — Я залезла рукой за пазуху, достала оттуда норигэ и подняла повыше, чтобы его было видно в свете факелов. Янтарная черепаха сверкнула, голубые нити кисточки развевались в воздухе. — Это мне дал инспектор Хан, а он всегда верен своему слову. Это всем известно. И хочет он того или нет — клянусь, если ты еще хоть пальцем меня тронешь, я тебя раздавлю.

Полицейский Кён сделал назад шаг, другой.

— Есть такая старая поговорка: «Ирсан пурён ихо» — «Двум тиграм на одной горе не ужиться», — под напором распиравшей мужчину ярости слова, сорвавшиеся с его дрожащих губ, превратились в шепот. — Из нас с тобой, Соль, один должен уйти. И это буду не я.

Его взгляд метнулся к зрителям, со стыдом взиравшим на происходящее. Они прекрасно понимали, что служанка ни за что не будет бросаться подобными угрозами, не будь они правдой. Когда Кён повернулся обратно ко мне, в его взгляде что-то изменилось.

— Я хотел было об этом умолчать ради инспектора Хана. Но теперь, думаю, моей верности он не заслуживает, — Кён улыбнулся, и в его глазах сверкнула новая искра. — Я искал свидетелей и нашел в гостинице одного пьянчужку, который все видел.

Я продолжала стоять, сжимая в руках норигэ — единственное, что меня сейчас защищало. Я в безопасности, уверяла я себя. Инспектор Хан бы меня поддержал…

— Инспектор Хан был тем самым мужчиной в синих одеждах, которого встретила служанка Сои. Тебе не кажется странным, что он решил не упоминать об этой встрече? Разве ему есть что прятать?

Сердце похолодело, от исступления закружилась голова.

— Т-ты сам не знаешь, о чем говоришь.

— А ты как будто что-то знаешь, — прошипел он. — Все, что ты там себе надумала, — всего лишь твои фантазии. И я разобью их вдребезги. Это пойдет тебе на пользу.

На землю тяжело приземлилась капля воды, и Кён тут же уполз в поисках укрытия, решив, по всей видимости, что ради меня он под дождем мокнуть не будет. В тот же момент ко мне подбежала Эджон, осторожно дотронулась до моего локтя и прошептала:

— Соль-а, пойдем.

Но я не двинулась с места. Несколько капель упало мне на шею, и почти сразу струи дождя порывами пролились на землю. Факелы зашипели, и мир погрузился во тьму.

Примечания

32

Ёнгам (кор. 영감) — исторически так обращались к государственным служащим второго низшего и третьего высшего ранга (помощнику секретаря, помощнику министра).

33

Норон (кор. 노론), также «партия старых», «старое учение» — политическая партия, появившаяся после раскола «западной партии» на «партию старых» (Норон) и «партию молодых» (Сорок).