Мой отец – Мир

Диана Клепова

Воздух средневекового Парижа согрет кострами инквизиции – охота на ведьм в самом разгаре. Церковью упорно насаждаются идеи о том, что кошки – бесовские животные. Их хозяева без оснований обвиняются в колдовстве и платятся за это жизнью. Юная Клодетт не следует этим нелепым верованиям и превращает подвал своего дома в пристанище для бедных животных. Когда их обнаруживают, на помощь девушке приходит капитан королевской гвардии, и вместе они пытаются не потерять себя в жестоком мире XV века.

Предисловие

Comoedia enim deteriores, tragoedia maliores, quam nunc sunt imitari conantur

(комедия имеет намерение изображать людей худших, а трагедия — лучших, чем существующие)

Если мы перенесемся на шесть столетий назад, то увидим, как судьи выносят смертные приговоры, а палачи рубят головы. Смертная казнь применяется в качестве наказания за грехи, но не следует ли этих самых судей, жандармов и палачей наказать за то, что, играя в Господа Бога, они грешат еще больше самих приговоренных?

Нет. Ни в коем случае. Судить будет только Бог. Карать тоже может только Бог. И тем не менее, двадцать столетий кряду общество берет на себя Его роль. И оно справляется ужасно.

Что дает человеку, такому же смертному как другие, право лишать жизни другого?

Мне всегда была чужда и непонятна идея казни. В жар бросает от одной только мысли о том, что запрет на нее во Франции ввели совсем незадолго до нас, только во второй половине двадцатого века, а именно в 1981 году. Но еще хуже то, что в нашей России смертная казнь так и не была отменена, а лишь заморожена. Последняя казнь случилась в недалеком 1996 году. В Китае, США, Иране, Ираке, Саудовской Аравии и реже в Белоруссии смертные приговоры приводятся в исполнение и по сей день. В Российском законодательстве, впрочем, смертная казнь все еще существует как гипотетическая возможность, и в случае отмены моратория 1874 осужденным (по состоянию на 1 апреля 2014 года) грозит смерть. Сейчас высшей степенью наказания считается пожизненное заключение.

«Надежда в тюрьме отчаяния», Эвелин де Морган

Чтобы охарактеризовать смертную казнь как нечто по-настоящему гнусное, я приведу два ярких, подтверждающих то примера, донесенных до нашего века пером Виктора Гюго.

«Три месяца назад в Дижоне казнили женщину. (Женщину!) И на этот раз механизм доктора Гильотена действовал неисправно. Голова не была отрублена сразу. Тогда подручные палача ухватили женщину за ноги, и, под отчаянные вопли несчастной, до тех пор дергали и тянули, пока не оторвали голову от туловища.»

Сложно сказать, какой из них более чудовищен.

«…в конце сентября в тюрьму к одному заключенному, спокойно игравшему в карты, явились с заявлением, что через два часа он должен умереть; человека охватила дрожь — полгода о нем не вспоминали, и он считал, что страшная кара миновала его; его обстригли, обрили, связали, исповедали, затем посадили на телегу и с четырьмя жандармами по бокам повезли сквозь толпу зевак на место казни. До сих пор все шло, как обычно, как полагается. Около эшафота палач принял страдальца из рук священника, втащил его на помост, привязал к доске, говоря языком каторги, заложил в печь, и спустил нож. Тяжелый железный треугольник с трудом сдвинулся с места, ежесекундно застревая, пополз вниз и вот где начинается настоящий ужас — не убил, а только поранил несчастного. Услышав его отчаянный крик, палач растерялся, поднял нож и опустил снова. Нож вторично вонзился в шею мученика, но не перерубил ее. К воплям несчастного присоединились крики толпы. Палач опять подтянул нож кверху, рассчитывая, что третий удар окажется успешным. Ничуть не бывало. Кровь в третий раз хлынула из шеи приговоренного, но голова не отлетела. Короче говоря пять раз поднимался и опускался нож, пять раз вонзался в шею приговоренного, и после каждого удара приговоренный испускал отчаянный вопль, дергал все еще не снесенной головой и молил о пощаде! Народ, не стерпев этого издевательства, принялся забрасывать палача камнями. Палач соскочил с помоста и спрятался за лошадьми жандармов. Но это еще не все. Осужденный, увидев, что он на эшафоте один, насколько мог поднялся с доски и, стоя так, страшный, залитый кровью, поддерживая наполовину отрубленную голову, которая свешивалась ему на плечо, чуть слышным голосом умолял отвязать его. Толпа, исполнившись сострадания, собралась было оттеснить жандармов и спасти страдальца, пять раз претерпевшего смертную казнь, но в этот миг подручный палача, малый лет двадцати, поднялся на эшафот, велел приговоренному лечь ничком, чтобы удобнее было отвязать его, а сам, воспользовавшись доверчивостью умирающего, вскочил ему на спину и принялся неумело перерезать остаток шеи чем-то вроде кухонного ножа. Это не выдумка. Этому были очевидцы. Да.»

Довольно здесь было бы даже одного примера.

Отдельной речи здесь заслуживает так же инквизиция, но я была щедра и посвятила этой теме целое произведение. Можно говорить, что она уже много веков назад потеряла свою актуальность, но всем известно, что история беспрестанно повторяется; и наше дело — миновать многие ужасные вещи, которые происходили когда-то и которые еще могут произойти когда-нибудь.

О том и потому написана эта книга. О том и напишу я подробнее в послесловии.

Это грустная история, но ее нужно рассказать.