Дневник БОМЖА

Дмитрий Антоньевич Красавин

Поэма в прозе о любви опустившегося на дно жизни флейтиста к дочери банкира. Ироничные, иногда противоречивые размышления героев о любви, о религии и о нас с вами. Чем еще заниматься бомжам, как ни философией и поэзией?

Дизайнер обложки Михаил Васильевич Суворов

Иллюстратор Роман Владимирович Кашин

© Дмитрий Антоньевич Красавин, 2021

© Михаил Васильевич Суворов, дизайн обложки, 2021

© Роман Владимирович Кашин, иллюстрации, 2021

ISBN 978-5-4493-7044-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дневник бомжа

Часть первая

7 сентября 2018

Весь день то усиливаясь, то ослабевая, идет дождь.

С бульканьем и журчанием вода хлещет из водосточных труб, заливая ниши подвальных окон.

В подвале сыро, холодно, пахнет плесенью и мочой.

Осень.

Пора воспользоваться приглашением Николеньки и перебраться со своим нехитрым скарбом в его квартиру.

9 сентября

Николенька любит о высших материях рассуждать.

Вчера отмечали с ним и Василием мое новоселье.

После трех стаканов бражки, он положил руку мне на плечо и изрек:

— Хоть и алкаш ты, но уважаю…

Я хотел ответить, что, мол, тоже и его, и Василия уважаю. Но чую, Николенька не о том.

Выдержав паузу, он развил мысль дальше:

— Для тебя главное не бражка, а Христос в сердце. Ты единственный из нас, кто Его голос слышать может.

Я аж сухариком поперхнулся:

— Какой во мне Христос, если я сто лет в церкви не причащался?

Николенька снял руку с моего плеча и пояснил:

— Христос — это не обряд и не икона, а свет внутренний. Без света внутреннего человек скоту подобен. Скотина тоже и пьет, и ест, и поспать, и повеселиться любит, но в ней нет того света.

У меня с Василием он еле тлеет, а у тебя огнем вспыхивает. Оттого ты и талант, оттого и красоту в мир несешь.

Я посмотрел на Василия.

Тот, отвалившись от стола, спал на полу, положив под голову ботинки.

— Сыграй-ка что-нибудь для души, посвети нам, — попросил Николенька.

Я встал из-за стола, опираясь на стены, добрался до рюкзака, достал из него завернутую в тряпочку флейту, развернул ее и, опершись для устойчивости затылком о дверной косяк, поднес инструмент к губам.

— Фи-и-у-и, — ответила обиженно флейта.

Я еще раз вдунул в ее нежное тело пары браги, пытаясь извлечь из него томное густое «до».

Она нервно встрепенулась и замолкла.

— Хорошо-то, как, — прокомментировал Николенька.

Я сполз вдоль косяка на пол, положил флейту на колени и, закрыв лицо ладонью, заплакал.

10 сентября

Казалось, на женщин после моей акулы и Николенькиной кисочки у меня должен быть иммунитет.

Но вот поди ж ты, какая-то девчонка, лет на двадцать моложе меня, зацепила взглядом, и я поплыл.

В голове пусто — только ее страдальчески сдвинутые как у Богоматери глаза, дрожание пухлых губок, оттопыренный мизинчик на левой руке…

Нечаянное, мимолетное пересечение — и мир вокруг стал зыбким, неустойчивым.

Ну почему я решил, что она была преисполнена жалости и нежности?

За что меня жалеть?

Кто, собственно говоря, она такая, чтоб вот так смотреть на меня?

Между нами не может быть ничего общего.

Не потому, что я уже не в том возрасте.

Хотя, если поразмыслить…

Нет, между нами не может быть ничего общего потому, что я сам этого не хочу. Не хочу жалости. Не хочу никаких женщин, никаких перемен!

Но вот поди ж ты, думаю о ней весь вечер, без конца вспоминаю те несколько секунд…

Ерунда какая-то!!!

11 сентября

Сорок дней, как нет с нами Антса.

Зашли в церковь.

Василий деньги с записочкой за прилавок служащей протянул, чтобы по Антсу сороковины заказать.

Она, взглянув мельком, записочку назад возвращает: имя, мол, у вашего друга не православное.

Василий три червонца сверху — не берет.

Вышли из церкви, Василий сплюнул на траву и прокомментировал:

— Говорил я Антсу: «Крестись в православные — стань Лехой», а он… Теперь в аду из-за своего упрямства мучается. И никакими червонцами его оттуда не выкупишь.

11 сентября (вечер)

Мы сильно горевали по поводу Антса.

К вечеру уже и на пиво денег не оставалось.

Николенька возьми и вспомни тут, что у деда его столетний юбилей.

Пошли, говорит, снова в церковь.

Василий на ногах тверже стоял. Листочек с именем Николенькиного деда служащей за прилавок протянул:

— Помяните человека, Христа ради, завтра рассчитаемся.

Служащая аж побагровела от возмущения:

— На водку деньги есть, а Богу — потом! Смотри, покарает тебя, алкаша, Господь!

Василий бочком от нее, бочком. На выходе осмелел и погрозил пальцем внутрь храма:

— Командуют тут всякие. То имя не то, то деньги им за благодать Божью авансом подавай. А Бог, он не фраер — все видит.

13 сентября

Как идиот — выбритый, напарфюменный, в наглаженном Николенькином костюмчике — проторчал на автобусной остановке возле универмага битых пять часов.

И для чего?

Чтобы она прошла мимо, не поднимая глаз?

Еще бы — в субботу, лежа на траве в рваных трико, нечесаный, небритый, с пакетом пустой тары в руках я был более импозантным, более заслуживающим внимания.

Тьфу на нее!

Тьфу-у, тьфу-у!!!

14 сентября

Николенька во всех своих бедах Божью волю видит.

Треснулся лбом об асфальт — «Бог позаботился, чтобы знал меру в питье».

Разогнали их проектное бюро — «Слава Богу, на водку меньше денег будет».

Приняли плотником на половину оклада — «Бог помог устроиться, чтоб с голода не помер».

И бьет его Бог, и милует.

Вот только бражку пьет сам Николенька, не советуясь со Всевышним.

И страдает тут же, и матом костерит, и плачет, и в грудь себя кулаком бьет: «Слаб я, Господи, чтоб искусам лукавого противостоять! Весь мир он своими цепями опутал — нет нигде спасенья. Один островок свободы — монастырь! Помоги мне построить лодку!»

Василию такие идеи не по нутру:

— А ты думаешь, богоискатель, где я после твоего отплытия жить буду?

Николенька теряется, не зная, что возразить, и осоловело смотрит по сторонам.

Я в таких случаях, если достаточно трезв, достаю флейту и играю Баха.

15 сентября

У нее странное имя — Бригитта.

Оно пахнет снегом.

Когда его произносишь, кажется, что преодолеваешь Эверест и попадаешь в заснеженную страну небожителей.

И сам становишься небожителем…

16 сентября

Василий сказал, что в связи с недавними громкими терактами и нахлынувшим потоком эмигрантов, в Европе и Америке вот-вот разразится экономический кризис.

Миллионеры над акциями трясутся, политики валидол глотают.

Николенька на это дал свой философский комментарий:

— Те, кто живут по-евангельски, как птицы небесные, не заботясь, что есть и что пить, те никогда паниковать не будут, ибо знают, что на все воля Божия.

— Правильно, — поддержал я Николеньку. — Есть солнышко, есть травка, есть бражка в стакане — все остальное от лукавого.

17 сентября

Казалось бы, вот оно укромное лежбище под кустами, вплотную к забору, — хоть сиди, хоть лежи, пряча в рукав бушлата огонек сигареты и ожидая появления в окне спальни ее силуэта…

Но этот злобный кавказец всю конспирацию портит!

Травануть что ли его чем-нибудь?

18 сентября

Утром мы с Василием, как люди, хотели с магазина начать. Благо дело, от Николенькиной получки пятьсот рублей оставалось.

Но у Николеньки что-то в голове перевернулось. Виноваты, говорит, мы перед Богом и за деда, и за Антса, и сами по себе. В церковь надо идти.

Зашли.

Николенька свечки купил, в медный ящик на колонне бумажки пихнул. Около иконы Богоматери червонец оставил.

Помолились вместе, вышли.

Мы с Василием к магазину потянулись.

А Николенька виновато так в сторону норовит ускользнуть.

Василий ему:

— Ты че?

А он:

— У вас есть деньги?

Василий удивился

— Откуда? Мы ж безработные.

— А я, — говорит Николенька, — всю наличность Богу пожертвовал.

— А на пиво? — поинтересовался я, еще лелея надежду.

— Нет, — отвечает. — Пусто.

И поясняет, этак голову потупив:

— Многогрешен я и потому, как евангельская вдова, больше всех решил положить на Божьи нужды.

Василий:

— Во, как ему попы голову запудрили! До аванса у него больше недели, а он — все Богу!

Я, было, тоже хотел соответствующие моменту слова вставить, но вижу — лицо у Николеньки благостное-преблагостное.

— Ну, — говорю, — коль больше всех положил, то поставят тебе в церкви памятную доску и до скончания веков поминать будут.

19 сентября

У Василия свое, пролетарское, понимание жизни. Что бы с ним не произошло, обязательно найдет виновных.

Вчера за бражкой просвещал нас, кто виноват во всех его злоключениях:

— Знаете, почему жизнь у меня такая хреновая, почему алкоголиком стал?

— Говори, — дал ему добро Николенька.

— Людское пренебрежение всему виной!!! Отец мало порол. В школе розгами не лупили. Мать могла б пристроить в институт — да взятку кому надо вовремя не дала, скупердяйка. На заводе спивался у всех на виду — никто не приструнил для острастки и шефства надо мной не взял. Катился вниз без тормозов. Сейчас вот осознал пагубность своего существования, хочу остановиться, но не могу — черти начинают прыгать. Надо бы к доктору пойти — деньги подавай, не так, как раньше. А кто виноват? Демократы-либералы-гуманисты. Это они довели страну до белой горячки!!!

Николенька ко мне повернулся:

— Может бражку у него отобрать, да морду набить, а то в другой компании и нас станет обвинять, что равнодушно взирали, как он стакан ко рту подносит, усугубляя алкоголем шаткое здоровье?

Я в задумчивости оглядел с ног до головы Василия.

Василий испуганно:

— Не надо бить — поздно. Меня уже ничем не исправишь.

И торопливо осушил стакан.

19 сентября (вечер)

Бражка закончилась, холодильник пуст, денег нет.

Мебель Николенькину никто покупать не хочет.

Трясет как в лихорадке — трубы горят.

Сидим с Василием.

Он голову руками обхватил и качается из стороны в сторону.

Я вслух размышляю:

— Пойти, что ли, в церковь, поинтересоваться насчет памятной доски? Вон, мэр наш пожертвовал храму миллион из городской казны — увековечили имя на бронзовой доске, справа от главного входа. Опять же Яша Беленький на металлах разжился — полгорода без проводов оставил. Перевел от избытка круглую сумму на церковный счет — на той же доске, строчкой ниже мэра пропечатан. Николенька ведь по-евангельски, больше их всех в сокровищницу положил. Если макет доски с его именем готов, надо бы взглянуть, подкорректировать, коль что не так…

Василий очнулся, голову приподнял:

— Никаких досок! Пусть назад наши деньги возвращают! И с процентами!

20 сентября

Зашел в ломбард, заложил флейту.

Дали пять тысяч рублей под 0,5% в сутки.

Посуетившись, можно было бы знакомым в консерватории тысяч за сорок загнать.

Да разве захотели б они знаться со своим бывшим опустившимся на дно жизни сокурсником?

Пусть им икнется.

А ломбардщик, жаба, пусть подавится.

21 сентября

Кажется, мы начинаем находить с кавказцем общий язык.

Косточки с мясокомбината хорошо затыкают пасть даже самого злобного пса.

По крайней мере на то время, пока я жду появления за вуалью шелковых занавесок Бригитты и на те несколько минут, что уходят у нее на то, чтобы полистать возле окна томик Тютчева (ни автора, ни названия книги мне из укрытия не прочесть, но я почему-то уверен, что это Тютчев).

Потом она удаляется вглубь комнаты, выключает свет ночника и исчезает в небытии ночи…

22 сентября

Днем в плотницкой Николенька сравнивал Путина с Николаем Первым.

Василий не понял, чем плох был для России Николай, но за Путина вступился.

— Ты Путина не трогай — он наша единственная защита.

Вот по телевизору у Кольки весной смотрели.

Приходит к нему какой-то министр или губернатор — точно не помню.

Путин ему: «Докладывай!»

Тот — бэ-э, мэ-э, дескать, на 5 процентов пенсии повысим через год.

А Путин: «Что-о-о? На двадцать пять, и немедля!» — и хрясть ладонью об стол!

Тот побледнел и сразу: «Будь сделано!»

А вначале хитрил. Хотел утаить денежки от народа, чтоб самому жировать.

России без Путина никак нельзя — всю страну министры с губернаторами разворуют!

23 сентября

Пару недель назад Николенька сказал Василию, что Бог любит людей, и сила Его любви проявляется в бессилии: «Он никогда не сможет навязать насильно любовь к Себе, не сможет насильно сделать человека нравственно и духовно более совершенным. Потому как любовь не позволяет Ему отнимать у нас свободу».

Василий стал спорить с Николенькой.

Тогда тот в подкрепление своих слов всучил Василию Библию:

— Читай!

Василий, несмотря на свое отвращение к процессу чтения, почти каждый день что-то отмечал для себя в Библии, выписывал и, наконец, решил со мной поделиться впечатлениями. Привлечь, так сказать, в союзники:

— Ишь, Библию дал. Почитай мол, поразмысли, как любит нас Господь.

Почитал, поразмыслил.

Ремнем любит.

Яблоко запретное съел? — Пинок под зад, и вон из рая!

Меня мало почитаете? — Утоплю, как котят!

Города древние, Содом с Гоморрой, не жалея младенцев и стариков, подчистую с землей сравнял.

А как жителей Иерусалима стращал? Такую, говорит, вам жизнь устрою, что будете смерть предпочитать.

И Христос туда же: только попробуйте, говорит, ослушаться. Сразу вам будет плач и скрежет зубов.

Господь, как и всякое начальство, любит тех, кто Его боится, кто ему фимиам воскуривает, славословит. В одной руке у него меч для непокорных, в другой — ремень для проштрафившихся.

Причем, и то и другое ежесекундно в деле — такие вот библейские любовь да свобода.

Правильно?

Я рассмеялся, сказал, что не силен в теологии, а посему предлагаю выпить за умных людей, которых влечет истина не только на дне стакана.

Василий недоверчиво посмотрел на меня, но выпить не отказался.

24 сентября

Сегодня с утра Василий, наливая на завтрак стакан бражки, продолжил развивать мысли о ремне и послушании:

— Вот ты интеллигент вроде как, что-то там пишешь, размышляешь, а не нашелся, что мне вчера возразить, потому как нечего.

Но я тебе больше скажу — у Бога с евреями все равно осечка вышла.

Уж как Он их порол, как в строгости держал — они же Его и распяли! Причем на глазах Его самых преданных учеников.

В этом отношении лучше на Сталина равняться — на него никто не смел руки поднять.

Потому, как и свои, и враги боялись нашего вождя больше, чем евреи своего Саваофа в Иудее.

Крут был и страну крутой делал.

За это народ и песни ему слагал.

Жили просто, без секретов — в каждом доме по портрету.

Чуть позже, освежив душу Цветочным:

— Почему народ против разных там олигархов?

Почему радуется, когда очередного губернатора за решетку сажают?

Николенька говорит, потому что Путин их на воровстве поймал.

Дудки!

Воруют в России все — от мала до велика

Народу безразлично, нарушал кто-то из буржуев законы или нет.

В народе как после революции пошло, так до сих пор — классовая ненависть клокочет.

«У них денег — куры не клюют, а у нас — на водку не хватает»¹!

При Сталине люди хоть и жили бедно, но все были равны!

У моей бабушки был маленький курятник, такой же курятник был у соседей.

Жили бедно, вкалывали от зари до зари.

Но были счастливы.

Потому как народу для счастья главное, чтобы никто рядом курятник выше твоего не ставил.

25 сентября

Сегодня Николенька нас с Василием в церковь потащил на воскресную проповедь.

Потом за портвейном принялся рассуждать о свободе духа. Нельзя, мол, в «здесь и сейчас» опыт прошлого привносить. Надо исходить во всем из внутреннего голоса, который тождественен голосу Бога. Дух человека, как и Бог, выше прошлых знаний, законов и пророков.

— Свобода духа — это всегда «здесь и сейчас» без привнесения того, чего нет, — без будущего и прошлого, без временного. Миг и вечность должны совпадать.

Василий спрашивает:

— Выходит, если у меня нутро после вчерашнего требовало дозу алкоголя, надо было не в церковь за тобой плестись, а соединить миг с вечностью и тянуть тебя в магазин?

— Тут ты не дух свой слушал, а голос дьявола, — отвечает Николенька.

— А как их различить, если оба во мне глаголют?

— Дух слышно в тишине, когда нет мельтешения мыслей и чувств. А дьявол — тот любит шум, живет в смятении внутреннем. Коль нутро горит — это смятение.

Василий снова его поддеть норовит:

— Значит, вот сейчас я нагружусь до отупения так, чтобы ничего не видеть, никого не слышать, — и сразу в тишине услышу Бога? А если икну — это уже будет от лукавого?

— Дурак ты, Вася.

— Сам дурак.

Не понимаю я Николенькиной философии. Мне кажется, во всех этих умствованиях есть что-то искусственное: попытка втиснуть неохватное, вневременное в рамки ограниченных представлений.

По-моему, жить надо, а не рассуждать о жизни.

Единственное, в чем я согласен с ним: пить надо бросать, а то все мысли скоро до одной скукожатся — как и где раздобыть денег на бутылку.

26 сентября

Оказывается, их кавказец не так и страшен.

Неделя подкормки — и он милостиво разрешил мне пробираться через забор к окну ее спальни.

В любом звере есть нечто человеческое.

А предательство хозяев — это очень даже по-человечески. Тем более, если хозяева лохи — не воспитали в подопечном злобы, приличествующей должности сторожевого пса.

27 сентября

У Василия все разложено по полочкам — здесь черное, там белое. Прям, глас народа какой-то:

— Мы, русские, лучше всяких там американцев.

Американцы — они каждый по себе, а мы — едины. И в этом наша сила.

Была.

При Сталине сосед всегда знал и имел право знать, что у соседа за забором. И думал о соседских проблемах не меньше, чем о своих. У всех было общее дело, общий враг, общие праздники. И земля, и фабрики, и заводы — все было общим. Все были равны, все были братья.

И одному Богу молились — Иосифу Сталину.

Теперь не то.

Лукашенко — тот еще старается у белорусов единство поддержать, равняет всех по-братски.

А у нас: здесь бомжи, там олигархи — нет единства.

Народ перед вождем должного трепета не имеет, и американцы нас не боятся, бочку катят, а следовательно — не уважают.

29 сентября

Не хотел вчера пить. И Николенька соглашался — пора бросать это дело, пора бросать.

Напились так, что опоздал к ней!

30 сентября

У Николеньки в плотницкой сегодня мало работы.

Василий с утра налакался и остался в квартире спать на собачьем коврике возле дивана.

Николенька захватил с собой на работу пластмассовую бутыль с остатками бражки.

Мы с ним постановили, что бражку допьем — и бросим пить!

Навсегда!

Мы хотели вчера бросить, но не смогли все допить. А бражка уже настояна — не пропадать же добру.

После бражки Николеньку потянуло в магазин. Взял бутылку какой-то дешевой дряни.

Я пить отказался, иначе можно снова вечер не у дома Бригитты, а лежа в подворотне провести.

Николенька, пропустив стаканчик, по привычке в философию ударился:

— Вот Василий потешался все, когда я о свободе говорил, а ты молчал. Между тем, Господь уже протянул тебе свою длань, чтобы помочь обрести свободу от земных пристрастий — любовь ниспослал.

Я удивился:

— Какая любовь может быть между дочерью банкира и бомжом? Я к ней без всякой корысти отношусь.

— Любовь только тогда и бывает любовью, когда в ней корысти нет. Когда она сама по себе ценность — ни прибавить, ни отнять. А если корысть есть — выгоду какую извлечь помышляешь, на взаимность рассчитываешь — это уже проституция, — пояснил он и налил второй стакан вина.

Я ничего не ответил. Сидел и прикидывал, как лучше потом дотащить его до квартиры.

Он решил, что я над его словами задумываюсь.

— Ты у нас богоизбранный. Тебя любовь от бутылки отвращает. А нам с Василием чтобы бросить пить, ремень Божий нужен. Иначе все извилины спиртом выпрямим и помрем алкашами. В монастырь нужно, в монастырь! Чтобы молиться заставляли, чтобы трудом тяжким да беседами душеспасительными всякий миг жизни был заполнен. В монастырь! Там ноша полегче.

Он допил вино.

А через полчаса я погрузил его на спину и поволок домой.

Лечиться ему надо, а не в монастырь.

1 октября

Не так уж и беспросветна эта жизнь, если каждый вечер можешь видеть прекраснейшую из женщин!

Пусть мимолетно, кратковременно. Иногда в течение десяти-пятнадцати минут.

Но эти минуты соединяют миг с вечностью!

Все остальное перед ними ничто!

2 октября

Утром в честь воскресенья Николенька призывал Василия очистить душу покаянием:

— Покаемся, исповедуемся, причастимся святых даров. Бог услышит наши молитвы — поможет одолеть пагубную страсть.

— А пивом после церкви угостишь?

— Ты не о пиве думай, а о Боге. Прислушивайся к Его голосу, не глуши мельтешением чувств и мыслей.

— Как же мыслям не мельтешить, если работы нет, денег нет?

— Поститься надо чаще.

— Только что двое суток без копейки денег на воде постились!

— Коль о пиве больше, чем о Боге думаешь, то два дня мало.

Василий оценивающе посмотрел на Николеньку: идти на конфронтацию — остаться без пива, а так…

— Ну, хорошо, — после небольшого раздумья согласился он. — Пойдем попу каяться.

Они ушли в церковь. Я, сославшись на головную боль, остался дома, а после их ухода пошел в парк — мне хотелось побыть одному, побродить по аллеям, ни о чем не думая, ничего не желая…

Когда под вечер я вернулся домой, Василий спал в ванной, а Николенька, размазывая по щекам пьяные слезы, бил себя кулаком в грудь:

— Господи, ну почему ты не поразил меня громом, когда я в сотый раз предал Тебя? Ну почему, Господи?

3 октября

Вот он, как выразился Василий, звериный оскал капитализма!

Выселили Николеньку из квартиры.

Долг по квартплате за пять лет к назначенному судом времени не погасил.

А у кого нет долгов в наше время?!

Долг — отговорка.

Тут соседи свою лепту внесли.

Не нравилось им, что песни громко поем, что двери у нас все время настежь — входи кто хочешь…

Антс, царство ему небесное, по весне обстановку накалил — урну из окна вытряхнул. Ветер еще не в ту сторону был…

И я, и Николенька потом извинялись. А они все равно: чуть что — завсегда тот случай припоминают.

Конечно, много было и другого, в чем можно нас упрекнуть… Не безгрешные. Кто ж спорит?

Виноваты. Но не со зла ведь.

Хоть бы халупу какую взамен дали, а то определили, чтоб Николенька к жене перебирался.

Ему лучше под топор, чем к ней.

Василий про старые добрые времена вспомнил:

— В советское время такого безобразия власти б не позволили, у каждого было право на жилье.

Теперь Николенька бездомный.

Как я, как Василий.

Василий сказал, что поедет в глушь, в Саратов, к бабушке. Она лет пятнадцать внука не видела — рада будет.

А куда нам с Николенькой податься?

5 октября

Второй день как мы с Николенькой ночуем среди досок и стружек в плотницкой.

Он, можно сказать, по 24 часа в сутки на работе пропадает, а я у него подмастерьем — гвозди подать, доску придержать…

Мрачным стал Николенька. Все время о чем-то думает, думает.

Иногда бормочет под нос: «Мосты сожжены, мосты сожжены — пора, пора…»

Это он квартиру мостом называет. Она его как мост с миром связывала, а теперь связь порушена — пора в монастырь.

6 октября

Пока Николенька бегал в контору по своим делам, зашел попрощаться Василий. В ожидании Николеньки просветил меня по поводу сходства и различия сталинского и путинского методов руководства страной.

— Сталин — тот каждого наркома, каждого высокопоставленного чиновника на крючке держал.

Чтоб всякий делал свое дело на совесть, боясь своевольничать.

И жен ихних по лагерям загнал не от злобы, как дермократы в книгах преподносят, а о пользе народной думая, чтоб ни один чиновник не замышлял чего против советской власти. Чиновник за бугор слиняет, так жену его к стенке поставят.

Суровые были времена, но правильные.

Путин — тот столь круто заворачивать боится.

А что американцы скажут? Как в Европе аукнется?

Но у него тоже неплохая метода выработана. С учетом особенностей сегодняшнего дня.

Где в России мужика найти, чтоб не воровал? Чиновники — они тоже люди.

Путин поглядывает, как они воруют.

Особо не мешает, но требует, чтобы сильно не заворовывались и дело свое делали как им велено!

Случись, кто проштрафится или поперек дороги встанет, Путин — дерг за удочку:

«А как это вы, господин хороший, умудрялись фешенебельные особняки по ценам развалюх приобретать? А с чего бы это твой отпрыск в один год миллионером стал?»

А у чиновников руки чешутся. Не воровать не могут. Каждый на свой крючок добровольно нанизывается, да еще и других локтями отпихивает.

А Путин, как кадровый разведчик, все знает, все фиксирует.

Удочка подрагивает.

Случись неповиновение — мигом подсечет!

Ночь с 6 на 7 октября

Она играла на рояле.

Я не видел ее. Звуки проникали в сад сквозь приоткрытую форточку гостиной.

Тяжелые бархатные портьеры на окнах были задернуты.

Но кроме нее никого в доме не было.

Я, было, немного закимарил, ожидая появления Бригитты в окне спальни.

И тут — то ли сон, то ли явь — эта музыка!

Она подступила незаметно тихими печальными нотками и, постепенно набирая силу, овладела всеми клеточками тела так, что я, очнувшись от дремы, уже и не различал границу между собой и музыкой.

Звуки касались пожелтевшей листвы деревьев, и листва что-то шептала в ответ.

Они поднимались вверх, к звездам, и звезды с тихим перезвоном то вспыхивали ярче, то умеряли свой блеск!

Все вокруг вибрировало в унисон с музыкой.

Все вокруг было преисполнено гармонии.

И не было ни бедности, ни богатства — ничего земного, что могло бы разделить меня, музыку и эту неземную женщину.

Звуки стихли.

Я очнулся и заметил, что по моим щекам текут слезы.

Я плакал и был счастлив тем, что плачу.

И улыбался, смахивая слезы.

7 октября (5 часов утра)

Перечитал записи в тетради.

И чиновники, и Путинская удочка, и размеры курятников — все мелко, преходяще, несущественно…

Сердце человека — вот что главное!

Тот, кто живет сердцем, — всегда прав. Он может быть тысячу раз преступником в глазах общества, но, если не нарушает своих внутренних законов, — прав.

А если вместо сердца человеком управляют холодные расчеты или пагубная страсть? Если отсутствие бражки или падение котировок акций ввергают его в ступор? Олигарх он, президент или бомж — все равно не прав, потому как перестает быть человеком.

Его можно пожалеть, погладить по головке. Потому как ничто внешнее не представляет для сердца ценности. Ремни, удочки и прочие средства воспитания — от лукавого, а не от Бога. Бог, Он не снаружи где-то, а в сердце человека живет. Коль грешен человек, то Он говорит с ним голосом совести, а коль чист — голосом любви.

Николенька спит вдрызг пьяный.

Вчера он вычитал у какого-то святого, что нетрезвый человек находится во власти дьявола.

Не новость для него, но все равно расстроился, бедолага.

И… напился.

9 октября

Николенька подал начальству заявление об увольнении и утром в понедельник думает отправиться с котомкой за плечами в монастырь.

Жаль. Он, в сущности, неплохой мужик.

Я перед ним в долгу: и жил два месяца на его средства, и крышу над головой благодаря ему имел.

Сейчас я, вроде как, на ноги встаю. С работой наметки появились. Насобирали бы вместе денег, вылечились бы от алкоголизма…

Но ему этот монастырь как мечта детства.

Я говорю:

— Не поймет тебя тамошний игумен, коль обитель «божьим ремнем» назовешь.

А он:

— Смиренным буду. Мне главное — в молитве и трудах тишину обрести.

— Совершенствоваться будешь?

— Душа человека Богом создана, а потому и так совершенна. Отмою ее от всего, что налипло, стану жить своей жизнью, а не в рабстве у зависимостей.

— А по мне: что монастырь, что тюрьма.

— Тебя любовь очищает. Тот, кто любит одного человека, тот своей любовью всего мира касается и через сие чувство к Богу приходит.

— Мудрено рассуждаешь.

— Чего ж тут мудреного? Разве не ты у нее под окнами слушал голоса звезд, музыку ветра, не различая, где ты, где она? Ты не ощущал себя, тебя не было, но ты через любовь свою был всем, основой всего мира. О чем ты думал в тот момент?

— Ни о чем. И кто тебе сказал, что я люблю ее? Я просто был…

— Любить и означает просто быть. Жить сердцем, не оглядываясь на прошлое, не заботясь о будущем, без корысти.

10 октября

Вчера днем отец Бригитты уехал по своим делам в Америку.

Под утро, ни свет ни заря, я срезал с кустов в соседском саду последние осенние розы, перевязал стебли лентой от новогоднего серпантина и положил огромный букет на ступени ее крыльца.

Кавказец обнюхал цветы и, что-то недовольно проворчав, отошел в сторону.

Ее реакция была изумительной.

Укрывшись опавшей листвой, я наблюдал из своего старого лежбища под кустом, как она вышла из дома, заперла за собой дверь, повернулась, чтобы спуститься с крыльца на дорожку, и тут увидела розы. Она ахнула, сделала шаг назад, потом наклонилась, подняла букет, оглянулась по сторонам…

Кавказец прыгал вокруг нее, норовя лизнуть в щечку, как будто розы — это его работа.

Я прижался к земле, пытаясь слиться с травой и листьями.

Она тихо рассмеялась, позволив кавказцу дотянуться языком до ее щечки. Потом отстранила пса рукой и погрузила лицо в аромат цветов.

Я был счастлив, а она, разбросав веером воздушные поцелуи, вернулась с розами в дом.

Наверное, мне следовало в ответ на поцелуи подняться из своего укрытия и с достоинством поклониться.

Но на мне не было фрака.

15 октября

Итак, я остался один.

Николенька вчера получил расчет и отправился автобусом в свой монастырь.

Деньги, несмотря на мои протесты, он разделил поровну: «Когда еще свои заработаешь, а жить на что-то надо».

Подарил запасной ключ от плотницкой. Наказал, чтобы вел себя тихо — не ровен час, узнает начальство. «Выгонят — где спать будешь?»

Сегодня суббота. С утра сходил в баню и парикмахерскую.

Деньги жгут карман: три часа курсировал от «Напитков» к калитке ее дома и обратно.

Вспотев и обессилев, присел на холодную скамейку парка.

Ветер кружил по аллее листья, перемешивал в лужах их цветные паруса с белыми кудряшками облаков и громко стучал мокрыми фалами о металлические тела флагштоков возле здания городской администрации.

Прошла насупленная, погруженная в свои проблемы женщина, толкая перед собой низкую детскую коляску.

Проехал малыш на трехколесном велосипеде.

Один, без родителей. Куда, зачем?..

Редкие, на удивление трезвые прохожие сурово и сосредоточено проплывали мимо и исчезали.

Сумятица мыслей, чувств понемногу улеглась, и в какой-то миг я заметил, что в глубине сердца тихо, но отчетливо и чисто звучит так часто снившийся мне когда-то ноктюрн для флейты и рояля с оркестром.

Вот закончили свою партию скрипки, и в тишине космоса зазвучала флейта. Ее нежный, пронзительно одинокий голос звал за собой, обещая покой и даря надежду на существование высокого сакрального смысла жизни. Откликаясь на зов, уронил три нотки рояль. Тембр флейты изменился, подстраиваясь к роялю. Два инструмента в унисон запели о далеком и прекрасном мире единства. Это звучал ее рояль. Тот самый, который подарил мне под ее окнами радость слез. Спустя миг снова зазвучали скрипки, за ними вступили виолончель, фагот. Все вокруг наполнилось чарующими звуками ноктюрна.

Неожиданно мозг пронзила боль воспоминания:

— Господи! Моя флейта!

Я вскочил со скамейки и сквозь дождь кружащихся над аллеей листьев полетел к ломбарду.

Ломбардщик закрывал двери своего заведения, когда я, запыхавшись, протянул ему пять с половиной тысяч рублей — все, что осталось у меня от Николенькиных денег.

Он поворчал для порядка, но вернулся и минут через пять вынес на прилавок мою флейту.

Как мог я на такой долгий срок расстаться с ней?

Я поднес ее к губам и, осторожно вдыхая воздух в ее истомившееся без человеческого тепла тело, пробежался пальцами по клапанам. Она тихо и жалобно отозвалась.

Я сказал ей:

— Не надо слез. Я больше никогда не променяю тебя ни на водку, ни на пустые забавы. — И осторожно прикоснулся губами к мундштуку.

Она ответила густым томным «до».

— Вот это другое дело! Я буду с тобой таким нежным всегда. Буду холить тебя, а вечером представлю роялю. Ты ведь хочешь познакомиться с большим белым роялем, стоящим в гостиной ее дома?

Еще бы! Я знаю, как ты страдаешь от одиночества! Мы очаруем ее звуками того старого ноктюрна, который когда-то вызывал овации в зале консерватории. Помнишь? Мы стояли на сцене почти в центре, левее виолончелистов, и на нас были направлены огни софитов…

Ах, о чем я спрашиваю! Ведь именно твой голос пробудил меня сегодня к жизни. И тот рояль тебе тоже знаком — никакой другой не смог бы так чутко и бережно принять от тебя эстафету и передать оркестру.

Ты не знакома только с Бригиттой, потому что ее не было с нами рядом. Она была в другом мире. Она была на Земле.

Мы перенесем музыку ноктюрна на Землю. Бригитта услышит нас и, отзываясь на признание в любви, тронет клавиши рояля. В тишине земного вечера зазвучит бархатный голос твоего белого кавалера.

В финале к нам обязательно присоединятся скрипки, соединяя воедино мир земной и мир небесный — и Василия, и Николеньку, и Бригитту, и звезды, и Бога…

В мастерской пахнет стружками и лаком. Мне хорошо здесь. Впрочем, когда знаешь, что где-то на Земле есть она, то плохо не может быть нигде.

Часть вторая

15 ноября 2019

Прошло чуть больше года, как я выкупил у ломбардщика флейту и вечером следующего дня перелез с ней через забор в сад Бригитты. Я жил тогда мечтой, что, притаившись под окнами гостиной, вновь услышу звуки ее рояля и, поднеся к губам флейту, подхвачу мелодию, открою себя в ней, поведу за собой, объяснюсь музыкой в любви. Произошло нечто другое, не менее светлое, но печальное. Бригитта оказалась в доме не одна. Бархатные портьеры на окнах гостиной были задернуты, о происходящем внутри я мог догадываться лишь по звукам, проникавшим в сад через открытую форточку. Вначале я услышал некое движение, как бы соприкосновение двух тел, а потом, дрожащий баритон приглушенно с нотками сожаления на вдохе, видимо отвечая на ранее заданный вопрос, произнес:

— Нет, нет… Тот букет не от меня. Ты же знаешь, я вот только сейчас, даже не заглянув к своим, прямо с поезда — к тебе. И потом, с чего бы я стал таиться в глубинах твоего сада? Я жил ожиданием встречи, мне снились твои губы. Я целый месяц с ума сходил от одиночества в толпе людей.

Баритон смолк, вновь что-то зашуршало, вздох Бригитты, минута тишины и наконец, ее голос с придыханием:

— Мне никто раньше не дарил таких огромных букетов.

Звук шагов по направлению к входным дверям, что-то мягкое падает на пол и тут же вновь взволнованный голос мужчины:

— Через полчаса я вернусь с букетом вдвое большим этого!

Звуки капающей воды, голос Бригитты:

— Не уходи! Я сейчас выброшу этот злосчастный букет в окно!

— Это глупо!

— Тогда останься!

Снова шаги, но уже от дверей. Тишина и снова баритон:

— Никто тебя не любит так, как я!

Тихий голос Бригитты:

— У меня кроме тебя никого нет, не было и не будет.

— Тогда будем считать, что букет подарили ангелы. Ибо дарить, не требуя взамен даже благодарных слов, и никак не выказывая себя — свойство небожителей.

— Я люблю тебя.

Снова легкие шорохи в тишине и минуту спустя, снова голос Бригитты:

— У меня такое чувство, что эти небожители сейчас где-то рядом, и мне их до слез жалко.

— Почему?

— Не знаю.

На моих глазах тоже навернулись слезы. В груди и голове творилось нечто невообразимое. Радость за обретшую счастье Бригитту, и всеобъемлющий минор — мне, названному небожителем, никогда не суждено быть ее возлюбленным. Я поднялся во весь рост и, ни от кого более не таясь, медленно, в сопровождении лижущего мне руку кавказца, побрел через сад в неизвестность.

Всю ночь я бродил по городу, а потом, уже днем отсыпался в каком-то подвале. Вечером в понедельник попробовал пробраться в плотницкую, но неудачно — хозяева поменяли на дверях замок.

С неделю мыкался по подвалам и подъездам. Потом понял, что если сейчас же не возьму себя в руки, то пропаду не только как музыкант, но и как способный воспринимать и творить красоту человек; превращусь в некое бесполезное растительное существо.

Четыре дня игры на флейте в подземном переходе возле железнодорожного вокзала позволили собрать деньги на билет до Москвы.

В первопрестольной меня принял к себе в качестве постояльца Юра Бережной, товарищ по консерватории, и пристроил к коллективу музыкантов, игравших популярную музыку в вестибюле станции метро Курская. Он же помог мне получить разрешение на сольную игру в одном из подземных переходов и подарил свою старую скрипку для расширения репертуара.

— Одной флейтой трудно прокормиться, а будешь чередовать со скрипкой и тебе легче, и публике больше понравится.

В переходе я сам выбираю репертуар, предпочитая классику. Она не пользуется популярностью у большинства спешащих мимо горожан и туристов, но зато у меня появился небольшой круг постоянных слушателей. С одним из них, Никитой Димиденко — доморощенным философом и непризнанным писателем, у меня завязались дружеские отношения. Два дня назад, с согласия его супруги Ангелины, я переехал жить к ним в Замоскворечье, что позволило значительно сократить время на переезды от дома до мест работы (у Юры квартира была в Бескудниково, вдали от станций метро). И вот сегодня, желая запечатлеть на бумаге отдельные мысли и события, дабы в будущем было над чем поразмышлять и что вспомнить, решил возобновить ведение дневника.

16 ноября

Ангелина и Никита удивительная пара. У них нет детей, но это не мешает им сохранять юношескую влюбленность.

Ангелина очень набожна, по субботам и воскресеньям регулярно ходит в церковь. В углу спальной комнаты у нее размещен целый иконостас с лампадкой под иконой распятого Христа.

Никита в церковь не ходит. Но это несовпадение во взглядах нисколько не умаляет их взаимного притяжения. Сидя за общим столом, подолгу смотрят друг другу в глаза, как будто не могут наглядеться, улыбаются. Проходя мимо Никиты, Ангелина непременно, как бы ненароком касается руки мужа. Никита часто без всяких причин дарит жене букетики цветов.

Они понимают друг друга без слов, испытывая молчаливую радость от присутствия друг друга. И это все несмотря на десятилетний стаж супружеской жизни!

17 ноября

Кажется, я вчера слишком идеализировал Никиту. Глубоко внутри у него вызревает целый букет претензий к своей ангельской второй половинке. Прошлое воскресенье утром, когда Ангелина ходила на причастие и мы оставались в квартире одни, его прорвало. Началось все с невинного разговора о роли веры в жизни человека. Я сказал, что вера — это главное в нас, без веры жить нельзя. Он согласился:

— Все общество держится на вере. Водитель едет по левой стороне и верит, что встречные водители тоже соблюдают правила. Если бы они не верили друг другу, то движение на всех магистралях замерло. И так во всем. — Немного помолчал и рубанул о наболевшем: — Но вера вере рознь! Что это за Бог такой, которого каждый день надо умолять, чтобы не вводил во искушение?

— Искушает не Бог, а сатана, — поправил я его.

— Нет, позволь, они к Богу обращаются: «И не введи нас во искушение». Каждый день просят об одном и том же тысячу лет, а он вводит и вводит, искушает их и искушает. О чем это говорит? Ты задумывался?

Я промолчал.

— Плевать он хотел на их молитвы. Десять лет Ангелина умоляет Всевышнего, чтобы ниспослал ей беременность: поклоны бьет, свечки ставит, по святым местам ездит, а Всевышний нос воротит. Я предлагал ей сходить к знакомому экстрасенсу, тот специалист по части этих проблем. Меня посмотрел, говорит: «У тебя все в порядке, веди жену». А она — ни в какую. Вера, говорит, не позволяет по экстрасенсам ходить. Что это за Бог такой, если и сам не помогает и к специалистам запрещает обращаться?

— Я полагаю, что лучшие специалисты по «этим проблемам» не экстрасенсы, а дипломированные врачи.

— Ходила она к врачам два раза — ничего не нашли. В поликлиниках же все по схемам, а тут индивидуальный подход нужен.

— Может и так, но на веру ты зря нападаешь. У каждого человека должно быть что-то святое, чему невозможно изменить. И чем выше, чем необъятнее это «что-то», тем больше в нас человеческого. Ангелина в этом плане выше нас с тобой, а потому надо стремиться не ее на свой уровень опускать, а самим к ней подтягиваться.

— Пробовал я с ней в церковь ходить. Несколько раз пробовал. Там священником мой одноклассник Генка Кульнев. Разгильдяем был еще тем, за воровство год отсидел в колонии для несовершеннолетних, а теперь учит других, как надо жить, ручку свою дает для целования.

— Кто, кем был — дело прошлое.

— Согласен. Но если человек создан по образу и подобию Божьему, то никто не вправе его поучать, даже священники. Тот, кто говорит, следуй церковным канонам и правилам, иначе не спасешься — идолопоклонник, ибо ничто внешнее не может быть выше голоса совести и сердца.

— А как ты эти голоса отличаешь один от другого?

— Неважно. Дело не в названии. Суть в том, что не только ум, выискивая выгоду, говорит в нас, но и нечто другое, более тонкое. Согласен?

— И что дальше?

— Дальше много чего. Задумайся, например, как это священники говорят, что Бог всех нас любит, а случись что, грозят карой Божьей? Выходит, Бог и любит, и карает! Как же можно нам, людям, любить по принуждению, любить карателя, того, перед кем в страхе трепетать надлежит? Мазохизм какой-то.

— Мешанина у тебя в голове.

— Может и мешанина, но моя, не взятая напрокат.

18 ноября

Сегодня днем в переходе напротив меня остановился седовласый мужчина средних лет с короткими щетинистыми усиками над верхней губой. Я играл по памяти небольшой отрывок из легендарной 40-ой симфонии Моцарта. Минут десять он внимательно слушал, потом поаплодировал и спросил:

— А что-нибудь из пьес Студницкого знаешь?

— Джазовых?

— Разумеется.

Я немного сымпровизировал.

— А из репертуара Beatles или Queen?

Я начал играть Yesterday, он остановил меня:

— Достаточно. — Подошел вплотную, протянул визитку. — Если надумаешь в начале января приехать во Владивосток, гарантирую постоянную работу в моем оркестре и комнатку в общежитии. Заработков больших не обещаю, а в остальном как сложится. Подробности обо мне и оркестре найдешь в интернете. Извини, надо бежать — я здесь всего на пару дней.

Я принял визитку.

— Обязательно напиши или по WhatsApp позвони, — произнес он, удаляясь, потом оглянулся, снова подошел, сунул мне в нагрудный кармашек купюру 5000 рублей: — Это тебе на дорожные расходы, а билет, если договоримся, на e-mail пришлю, — развернулся и смешался с толпой.

Я взглянул на визитку — передо мной только что стоял главный дирижер Первого Тихоокеанского симфонического оркестра. Похоже, фортуна поворачивается ко мне лицом.

19 ноября

Ночью мне снился Тихий океан. Я качался на громадных волнах, соединявших небо и Землю, и со всех сторон гремела музыка — что-то моцартовское, но еще более мощное и одновременно удивительно нежное. Потом среди волн появилась женщина. Мы устремились друг к другу, слились воедино и… я проснулся. Долго не мог снова заснуть.

Да, это ненормально жить одному. Каждому мужчине нужна женщина, а женщине — мужчина. Бригитта… Или такая, как Ангелина — кроткая, нежная… Я представил рядом с собой Ангелину. Мы обнимаемся, ласкаем друг друга… Потом резко отсекая крамольные помыслы, молнией пронеслось: не возжелай жены ближнего! Да, это было бы предательством по отношению к Никите и изменой чему-то светлому, доброму, что есть в каждом из нас.

Почему в голове рождаются негативные мысли? Лезут без всякого приглашения…

Лезут, но цепляться за них или пропускать мимо выбираем мы сами, и цепляясь или отпуская сами изменяемся в ту или иную сторону…

Какой же я мерзкий тип…

21 ноября

Никита с утра решил поделиться со мной мыслями о библейской картине сотворения мира:

— Ну как современный человек может верить, что Бог сотворил мир за семь суток?

— Сутки у Бога, что у нас миллиард лет, — ответил я машинально где-то слышанной ранее фразой.

— Это выдумки богословов, в Библии такого нет. А как ты сможешь объяснить, что вначале он создал Землю и только потом свет, то есть Солнце?

— Ты путаешь Библию с учебником по астрономии. Библейский язык — язык метафор, мифов, а не науки.

— В средние века тех, кто так говорил, объявляли еретиками и сжигали на кострах. Библейская картина мира воспринималась непреложной научной истиной. И сейчас еще в мире существуют религии, в которых утверждается, что от сотворения мира до наших дней прошло не четырнадцать миллиардов, а около восьми тысяч лет. Извини, точную цифру не помню. Это сегодня, когда богословов припёрли фактами, они заговорили о мифологичности библейского мышления, а раньше все было по-другому.

— Почему тебя так волнуют эти вопросы? Твоя жена православная христианка, а в христианстве все это второстепенно.

— Но если основа второстепенна, то все, что возведено на второстепенной основе — вплоть до непорочного зачатия и вознесения Христа — третьестепенно, и верить в третьестепенное, как в реальные события, еще большее невежество. Разве не так?

— Вера и наука — разные слова и разные понятия. Наука познает материальный мир, а вера помогает познать мир духовный. Для веры важнее раскрыть в людях кладезь высоких чувств, а не кладезь знаний о материальном мире.

— Ты веришь в Бога?

— Верю.

— А какой ты веры?

— Просто верю, потому что ощущаю в себе, в других людях, в музыке и во многом другом нечто возвышенное… Его невозможно выразить словами, но оно более реально, чем весь наш изменчивый мир, потому что неизменно в своей чистоте и правде. Разве у тебя не бывает таких ощущений?

— Я ничего не ощущаю.

— Умствований в тебе много. Ты за что Ангелину любишь? За красивое лицо? За фигуру стройную? За то, что еще не старуха?

— Просто люблю и все.

— Вот также и вера, как любовь. На небесах они сливаются в одно.

Никита помолчал с минуту, потом робко поинтересовался:

— У тебя попа знакомого нет случайно, чтобы со знающим человеком по душам о вере поговорить?

— Да нет никого — я сам по себе.

— Сам по себе это плохо. Люди должны общаться, чтобы крепнуть и в вере, и в знаниях.

21 ноября (поздно вечером)

Если человек почитает Бога в чем-либо внешнем (в иконе, в статуе, в гуру, в первосвященнике…), а внутри своего сердца не замечает — он почитает не Бога, а идола.

Если человек почитает Бога в себе самом, а в других людях не видит — он почитает не Бога, а дьявола.

И только тогда, когда он находит Бога в каждом встречном и в себе — воистину он почитает Бога.

Вопрос один — как к этому прийти и не скатиться при первом испытании?

23 ноября

Никита весь в сомнениях. Он любит свою жену и хочет достичь единства с ней не только физического, но и духовного. Ангелина стойка в вере, и он тоже хотел бы такой стойкости, но не получается — мешают излишние умствования. Вчера ходил в церковь, дискутировал со священником, но не удовлетворился его ответами.

Сегодня утром приступил с вопросами ко мне.

— Вот вы с Ангелиной говорите, что Бог — это Любовь. Хороша Любовь, когда, случись какое неповиновение, — то Он целые города со стариками, детьми и младенцами невинными уничтожает, потоп на Землю насылает. Человеческие жертвоприношения тоже долгое время угодными Ему были — первенцы в израильских семьях считались принадлежащими Богу. Многие из израильтян откупались от принесения своих чад в жертву, но было и по-другому. В Библии есть рассказ об одном из судей, который в благодарность за дарованную Богом победу над аммонитянами пообещал принести Ему в жертву первое, что выйдет из ворот дома. Первой навстречу возвращавшемуся из похода отцу выбежала радостная дочь… Тот исполнил свой обет, и Господь принял эту благодарственную жертву, не отвел от девушки занесенный над нею отцом нож. Как тебе это?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Строка из «Песни завистника» В. Высоцкого