Мы из Тайной канцелярии

Дмитрий Дашко, 2013

Действие происходит в 1735-м году, во времена пресловутой «бироновщины». Восемнадцатилетний дворянин Елисеев начинает свою карьеру в Тайной канцелярии. Умному, честолюбивому и умеющему за себя постоять юноше не по душе бумажная рутина службы, и фортуна дает ему шанс проявить себя. Помощь приходит откуда и подумать было нельзя. Из нашего времени, из 21 века, к нему, в век 18-й, попадает его потомок из рода Елисеевых. У одного – природный ум и сила, у второго – дедуктивные способности и криминальные познания, опережающие текущую эпоху. Вдвоем они составят отличный детективный тандем. Они смогут распутать дела любой сложности, а на сложные дела служба в Тайной канцелярии зело богата. Шаг за шагом они будут продвигаться вперед, раскрывая одно запутанное дело за другим. Книга рекомендована для чтения лицам старше 16 лет.

Глава 2

От полкового комиссара разило табачищем и водкой столь густо, что у Ивана аж засвербело в носу. Юноша с трудом удерживался от нестерпимого желания чихнуть. Стоило ему это немало внутренних сил, хотя ажитация (как сказал бы человек склонный к наукам) проистекала преимущественно по другому поводу, и мучительные треволнения в носовой пазухе были лишь малой частью уготованных испытаний. Но сколько ни философствуй, мочи терпеть уже не было.

Если поразмыслить логически — что с того? Подумаешь, чихнул недоросль в начальственном присутствии! Конфуз, внимания недостойный.

Однако момент был ответственный, да и папенька просил вести себя, как подобает будущему гвардиянусу. Достоинства не ронять, молодцеватость выказывать. Не тушеваться, стоять по струнке, глаз от начальства не отводить.

Терпи, Иван.

Хотя ощущения были таковы, будто кто-то, дразнясь, щекочет нос гусиным пёрышком.

Покуда комиссар разглядывал его с тылу (а что там глядеть-то?), Иван перевёл взор на отца. Невольно позавидовал ему и тут же устыдился мыслям, посетившим голову.

Зависть — большой грех. О том в Писании Священном сказано и сельским батюшкой на проповеди многократно толковано.

Но как удержаться… нет, не от зависти, восхищения!

Отец высокий, статный, на полголовы выше полкового комиссара, хотя тот, будучи из гренадер, сам мужчина представительный и крупный.

Вот Ивану с комплекцией не повезло. Как был сызмальства щуплый и мелкий («чисто чижик», — говаривала порой матушка), таким и остался в осьмнадцать неполных лет. Единого вершка не прибавил за последний год. Братья и сестра давно его обскакали. Вымахали каланчей, головами потолок задевают. Никто не верит, что Иван посерёд братьев и сестры — старший.

Обидно.

Да что поделаешь, коли на роду так написано и ничегошеньки от тебя не зависит? Как только Иван ни пытался вытянуть себя, что только ни делал — всё бестолку. Одна напрасная трата времени.

Сколько способов было перепробовано, вспомнить страшно. Груз к ногам привязывал, за сук древесный цеплялся и висел, пока руки судорогой не сводило. К бабке-знахарке втихомолку от отца с матерью бегал, чтобы наговор дала аль пошептала.

Не помогло.

Так и остался «чижиком».

Иван даже на цыпочки привстал. Вдруг не заметят уловку?

Комиссар обошёл его по кругу. Осмотрел со всех сторон. Велел открыть рот и зачем-то заглянул внутрь, буду в душу, удерживая подбородок толстыми, жёлтыми от табака пальцами.

«Как цыган коня выбирает», — подумалось Ивану. Было неприятно.

Отец подмигнул. Держись, сынок. Господь терпел, и нам велел.

А по самому видно, что волнуется. Вон, как губами жуёт и глазом дёргает.

Привычки и особенности отца Иван изучил досконально, и настроение его читывал, будто открытую книгу.

Есть с чего переживать папеньке: важное событие — первенца на службу государеву определяет! По такому случаю повёз на полковой двор матушки императрицы лейб-гвардейского Семёновского полка для апробации и дальнейшего устройства. Очень уж хотел, чтобы сын путь его повторил. С Иванова рождения об этом грезил.

Свою карьеру начинал когда-то Егорий Савелич Елисеев простым мушкетёром ещё потешного Семёновского полка. Когда началось настоящее дело, сумел проявить себя и выбиться в люди. Отличился в баталиях со шведами, был произведён сначала в прапорщики, а потом в подпоручики гвардии. После того как война закончилась, перевёлся с повышением в Белозерский пехотный полк, где служил исправно и с отличием. Однако здоровье пошатнулось, дали о себе знать старые раны, появились и новые болячки. В груди что-то схватывало, голова начинала кружиться, спина не гнулась. Да и старость наступала неумолимым шагом, ещё не перешедшим в кавалерийский аллюр.

Геройский вояка был с честью отправлен в отставку в капитанском чине. Переехал в пожалованную за беспорочную службу вологодскую деревеньку Кадуй, где мирно жил вместе с супругой и четырьмя детьми-погодками.

Как было заведено императорским указом от 1719 года, в положенные сроки возил старшего сына в губернский город на смотры дворянских недорослей, получая вердикты один другого безрадостнее. То здоровье Ивана чиновникам не нравилось, то рост. Хвалили лишь за грамотность и способность к наукам.

Юношей, подобных Ивану, ждало распределение в армейские полки нижним чином (на выбор Военной коллегии), либо канцелярская служба в гражданском ведомстве. Неграмотных недорослей могли и вовсе в простые матросы определить.

Егорий Савелич мечтал, чтобы сын попал в гвардию. Там и карьеру сделать можно, и на виду у сильных мира сего оказаться.

Род Елисеевых богатством не блистал, знатностью не отличался. Преимущественных прав на вступление в гвардию Иван не имел. Егорий Савелич надеялся на старые знакомства, на полковое братство, на товарищей боевых, с коими в атаку на неприятеля ходил и не один пуд соли съел в походах.

Поздней весной повёз Елисеев-старший первенца в Санкт-Петербург на смотрины, надеясь, что на месте судьба сына порешается в лучшую сторону.

Прибыв, узнал у добрых людей, где нынче полковой двор семёновцев стоит. Гвардия лишь недавно вместе с императорским двором перебралась из старой столицы в новую.

Солдат и офицеров в городе было мало. Гвардейцы тёплое время года проводили в лагерях-кампанентах, постигая в полевых условиях воинские экзерциции и артикулы. Знакомых Егорий Елисеев не встретил. Чтобы не терять время (а ну как Военная коллегия сама сына распределит!), сунулся к начальству без протекции.

Решение о судьбе недоросля мог принять полковой комиссар. Из города тот не уезжал, безотлучно находился при штабе. Егорий Савелич счёл сей факт хорошим предзнаменованием.

— Коли удачно началось, удачей и закончится, — сказал он и перекрестился.

Иван лишь пожал плечами. Не лежала у него душа к солдатской службе, однако, чтобы не огорчать отца, молодой человек ни словом, ни делом не выдавал своего умонастроения.

В штаб караульные пропустили беспрепятственно. Они сразу догадались, по какому поводу прибыли Елисеевы. К подобным визитам в полку привыкли.

Чтобы умаслить полкового комиссара, Егорий Савелич, улучив подходящий момент, сунул скромное подношение — три рубля, заранее обёрнутые чистой тряпицей. Были эти невеликие деньги последней надеждой.

Полковой комиссар подношением не побрезговал. Взять взял, но носом крутить не перестал. И так, и этак оглядывал Ивана, кругами ходил, цыкал, брызгал слюной через дырку в передних зубах.

Наконец, встал напротив батюшки и зарокотал простуженным басом:

— Прости, Егорий Савелич. Ничем помочь не могу. Будь сынишка твой хоть на полстолечко выше, — он развёл чуть-чуть большой и указательный пальцы, — служить ему гвардиянусом. А так… — Комиссар вздохнул. — Даже на левый фланг поставить срамотно. Увидит его матушка-императрица, гневаться изволит. Зачем, скажет, такую дробь в полк принимаем? И без того ваканций мало. Такие, Егорий Савелич, дела…

Денег не вернул.

Грустные отец с сыном вышли из полкового двора, оказались на улице.

Остановились, гадая, что делать дальше и куда податься. Редкие прохожие обходили их стороной.

Без солдат, кои составляли немалую часть Петербурга, город казался вымершим.

— Может, к преображенцам сунемся? — спросил Ванюшка.

Егор Савелич махнул рукой:

— Коли тут не заладилось…

Иван кивнул. Он знал, что в Преображенском полку вряд ли пойдут навстречу бывшему семёновцу. С момента создания гвардейские полки ревновали друг к другу. Пытались уесть в мелочах и подгадить при возможности. Особенно, как не стало твёрдой руки государя Петра Алексеевича.

А новосозданные измайловцы старую гвардию и вовсе за врагов держали. Потомки казнённых стрельцов прекрасно помнили, кто вёл их отцов и дедов на плаху, при случае платили сторицей.

Отец задумчиво сдвинул шапку, почесал затылок. Сына необходимо пристроить, иначе поездка будет напрасной, а терять время впустую Егорий Савелич не любил.

Внезапно отставного капитана осенило. Потрескавшиеся губы расплылись в улыбке.

Иван тут же сообразил: папенька загорелся новым «прожектом».

— Пойдём, — велел Егорий Савелич.

— Куда?

— К благодетелю пойдём, к генералу Ушакову. Должон Андрей Иванович помнить поручика Елисеева. Быть того не может, чтобы он меня забыл!

Елисеев-старший схватил сына за руку и увлёк за собой.

— Папенька, — заговорил юноша на ходу, — а что ты мне раньше про Ушакова не сказывал?

— Эх, сынок-сынок, есть вещи, которые никому обсказывать нельзя, — невесело усмехнулся Егорий Савелич. — Даже тебе, кровиночке моей. Свело нас когда-то поручение государя Петра Алексеевича. Было оно столь секретным, что никому о нём, кроме меня, Ушакова, да государя, упокой Господь его душу, знать не полагалось. Ни в какие промемории оно не попало. Был я в ту пору столь же молод годами, как ты. Только-только прапорщика получил…

— Успешно выполнили сие поручение? — не стерпев, перебил отца Иван.

Егорий Савелич остановился, сухо сказал:

— Не сомневайся. В полной мере выполнили.

И снова быстро и как-то сутуло склонив спину, пошёл, отчего Ивану было просветление — непростую задачку задал тогда покойный император отцу с Ушаковым. Не из тех поручение, коими хочется гордиться всю жизнь.

За спиной кто-то весёлым голосом завопил: «Па-а-ди, па-а-ди!». Раздался страшный грохот.

Елисеевы едва успели отскочить в сторону.

По улице, звеня колокольчиками, пронеслась карета со скачущим впереди мальчишкой-форейтором (он и кричал), толстым усатым кучером и двумя лакеями в шёлковых ливреях на запятках. Сопровождали экипаж четверо гайдуков верхами.

Вид гайдуки имели самый залихватский. В руке пика, за поясом пистолеты, сбоку сабля. Красота!

На дверях кареты был изображён герб, но Иван в геральдике разбирался слабо, и владельца роскошного выезда опознать не мог. Зато Елисееву-старшему хватило одного взгляда:

— Трубецких^[1] экипаж. Уж им-то указ не писан.^[2]

Больше происшествий по пути к дому Ушакова не случилось.

В Петербурге Иван был впервые, и тут ему не нравилось. Сыро, холодно, неуютно.

Горожане подстать погоде — такие же смурные, неразговорчивые. Спешат куда-то, словом не перемолвятся. Лишь у рынка царило оживление, хотя Иван сразу отметил, что выбор небольшой и цены кусаются.

Вдоль широкого проспекта одинаковые дома — мазанки, выстроенные по одному «образцовому» проекту. Отличались они меж собой разве что цветом черепичных крыш. Вид имели непривычный, скорее полуголландский, нежели русский, потому казались несколько невместными.

По широко раскинувшейся Неве плыли одинокие кораблики и целые флотилии. Попадались изрядно украшенные судна с разноцветными парусами и флажками. Через каналы были перекинуты деревянные мосты с перилами. Внизу медленно текла мутная вода.

Дом Ушакова охранялся солдатским постом. Бывший за старшего караульной команды капрал в низко нахлобученной треуголке, укутанный в зелёный плащ-епанчу, выслушав рассказ Елисеева-старшего, развёл руками:

— Генерал ещё возвратиться не изволили. Так службой заняты, что не кажинную ночь дома ночуют. Всё в делах, всё в заботах.

Солдаты закивали, подтверждая слова капрала.

— А где же он обычно пребывать изволит? — расстроенно спросил Егорий Савелич.

— Ступайте в Петропавловскую крепость, ваша милость. Там и сыщете.

Пока отец разговаривал с караульными, Иван рассматривал внутреннее убранство дома Ушакова. Взгляд юноши привлекла молоденькая барышня — его ровесница, спускавшаяся по парадной лестнице. Рука в прозрачной перчатке легко скользила по изогнутым перилам.

Фигурка у девушки была грациозная, глазки лукавые, личико тонко очерчено. Её сопровождала женщина постарше. Довольно миловидная особа, но на фоне юной прелестницы совершенно потерявшаяся.

Иван поступил, как подобает галантному кавалеру: почтительно поклонился, щёлкнул каблуками порядком стоптанных башмаков.

Девушка ласково улыбнулась, сделала книксен в ответ, растопырив юбку.

Дамы ушли.

— Кто сия прекрасная молодая Аврора? — спросил молодой человек у стоявшего поблизости солдата и получил ответ:

— Вижу, у тебя губа не дура. Сия барышня — Екатерина Андреевна. Дочурка Андрея Ивановича Ушакова, штац-фрейлина её императорского величества. Да ты рот закрой, парень, — шутливо добавил солдат. — Не по твоим зубам каравай.

Иван смешался, чувствуя, что кровь приливает к лицу. Красивое лицо девушки неожиданно глубоко запало в душу. Он что-то пробурчал солдату и надолго замолк.

Очнулся Иван лишь на мосту, ведущем к Петропавловской крепости, когда путь Елисеевым преградили рогатки и направленные багинеты часовых.

В кабинет начальника Тайной канцелярии их допустили быстро, хотя Иван поймал себя на предательской мыслишке, что войти сюда легко, а вот выйти…

Ушаков действительно признал Елисеева-старшего с первого взгляда, сам встал из-за стола, подошёл и по-дружески обнял боевого товарища.

— Говори, с чем пожаловал?

— Сын у меня, Андрей Иванович…

— Вижу, — генерал с интересом поглядел на Ивана. — Лицом вылитый ты, а вот кумплекцией…

— Кумплекцией подкачал, — согласился Егорий Савелич. — Потому и пришёл к тебе с просьбой. Помоги, ваша светлость, парня в гвардию записать. Век благодарен буду за сынишку.

Ушаков окинул парня цепким взглядом, задумчиво почесал выбритый до синевы подбородок.

— Как зовут?

— Иваном кличут.

— Всем ты хорош, Иван, да ростом не вышел. Тяжело тебе в полку придётся. Офицеры таких не любят. На смотрах спрятать подальше норовят, либо на работы какие отправят, чтобы с глаз долой был. Так ли уж нужен тебе мундир гвардиянский?

Иван сглотнул слюну и набрал в грудь побольше воздуху, но сказать не успел.

— Очень нужен, — ответил за сына Елисеев-старший.

— Подожди, капитан, — обернулся к нему Ушаков. — У парня и свой ум имеется. Пусть подумает и ответит мне, как на духу. Судьба его решается.

— Хочу служить в гвардии, — произнёс Иван.

Начальник Тайной канцелярии хмыкнул.

— Ой ли… Не ври, Ваня! У меня должность, сам понимаешь какая. Поневоле научился правду и кривду отличать… за столько-то лет. Не слышу я твёрдости в голосе твоём. Не хочешь ты в гвардии служить, а отцу об том говорить стесняешься… Или обидеть не хочешь, — проницательно заключил генерал.

Иван даже удивился: как же так, по одной брошенной фразе Ушаков раскусил его, будто орех. Воистину немалых талантов человек — Андрей Иванович. Не зря императрица его поставила покой государства и свой собственный сохранять.

— Ваше сиятельство, — заговорил Елисеев-старший.

— Брось, — приказал Ушаков. — Зачем парню жизнь калечишь? Нет в нём призвания к службе ратной. Даже мне, дураку старому, видно, а уж тебе, отцу, сам Господь сие видеть велел. Прозри, Егорий! У тебя Ванюшка, чай, не единственный сын?

— Ещё двое имеются, — с гордостью подтвердил Егорий Савелич.

— Такие же статью обиженные?

— Никак нет! Орлы высоченные, кровь с молоком! — обиделся за сыновей Елисеев-старший.

— Ну, так пусть они и идут в гвардию, а что с твоим старшим отпрыском делать, мы покумекаем. Скажи-ка, Иван, ты грамоте обучен?

— Так точно, — по-военному рапортовал юноша. — У батюшки моего в доме имел я пребывание в строгом отеческом учении, и букварь вытвердив, учён был батюшкою чтению сперва по Псалтыри, а после Псалтырь и Часослов переписал семь раз весь, а также Экзерцицию переписал семь раз всю, а по тому изволил батюшка носить мне из полковой канцелярии ордеры, и пароли, и табели, и ведомости, и то всё я писал немало и твердил, и батюшка при всём том был мне наставник. И тако бывало, что от сна меня пробудив, велел писать табели и ведомости на память тотчас. И за всякое упущение моё, а особливо за писание невнятное, чинил мне батюшка отеческое немалое наказание, и через то я науку добре возымел.

— Молодец, — сдержанно похвалил Ушаков. — А касаемо писания невнятного поясни — как оное дело нонче обстоит? Пошли на пользу отеческие наказания?

— Науку, коя носит название каллиграфия, я тоже превзойти сумел.

Ушаков довольно хлопнул в ладоши.

— Вот мы и проверим. А ну, садись за стол. Бери чистую бумажку из стопы. Вот тебе перо, вот чернильница.

— Что писать, ваша светлость? — спросил юноша, присев за широкий стол Ушакова и подвинув поближе письменные приборы.

— Пиши следующее: «Под страхом смертной казни обязуюсь содержать себя во всякой строгости и порядке. Об имеющихся в Тайной канцелярии делах, а именно, в какой они материи состоят, ни с кем разговоры иметь не буду и ни при каком виде никогда упоминать не стану. Обязуюсь содержать всё в высшем секрете, ни к каким взяткам ни под каким видом не касаться», — продиктовал Ушаков.

Иван старательно, без помарок, заскрипел остро отточенным пером. Закончив, приподнял голову.

— Ещё что написать?

— Дай бумагу, — протянул руку Ушаков.

Пробежался глазами по написанному, одобрительно кивнул и вернул листок Ивану.

— Ставь дату и подпись.

Не особо вдумываясь в сказанное Ушаковым, Иван поставил дату и аккуратно вывел свою подпись. Посыпал бумагу песочком, чтобы буквы не размазались, а потом тщательно смёл. Всё это время отец безмолвно наблюдал за действиями сына. Нижняя губа Егория Савелича дрожала.

Ушаков ещё раз ознакомился с написанным, похвалил Ивана за разборчивый почерк и сунул бумагу в верхний ящик письменного стола.

— Ну, Иван, сын Егориев, могу тебя поздравить с поступлением на службу. С сего дня зачисляю Ивана Савельева в штат Тайной канцелярии на должность копииста с положенным денежным жалованьем в сорок пять рублей в год, а это поболе, чем тебе бы в гвардиянусах платили. Кланяйся, невежа, — весело приказал Ушаков.

Однако первым к ногам всесильного главы Тайной канцелярии поклонился отец Ивана. Ошеломлённый столь неожиданным поворотом юноша замешкался, и тут же мощная отцовская длань легла ему на шею, заставляя согнуться чуть ли не в три погибели.

Примечания

1

Князья Трубецкие имеют в гербе щит, разделенный на четыре части. В первой части: в золотом поле два грифа, стоящие на задних лапах, держат передними лапами российско-княжескую шапку; во второй части герб королевства Польского: одноглавый орел с распростертыми крыльями, но в голубом поле белый; в третьей части герб великого княжества Литовского: в красном поле всадник, скачущий на белом коне с поднятым мечом. В четвертой части: в серебряном поле голова быка. Щит покрыт княжескою мантией и российско-княжескою шапкой.

2

Речь идёт об указе кабинет-министра князя А.М. Черкасского от 25 января 1735-го года, запрещавшем быструю езду по Санкт-Петербургу.