Замороженный мир

Дмитрий Емец, 2019

Сашка сам не знает, как вышло, что он собственными руками разрушил темницу, в которой вот уже много веков был заточен древний эльб. Но когда перед тобой выбор – помочь человеку, попавшему в беду, или бросить его наедине с его проблемами, то не особо размышляешь, просто делаешь, что просят. Несколько сотен лет назад рогрик, сильный эльб, уже пытался пробить границу между мирами, чтобы в наш мир хлынуло болото. Тогда первошнырам удалось заточить его в Подземье, а теперь темница рогрика разрушена. И он способен проточить ход и впустить в наш мир болото. Можно ли остановить кого-то настолько могущественного и настолько озлобленного?

Глава третья

Четыре камня

Когда люди выбирают себе спутника жизни, они придерживаются двух схем: либо такого же, как родители, либо строго противоположно. Одна схема является принятием, а другая — потребностью круто изменить сценарий. Но тут есть опасность обратной крайности, когда, боясь селиться на верхнем этаже, ты селишься в подвале.

Йозеф Эметс

Сашка еще оставался в подъезде, когда у двери появилась Фиа и нетерпеливо замахала рукой:

— Давай скорее! Тебя чуть не запалили! Ты мою птичку видел?

— Хорошая птичка. С овечкой. Традиционная такая московская птичка!

— Если б я воробья послала — ты б на него не среагировал! Я на Тилля нос к носу налетела! Заговариваю ему зубы — а сама кондора выдумываю!

Фиа нырнула за угол. Между двумя домами, у выходившей из-под земли утепленной трубы теплотрассы, Сашка увидел небольшое строение с металлической, криво сваренной дверью. Обычная будка технического назначения, каких по Москве поставлены многие тысячи. Пройдешь в двух метрах — и не заметишь. Дверь оказалась не заперта. Обшарпанные стены, украшенные рекламным календарем, настолько раскисшим от влаги, что сохранились только кусочки, обильно пропитанные клеем. Рядом диван и шкаф.

Люк, довольно широкий, со спускающимися вниз металлическими скобами, размещался у стены. Сейчас он был открыт, а его крышка — жестяная, с каркасом из бруса — стояла прислоненной к стене.

— Тут у вас что, ведьмарская точка? — подозрительно спросил Сашка.

Фиа приподняла брови, демонстрируя ему неудачность слова:

— Заметь, что для слова «шныры» нет обидного определения! Хотя за сотни лет вполне можно было его придумать. Самовлюбленные типы на летающих лошадках, считающие себя лишенными всего лишь на том основании, что изредка кто-нибудь из них впечатывается в асфальт!

— Прости, — сказал Сашка. — Я не думал, что…

— Точнее не скажешь! — перебила Фиа. — «Я не думал». Ты никогда не думаешь. Извинения принимаются!

Сашка, пораженный внезапным взрывом ее досады, смотрел на Фиа с удивлением.

— Ты вообще ничего не замечаешь вокруг, — продолжала кипеть Фиа. — Сам себя огорчу, сам себе поплачу! Живешь в воображаемом мире, окруженный тем, чего не существует. Не видишь вокруг живых людей, которым ты дорог. Тебе себя так жалко, что на остальных тебе наплевать! Придумываешь какие-то там свои фантазии!

— Я придумываю фантазии? Разве не ты? — растерялся Сашка.

— Я придумываю птиц, бабочек, цветы, монстров и другие вещи! — отрезала Фиа. — Их нет, но когда они появляются, они настоящие! А ты придумываешь то, чего нет вообще. Фигню какую-то. Что кто-то тебя любит, кто-то не любит, кто-то хороший, кто-то плохой. И твоя фигня не оживает, потому что она фигня! Навоза недодали, говорила моя бабушка! — Фиа махнула рукой, показывая, что на этом можно и остановиться. — Тут у нас точка, да, — подтвердила она. — Даже телефон есть проводной. Но сейчас он не работает, проверяла.

— Где телефон? — спросил Сашка, радуясь смене темы.

Фиа кивнула на шкаф. Сашка потянул на себя скрипнувшую дверцу. Кроме пыльного дискового телефона на полках лежали тетрадь, тяжелый арбалет и два топора. Один топор был обычный, из тех, что продают в любом строительном. Другой же представлял собой нечто среднее между томагавком и шестопером. Рукоять металлическая, длинная, и на конце выступ, которым можно колоть.

Топорами Сашка не заинтересовался, а вот арбалет взял в руки надолго. Арбалет был явно уже нерабочий и без долгой подгонки и ремонта к стрельбе не годился, однако интересный. Ручка и ложе явно от духового ружья. Плечи от спортивного лука, усиленные стальными скобами. Взводилась конструкция крюком, о чем говорило и могучее стремя, крепившееся сразу на четырех болтах. На прикладе с одной стороны был выжжен прыгающий тигр с такими клыками, что они поранили бы и самого тигра, вздумай он хотя бы на минутку закрыть пасть.

Сашка держал этот арбалет и почти ощущал руки берсерка, который тридцать лет назад сделал себе такое вот чудо. Договаривался с токарем, что-то подтачивал, подгонял. Пыхтя от избыточной любви, которая еще требовала каких-то действий, даже когда арбалет был уже готов, неумело выжигал тигра. Ввинчивал дополнительную прицельную планку, из-за мешающих креплений размещая ее чуть сбоку, со скосом, как у немецкого пулемета. А потом, возможно, пошел и застрелил из арбалета шныра, вооруженного таким же, наполовину самодельным, с тетивой из тормозного троса шнеппером. А может, и не застрелил. Никто не знает, как сложилась судьба этого берсерка. Погиб ли он, ожирел ли, увлекшись строительством коттеджей на продажу и сохранив от спортивного прошлого лишь пару медалей и крепкие руки, или перешел на дорогие привозные арбалеты, прицельно пускающие болт втрое дальше этого дедушки.

Фиа стояла у двери и с беспокойством глядела в щель. Опять послышался шум мотора. Сашка тоже выглянул и увидел уже знакомый «Лексус». Рядом с пышной женщиной сидела маленькая, казавшаяся совсем нестрашной фигурка с занавешенным лицом.

— Опять Лея! А с ней Чернава! Если нас увидят вместе, то убьют! — прошептала Фиа.

— Давай тогда спускаться!

— Вдвоем не успеем. Я знаю Лею и Чернаву. Если они хоть шорох услышат, то зачистят весь колодец, даже мухи не выживут. Я их дождусь. Скажу, что пришла сюда, чтобы продолжить поиски, а потом спущусь к тебе. Жди меня внизу, хорошо?

Фиа сунула Сашке фонарь и подтолкнула его к люку. Сашка стал торопливо спускаться. Первые скобы он проверял тщательно, но, видя, что они держат, постепенно утратил бдительность. Очередная скоба, на которую он наступил, издала звук сломавшейся деревянной палочки. Сашка вцепился в ту скобу, за которую держался рукой, но вырвал ее своим весом. А в следующий миг, выпустив из рук фонарь, но зачем-то продолжая держать вырванную, уже ненужную ему скобу, он уже летел вниз.

Хрум!

Внезапно его ноги во что-то врезались, послышался чавкающий звук, и Сашка продолжил падение, только уже не прямо вниз, а куда-то вниз и наискось. Под Сашкой что-то громыхало, подскакивало. Руки ощущали мокрое, раскисшее от влаги дерево. После дюжины толчков Сашка осознал, что катится по лестнице с крутыми ступенями. Причем катится, вцепившись в деревянный щит. Потом щит во что-то врезался, застрял, Сашку сбросило с него, и, ободравшись о ступени, он наконец сумел подняться.

Он стоял в кромешной темноте, еще слишком возбужденный падением, чтобы испытывать страх. Фонаря у него больше не было. Сашка пошарил по ступеням, но не нашел его. Сообразив, что фонарь, даже если найдется, наверняка окажется разбитым, Сашка подсветил себе нерпью, используя русалку. Увидел высокие ступени. Потолок был полукруглый, низкий, сочащийся водой.

Сашка стал подниматься, пытаясь определить место, где прежде был щит и где, вероятнее всего, будет ждать его Фиа. Воздух был так влажен, что ему казалось, что и рыба смогла бы дышать здесь жабрами. Магию русалки приходилось экономить, и он уменьшил луч до минимально возможного. Ему чудилось, будто темнота смыкается вокруг, пожирая последние крупицы света.

На уровне щита, который Сашка, врезавшись в него, провалил вниз, начинался тоннель. Сашка терпеливо ждал. Фиа почему-то не спускалась. Сашку начинала преследовать паническая мысль, что он где-то ошибся и свернул не туда. Теперь ему чудилось, что, когда он поднимался, от лестницы несколько раз отходили боковые тоннели.

Решив, что сможет еще вернуться, Сашка пошел по ближайшему тоннелю. Вскоре русалка начала меркнуть. Ее голубоватый свет рассеивался, высасываемый темнотой. Сашка пытался запоминать дорогу, но ходов вокруг было не просто много — он пробирался словно по пчелиным сотам. И тут русалка погасла вообще. Причем как-то резко и вдруг, точно где-то в магическом мире просто дернули рубильник.

Сашка стоял и слушал, как колотится его сердце и капает вода. Сердце и капли будто сговорились, в какой последовательности сердцу стучать, а каплям срываться. Сашка закрыл глаза, открыл их и опять закрыл. Разницы не было никакой. Он даже на всякий случай потрогал пальцами, действительно ли закрыты его веки, потому что не верилось, что темнота может быть настолько полной.

Убеждая себя, что поводов для паники пока нет, Сашка попытался воспользоваться кентавром, чтобы связаться с кем-нибудь из ШНыра. Услышал чей-то смех, ржание пегов, лай Октавия. Это были случайные, хаотичные, но такие родные звуки ШНыра, что Сашка едва не задохнулся от тоски.

— Эй! Я здесь! Слышит меня кто-нибудь?

Никто не отозвался. Лишь громко стучали подковы: из пегасни выводили тяжелого Аскольда.

— Помогите мне! Меня кто-нибудь слышит?! — закричал Сашка, почти втискиваясь в кентавра носом.

Несколько мгновений ожидания — и голос недоубитого Гоши, сопровождаемый звяканьем обрушиваемых в мойку тарелок, недовольно произнес:

— Если у меня на канале не будет хотя бы дух подписчиков, я удалюсь! Мне больно прозябать в безвестности!

— Гоша! — крикнул Сашка. — Гоша! Это ты?

Гоша швырнул в мойку очередную партию тарелок. С посудой он не церемонился.

— Врать не надо! Каких двух? У тебя, не считая меня, подписчиков десять! — отозвался другой голос, и Сашка узнал кухонную Надю.

— Ага. «Пицца_в_каждый_дом», «Ваша_стоматология» и «Ремонт_квартир». Себе возьми таких подписчиков! — плаксиво разрешил Гоша.

Несколько раз окликнув Гошу и Надю, Сашка убедился, что они его не слышат. Решив, что все дело в заглушающих звуках кухни, он опять перевел кентавра в режим поиска, и ржавый голос Кузепыча, показавшийся самым замечательным и добрым голосом на земле, произнес отчетливо и близко:

— Бабка ежика! Это ж не мои ж пассатижи ж!

— Кузепыч, это я, Сашка! Помогите мне! Кузепыч!

Тишина. Позвякивают инструменты. Сашка определил, что Кузепыч возится со своей любимой одноглазой машиной. Он вечно ремонтировал ее, подлечивал — но без особого толка. Машина вела себя как старушка, которой снизили подскочившее давление. Ее можно было подлатать, но нельзя было уже починить. «Ну как, бабушка, тебе лучше?» — «Да не знаю я, доча!» — «Как же ты можешь не знать?» — «Да вот не знаю!»

— Кузепыыч! Кузепыч! Пожалуйста! — сорвался Сашка.

Инструменты позвякивают, Кузепыч сопит — и больше ничего. Окончательно убедившись, что его не слышат, Сашка заставил себя отключить кентавра, пока тот не разрядился окончательно. Если кентавр сядет, он не сумеет воспользоваться им после, если что-то изменится и его смогут услышать. Отключать кентавра Сашке было очень страшно. Хотелось слушать, слушать и слушать. Пусть даже пыхтенье Кузепыча, или цоканье копыт, или звуки столовой — все что угодно. На секунду Сашке показалось, что он уже умер и из загробного мира жадно слушает звуки земли, которым раньше не придавал никакого значения и которые теперь заветны, прекрасны и недосягаемы — будь то даже гудки машин, хлопанье крышки мусоропровода или струнный гул натянутых тросов лифта.

Голова закружилась. Ноги стали ватными. Сашка был вынужден присесть на корточки и упереться ладонями в пол. Он даже крикнул один раз на пробу, но голос был слабым, жалким и сразу потерялся в земной толще. Хотелось, чтобы кто-то там наверху увидел его и этот ужас прекратился бы так, как это бывает во сне, когда, столкнувшись с кошмаром, кричишь, протестуешь — и вдруг твой страх рассеивается, трескается как яичная скорлупа, и тебя выпускают из сна.

Не в силах дольше выносить сосущего подземного мрака, Сашка решил воспользоваться сирином и телепортироваться. Он потянулся к нерпи, но что-то больно кольнуло его в нежную кожу на запястье. Сашка вскрикнул и нащупал в темноте вертящуюся у него на пульсе золотую пчелу. Пчела была очень сердитой и к сирину его не подпускала.

«Предупреждает! — сообразил Сашка. — Нельзя. Застряну в толще».

И тут его вдруг ударила по носу сорвавшаяся со свода тяжелая капля. Он машинально попытался смахнуть ее, и капля вдруг сама собой оказалась у него в ладони. Странная подвижная капля вертелась на месте и распространяла ровное зеленоватое свечение.

Сашка увидел, что это крохотный светлячок. Он почему-то ходил на задних лапках, а в передних держал зеленый фонарик. И еще почему-то был в шапочке! В первую секунду Сашка даже решил, что тронулся умом. Но все же этот светлячок с фонариком и горящий от укуса золотой пчелы пульс были единственным реальным здесь, в кромешной темноте.

— Это Фиа тебя послала? Ну показывай, куда идти! — велел Сашка светлячку, открывая ладонь.

Светлячок заработал крыльями и полетел по коридору, разливая свет. Чудо этого света состояло в том, что секунду или две он сохранялся даже там, где самого светлячка уже не было. Словно по синей мокрой акварели проводили кистью с белилами. Сашка старался не отстать. Они долго петляли, пока тоннель не завершился завалом. Светлячок опустился на пол и полез под ветки, подсвечивая одновременно щитками спинки и фонариком.

— Чтоб я еще раз связался с этой Фиа! — пробормотал Сашка и, опустившись на живот, начал торопливо протискиваться. Удивительно, но он сумел это сделать, даже не ободрав сильно спину.

Оказавшись с другой стороны завала, светлячок отряхнулся, поправил шапочку, а потом вдруг оттолкнулся и полетел. Сашка побежал за ним. Светлячок летел впереди. Изредка его брюшко касалось воды, почти повсюду тонкой пленкой покрывавшей пол, и тогда воду заливал свет, а с крыльев и брюшка, разбрызгиваясь, летели крошечные подсвеченные фонариком капли.

Когда Сашка ощущал, что устает, то останавливался. Светлячок улетал вперед, становясь крошечной точкой, почти искрой. Искра зависала, возвращалась, и вот уже светлячок сердито висел перед ним в воздухе и тряс своим фонариком.

Внезапно Сашка увидел стену, сложенную из крупных камней и преграждающую ему дорогу. Сашка шагнул к стене, но ему бросилась в глаза дважды перечеркнутая стрелка. На языке шныров это означало «Стой! Дальше идти нельзя!». Рядом прочитывался еще один знак, полустертый известковыми подтеками. «Осторожно! Впереди опасность!» — вспомнил Сашка его значение — и тут же увидел обломки глиняных человечков, которых посылала Фиа.

Он стал озираться, отыскивая оттиснутую в стене нерпь. Ага, вот она! Сколько же здесь налипло глины! Прежде чем прикладывать свою нерпь, Сашка порылся в карманах и отыскал несколько скомканных салфеток. Привычкой таскать с собой разный мусор, пока не найдется куда его выбросить, Сашка был обязан Рине. До знакомства с Риной он засовывал мусор во все возможные щели, даже в поручни автобусов, а однажды попытался пропихнуть пальцем бумажку от мороженого в пустотелый столбик ограды, в котором, как оказалось, жили осы, — и поплатился за это.

Сашка одну за другой протирал фигурки, помогая себе длинной щепкой. Глина была влажной и выскребалась легко. Сашка легко узнал сирина, кентавра, русалку… Но что это? Щепка выскочила у него из пальцев. Выждав, пока пальцы перестанут дрожать, Сашка торопливо поднял щепку, заработал ею. Последние куски глины убрал салфеткой. Светлячок взлетел и завис напротив углубления.

Череп со стрелой в зубах насмешливо скалился на Сашку с каменной стены.

Сашка втянул носом воздух. Получается, никакая другая нерпь здесь не подошла бы? Знала ли об этом Фиа? Сашка заспешил. Поднял руку с нерпью и коснулся стены, заставляя фигурки и их оттиски соприкоснуться. Первым вспыхнул кентавр, за ним русалка, сирин и лев. Подошли они не идеально: на каждой нерпи фигурки эти расположены где-то чуть выше, где-то чуть ниже. Но, видимо, идеальное соприкосновение было и необязательным. Первошныровская защита ждала чего-то другого, более значимого для нее.

И дождалась. На Сашкиной нерпи вспыхнул странствующий уникум — череп. Мертвенное сияние черепа устремилось в углубление. Своды тоннеля дрогнули. Из верхних сводов посыпался песок. Сашка попытался оторвать руку, но нерпь словно приросла к стене. Стена тряслась, на глазах покрываясь трещинами. Вначале осыпался один предупреждающий знак, затем другой. Лишь потом Сашка сумел оторвать от нее нерпь.

Череп вспыхнул, оскалившись крупными зубами, и погас.

В этот момент Сашку кто-то окликнул. Он увидел Фиа. Перед лицом Фиа метались две светящиеся бабочки. Еще три бабочки, разливая сияние, носились над ее головой. Локти и колени у Фиа были в глине, но в целом она испачкалась куда меньше Сашки.

Сашка испытал искреннюю радость, увидев здесь Фиа. Радость эта отразилась и на его лице, потому что Фиа благодарно ткнулась лбом ему в плечо и погладила его по руке:

— Прости, что я так долго! Едва смогла оторваться! Чернава, Лиа и еще одна ведьма спустились в Подземье. С ними Дионисий Тигранович! И берсерки. Целая толпа. Тебе срочно надо уходить!

Сашка оглянулся на покрытую трещинами стену.

— Да, но мы даже не посмотрели, что там! — начал он.

— Нет времени! Через несколько минут они будут здесь! — Фиа схватила Сашку за рукав и потащила за собой, выбирая какие-то новые ходы. Спешила. Часто останавливалась и прислушивалась. Сашка только и видел что узкую спину Фиа и две выбеленные магическим светом стены справа и слева.

Бабочки Фиа погасли, и ей пришлось выдумывать новых. На сей раз она не стала представлять крупных бабочек, а наполнила коридор целым потоком мелких — светящихся, разноцветных.

— Красиво! — сказал Сашка.

Фиа хмыкнула:

— Нравится? Ну я рада! Смотри, лестница!

— Та же самая?

— Разве не видишь, что нет? Я не ошиблась: отсюда был другой проход.

Ступеней через двести они уперлись в металлическую дверь, которую после непродолжительной возни удалось одолеть. Дверь эта была чем-то вроде перехода из мира первошныровского в мир тоннелей метрополитена. Временами где-то близко слышался гул. Он заполнял коридор, начинавший мелко дрожать, потом ослабевал, и все звуки исчезали. Фиа показала Сашке, куда идти:

— Здесь до «Новокузнецкой» рукой подать. Только не бодай по дороге поезда. Они тяжелее.

— Почему до «Новокузнецкой»? Разве не до «Китай-города»?

— Здрасьте! А ты не заметил, что мы под рекой прошли? На «Китай-город» сегодня соваться опасно!

— Пойдем со мной! — предложил Сашка.

Фиа грустно улыбнулась. Несколько бабочек из ее свиты погасли.

— Если б я могла! Спасибо тебе огромное! И… прости меня за все! — Фиа легко коснулась Сашкиного затылка и унеслась. Вокруг нее метались уцелевшие светящиеся бабочки.

Сашка был такой грязный, что не представлял, как поднимется в город. Он пошел по тоннелю и по мере того, как возбуждение проходило, все больше убеждался, что сделал глупость, сняв первошныровскую защиту. Слишком уж странно, что у стены оказался тот единственный, чья нерпь могла подойти.