Карта Хаоса

Дмитрий Емец, 2008

Хаос не имеет ни границ, ни очертаний. Он огромен и вечно меняется. Там, где вчера была дорога, сегодня можно ее не искать. Именно туда Генеральный страж света Троил послал специальный отряд златокрылых, чтобы освободить незаконно захваченные эйдосы. Но светлые не смогут вернуться без карты Хаоса. Только она способна указать дорогу назад. А для этого Эссиорху, Дафне и Корнелию нужно найти девушку, которая случайно стала обладательницей этого темного артефакта. Правда, ее ищут не только они. Новая хранительница карты Хаоса – дочь Арея...

Глава 4

Mutatis mutandis^[1]

Убитых им (дядей) на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было двенадцать человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил рядом слово «квит». Когда уже у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив».

М.Ф. Каменская «Воспоминания» (о графе Федоре Толстом)

Ната осторожно отняла ладонь от носа. Против ожидания крови на ладони не наблюдалось — только две небольшие капли. Дверь, которую захлопнул барон мрака, еще дрожала.

— По-моему, Арей тоскует без Мефа, — сказала она.

— Подчеркиваю! С чего ты решила? — деятельно уточнил Чимоданов.

Он сидел на полу и озабоченно ощупывал отшибленное бедро. Будь удар нанесен боевым клинком, он уже истек бы кровью. Чимоданов давно усвоил, что любая рана в ноги зачастую опаснее раны в корпус. Слишком много там проходит крупных кровеносных сосудов.

— Ему некого бить, и он колотит нас утром и вечером, каждый день, — пожаловалась Ната плаксиво.

— Может, всё-таки тренирует?

— Сплошными спаррингами? Один на один, один против двоих, мы все против него?

— А ты какие тренировки хотела?

— Спокойное что-нибудь, с теорией, с записями в тетрадь, — мечтательно сказала Вихрова. — Как называется тот удар, как называется этот… Тесты всякие. Ну там какое спортивное оружие имеет вес до 770 г, клинок длиной до 90 см треугольного сечения и круглую гарду диаметром не более 13,5 см?

— Телескопическая дубинка? — лениво предположил Чимоданов, которому лень было опознавать шпагу.

В любом случае Вихрова куда чаще пользовалась рапирой, утверждая, что от шпаги у нее руки отвисают и становятся длинными, как у обезьяны. И это при том, что разница в весе между рапирой и шпагой всего в двести граммов.

— Разве можно бить девушку по лицу? — продолжала бунтовать Вихрова.

— Он тебя не бил по лицу. Только показал дыру в защите. Показал же, да? — привычно засомневался Мошкин.

В голосе у него ощущалось довольство. Сегодня он дважды достал Арея шестом в схватке один против троих. В первый раз, когда тот слегка подвис, атакуя Чимоданова, а во второй случайно, когда, лихорадочно отступая, наносил шестом предупреждающие сближение тычки.

— Ну да… Тебе хорошо говорить! Знай только держи дистанцию и долби! Это тебе любой дурак скажет, что из двух детсадовцев больнее дерется тот, у кого лопатка длиннее, — пробурчал Чимоданов.

Хотя он и часто поддевал Мошкина, на самом деле же относился к нему дружески. Во всяком случае, настолько, насколько вообще был способен на это чувство. Во многом происходило это потому, что они были абсолютно разные, а умения их и таланты не пересекались.

Единственный универсальный принцип мужской дружбы — дружба, в которой каждый признает главенство другого в чем-то. Один — главный по всему, что имеет руль и тормоза, другой — признанный спортсмен, третий — эрудит, знающий, как звали тещу императора Нерона, четвертый, допустим, дальше других плюет вишневыми косточками.

— А что у него за портрет в кабинете появился? Раньше вроде не было, — неожиданно спросил Чимоданов.

— У Арея? Какой портрет?

— Телка в старинном платье, довольно не уродливая, и рядом девчонка. Девчонка к ней жмется, типа ща нас замочат! — а та ее по башке гладит, — сказал Петруччо.

У него было странное свойство: всякий раз, как он бывал чем-то тронут, он становился нарочито грубым. Защитным цинизмом заглушал всякое ненормированное движение сердца.

— Это дочь и жена Арея, — насмешливо глядя на него, сказала Ната.

Она знала все и всегда, хотя внешне и притворялась рассеянной.

— Которых убил Яраат?

— У него других и не было, — подтвердила Вихрова. — Как ты там сказал? Телка в старинном платье? Ща нас замочат?

Чимоданов прикусил язык и пугливо осмотрелся. Если бы в этот момент со стены сорвалась одна из двух висевших алебард и надвое развалила бы ему голову, он бы счел это вполне закономерным.

Он был не то чтобы осёл. Просто слишком долго маскировался, а когда хотел врубить заднюю передачу, оказалось, что шкура уже приросла. Так и остался вроде умник, но с клочьями ослиной шерсти.

Петруччо мало склонен был копаться в себе. Служба мраку его вполне удовлетворяла. Лишь изредка возникало ощущение, точно он сел не в свой автобус, а когда опомнился, отъехал так далеко, что возвращаться не имело смысла.

Покинув фехтовальный зал, появившийся в подвале резиденции на Большой Дмитровке несколько месяцев назад не без участия пятого измерения, служащие мрака поднялись наверх. Улита прохаживалась по пустой приемной с унылым видом. Заметив их, она подошла к столу и энергично хлопнула печатью по первой из подвернувшихся бумажонок.

— Тоскливенько! Суицидненько! Прямо не апрель, а ноябрь какой-то недоношенный. Кто-нибудь, кроме меня, еще собирается вкалывать или других трудоголиков на складе не нашлось? — поинтересовалась она.

Секретарша русского отдела мрака тренировалась в последнее время нечасто — раза три в неделю. Не то чтобы внаглую отлынивала, но находила постоянные убедительные отговорки. То ей надо было принимать отчеты, то, используя арендованный асфальтовый каток, учить комиссионеров деловой порядочности, то ехать с Мамаем на другой конец Москвы за кожей для пергаментов.

Арей на уловки не покупался.

— Когда у кого-то находится слишком много уважительных причин, это подозрительно. Истинно занятый человек всегда свободен. Хочешь быть смертницей — будь ей, — говорил он.

Улите было всё равно. Она и без того ощущала себя смертницей. В глазах у нее стояла зимняя тоска, а на сердце была осенняя слякоть. Было ли это как-то связано с Эссиорхом, или ее тяготило двойственное и выпивающее душу положение ведьмы, никто не допытывался. Главное, что чувства юмора она не потеряла. Только им и спасалась.

Чимоданов сел за стол и попытался по-хомячьи зарыться в бумажки, однако желания работать у себя не обнаружил. Настроение было нелопатное. Он зевнул до щелчка челюстей и поинтересовался у Улиты, что нового в главной конторе. О чем сплетничают джинны, принимающие под роспись инкассаторские брезентовые сумки с эйдосами?

Улита лениво присела на край стола Петруччо.

— В Канцелярии Тартара все на ушах. Один из мелких крысенышей счел себя обиженным. За очередное тысячелетие службы ему вместо пятидесяти нормальных премиальных эйдосов выдали пятьдесят гнилых! Крысёныш обозлился и решил отомстить. Он выкрал у Лигула нечто важное, к которому имел должностной доступ, и попытался скрыться в человеческом мире.

Глазки у Чимоданова загорелись.

— Что, серьезно? Не врешь? А почему он не телепортировал?

— Телепортировать вместе с этим он не смог, и потому бежал через Хаос. Пропажи хватились сразу, а так как исчез и канцелярист, то концы увязались быстро. Выслали в погоню Черную Дюжину. Настигнуть его удалось только в Верхнем Подземье.

— Убит, конечно? — с относительной уверенностью спросил подошедший Мошкин.

— Покончил с собой, предварительно разбив свой дарх и попытавшись растоптать все эйдосы. Разумеется, Черная Дюжина всё равно их собрала и присвоила, — уточнила Улита.

— Хм… А что он украл, нашли?

— Нет, хотя тело обыскали тщательно. Должно быть, успел избавиться. Подозревают даже, что вор, когда почувствовал погоню, мог разбить это на части и попытаться спрятать по отдельности.

— А совсем уничтожить?

— Невозможно. Самое большее расколоть на две-три части.

В дверь робко заскреблись виноватым котиком. Это шеф-повар, некогда отдавший в залог свой эйдос, привез в фургончике еду. Горячий обед отдувался жаром. Круглый повар тоже отдувался, но уже от беспокойства. В последний раз Улита пригрозила, что если котлеты снова будут холодные, то она собственноручно перекрутит его на фарш. И вот теперь котлеты были точно из недр вулкана. Есть их было невозможно.

— Лучше б не угрожала! — пробормотала Улита.

Пока повар оставался в резиденции, к скользкому разговору благоразумно не возвращались. «Не выноси сора из избы! Самим меньше достанется!» — любил повторять Арей.

Чимоданов питался очень своеобразно. Вначале выедал глаза у яичницы, затем говорил, что вообще-то сыт, а потом съедал все без остатка. Рядом с его тарелкой обычно сидел Зудука и, дожидаясь, пока хозяин отвернется, пытался подсыпать соли или перца. Когда он окончательно надоедал, Петруччо сажал его в кастрюлю, прижимал крышку чем-нибудь тяжелым, и Зудука сердито булькал внутри.

— Надоели вы мне все со своей любовью! Слушать противно, — ближе к концу обеда внезапно взбрехнул Чимоданов.

Улита перестала есть и медленно подняла одну бровь. Насколько она помнила, о любви никто и не заикался.

— Ау, родной! Очнись! Ты похож на болящую старушку, которой всюду мерещатся целующиеся парочки, — сказала она.

Чимоданов ткнул в Мошкина пальцем.

— Это всё он! Он знает! — произнес Петруччо.

Мошкин побагровел. Он и в самом деле не выдержал и заговорил с Петруччо о любви. Просто не с кем больше было. Правда, случилось это еще утром. Хотя до Чимоданова многое доходило, как до жирафа. Бывали случаи, когда он принимался отвечать на вчерашние и даже позавчерашние вопросы.

— Ну хорошо. Вернемся к любви. И что именно вам противно, многоуважаемый? — вежливо спросила Улита.

— Ну что тебе подходит единственный человек в мире и если пропустишь его, фигово будет. Так, что ли? — насмешливо спросил Петруччо, косясь на Мошкина.

— Примерно, — осторожно согласился Евгеша.

Как раз это и было утренней темой.

— Чушь насчет единственного. Если начерно прикинуть, какое там население России? Сто сорок миллионов плюс-минус? Так?

— Так.

— Человек живет в среднем семьдесят лет? Верно?

— Допустим.

— Сто сорок делим на семьдесят. Значит, на год жизни приходится два миллиона голов. Выходит, наших ровесников, семнадцатилетних, худо-бедно два миллиона. Если считать, допустим, от пятнадцати до двадцати лет, с запасом, то и все десять миллионов. Но пусть будет даже два миллиона, шут с вами! Из них девушек половина, то есть миллион. Девятьсот пятьдесят тысяч (опять же с запасом!) отбракуем — ну там обе ноги левые, фигура как у шахматного коня или характер скверный.

— У тебя зато прекрасный! А фигура как у шахматного осла: конем даже и не пахнет! — не выдержала Ната.

Чимоданов не стал спорить. Ему важно было досказать мысль.

— Вот и получается — пятьдесят тысяч единственных и неповторимых. Даже если ты нравишься каждой десятой, то эти пять тысяч твой стратегический запас. Так или не так?

— Нет, дорогуша! Не так. Ты и каждой тысячной не понравишься, да дело даже и не в том! — сахарным голосом сказала Улита.

— А в чем? — озадачился Чимоданов.

— В твоих поисковых запросах, — отрезала ведьма. — Ежу понятно, что чем проще запрос, тем больше вариантов! Я сто раз уже об этом говорила. Если тебе нужен просто брюнет — вариантов миллион. Если же брюнет со стеклянным глазом и деревянной ногой, играющий на рояле и любящий на завтрак волнистых попугайчиков, вариантов оказывается нуль целых фиг десятых. Вот и получается, что такая амеба, как ты, Чимоданов, пару найдет всегда, а девушка с претензиями, не желающая лопать, что дают, не найдет её никогда. Усвоил?

— Меня брюнеты со стеклянным глазом… — горделиво начал Петруччо, однако его взаимоотношения с брюнетами так и остались непроясненными.

Послышался старческий кашель, и в приемной появилась Мамзелькина. Деловито шаркая, она подошла к столу и остановилась, опираясь на зачехленную косу. Маленькие щечки в узелках жилок полыхали.

— Ну! Здоровы будете, хозяева дорогие! — сказала она с особой намекающей интонацией.

Улита сразу вскочила и вернулась с кружкой, в которой плескала медовуха. Это была дань, за которой Аида Плаховна регулярно являлась на Большую Дмитровку.

У Мошкина кусок застрял в горле, когда старушка многозначительно пожелала ему приятного аппетита.

— Хорошо жуй, милок! Радуйся! Я ведь многих жующих видела, по работе-то. Ест себе человек как ни в чем не бывало, зубочисткой ковыряет, ротик салфеткой утирает… А скажи ему, что обедец-то последний, небось передернулся бы, — сказала она жалостливо и погладила Мошкина по голове сухой ручкой.

Нервный Евгеша уронил вилку.

— Обмельчали люди! — продолжала Мамзелькина. — Меня вон и то боятся! А чего меня бояться? Я что, страшная? Вот ты скажи! Страшная я?! — высохший палец ткнул в Вихрову.

Ната поспешно замотала головой.

— Н-нет!

— Вот видишь! Правильно девушка говорит: не страшная! Она-то толк знает! — успокоилась Мамзелькина. — Двести годков назад человек-то как умирал? Придешь за ним, а он письмо пишет. Вдохновенный такой, в белой рубахе, свеча на столе горит. «Ну что, скажешь, родной? Расписался ты что-то. Идем, пора, дуэль у тебя!» Он кивнет и в путь. Глядишь, и часу не прошло, а уж ухлопали молодчика… Или на бранное поле придешь, а там батальон под огнем. Сидят на травке, шутят, покуривают, приказа дожидаются, а вокруг ядра лопаются. И ни в одном ни капли страха. Прямо коса не поднимается!

Мамзелькина отхлебнула медовухи и закашлялась. В узеньких глазах появилась влага.

— А сейчас что? Вот чикну сейчас, к примеру, тебя. По ошибке! Пущай потом премии лишают! — пальчик нацелился в задрожавшего Петруччо. — Ей-ей, чикну! Так ведь орать будешь, пищать, отговариваться! Дела, мол, у тебя, квартира без ремонта, за машину задаток дал.

— Нет у меня машины и квартиры! Вы меня с кем-то пу… пу… пу… — лязгая зубами, выговорил Чимоданов.

Увлекшаяся Мамзелькина его не услышала. Она нашарила косу и нехорошо потрогала брезент. Мутный взгляд скользил по шее Петруччо, будто примериваясь для удара. Чимоданов гибко, как змея, соскользнул со стула и спрятался под стол.

Довольная Мамзелькина задребезжала смешком, как треснутая копилка.

— Ну и дурак! Осел потому что! Живешь, а не знаешь, что смерти нет.

— Как нет?

— А так и нет! Я есть, а смертушки нету. Понял загадку?

Петруччо замычал под столом. Аида Плаховна вздохнула.

— Вылезай! Пошутила я! Пословица у меня такая: с косой не пошутишь, на кладбище не похихикаешь!

Мамзелькина допила медовуху и поставила кружку на стол. Звук от кружки был отчетливый, сухой, точно финальная точка. Она посмотрела на Улиту и, мгновенно переключившись, стала деловитой:

— Арей у себя?

Улита подтвердила, что у себя.

— Как у него настроение?

Ведьма качнула руками, точно чашами весов.

— Неважное.

Аида Плаховна удовлетворенно кивнула. Она больше не притворялась пьяной.

— Сейчас взбодрим! — пообещала она, со звуком старого наждака потирая сухие ладошки.

В приемной мрака запахло хризантемами. Мамзелькина дернула лямку рюкзака и зашаркала к кабинету на стреуголенных старостью ножках. Едва дверь закрылась, Улита, Чимоданов и Ната, переглянувшись, кинулись следом: подслушивать. Не прошло и десяти секунд, как брошенный Ареем метательный нож пробил дерево насквозь. Начальник русского отдела мрака отстаивал свое право на конфиденциальность.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

С соответствующими изменениями (лат.).