Моя психушка: Made in Belarus

Дмитрий Заплешников

Потиху я схожу с ума. Куда-то уплывают мысли. Не стану я нормальным никогда, я не вернусь туда, где все пропитано корыстью. Мне говорят: «возьмись за ум»! Зачем? Я что, в неадеквате? В моей стране так много дум, что не хватает мест в шестой палате…

РЦПЗ

Part III — «ни разу не санаторий»

Республиканский центр психического здоровья занимает большую территорию на улице Долгиновский тракт. Внешняя структура и планировка сильно впечатлили. Можно смело назвать Новости целым районом со своей инфраструктурой между городом и поселком. Он имеет внутренние дворы практически возле каждого отделения, все дороги и тротуары продуманы и связаны между собой, видел только один магазин на территории, говорили, что их около пяти. Было всего несколько тупиковых направлений, и, на мой взгляд, они задумывались как место для отгрузки предметов первой необходимости, например, постельного белья и медицинских расходных материалов, так как в тупиках можно увидеть большие двери, напоминающие ворота гаражей для грузовых машин. Основные проходы просматриваемых мест были хорошо расчищены и убраны от мусора, который встречался только около лавочек и беседок. Мест для посетителей на открытом воздухе более чем достаточно. Урны стояли повсюду. Некоторые отделения огорожены еще одним забором внутри основного и перекрыты сверху колючей проволокой.

Незадолго до «прописки» в РЦПЗ понял, что не могу себе позволить оказаться в ограниченном пространстве, не зная, что приблизительно от него ожидать. Оказалось, никто из знакомых в Новости не попадал, хотя далеко не один находился в психиатрических больницах в разное время. Уже после выписки нашелся не просто приятель, а близкий человек, который из-за своих взглядов по решению справедливого и беспристрастного белорусского суда был некоторое время в Новостях, а позже в Гайтюнишках — психиатрической больнице закрытого типа. Еще больше удивился, когда выяснилось, что он лежал в том же отделении, в которое попал я. Толку от встречи с ним на тот момент не было, разве что приятно пообщались и поделились неизгладимыми впечатлениями.

Все лежавшие в психиатрических больницах в один голос заверяли, что там можно поправить здоровье, мол, хороший режим сна и отдыха, познакомиться с разными людьми, с которыми в дальнейшем можно поддерживать связь, кормят неплохо, а в свободном выходе для лиц на осмотре, то есть призывников, проблем нет, они же не пациенты. Никто из этих людей так же, как и я, намеренно не косил от призыва к срочной службе, но по тем или иным причинам попал в подобные учреждения для обследования. Был только один человек, которого военкомат направлял в психбольницу несколько раз по причине ежегодного изменения списка диагнозов с графой негодности. Он направлялся в дурдом, комиссия проводила оценку и делала вывод о невозможности несения воинской службы, а в следующем году приходила очередная повестка. Однако в военном комиссариате выяснялось, что с предыдущим диагнозом он может подметать тротуары и саперной лопаткой расчищать место под бордюры, хотя, если хочет попытать счастья на очередной профнепригодный диагноз, может лечь на обследование еще раз, для установления годности в текущем году. В большинстве своем люди получали ответ при первом обследовании в психиатрической больнице. В любом случае такая добровольно-принудительная мера не должна быть нормой в цивилизованном обществе. Хотя кого это ебет в процветающей Беларуси последних двадцати лет?

Первый день в санатории показался мне не таким радужным, как его описывали врач и несколько знакомых, лежавших в других учреждениях психиатрии, например, на улицы Бехтерева. Если это и можно было окрестить пансионатом бесплатного государственного содержания, то с большой надписью на железных дверях с тремя замками — строгий режим. Постараюсь быть максимально последовательным.

Приемное отделение. Звонок и железная дверь. Вошел. Вроде как все не так плачевно, ну подумаешь психиатрия. По дороге встретил хорошего белорусско-говорящего парня Ваню, с которым мы и сидели в этом отделении, ожидая неизвестного. Найти приемную непросто, от основной проходной необходимо пройти еще около 100 метров вдоль высокого забора. Медики занимались своими делами, и им не было дела до призывников. Через каждый небольшой промежуток времени к дверям подъезжала скорая без световых и звуковых сигналов. Один раз пациент вышел из машины на своих ногах, еще в нескольких случаях наблюдал, как два человека, одетые в медицинскую форму, заносят кого-то на носилках. Регистратуры и справочной не было, большое фойе наполовину заполняли сваренные между собой арматурой неудобные пластиковые кресла и несколько лавок, а справа находилась стойка с дежурным персоналом. Подойдя к ней, мы даже не успели поздороваться:

— Да, именно оттуда! — бодро и в хорошем настроении ответил я. Радоваться было нечему, об этом мы узнали спустя минут сорок.

— Давайте документы и ожидайте, — ответил еще более раздраженный голос.

Ваня предложил присесть в кресло. Он был неразговорчив, но я вытянул из него некоторую информацию: в Новости попал впервые, хотя до этого был на обследовании от военкомата в областной психиатрической больнице, приписанной к населенному пункту его проживания. Разговаривал на белорусском языке, однако проскальзывали отчетливая трасянка и местечковые слова, так что речь не всегда понималась. Переспрашивать было неудобно, поэтому все, что я от него узнал, — это место работы на заводе, стремление переехать в большой город и то, что волноваться не нужно, дурдом для призывника действительно дело неприхотливое, все здесь легко и просто.

— Рябков! — раздался крик дежурной.

— Гэта, напэўна, мяне, — сказал Ваня и продолжил сидеть, уставившись в телефон.

— Рябков, подойдите! — кричали так, как будто помещение намного больше реального, с явным оттенком недопонимания, почему никто не появляется в зоне видимости.

— Рабкоў. Маё прозвiшча Рабков, — негромко и отчетливо слышно заметил Ваня, встал и направился в сторону медсестры. По выражению лица было заметно, что ей было абсолютно плевать, как правильно произносится фамилия.

Прошло около получаса. Ваня скрылся в неизвестном направлении темного коридора, а мне ужасно хотелось курить. Зашел за железную дверь в надежде попасть на крыльцо, но услышал от сотрудника приемного отделения резкое «нет». Каждый входящий нажимает звонок, ожидает, и, когда оказывается внутри, за ним затворяют дверь на засов. По правилам выйти уже нельзя. Подумал: чего уж там, можно и перебиться пару часов. Вальяжно перекидывая ноги, продолжил наблюдать за постоянно бегающими медиками и скорыми, привозящими пациентов. Большую часть времени в фойе на приемке были только две медсестры. Помимо приезжающих скорых изредка видел врачей, но они не задерживались и проходили мимо, кивая дежурным головой в знак приветствия.

— Заплешников! — не так громко, как при вызове Вани, произнесла медсестра. Я быстро подошел к стойке, ответил на несколько вопросов о данных тела (рост и вес), после чего меня отправили в узкий коридор в первую дверь слева.

Постучался и зашел в ничем не примечательный кабинет. Кроме большого окна с решеткой, пожелтевшей от времени раковины, стенда с папками и стола с раскрытым журналом, там ничего не было. Даже отверстий для карниза. Значит, шторы или жалюзи не предполагались. Кабинет был открыт, однако врач лет тридцати вошел только через несколько минут и отметил, что хорошо, что я зашел, не дождавшись разрешения, потому как многие блуждают по коридору и теряют много времени, не находя нужную дверь. Снаружи действительно было темно от стойки дежурных вдоль прохода и до еле виднеющейся последней двери (может, так и задумано). Ручку для записей в журнал врач достал из наружного кармана и стал спокойно говорить, задавая вполне обычные вопросы:

— Вы нормально себя чувствуете?

— Да. Только голова немного болит, это, скорее всего, от волнения.

— Не было незафиксированных сотрясений мозга? Как часто у вас болит голова от переживаний?

— Я имею в виду, что не выспался, боялся, что опоздаю, поэтому волновался. Нужно было к восьми, успел приехать только в девять. А так нет, не часто болит и общее самочувствие почти всегда нормальное. Сотрясений не было…

Мы говорили около десяти минут. Врач был любезен, вежлив и задавал вопросы в разговорной манере так, чтобы я чувствовал себя комфортно. У него хорошо получалось. Последние вопросы были про алкоголь, курение и наркотики. Я приврал, сказав про негативное отношение к первому и последнему.

С призывниками в РЦПЗ возиться не любят. Причины стали понятны еще при посещении психиатра в военкомате: тесты и анализы сдаются за три-четыре дня, а гуманное социальное государство оплачивает пребывание в психиатрии на 12—14 суток. Это отнимает у врачей и другого персонала дополнительное время: осмотреть, накормить, поменять постельное белье. Кроме того, в окрестностях немало питейных заведений и благоприятных мест, скрытых от глаз прохожих и сотрудников милиции, а имея свободный выход, можно прилично напиться, что нарушает правила пребывания таких учреждений, или занести стеклянную тару в отделение для людей с суицидальными наклонностями. С точки зрения здравого смысла, необходимо было вообще запретить продажу винно-водочной продукции в окрестностях психиатрических больниц, хотя и здесь все понятно: для кармана чиновников и предпринимателей это неплохая прибыль, ведь алкоголь в Беларуси недорогой, и имея даже низкий уровень дохода, без проблем можно найти дешевое крепленое вино, которое небезызвестно окрестили чернилом или бырлом.

После разговора с врачом меня направили в ту самую еле виднеющуюся дверь в конце темного коридора, где снова встретился Ваня. В просторном фойе бродили пациенты, а чуть дальше располагался открытый кабинет, из которого показалась медсестра. Ваня стоял, опираясь поясницей в подоконник на приличном расстоянии и, скорее всего, сразу меня не заметил, все так же, как и в приемном отделении, уставившись в телефон.

— Слышь. Привет. Дай позвонить, а? — раздался голос за спиной. От удивления и небольшого испуга я подскочил, на лбу пробился пот.

— Эээ… привет… — даже не знал, что ответить.

— Нельзя тебе телефон, Петя, тебе же сказали. Нечего тут выпрашивать у призывников, — вовремя и быстро сказала подбежавшая медсестра, которая мелькала из открытой двери. На разговор отреагировал Ваня и подошел к столпотворению, сразу начав интересоваться:

— Добры дзень. А куды нам iсцi? Вы павінны накіраваць, так?

— Что вы говорите? — переспросила медсестра, не понимая вопроса. Сложилось впечатление, что никто из нас не удивлен отсутствию знаний белорусского языка у персонала государственного учреждения.

— Вы нам должны сказать, куда направиться, или кто-то другой? — уточнил я.

— Да, пойдемте, пожалуйста, — ответила медсестра, показывая рукой на открытый кабинет.

Она задавала примерно те же вопросы, что и врач, делая очередные пометки: курите, употребляете алкоголь или наркотики, как себя чувствуете. Примерно через 10—15 минут разговор был завершен, и никто из нас не понял выражения: «в отделении для призывников мест нет, пойдете в 29-е». Сразу почувствовался подвох, еще больше захотелось выйти, выкурить полпачки сигарет за раз и никогда сюда не возвращаться. Тем не менее, бежать было некуда и незачем. При всей постсоветской бюрократии Республики Беларусь все же какие-то рамки, хладнокровие и здравый смысл нужно сохранять. Да и был уверен, что пришел в санаторий, хоть и организационного построения советского типа.