Старик и река Каменка. Рассказы

Дмитрий Киселев

Сборник рассказов о людях, которые любят жену, дом, жизнь. О собаке, которая предана людям. Все рассказы вымышлены, продиктованы сюжетом, но думается, что герои имеют воплощение в реальных людях и животных. Рассказы «Оловянное кольцо» и «Страшный суд», входящие в данный сборник, были ранее опубликованы отдельными книгами.

Глава 3

Весна оказалась затянувшейся. Снег в полях лежал долго, чернел, сжимался и только к началу мая весь и вышел. Лидия Ивановна, окончательно разочаровавшись миром и собой, села за вязание. И вязала до самого лета, стараясь без повода не выходить из дому.

Пётр Петрович погрустнел вначале, но когда деревенские портомойки, ребятня да домашняя птица вновь вернулись на реку, повеселел. Стал чаще приходить к изгороди и по привычке вскинув над бровями руку, любовался рекой.

Так и теперь. Он стоял на излюбленном месте и вглядывался в переливающуюся серебром поверхность реки. Ровно до тех пор, пока за плотной стеной кустарника не послышались мужицкие голоса.

— Кузьмич, а ты уверен, что знаешь дорогу к этой деревне? — спросил, кряхтя, рыжеволосый худенький паренёк, чуть присев от усталости под весом тяжёлого бревна.

— Ты что же это, Васька, в Кузьмиче вздумал сомневаться! — попрекнул юношу жилистый Игнат, которому из-за высокого роста приходилось, подстраиваясь под остальных мужиков, напряжённо сгибать спину и коленки.

— Так он не сомневается. Васька Кузьмича запутать хочет, чтобы улучить минутку-другую на отдых. Мне сзади хорошо видно, как у него ноги заплетаются. Того гляди, упадёт, — сказал, посмеиваясь, такой же худой, как Васька, седобородый Прохор.

— Я вам говорил, что ему эта работа в тягость будет! — проревел басом плотный мужик с широким лицом и толстым носом, нёсший бревно последним.

— Ничего не в тягость! — воскликнул Васька, выпрямив спину. — Сапоги мозоль натёрли, вот и плетусь.

— Будет вам, — отрезал старый, но ещё крепкий телом Кузьмич, идущий первым. — Пришли уже.

Пятеро мужиков, неся на плечах тёсаное бревно, а в руках верёвки и лопаты, вышли на полянку перед домом Петра Петровича. Остановились.

— Слушай мою команду! — крикнул Кузьмич. — И-и-и! Раз!

Увесистое бревно, ударившись о землю, отскочило и, ударившись о неё, вновь замерло, точно всегда тут и лежало. Мужики поскидывали на траву верёвки, лопаты и стали распрямляться.

— Ух, какое тяжёлое, — проскулил Васька, поглаживая плечо.

— Ничего, — протянул басом мужик с широким лицом.

Старый Кузьмич, отодвинув одной рукой бороду, а другую сунув глубоко за пазуху, вынул надвое сложенные бумаги. Смочил слюной грязные пальцы, перелистнул страницу и, подняв глаза на дом, увидел торчащую над изгородью голову Петра Петровича, который с вниманием смотрел на мужиков.

— Здравствуй, мил человек, — поздоровался Кузьмич с Петром Петровичем. И поздоровались мужики.

— Здравствуйте, — ответил на приветствие старик.

— Скажи, земляк, — спросил Кузьмич. — это, случаем, не дом Зарубиных?

— Так есть. Я Зарубин. Мы здесь с женой живём.

— Слыхал, небось, что в деревню электричество тянут, — продолжил Кузьмич.

— Слыхал, как не слыхать. Вся деревня гудит.

— Кузьмич, где копать-то будем? — вмешался в разговор Игнат.

— Ну-у, давай вот здесь, что ли. В метре от изгороди, — показал Кузьмич и, отойдя в сторону, принялся руководить процессом вкапывания опоры.

Пётр Петрович, не вмешиваясь, с интересом смотрел на происходящее из-за изгороди. Он видел в щель меж жердями, как быстро долговязый малый в одиночку выкопал узкую яму глубиной более метра. Как мужики поднесли бревно к краю и, потянув за верёвки, привязанные сверху, установили его в землю. Как рыжеволосый паренёк, ловко забравшись по гладкому столбу, отвязал верёвки.

Монтёры, работая слаженно и быстро, уже к середине лета установили все опоры в деревне и натянули провода. Когда же начали подключать дома, старик не возражал. Он вроде как и не нуждался в электричестве, но и не отказывался. «Пущай будет». А вот жена его ни в какую не соглашалась, открещивалась. И даже соседка Марфа, сколько не пыталась, но переубедить подругу так и не смогла. «Лида что ты кобенишься, — говорила она ей. — Неужто впотьмах свой век доживать собираешься!» Но Лидия Ивановна, точно не слыша никого, всё одно талдычила: «Не хочу я на старости лет ко свету лететь да от огня сгореть». Так и остались Зарубины жить, как жили.

А в деревне до конца лета только и разговоров было, что об электричестве. Старики охали да ахали. Девки песни на всю округу горланили, а парни танцы вытанцовывали, кто лучше. Говорили даже, что у Авдотьи в аккурат корова двух телят отелила. Брехня, конечно, но всем хотелось в это поверить.

Установилась осень. Опустели улицы. Перестали лаять на дворах собаки. Тяжёлая армада бурых, точно перемазанных сажей туч, бурлящих в низком небе от горизонта до горизонта, угрожающе повисала над мокрыми крышами деревенских домов. У изгороди в сумерках, сопротивляясь порывам встречного ветра, обдирающего с веток пожелтевшие листья, стоял старик. Его печальное и осунувшееся лицо, будто окаменев, было неподвижным.

— Не по душе мне такая осень, — сказал огорчённо Пётр Петрович, войдя в дом и стянув с головы сырую от мороси шапку-ушанку. — Не по сердцу.

Лидия Ивановна, седевшая тихонько у печи, промолчала и, даже не взглянув на старика, продолжила при тусклом свете масляной лампы штопать прохудившиеся носки. Пётр Петрович смиренно выдохнул, сморщил лицо и, отвернувшись к окну, стал в полном безмолвии дожидаться ночи. А после и зимы.