Фобос

Дмитрий Македонов (2025)

Илья Бродский, молодой омский полицейский, мучается воспоминаниями об ужасных событиях, произошедших с ним в последней командировке. Он пытается заглушить страх алкоголем, но тем самым рискует потерять любимую женщину, которая уже перестала выходить с ним на связь. Начальник Ильи в попытке спасти перспективного сотрудника направляет его в командировку на юг. Но вскоре по прибытии в пустынный туристический городок Илья узнаёт, что на берегу моря были найдены трупы мужчины и женщины, на лицах которых застыли маски ужаса. Местные полицейские хотят списать все на передозировку наркотиками, однако включившийся в расследование омский полицейский считает, что дело гораздо сложнее, чем кажется. Идиллический туристический городок скрывает много тайн, и чтобы разгадать их, Илья Бродский пойдет навстречу своим страхам.

Глава 1

Когда страх выползает из снов

За темнотой был шумный прибой и далёкий ропот чаек. В темноте чувствовался запах бурлящего солёного моря. Она поняла, что спит. Никогда раньше у неё не было столь удивительного и чёрного, словно занавесь, сна. Она смотрела в темноту и знала, что может в любой миг проснуться, стоит только ей открыть глаза. Но просыпаться не хотелось. В темноте был не только шум моря и солёный бриз, но и нарастающий с каждым вздохом страх. Надвигался кошмар, и почему-то ей казалось, что кошмар она увидит не во сне, а наяву. Но что бы такого она могла увидеть, открой она глаза? Вообще-то, говорил разум, ничего ужасного. Она была не одна. Она всё ещё чувствовала шершавую щеку, что лежала на её бархатной ладони. Рядом с ней лежал и тихо спал муж. Открой она глаза, то увидела бы трепыхающуюся ткань палатки, в которой они лежали. Увидела бы бледный диск луны, просвечивающий синюю ткань. Повсюду тишь да гладь. Место, которое она нашла специально для их последней совместной ночи. Но даже после всех доводов глаза открывать не хотелось. Страх уже настолько сильно щекотал сердце, что оно, недовольное, в панике начало биться. Так не пойдёт. Нужно открыть глаза и страх уйдёт.

Она пошевелила рукой, той, что лежала под его головой. Пошевелила второй — тоже всё в порядке. Значит никакого сонного паралича, коего она сильно боялась ещё с детства. Мозг сразу выдавил из памяти чудовищный образ, который она увидела в окне своей детской. Образ, увиденный ею на обложке отцовской книги и впечатавшийся ей в мозг на всю жизнь. Гигантская, занимающая пол неба фигура с длинными изорванными крыльями, щупальца вместо подбородка и длинные когти на мерзких, оплетённых водорослями руках. Позднее она узнает, что за чудище привиделось ей в лунном свете, и поймёт, что это всего лишь сказки психически больного депрессивного расиста из Провиденса, но воспоминание о той жуткой ночи так никогда и не забылось и вот, всплыло и сейчас.

Была не была — нельзя потакать детским страхам в тридцать два года. Нужно просто открыть глаза. И она открыла их. Разум её не обманул. Вот муж, лежащий перед ней и улыбающийся приятному сну. Вот купол палатки, хоть и маленькой, но столь уютной. Вот и диск луны, пробивавшийся сквозь плотную ткань. Разум не ошибся, но сердцу это не помогло. Страх никуда не делся. Он стал ещё сильнее.

Вдруг ей показалось, будто море шумит сильнее, чем мгновение назад. Вдруг ей почудилось, что под покровом луны и прибрежного гула к ним навстречу идёт убийца. В его руках нож или пистолет. Это не могло быть правдой. У них с мужем были враги, но неужели готовые пойти на такое? Но вдруг это просто маньяк, который выследил их по дороге? Конечно, это быть реальностью, ведь по пути сюда они с супругом ни от кого не скрывались и их могли выследить.

Боже, что за глупые мысли! — закричал разум. Тем более, она знала, что там, рядом с берегом, её охраняет «ангел-хранитель».

Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, как советовали делать ей психолог, но и это не помогло. Вот-вот, и нагрянет паника. Тяжело дыша, она коснулась мужа, но не успела его растормошить. Не успела, потому что её остановил тяжелый, нарастающий из самых далёких глубин моря гул. Он ужасал и очаровывал, притягивал к себе. Она не верила, что слышит его, но то было фактом — тем более, ничего не могло повредить её психике. После вечернего тяжелого разговора они с мужем выпили по бокалу вина и не более того, наркотой тем более не баловались, так что и галлюцинаций быть не могло. Но что это такое гудело там — за непроглядной тканью?

Тут она подумала, что у страха глаза велики. Она расстегнёт молнию и увидит далёкий пароход, только и всего. Не потребуется будить мужа, который мог рассердиться за её глупый каприз. Тем более, такое уже бывало раньше.

Убедив себя, что её испуг не имеет никакой причины, она села у входа в палатку и коснулась язычка молнии. Просто не обращать внимание на страх и посмотреть на море — только и всего. Тогда страх точно уйдёт. Не может быть иначе. А если она что-то там и увидит, то сразу проснётся и поймёт, что это был кошмар. Всего-навсего кошмар, приснившийся на незнакомом месте посреди холодного берега Чёрного моря.

Резким движением она расстегнула молнию.

Но то, что она увидела под лунным светом, не успокоило её, не заставило проснуться. Нечто с равнодушными алыми глазами смотрело на неё. Нечто, исходящее из далеких глубин моря, гудело и роптало. Нечто, было оно — ужас из снов.

Она не могла поверить своим глазам и, часто дыша, пыталась закричать, но не могла. Горло сковал непередаваемый, всеобъемлющий ужас. Вдруг, гигантское чудовище, оказавшееся так близко к берегу, приподнялось, ушло в темноту, разбрызгивая пенные волны. Оно ушло, а через секунду раздался страшный громовой раскат, а за ним расколотое небо осветила молния. На фоне вспышки возник его образ — крылья чудовища раскрылись, а затем раздался новый оглушающий звук…

Она не успела понять природу этого звука. Девушка рухнула в палатку почти на то же самое место, где лежала раньше. Её застывшее в ужасной гримасе лицо оказалось перед лицом мужа, который так и сопел себе под нос и легонько улыбался. Девушка не успела понять, что новым звуком, заполонившим её голову, был последний удар её слабого сердца.

Глава 2

Мандраж

Он сидел и смотрел на свою руку. Из головы пропали все мысли, оставив место лишь воспоминанью. Кисть его дрожала, стучали зубы, а в памяти всплывали новые и новые эпизоды из недавнего прошлого. Растерзанные трупы, безумные взгляды, нож, вонзившийся в его спину, смех, крики, выстрелы и вдруг…

— Эй, мужик! — послышалось издалека. — Мужик!

Илья Бродский спрятал руку, посмотрел перед собой. Молодой патлатый бармен стоял перед ним и держал в руке две бутылки. Виски и водка. И зачем он их притащил?..

— Тебе, наверное, уже не наливать? — оказывается, Илья успел сделать заказ. Нет, ему нельзя пить. Он сжал подбородок, и тремор остановился.

— Ты прав, лучше не надо. — Илья засунул руки в карманы пиджака — их всё ещё потряхивало.

— Ну ладно. Странный ты, мужик.

Илья поднял голову и вопросительно уставился на бармена. Обычно так смотрят люди, которые услышали про себя оскорбительную шутку. В глазах пылает огонь и одновременно надежда на извинение со стороны обидчика. Извинение, которое прикроет вскрытую правду.

— Как ты меня назвал? — спросил Илья, чуть повысив голос. Этого хватило, чтобы бармен потупился и посмотрел по сторонам, то ли не желая, чтобы их сцену кто-либо увидел, либо выискивая охрану.

— Я без претензии. — добавил Илья, хоть по его взгляду, прямому и вызывающему, этого нельзя было сказать.

— Ну «мужик». А чё?

— Как думаешь, сколько мне лет?

— Не знаю. Тридцать… пять?

Илья поднял бровь. Кисти прекратили дрожать, будто пытаясь соответствовать реальному возрасту Ильи. Такую цифру, громкую, как приговор, ему озвучили впервые.

— Мне двадцать шесть. — и даже голос его стал посвежее.

Бармен тоже удивился, снова забегали его глаза, на бледной коже запылал румянец.

— Ты прости, если что. И… у меня… другие клиенты, если ты не против.

— Ага. — «плесни-ка мне вискаря» — ещё хотел добавить Илья да передумал.

Сконфуженный бармен ушел, а Илья вдруг задумался, действительно ли он похож на того, чья «официальная» молодость подходит к концу. Ему правда было двадцать шесть, или ещё точнее, двадцать шесть с половиной. Он не был красавцем и всегда понимал это. Ещё с раннего детства у него были рытвины на обеих щеках, которые всегда накидывали ему пару лет от реального возраста. Но за последний год на его тощем лице появились новые черты. Он наклонил голову и увидел себя на идеально чистой стойке пара. Его шевелюра стала несколько больше и потрёпаннее. Русые волосы уже давненько не стрижены — повода не было. На щеках, закрывая рытвины, появился изрядный слой жесткой и такой же русой щетины. Тоже не было повода брить. Ещё сильнее изменились его глаза — покрытые красной сеточкой капилляров, они выглядели смертельно уставшими. Мешки под глазами выдавали его бессонные и подчас пьяные ночи. Поэтому нечего было удивляться десяти годам, что ему накинул бармен. К тому же, Илья из принципа всегда носил, что на работу, что на выход, хорошо на нём сидевшие костюмы, которые в последнее время он совершенно не гладил и всё по той же причине — не было повода.

Но совсем недавно этот повод был. Год назад или хотя бы полгода назад никто не дал бы ему этих тридцати пяти. Накинули бы максимум два-три года из-за костюма и рытвин. Именно год назад случилось то, что заставляет его руки до сих пор дрожать и… и о чём он не любит вспоминать. А ещё пять месяцев спустя случилось нечто, что отняло у него повод гладить одежду и постоянно бриться. Всё из-за женщины, конечно. Илью утешало лишь то, что она не бросила его, нет. Но уж лучше бы они расстались чем та идиотская, патовая ситуация, которая не может завершиться вот уже пять с лишним месяцев, и которая не даёт ему покоя по ночам. Марина, так её звали, отвлекала его своей нежной заботой от ужасов прошлого и благодаря светлым мыслям о ней он мог спокойно спать. Но не теперь. Теперь всё иначе. И чтобы забыться, он снова пришел сюда, в этот бар, напиться и забыться до утра. Дома он всё ещё опасался выпивать, считая это одним из признаков алкоголизма, но всё чаще начинал отходить от этой заповеди, ведь здесь, в кругу весёлых, превосходно одетых и дорого пахнущих людей он оказывался лишним человеком, который не походил уже на молодого. Он казался тем самым мужиком, который приходит в клубы, покупает себе выпивку, садиться в дальний угол и наблюдает за весёлой молодостью, которую уже никогда не вернёт. Который будет жалеть, что никогда раньше не был так весел и так беззаботен.

Жуткие мысли всё бегали в его голове и сводились к одной единственной идее, способной завершить круговорот тяжелых дум. Выпить. Он должен выпить.

Вдруг до поры тихая музыка взревела. Позади Ильи, на танцполе, раздались восторженные крики. Зал в моменте потемнел. Вдоль потолка включились неоновые лампы. Долговязый клубный вечер подошел к концу. Начиналась зажигательная ночь, в которой Илье не было места. Он встал, поднял воротник пиджака и побрёл вдоль стены к выходу. Так он и ушел. Никто не заметил его отсутствия так же, как никто не замечает упавшего с зелёной ветки желтого листа.

Илья вышел на улицу и закурил. Год назад единственной его сигаретой была та, что он попробовал на злополучной командировке, но очередные порции стресса довели его до второй, а затем до третьей, четвёртой сигареты. Так он и пристрастился к ним. Они не успокаивали, но позволяли мыслям отвлечься хоть на короткий миг. Клуб находился в ложбине, рядом с широким проспектом и потому напоминал кроличью нору. Наверху, по дороге рассекали на страшных скоростях машины. Стоял октябрь, но было по-ноябрьски холодно. Однако, устойчивого к холоду Илью это не пугало. Он, наоборот, терпеть не мог излишнего тепла, которое расслабляло голову, мышцы и нервы. Илья был и оставался фанатом закалки в чём неустанно благодарил отца — важного человека из полиции, который, несмотря на свой полковничий чин так и не отрёкся от диссидентского либерализма. Он, Владимир Бродский, то и дело ругал власть, но скорее по привычке, чем по искреннему пожеланию души.

Давненько он к нему не заглядывал. Отец жил недалеко отсюда, но в пол-одиннадцатого точно спал — биологические часы, натренированные за годы службы его не подводили. Ровно через восемь часов отец проснётся, включит телек, который Илья уже лет пять не смотрел, и будет потягивать любимый «Винстон», дым от которого Илья не мог терпеть до сих пор, и будет снова искать повод поругать неуклюжих большемордых чиновников.

Нельзя забыть о нём. Завтра же он поедет к отцу. Илья начал подъём вверх к дороге. Сигарета обожгла пальцы. Илья цокнул и кинул окурок на мокрый асфальт. Он вышел на дорогу. Мимо него тут же промчались машины. Взревели их двигатели, и они тут же пропали в глубине улицы. Илья знал таких гонщиков. Многократно видел таких смятых, как упаковки из-под сникерса, любителей адреналина и презирал их. Лучше уж кататься в автобусе, чем среди подобных суицидников.

Автобусов уже не было, но он мог заказать такси. Илья и этого не хотел. Выйдя на четырёхполосную улицу имени батюшки Ленина, Бродский решил повернуть к знакомой улочке, дорогу по которой протоптал ещё полтора года назад. «Не зарастёт народная тропа…» — лучшая цитата для описания этого пути.

Путь к ней — той, которую он любил странною волнующей любовью. К той, у которой был и муж и сын. Муж, который не любил её. И сын, который не знал, что такое — любить.

Илья шел, думая о ней, о Марине. Пусть он почти на пятнадцать лет её моложе, он обожал её. Обожал за то, что она была очень похожа на ту женщину, с которой Илья хотел, но не мог быть. Та, что волновала его сны многие годы. Та, что исчезла много лет назад, впервые, когда Илья признался в своих чувствах.

Вдруг, увидев незнакомый торговый центр, он понял, что прошел нужный поворот. Оглянувшись, он увидел здание с часами на фасаде. Была уже полночь, но Марина не спит. Илья это точно знал. Он вернулся к нужной, тёмной улице без фонарей и шагнул в темноту.

Её окно он найдёт через два проулка. В первом из них он увидел светящуюся красно-белую вывеску знакомого круглосуточного магазина с дешёвым спиртным. Он почти слышал его зов. Улавливал его частоту. Илья остановился, пригляделся к вывеске. Прошел мимо. Не сегодня. Точно не сегодня. Вон там, внутри старого кирпичного здания, нужный переулок с аркой. Он зайдёт в него, и зов утихнет. Если повезёт, он увидит её в окне, вспомнит о её теплой постели в январские морозы и вернётся домой. И постарается держаться подальше от алкомаркетов.

Он зашел в проулок, пробитый в доме старинной постройки, и чуть ли не бегом его преодолел. На всю жизнь он запомнил, как заходил сюда впервые — с ней, после третьего свидания. Она понравилась ему ещё задолго до знакомства. Он увидел её в участке, когда она заполняла какие-то бумажки по мелочной судебной тяжбе. Он увидел её и понял, что никогда ещё не видел женщину настолько похожую на…

Илья остановился, не доходя пары метров до внутреннего двора и зажмурился. В его голове рылись мучительные мысли о женщине, о которой ему нельзя думать. Главная запретная тема его жизни. Илья помял виски и проморгался.

Подняв голову, он сразу увидел её окно. Словно гонимый из отчего дома сын, мечтающий о возвращении в родные комнаты, Илья скрылся за мусорным баком и посмотрел на знакомое длинное окно на четвёртом этаже. В их последнее свидание они договорились, что она будет стоять у окна, если подвернётся случай встретиться. Но сейчас там никого не было. Только знакомый белый свет и белый потолок. Словно в морге. Скорее всего, она, её муж и сын сидели втроём у стола в глубине кухни и молча ужинали. Илья знал, что молча. Она сама об этом говорила. Вот если б она могла обратиться к нему за помощью, если б он мог применить все свои ресурсы…, то подобной стоянки у мусорного бака никогда не было бы. Но Илья опустил взгляд и пошел обратно. Она никогда не позволит помочь ей. А он никогда не предложит помощь. Гордыня? Конечно. Но как её преодолеть? Вот в чём вопрос. Словно гонимый из отчего дома сын, Илья уходил всё дальше от родного окна.

Он вернулся в своё маленькое жилище ближе к трём часам ночи. В его квартире-студии на девятом этаже было холодно, но не по вине коммунальщиков. Илья любил холод и частенько открывал балкон на проветривание. Пройдя по длинной прямоугольной квартирке, Илья закрыл дверь балкона. Он откинул заправленное одеяло, но остановился, похлопал по карману, где обнаружил сигарету и вернулся к балкону.

Он курил, смотря на другие двадцатиэтажные новостройки. Его дом находился в ложбине, поэтому его девятый этаж был примерно на уровне пятнадцатого этажа соседнего здания. Странное ощущение безопасности рождалось, когда Илья поднимал голову к верхушкам других домов, и благодарил их за то, что по утру они скрывают своими хрупкими телами убийственные лучи восходящего солнца. Когда он жил в общежитии лучи будили его ровно в семь утра, когда солнце только-только поднималось из-под другой общаги.

Золотые всё-таки были деньки…

Он кинул сигарету в окно и вернулся к длинному дивану-книжке. Левая его часть, ближе к телевизору, кланялась к полу и спать на ней было невозможно. Поэтому, как обычно, Илья прижался к стене, приложив в прохладным обоям лоб. Как делал это когда-то в детстве. И даже сейчас, в полудрёме, он будто бы ощутил на затылке дыхание, заставившее его сердце колотиться раза в три чаще, когда он был двенадцатилетним мальчиком. Дыхание его единственной настоящей, но недоступной во всех линиях его судьбы любви. Любви, часть которой он искал в той, что на другом краю города молча ужинала в компании равнодушной семьи.

Он вспомнил тёплое дыхание своей двоюродной сестры.

Илья улыбнулся и мгновенно уснул.

Глава 3

Свидетель

Снова выходной и снова дождь. Костя смотрел на небо и думал, как же было хорошо ещё месяц назад, когда казалось, что лето не ушло и наверняка ещё долго не уйдёт и, как всегда, останется на осень, съест октябрь и откусит чуть от ноября. Но этого не произошло. Шли последние октябрьские выходные, которые намеривались стать такими же холодными, как и остальные четыре свободных дня. Костя знал, что никого из его друзей не отпустят родители, но всё равно решил им позвонить. Он сидел у себя в маленькой комнате на первом этаже двухэтажного дома и смотрел в окно. Слушал гудки. Затем прослушал гудки на другой линии, где ему также не ответили. Стало слишком грустно.

Но он уже давно любил гулять один. Такая погода навивала приятную грусть, тоску, которую десятилетний мальчик ещё слабо понимал. Для него эта погода казалась ширмой, скрывающую загадку, от неё разило тайной. Именно за такой тайной он последует и сегодня. Костя оделся, выбежал в коридор, где накинул куртку, натянул ботинки, открыл было дверь, но вернулся, вспомнив о своём обязательстве.

— Мам!

— Оу! — послышалось в глубине дома.

— Я погулять!

— Тепло оделся?!

— Да!

— Ну иди! Если обманул, прокляну! — конечно, это была шутка, Костя её понял, но против указаний матери он идти не собирался, а потому ещё прихватил лежащие на обувнице синие перчатки.

Мама привыкла к его неожиданным уходам и не волновалась о них — у сына был телефон, да и что могло случиться в это время года в городке, в котором уже не было ни единого незнакомого лица?

Костя вышел из дома и направился прямо к видневшейся на конце улице лесной опушке. Там он снова найдёт старый бункер, где они с друзьями часто проводили время и снова будет глядеть на берег и на сталкивающиеся с каменистым берегом беспокойные волны.

Он прошел свою родную улицу, на которой провёл всю жизнь и на которой знал каждую кочку. Затем прошелся вниз, мимо домов, плавно поворачивавших левее, к холму, но Костя пошел направо, к переулкам, что вели к лесу. Ощущая сладкий запах дождя и слушая тишину, Костя приблизился к дубовой рощице.

Тропинка виляла между деревьями. Костя шел по ней и вспоминал, как на этой же тропинке когда-то давно воображал себе, что он доблестный рыцарь, идущий здесь навстречу врагам. У него даже меч был, пусть и деревянный. Сейчас не было того меча, но он, наверное, попросит у отца сделать ещё один. Пиная камешки, Костя ещё вспомнил, что хотел достать запылённый мешок со своими солдатиками, и понял, как хочет снова построить их и пустить в бой. Он снова подумывал повторить сюжет, когда из всех его десятков солдатиков выживет только один. Он думал об этом, не замечая, как шаг за шагом поднимался в горку. Не замечая впереди подлого камня, который сидел в земле не прочно, на который они друзьями постоянно ступали и даже не замечали его.

Парень поднимался на всё более отвесный подъём. Он начал помогать себе руками, потому как земля оказалась близко к его телу. И вот, он оказался почти на вершине подъёма, как вдруг нога ступила на камень, который он всегда считал надёжным. Камень выпрыгнул из своего гнезда, нога канула в пустоту, Костя ощутил свободное падание, закричал, но успел схватиться за ветку дуба и снова встать на ноги. Вниз побежали камни — они бряцали, ругаясь по поводу их нарушенного спокойствия. Костя посмотрел им вслед и ощутил подступившую к ладони боль. Он встал на ноги и глянул на неё. Ободрана в паре мест и жжется. Наверное, нужно домой. Но Костя посмотрел на вершину холма и вспомнил слова отца, что иногда боль нужно терпеть. Наверняка, отец не имел в виду именно такой случай, но Костя сжал зубы и пошел вперед.

До вершины холма он уже добрался без проблем.

Впереди, за неплотным строем деревьев, виднелась полоска моря, вид которого, словно горб, портил серый, поросший мхом бункер. На самом деле не бункер, а всего-то береговой ДОТ, но для Кости и его товарищей это был самый настоящий бункер. Наверное, такой же, в каком помер Гитлер.

Вход в бункер был замурован когда-то очень давно, но от кладки кирпича, загораживавшей проход, осталась только груда обломков. Костя перешагнул через неё и ступил в тёмный коридор. Зная это место уже много лет, Костя уверенным шагом направился к повороту в основное помещение ДОТа. Шаги его гулко отражались от стен. Пахло сыростью и чем-то ещё. Противным и едким. Костя привык к этим странным запахам и потому даже не поморщился. Он свернул по коридору направо и оказался в сплющенном, полукруглом помещении с амбразурой.

По полу разбросаны какие-то тряпки, куски кирпича, штукатурки. Костя прошелся вдоль стены, смотря себе под ноги, потом остановился спиной к амбразуре. Засквозило. По затылку побежал холодный ветерок. Ладони, спрятанные в карманах, начали замерзать. Скоро ему придётся повернуть обратно, домой. Чтобы ненадолго отсрочить это, Костя вытащил шерстяные перчатки. Сначала натянул одну, взялся за вторую, но надеть её не успел. Он обернулся лицом к берегу и глянул на пляж, который так часто казался ему полем боя, который он видел в каком-то фильме, где на берег высаживались солдаты. Но на сей раз ему было не до фантазий.

На песчаном берегу стояла синяя палатка, а перед ней фигура в чёрном. Человек стоял лицом к морю и держал руки на затылке. Затем он развернулся, упал перед палаткой и взвыл, подняв голову. Костя не мог свести со сцены взгляда и не понимал, что эта сцена значит. Человек встал, походил взад-вперёд, словно не понимая, где находится. Вдруг остановился и повернул голову прямо в сторону бункера. Костя вздохнул и раскрыл глаза. Ладони его ослабли, выронив перчатку. Он так и стоял, не сводя с чёрной фигуры взгляда. Парень не знал, видно ли его, но в голове сразу начали всплывать фрагменты их прогулок с друзьями. Как-то раз он был примерно на том же месте, что и этот человек, был там и без труда видел синюю куртку своего друга в амбразуре. В такой же синей куртке он был и сейчас. Вдруг, доселе неподвижный человек, побежал прямо к бункеру. Костя ничего больше не видел. Позабыв обо всём на свете, он пулей выскочил в коридор ДОТа.

Впереди были свет и свобода. Он выбежит и направится в любую сторону, в которую захочет и его никто не найдёт. Вот, он уже чувствует прохладный свежий воздух, он уже выбегает из бетонной кишки, как вдруг чувствует, что его нога сталкивается с чем-то непреодолимым.

Костя упал на каменистую тропинку и перевернулся. Над ним нависала фигура в чёрном капюшоне и чёрной медицинской маске. Человек наклонился, и Костя увидел его прищуренные наглые глаза.

— Пойдём-ка со мной, парень. Мы должны поговорить.

Как этот человек успел пробежать такое расстояние? Как он сумел забраться на вершину горы?

Всё просто — он суперзлодей. Как супермен, только наоборот. Костя, раскрыв глаза, часто дыша, набрал воздуха, чтобы закричать, но резкий удар по голове обрубил его связь с миром.

Глава 4

Герой

Я долго думал с чего начать рассуждения, но понял, что у меня нет подходящих слов, чтобы сразу, быстро и точно прийти к полному понимаю произошедшего. Не думаю, что имеет смысл говорить обо мне, о никчёмном идиоте, который не смог просчитать риски, о дураке, попавшему в просак. История эта долгая и бессмысленная. Сейчас, в редкие минуты, когда солнце проникает сквозь заколоченное окно моей конуры, я хочу думать лишь о приятных сюжетах моей недолгой жизни. А сейчас можно с уверенностью сказать, что жизнь долго не продлиться и закончится, когда мне и тридцати не исполнится.

Что я отношу к светлым моментам жизни? Вопрос на самом деле простой. Первое — мой брат. Второе — моя бывшая. Да, пусть мы и разошлись с ней, я, чёрт возьми, обожаю её. Обожаю, потому что она всё-таки превзошла себя. Стала лучше, чем была со мною. Можно даже сказать, что я ею горжусь. Но самым важным человеком в моей жизни был и остаётся мой брат. О нём-то я и хочу порассуждать. Раз уж появилась возможность, опять-таки благодаря ему записать все мои мысли.

Уверен, они, эти слова, станут в конце концов моим некрологом.

Который, я уверен, прочтут многие, но он был написан только для твоего взгляда, Герой.

Начну, пожалуй, с твоего погоняла. Мы всем двором начали звать тебя так после очередной драки, в которую я ввязался. Было лето. Хотя нет, уже начало сентября. Мы ведь шли со школы. Я навсегда запомнил дорогу из школы в дом бабушки. Дорога была прямой и короткой, но для меня бесконечно долгой. И всё потому, что на протяжении всего пути я дрался с одноклассниками и шакалами, что к ним присоединялись. Я был полным пацаном даже, можно сказать, толстым. И задиристым. Меня ненавидели и презирали, любили избивать и насмехаться. Так продолжалось в первом, втором и третьем классе, но всё изменилось, когда ты пришел в мой класс из другой школы для слабоумных. Никогда не понимал, почему тебя туда сдали, ты ведь был умнее каждого из нас. Ну да, в тебе были некоторые странности по известной причине, но слабоумным ты точно не был.

Ну и вот, в начале сентября, когда на меня снова напали толпой, ты неожиданно вступился за меня. Двое против десятерых. Ты был худым, слабым пацаном, но дрался отважно, это заметили все: и я, и враги, и зеваки со школы. Тебя били, ты поднимался, тебе угрожали палками — тебе было всё равно. По итогу нас, конечно, страшно побили. У нас обоих хлестала кровь из ноздрей, но проигравшим я себя, впервые за годы, не чувствовал. И я помню тот момент, когда мы уходили оттуда. Ко мне подошел парень, незнакомый мне, похлопал меня по плечу и воскликнул, шутя: «Веня, да у тебя появился свой герой!». Это была шутка, которую никто не воспринял всерьёз, но в следующий раз, когда мы снова дрались за школой, мы почти победили. Поколотили троих парней из класса, помнишь? Именно в тот момент, когда ты повалил на землю Широкого (помнишь его, да?) наши одноклассники и начали скандировать «Герой! Герой! Герой!». Прямо в такт твоим ударам по его роже.

Никогда этого не забуду.

Потом я узнал, почему ты не боялся. Почему лез в драку, даже когда исход был очевидным. Ты, чёрт подери, не умел бояться. Просто не мог себе этого позволить из-за диагноза. Из-за твоего умно названного диагноза. Хотя, должен признать, после стольких лет я не завидую тебе.

Спустя месяц драки сошли на нет и больше я никогда не дрался. Всё благодаря тебе, Герой. Ты спас меня тогда. Захотел спасти теперь. Я снова подвёл тебя, и ты пришел на помощь, но теперь, вижу, зря.

Надо было оставить меня в одиночестве на этой дороге, брат.

Я должен был принять эту участь и быть уничтоженным толпой.

Слышу голоса. Они вернулись. Жаль, столько мыслей осталось. Надеюсь, что скоро будет наша новая встреча, брат.

Вениамин закрыл блокнот и вместе с карандашом засунул в матрас. Он сумел разорвать старую ткань и смог спрятать свои мысли подальше от лишних глаз. Вот если бы брат сумел передать ему нож… всё закончилось бы раньше. Нож — хорошее средство. Универсальное. Способное убить как других, так и тебя.

Дверь открылась. На этот раз их было трое. Новый человек, которого Вениамин раньше не видел, держал в руке камеру. Над объективом мигал огонёк. Идёт запись. Крупный, здоровенный бородач посмотрел на тощую фигуру Вениамина и усмехнулся. Расстегнул ремень, сложил его и со всей силы ударил его по лицу.

Затем ещё удар.

Секунда, и ещё удар.

И так до бесконечности.

Глава 5

На берегу

Следователь областного управления полиции Краснодарского края Вячеслав Листов ехал на заднем сидении такси и хмуро глядел в окно. Все его десять складок скопились на лбу, что бывало крайне редко и при крайнем его недовольстве. Сегодня, в воскресенье, ему позвонили аж домой. С трудом подняв веки, он ответил, потому что номер показался ему знакомым. Голос на том конце воздушного провода заставил Листова подняться с кровати и внимательно слушать, потому что голос принадлежал начальнику областного управления. Звонил он с личного номера, который Листов не записал в прошлый раз, несколько лет назад. Очевидно, дело было крайней важности. Начальник заговорил, а Листов разочаровывался всё больше. Вызвать такси за счет управления и гнать до морского побережья. Пять часов пути под проливным дождём. Но просьба начальника звучала как приказ, поэтому пришлось впихивать свою тяжелую задницу в широкие брюки, рубашку и серый пиджак (пуговицы пришлось буквально натягивать, но застегнуть удалось лишь одну, нижнюю).

Вячеслав ехал и думал, что такого важного случилось близ провинциального южного городка, чтобы начальник просил его «побыстрее» ехать, пообещав два отгула в награду («один — за срочность, второй — за важность»). Интересно. Очень интересно. Листов глядел на мокрые тусклые холмы ещё примерно час, и тот же час размышлял о деле. Но по истечении этого часа он уже ни о чём не думал. Потому что спал.

Сон пролетел мгновенно. Будто внутренний киномеханик резко переключил пластинку. Вячеслав открыл глаза. За окном была глубокая долина, на краю которой виднелась тонкая полоска серого моря. По-прежнему лил дождь. По-прежнему Листову не нравилось сидеть в этой машине и вспоминать о деле. Пластинка, которую включил его личный киномеханик оказалась ещё противнее: ко всему недовольству следователя присоединилась ещё и головная боль, преследовавшая его в пути почти всегда, куда бы он ни ехал. Будь у Листова ещё больше места на лбу, то от его негодования появилась бы новая, одиннадцатая морщина. А так, будто напряжению больше некуда было деваться, оно полилось на таксиста.

— Далеко ещё? — пробурчал круглым голосом Вячеслав.

— Час ещё, дорогой. — приветливо ответил таксист.

— А можно быстрее?

— Ну хочешь здесь высажу, брат.

Листов посмотрел на таксиста, говорившим с типичным армянским акцентом, и раскраснелся. Не от смущения, а от злобы, которую уже не мог выплеснуть. Если бы он что-то сказал таксисту, тот бы реально мог остановиться и больше с места не двинуться. С такими характерами Листов был слишком хорошо знаком. Что ж, не удалось выпустить пар на таксисте, придётся вскипать самому и ждать.

Ждать оставалось не долго, но обозлённый, вспотевший от ярости Вячеслав Листов воспринял последние сорок минут пути как вечную пытку.

Вскоре они выехали с серпантина и оказались между отвесной скалой и дубовым лесом. Сейчас, под серыми тучами, зелёная листва деревьев и кустарника казалась блёклой, стареющей. Дорога стала невыносимой, потому что стала гравийной. Каждый новый метр машина всё больше тряслась. Каждый новый удар камня по корпусу заставлял виски Листова болеть всё сильнее.

Листов смущённо смотрел в скалу, вдоль которой они ехали, поэтому не успел заметить, как таксист резко тормознул. Непристёгнутое тело Листова полетело вперёд, и голова его смачно вонзилась в спинку.

— Прости, брат, менты… — начал оправдываться таксист.

— Заткнись ты! — взревел Листов, оскорблённый судьбой. Он сидел, державшись за переносицу. — Ну… Козел… Я тебя запомнил…

Листов глянул в телефон, надеясь, что они уже на месте. Так и оказалось. Они стояли метрах в ста от адреса, что указал ему начальник. Пляжный проезд 1. Листов глянул вперёд и увидел коллег. Трое гаишников стояли на дороге. Машина позади них перегораживала узкий путь чуть ли не полностью. Один из гаишников приближался к машине.

— Я тебя запомнил… — повторил Листов, открыв дверь.

Он вышел, копошась в кармане в поиске удостоверения. Нашел его среди мелочи и ключей и протянул перед собой.

— Проезд запре… — начал говорить сержант, но остановился, прочитав удостоверение. Он отдал следователю честь, а таксисту махнул рукой. — Здравия желаю. Ждали вас.

Сержант повернулся к коллегам.

— Серёга! Проводи начальника! — молодой гаишник без фирменного зелёного жилета подошел и также отдал честь.

— Таблетка от головы есть? — спросил Листов.

Гаишники переглянулись. Сержант пожал плечами.

— Только коньяк. Конфискат.

Листов махнул рукой и последовал за молодым гаишником. Но не пройдя двух метров от машины остановился, повернулся к сержанту и спросил:

— Плеснёшь малёхоньки?

На берегу гулял влажный ветер. Шумели волны. Горизонта не было видно, поскольку серо-голубое небо и морская вода сливались воедино. Далеко справа виднелась синяя тучища. С её стороны и дул ветер. Скоро слабая морось перейдёт в холодный осенний ливень. Пляжный песок уплотнился, превратившись в блёклую версию самого себя. Холодный, рыхлый, противный для ходьбы. Листов делал большие шаги, желая только не испачкать чёрные кожаные туфли. Ничего другого привыкший к кабинетной работе следователь даже не подумал надеть, о чём сильно жалел сейчас, погружаясь в зыбкий песок на пол подошвы.

Впереди, метрах в пяти от границы моря, сновали полицейские. Кто в форме, кто без неё — в такой же деловой, что и Листов. Центром их притяжения была низкая вытянутая палатка из синей плотной ткани. Верёвки, что держали палатку, ослабли и болтались на ветру. Листов невольно вспомнил историю о перевале Дятлова, которая его пугала в детстве. Но сходств было слишком мало — считай одна палатка, — и потому он забыл об этой ассоциации, ещё не дойдя до кромки моря.

Забыл ещё и потому, что ему навстречу вышел высокий, лысый полицейский в форме. Нос острый, что кольнуть может, хитрый лисий взгляд направлен в землю, а не сходящая полуулыбка будто намекает, что её владелец знает больше, чем кажется его собеседнику: многолетняя практика, выработанная на допросах. Погоны водружали четыре капитанские звезды. Похоже, это тот самый капитан, о котором Листову говорили. Местный начальник полиции, Василий Крохин. Он, приблизившись к Листову, улыбнулся и протянул руку.

— Здравствуйте, товарищ майор. — обратился он.

Листов пожал удивительно мягкую рыхлую руку капитана и кивнул.

— Здравия желаю. — произнёс он рассеянно, чувствуя, что боль в висках слабее не стала даже после опрокинутого стаканчика коньяка. — Ну, капитан Крохин, рассказывай, что у вас произошло?

Улыбка с лица капитана исчезла.

— Да… Пройдёмте. — он пропустил майора мимо себя и последовал за ним, рассказывая:

— Двое погибших. Муж и жена. Алексей Ермаков тысяча девятьсот восемьдесят третьего года рождения. И… — они подошли к палатке и остановились, — Екатерина Ермакова, тоже тысяча девятьсот восемьдесят третьего года. Оба скончались примерно в одно время… но причины… не ясны. Поэтому нас так много. Прежде, чем вы заглянете туда, предупреждаю, за шестнадцать лет моего стажа, с времён уставшей речи Ельцина, я не видел ничего подобного. А видел я многое…

— Показывайте уже. — махнул Листов.

Приказав другим полицейским отойти, Крохин подошел к палатке, присел и открыл её. Листов нагнулся, прижав живот к бёдрам и увидел в палатке то, о чём уже никогда не сможет забыть. То, что снова напомнило ему о группе Дятлова.

Супруги лежали друг перед другом в изогнутых позах. Будто они оборонялись от ужасной силы. Мужчина держал руки перед своим лицом, будто закрывая свой взор. У девушки руки просто лежали перед лицом, но можно было смело предположить, что они оказались именно там по той же причине — перед смертью она вскинула их, не желая видеть то, что заставило их лица закоченеть в ужасных гримасах. Рты их были открыты в безмолвном крике, а глаза выпучены, будто перед смертью по телам пронёсся мощный заряд тока…

У Листова сразу разыгралась фантазия. Что привело их в такой ужас? Какое нечто заставило их сердца остановиться, просто показав себя? Или же всё гораздо проще? Листов разогнулся, чувствуя, как в спешке съеденный на завтрак бургер рвётся наружу. Он проглотил слюну и задумался, смотря в пустоту. Что же случилось здесь?

Крохин не сводил с майора взгляда. Никакой улыбки не было. Губы сомкнулись в тонкой плотной линии. Он следил за реакцией областного следователя и ждал вопросов. Молчание продлилось дольше, чем он рассчитывал. Ветер чуть усилился, и Крохин оглянулся. Туча почти накрыла бледные плотные облака. Скоро начнётся ливень.

— Есть… предварительная причина смерти? — спросил Листов, смотря на палатку.

— Да. Шокирующее событие, приведшее к мгновенной остановке сердца.

— Так и звучит?

— Ну… Уточнения будут после вскрытия. — он пожал плечами.

— Господи… Что они могли такое увидеть? А есть какие-то следы на телах?

— Сейчас… — Крохин повернулся к группе людей, что курили слева от них. — Лопатин!

К нему повернулся молодой человек, совсем ещё юноша в полицейской куртке, плотно прилегавшей к мускулистому телу. На лоб падали взъерошенные волосы, на носу лежали очки с тонким стеклом, а правая бровь была подбрита.

— Я! — крикнул он настолько громко, насколько это было возможно с сигаретой в зубах.

— Иди сюда!

Борис Лопатин подошел, выкинул сигарету и уставился на Крохина равнодушным взглядом человека, сотню раз видевшего внутренности погибших людей. Разных полов и возрастов.

— Ты тела осмотрел?

— Осмотрел. — бурчал судмедэксперт.

— Ты что-нибудь нашел?

— Ничего. Вообще.

— Свободен.

Лопатин пошел обратно к молчаливой компании коллег, а Крохин перевёл взгляд на Листова. Как оказалось, майор уже был мало заинтересован как трупами, так и капитаном. Он смотрел на высокого полицейского, стоявшего в стороне от всех. Стоял в лёгкой куртке с надписью «Полиция» на спине и высоких берцах. Полицейский стоял далеко впереди и осматривал песок. Или нечто, лежавшее на песке.

— Что за тип там у вас?

— А, я забыл вам сказать. Вы будете проходить у нас как старший следователь, а этот как помощник. Он — следователь из провинции, его отправили к нам неделю назад. Вот, решили его делом занять. А то работы почти не находилось.

Его новый коллега всё так же изучал песок, что не слишком нравилось Листову. Внимательный товарищ может всю кровь свернуть. Хотя, и от него могла быть польза.

— Ладно… А вы что думаете? Насчёт этих смертей. — вдруг он обратился к Крохину, как-то слишком торопясь.

— Я… Не знаю… — рассеяно мямлил капитан.

— А мне кажется, что всё очень и очень ясно. Двое супругов, а судя по одежде, палатке и месту их дислокации — вдали от людей, — это богатые бездельники, которые просто переборщили с наркотой…

— Но мы не нашли ещё ничего подобного… — перебил его Крохин, о чём пожалел — майор посмотрел на него нетерпеливым, грозным взглядом.

— Если вы не нашли пакетиков, остатков кокоса или шприцы, это ещё ничего не значит. — Листов махнул рукой. — Пойдём-ка лучше с помощником пообщаемся.

Листов зашагал к провинциальному следаку, а Крохин, опустив руки, побрёл за ним. Капитану часто доставалась работа, которую он не хотел выполнять. На этот раз ему придётся бегать за следователем из области и стараться, чтобы ему везде всегда было комфортно. По существу само дело даже не так важно — оно как-нибудь потом само собой решиться, но вот следить за начальством — святое. Ведь, если не выполнишь прихоти, того и гляди, нажалуется в областном управлении и всё, секир-голова. Ещё и в лучшем случае. Без головы стало бы проще жить, чем без премии.

Наверное, спиной ощутив приближение полицейских, новый следователь обернулся и, в ужасе раскрыв глаза, крикнул, вскинув руку:

— Стойте! Стойте, прошу вас!

Майор и капитан, не ожидавшие от салаги такой наглости, остановились и оба уставились на него. Майор раскраснелся, словно помидор. Он смотрел на следака с рытвинами на лице и с грязными, взъерошенными волосами, смотрел и знал, кому предоставит разгребать всю эту «срань».

Следователь подошел к ним.

— Вы извините… Здесь просто следы… Они идут от палатки к холму и наоборот.

Полицейские посмотрели на песок и действительно увидели плотный ряд следов от широких ботинок. Но Листову это было неинтересно. Он поднял взгляд и рявкнул:

— И что? Здесь пол пляжа в следах!

Следователь чуть потупился, подумал, что сказать и вдруг, к недоуменью коллег, протянул майору руку.

— Я думаю, мы не с того начали, товарищ?..

Листов сразу пожал ему руку. Не стоит портить отношения с тем, кто будет выполнять за тебя всю работу.

–…майор. Майор Вячеслав Листов. Будем знакомы… — Листов вспомнил, что не знает имени и даже звание следака и смутился. — Извини, как тебя?

— Младший лейтенант Бродский. Илья Бродский.

Глава 6

Дальние дали

Илья проснулся с головной болью, пусть даже и не пил вчера. Боль возникла по вине долбанного горба на шее. Пол жизни он сутулился и долго не занимался здоровьем. Под конец обучения в академии Илья взялся за ум, но уже многое упустил. Горб наверняка ему уже никогда не убрать. Хотя, эта боль никогда не сравниться с болью при похмелье. Разница огромна, как разница между сверлением головы и лёгким её покалыванием.

Илья долго лежал и тупо смотрел на странный розовый потолок своей квартирки. Когда он спросил у хозяина, какого, собственно, чёрта здесь розовый потолок, тот уверил его, что когда-то он был светло-оранжевым. Мол, а я тут причем? На том разговор и закончили.

Надо покурить и вдохнуть свежего воздуха. Да, хорошая идея.

Он вышел на балкон и открыл окно. На удивление, погода радовала глаз. Расцветало утро. Солнце ещё не поднялось над многоэтажкой перед домом Ильи, но оно озаряло небеса приятным голубовато-розовым светом. Илья глубоко вздохнул, чувствуя, как бежит воздух по коридорам внутри головы и пробегает в огромное мозговое помещение. Пачка сигарет лежала рядом на перилах. Он вытащил одну, сжал фильтр — тот хрустнул, — и поджёг сигарету. Приятный, вкусный дым побежал к лёгким, затем ещё и ещё порция. Свежий воздух в голове и сигаретный дым в лёгких помогли. Болезненная пульсация в голове стихла и сошла на нет.

Достав вторую сигарету, Илья задумался, как проведёт эту субботу и решил, что как обычно. Типичная суббота следователя Ильи Бродского начиналась с ничегонеделанья или прочтения новой порции Достоевского. Илья называл это инъекцией достоевщины, чтоб после прочтения отложить книгу, посмотреть на холодильник иль в потолок и понять, что в жизни не так уж всё и плохо. Потом он обедал, мог снова почитать до передозировки, а затем поехать на другой конец города к отцу — бывшему полицейскому, который последние пять лет жил один, без жены. Без матери Ильи. Её поглотил рак, когда Илья закончил первый курс полицейской академии, из-за чего второй курс помнил уже слишком плохо. Иногда он вспоминает о ней, но боль возникает настолько сильная, что никакие светлые воспоминания не могут эту боль притупить. Они делают её ещё острее.

После посиделок с отцом и нескольких партий в шахматах, каждую из которой Илья выиграет, он поедет в бар и нажрётся. Так было почти каждую субботу, и эта не должна стать исключением.

Он бросил сигарету на половине и вернулся в квартиру.

Илья взялся за чтение и просидел за ним до обеда. Времени даже не заметил. Читал «Униженных и оскорблённых», пусть и любил «Преступление и наказание» — именно благодаря этому роману он знал один из постулатов работы в полиции. Достаточно лишь стимулировать совесть подозреваемого, и подозреваемый может не выдержать и сознаться в чём угодно, лишь бы мерзкий пискливый голос совести затих. Произвести этот стимул можно по-разному. Например, как Порфирий Петрович, постоянно напрягать человека и человек, того и гляди, не выдержит и сдастся. Есть и другие способы, всё зависит от людей. Но бывают, правда, люди, у которых нет ни совести, ни разума. А только инстинкт, безумие…

Илья сидел на диване, прислонившись к стене и вдруг потерял нить текста. Глаза остановились, все движения прекратились. Хватка рук ослабла, и тяжелая книга легла ему на ноги. Он смотрел в одну точку, не ощущая дрожь челюсти. Задрожала и рука. Поток его мыслей, приведший к безумным преступникам, снова вернул его на год назад и спровоцировал очередной ступор.

Так, в безмолвии, он просидел следующие полчаса.

Из небытия его вытащила музыка. Будто из глубин океана, она поднималась к поверхности, и сначала напоминала бессвязный гул, но затем поток нот и голосов сплёлся в нечто единое, знакомое. Наконец, когда тряска закончилась, Илья смог повернуть голову к источнику музыки. Играли Aerosmith, «Dream on», которую Илья ставил на важные звонки. Вспомнив об этом, он схватил телефон и ответил, даже не рассмотрев имя контакта.

— Да!

— Я б тебе сказал рифму! — раздался смеющийся голос. — Чего не отвечал-то, внук поэта?

Внук поэта — любимое прозвище у начальника Ильи, капитана полиции Андрея Замятина. Что интересно, у последнего тоже было шутливое прозвище — внук утописта, которое его сильно раздражало. Во-первых, потому что он так же не был родственником оригинала, а во-вторых, потому что тот Замятин всё-таки написал антиутопию, которую Андрей очень любил (ненавидя при этом «1984»). Но для прозвища слово «антиутопист» слишком громоздкое и глупое. Поэтому называли так, как называли. Наверное, Замятин потому и был рад такому сотруднику как Илья. Теперь и он имел право насмехаться над чьей-то излишне поэтичной фамилией.

— Извините, товарищ капитан… Снова отключился. — говорил Илья сонно, будто проснувшись.

— Отключился, в смысле «то самое» или спал?

— То самое.

— Ну и хорошо. — пауза. — Ну, точнее… Не хорошо, конечно, но у меня хорошие новости!

Илья молчал.

— Помнишь, ты спрашивал меня о командировке к моему армейскому сослуживцу в Карто? — Карто был городом на побережье Чёрного моря, в пяти часах от Краснодара, а бывший сослуживец Замятина был тамошним начальником РУВД по фамилии Крохин.

— Ну помню.

— Отлично! У него там появилась вакансия помощника следователя, так что я собираюсь отправить тебя в командировку к нему. Что скажешь?

— Я скажу, что просил об этом в июне, когда море теплое, а не в конце октября, когда там много шансов кое-что отморозить.

— Не от меня зависело, ты знаешь.

Конечно, не от него, но какой смысл ехать на море, когда оно настолько неприветливо, что готово охладить пыл любого, кто в него полезет? Кроме моржей с приличным стажем, разумеется. Но, с другой стороны, это отличная возможность сбежать от грустной омской осени и немного забыться, бегая на побегушках. По правде, Илья устал от ответственности, что легла на него год назад с получением звания. И он хотел снова погрузиться в мир «Есть!» и «Так точно!», а не самому отдавать приказы. Но надо было подумать. Всё-таки край далёкий.

— А я могу подумать?

— Можешь! Но только до завтра! И принять правильное решение!

— А какое правильное?

— Согласиться. Билеты уже куплены. Утро понедельника.

— Вот как… — Илья не удивился. — Ладно… Всё равно подумаю. На самолёте?

— Ещё чего! Поездом. В плацкарте. Два дня пути с хвостом. Ну ничего! В Карто устроишься, как начальник «СК»! — следственный комитет или СК он произнес одним полным «ска», но Илья уже знал его манеру проговаривать сокращения одним звуком и всё понял.

— Ладно! Билеты…

— На корпоративной почте. Ну всё, не могу больше трепаться! Хороших выходных и поездки! — Не дождавшись ответа, Замятин бросил трубку. Илья снова не удивился.

Похоже, вечер придется организовать иначе. Попить вдоволь не удастся, потому как если завтра слечь с похмельем, то не получится собраться в дорогу. Замятин не успел ничего сказать о сроках и, если он не перезванивает, значит сам не может сказать, сколько продлиться командировка. Две недели или месяц — не понятно. Значит, придётся собирать вещи с умом и на трезвую голову. Жаль. Илья привык к субботним попойкам и не хотел от них избавляться. Но на этот раз избавится. Он ведь не тряпка. У него ведь есть сила духа.

Он поднял глаза и увидел часы над гарнитуром. Они показывали три часа дня. Значит нужно бежать к отцу. Илья отложил книгу, сбежал в маленькую ванную, где умыл лицо, вернулся, открыл шкаф и оделся в лёгкий повседневный льняной костюм. Сверху накинул чёрную куртку и коричневый бархатный шарф. Всё проделал в какие-то две минуты. Затем включил телефон и, пока надевал ботинки, вызвал такси. Хоть заначка и заканчивалась, такси он ещё мог себе позволить.

К дому отца он доехал быстро. Пробок ещё не было, повезло. Как-то раз Илья ехал в автобусе (что очень любил — для Ильи автобус — это место концентрации русского менталитета) и попал в пробку. Настолько длинной и неподвижной пробки он никогда больше не видел. Простояв десять минут в набитом «килькой» автобусе, Илья вышел и добрался до участка пешком. А пробка так и не сдвинулась.

Он вышел из машины на пустынную улицу в центре города. Такие улицы чаше всего встречаются в изнанке больших проспектов и оживляются только тогда, когда на крупных улицах возникают пробки. Дом отца был из красного кирпича — приличный, красивый, внутри чистый. Илья поднёс кнопку к домофону. Тот зазвенел, и Илья вошел.

Пробежался до третьего этажа. Отец никогда не был доволен этой высотой. «Если в старости жить не захочется, — иногда говорил он шутя, — то с окна не выпрыгнуть, потому что близко. А если ноги болеть будут, то высоко подниматься. Ну что за жизнь!». Илья обожал его иронию.

Дверь, как и прежде, не закрыта, но Илья всё равно каждый раз прилагал немало усилий, чтоб открыть её — деревянная дверь советских времен плотно сидела на петлях. Вот и сейчас Илья по привычке взял ручку и сильным одним рывком открыл дверь. Раздался знакомый вибрирующий скрипучий звук. За этой, покрытой красным лаком дверью, была ещё одна, чёрная. Открыв её, Илья тут же встретился с приятным взглядом отца.

— Ого! Ну ты зарос! Похож на сморщенную волосатую картошку! — усмехнулся отец.

С ним невозможно было не согласиться. Илья снял обувь и, раскрыв в улыбке рот, подошел к отцу.

— Лучше веди меня на чай и шахматы и расскажу почему на роже такой бардак.

Владимир Александрович Бродский (при рождении Климов) был ниже Ильи сантиметров на двадцать и смотрел на него снизу вверх, чему совершенно не смущался. Потому что знал, что для своих пятидесяти пяти выглядит отлично. Он был седым, короткостриженым крепким мужчиной с чёрными усами. Илья иногда думал, что отец их красил.

Владимир хлопнул сына по плечу и, улыбаясь, пошел на кухню. Его квартира была пусть и современного покроя, но по духу оставалась чисто советской. В ней было три комнаты. Большая расположилась сразу перед входом. Ещё две маленькие были справа. Чтобы войти в них, нужно было пройти по коридору к глухой стене и повернуть налево — в бывшую детскую, или направо — в спальню. В одной из них, еле слышно, пел Магомаев. «Дальние дали… Подаришь прибой…».

Илья повесил куртку на вешалку, и сразу прошел вслед за отцом мимо санузла к кухне. Кухня представляла собой тёмную комнатку, где вечно светила люстра. На столе стояли две кружки горячего чая, зефир и шахматная доска. Всё это отец страшно любил. Чего уж говорить, Илья тоже.

— Сегодня ты чёрный, — усмехнулся отец.

— Я не против.

Отец сделал первый ход и заговорил:

— От тебя несет перегаром и просто воняет. И так уже вторую неделю. Что происходит?

Илья сделал свой ход. Отец, не помедлив ни секунды, сделал новый.

— Я не пил эту неделю. Откуда ты запах уследил?

— А ты костюм-то менял?

Илья сделал ход уже не пешкой, а конём, разыгрывая одну из своих любимых партий.

— Не менял, ты прав.

Отец снова сделал ход. Как делал это всегда, не думая.

— И рожу ты не брил. Что с тобой, Илья?

— Да так, просто повода нет. — Илья сделал ещё один ход, снова конём.

На сей раз отец поднял брови и уставился на доску. Хмуря брови, он смотрел на неё, и Илья почти слышал, как шевелятся нейронные связки в голове отца. Он смотрел на него и думал о старости. Он думал, что хотел бы состариться как он. Видеть, что силы не покинули тебя, спина не сгорбилась (в чём он уже промахнулся) и понимать, что многое ещё впереди.

С другой стороны, он не хотел никакой другой старости. Господи, если б так можно было, то, как только поняв, что он превращается в нечто бесформенное и сморщенное, Илья же принял эвтаназию. Черт побери, когда лев стареет он всё ещё лев, но, когда стареет человек, он на себя уже не похож. Потому что он не должен столько жить — эволюцией это не предусмотрено. Илья всегда смеялся над теми инфопроститутками с накаченными губищами, которые трындят про продление жизни через правильные продукты, спорт и так далее. Да, он верил, что некоторые вещи в жизни могут улучшить ее качество, но вот продлить… Ради чего? Увидеть, как перенаселение приведет к коллапсу по всей планете? Начать срать под себя? И это если повезёт. Бывает ведь и деменция, при которой пол жизни пропадает в никуда.

Отец всё ещё думал над ходом, который сделает дальше. Илья знал, что отец уже проиграл — сейчас он сделает ход, который Илье и нужен и тогда он перекроет отцу все выходы и входы. Но отец всё-таки любил проигрывать. Он любил, что его обыгрывает родной сын, а значит исполняет главную мечту любого отца, мечту о том, что воспитанный тобою сын оказывается лучше тебя. Наконец он поставил коня именно на то место, о котором Илья думал. Теперь партия побежит к новому раунду. Илья сделал свой ход.

— Этот повод… Тот, о котором я думаю?

Отец сделал новый ход, быстрый и необдуманный. Илья же медлил.

— О каком поводе ты думаешь?

Новый ход и тут же ответ от отца. Всё идёт по плану Ильи.

— Я знаю про Маргариту. — Илья оторвал взгляд от доски. Увидел жесткий взгляд отца. — Даже не смотри на меня так. Думал, я ничего не видел? Запомни навсегда, Илья, родители всегда видят перемену в своих детях, даже незаметных. Я и сейчас вижу, как у тебя щёки загорелись.

Отец усмехнулся, снова уставившись в доску, а Илья взгляда с него не мог свести. Стало как-то противно на душе.

— Живи как хочешь, Илья, но о ней забудь. Как я Сашке в глаза смотреть буду? — он говорил негромко и спокойно, но все его слова пронзали Илью в самое нутро. Отец говорил о его двоюродной сестре, Маргарите, и своём брате (её отце) Александре.

— Он ведь уголовник в бегах. Когда ты вообще в последний раз его видел?

Владимир Бродский промолчал и даже глазом не повёл. Закрытая тема. Давняя душевная боль. Два брата — один полицейский, другой — поднявшийся в девяностые киллер.

— И где твой ход? — спросил отец, не глядя на Илью.

Илья посмотрел на доску отсутствующим взглядом, измерил её, вернулся к своим мыслям о ходе партии и поставил королеву, куда ему нужно было — ближе к середине. А затем спросил о том, что вызвало в отце старые мысли. Мысли об умершей жене.

— Ну… А ты выбирал кого любить, м?

Отец поднял голову и вдохнул, чтобы ответить сразу, но вдруг остановился. Взгляд его потускнел. Он снова вздохнул и заговорил, всё также смотря в никуда:

— Нет… Твоя мама была прекрасным человеком. Мы познакомились в общежитии и как бы родственниками не были…

— Ой, пап, давай не будем об этом… — Илья фыркнул, скукожился, словно на морозе и отвернулся от него.

— Я тебе серьёзно говорю. Лучше будь как все и не ведись на это дурацкое чувство.

— Я и не ведусь… У меня это всё не из-за неё вовсе.

— Из-за прошлогодней командировки?

— Нет. У меня была девушка, отец, — назвать девушкой сорокалетнюю женщину, конечно, язык не поворачивался, но отцу не нужно знать подробностей. — Просто сейчас… У нас всё прекратилось.

— О! — махнул рукой отец. — Это пройдёт. Их на свете Легион, так что забудь.

Он вновь склонился над доской и принялся за изучение доски. Илья смотрел на отца и думал о его наставлениях и советах. Вдруг невольно усмехнулся.

— Ты чего? — отец сделал новый ход.

— Да так. Ты, конечно, ерунды не говоришь и советы дельные даешь… А вот тебе кто-нибудь советовал фамилию не менять?

Владимир поднял глаза… Суровый взгляд прошелся по Илье и остановился на его смеющихся глазах.

— Давай-ка, в душу старику не плюй… Тоже, нашелся мне… Как и мать твоя, коммунистка. Я этого человека уважал и потому фамилию его взял! Не нравится — меняй, Илья. Выбор твой… — он опустил взгляд, расстроившись.

Илья улыбнулся и, протянув руку над столом, хлопнул его по плечу.

— Не напрягайся. Я пошутил.

— Угу… — Владимир делал вид, что думает над партией.

— Скоро у меня новая командировка. Твой рюкзак ещё живой? — Илья решил перевести разговор в более спокойный тон. Он любил спорить с отцом, но доводить до крайностей не хотел.

— А что с ним сделается? Он вечно живой. — голос Владимира оживился. Он поднял взгляд к сыну. — А куда едешь-то?

— Недалеко от Сочи есть местечко. Удалось договориться с начальством.

— А… Это хорошо. Может солёный воздух из тебя всю дурь выветрит.

Илья снова улыбнулся, но даже представить не мог, насколько отец окажется прав.

Он сделал новый ход.

— Мат, — королева Ильи, о которой отец забыл, перегородила королю все пути.

Владимир Бродский поднял брови, как бы удивившись, но губы его расплылись в широкой улыбке.

— Теперь я негр, получается.

— Теперь ты.

Они поменялись сторонами доски.

Шел пятый час субботнего вечера.

Ближе к восьми часам, когда партия пошла на шестой круг, а чай на восьмой, Илья задумался о возвращении домой. Сделав очередной ход, Илья достал телефон и посмотрел стоимость такси до дома. Слишком дорого. Отец снова задумался и не видел, как Илья закрыл глаза, размышляя о дальнейших планах. А они появились. Поблизости, буквально через две улицы, стоял бар, «Пипл бар», в который он любил заходить. Цены приемлемые, персонал дружелюбный. Но ему надо собираться домой, пусть и на автобусе, но домой. У него есть сила воли. Точно есть.

Отец сделал новый ход, но Илья ему не парировал. Он протянул отцу руку.

— Давай на ничью. Мне собираться надо.

Владимир Бродский хохотнул и пожал сыну руку.

— Ты пока допивай — я рюкзак принесу. — он встал и вышел с кухни. Илья же последовал совету отца и допил чай, надеясь, что он станет последним крепким напитком на сегодня. Илья надеялся, что не услышит манящий голос бара, который как на зло будет стоять прямо напротив автобусной остановки.

— Ну вот и он, родимый, — отец вернулся на кухню с выцветшим серо-зелёным рюкзаком. Он держал его раскрытым, так что запах старой пыли ударил Илью в нос и вызвал зуд. — Ещё с армии со мной.

Илья вспомнил, как уезжал с этим же рюкзаком в командировку год назад. Вспомнил суровую глухую тайгу и прочие «прелести» той поездки. По телу пробежала дрожь, но Илья смог её приглушить. Он встал и взял рюкзак.

Они попрощались. Попрощались без обиняков и подозрительных намёков. Иногда Илье казалось, что их вечные перепалки в начале разговора всегда как бы выводят из них напряжение, все накопившиеся упрёки друг к другу и способствуют нормальному диалогу в дальнейшем. Так было и в этот раз, поэтому Илья выходил от отца, желая снова взяться за партию в шахматы.

— До скорого! — Илья поднял руку уже в подъезде.

— Смотри не грохнись! А то света нет! — отец стоял в дверях и следил, как Илья спускается. И только оказавшись на первом этаже, Илья услышал, как дверь с грохочущим скрипом закрылась. И только сейчас он осознал, что сможет прийти к отцу только через месяц. А то и через два.

На душе стало паршиво.

Улица встретила его снегом. Илья даже не заметил его, пока гонял чаи и фигуры по доске. На улице снег, а он в костюме и весенней курточке. Отлично. Он повернул от подъезда в переулок. Прошел по нему, петляющему между старых деревянных зданий, и вышел на улицу имени Ленина. В каждом уважающем себя российском городе есть эта улица или проспект, что роднит между собой и Москву и Анадырь. И Омск.

Илья точно знал, куда идти. Ближайшая остановка налево, метров двадцать, за стройкой. Он прошел мимо вечно строящегося здания и увидел, как отходил от остановки его автобус. Илья даже не бежал — всё равно было поздно. По правде, его остановило не только это, но и страх. Страх оказаться смешным. Бегущий под снегом мужчина с нелепым рюкзаком за спиной — прекрасный объект для насмешек. На остановке стояло человек пять, так что Илья точно стал бы объектом для злобной улыбки. Он прошел мимо остановки, отдалился от неё. Пусть и под снегом, но не рядом с людьми. Он достал сигарету, желая согреться. Бережно прикрыв сигарету ладонью, он поджёг её и затянулся. Стало лучше. Он посмотрел на дорогу, остановку и вдруг… взгляд его зацепился за «Пипл бар». В окнах горел свет, веселились люди, плескалось пиво, Илья даже видел тёмный уголок за широким окном, куда бы он мог сесть… Но он отвернулся. Ну уж нет: пусть ему ждать автобус минут двадцать, пусть не хочется тратить деньги на такси, пусть новый литр пива кажется столь приятным, всё пусть. У него есть сила воли… Илья снова, как бы невзначай глянул на двери бара.

У него есть сила воли.

Это точно.

Почему-то было шумно. Невнятное гудение сокращало свою тональность и снизошло до писка. Он, в свою очередь, оказался таким громким и таким противным, что Илья проснулся.

Он встретил темноту. Странно. Он ведь открыл глаза… Неужели зрение пропало… В панике он перевернулся и зарычал, прикрыв глаза рукой. Свет ударил по глазам — это стало последней каплей. Пульсирующая боль всё нарастала с каждым новым ударом сердца. А билось оно часто. Илья замычал и повернулся, не зная, что лучше — лишиться зрения или терпеть такую боль. Что вчера было? Он даже не хотел напрягаться и вспоминать то, что произошло после перехода на другую сторону улицы, в бар. Амнезия будто покрыла не только первую кружку пива, но и зацепило всё, что было до. Илья решился заново открыть глаза. Горела люстра. Господи, зачем он её включал вообще? Мучаясь от подступившей жажды, он встал, сразу выключил свет и направился в ванную. По пути успел заметить, что рюкзак стоит у входной двери, весь набитый бутылками. Илья остановился. Неужели он столько выпил? Или он… Он посмотрел на костюм, в котором проспал всю ночь и ужаснулся — грязный и воняет. Похоже, подумал Илья, он так напился, что побираться пошел. Пошел неизвестно зачем. Задавая себе вопросы, на которые он не мог ответить, Илья зашел в ванную, где надеялся смыть прошедшую ночь и постирать костюм.

В течении всего оставшегося дня он, закинувшись анальгином и последней бутылкой пива, приводил квартиру в порядок. Наконец смог добраться и до рюкзака. Бутылки весело бренчали и жутко пахли, словно умерший алкаш. Илья порылся в кухонном гарнитуре и смог найти чёрный мусорный пакет. Туда все бутылки и пошли. Ближе к вечеру, когда голова почти перестала болеть, он вынес мусор и немного подышал свежим морозным воздухом. Вернувшись, Илья собрал самый минимум вещей и повесил на дверцу шкафа комплект его любимого бежевого костюма.

Он сел на расправленный диван и посмотрел в открытый, забитый до отказа рюкзак и подумал, что он мог забыть. Вещи, гигиена, любимая кружка с жирафами, блокноты и прочую хрень для работы, всё вроде взял. Илья не любил работать с ноутбуками, считая, что, работая с ними потеряет не только спину, но и зрение. Хотя, он часто ловил себя на самообмане — он хотел бы работать с гаджетом, который мог бы упростить ему жизнь. Ему просто не хватало на него денег. Он лёг и, задумавшись, понял, что забыл сделать.

Илья схватил телефон, но тот оказался разряженным. Подключил к зарядке, подождал, пока белый экранчик загрузки сойдёт, а затем зашел в список контактов. Он был рад, что никто ему не звонил и никто его не терял (правда, потерять его мог только отец), но испугался, увидев двадцать два исходящих звонка. И звонил он, конечно, одному контакту, который значился как «почти она». Илья в ужасе отбросил мобильник. Не только потому, что звонил столько раз бедной женщине, а своей мерзкой натуре. «Боже мой, — подумал он, — это ведь неправильно. Чудовищно неправильно». Он положил ладони на лицо, повернулся на бок и не заметил, как мысли о ней, той женщине на другом конце города, перетекли в сновиденье.

Илья видел всё близко и слишком реально. Он видел, как приближается к ней, женщине, в одиночестве сидящей у бара. Он узнал её чёрные волосы по плечи, её оранжевое лёгкое платье. Сейчас он подойдёт к ней, она обернётся и покажет своё лицо. Острый чуть приподнятый нос, очки с тонкими линзами, решительные карие глаза и конечно же чёрная родинка на правой скуле. Он обожал всё это и хотел увидеть. Он подошел к ней, положил руку на плечо. Женщина обернулась, но вместо её лица было другое. То лицо, о котором Илья не имел право мечтать. В душе нарастал ужас. Она, его запретная муза вдруг прошептала:

— Теперь я та самая?..

Он проснулся и отчётливо помнил увиденное. Илья приподнялся, слушая писк будильника и вдруг смутился. Сон пропадал — распадался на осколки и растворялся словно кофе в кипятке. Остался только один не ускользнувший образ. Лицо его далёкой, запретной любви вместо лица той женщины, которой он звонил половину прошлой ночи. Не очень хорошее начало командировки. На часах было шесть ноль-ноль. Небо за окном окрашивалось в светло-синие краски. Скоро поезд. Пора вставать.

Глава 7

Глупость

Я никогда и ни о чём у Господа не просил. Даже когда умирал мой брат, даже когда умирал мой отец, я ничего у Господа не просил, потому как на всё воля Его. Он не забрал брата, но взял отца и путь так оно и будет. Но теперь я прошу его об одной вещи — убедить меня в ошибке. Пусть всё будет не так, как оказалось! Пусть её пульс снова усилиться! Пусть она снова начнёт дышать! Могло произойти всё что угодно… Я мог, поддавшись эмоциям, не ощутить слабый пульс её сердца… Вдруг я совершил убил его случайно? Вдруг он окажется ни в чём не повинен? Если это так… Да, муки мои будут страшны, но я с радостью обменяю их на правду — на то, что она выжила, а я ошибся. Хоть бы это оказалось правдой! Пусть случиться чудо… Иначе… Нет… Лучше буду думать, что ошибся… Но вдруг, о, Господи, но вдруг я ещё могу ей помочь!? Прошло не так много времени… Я должен вернуться! И я вернусь! Точно вернусь и всё будет, как прежде… Или нет.

Они зовут меня. Снова творить смерть.

Глава 8

Серое море

Илья любил кататься в плацкарте. И он не был мазохистом, вовсе нет: просто именно здесь, в плацкарте, прошла половина его детства. Словно циркачи, они всей семьёй катались по стране, в ту пору, когда отец служил в армии. Иногда Илья катался вместе с матерью на отдых, когда отец не мог к ним присоединиться. Двадцать лет назад они с мамой ехали по этой же дороге в Сочи. Сейчас же, Илья сидел на левой стороне вагона, на проходной, и смотрел в окно. Ему досталось самое дешевое место, оплаченное начальством. Ну и пусть, здесь даже лучше. Соседа сверху не было, а вот справа, на четырех полках сразу, расположилась типичная русская семья. Огромная женщина раскладывала еду на стол: жареную курицу, конфеты, салатики, супчики и прочее и прочее. Дети, сестра и брат, носились по вагону, и никакой силе было с ними не совладать. Мать утробно кричала на детей и параллельно резала хлеб. Отец же, тучный любитель пива, похрапывал на своей кровати, по-ребячески положив руки под щеку.

Илья смотрел на семейство и добродушно ухмылялся. Он прикрывался от них книгой, всё тем же недочитанным Достоевским, и вспоминал своё детство. Вспоминал и стыдился, потому что таким же образом бегал по вагону, не давая матери покоя, особенно когда отца не было рядом. Маленький безумец с мотором в заднице, он довёл мать до того, что веко её левого глаза начало дёргаться после очередной его шалости. Он запомнил этот момент. Запомнил, как смеялся. А теперь жалел. Если б он тогда мог понять ценность этого человека, то научился бы сдерживать свою энергию. Хотя, с другой стороны, он был всего лишь шестилетним мальчишкой с дефицитом внимания.

Понедельник подходил к концу. Солнце заходило там, перед лицом поезда. Завтра будет такой же день, что и сегодня. Среда и часть четверга будут такими же. Ну и хорошо. Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, погрузив эту часть Транссиба во мрак, Илья отложил книгу и краем глаза продолжил следить за соседями. Так, постепенно сомкнув веки, они и уснул, не раскладывая кровать.

Следующие полтора дня действительно не отличались от первого. Илья читал книгу, следил за семьей и посмеивался над ними. Это был такой же смех узнавания, когда видишь старого друга в новой компании. От такого смеха растекается теплота в душе. Илья чувствовал, что несмотря на мерзкую погоду за окном (во вторник их весь день преследовал ливень), поездка пройдёт хорошо, и он сможет забыться на берегу моря, а может даже избавиться от мерзких ступоров.

Но в ночь на среду ступор и дрожь настигли его. Илья снова не разложил кровать, пытаясь уснуть, но нежданные воспоминания нахлынули на него, когда Илья увидел во время краткой стоянки одинокий фонарь в глубине пустующей деревни. Такой же фонарь светил тогда, год назад, в такой же тёмной деревне, где прошла его первая командировка. Не сводя с фонаря взгляда, рука и челюсть Илья задрожали. Всё повторилось, как бывало и раньше. Очнувшись, Илья глянул на семейство и обрадовался, что всё её представители спали глубоким сытым сном. Но в эту ночь он уже не уснул.

Среда пролетела незаметно. Илья приближался к концовке «Униженных и оскорблённых» и не мог этому нарадоваться. Не потому, что ему не понравилось, а потому, что впереди был ещё один роман, «Игрок», который он запросто сможет осилить во время командировки. Семейство снова ело и спало, ело и спало. Ну, а младшая её часть бегала вдоль вагона. Под конец дня мальчик, которому было лет пять или шесть, убегая от сестры, столкнулся с книгой Ильи. Та упала, мать мальчишки завизжала, а Илья посмотрел пацану в глаза, улыбнулся и поднял книгу. Мать мальчика начала извиняться, но Илье было до её извинений всё равно — он глянул в глаза парня, который смущенно смотрел на него и подмигнул. И тихо продолжил читать книгу. Видимо ни парень, ни его нервная мать такого не ожидали и вернулись в свою часть плацкарта. Вечер у них прошел в тишине.

Наконец настал четверг. За окном поднималось солнце. Приближалось девять часов и тогда, подняв с наручных часов взгляд, Илья столкнулся с ним — с морем. С детства он запомнил его синим, приветливым и тёплым, но сейчас оно было серым, источающим прохладу. Вода отражала бескрайнее небо, будто сменившим краску с голубой на серую — настолько плотными и настолько плоскими были облака. Илья смотрел на море, ощущая, как в душе накапливается долгожданное спокойствие. Он далеко от всего. От женщины, которую почти любил. От тягомотной скучной работы. От памяти о тяжелом прошлом. Илья тут же ощутил, как от повреждённой ножом правой лопатки нарастает дрожь и бежит по руке. Но впервые за всё это время он смог забыться, вглядевшись в море и подумав о её холодных волнах.

Типичная русская семья, они же типичные плацкартные соседи собрались на выход, когда поезд остановился в Армавире. Отец и сын ушли первыми. Уходя, мальчик, что сбил Илье книгу, обернулся и помахал ему рукой. Илья ответил тем же. За главами семейства последовали и мать с дочерью. Стало пусто. Поезд приближался к конечной остановке. Илье предстояло высадиться на предпоследней.

Станция «Карто» ничем не отличалась от многих других, что видел Илья по пути. Небольшое здание вокзала находилось прямо посреди города. На перроне стояли люди, большей частью группками — снова семьи, которые, наоборот, ждали поездов домой. Илья стоял в синем мятом костюме и серой рубашкой под ним. За эти три с половиной дня он так и не побрился, но, похоже, рост волос достиг своего максимума, так что его щетина никак не поменялась. Пока он прислушивался к голосу перрона, Илья ощутил, насколько всё-таки теплее здесь, на югах, по сравнению с Омском. Когда Илья уехал, на родине было минус десять градусов. Здесь же температура варьировалась между десятью и пятнадцатью тепла. Хорошо, что он не взял куртку. Хотя, она всё равно бы не поместилась в его рюкзаке. Сам рюкзак он закинул на плечо и направился в здание вокзала.

Помещение встретило его гомоном сотен голосов и полумраком. Привыкнув, глаза рассмотрели привычный вид типичных старых вокзалов, которые были построены ещё в старые, имперские времена и десятки раз реставрированные. Мало окон — мало света. Много колонн и даже мозаики. Осмотревшись, Илья направился к выходу, зная, что там его должен ждать человек. Сослуживец его начальника, капитан Василий Крохин. Илья осматривался по сторонам и увидел его у металлоискателя. Бродский сразу узнал его по лысине, длинному носу и хитрой улыбке. Полицейский стоял в своей форме, уже изношенной и такой же мятой, что костюм у Бродского. Крохин заметил Илью и поднял руку.

— Лейтенант Бродский! — крикнул он.

— Вижу вас, вижу. — Илья подошел к нему, поставил рюкзак, пожал Крохину руку. — И я пока что младший лейтенант.

— Это не имеет значения, всё одно… Замятин был прав… Вас несложно узнать.

— По костюму?

— Да, по этому странному костюму и рюкзаку. Вы сочетаете несочетаемое.

— Такова моя бунтарская натура. — они посмеялись.

— Ну, пройдёмте на выход. Нас ждёт такси.

Они вышли на улицу, и Бродского снова настигли воспоминания. Вдоль всей привокзальной площади стояли ларьки, сидели старики и продавали кто на что горазд — всё, от одежды до сахарной ваты. Столько лет прошло, а здесь, на юге, будто ничего не изменилось. Крохин, поняв, что Илья отстал, обернулся к нему.

— Увидели что-то знакомое?

— Да. Будто снова в две тысячи седьмом.

— Я рад за вас. — Крохин спустился по лестнице к полицейской машине.

Илья последовал за капитаном, кинул рюкзак в багажник и уселся в «шкоду октавию». Новую, удобную машину. На родине он таких не видел. Он сидел рядом с Крохиным на пассажирском сидении и смотрел в окно. Гаишник, что сидел за рулём, завёл двигатель и включил сигналки. Благо, хоть сирену не врубил. Илья следил за движущимися картинками за окном, как вдруг Крохин вновь заговорил.

— Вы же в курсе, что будете моим помощником на время командировки?

— Да, но я ничего не знаю о сроках.

— Это как получиться. — Крохин улыбался хитрой всезнающей улыбкой, которая уже раздражала Илью. — Я знаю о вашей травме и знаю, что Замятин прислал вас, по сути, в отпуск. Не так ли?

Илья посмотрел на Крохина, на его яркие, но лживые глаза и тоже ухмыльнулся.

— Так.

— Хорошо. — капитан перевёл взгляд на окно. — Сегодня, так уж и быть, на работу можете не выходить. Останетесь в съёмной квартире. Плата внесена за месяц. Если останетесь на подольше, то уже придётся платить из своего кармана. Что ещё… Ах да, завтра жду вас в участке к восьми утра. Подходящую работу я для вас уже нашел.

Он замолчал и больше не говорил. Илья сразу понял, что Крохину он нужен также как вору совесть, так что ехал молча, смотря на дорогу. Они ехали по извилистым узким улочкам, где с трудом расходились даже две машины. Улицы были оживлёнными. Люди ходили в куртках и пуховиках, будто на улице стояли не десять градусов тепла, а двадцать с минусом. Илье наоборот было тепло после сибирских морозов и снега. Да, повезло ему отсрочить новое свидание со снегопадом на ближайшие недели. Главное, чтоб квартирой оказался не сарай какой-нибудь, а приличное жильё. Такое, как например эти невысокие коттеджи за окном, пришедшие на смену старым деревянным домам. Квартирный вопрос за годы его студенчества сильно надоел Бродскому. Он жил и с мышами, и с тараканами, и потому только и мечтал, чтобы на время командировки он забыл о бытовых трудностях.

Милые компактные коттеджи закончились, и дорога вильнула на лесную опушку, сквозь которую проглядывалось серое море. Не чёрное и не синее, а такое же серое, каким Илья видел его в поезде. Холодное и отталкивающее. Сразу захотелось выпить горячего чаю, сесть на веранде, смотреть на воду и не прикасаться к ней.

Проехав сквозь дубовый лес, они съехали с пригорка и оказались среди новых коттеджей, но уже более просторных и однотипных. Должно быть, они были построены специально для туристов и сейчас пустовали. Сезон уж точно не летний. Машина повернула направо, в сторону моря, и Бродский успел подумать о прекрасном виде, который открывался бы по утрам. Но не успело по сердцу разлиться тепло, как гаишник повернул налево, на очередную улицу, запертую меж домов. Шкода подъехала к предпоследнему дому с левой стороны, который был, в отличие от других, одноэтажным домиком приплюснутой формы. Он выглядел словно блин среди тортов.

— Хорошего отдыха, Бродский, — посмотрел на него Крохин. — Наслаждайтесь тишиной и одиночеством. Завтра утром жду, но если у вас будет неистовое желание отдохнуть, то приму вас после обеда.

Крохин отвернулся к окну, неприступным видом своего затылка намекая, что разговор окончен. Ну и хорошо. Илья вышел, открыл багажник, достал рюкзак и направился к дому, как вдруг его окликнули:

— Багажник, товарищ Бродский! — кричал капитан.

Смущенный, Илья кинул рюкзак и вернулся. Опустил багажник. Тот хлопнул сильнее, чем Илья хотел. Будто оскорбленная лошадь, машина взревела и поехала по пустынным улочкам туристического района. Рёв двигателя удалялся, погружая белые домики в тишину. Неужели он реально один? Илья посмотрел направо — длинная, ведущая к лесу улица уходила на километр вперёд. Посмотрел налево — картина та же, но коттеджи уходили к каменистой песчаной косе, не добираясь до полоски воды. Нигде не горели фонари, хоть они и были. Нигде не слышался голос телевизора или радио. Сплошное уединение. Илья посмотрел на соседний коттедж: трёхэтажное пустое здание смотрело на него из пустующих оконных глазниц. Оно смотрело, словно пораженный радостной вестью четырехглазой паук, который узнал о прибытии своей новой жертвы.

Илья прикрыл глаза. Что-то фантазия разыгралась. Он повернулся и направился к двери. На рюкзак капал дождь. Илья надеялся, что в доме будет свет, вода и тепло. И как бы он не хотел этого, но он чувствовал взгляд чудовищного дома позади.

Глава 9

Злость

Вот и готова новая партия. Новый груз со смертью в упаковке снова покатиться по стране, забирая всё больше жизней. Да, конечно, моё варево не убьёт, если не переборщить… Но оно всё же доберётся до последней нервной клетки какого-нибудь несчастного подростка и уничтожит его. И это делаю я! Я, кандидат наук! Что за жизнь! Что за ужас! Что за бред!

Прости меня, Господи, ибо грешен я. Я пишу эти строки, вдавливая карандаш в бумагу, потому что иначе не могу избавиться от злобы… Она кипит во мне, пусть разумом я и понимаю, что заслуживаю этой боли, этой злости. Пускай она режет мою душу! Я этого достоин! Пускай я буду мучиться от неё! Я тоже этого достоин! Боже! За что ты так со мной!?

Прости меня вновь… Ты, как всегда, мудр и поступаешь со мной как я заслуживаю. В свободе мы вправе сами определять поступки, но совершив грех мы все в руках твоих, Господи. Я желаю только, чтоб не только на меня посылал ты свой гнев, но и на мучителей моего брата! На извергов, чьи деяния унесли столько жизней! Они достойны наказанья не меньше моего, а может даже больше!

Нет… Не могу больше. Хватит. Меня застилает не только злоба, но и гордыня. Хватит.

Лучше буду скорбеть, избавившись от бумаги. В одиночестве.

Глава 10

Не только следы

Два дня прошли медленно, как часто бывает на новых местах. В пятницу Илья пришел вовремя, в семь часов. Крохину было на это всё равно, поэтому, понял Илья, в другие будние дни он будет приходить, когда захочет. Полицейский участок в центре богатого туристического городка оказался на редкость паршивым. Трёхэтажное здание советских времён снаружи обклеили мерзким сайдингом, что было всё равно лучше его интерьера. Внутри оно напомнило Илье о неприятных эпизодах из детства, когда он и мама ходили по какой-то омской больнице в поиске зубного врача, по тёмным коридорам с облупившейся краской. Также было и здесь, в полицейском участке города Карто. Что удивило Илью, так это премии местных «полисменов». Они-то подходили для богатого туристического городка и потому Илья задался вопросом — почему же они работают в такой берлоге. Вопрос он задал, когда Крохин посадил его в архив — искать случаи смерти от наркотиков за последние пять лет — на что капитан ответил, что пусть здание плохое, лишь бы на руки давали хорошо. На том и разошлись.

Илья прибыл на работу и в субботу, за счёт пропущенного дня в четверг, но пробыл там недолго. В архиве оказалось не так много работы и здание совсем опустело. Делить один этаж со стариком дежурным, громко щелкавшим семечки, не хотелось, и потому Бродский сразу после обеда в два часа улизнул в город. Погулять по рынку.

Ему повезло. Дом, в который его поселили, оказался пусть и аскетичным по содержанию, но абсолютно полноценным в плане удобств. Электричество, отопление, горячая вода — в нём было всё для хорошей жизни. Пустой холодильник и гарнитур нисколько Илью не смутили. Смутило только расстояние до ближайшего супермаркета. Два километра пешком. Такси ездили к Илье неохотно, поэтому Бродский решил закупаться сразу после работы и возвращаться на такси из более густонаселённого района города, находившегося за дубовой опушкой.

Илья сидел в гостиной у широкого окна, попивал кофе и, думая о прошедших деньках, смотрел на море. Точнее на тот кусок, что позволяли ему видеть дома по другую сторону улицы. Илья старался не смотреть на них, как стараются не смотреть дети на покрытый одеждой стул в темноте. К сожалению, тот четырёхглазый дом был идентичен всем остальным пустующим домам по соседству. Илья думал об этом — о своём одиночестве и о пустующих домах, которые никто не охраняет. Хотя это было не совсем правдой: когда Илья думал, что совершенно одинок перед жестокими взглядами этих домов, он вспоминал, что территория района огорожена забором, что вдоль каждой улицы по вечерам гуляют охранники, которые машут Илье, замечая его на пробежке или видя его на террасе. Иногда он говорил с ними о новостях и благодаря охранникам узнал, что в городе действительно не найти приличного жилья кроме этих домов и, «наверное, Илью заселили сюда, чтоб он просто не был в обиде на коллег» — как подумал самый старший из охраны, Геннадий Петрович, усатый щетинистый старик с прямой спиной. Благодаря же нему, вчера, в полдевятого вечера, когда охрана делала обход, Илья узнал о пропаже мужчины и женщины, супругов, которые неделю назад остановились в единственном отеле Карто с пятизвёздочным статусом, джакузи и стрип-клубом (на этом слове старый охранник выругался). Парочка куда-то выехала после обеда и в отель так и не вернулась. Дослушав Геннадия Петровича, Илья захотел только, чтоб эта история обошла его стороной.

Он вздрогнул. По спине побежали мурашки. Илья снова отпил кофе и подумал о далёкой женщине, которая двадцать раз не ответила на его звонок. Которую он по-прежнему любил и боялся потерять. Но вдруг он уже её потерял? Надо позвонить. Надо всё утрясти, прояснить. Илья посмотрел на телефон, который лежал на журнальном столике и понял, что боится прикасаться к нему. Словно это был не айфон, а крестраж — прикоснешься и столкнешься с ужасным злом. Хотя, по мнению Илья, с айфон сам по себе был злом, но сейчас был другой случай.

На стекло упали две капли, затем три, после чего Илья потерял счёт. Начинался новый мерзкий осенний вечер, который он проведёт за просмотром телека, держа купленную по акции бутылку пива. Да, именно так. Разговор пускай подождёт. Возможность позвонить есть всегда. Он возьмёт свою волю в кулак и сделает это. Он не боится. Нет, он просто хочет подождать, чтоб пришли нужные слова.

Конечно же.

Илья задвинул плотные шторки, не желая больше видеть пустых домов и упал на диван. Рядом, на журнальном столике, стояла бутылка виски, купленная уже не по акции, и стакан. Илье ничего более не хотелось делать в этот выходной день. Правда, он думал над тем, чтоб пойти к морю. Почувствовать его солёное дыхание, послушать его громкий шепот, который Илья почти не слышал в доме. Он думал об этом, но решил, что за месяц найдётся хоть один светлый денёк, который он посвятит прогулкам.

Опрокинув пару стаканов виски для согрева, Илья заснул.

Он проснулся, когда телефон в его кармане завибрировал. Илья, держа глаза закрытыми, ответил. Звонил Крохин. К сожалению, по делу. Его глубинное желание побывать на море, скрытое за пеленой лени, всё-таки было исполнено. Илья будто лёг не на диван, а на золотой шар из «Пикника на обочине», исполняющий заветные, сокровенные желания.

Он подумал об исполнении желаний потому, что в это промозглое утро воскресенья он всё-таки встретиться с морским ветром.

Илья Бродский, Василий Крохин и гаишник, имя которого Илья снова не уточнил, ехали по узкой дороге между скалой и плотными зарослями кустарника. Илья сидел, смотрел на каменистый склон холма и думал, что всё-таки зря он не прихватил с собой родные берцы. Те, что ему выдали в участке, были на размер меньше и порядком измучили Бродского. Оставалось только надеяться, что по ходу дела они растянутся. На замену не приходилось надеяться — фонд одежды пополнялся так же редко, как и делался ремонт в здании участка, то есть, никогда. Вот и чёрная служебная куртка ему досталась пропахнувшая порошком, стёртая почти до дыр и мятая. Брюк и вовсе не нашлось — пришлось надевать чёрные джинсы, что он прихватил с собой и заправлять их в берцы. Теперь Илья напоминал ветерана скинхедовых войск, которому не требуется брить рожу, чтобы приезжие гости из ближнего зарубежья обходили его стороной. Имея дела со скинами во время обучения в академии, Илья знал, о чём думал.

Наконец скала перед его взором пошла на спад. Они приближались к берегу. Илья узнал не многое, но взволнованный голос Крохина и срочность дела говорили сами за себя. Пусть они собирались порядка трёх часов, но Илья всё равно считал, что нужно было больше времени на сборы. Хотя бы на поиск нормальных ботинок. Машина остановилась. Полицейские вышли.

Захлопнув двери, коллеги переглянулись. Крохин кивнул в сторону толпы полицейских, которые стояли на берегу будто в хороводе. Илья направился в их сторону, чувствуя, как ветер треплет его волосы, и как солёный воздух прочищает обленившийся мозг от неги. Берцы ступили на песок, мягкий и плотный — влага пропитала его и будто сплела песчинки в огромный ковёр. Крохин обогнал его, резко переступая ногами. По мере приближения к полицейским, Илья всё отчетливее видел, вокруг чего они стояли.

Синяя палатка, чьи крепежи ослабли настолько, что казалось, они вот-вот сорвутся под порывом ветра. Илья подошел к коллегам и посмотрел на их лица. Никто ни с кем не говорил. Стояло молчание. Никто друг на друга не смотрел и думал о своём. Испуганные лица взрослых мужиков произвели на Илью впечатление. Не самое приятное впечатление. Илья насторожился и перевёл взгляд на лысую макушку Крохина. Тот стоял у входа в палатку и смотрел на него.

Интересно, у меня поедет крыша после того, как…

Но мысль не успела закончиться на логичной ноте. Потому что Крохин, нагнувшись, открыл ему вход в палатку, а Илья в неё заглянул. Сначала в нос ударил пока ещё не сильный трупный запах, а затем глаза увидели то, что он не забудет так же, как и не забудет увиденное год назад, в ту ужасную командировку. Два трупа лежали друг перед другом и смотрели друг на друга выпученными от ужаса глазами. У обоих рты были раскрыты, а руки искажены в неестественных положениях. Илья отпрянул от палатки, чувствуя, как в душе нарастает ужас, ощущая желчный ком, подступивший к горлу. Тут же он почувствовал дрожь в руке, но закрыл глаза и постарался сосредоточиться на другом. На первом впечатлении. Первое впечатление всегда самое важное. Илья повернулся к Крохину.

— Что произошло, товарищ капитан? — Илья пытался отвлечь себя разговором. Пока не получалось.

Крохин посмотрел на других коллег и приблизился к Илье. Заговорил, стараясь, чтоб слова долетали только до Бродского.

— Пока считаем, что обкололись или нанюхались дури. Мы нашли ещё бутылку вина, наполовину пустую. Отдали криминалистам. Возможно, парочка подсыпала что-то для кайфа. Что привело к галлюцинациям и смерти. Ну… Или…

— Или? Или что?

Крохин прищурился, посмотрел за спину Ильи, на плескающееся море и кашлянул. Затем второй раз.

— Это я у тебя должен спросить, гроза маньяков. Не видишь ли чего необычного?

Илья вернулся к палатке и присмотрелся к трупам, стараясь не переводить глаз на их лица.

— Запаха почти нет. Как давно они умерли?

— Эксперты думают, что около полутора суток.

Бродский не замечал каких-либо деталей, пока не посмотрел на ноги мертвецов.

— А это уже интереснее.

— Что?

— Обувь. Женщина босая, а вот мужик в кедах. — Илья дотронулся до подошвы. — Ещё и песок сырой. Будто он только что по земле ходил…

— Товарищ капитан! — раздался голос позади. Крохин обернулся, чуть не ткнув своим острым носом молодого сержанта.

— Что?

— Там из области прибыл…

Но капитан не дослушал молодчика и поспешил обратно к дороге.

Илья всё же хотел отвлечься, чувствуя дрожь, набирающую силу от лопатки до кончиков пальцев. Он отошел от палатки к берегу и посмотрел под ноги — на золу и куски поленьев, которые когда-то были костром. Берцы ушли в мокрый песок почти на всю высоту подошвы. Илья повернулся, увидел следы от острых туфель, которые Крохин забыл заменить на берцы. Илья снова повернулся к морю. На горизонте синели тучи и чернела вода. Он опустил взгляд и увидел ещё следы. Они уходили ближе к воде и, делая крутую петлю, разворачивались. Илья следовал за следами взглядом и наткнулся на кашу, оставленную ботинками его коллег. Илья обошел проклятую палатку, высматривая на сером голом пляже новые следы. И он их нашел. Крупные, отчётливые отпечатки бежали от палатки в сторону отвесной скалы, на которой Илья увидел мамонта — ДОТ времён Великой Отечественной. Илья пошел параллельно следам, стараясь не думать о палатке. Стараясь пропустить мимоходом вопросы. Что случилось? Что их убило? Почему на их лицах отпечатался ужас, прямо как у… Илья Бродский остановился в десяти шагах от палатки, словно замурованный в песок. Рука, лежавшая в кармане куртки, задрожала, голубые, смотрящие в пустоту глаза застыли, а челюсть задрожала под тяжестью диких воспоминаний.

Забытие продолжалось недолго. Так во всяком случае подумал Илья, когда пелена в глазах отступила, и зрение вернулось к прежней четкости картинки. Ветер не ослаб, а приглушенный свет от облаков нисколько не изменился. Илья снова уткнулся в землю, вспоминая, зачем вообще сюда пришел и, увидев следы, решил посмотреть, откуда они шли. Он обернулся и в ужасе увидел, как какой-то мужик с красной рожей, в деловом костюме, шел прямо по этим следам, уставившись на Илью. Бродский вскинул руку и прокричал:

— Стойте! Стойте, прошу вас!

Шедший впереди мужик остановился и уставился на Илью как баран на сородича. Крохин, который шел позади, тоже остановился и опасливо глядел то на мужика, то на Илью. Илья быстро сообразил, что к тому «Фунтику» — именно эту кличку выплюнуло подсознание, — лучше обращаться поосторожнее.

Илья подошел к ним.

— Вы извините… Здесь просто следы… Они идут от палатки к холму и наоборот.

Полицейские посмотрели себе под ноги. Правда, относительно Фунтика Илья переборщил. Тот уже давненько не видел своих ног из-за широкого пуза над ремнём, а потому просто чуть наклонил подбородок к земле, да и то, сделал он это быстро, и как бы бессознательно. Он сузил глазки и вдруг рявкнул так, что Илья вздрогнул:

— И что? Здесь пол пляжа в следах!

Илья прикинул — что лучше сказать: «иди к свинячьей матери!» или что-то более вежливое. Решил пойти по второму пути, видя испуганный взгляд Крохина. Бродский протянул Фунтику руку.

— Я думаю, мы не с того начали, товарищ?..

Фунтик пожал Илье руку своей влажной мягкой ладонью. Противной ладонью.

–…майор. Майор Вячеслав Листов. Будем знакомы… — на лбу майора вдруг появилось с десяток влажных морщин. — Извини, как тебя?

— Младший лейтенант Бродский. Илья Бродский.

— Родственник? — тут Листов многозначительно поднял взгляд к небу. Илья усмехнулся. Благодаря фамилии Илья научился разу определять в людях романтиков и прагматиков. Романтики всегда спрашивали, родственник ли он «того самого», а прагматики уточняли, однофамилец ли он «того самого». Листов вдруг оказался среди первой группы.

— Однофамилец. — ответил Илья.

— Хорошо. Вы переходите под моё непосредственное подчинение как помощник старшего следователя.

Вот так новости! Илья раскрыл глаза и перевёл их на Крохина. Тот пожал плечами да стрельнул в майора глазами, мол, важная шишка, сам понимаешь. Илья цокнул, помотал головой и задумался, где ж он так нагрешил.

— Возражения? — спросил майор.

Бродский поднял к нему взгляд. Тучный офицер смотрел на него, как на кусающегося щенка: презрительно и немного с опаской.

— Никак нет, товарищ майор.

— Замечательно. — видно, Листов любил броские краткие выражения, брошенные перед главной мыслью. — А теперь расскажи мне, что тебе от этих следов надо?

Илья снова уставился в землю, затем присел и дотронулся до песка.

— Ботинок широкий, но сам размер ноги довольно небольшой. Никогда таких следов я не видел, — он говорил, подняв голову, чтобы до стоявших перед ним небоскрёбов всё доходило. — Следы очень глубокие. Посмотрите и на песок. Он будто разбрызган подошвой. Это значит, что человек, который прошелся рядом с палаткой, сделал петлю, и, вдавливая обувь в землю, побежал в сторону… — Илья огляделся. — …в сторону ДОТа.

Полицейские подняли глаза. Бродский встал, улыбаясь и рассчитывая на похвалу, но увидел только недовольные лица коллег.

— Это может ничего не значить. — пробурчал Листов. — Хвалю за наблюдательность, но это мог быть кто угодно. Может, кто увидел трупы, обосрался и помчался домой к мамочке. Что, не понятно?

Вопрос был риторическим. Илья промолчал.

— Вот и думай головой… Пойду лучше с тем мужиком поговорю… Как его там? — спросил Листов у Крохина.

— Антон Кравченко. Местный спасатель.

— Да, да… — Листов зашагал в сторону дороги, раскачиваясь, словно медведь.

Илья подошел к капитану, следя за удаляющимся майором.

— Что за Фунтик и почему я у него в подчинении?

— Это важный человек из области. У тебя и так работы не было, Бродский. Вот и займёшься делом.

Илья поднял брови.

— В смысле не было? А трупы?

— Что, «трупы»?

— Разве вы позвали меня не как человека, имевшего опыт работы с подобным?

Крохин прикусил губу, смотря вслед Листову. Вдруг он вздрогнул, будто только услышал вопрос Ильи и посмотрел на него тем взглядом, которым когда-то одаривали мастеровые своих несовершеннолетних подопечных.

— Ты же не знаешь фамилию губернатора, да?

— Нет, но причём тут моя работа?

— Владимир Петрович Ермаков. Погибший мужчина — его младший брат.

Илья истерично хохотнул. Вот оно что. Областного мужика пригласили, чтобы найти более-менее удобоваримую причину смерти важного родственника. А насколько эта версия окажется правдивой уже мало кого заботило. Иметь дело с подобными «родственниками» — это бремя хуже адовых мук. Врагу не пожелаешь.

— Смешно?

— Нет, это был не смех, а вопль.

— Надеюсь. — Крохин с подозрением глянул на Илью и снова перевёл взгляд на Листова. Тот уже спрятался за линией деревьев.

— А его супруга… тоже из голубых кровей?

— Почти. Она блогер. У неё миллион подписчиков в сети.

Очередная инфопроститутка. Была.

— Понял. А что за мужик, к которому пошел начальник?

— Спасатель, который обнаружил трупы. Он бегает по этому берегу каждое утро, вот и увидел их первым.

— Так… а что за обувь у него была?

Крохин посмотрел на Илью, как на идиота.

— Кроссовки, Бродский. Кроссовки.

Илья посмотрел на отпечатки. Обувь, которая оставила их, была с каблуком. Точно не кроссовки.

— Ладно, а могу я с ним поговорить?..

— Нет. Это дело Листова. Если хочешь, рассматривай следы, сколько влезет.

Тут из-за деревьев вышел Листов. Илья не видел его лица, но видел, как майор поманил Крохина рукой.

— Ну всё, начались побегушки, — сказал он.

— Значит я теперь бесполезен, да?

Крохин посмотрел на него, но на этот раз без тени улыбки.

— Думаю нет. Я пригласил тебя не зря, но надеюсь, твой опыт нам не пригодится.

Послышался крик:

— Крохин! — орал Листов.

Капитан спешно ретировался, по-прежнему держа в руках чёрную папку. Он держал её на груди, будто обороняясь от ветра или от грозного взора Листова. Илья проследил, как Крохин удаляется и плюнул ему вслед. Вот уж лентяи-лизоблюды. Типичные полицейские южных широт, чтоб их. Илья развернулся к следам. Может, это действительно ничего не значит. Но вдруг, прав он, а не они?

Наконец небо совершенно помрачнело. Зашумело море. Полил дождь. Идя по следам, почти в полном мраке, Илья достиг скалы. Он посмотрел наверх. Капли заливали его глаза, но Бродский всё-таки построил маршрут подъема. Он ступил на камень, на котором обрывался след. Затем на следующий, ещё не один, и начал подъём наверх.

Шаг за шагом, Илья взбирался по скале. Повезло, что нигде даже не пришлось применять руки. Ноги задрожали перед самой вершиной — дали знать о себе и проклятые маленькие берцы. Сделав последний рывок, он оказался на вершине и остановился под кронами дубов. Дыхание участилось. Он закрыл глаза, глубоко дыша. Сердце больно стучало, но постепенно замедлялось. Стук, ещё стук, и ритм вернулся к норме. Илья разогнул спину и оглянулся. Открывался широкий вид на берег. Толпа полицейских уже рассосалась. Рядом с палаткой стояли носилки и судмедэксперты в чёрных халатах. Кто-то из них вытаскивал труп мужчины за ноги. Илья отвёл взгляд. Ему там не на что смотреть.

Но и здесь, на скудной земле, было пусто. Следов Илья уже не заметил, потому что им негде было отпечатываться. Справа, в десяти метрах, стоял ДОТ. Конечно, следы по-прежнему могли ничего не значить. Илья мог развернуться и уйти. Но он подумал о проделанном пути наверх и решил, что не зря мучился, поднимаясь на эту высоту. Нужно всё проверить.

Захотелось курить. Илья пощупал карманы и вспомнил, что одежда то не его, а служебная.

Мать её за ногу…

Он шел мимо дубов, под плотными кронами которых стало ещё мрачнее. Не то, чтобы он ничего не видел, но занавеса дождя и тени превратило лес в мрачное тёмно-серое царство. Илья промок и прозяб. Он натянул куртку на мокрые волосы и ускорил шаг, уже видя длинный проход в ДОТ.

Кирпичная кладка прохода разрушена, что и неудивительно. Илья зашел внутрь и оказался в полной темноте. Бродский достал телефон, включил фонарик и пошел в глубь бетонного склепа, изучая резкие слова на стенах и чувствуя такой же резкий запах сырости и… Ну, Илья понял, чего именно. Видимо, это место было популярным среди людей с недержанием.

По бетону мягко стучал дождь, а Илья, слушая его оказался в главном помещении ДОТа. Здесь, в комнате с амбразурой, чего только не валялось: в поле зрения фонарика сразу попали шприцы, выкуренные чуть ли не до фильтра обгоревшие бычки, битая штукатурка, кирпич, бутылки и… детская перчатка? Она лежала под амбразурой и почти светилась своим синим цветом в королевстве мрака и печали. Илья подошел к ней, не сводя с перчатки света фонарика, присел на корточки и зашипел — ноги болели после подъёма. Он поднял перчатку и встал. Перчатка как перчатка. Синяя, с двумя чёрными полосами, скорее всего для пацана лет семи. Грязная только сторона, лежавшая на бетоне. Вещица не старая и скорее новая. Илья принюхался к ней. Всё ещё сильный запах Китая и… гуталина? Илья присмотрелся и увидел тусклое тёмное пятнышко, тщательно вымытое, но не до конца. Видимо, ребёнок, почти сразу после покупки перчаток немного накосячил.

Конец ознакомительного фрагмента.