Метро 2035: Преданный пес

Дмитрий Манасыпов, 2019

Пёс только-только остановил надвигающуюся войну в городе у Волги. Наслаждаться плодами победы? Не тут-то было, судьба-злодейка не дает расслабиться, и вот Хаунд уже снова в пути. Сто километров, лежащие вдоль железной дороги на Урал. Сто километров, полные схваток, злобы, ярости, боли, интриг, тайн, чужих и своих, напалма и стали, смертей и надежды… Вот что ждет его впереди! Всего сто километров, но попробуй пройди их в жестоком и беспощадном 2035-ом году. Содержит нецензурную брань.

Глава третья. Новая счастливая жизнь других

Бороться и выживать — две разные вещи

Песни Койота

— Очухался. Эй, скотина, вставай!

Снова-здорово?! Ну да, так и есть, йа. Хаунд глядел на подошвы. Подошвы стояли у самого его носа, больше ничего не было видно.

По подошве можно многое понять о ее хозяине. Не сказать, что он увлекался изучением обуви, но голова-то ему нужна не только, чтобы в нее есть, йа. А с его-то родом деятельности приходится разбираться во многом. Особенно в свихнувшемся мире вокруг.

Этой обуви крепко доставалось последние… да все последние месяцы ее жизни. Сделано вручную, тачали не особо на совесть, но добротно. Резина от покрышки, рубчатая и неубиваемая обычной ходьбой. Кожа на подметках и ранты сшиты толстой искусственной нитью. Следы от воска, старые и недавние, впитавшие грязь с пылью. Едва ли этим ботинкам год, а заношены, как за несколько лет. И не только из-за многих пройденных километров. Просто хозяин свинья и не следил, вот и все. Но достаток есть.

В принципе, Хаунд и так это прекрасно понимал, ведь подошвы и все, что выше, и голос принадлежали свинорылому. Но так было проще справиться с огнем в правой руке, пониманием случившегося, и ожидать будущее.

— Подъем, еба, ты не понял?!

А вот и Пантыкин. И врач, красивая Ольга Николавна, собственной персоной, в зеркально блестящих сапожках, сшитых по аккуратным узким ножкам.

— Он молодец. — Докторица присела рядом, потрепала Хаунда за щеку. — Я дам несколько бинтов, мазь и порошок. Три раза в день менять перевязку и принимать лекарство. По щепотке… хотя ему по полторы, он же большой мальчишка.

Пес поднялся. Дернул целой рукой, ожидая звяканья, и не ошибся. Отстегивать его никто не собирался. Как он только не задохнулся, повиснув на ошейнике?! Кожа под бородой ощутимо саднила, порванная при падении. Ничего, заживет… наверное. А в собственную записную книжку плохишей и негодяеек он занес еще одну личность. Вот этой вот, красотки-коновалши, всего лишь выполняющей свою работу.

Это же так честно будет звучать, когда он возьмет ее тонкую и красивую шею свободной рукой. Длины пальцев хватит почти захватить ее в кольцо и сжать. Но не насмерть, такое удовольствие полагается растягивать. И тогда Хаунд снова услышит постоянно повторяемую мантру:

— Я просто делала свою работу, я просто пытаюсь выжить…

И действительно, все очень просто. Она просто пытается выжить в просто анклаве просто работорговцев. Все очень просто, всего лишь двадцать лет с Войны и, натюрлих, человек человеку люпус эст. Волк, то есть. Ну хорошо, пусть будет так.

— Стой спокойно и заведи руки за спину.

Он выполнил сказанное, стараясь сдержаться. Зверь внутри требовал крови и насилия. Требовал очень настойчиво и почти ощутимо. Как наяву, йа. Даже с одной рукой. Вторая же есть, а еще ноги, голова, клыки и когти на целых пальцах.

Ударить Пантыкина локтем правой, назад, пока тот ковыряется с браслетами на запястьях. Резко вверх, в челюсть, до хруста, заставив потеряться на несколько секунд.

Левой, наотмашь, хлестнуть по горлу врачиху, вскрыв ей сосуды и дыхательное горло с пищеводом.

Ногой размозжить свинорылому яйца, а пока тот будет корчиться, сломать основание черепа одним точным ударом сверху.

Вернуться к Пантыкину и, подарив себе наслаждение, сперва выдавить ему буркалы, а потом, подняв вверх левой, ударить лбом. Вогнать кость носа внутрь, до самого мозга. И…

Хаунд покосился на уже такой знакомый обрез и благоразумно повернул запястья удобнее. Ничего, в нем просто бездны терпения. Да и выбраться нужно из крепости, тут особо не разгуляешься, тем более раненым, йа.

— Спасибо, Ольга Николавна, — буркнул свинорылый и подтолкнул Хаунда в спину.

Давешняя красивая баба, явно устав ждать, смотрела на каждого из них прямо со злостью. И даже не пожелала посочувствовать бледному бедному мутанту-красавцу с рукой в кровавых бинтах. И даже сплюнула себе под ноги. Эх, люди-люди…

Хаунд прислушался к себе. Боль жгла покромсанную руку, но было что-то еще. Не иначе, как врачиха вогнала в кровь какое-то стимулирующее. Не мог он вот так спокойно идти после всего случившегося. Ноги так и летели вперед, непонятная эйфория заставляла радоваться всему. Что за шайссе?

— Зырь, как скачет, козлина. — Пантыкин хохотнул, ткнув Хаунда стволом дробовика. — Аккуратнее иди, родной. Тут если вздумаешь побежать, так тебе быстро обраточка прилетит.

— Хера ль ты ржешь, баран?! — Свинорылый дернул поводок, закрепленный в ошейнике. — Следи давай. Хрен знает, чего она ему там ввела, чего такой бодрый. Сраный энерджайзер.

Значит, не ошибся. Хаунд постарался успокоиться, идти ровно и взять назад контроль над телом. Над нервной системой уж точно. Понятно, инъекция, чтобы он от шока не помер, такое вполне возможно. Сам он оценивал себя несколько серьезнее, чем обычного человека или мутанта, но был в чем-то благодарен врачу. Чересчур много свалилось на его хрупкие лохматые плечи за сутки, натюрлих. Немного релакса не помешает.

Жизнь вокруг идущей троицы бурлила, куда там той же ярмарке Смышляевки, торгу на станции Победа или даже суете Московской. Анклав-крепость Кинель, прочно ставший на ноги за последнее десятилетие, пожинал плоды побед увереннее медленно воскресавшей областной столицы.

Свободного места на бывшем перроне хватало. Сам перрон превратился во что-то вроде бульвара. Сложно поверить, но сейчас по нему… просто гуляли? Точно, не могли с десяток пар мужиков и дев разных возраста, внешности и степени потертости решать одинаковые дела схожими маневрами. Они, шайссе, совершали моцион. Не хватало только букетиков дешевых цветов с красивыми зонтиками — прямо времена хрустящих французских булок да сраных лордов Байронов, йа.

Зато семок, хрустящих скорлупками под ногами, оказалось ого-го сколько. Каждая из пар, лузгая одну за другой, так и плевалась черной кожурой, прям твои маслобойки. Сидевшие тут и там торговки с таким ходовым товаром не удивляли вообще. Суровое время рождает простые развлечения. Эти торговали, кроме жареных семечек, сушеной рыбой, вяленым мясом, небольшими бутылками с чем-то явно подкрашенно-спиртным и, тут Хаунд позавидовал гулякам, аккуратно скрученными «козьими ножками». Нос не подвел, в белых бумажках торговцы сыпали самую настоящую махорку.

— Иди давай, сучара! — не выдержал его спокойного хода свинорылый. — Чо пялишься, сволота, один хрен твоя очередь мимо всего.

Хаунд, запнувшись, хотел развернуться и накласть с прибором на осторожность. В смысле, что сломать ему шею ударом ноги. Сейчас ему точно хватит всего — сил, лихости и вообще, пока действует вколотый стимулятор. Но пришлось затушить этот порыв, не время еще.

— Вон туда прись, гнида! — Свинорылый подтолкнул его к деревянному мостку, ведущему к длинной дорожке, сколоченной из досок. Видневшийся в ее конце рыже-красный муравейник, кишащий людьми даже за стенами, мог быть только одним. Знаменитым кинельским рынком.

Погоды последние дни стояли теплые, осень в свои права пока не вошла. У самого бывшего депо народа толпилось немало, явно говоря о приезжих, специально добирающихся в Кинель за-ради торга и товаров. Хаунд, пусть и стреноженный аки конь, привычки наблюдать не бросал, запоминая и присматриваясь ко всем и вся.

Городок в Беду не окуклился, не протух насквозь живой мертвечиной человеческой лени с гнилью. Наоборот, взятый в ежовые рукавицы совета инженеров, путейцев и батальона пехоты, переезжавших в эшелоне куда-то на Урал, справился на ять. Не дал развалиться сложившемуся обществу, прижал, как выбрались наружу, мародеров с бандитами. Железнодорожники, прибрав к рукам находящийся в Усть-Кинельском сельхоз-навоз, то есть сельскохозяйственный институт, за аграрные проблемы взялись как за родные паровозы. С подходом, вдумчиво, сурово и работая только на результат.

Результат сейчас, в первый месяц осени, красовался по всему периметру кирпичного красавца. Собственные хозяйства, фермы и хуторки вокруг Кинеля сулили Городу крупную добычу с одной стороны, начни они расширяться… и нехилые проблемы с сопротивлением с другой. Люди тут, даже на первый взгляд, отличались от городских как небо и земля. На кой ляд им городская центральная власть?

Казалось бы, как так, время-то одно и то же вокруг, ан хрен, натюрлих.

То ли дело было в Рубеже — аномалии, на двадцать лет запершей Самару от мира, пока ее не вырубил пропавший Орис, то ли еще в чем, но тут даже воздух вдыхался лучше. Сейчас, во всяком случае. Местные, чаще всего, оказывались румяными, кровь с молоком, без бледных десен, с крепкими зубами. Жопы у трех прошедших юных девок, статных и грудастых, качались так приятно глазу, что Хаунд умудрился забыть о больной руке.

— Крутится, вертится шар голубой…

Картошка, свекла, кукуруза, табак россыпью в мешках, яблоки… настоящие яблоки, морква, лук и чеснок. Сокровища золотились и темнели на солнце. Хаунд, проходя мимо продовольственного базара, косился на него с завистью. В Город перепадало всего ничего, за килограмм сраной жарехи из картохи в «Ни рыбе ни мясе» Лукьян драл втридорога. Ну, пока еще не удрал со Спортивной. Сейчас, спустя целое лето и пока не начавшуюся войну, втридорога там лупили другие.

— Крутится, вертится вместе со мной…

Народ гомонил, ругался, ссорился и спорил, кто-то заливисто и совершенно идиотски ржал как конь в одной из палаток. В другой, совершенно не смущаясь, охала, низко и заводно, явно горячая особа. Хаунд глянул на вывеску и поморщился. В палатке принимал костоправ.

— Крутится, вертится, хочет упасть…

Грохотали молотки мастеров по починке всего возможного. Прямо на глазах любопытной детворы кузнец, крепкая мадам в брезентовом комбинезоне и майке без рукавов с надписью «Питер» и портретом лысого перца в противогазе, мастырила нож. Некислый такой мессер, длиной с предплечье самого Хаунда.

В общем, жизнь жила, цвела и пахла. В основном жратвой, сладким женским потом, табаком-самосадом, ядреными нотками самогона из всего подряд и, самую малость, кровью со стороны мясников в дальнем конце рынка. Чужая жизнь.

— Кавалер барышню хочет украсть!

Безногий инвалид, сидящий на тачке-самокатке, свернул гармонику, нацедил из краника, торчавшего сбочку, ядреной даже на расстоянии полироли, жахнул и рассыпался пальцами, хрипло загорланив про решено без возврата, про покинуть родные края, про стихи до утра проституткам и спирт, жареный с бандитами. Да, чужая жизнь тут казалась прекрасной.

Его, Хаунда, новые судьба и остальное, пахнули из раскрытых стальных ворот совершенно иначе. В основном сплетая воедино чудесные ароматы навоза, грязи, плохой еды и еще более худших кишок, больных и требующих нормальной обуви ног, страха, мочи и крови. Ею тут воняло гуще, чем со стороны бойни.

Неудивительно, ведь на деревянных козлах, стоявших посреди депо, кого-то увлеченно пороли. А кого-то, судя по обводам так явно сдобную бабенку, уже оттаскивали. А вот животных, отделенных от двуногих зверей сеткой из рабицы, бить тут совсем не спешили.

— Радуйся, существо. — Остановившись перед Хаундом и его типа хозяевами, на Пса смотрело пузатое рыжее нечто в кожушке и шароварах с лампасами. И густо дышало запахами продуктов самогоноварения. — Жизнь твоя бесполезная отныне закончена, а ждет впереди лишь истинное наслаждение труда во благо человечества и его отдельных представителей. И раз вас тут заждались, плати, Спирин, двойную пошлину. Я из-за тебя, долболоба, задерживал Кота целых полтора часа. А ты притащил какую-то жердь обезьяньего образа внешности и стоишь тут с видом героя. Ты, часом, не слишком ли хорошего мнения о моей персоне?

Хаунд, сверля рыжее нечто глазами, про себя поистине последовал совету и возрадовался. Но не будущему и его молочно-кисельным перспективам, хера.

Спирин, сука, вот ты кто, оказывается, вот как тебя звать, свинорыл. Крандец тебе, молочный поросенок, светит веселье быть запеченым с кашей, натюрлих. В том смысле, что крупу он планировал забить в упыря с обеих имеющихся дырок и зашить. Натурально, накрепко и сапожной дратвой. С последующей прожаркой в каком-нибудь общественном сортире позасратее, предварительно ливнув в говно с полканистры горючки.

— Прямо ждет?

— Воистину, чудак-человек, специально и только тебя, чтобы узреть — что же за чудо-бойца ты нынче приволок? А у тебя тут форменный калека, да еще и мутант. Спирин, заиграешься, так хрена лысого с тобой работать стану даже я.

— Антоныч, — свинорыл Спирин как-то угодливо подсжался, заискивающе мотыляя глазенками туда-сюда, — ну ты чо, чо ты… Накладка вышла, так вить небольшая, в норме он, глянь, мышцы какие, а? Ты ж знаешь, не заржавеет за мной, ваще.

— Смотри, возгря, оттолкну от груди своей материнской, потом только и останется, что писю чемулызгать, сам приползешь, еще разок так подставишь.

Хаунд, скребя клыками удила, скалился. Рука начала возвращать всю палитру ощущений, до поры до времени скрадываемую стимуляторами, но он радовался. Таким-то паскудам, как эти недоработорговцы, судьба уже начала отвешивать живительных звездюлей в ожидании расплаты от него самого. Хорошо, хорошо, йа, дас гут.

— За мной, тварь ты дикая.

— Ты это кому? — оторопел Спирин.

— Вот ты тупой ублюдок, — пропел едва на ногах державшийся Антоныч, — твоему выродку, ясен пень. Ты на себя подумал? Сходи, сука, в медблок. Там психиатр недавно поселился. Дурной, правда, на всю голову, но пилюльки какие-то сам делает, из травок с грибами. Глядишь, попиздите и он твою, эт самое, как ее… вот жопа-то с памятью… А! Да! Сраную твою самооценку поднимет.

Хаунд двинулся за ним сам, без всяких тычков и пинков со стороны свинорылого и дебилоида. Кот там или еще кто, без разницы. Общество двух полудурков ему надоело очень сильно. Настолько, что он чуть не сорвался. Вот прям только что. А срываться и самоубиться сейчас — одно и то же.

Мужчины, женщины, дети, старики и старухи. Всех помаленьку, ребятишек явно меньше. Рынок уже начинал сворачиваться, небось большую часть раскупили. Ребенки-то, если вдуматься, товар ходовой, их сломать и переделать проще взрослых. Вот и покупают отдельные представители возрождающегося человечества. Как возродят, так начнут песни петь, мол, не покладая рук и не жалея себя, именно себя и только себя, да еще без сна и отдыха, трудились на благо будущих поколений, йа.

Как такое допускают сами железнодорожники, вроде как люди благородные и с целью впереди? У, натюрлих, тут Хаунд ни в чем не сомневался. Продают тут кого? Самых, мать его, настоящих мутантов. Они же не люди, отбросы, выродки, выблядки и просто ублюдки. Генный мусор, отрыжка больного мира и блевотина взбесившейся природы. Так что все честно, чинно и благородно. Людей-то тут и не продают. Своих, в смысле, людишек, хорошо знакомых. А вон тот парнишка, годков семнадцати, стоящий у стеночки? Явных признаков мутации нет? Так то явных, что вы…

Живой товар, отделенный от настоящих животных выгородкой, кучковался, сбиваемый надсмотрщиками. Не провинившихся толком и не били, так, учили уму-разуму палками, обтянутыми толстой кожей.

Горожан и приезжих в депо хватало. Понятно, хозяйства сейчас растут, надо думать о зиме, когда лишние рты кормить вроде бы невыгодно, но работы им хватит по уши. Представлять, как придется беднягам в местной лесостепи, продуваемой насквозь, в хлевах, саманных лачугах, убирая снег, таская воду с реки, день за днем кормящих, чистящих, убирающих за скотом, мастерящих всяко-разно необходимое, дубящих голыми руками склизкие кожи, мездрящих шкурки зверья, приносимого хозяевами-охотниками? Тяжело. А еще ведь, это точно, искать, собирать, рубить, пилить, колоть, сушить, таскать и раскладывать по многометровым поленницам дрова, отыскивать за оставшиеся бесснежные месяцы сухие лепешки кизяков, дерьма от скотины, что им перепадет на протопку собственных берлог, конопатить все щели хозяйских домов и построек, да свои хибарки… Хаунд не завидовал такому и раньше, а сейчас даже думать не хотел.

В дальнем углу для профессионалов по продажам живой рабочей силы виднелись удобства для отдыха и деловых переговоров. Сколоченные из досок столы, несколько лавок, жаровни для мяса и полка с бухлом. Отдых другого типа, надо полагать, работорговцев особо не интересовал. А деловые переговоры, судя по всему, плавно перетекали в него же, в релакс и все такое. Несколько ярко накрашенных и мало одетых неаппетитных шлюх это правило только подтверждали, выжидая работу невдалеке.

Из пяти мест оказались заняты три. То самое, с куртизанками, лениво потягивающими брагу, и два с серьезными людьми. Кряжистые бородачи, одетые в домотканое, и обутые в явно купленные на рынке новые сапоги, уставились на Хаунда взглядами хозяйки, выбирающей курицу для супа. Пятеро же разномастных ребят в определенно сталкерском обвесе внимания на подходящих не обратили. Совсем, натюрлих.

В отличие от свинорылого и дебилушки, так и поедающих камуфлированно-обвешанные фигуры голодными глазами. Ну что же, подумалось Хаунду, плюсы пока превалируют. Идти к бородачам, неуловимо напоминающим ему староверов, вроде как крепко обосновавшихся в районе Борского, особо не хотелось. От мужиков так и тянуло суровой и беспощадной основательностью вкупе с тяжелыми характерами да превентивными способами решения возможных проблем.

И над всей этой благодатью царила растянутая вывеска из кумача, украшенная самой, шайссе, тупейшей надписью-названием из всех виденных. «Радость дровосека». Идиоты.

— Здравствуй, Кот! — Спирин, надувшись индюком, одновременно переминался с ноги на ногу, потешно и мерзко. Так себе фраерок, набивающий цену перед серьезным человеком. — Я Спирин.

Одна из спин, утянутая ремнями обвеса и натовским камуфляжем, не особо новыми, чинеными, но добротными, выпрямилась, отбросив карты. И повернулась.

— Ба-а-а, вы смотрите, кого нам тут принесло…

Среднего роста, крепкий, кажущийся полноватым, с мягким и добрым лицом, круглыми смешливыми глазами. Гладко выбритый и даже пахнущий чем-то освежающим, перебивающим родные ароматы. Натуральный Кот. И глаза, кошачьи-зеленые, сейчас внимательно уставились на Хаунда. А тому, несмотря на намордник, жутко захотелось совершенно по-собачьи оскалиться, йа.

— Кого нам принесли, вернее. — Кот расплылся в улыбке. — Здорово, неудачники. Ну рассказывайте, за каким хером мне пришлось отложить выход каравана на завтра? Что за калечный организм вы мне тут притащили, олухи?

— Чего сразу калечный-то? — возмутился дебилоид Пантыкин. — Да у него всего по полпальца не хватает!

— Ух ты, блядь, радость-то какая, честное слово… — протянул Кот. — Щас зарыдаю от видимых вдалеке перспектив. Вот знаете ли, господа, именно такой птичник нужен одной приличной вдовушке у Подбельска. Чтоб, понимаешь, с коломенскую версту ростом, в плечах, сука, косая сажень, бородища до пупа, весь такой зверовидный внешне и добрый внутри, прям такой нежно-мягкий, что твое свежевзбитое масло, да?

— Кот, — кашлянул Спирин, — не знали мы, что он раненый окажется. Санконтроль не пропустил, вернее, типа, это, как его…

— Типа ты как увидал его ущербность да унюхал, что мяско гниет, решил избавить меня от проблем… угу. Помог то есть, правильно понимаю?

— Э-э-э… да.

— Ебать-колотить, вы гении, ребятки. — Кот хохотнул. — Видали, братва?

Братва, тяжело молчавшая все время, согласно кивнула, поиграв желваками и похрустев костяшками. Хаунд, тоже гоготнув про себя, так и ощутил настрой Спирина с коллегой, явно ощущающих наступление момента, когда их станут бить. И вероятнее всего, ногами.

— Лады! — Кот шлепнул себя по колену. — Антоныч, свидетелем будешь, что они мне коцаный товар пытаются толкнуть?

Рыже-лампасный распорядитель торгов согласно кивнул, опрокинув стакан и захрустев квашеной капустой.

— Намордник снимите, бездари.

Хаунд сплюнул под ноги сразу, как удила освободили рот. И почти попал на добротные «кормораны» Кота. Тот не поморщился, удивленно уставившись на него.

— Ты кто, родной?

Хаунд, облизав пересохшие губы, оскалил зубы. Братва, перестав бычить, потянула наружу стволы.

— Я Пес.

— Да ну?! — поразился Кот. — Не слышал про тебя. А я Кот, прикинь.

— Ну, пиздец теперь, чо… Я о тебе тоже не слышал.

— Явно охуевший тип. — Кот хохотнул. — Хорошо. Драться умеешь, инвалид?

Хаунд оскалился опять, стараясь не обращать внимания на пульс в висках. Накопившаяся злоба давила изнутри алой упругой силой, желала не стоять и пытаться не провоцировать. Злоба звала забрать побольше и укотрупить пострашнее, залив все вокруг кровью хотя бы парочки ублюдков перед смертью.

— А ты железки сними, там и посмотрим. Не зассышь, родной?

— Он мне нравится. — Кот кивнул мыслям. — Беру, беру, мать твою, лохматый. Костя, рассчитайся.

Спирин спохватился, успев дать подзатыльник открывшему пасть Пантыкину.

— Так это самое…

— Ну, чего еще? — Кот удивленно уставился на него.

— Мы ж о цене не договорились.

— Чего ж ты такой нудный-то, а, земляк? Притащил не кондицию, необученную злобную тварь, и какие-то права еще качать вздумал?

— Отлучу гниду! — пожаловался в пустоту перед собой не прекращавший жевать капусту и не смахивающий остро пахнущие лохмотья с рыжей щетины Антоныч. — Слышал, Спирин, месяц сюда появляться не будешь, до самых дождей. Жри чо хочешь и печку топи хоть коровьим говном.

— Антоныч, да я!

— Да иди ты, Спирин в пиз…

— Тихо-тихо, Антоныч! — Кот похлопал распорядителя по плечу. — Не горячись. Парни тебе отбашляют, договоришься. Костя, рассчитайся золотом с нашими отважными охотниками за головами. Эдакую зверюгу привести — не каждый сможет.

— Точно, — расплылся дебилушка Пантыкин. — Мы это, ну…

— Герои, чо уж. — Кот налил в кружку, махнул и занюхал рукавом. — Костя?!

— Считаю, — буркнул тощий и сивый из братвы. — Семь штук, двадцать коронок получается. На, Спирин, держи.

Спирин, глядя на стукнувшее по столу, сглотнул. Хаунд, скалясь, откровенно глумливо гоготнул.

— Эт чо? — Свинорылый оторвал глаза от досок и лежащей на них платы. — Это ж…

— Это, мать твою, золото! — рявкнул наконец-то разозлившийся Кот. — Нехеровое такое золото, используемое еще лет за двадцать до войны стоматологами. Не окислившееся, чистое, натрешь, так хоть брейся в них.

Спирин, рассматривая валявшиеся на столешнице старые зубные мосты, все сглатывал и сглатывал. Кот, морщась, покопался в подсумке и кинул блистер с уже невидимой надписью.

— Да хер с тобой, золотая рыбка, бери еще антибиотики. И вали отсюда. Или забирай свое чувырло и все равно вали. Ну, чего выбираешь?

Чуть позже, когда Хаунду примеряли новый ошейник, Пес неожиданно понял, что список необходимых убийств, так нужных в последующем для возмещения морального ущерба, пополнился еще и распорядителем, рыжим Антонычем. Эта сука для порядка и приучения к нему на правах блюстителя дисциплины приказал всыпать ему тридцатник горячих, заработав плевок Хаунда на носок сапога. Били те самые крепыши с палками, обтянутыми кожей.

А это, чего тут спорить, тянуло на сложные и множественные переломы. Конечностей и прочего опорно-двигательного Антонычевского аппарата, само собой. Пусть и не скоро. Пока не скоро.

Дорога ярости 3

Байки ревели по бокам и сзади. Три штуки эндуро и одна, сурово-громоздкая как линкор «Тирпиц», колясочная халабуда. Не скоростная, неповоротливая, да… зато с пулеметом в люльке.

— Сука!

Зуб ударил ладонями по рулю. От злости на все вокруг и на себя в первую очередь вскипал мозг. А так нельзя.

— Да и хер с вами.

«Ласточка», темнея черно-серыми бортами, рыкнула, стараясь уйти вперед. Надо, братишка, гони!

Братья, грохоча своими железными стрекозами, старательно нагоняли. Пулеметчик пока молчал, экономил патроны, чтобы наверняка. Обманываться не стоило, подпусти его на дистанцию выстрела, ПК свое дело сделает, нащупает слабое место в наваренной и прикрученной броне, прошьет насквозь и нашпигует Зуба свинцом.

Зазвенел правый борт. Пробный шар, ударили зарядом из обреза, это у Братьев самая любимая хрень в последнее время. С бензином стало лучше, с патриками хуже, просто так из ниоткуда припасы для автоматического не возьмешь. Вот и вооружились обрезами, приделав тем рамки на предплечья, чтобы отдачей в сторону не уводило.

Данг! Теперь слева.

Зуб гнал не на всей скорости, мотор не насиловал, ему еще добираться и добираться. Только все же стоило решить проблему… Особенно до появления сзади «волков».

«Ласточка» дуром перла по Москве, разогнавшись на спуске перед аквапарком. Эндуро Братьев притормаживали, стараясь не сорваться в пике у конца спуска.

Справа мелькнул перекресток, кое-как выжившие и вымахавшие редкие корабельные сосны, серый короб аквапарка, мертвый, с пустыми прямоугольниками вместо стекол, перешедший в «Московский». Вернее, его огрызки, высившиеся похоронными курганами над парковкой, с вросшими в грязное и двадцать лет выпадавшее-высыхавшее месиво из снега, нанесенной хвои, листьев и осколков самого торгового центра.

Эндуро справа начал догонять, желая зацепиться за самую жопу «девятки» Зуба. Опасался, видя нарост фосфорных зарядов на дверке. Зуб оскалился, грустя о невозможности выстрелить ими назад. Притопил, снова увеличивая расстояние, глянул на уровень горючки. Четверть основного бака спалил, выбираясь из города, уходя от смерти в бункере.

Братья не сдавались. После мелькнувших справа чуть желто-синих корпусов Метро начиналась их родная жопная грязь. Закисшие овраги вдоль трассы, захватив кусок района Мехзавод, выползали на последние километры Московского шоссе, засохшие за лето и недавно снова подразмытые неожиданно-локальным ливнем.

«Ласточку» ощутимо повело на подъеме, бросая в стороны. Эндуро гнали справа и слева, выигрывая метры и подбираясь ближе. Где-то чуть дальше, ненадолго отстав, прилипчиво и упорно шел мотокатамаран, пока молчавший и экономящий патронную ленту.

— Давай! — заорал Зуб. — Дав-а-а-ай!

«Ласточка», вдруг едва не замолчав, дробно стукнула движком, загудела, разбрасывая склизкие ошметки, и пошла юзом, дергаясь как паралитик. Эндуро почти радостно взревели, подобравшись совсем близко.

Зуб, сбросив передачу, газанул. Вцепился в руль почти до боли в пальцах. Машина, опробованная летом, пока не подводила. Только он ее так и не убивал, ни разу. «Ласточка», чихая глушаком, вдруг дернулась вперед, отыграв зараз не меньше корпуса.

— Да, девочка, да-а-а!

И, врубив последнюю, рванул с места, разбрызгивая жирные ошметки. Машина выручила, теперь его очередь. А как? Это он понял. Надо оторваться.

«Ласточка», освободившись от подъема, пошла ходко, прижимаясь и мягко ухая на выбоинах. Пружины они усилили вместе с рамой, но так долго на пределе возможности Зуб еще не гонял. Осталось только надеяться на саму машину и талант Кулибина.

Снова жестко стегануло справа, отозвавшись эхом внутри. Зуб скалился, выжимая максимум и видя впереди, между микрашей из хрущевок со сталинками, такой нужный перекресток. Пролетел между двумя огромными змеями фур, перевозившими в длинных прицепах гравий с песком, нырнул вбок, на миллиметраже обогнув совершенно дико смотрящийся сейчас автотранспортер, когда-то забитый крохотными малолитражками.

Эндуро пытались догнать, но пока не справлялись. Подберись они к нему сразу за подъемом, так все, приплыл бы Зуб. Но Братья решили взять дистанцию с флангов и прижать его, подставляя под пулемет. На том и попались.

«Девятка» добралась до перекрестка одним рывком. Зуб, уже держа ручник, выжав на себя, крутанул руль, разворачиваясь к Братьям правым бортом. Лишь бы удержаться и не перевернуться, лишь бы…

Все вышло. И он, перегнувшись назад, дернул трос, поднимая врезанный лючок. Двое Братьев, почти съехавшихся для совместного залпа, начали поворот; третий, летящий левее, заложил вираж.

Кулибин, крутя в руках как-то притащенное Зубом страшилище, выругался, потом еще и еще немного. Отремонтировать перезарядку четырехствольного «Моссберга», попавшегося в руки «юного мародера», он так и не сумел. А вот сделать возможным единый залп из всех его стволов — это запросто. Достаточно потянуть еще один трос, приводя адскую машинку в действие. Как сейчас, например.

Чудовище шарахнуло картечью. Да не просто самопальной, а от мастера на все руки, да такой, что крушит и кромсает все на пути. Вот как сейчас, распотрошив двух байкеров к чертовой матери, а третьего, пойманного на конце виража, заставив врубиться в упавший наполовину столб, сложивший ездока пополам вместе с эндуро.

Зуб выдохнул, глядя в крохотное пространство лючка, и вслушался, пытаясь понять — где пулеметчик? Не понял из-за странно идущего звука двигателя, трещавшего где-то неподалеку. Выпрямился, сдавая задом, и уставился носом на подъем, ожидая увидеть падлу и встретить выстрелами одного из двух имеющихся магазинов к АК.

Выругался, торопливо начиная поворот и злясь на самого себя. Сука, дурень тупой!

Люльку Братья умудрились прицепить к невесть где найденной «Яве», тщательно сохранив ее хром и вишневые переливы эмали. Саму люльку выкрасили в красный, такой, что аж глаза ел. Явно из-за дурацкого выпендрежа и все такое. Да еще и украсили ее шестами с черепами и скальпами. Мол, смотрите и пугайтесь нас, мы Братья Ветра, нам на всех и все накласть с прибором. Ну да, типа того. Сейчас им точно положат сверху. Большой, сука, и толстый. Хватит на полную катушку.

Раскидав в стороны скелеты двух «калин», догоняя мотоцикл, где отчаянно пытались отстреляться, лишь сверкая рикошетами по отбойнику, на вишнево-алое, ревя движком, накатывал «волк», переделанный из китайца. Они снова догнали. Почти.

Зуб рванул с места ровно в тот самый момент, когда зеркало отразило брызги всех оттенков красного, смешавшегося с вишней, алым, хромом и разлетающимися черепами.