В трилогию «Лица святых от Иисуса к нам» русского писателя и философа Д.С.Мережковского (1865–1941) вошли книги «Павел. Августин» (1936), «Франциск Ассизский» (1938) и «Жанна д`Арк» (1938), которые фактически являются продолжением его «Иисуса Неизвестного». В новой трилогии автор снова обратился к своей главной теме, соединив в одном религиозно-философском произведении многовековую мистерию христианства и современность.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Жанна д'Арк предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
I. Св. Жанна и Третье Царство Духа
I
Sancta Iohanna, ora Deum pro nobis!
Святая Жанна, моли Бога за нас!
Это говорят сейчас в христианской некогда, а теперь уже давно от Христа отступившей, хуже, чем языческой, — религиозно не существующей Франции, может быть, многие, но бессильные, потому что одинокие, никаким религиозно-общим, судьбы страны решающим действием не соединенные, верующие люди; или даже не говорят, а только шепчут, каждый про себя, чуть слышным тайным шепотом. Скажет ли это когда-нибудь снова христианская, ко Христу вернувшаяся Франция, внятно, громко, так, чтобы услышал весь мир? «Скажет», — отвечают одни, может быть, слишком легко, потому что слишком этого хотят; а другие так же легко отвечают: «Не скажет», может быть, тоже потому, что этого слишком не хотят. Но не лучше ли было бы для тех и других, прежде чем ответить на этот вопрос, глубже над ним задуматься, чтоб не услышать и тем и другим одного приговора: «ты взвешен на весах и найден очень легким»; глубже задуматься и, может быть, почувствовать всю грозную тяжесть вопроса не только для одной Франции, но и для всего христианского мира, потому что если Жанна действительно святая не одной из двух Церквей, Западной, а единой Церкви Вселенской, то она принадлежит всему христианскому миру; и еще потому, что если Жанна действительно спасла Францию, то спасла и Европу, так как в XX веке еще несомненнее, чем в XV, что Европы нет без Франции и что спастись или погибнуть этой части Европейского тела — значит и всему телу погибнуть или спастись.
II
Две святые: первая — бывшей, христианской, вторая — настоящей, от Христа отступившей, и, может быть, будущей, снова ко Христу вернувшейся Франции — св. Жанна д'Арк и св. Тереза Лизьёская. Та не похожа на эту, как XV век на XIX.
Всю мою вечность на небе я буду делать добро на земле, —
могла бы сказать и Жанна, как Тереза.[1] В этом для них обеих главном и все в их святости решающем, сказанном Терезой и молча сделанном Жанной так, как, может быть, никто из святых никогда не говорил и не делал, — в этом они больше чем друг на друга похожи — они как бы в двух телах, двух Франциях, бывшей и будущей, одна душа.
Истинную душу свою потерять — значит для народа так же, как для человека, погибнуть, а найти — значит спастись. Пять веков, отделяющих Жанну от Терезы, бывшую христианскую Францию от настоящей, религиозно не существующей, — все эти пять веков великой потери души, может быть, ничего другого не делала Франция, как только того, что потерянной души своей искала. Найдет ли, спасется, или не найдет, погибнет, — не будем отвечать и на этот слишком тяжелый вопрос слишком легко; прежде чем ответить, вспомним, как дважды на него уже ответила во времени и все еще, может быть, отвечает в вечности одна душа в двух телах: св. Жанна — св. Тереза. В этих только двух отвечает она так внятно для нас, близко к нам, как, может быть, больше ни в ком из святых:
всю мою вечность на небе я буду делать добро на земле.
Путь всех святых — от земли к небу, от этого мира к тому; только у этих двух — обратный путь: от неба к земле, от того мира к этому. «Царство Мое не от мира сего» — это поняли св. Тереза и св. Жанна совсем не так, противоположно тому, как поняли почти все прочие святые, кроме ближайших учеников Господних. «Ныне царство Мое (еще) не от мира сего» — в мир еще не пришло, но уже идет и будет в мире; «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» — это обе они сказали и сделали уже во времени и все еще, может быть, говорят и делают в вечности.
Не потому ли от Церкви уходящий мир узнал и полюбил их обеих раньше, чем от мира ушедшая Церковь? «Мира Дитя Любимое», L'Enfant Cherie du Monde, — этим именем Терезы можно бы назвать и Жанну. Обе любят «мир, лежащий во зле», и миром любимы обе, как, может быть, никто из святых.
III
Мира не покинули обе в крайнем зле его — войне. В первой войне, едва не погубившей Францию, а с ней и всего христианского мира — все потому же, потому что мира нет без Франции, — родилась Жанна; а Тереза — до начала второй войны, большей, ближе еще приведшей весь христианский мир к самому краю гибели; до начала войны внешней родилась Тереза, а внутренне война уже началась для нее — как бы с нею уже родилась.
Жанна двумя мечами сражалась — духовным и вещественным; только одним духовным — Тереза, но так же бесстрашно и в таком же смертном бою, как Жанна.
«В детстве мечтала я сражаться на бранных полях. Помню, когда я училась французской истории, подвиги Жанны д'Арк восхищали меня… Быть, как она, мечтала я и чувствовала в себе достаточно для этого силы. Мне казалось, что Бог избрал и меня для таких же великих дел, как Жанну».[2] — «Ты, Господи, сказал: „Не мир пришел Я принести, но меч“. Дай же мне Твой меч, вооружи на войну! „Надо сражаться, чтоб Господь даровал нам победу“, — сказала Дева Жанна, невеста Твоя. Так же, как она, буду и я сражаться до конца жизни моей за Тебя, Иисус!»[3]
Вещий сон приснился ей, умирающей: будто бы не хватает солдат для какой-то великой войны. «Надо послать сестру Терезу», — говорит кто-то. «Лучше бы я хотела пойти на святую войну!» — отвечает она, но все не идет и на эту войну, грешную. «О, если бы мне в Крестовом походе сражаться!» — воскликнула, вспоминая тот сон, и, помолчав, заплакала: «Да неужели же я так и умру на постели?»[4]
Вещий сон исполнится с точностью: послана будет Тереза на войну, сначала самую грешную, а потом — на самую святую — в последний будущий Крестовый поход, вместе с Жанной: обе — Крестоносицы, именно в той стране, откуда начался первый Крестовый поход за три века до св. Жанны и за восемь веков до св. Терезы.
Кто спас Францию в первой, едва ее не погубившей войне XV века, знают все — Жанна; а кто спас ее во второй войне XX века, знают, может быть, только «маленькой Сестры Терезы, Девы Окопов», маленькие братья, солдаты Великой войны. Первые молитвы шептались ей там, в огне и крови; святости первым венцом увенчано «мира Дитя любимое» там, в миру. «Надо бы нам поторопиться, чтобы голос народов нас не предупредил», — говорили сановники Римской церкви, когда зашла речь о признании Терезы святой.[5] Но как ни торопились — не успели: голосом мира предупрежден был голос Церкви.
Первый певец Жанны, одна из первых жертв Великой войны, Шарль Пэги, писавший «Таинство любви Жанны д'Арк» в те самые дни (1898 г.), когда умирающей Терезе, будущей «святой Деве Окопов», снился вещий сон о войне, — не успел, но мог бы узнать, как никто, в этих двух святых, Жанне и Терезе, одну святую душу Франции.[6]
IV
«Жанна, смерть твоя спасает Францию», — молится Тереза, живя и умирая в вещем сне. Францию не только спасла, но и спасает смерть Жанны.
Снова приди, спаси![7]
Кажется, теперь, в XX веке, спасение еще труднее и требует если не большей, то уже совсем другой, новой святости, чем тогда, в XV веке. Если бы Жанна пришла сейчас, то около нее началась бы, может быть, внутренняя война между самими французами, более жестокая, чем та, с англичанами, внешняя, от которой едва не погибла Франция.
В той войне французы прозвали англичан «Годонами», Godons, за вечную брань с хулой на имя Божие: «God damn», а также — «Хвостатыми», Couès, за то, что мучили они французов в их же собственной земле, как дьяволы в аду мучают грешников.[8] Чувство суеверного ужаса, которым внушены эти два прозвища, слишком понятно: нечто в самом деле небывалое за память христианского человечества происходило в этой войне-нашествии — убийство одного народа другим, в мертвом молчании всего христианского мира и Церкви.
«Люди с хвостами» кажутся нам нелепым вымыслом средних веков; но слишком памятен и нам ужас Великой войны — земного ада, где человек человеку был дьяволом, чтоб не задуматься, нет ли чего-то действительного в религиозном опыте христианства, олицетворяющем крайнее в человеке, нечеловеческое зло, в образе ада и дьявола.
Первое нашествие Годонов, Хвостатых, на Францию — только детская игра по сравнению со вторым нашествием — Великой войной. Кончилась как будто война, а на самом деле, может быть, продолжается, и кажущийся мир — только перемирие накануне второй войны, величайшей и последней, потому и воевать было бы некому в третьей.
Между старыми и новыми Годонами разница та, что нашествие тех было внешнее, а этих — внутреннее; те были чужие, а эти — свои; те были народом, а эти всемирны, или, говоря о гнусном деле гнусным словом, «интернациональны»; тех были десятки тысяч — горсточка, а этих — миллионы, и с каждым днем плодятся они и множатся так, что кажется иногда, что скоро совсем не будет цельных людей — французов, немцев, англичан, а все будут только на одну половину людьми, а на другую — «Годонами», «Хвостатыми».
V
Вечная метафизическая сущность новых и старых Годонов одна — безбожие. Но старые — имя Божие хулят, потому что верят во что-то, а новым — и хулить нечего, потому что Бог для них ничто. Только тело народа убивали старые, а новые убивают и тело, и душу.
«Что же это такое, Господи! Неужели же из Франции будет изгнан король и все мы сделаемся англичанами?» — спрашивал с отчаянием и ужасом один француз в 1438 году тогда еще никому почти не известную крестьянскую девушку Жанну.[9] Если слово «король» заменить словом «дух» или «душа», а слово «англичане» — словом «Годоны», то в 1938 году француз, бывший участник Великой войны, мог бы спросить с таким же отчаянием и ужасом маленькую Терезу, «Деву Окопов»: «Что же это такое, Господи! Неужели же из Франции изгнана будет душа, убита и все мы сделаемся Годонами, Хвостатыми?»
«Я изгоню чужеземцев из Франции!» Кто это говорит — св. Жанна в XV веке? Нет, св. Тереза в XIX, когда ни о каких «чужеземцах» во Франции никто и не думает.[10] Старых Годонов соединяет она пророчески с новыми; знает, что губителями Франции, «Безбожниками», Годонами могут быть не только чужие, но и свои.
Желчью меня напоили дети мои:
Бог для них — ничто, —
говорит устами Терезы в молитве к Жанне Франция».[11]
Старые Годоны честнее новых. Те говорят: «Война» — и чтó говорят, то делают; «мир», — говорят эти и готовят вторую всемирную войну.
Видимы те, эти незримы. Очень трудно их узнать, а обличить невозможно. Кто посмел бы им сказать в лицо: «Хвостатые», — того засмеяли бы. Только те из Годонов, кто поглупее, все еще прячут «хвосты» под одежду, а умные давно уже поняли, что незачем невидимого прятать, потому что сам Отец лжи спрятал их в свое небытие, переместил из нашей геометрии, земной, в свою, неземную, и только изредка, чтобы подразнить сходящих с ума от ужаса, высовывает кончик хвоста из того мира в этот, как черт Ивана Карамазова. — «Донага раздень его и, наверное, отыщешь хвост, длинный, гладкий, как у датской собаки»… Нет, ничего не отыщешь, кроме голой спины. «Ты не сам по себе, ты — я… и ничего более!» — «По азарту, с каким ты меня отвергаешь, я убеждаюсь, что ты все-таки веришь в меня!»[12]
В том-то и сила Отца лжи, что его как будто нет; что он, по слову Августина, «есть, не есть», est non est. Нынче и добрые католики в него не очень верят. Ходит, гадит между людьми невидимый; ложью подтачивает истину — то, что есть, — тем, чего нет.
VI
Что такое наших дней Годоны, лучше всего можно судить по Анатолю Франсу в книге его: «Жизнь Жанны д'Арк», написанной в те самые дни, когда писал и Шарль Пэги «Таинство любви Жанны д'Арк» и когда умирающей св. Терезе, будущей «Деве Окопов», снился вещий сон о Великой войне.
Франс — такой же чистейший француз, как Рабле и Вольтер, но вместе с тем и Годон чистейший — в родной земле чужеземец, уже коммунистам, а значит, и Второму и Третьему Интернационалу сочувствующий, мнимо или подлинно — это несущественно для Франса, потому что все в нем мнимо-подлинно: «есть, как бы не есть».
Древних сатиров и фавнов недаром любит он с родственной нежностью: он и сам, как они, двуестественен — полубог, полузверь; в верхней половине тела — француз, человек; в нижней — Годон, Хвостатый.
Надо отдать справедливость гению Франса: первый понял он чудо годоновской незримости, первый обнажился перед всем миром с таким же невинным бесстыдством, как делывал это (о чем рассказывает сам) перед нимфами Булонского леса, где проходившие мимо лесные сторожа, узнавая в нем Академика, Бессмертного, скромно потупляли глаза. То же делает он и в книге о Жанне д'Арк: так же перед Святою Девою обнажается, как перед теми лесными, грешными девами.
VII
«Мнимое безумие Жанны разумнее всей нашей мудрости, потому что это — безумие мучеников — то, без чего люди никогда не создавали ничего великого… Все государства, империи, республики строятся только на жертвах».[13] Это значит: «святая Дева Жанна — святая жертва за Францию». Так говорит человек, француз, а вот что говорит Годон, Хвостатый: «Вечные галлюцинации делали ее неспособной различать истину от лжи».[14] Вечная ложь — «самообман» — одно из ее главных свойств.[15] Все откровения Жанны — «вымысел некий», fictio quaedam, — соглашаются с Франсом, Годовом XIX века, судьи Жанны, отцы Святейшей Инквизиции, Годоны XV века. «Все посланничество Жанны — лишь гордая, пагубная и богохульная ложь».[16] — «Вовсе не Жанна выгнала англичан из Франции; она скорее замедлила освобождение… Все поражения англичан объясняются очень естественно», — заключает Франс.[17]
Более стыдлив и осторожен знаменитый врач душевных болезней Жорж Дюма, ставящий в своем ответе Франсу диагноз о «клиническом случае» Жанны: «Если у нее и была истерия, то для того только, чтобы сокровеннейшие чувства ее могли воплотиться в небесных виденьях и голосах… как бы открытая дверь, через которую входит в жизнь ее нечто божественное или то, что она считала божественным, — вот что такое истерия Жанны».[18] В этом-то «или» — весь вопрос; здесь и проходит черта, отделяющая ложь от истины, — то, что «есть, как бы не есть», от того, что действительно есть. Надо сделать выбор между тем и этим. Слишком осторожный ученый Дюма выбора не делает, но за него делает Франс. Книгу свою о Жанне д'Арк кончает он явлением Жанны Ла Ферон, самозванки, второй Девы, более будто бы «святой», чем первая. Эта вторая Жанна, явившаяся в 1449 году, в 1456 году оказывается, к радости всех Годонов, тогдашних и нынешних, в том числе и Франса, наложницей монаха-расстриги, содержательницей дома терпимости, «распутною девкою».
«Дева-Девка», Pucelle-Putain, — звучит и в смехе Вольтера, как в брани английских ратных людей, Годонов, с Орлеанских окопов. Но и Вольтер двуестественен так же, как Франс. «Девка», — говорит Годон, Хвостатый; «мученица», — говорит человек, француз. «Жанну сожгли на костре, но она имела бы жертвенник в те героические дни, когда люди ставили своим освободителям жертвенники».[19] Надо было бы опять сделать выбор между тем и этим. Но Вольтер его не делает; за него сделает Франс.
VIII
«Только одно гнуснее, чем суд над Жанной в 1431 году, — ее оправдание в 1456 году», — скажет не Годон, а француз наших дней.[20] Можно бы прибавить: все почти «оправдания» — не только XV, но и следующих веков гнуснее, чем осуждения. «Вы говорите, что вы — судьи мои; но берегитесь, как бы ваш суд не оказался неправедным, потому что я воистину Божия посланница», — говорит Жанна судьям XV века; то же могла бы сказать она и судьям будущих веков.[21] «Я себе кажусь Жанной д'Арк на суде», — скажет св. Тереза Лизьёская: участь обеих и в этом одна.[22]
Старые Годоны честнее новых: те Жанну просто сожгли, а эти ставят ей плохенькие памятники, чугунные куклы, осеняют их в день ее годовщин самыми унылыми тряпками трех самых полинялых в мире цветов — Свободы, Равенства, Братства — и до следующего года сваливают вместе с прочим казенным хламом в полицейские участки Третьей Республики.
IX
Но самое, может быть, страшное — то, что Жанну судит и Церковь так же надвое, как мир: то осуждает, то оправдывает, и второе хуже первого.
«Было ли дело ее Божеским или только человеческим, я не могу решить, — скажет в 1463 году, через семь лет после оправдания Жанны, знаменитый гуманист Эней Сильвий Пикколомини, будущий папа Пий II. — Некоторые думают, что люди, стоявшие тогда во главе Франции, разделившись вследствие победы врага и не желая подчиняться никому из своих, прибегли к военной хитрости, чтобы остановить успехи англичан, полагая, что небесное посланничество Девы будет полезно для власти… ибо кто из людей дерзнул бы воле Божьей противиться? — решили они поставить Жанну во главе военных сил».[23]
«Жанна была во всем удивления достойна, — скажет св. Антонин Флорентийский, почти современник Жанны, — но какой в ней действовал Дух — неизвестно. Думали, однако, что скорее Дух Святой».[24] Думали, но не знали наверное, Святой Дух или Нечистый. Если этого не знают святые, то грешные люди тем более. «Имя Девы было столь велико и прославлено, что никто не смел ее судить ни в добре, ни во зле», — вспоминает летописец тех дней.[25] И «Мещанин Парижский» тех же дней: «Это было существо под видом женщины, которое называли „Девою“, а чем оно было на самом деле, Бог знает».[26]
Брат Ришар, францисканский монах, будущий духовник Жанны, при первой с нею встрече заклинает ее и кропит святой водой издали, чтобы узнать, от кого она — от Бога или от дьявола.[27]
Этого никто не знает ни в миру, ни в Церкви, «какой в ней действовал Дух» — Святой или Нечистый; чтó «входило через нее в жизнь» — действительно ли «нечто божественное или то, что она только считала божественным» — этого никто не может решить — ни папа-гуманист Пий II, ни св. Антонин в XV веке, ни знаменитый врач душевных болезней в XIX веке.
Только очень простые люди это решили раз и навсегда: «Жанна — величайшая после Богоматери Святая».[28] Легенды о ней распространяются по Италии, Фландрии, Германии — по всей Европе.[29]
Ее почли Святою
За добрые дела…
Потом сожгли в Руане,
Но слух прошел в народе,
Что будет вновь жива, —
воскреснет, как Христос воскрес.[30]
Это знают очень простые, малые люди в миру и только два великих человека в Церкви: целестинский монах Жерсон и архиепископ Эмбренский Жак Жэлю.[31] Но от подозрительного по «ереси» Жерсона так же пахнет дымом костра, как от самой Жанны, а голос архиепископа Эмбренского прозвучит и умолкнет в мертвом молчании Церкви: «Чтобы посрамить всех, кто верит в Бога так, как бы не верит, угодно было… Царю царствующих и Господу господствующих помочь королю Франции… через воспитанную в навозе девочку».[32] Голос этот, хотя и никем тогда не услышанный, — единственный вечный голос уже не Римской, а Вселенской Церкви.
X
«Жанна предана была огню… врагами Святейшего Престола», — сказано будет римскими судьями Жанны в 1909 году о судьях 1431 года.[33] Бóльшую несправедливость трудно себе и представить: вовсе не врагами Святейшего Престола судится Жанна в XV веке так же, как в XX, а самим же Святейшим Престолом, потому что нет никакого сомнения в том, что суд над нею по Римскому церковному законодательству правилен. Жанну судил и тогда не кто иной, как Римский Первосвященник в лице своего полномочного на суде представителя, Инквизитора Франции.[34]
Жанна предана была огню за «ересь»; главная же ересь ее — в том, что она «непослушна» Римской Церкви, земной, Воинствующей: «Я пришла от Бога, от св. Марии Девы и от всех Святых — от Церкви Торжествующей. Только ей одной я была и буду послушна во всем, что делала и делаю».[35]
«Церкви земной и никакому на земле человеку ты не подчиняешься, а одному только Богу», — сказано будет и в смертном приговоре над Жанной.[36] «Церкви Воинствующей отказалась она подчиниться, вопреки Символу веры: „во единую Вселенскую (Католическую), Unam Sanctam Catholicam“, — говоря, что между нею, Жанной, и Богом не может быть никакого посредника, и признавая над собою не суд Церкви, а суд Божий».[37] — «Жанна не верила ни прелатам, ни папе и никому в мире, говоря, что это (Голоса и видения) имеет от самого Бога».[38] — «Это я не от людей узнала, это мне сам Бог открыл», — могла бы сказать и Жанна вместе с Франциском Ассизским.
Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей… благоволил открыть во мне Сына Своего… я не стал советоваться с плотью и кровью (человеческой) и не пошел в Иерусалим., к Апостолам (в Церковь), —
могла бы Жанна сказать и вместе с Павлом (Гал. 1, 16–17).
«Я не поверил бы и самому Евангелию (Христу), если бы меня не побуждала к тому власть Церкви», —
этого Жанна не могла бы сказать вместе с Августином, потому что Церковь для нее — от Христа, а не Христос — от Церкви.[39]
«Церкви я подчиняюсь, но Богу послуживши первому».[40] Больше, чем Преобразование Церкви, Реформация в этих трех словах: «Богу послуживши первому» — в них Переворот, Революция. Это верно понял главный судья Жанны, епископ Бовезский Пьер Кошом. «Дело идет о том, чтобы сохранить целость святой католической веры, — пишет он главному инквизитору Франции Жану Граверену. — Истине дать воссиять может только Святейшая Инквизиция».[41] Так же верно понял и Парижский университет, сообщая папе: «Жанна отказалась подчиниться какой бы то ни было власти духовной, даже самой высшей (папе)»; но «с помощью Божьей осуждена та, чьим ядом отравлен был почти весь христианский мир».[42]
Вот почему на трех концах мира вспыхнули почти одновременно три костра — Виклеффа, Яна Гуса и Жанны.
XI
«Жанна, во что вы верите больше, в ваши Голоса или в Церковь?» — так или почти так поставлен был вопрос на суде с неотразимою ясностью. «Верю в мои Голоса больше, чем в Церковь», — ответила Жанна с такою же ясностью.
«Если бы Церковь… объявила вам, что откровения ваши от дьявола, послушались бы вы Церкви?» — «Нет, я послушалась бы Господа нашего Иисуса Христа, чью волю я всегда исполняла». — «А если бы Церковь приказала вам сделать не то, что вы считаете волей Христа?» — «Я послушалась бы все-таки Христа».[43]
«Так говорят все ложные пророки (еретики); но если это допустить, то вся власть Церкви будет ниспровергнута… ибо не покоряться людям Церкви — значит восставать на Бога», — решают судьи Жанны, по совести, потому что этих слов ее в самом деле достаточно, чтобы поколебать всю власть Римской Церкви.[44]
Это верно понял и Шарль Пэги: «Что же делать? Жанна предпочитала Архангела Михаила аббату Константину… В ней всего удивительнее то, что она никогда никого не слушалась и шла всегда своим путем мимо всего».[45] Шла и мимо Римской церкви, ко Христу.
Жанна умерла, потому что не было Церкви Вселенской и для того, чтобы она была.
«Нынешняя (Римская) Церковь Петра — только тень будущей (Вселенской) Церкви Иоанна», — учит св. Августин в V веке и Скот Эриген в IX: «Видимость Церкви настоящей, Сына, рассеется, как тень, в восходящем солнце будущей Церкви Духа Святого».[46] — «Дни Римской Церкви сочтены… Церковь Иоанна, Вселенская, воздвигнута будет на развалинах старой церкви Петра», — учит Иоахим Флорский, в XIII веке.[47]
То, чему учат, о чем говорят они все, — сделает Жанна: выйдет из Церкви Западной, Римской, бывшей, чтобы войти в будущую Вселенскую Церковь.
XII
В первый год Великой войны, 1914-й, поднято было в Риме снова, после многих колебаний и отсрочек дело о признании Жанны святой. Но дело это оказалось труднее, чем думали. Прежде, чем объявить Жанну святой, надо было ее оправдать, очистить память ее от обвинения в злейшей ереси — в непослушании Римской Церкви, а сделать это было не так-то легко, потому что обвинение казалось канонически правильным и потому что судьи Жанны в 1431 году, в лице полномочного инквизитора Франции, были те же римские судьи, что и в 1914 году. «Римом сказано — дело кончено». Roma locuta, causa finita: сказано в XV веке, кончено в XX веке. «Дело Жанны да будет отложено, causa reponatur», — решает или не может решить папа Пий X так же точно, как за пять веков до него Пий II: «Было ли дело ее Божеским или только человеческим, не могу решить».[48]
Конец ознакомительного фрагмента.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Жанна д'Арк предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
1
Fernand Laudet. «L'enfant chérie du monde»… sainte Thérèse de Lisieux. Tours: A. Mame et fils [1927]. P. 78. — «Je veux passer mon ciel a faire du bien sur la terre».
5
La Bienheureusc Thérèse de I'Enfant Jesus. Histoire d'une âme. 1923. P. 317. — Cardinal Vico: «il faut nous hâter de glorifier la petite Sainte, si nous ne voulons pas que la voix des peuples nous devance».
8
Antoine Jean Victor Le Roux de Lincy, ed. Recueil de chants historiques français depuis le XII jusqu'au XVIII siecle. Paris: C. Gosselin, 1841. I. 300–301. — Charles Du Fresne Du Cange. Glossaire françois, faisant suite au Glossarium mediae et infimae latinitatis, avec additions de mots anciens extraits des glossaires de la Curne de Sainte-Palaye, Roquefort, Burguy, Diez, etc., et une notice sur Du Cange. Niort: Тур. de L. Favre, 1879. Au mot: Caudatus. — Jacobus de Varagine. La légende dorée; traduite du latin d'après les plus anciens manuscripts, avec une introduction, des notes, et un index alphabetique, par Teodor de Wyzewa. Paris: Perrin, 1923. La legende de S. Grégoire.
9
Jules Etienne Joseph Quicherat. Procés de condamnation et de réhabilitation de Jeanne d'Arc, dite La Pucelle. Paris: J. Renouard et cie, 1841–1849. II. 436.
20
J. Bainville. Marie Loise Amiet. La condamnation de Jeanne d'Arc vue à la lumière des grands événements du moyen-âge. Paris: Nouvelle éditions du siècle [1934].
22
Novissima Verba. 87. — «On me harcèle de questions; cela me fait penser à Jeanne d'Arc devant son tribunal».
25
Georges Chastellain. Chronique des ducs de Bourgogne. Paris: Verdière, 1827. — Louis Petit de Julleville. Sainte Jeanne d'Arc. Paris: J. Gabalda et fils, 1928. P. 86.
26
Journal d'un bourgeois de Paris, ap. Jules Michelet. Jeanne d'Arc. Paris: Calman Lévy, [1856]. 212. — «…Une créature qui était en forme de femme… qu'on nommait la „Pucelle“. Que c'estait? Dieu le sait».
27
Procès. I. 100. — Guillaume Gruel. Chronique du comte de Richemont. Paris, 1838. P. 71. — Eberhard Windecke. Chronique. 178–179.
28
Pierre Lanéry d'Arc. Le culte de Jeanne d'Arc au XVe siècle. Orleans: Herluison, 1887. — Auguste Valllet de Virville. Note sur deux médailles de plomb relatives à Jeanne d'Arc. Paris: Bureaux de la «Revue archeologique», 1861.
29
Chronique d'Antonio Morosini; extraits relatifs à 1'histoire de France, pub. pour la Société de 1'histoire de France, introduction et commentaire par Germain Lefèvre-Pontalis, texte établi et traduit par Léon Dorez. Paris: Librairie Renouard H. Laurens succ., 1898–1902. — France. I. 543.
30
Georges Chastellain. Vigiles de Charles VII. 1724. P. 120:
Sainte fut adorée
Par les oevres que fit…
Arse à Rouen en cendre,
Donnant depuis entendre
Son revivre autrefois.
31
Anne Louise Masson. Jean Gerson, sa vie, son temps, ses oeuvres; précédé d'une introduction sur le moyen âge. Lyon: E. Vitte, 1894. — Auguste Vallet de Virville. Histoire de Charles VII, roi de France, et de son epoque. 1403–1461 Paris: Vve J. Renouard, 1862–1865. Vol. II. P. 94. — Archevêque d'Embrun, Jacues Gelu.
33
Petit de Julleville. 206. — Decret de beatification et canonisation de Jeanne d'Arc: «…ayant été livrée au feu du bucher par les hommes, qui étaient surtout les ennemis du Saint-Siège».
37
Amiet. 158. — Première sentence. LXI. — «Qu'elle était à Dieu sans intermediaire… S'en reférant a Lui… et non au jugement de 1'Eglise».
39
August. Contra Epist. Fundamenti. VI. — «Ego vero Evangelio non crederem, nisi me Catholicae Ecclesiae commoverat auctoritas».
40
Hanotaux. 306. — «Ne vous croyez-vous donc pas soumise à 1'Eglise de Dieu qui est sur la terre?..». — «Oui, je m'y crois soumise, mais Dieu premier servi»
45
Jerôme et Jean Tharaud. Notre cher Péguy. Paris: Plon-Nourry et cie, 1926. II. 144. — «Elle a toujours passé outre».