Сильвио

Дмитрий Мережковский, 1887

«Внутренность высокой башни. Перед открытым окном, в котором виднеется звездное небо, стоят Базилио и Шут…»

Действующие лица:

Базилио, правитель страны.

Сильвио, его сын.

Клотальдо, приближенный Базилио

Шут

Придворные

Военачальник

Виночерпий

Казначей

Беатриче, куртизанка

Дамы, фрейлины

Пажи

Женщины из народа, бедные работницы

Народ, ремесленники, воины, мужики, горожане и др.

Действие происходит во владениях Базилио, в сказочной стране. Между прологом и действием 1 проходит 17 лет.

Пролог

Внутренность высокой башни. Перед открытым окном, в котором виднеется звездное небо, стоят Базилио и Шут.

Базилио.

Неведомая творческая сила

Во всех мирах бесчисленных явленья

В одну живую цепь объединила.

И в цепи той небесные светила —

Последние сверкающие звенья

Туда, туда, к ночному небосводу

С несметными лампадными огнями

Летит чрез все века, чрез всю природу

Движение незримыми волнами. —

Так зыбь от камня, брошенного в воду.

Широкими расходится кругами.

Все выше, выше к сумрачной лазури

Возносится и детский слабый лепет.

И гром лавин, и рев могучей бури,

И над прудом плакучей ивы трепет

В безмолвных звездах будущее дремлет.

Как в золотых клубах, в них скрыты нити

Изменчивых, неведомых событий.

Лишь гордый ум вселенную объемлет.

Что жалкий скиптр, венец и пурпур тленный

Пред властию науки бесконечной!

И что за честь толпой рабов презренной

Владеть тому, кто над природой вечной

Царит одною мыслью вдохновенной!

Я здесь лишь — царь: я с высоты взираю

На жалкий мир, волнуемый страстями,

И жизнь, и смерть, как Бог, я созерцаю.

О дай припасть мне жадными устами

К живым сосцам, божественное Знанье

И утоли мне страстное желанье

Живого млека сладкими струями!

Шут.

Ты мыслью облетел великую природу.

Но для чего? — чтоб знать, как беден ты и слаб.

Чтоб вечно чувствовать, что ты бессильный раб.

И вечно рваться на свободу.

Удар судьбы — и вот ты бледен, ты смущен.

Где знания твои. где гордая решимость?..

Как будто не для всех одной судьбы закон.

Как будто не для всех одна необходимость!

Не стоило, мудрец, так много книг читать.

Чтоб только разгадать ничтожество вселенной…

Входит Вестник.

Вестник.

Да здравствует король самодержавный!

Царица, в тишине уединенной виллы,

Где эти дни она в молитве провела.

Тебе наследника твоей короны славной

Порфироносного младенца родила,

Он — чудо красоты, величия и силы.

Король.

Вели скорей коня седлать!

Я к ним бегу, лечу обнять

Младенца милого и мать.

Вестник уходит.

Но нет о сердце не затем

Сюда пришел я: глух и нем

К земному счастию мудрец.

Я не супруг, я не отец.

Я здесь не счастлив, не люблю.

И радость в сердце подавлю.

Во тьму времен гляжу теперь.

Как в распахнувшуюся дверь.

И вас молю я в тишине.

О сонмы звезд откройте мне

Новорожденного судьбу

Науки верному рабу.

Идет к окну, смотрит на звезды и составляет гороскоп.

О горе мне! Среди небес.

Как в складках порванных завес,

Над краем сумрачной земли

Комета вспыхнула вдали.

И мир смятением объят,

Бледнеют звезды и дрожат.

Пред тем, чтоб в ужасе упасть

В ее зияющую пасть.

О Боже, верить ли очам?

Но рок не лжет, читаю сам

С невыразимою тоской

В скрижалях неба голубой

В сияньи звезд мой приговор.

Спасенья нет — и жизнь позор.

Мой сын — злодей; мой сын — тиран

И, жаждой крови обуян,

Как зверь кидается на всех.

Разврат… и оргий дикий смех…

Мятеж, — и царство как в огне

В братоубийственной войне.

И тот, кто был безумно горд.

Склонив главу, в пыли простерт,

И с поруганьем на нее

Он наступил, дитя мое.

Но чем младенец виноват.

За что безвинного казнят?

Пока беда висит над ним

Он дремлет, чистый херувим.

Без дум, без воли и греха —

И колыбель его тиха.

Но рок не дремлет, час пробьет,

И кто-то злобный натолкнет

На преступления тебя,

Все разбивая, все губя.

И ты — преступник, и сойти

Нельзя с позорного пути.

В утробе матери своей —

Ты небом проклятый злодей

Я не пророк, я не мудрец.

Я только любящий отец.

Но что порыв моей любви.

Что слезы жалкие мои,

Все видеть, чувствовать и знать —

И покоряться, и молчать!..

Входит Клотальдо, королевский канцлер

Клотальдо.

Тебя с наследником, мой царь.

Поздравить я пришел…

Базилио.

Клотальдо, я не царь.

Ты знаешь ли, пред кем, благоговея.

Колена ты склонил? — перед отцом злодея.

О, если б пред тобой был честный государь.

И любящий народ, и преданный закону.

Давно уже, не внемля ничему. —

Ни голосу любви своей, ни стону

Несчастной матери, он сыну своему

Разбил бы голову о камень. Бедный, милый.

Погибший сын, неведомою силой

Ты на злодейства обречен.

Мелькнешь ты грозным метеором.

Венец мой запятнав проклятьем и позором.

И нет спасенья, нет. Таков судьбы закон.

Под ликом ангела коварный демон скрылся.

Дыханье уст его — как аромат цветов…

Но легче было б мне, чтоб в сумраке лесов

Чудовищем косматым он родился.

Клотальдо.

Кто лживый, дерзостный пророк,

Кто царский дух смутил лукавыми речами.

Кто нечестивыми устами

Судьбу ужасную наследнику предрек?

Базилио.

Он тот, кому и мстить я не могу!

Что мой палач, моя секира

Созвездьям вечного эфира —

Неодолимому врагу.

Увы! от них какие брони.

Какие крепости спасет,

От их безжалостной погони

Какие бешеные кони

Добычу рока унесут?

Клотальдо.

Тебе ли царь, склониться в детском страхе

Под иго случая главой покорной?

Взгляни — ничтожный червь и тот во прахе

С врагом пред смертью борется упорно.

А ты, умом и волей одаренный.

Ужель падешь, без битвы побежденный?

Порви оковы трусости позорной:

Бессмертной жизнью грудь твоя согрета.

О, пусть кругом ревут и стонут бури,

Но там, в глубоких недрах сердца где-то

Есть уголок немеркнущей лазури.

Одна в груди — божественная сила,

Одна скала — на разъяренном море,

Над ней не властны — ни земное горе.

Ни рок, ни смерть, ни боги, ни светила.

Та сила — долг. Найди же в ней опору,

И светлой мыслью победив природу.

Стихий безумных бешеному спору

Противосставь разумную свободу.

Ты сам себя, о смертный, будь достоин.

Коль надо пасть — пади на поле брани,

Бразды судеб сжимая в твердой длани.

Лицом к врагу, как побежденный воин!

Король в глубоком раздумьи.

Шут (напевает про себя).

Если б капля водяная

Думала, как ты,

В час урочный упадая

С неба на цветы.

И она бы говорила:

«Не бессмысленная сила

Управляет мной.

По моей свободной воле

Я на жаждущее поле

Упаду росой!»

Но ничто во всей природе

Не мечтает о свободе.

И судьбе слепой.

Все покорно — влага, пламень.

Птицы, звери, мертвый камень;

Только весь свои век

О неведомом тоскует

И на рабство негодует

Гордый человек.

Но увы! лишь те блаженны.

Сердцем чисты те.

Кто беспечны и смиренны

В детской простоте.

Нас, глупцов, природа любит.

И ласкает, и голубит.

Мы без дум живем.

Без борьбы, послушны року.

Вниз по вечному потоку.

Базилио (выходит из задумчивости).

Клотальдо, что же делать?

Клотальдо.

Дай мне сына.

От мира надо скрыть ребенка твоего.

Народу возвестив, что ранняя кончина

Безвременно похитила его.

И тихо заживу я с ним в уединеньи;

Мой царь, мой друг, доверься мне:

Его, как нежное растенье,

Я воспитаю в тишине.

Не будет горестна его простая доля.

Коль лучше всех корон сердечный мир и воля

В тиши неведомых лесов.

Вдали от шумных городов.

От лицемерья и порока

Его, как чистую лилею, возрощу.

Ему, чтоб превозмочь несправедливость рока.

Всю нежность, всю любовь и силы посвящу.

Я стар и одинок; из душного чертога.

Из града пыльного давно меня влечет

Туда, туда, под звездный небосвод,

В пустыни вечные, где слышен голос Бога.

И я мечтал уже давно:

Ужель спасти нам не дано

От нашей лжи людской, от гибели позорной.

В оковах пошлости тлетворной

Одно хоть сердце юное, одно.

И снова дать ему блаженное незнанье;

Пред вольной птицей клетку отворить:

Лети, лети в лазурь, свободное созданье!

Святым его святой природе возвратить.

О, если гложут нас бессонные печали

На ложах пурпурных и в мраморных дворцах.

О, если мы одну, одну лишь скорбь познали

В заветах мудрости, в богатстве и пирах.

Быть может, нет и там от жгучих дум спасенья.

Здоровья, счастья и забвенья

Там, в простоте, в затишии лугов.

Где на заре последняя былинка

И одинокая росинка

Так жадно солнце пьют, так счастливы без слов.

Мой царь, на склоне лет Клотальдо не обманет.

Он не погубит сына твоего.

Он друга старого любить не перестанет…

Доверь младенца мне, молю — отдай его.

Спаси народ, спаси себя!..

Базилио.

Ты прав.

Мне долг велит — иного нет исхода —

Все чувства нежные поправ,

Пожертвовать младенцем для народа.

Но все ж я человек… о, слишком тяжело

Гнетет корона золотая

И клонится к земле, изнемогая

Под бременем венца усталое чело.

Идем же, старый друг…

С какою сладкой мукой

Подкрадусь я, как вор, к ребенку моему…

Не бойся, я будить его не стану, и к нему

Тихонько подойду — ни жалобы, ни звука,

Я только посмотрю и только, пред разлукой,

К шелковым пеленам уста мои прижму…

Родимый мой, прости, прости навек мой милый…

Клотальдо, тяжко мне… о Боже, дай мне силы!..

Базилио и Клотальдо уходят.

Шут (один на полутемной сцене).

Король младенца губит сам.

Он мнит себя судьбой гонимым.

И глупым бредням и мечтам

Он сыном жертвует любимым.

Себе мы горе создаем.

И сны, и призраки пустые

Мы древней мудростью зовем

Предубежденья вековые.

В колодце, в черной глубине.

Мы видим, влагой отраженный,

Свой образ собственный на дне:

Так ум наш робкий и смущенный,

Склонясь над мертвой пустотой,

Во мраке вечности немой

Свое лишь видит отраженье

И суеверно чтит его.

Как высший ум и божество.

Как волю звезд и провиденье.

Дохни лишь разумом на них —

И сон исчез неуловимый.

И нет уж призраков ночных

И воли звезд непобедимой.

Но люди-трусы не поймут

Могучей силы отрицанья:

Я одинок, философ-шут.

Но втайне полон состраданья.

В насмешках теплится любовь;

Мне жалко их; предвижу вновь

Борьбу, ненужные мученья.

Бесцельно льющуюся кровь.

За тень мечты, за сновиденья.

Но жалость робкая моя

Бессильна… Если б молвил я:

«Стыдитесь верить предрассудку!»

Они бы распяли меня,

Иль мудрость приняли за шутку.

Занавес.