Эвви и три луны

Дмитрий Раскин, 2020

Эвви Лоуренс прилетает на планету Готер для прохождения преддипломной практики. Астронавты этой космической колонии наблюдают за цивилизациями, населяющими спутники Готера. По отношению к человечеству Первой Луны они придерживаются принципа невмешательства, но на Второй Луне «вмешательство» вскоре после появления Эвви переходит во «вторжение». Они похищают местного диктатора и начинают глубокие реформы в уверенности, что сумеют контролировать их ход. В провинции, отколовшейся от реформируемого государства, появляется странствующий философ. Он «проверяет на излом истины», проповедует любовь… Вскоре его арестовывают по обвинению в «оскорблении чувств верующих», за что в новоявленном государстве предусмотрена смертная казнь…

Часть первая

1.

Полет подходит к концу. Эвви даже не верится. Нет, она вообще-то думала, что будет хуже. Думала, с ума сойдет от монотонности одиночного «путешествия» на корабле-автомате. И ладно, если б просто автомат, он же еще и в системе «нуль — пространство». Но ничего, втянулась и успела изучить, пожалуй, всё, что только есть о планете, на которой ей предстоит проходить преддипломную практику. Триста лет назад открытие этой планеты с ее спутниками было не то что прорывом — началом новой реальности — иной разум, найден, наконец-то! И оказался антропоморфным, постижимым и безопасным для нас. Такого подарка от Вселенной вообще никто не ожидал. Но человечество как-то довольно быстро привыкло, и вот уже новости с Готера (так назвали планету) с первых полос переходят на вторые, а затем и в раздел «разное». К тому же уже открыты новые миры, с гораздо более экзотичными формами разумной жизни и, как оказалось, более перспективными для изучения и взаимодействия. За Готером же, сначала неофициально, а потом уже с соблюдением всех формальностей закрепился статус «периферийного мира». Вот Эвви как «троечницу» и послали туда

Триста лет назад те, кто отправился в экспедицию на Готер, были героями, первопроходцами, взявшими билет «в один конец». А сейчас, они (в мире Готера они прожили примерно пятьдесят своих биологических лет) не слишком удачливые ученые, занимающиеся исследовательской рутиной в пользу архивов НАСА, а, выйдя на пенсию, смогут вернуться в свои коттеджи где-нибудь под Кливлендом или же Хьюстоном. (Да здравствует «нуль-пространство»! И никаких перелетов в анабиозе). Если б, в свое время, остались на Земле или в ближнем космосе, то она, Эвви, смогла бы увидеть их только на каком-нибудь отдаленном участке Арлингтонского кладбища. А ей вот суждено под их началом доказывать свой профессионализм. Суждено? Декан Горнер оказался судьбой — так и не дал ей полететь на преддипломную вместе с Джоржем. Ничего не сказал, разумеется, но на лице написано: «Незачем тебе, милочка, смешивать практику со свадебным путешествием. Успеешь еще». Его-то какое дело?! Понимала, конечно, что речь здесь не о вредности (вредоносности) Горнера — не только о ней, точнее. И в шаровом скоплении, куда направили Джорджа, ее присутствие не было столь уж необходимым, это надо признать. Но и на планете Готер, на поверхность которой уже через два часа спустится ее корабль, она явно не была незаменима. Горнер, помнится, позволил себе: «Мисс Эвви, не будете ли вы так любезны указать то место во Вселенной, где без вас никак не справиться?» Ну не интересен ей эксперимент, что проводится на Готере! Пусть она честно пыталась увлечься. Она не знает, конечно, но чувство такое — они (люди, что совсем уже скоро примут ее в свою команду) всё пытаются воплотить то, о чем мечтала Земля триста лет назад. О этот наивный, пафосный, романтичный, оптимистичный двадцать третий век! И ведь знают давно, что Земля… переросла? разочаровалась? но продолжают свое. Зачем? Доказать себе? переупрямить Землю? А мы старше их… на эти три столетия? На эту их неудачу, прежде всего. И вот она поступает в их распоряжение, и ее профессиональное будущее, получается, зависит от них. Интересно, почему их экспедицию до сих пор не закрыли? Скорее всего, потому, что век нынешний гуманный и милосердный, и может себе позволить, Эвви ищет слово, такую избыточность. Тем более, что обходится всё это не слишком-то дорого. То есть их держат на Готере из жалости? Но сейчас, с ее прилетом планета становится учебной базой. В таком виде ее и сохранят, наверное. А Джордж… у него-то был выбор — его отпустили бы с ней, но на Готере не те перспективы. Эвви понимает, конечно, Джордж прав. И она на его месте тоже выбрала б перспективы… к тому же разлука будет не очень уж и долгой — все понимает, разумеется, но…

Только сейчас, в этот сектор галактики, стали возможны полеты по системе «нуль — пространство», иначе, на обычном корабле, она бы достигла места прохождения своей преддипломной в возрасте, когда пора уже писать завещание. (Это Эвви пытается изменить направление мысли.) Да, конечно, хотелось бы верить, что и в этой, заведомо проигрышной ситуации тупикового эксперимента она… что вот только? Проявит себя? Откроет что-то такое? Сделает нечто? И докажет всем, и обернет в свою пользу? Понимает, что все это так, литературные штампы, не более. А Джордж? Да, да, он прав. И разлука (опять же, книжное слово), настолько будет короткой, что про нее нельзя сказать даже, что она пойдет им на пользу. Пусть Джордж и сказал(!), они, де, проверят свои чувства. Здесь Эвви разозлилась на него — зачем это им проверять?! Джордж осекся. Начал оправдываться и оправдался — Эвви отходчива. Они каждый день выходят на связь и все прекрасно, пусть она и чувствует, что Джордж с каждым днем (теперь, уже с каждым днем!) все больше занят не ею, но предстоящим, а ему предстоит действительно грандиозное — Эвви понимает… пытается быть понимающей. Но почему это его предстоящее начинает уже не то, чтобы вытеснять ее, Эвви… отодвигает ее куда-то в сторону ль? в прошлое? Начинает же, начинает! Неужели Джорж сам не чувствует? Просто не сознается, может? Не придает значения? И правильно, что не придает. Потому, что это пройдет, потому, что это пока. Так, наверное, и бывает.

Время от времени Эвви выводила корабль из автоматического режима и брала управление на себя. Пусть и запрещено инструкцией, но ей интересно. И это чувство, что ты решаешь, и здесь зависит от тебя. Но сейчас посадку должен выполнить, конечно же, автомат.

Поймала себя на том, что пытается увидеть себя глазами тех, кто будет ее встречать на космодроме. Долговязая, чуть нескладная (Джордж находит эту ее «нескладность» трогательной), золотистые волосы развиваются на ветру (ведь будет же ветер на космодроме?). И глаза! Она специально выйдет из корабля без шлема, чтобы сразу глаза.

Эвви усмехнулась над собой. К тому же дело в том, что ее встретят люди, которые запросили о ней у Земли всё, и ее генетический код и ментаграмму — люди, что знают о ней гораздо больше, чем ей хотелось бы. Но она, Эвви поняла вдруг, она — первый человек, что прилетел к ним с Земли. Они не видели человека триста лет! И что ее личное дело и ментаграмма по сравнению с этим?

2.

Ее не встретил никто. Автоматика космодрома, как ей и положено, занялась кораблем: проверяет бортовые системы, укладывает на тележки содержимое грузовых отсеков. И ни души. Эвви не знала, обижаться ли ей на невнимание или начинать волноваться за судьбу колонии на Готере. Попытки выйти на связь с колонистами успехом не увенчались, механический голос отвечал, что «в рабочее время сигнал не поддерживается в интересах эксперимента». Получается, надо все-таки обижаться? Хорошо, конечно, что мистер Уайтер жив, здоров и поглощен работой, язвит Эвви. Или же это эксперимент над ней? Им интересна ее реакция. Что же… Только все ерунда по сравнению с тем, что она сейчас дышит воздухом. Настоящим, живым воздухом Готера! Пейзаж, сотни раз виденный на снимках и голограммах, вдруг оказался фантастическим. Горы, небеса, пятна озер ли, морей там внизу — все это, Эвви не поняла какое — почти земное? неземное? доброе? равнодушное? Главное, что все это есть, и дух захватывает, и наполняет душу.

Ну наконец-то! Гравиталет приземлился на другом конце взлетного поля. Человеческая фигурка вылезла из люка и заспешила к ней. Эвви радостно машет рукой. Кого прислали за ней? Она не видит с такого расстояния. Роберт? Гарри? Эвви устремилась навстречу.

Совсем еще юный, улыбнулся, радостно протянул руку:

— Меня зовут Юджин. Как долетели, мисс Эвви?

И вот тут ей сделалось нехорошо. Никакого «Юджина» в экспедиции не было и не могло быть.

— Извините за опоздание, мисс Эвви, но у нас сегодня возникла внештатная ситуация и мистер Уайтер прислал меня.

— Что-то серьезное?

— Уже нет. — Юджин помог ей подняться в кабину гравиталета.

— С Коннором Уайтером все в порядке?

— Что ему будет? — Юджин поднял машину в воздух.

Откуда этот Юджин и что это значит вообще?

— А Элла Грант, Роберт Картер, Гарри и Агата Кауфман, Артем и Галина Обнорины, с ними как, все хорошо? — Эвви понимает, что этот светский, непринужденный тон получается у нее фальшивым.

— Скоро будем на месте, все увидите сами.

Такой ответ не то что не успокоил Эвви. Но и другой, самый оптимистичный или же самый обыденный точно так же усилил бы ее подозрения. Потому, что Юджина не было и не могло быть! Этот тинейджер не мог быть рожден никем из женщин экспедиции. Элла Грант, еще до Готера попала в катастрофу в межзвездном пространстве и потеряла фертильность. Агата Кауфман по каким-то своим идеологическим соображениям (Эвви не поняла толком) подвергла себя стерилизации. Галина Обнорина не могла уже по чисто геронтологическим обстоятельствам. А ему на вид лет шестнадцать. И что такое есть этот Юджин? Если, конечно, исключить тот вариант, что они, здесь на Готере, по ходу эксперимента научились размножаться почкованием. Это Эвви пытается доказать себе, что сохраняет присутствие духа. Но ни логики, ни воображения у нее не хватает здесь.

Некий инопланетный разум захватил базу на Готере, подчинил себе участников экспедиции, через них годами (а на Земле это столетия) поддерживает в каких-то своих интересах контакт с Землей?! Эвви не верила в это. Но это, хотя бы, было осмысленно! А ей навстречу выслали неотличимый от человека биоавтомат? Но тогда они вполне могли заменить автоматами всех членов команды Уайтера. Если б хотели ее «заманить», «усыпить бдительность», выслали б ей имитацию Картера или Кауфмана, не стали б пугать каким-то несуществующим Юджином. Или они как раз и хотели испугать?!

Юджин ведет себя с ней так, как часто бывает у шестнадцатилетних — стесняется и злится на себя за эту, свалившуюся вдруг на него застенчивость, а начинал так легко и раскованно. Эвви достает из рюкзачка прибор, улыбается Юджину:

— Проверю настройки.

Непонятно, Юджин не замечает ненатуральности ее тона, ее растерянности и испуга или же не подает вида из такта? Второй вариант мог бы быть доказательством, что он не андроид. Но кто знает, какого уровня биоавтоматы может изготовлять инопланетный разум, особенно, если он сверхразум. А, может, он не чувствует ее испуга, не понимает этой ее фальши как раз потому, что он банальный андроид, типовой, без затей?!

Сканер в руках Эвви показал, что рядом с ней не андроид.

— А вот и наша база, — Юджин показал вниз на двухэтажный домик под черепичной крышей в окружении деревьев и миниатюрных посадочных площадок для катеров-флаеров.

3.

И снаружи, и в своих интерьерах дом представлял собой реконструкцию викторианского особнячка. И реконструкция эта, насколько Эвви могла судить, была детальной, может даже слишком детальной. Что-то тревожит и мучает этих людей, раз они тратят силы на создание и поддержание этого образа покоя, уюта и ограниченности, мелькнуло у Эвви. Только… А что «только»? Чтобы они действительно оказались людьми?!

— Доктор Обнорин! — Юджин с какой-то комичной торжественностью представил ей поднявшегося из кресла, что возле камина, худощавого человека в полинявшем (викторианском?) халате. Начал перечислять его награды и почетные звания.

— Рад вас видеть, мисс. — Артем Обнорин оказался старше, нежели Эвви представляла по видео — и фотоматериалам. Борода и длинные волосы не столько седые даже — выцветшие. И кожа, наверно, очень давно уже потеряла цвет. Но рука, которую он подал Эвви, была достаточно крепкой, хоть и густо покрыта старческой гречкой.

— Ну, я пошел к себе, — буркнул Юджин.

— Ладно, давай. До ужина, — улыбнулся ему Обнорин.

И стало ясно, что отношения у них доверительные. И торжественное: «Доктор Обнорин, действительный член Королевского общества…» — это Юджин кривлялся перед ней.

Сканер, Эвви так и не расставалась с ним, понимала, что «доктор Обнорин» не может знать о его назначении, триста лет назад таких еще не было, так вот, сканер показал, что перед ней действительно Артем Обнорин, астронавт, доктор и прочая.

— Я примерно понимаю что это, — улыбнулся Обнорин.

Эвви чувствует, что покраснела.

— Ну что же, раз у вас, — он имел в виду «на Земле», — теперь так принято.

Она не поняла, это ирония или попытка избавить ее от смущения.

Он усадил ее в другое кресло, рядом с камином. И огонь, и дрова были не имитацией — настоящие «викторианские». И тепло камина… она поняла вдруг, что безмерно устала. Но расслабляться нельзя. Может, они и хотят, чтобы она расслабилась! Простенький робот, давно устаревшая модель, такие, наверно, и были в викторианской Англии, подал поднос с напитками.

— Если вы, милая Эвви, проголодались, — говорит Обнорин, — можно и перекусить, но у нас скоро ужин.

Какое перекусить! У нее глоток чая с трудом проходит по пищеводу. А после конфуза со сканером язык не поворачивается спрашивать: как ей надлежит понимать Юджина. Во всяком случае, пока.

— Ну-с, рассказывайте, что у вас, — он опять имел в виду «что у вас на Земле», — нового.

Ирония явная, внешне вполне добродушная, но… А почему? Он же не был на Земле триста лет. Неузнаваемо изменились города и пейзажи. Все, что было содержанием его земной жизни, исчезло без следа. Его дети, что остались на Земле, давным-давно умерли и умерли дети детей. Может, поэтому и ирония?

Звук садящегося катера-флаера.

— О! — поднял указательный палец Обнорин. — Наши. Слетаются к ужину.

Шаги в холле. В гостиную входит Коннор Уайтер. Эвви сразу же стало легко — командир (капитан) Уайтер существует и полностью соответствует собственным фотографиям и голограммам. Правда, она не думала, что он окажется таким могучим. Настолько большой, что похож на небольшого медведя гризли. И это при среднем, в общем-то, росте (он чуть ниже нее). И чувствовалось, что его сила спокойная, добрая. Черная с проседью борода и полуседые бакенбарды (на Земле давно таких не носят) усиливали это его сходство с добродушным медведем.

— Очень рад, — настолько душевно и просто получилось у него.

Эвви теперь и не помышляла об использовании сканера. Но радовался он, она не знала, как назвать, «по-домашнему», что ли? То есть радовался ей не как «посланцу Земли» и не как своему новому сотруднику. Или она преувеличивает? Опять же, под впечатлением все того же, так и «необъясненного» Юджина? Так пусть объяснят, наконец! И если у них в самом деле был какой-то «аврал», почему сейчас все спокойны и безмятежны? Потому, что «аврал» закончился — могла бы и сразу сообразить. А Коннор Уайтер такой усталый и радуется ей, превозмогая усталость.

— Я поднимусь к себе, — Коннор показал на свой рабочий комбинезон, — переоденусь к ужину.

Далее каким-то нарочито светским тоном, Эвви не поняла: насмешка над ней или же над всем этим их «викторианством»:

— Надеюсь, мистер Обнорин не заставил вас скучать?

Снова звук садящегося аппарата, шаги в холле, в гостиной Гарри Кауфман. Перед Эвви человек из ее школьного учебника(!) Все участники экспедиции прожили на Готере пятьдесят лет (не земных, а своих лет), но на этой планете, как оказалось, старение человеческого организма замедляется, и фактически все они состарились лишь на десять-двенадцать лет. А Кауфман, казалось, совсем не изменился, соответствует собственному фото из учебника. Все такой же, по-мальчишески субтильный, лицо в веснушках и точеный носик. И высокий, узкоплечий тоже совсем по-мальчишески. Только вот облысел, но, опять же, как рано лысеют иные мужчины в самом соку.

— Мисс Эвви, — Кауфман рад ей не меньше Коннора Уайтера, — если вы прилетели нас инспектировать…

Эвви поперхнулась, залепетала про свою преддипломную практику.

— Одно другому не мешает, — Кауфман был категоричен и всезнающ.

— Ладно, Гарри. Дай человеку в себя прийти. Не утомляй, — перебивает Обнорин, — девочка наша еще и чаю не попила. Сам бы попробовал полетать в «нуль-пространстве».

Эвви показалось, что Обнорин изображает этакого водевильного дядюшку.

— Нет, а чего тут вокруг, да около, — продолжал свое Кауфман.

— Время есть. Успеем разобраться, что здесь для чего и как, — говорит Обнорин все тем же своим «водевильным» тоном. — В смысле, «утро вечера мудренее» и все такое прочее.

Эвви хотела внести ясность сразу, но Обнорин подмигнул ей, дескать, не напрягайся. Он иронизирует над этим своим «водевильным дядюшкой» и, в то же время, ему нравится эта роль:

— Вот, милая Эвви, чип от твоей комнаты, поднимайся, отдохнешь перед ужином.

Он успокоил ее, сама не ожидала.

Гул какого-то мощного летательного аппарата. Через минуту вошла Элла Грант (заместитель командира экспедиции), мрачная, злая. Видимо, не отошла еще от «аврала». Глубокие черные глаза. И морщины тоже глубокие. Выглядит лет на сорок. Но морщины немного чрезмерные для сорокалетней. Казалось, убери морщины с лица и облик ее потеряет в выразительности и глубине. Снимки и видео, оказалось, не передавали в полной мере ее обаяния. Мускулистая, гибкая как теннисистка. Оливковый загар — единственная загорелая из всей команды. Под ее оценивающим взглядом Эвви неуютно. Хотя, ей-то что? Она покажет себя в работе, тогда пусть и оценивают, сколько хотят.

— Очень рада, — энергичное рукопожатие Эллы, — пойдем, покажу тебе твою комнату, мне по пути.

4.

Комнатка поразила ее. Они воссоздали ее детскую. Причем, не по фотографиям (да и нет никаких фотографий!), а такой, какой помнила ее Эвви, когда ей было лет пять или даже меньше — то есть по ментаграмме. Это добрый знак. Эти люди не могут злоумышлять против нее. Несмотря на этого «Юджина». Юджин это не опасность, не угроза — это парадокс. Вот! Наконец-то найдено спасительное, примиряющее слово. Люди, создавшие для нее ее комнату, разрешат все свои парадоксы!

Возможно, в этой ее «детской» мог быть и намек: рано тебе еще становиться членом команды и участвовать в эксперименте. Но все равно это у них по-доброму. Пускай. Она начнет работать, и все встанет на свои места.

Стояла под душем долго. Дольше, чем нужно, конечно. Ведь на ее корабле была душевая капсула. Но сейчас вода, а не ионы. Сейчас, ей казалось, смывает с себя космос, полет в «нуль-пространстве» — вновь становится «сухопутной»? планетной? земной?! Сознает свое тело: закрытые веки, что принимают сейчас удары водяных капель, шея, плечи, грудь, живот, межножье, коленки, бедра. Все удостоверяло сейчас — она есть она, Эвви. Все предвещало подлинность, жизнь. И было жизнью.

Эвви прилегла отдохнуть на минуту и уснула. Сказалось напряжение дня.

Проснувшись, поняла, что опоздала на ужин. Неудобно, да. Натянула майку, влезла в джинсовые шортики.

В столовой мужчины были во фраках, а Элла в каком-то старинном платье.

— А вот и посланец Земли и небес, — улыбнулся Обнорин.

Эвви села на отведенное ей место. Робот подал всем еду и начал разливать вино по бокалам. Оказывается, они без нее не начинали. Эвви смущена. А где остальные? Сама же себе объяснила: остальные члены команды на орбитальных станциях лун Готера. Видимо, у них свой график. Не останавливать же им эксперимент из-за ее прилета.

Ужинали при свечах. Эвви впервые видела не имитацию, а настоящие «живые» свечи, оказывается, они потрескивают и этот их аромат…

— Ты очень-то не напрягайся, — шепнул ей Обнорин (он сидит с ней рядом), видя, как она неуверенно обращается со столовыми приборами. — Это всё так, наши профессиональные аберрации.

Подняли бокалы за «очаровательную гостью» и продолжили какой-то «свой разговор». Конечно, это была демонстрация, но не против нее, Эвви поняла. Против НАСА, против Земли вообще? Ни одного вопроса о Земле ей так и не задали.

— Извините, — в столовую влетел Юджин.

Он в какой-то клетчатой рубашке, в гетрах, снимает с головы пробковый шлем(?!). Кажется, у него это в духе их «викторианских реконструкций». Или же в пику «реконструкциям».

Садится на свое место, делает вид, что не замечает негодующего взгляда Эллы.

Обнорин каким-то педагогическим, совершенно родительским тоном:

— Ну вот, наконец-то все в сборе. Сэр Юджин, с вашего разрешения мы продолжим.

«Все в сборе»?! Когда нет Картера, Галины Обнориной и Агаты Кауфман! В свою версию, что они на орбитальных станциях, Эвви больше не верит. Да и никто из сидящих за столом не сказал ни полслова об орбитальных станциях: «Как там наши на станциях?» — или еще что-нибудь в этом роде. Это что у них, розыгрыш? Заговор? А что, если их «аберрации» распространяются не только на домик и ужин в викторианском стиле? В колониях дальнего космоса уже были случаи массового психоза. И криминал тоже был. Но она не станет играть в их игры, она добьется правды, она… Тут Эвви ловит себя на том, что уже начинает «проверять», «инспектировать», то есть делать то, в чем и заподозрил ее Гарри Кауфман. Значит, они испытывают ее? Они смоделировали ситуацию. А она попалась? Встроилась в предложенный ей шаблон «разоблачителя». А ей надо не требовать, не расследовать и «добиваться правды», а слушать, понимать — попытаться.

— Ну все, ма… я побежал, — Юджин бросил скороговоркой Элле, поднимаясь из-за стола.

Эвви поняла — она именно будет требовать, добиваться, пусть даже, если и не права.

Посуда, свечи и скатерть в одно мгновение, как по мановению какой-то волшебной палочки, убраны. Стол абсолютно голый. И фраки исчезли вдруг. Все сидят в майках с эмблемой НАСА. Теперь никаких улыбок. Улыбки исчезли вместе с фраками так, будто были их аксессуарами, подобно галстукам-бабочкам. И «детская», что они приготовили для нее, видится ей по-другому, нет в ней никакого добра: «Ты у нас на ладони. Мы видим тебя насквозь, до подкорки. Манипулируем тобой, свободно, непринужденно. Привыкай и не трепыхайся».

— Я понимаю, девочка, — начинает Коннор Уайтер, — у тебя вопросы. И представляю примерно, какие. Ты права, во всяком случае, имеешь право.

— Значит, все-таки будут ответы? — Эвви вдруг стало все равно, что с ней сейчас будет.

— Просто ты пока еще не готова, — сказал Коннор.

— А, извините, когда?

— Здесь многое, Эвви, будет зависеть от тебя, — ответил Обнорин.

— Да, конечно. Я так и подумала, — сарказм Эвви.

— А теперь о правилах, — Коннор заговорил сухим, официальным тоном, — мы все здесь обращаемся друг к другу по именам. Никаких «мистер Кауфман» или «миссис Грант», только Гарри и Элла и так далее. Я же для тебя «командир Коннор».

Эвви кивнула.

— Раз в месяц, как ты прекрасно знаешь, — продолжил «командир Коннор», — мы выходим на связь с Землей

Эвви кивнула.

— А сейчас ты сдашь Артему все свои средства связи. В день нашего, — Коннор не удержался от едкого и, видимо, привычного для них, — продуктивного общения с Землей ты их получишь, а потом сдашь опять. Если кроме НАСА и руководства своего колледжа, ты контактируешь еще с кем-то на Земле или в дальнем космосе, просто предупреди их, понятно?

— Вы сказали, что я должна дорасти до ответов. Так? Но пока что лишь умножаете мои вопросы.

— Эвви, пойми, я не профессор, что руководит твоим семинаром, и не смогу оценить эту твою риторику, — Коннор начинал раздраженно, желчно, а закончил устало. — Ты даже не представляешь, насколько все здесь будет зависеть от тебя… может, даже слишком.

— Да, наверное, слишком, — переглянулись, кивнули друг другу Обнорин и Гарри Кауфман.

Эвви показалось, что это они уже иронизируют, причем не над ней, а над Коннором.

— Насколько я понимаю, у вас какие-то свои игры, — Эвви кажется, что она нашла верный тон, — но я не претендую на участие.

Ей хотелось, чтоб игры с нею закончились, чтоб ее подвели к сути, к главному, но вдруг поняла, что с ней могут играть и посредством самого этого «главного».

Коннор поднялся:

— Пойдем со мной. Пойдем-пойдем.

Вышли из столовой, прошли гостиной, миновали холл. Вот они перед домом. Обогнули дом, зашли за живую изгородь. Коннор остановился. Эвви не сразу поняла. Из травы выглядывал камень: Роберт Картер и две даты по земному летоисчислению. Рядом плита: Галина Обнорина и тоже две даты.

— Видишь, уже начались ответы, — Коннор говорит нарочито отстраненно, — Роберт. Мы были б не вправе хоронить его в церковной ограде, если б здесь была церковь. А с Галей всё… э… несколько по-другому.

— Вы считаете это ответом, Коннор? — исправилась, — командир Коннор.

— С Картером произошло десять лет назад, с Галей Обнориной скоро будет три года.

— Почему же в НАСА ничего не знают об этом?

— Ах, вот ты о чем!

То есть они настолько привыкли сами решать, что Земле следует знать о них, а что нет, что он даже не понял ее!

Положил ей руку на плечо:

— Не будем перескакивать через этапы, ладно?

Этот его жест сколько-то успокоил ее. И жест, и интонация. Сама не ожидала. Даже досадно стало.

— А Агата Кауфман? — Эвви подхлестнула себя, — что, тоже мертва?

— А это уже скачок через множество этапов, — попытался улыбнуться Коннор.

5.

Элла вела катер-флаер от «достопримечательности» к «достопримечательности», то поднимает аппарат, чтобы Эвви могла обозреть с «птичьего полета», то спускалась, и они выходили из кабины, дабы оказаться «внутри пейзажа». Это была не Земля. Реки, луга, озера, небеса и скалы — всё другое. И оно завораживало. Захватывающая дух безраздельность другого. Эвви не ожидала, что способна проникнуться его красотой. На снимках и видео все это было для нее экзотикой, фантастикой. Всего лишь фантастикой. А сейчас… завороженность другим? чужим? которое не понимаешь, возможно, и не поймешь никогда, лишь наделишь своими скороспелыми смыслами.

— Миссис Элла, вы… вы полюбили все это, да? А что значит теперь для вас Земля?

Элла подхватила ее, поскользнувшуюся было посреди неглубокого ручья, который они сейчас переходили. Эвви спросила просто так, а вот когда спросила! Она, Элла, вообще не понимает такого противопоставления. А ей, Эвви, что было сказано? Дорастать до вопросов (пусть до ответов — неважно), а не плодить новые, в смысле, ложные.

Вот они уже на другом берегу ручья, и Элла отпускает ее руку.

Элла повторила, что не понимает «такого противопоставления», но Эвви уже поняла — все они, на Готере определились. Так вот почему они ведут с Землей свои странные игры! Они и хотели, чтобы Земля потеряла интерес и к ним и к их эксперименту. Добились своего, да? и не трудно было. Не обманули землян, скорее подыграли им. А тут вдруг на голову практикантка. Потому и свалилась, что здесь не слишком-то интересно, рутинно и ни к чему не обязывает. Как раз самое место для «троечницы», не правда ли? Они перегнули палку, вот Готер и назначили учебной базой. Возитесь теперь с Эвви Лоуренс. Это вам некий приз за такую вашу «победу» над землянами. Землянами? А кто же тогда эти люди здесь, на Готере?! Вот так, без манифестов и деклараций, по умолчанию, по факту единство человечества, обживающего сейчас Дальний Космос, ветшает, покрывается ржавчиной! И завтра мы распадемся на все эти бессчетные Готеры? И Земля станет одним из «Готеров»? Она не хочет такого завтра. А что, если Коннор показал ей могилки тех, кто тоже не хотел такого завтра?!

— Я так понимаю, что ты не успокоишься, пока не услышишь подробности о моем сыне?

Сказано так, что теперь Эвви уже точно сама не спросит. Попыталась только:

— Миссис Элла, — пока еще не научилась говорить ей «ты», — но почему же насчет Юджина нельзя было, — ищет слово, — поставить в известность Землю?

— В общем-то, можно, — у Эллы вдруг получилось мягко, — но Земле не слишком-то интересно. К тому же у меня были кое-какие, скажем так, личные обстоятельства, — улыбнулась, — так что к единству человечества, — будто угадала ее мысль, — все это отношения не имеет… почти. Кажется, ты хочешь спросить еще что-то?

— Вы так хорошо угадываете мои вопросы, что, думаю, у вас получится и на этот раз.

— Почему я одна из всей команды такая загорелая?

Понимала, конечно, что Эвви интересует, от кого и как она, Элла, могла зачать и родить.

— Потому, что в нынешнем сезоне все наши участвуют только дистанционно, а я летаю туда. Ты, наверно, считаешь, что о своем загаре я тоже должна была уведомить НАСА?

Эвви рассмеялась. Только что это она? С ней ведут какие-то игры, половина команды мертва, а ей говорят, что она не готова узнать причины их гибели. Но Коннор и все они не преступники. Ведь нет же, нет?! Скорее всего, они скрывают от нее правду из лучших побуждений — боятся, быть может, за ее психику и душу. Но не психоз ли у них самих? Так вот, обманывать Землю и НАСА, годами, в полном сознании своей моральной правоты! И она — Эвви поняла вдруг, она приняла их правила, эти рамки: «ищет ответы», «добивается правды» в этих вот рамках. Нет уж! Не надейтесь.

— Миссис Элла! — Эвви начинает негодующе.

— В принципе, я мисс, — нарочитое спокойствие Эллы. — Так получилось. Так что давай на «ты». Как и велел Коннор.

Вечером Обнорин вернул ей передатчик. «Только на полчаса». Подмигнул ей заговорщически (снова водевильный дядюшка): «главное, чтобы Коннор не узнал». Вчера ей не удалось связаться с Джорждем. Вчера он прибыл «на место», была посадка и Эвви волновалась, пусть и понимала, конечно, что ничего не могло случиться, но… И мало ли по каким причинам он не вышел на связь. Сейчас она снова пытается. Нет. Снова нет. Ответил! Слава богу. Да, у него все в порядке. Да, живой и здоровый. Да, включился в работу. Он начинает взахлеб о работе.

Хорошо, что у него так — без ее нынешних мук и сомнений. Она говорит ему о сомнениях. Он не дослушал. Она о том, что будет выходить с ним на связь теперь только раз в месяц. Он огорчен. Но огорчение настолько фальшивое. Откровенно фальшивое. Но она же не виновата перед ним ни в чем?! Будущее — она понимает, его будущее, которое он так предвкушал, наступило. Она рада за него. А получилось-то что? «Космос разлучил их»? Шаблонная фраза. Пусть и правильная. Это пошлая правота. А потом? Когда они оба вернутся с преддипломной, все станет по-прежнему? Они же любят друг друга. Все будет по-прежнему. Только без глубины. А была ли вообще глубина? И нужна ли ей глубина? Теперь, получается, да

Она так надеялась, что Джордж подскажет ей, как поступить: сообщать ли на Землю, бороться ли с Коннором и его командой? Но он, Джордж, в будущем, в своем, вожделенном, а она… не поняла она, где она сейчас. Здесь какие-то совсем другие критерии. Джордж пожелал ей счастливой практики.

У нее есть еще время, чтобы связаться со своим колледжем и с НАСА, но… Обнорин же ей поверил. Может, конечно, это всего лишь расчет — он понимает, что она не переступит через его доверие. То есть она здесь уже связана?! А вот и нет! Возьмет-переступит. Ради того… и вдруг понимает, что не очень-то знает «чего ради». Если бы Земля хотела, то узнала бы и о смертях в команде, и о психозе команды, и о сыне Эллы, наконец. А она не хочет? Только не в этом дело! (Эвви одергивает себя.) Должна быть правда. Неважно, тупиковый эксперимент здесь или наоборот, судьбоносный. Должна быть правда! А Земле она почему-то не интересна. Обнорин обмолвился как-то раз, что настоящая цель эксперимента (она сразу же напряглась) не прогресс, не новая стадия освоения космоса, а добро. Тут же, не дав ей и рта открыть: добро, что пишется с маленькой буквы. Она не поняла, тогда. «Тогда»? Это было вчера. Неужели вчера? Но не стали ли они все на Готере заложниками этого своего добра? Может, им только кажется, что оно у них с маленькой буквы? А что, если это у них такой способ объяснить неудачу эксперимента, прикрыться чем-то таким, что важнее и глубже «удачи» и не сводится к «успеху» их миссии здесь? И можно ли ради добра обманывать Землю? Ту самую Землю, которая тоже хочет добра. Добра, и только.

Эвви поняла, она не сможет переступить через доверие Обнорина, через доверие их всех к ней — пусть даже она не права. (Она всегда стремилась быть правой, искать правоты, быть «на стороне» правоты. Ее так учили, да она и сама хотела.)

6.

— Какая сегодня лунная ночь, надо же! — говорит Коннор.

Они с Эллой гуляют по окрестным лугам. Отошли далеко достаточно от их «викторианского особнячка». Он отсюда кажется крошечным, в нем светится только одно окно — Обнорину как всегда не спится.

— Редко бывает так, — соглашается Элла, — чтобы все три луны были настолько полны и отчетливы.

— Лучше, все-таки, если б их было две. Да и одной-то много, особенно, если речь о Второй Луне.

— На заре эксперимента, помнится, Коннор, ты пел другие песни. В общем-то, все мы пели иное, и те, кто против и те, кто за.

— Мы начинали из любви, а продолжаем, длим из чувства долга.

— Мы не длим эксперимент, а завершаем его, — ответила Элла, — пусть и не хотим признаться себе.

— Но… — попытался Коннор.

— А любовь, — перебивает Элла, — ты прав, было много любви. Но любили мы свою молодость, свою дерзость, свое всесилие здесь, в мире Готера. Любили свое добро, которое мы несем им, — она показала на небо, на эти луны, что так чисты и прекрасны сейчас. — Любовь дала нам право, да что там! санкцию лепить из тамошней человеческой глины. Мы убедили себя, что у нас добро, а не Иделы Добра. А как же иначе, раз нами движет любовь.

— Но нам удалось гораздо больше, чем мы предполагали изначально, — ответил Коннор. — Да! Я понимаю тебя прекрасно, никто из нас не может позволить себе такую роскошь как чистая совесть. И не дай нам бог деградировать до чистоты собственной совести… И все это как-то сочетается с чувством, сознанием правоты, нет, не собственной, конечно же, но правоты своей прожитой жизни.

— Меня мало заботит моя прожитая жизнь, — сказала Элла. — А так ты, наверное, прав.

Коннор обнял ее за плечи.

— Я благодарна тебе за все, что у нас с тобой было… пытаюсь быть благодарной, да… Но вот, прошло время, и понимаешь сам — нам все-таки надо быть порознь.

— Понимаю. Но я все еще люблю тебя. — Демонстрируя самоиронию, — Сам не ожидал.

Элла положила ладонь на его ручищу, обнимающую ее плечо, пожала ему запястье.

7.

Эвви прикрепили к Кауфману (Коннор сказал, что это пока). Гарри отвечал за программное и технологическое обеспечение всего, что они делают в этом мире. Гарри, покинувший Землю триста лет назад, имел в своем распоряжении новейшие земные разработки, Эвви не ожидала. Получается, равнодушие человечества к эксперименту само по себе, обиды колонистов Готера на Землю сами по себе, а научное взаимодействие не ослабевает? А кое в чем, насколько понимает Эвви, Кауфман был впереди Земли (он же гений, да?) и щедро делился с человечеством, и был неравнодушен (пусть и не сознавался, протестовал яростно) к земной славе. То есть она поторопилась спасать единство человеческой цивилизации от команды Коннора? Понимает, конечно, что это она, иронизируя над собственными страхами, забегает вперед, может быть, обольщается — ничего же еще не ясно.

Отношение к ней изменилось, она чувствует. Будто она успешно прошла какой-то тест. Но она не понимает, какой именно. Не наябедничала на них в НАСА? Но это же мелочи, детали. Приняла их «рамки»? Но вот же, не приняла. Или им как раз и понравилось, что не приняла, все-таки. Она так уверена, что не приняла? Но как бы там ни было, они уже считают ее своей. Они наивные? При всем их опыте, при всем превосходстве над ней, наивные. Она не уверена, что она «своя». Ее пугает их одержимость экспериментом, их одержимость каким-то, не очень ей ясным добром.

Чем был хорош Гарри Кауфман, он постоянно резонерствовал, критиковал своих коллег, все, что делалось или не делалось ими. Он возмущался НАСА. Был беспощаден к тем научным структурам Земли, что взаимодействуют с ним. Из его бесконечных монологов о том, что неправильно она узнавала о тех вещах, которые, по мнению. Коннора, знать ей не полагалось. И в вещах этих кое-что ее пугало.

— Командир Коннор, вот я работаю с Гарри, вы подключили меня и к Артему Обнорину. Я, образно говоря, мою пробирки в их лабораториях. Не более. Понимаю прекрасно, что на большее моей квалификации не хватает, во всяком случае, пока

— Она очень быстро схватывает, — сказал Коннору Гарри. Эвви от него не ожидала.

— Командир Коннор, — продолжает Эвви, — я признала вашу правоту, когда вы сказали, что я должна дорастать до ответов, помните? Так вот, я должна оказаться на этих ваших лунах. Это и будет мой способ дорастания до…

— Ко мне не обязательно обращаться «командир», — ответил Коннор, — это мы так, ну вроде тех наших фраков и прочего. Гарри вообще предлагал, чтобы ты величала меня «командор». — Сказал и ждал эффекта.

— Все это мило, конечно, — говорит Эвви, — но я хочу Луну.

— Представляю, как это звучало бы в веке девятнадцатом, ну или так, в двадцать первом, — усмехнулся Обнорин.

— На какую именно? — начинает закипать Элла.

— Думаю, если я справлюсь на одной, вам будет уже проще отпустить меня на остальные.

— А ты, девочка, хоть сколько можешь себе представить цену своего провала? — Элла была резкой.

— Ну, снизите мне оценку по практике.

Элла оценила. Но сейчас не до юмора. Сказало только:

— Даже если ты и найдешь ответы, пойми, не в них дело. И, может, даже не в эксперименте. Впрочем, понимаю прекрасно, все эти мои слова впустую. Да ты и не обязана верить мне на слово.

На Эвви произвело впечатление, не столько даже что, а как она сказала.

— Если ты вдруг погибнешь, нам, Эвви, будет тебя несколько не хватать, — сострил Гарри. — Элла права, — подводит итог Коннор, — и Гарри, в общем-то, прав. Но ты, Эвви, полетишь на Луну. — Упреждая общее возмущение, — на Первую. Всего лишь на Первую. И вместе со мной, разумеется. А то что-то засиделся, всё из кабинета руковожу.

Элла Юджину злым шепотом:

— Надеюсь, хоть тебе на Луну не надо?

Юджин рос под все эти разговоры: эксперимент, Первая Луна, Вторая Луна… и ему не интересен эксперимент и не нужна Луна.

— Не ожидал, конечно же, от Коннора, — говорит Обнорин, — но, может, и в самом деле в эксперимент неплохо будет влить свежую кровь. — Тут же сообразил, что сказал довольно мрачную двусмысленность.

— Хватит уже крови, — ответила Элла, свежей, несвежей, невинной ли, виновной.

— Я бы все-таки так не драматизировал, — заворчал Гарри. — И не морализировал бы. — Он делает ударение на этом своем «бы», далее возмущенно, — А вот то, что все наши планы на ближайшие две недели по боку, и мы заняты только тем, что готовим нашу девочку к высадке — это да!

Эвви и не предполагала, что подготовка окажется настолько тяжелой. С утра до вечера отрабатывать жесты и мимику людей Первой Луны, приспосабливаться к лингвотрансформеру, что будет переводить все, что она услышит — это еще ничего. Но аппарат должен говорить за нее, ее голосом! И тут началось — то прибор не совпадает с ее артикуляцией, то вдруг заговорит басом. Лучше б объявили ее немой. А сколько еще надо вызубрить по истории, географии, обычаям и нравам! Гарри говорит, что это, скорее всего, и не пригодится, но учить все равно надо. Чтоб не выглядеть среди тамошних людей каким-нибудь «марсианином». Специальный микрочип подскажет ей, где она должна рассмеяться над анекдотом, поможет отличить комплимент от оскорбления, но учить, повторяет Гарри, все равно надо. Тем более, что любая техника нет, нет, да и дает сбой.

А чего стоило привыкание к гравитаадапторам, что должны нивелировать разницу в силе тяготения на Готере и Первой Луне!

Эвви выбивалась из сил, к ночи едва доползала до кровати, но здесь была ясность — простота и ясность. Есть цель, она, Эвви, должна доказать всем и себе… Но, оказавшись внутри эксперимента, что она сделает — станет союзницей Коннора и команды или же ужаснется и попытается добиться прекращения «вмешательства»? И, в то же время, у нее какое-то детское, скаутское предвкушение приключения.

8.

Тихоходные, бензиновые автомобили — ими забита вся улица. Отвратительный воздух. Почему Коннор не взял для них защитные маски? Это привлекло бы к ним внимание, отвечает Коннор. Когда вернутся на Готер, просто прочистят бронхи. Толпа; мужчины одеты во фраки, женщины в платьях, похожих на то, что было на Элле в тот первый вечер. Так это они ввели на Первой Луне такую моду? Коннор неопределенно хмыкнул, из чего можно, кажется, сделать вывод, что да. На голове у многих были шляпы цилиндрической формы. Это и есть цилиндры, тоном экскурсовода поясняет Коннор. Почти у всех в руках какие-то тонкие палки. Это что, щупы, индикаторы? Но что они ищут здесь, под тротуаром? Нефть, руду? Или же измеряют магнитное поле планеты? Коннору пришлось объяснять ей, что такое трость.

— Эвви, а может, ты хочешь мороженого?

Как только он спросил, Эвви поняла, что действительно хочет.

Зашли в первое попавшееся кафе, сели за столик. Эвви уже научилась не падать в длинном, до пола платье и отметила про себя, что ей удалось сесть в кресло весьма изящно.

Тут же подошел, подлетел официант. Официант был живой. Эвви поражена. Не андроид и даже не робот.

Коннор сделал заказ. Он знал язык и не пользовался лингвотрансформером.

— Как же так! — Эвви начала громким, возмущенным шепотом.

— Нельзя на людях на английском, — Коннор наступил ей на ногу под столом. — Включи лингвотрансформер.

— Почему человек?! — Эвви возмущается через лингвотрансформер. — Почему человек занят работой, которая не соответствует его предназначению?

— Как знать, — задумался Коннор, — может в этом и есть его предназначение.

Неужели, думала Эвви, они пятьдесят лет ускоряли прогресс на Первой Луне и добились только цилиндров и фраков? А что, если ей показывают не все? Только то, что сочли нужным? Тут же одернула себя — она же еще ничего не видела и не вправе судить и решать. Это у нее всплеск, не более. Но почему Коннор так равнодушен к судьбе официанта? Значит, у них у всех на Готере действительно аберрации. И серьезные, профессиональные, да?

Коннор начал о том, что на этой Луне у них как раз невмешательство. Ну, или почти невмешательство. Эксперимент, это же не только «вмешательство». Правда, они сами это поняли не сразу. Далеко не сразу.

Официант поставил перед ними вазочки с мороженым. Эвви поблагодарила. Официант отошел смущенный.

— По местным представлениям ты благодарила его так, будто он, по меньшей мере, спас тебе жизнь, — улыбнулся Коннор. — Хотя, с учетом сегодняшней жары, может, так оно и есть.

Эвви поднесла к мороженому индикатор. (Замаскирован под губную помаду. Только Эвви толком не поняла, для чего нужна помада.)

— Расслабься, — сказал Коннор, — мороженое здесь лучше, чем на Земле. Причем без малейшего вмешательства с нашей стороны.

Эвви огляделась по сторонам. Элла научила, как это делать, не нарушая местных приличий. Толстый господин за соседним столиком, что-то оживленно рассказывает своей сухопарой спутнице, та с отрешенным видом тянет через трубочку какой-то напиток и старается не выказывать раздражения. Влюбленные за столиком у колонны. Мать выговаривает девочке, перепачкавшейся пирожным, вот повела ее умываться в уборную. Юноша у стены в одиночестве пьет какой-то, должно быть, очень крепкий алкоголь и смотрит в никуда.

Вдруг чувство — она уже видела это. Странное. Даже абсурдное. Но какое-то тревожное, щемящее.

Быть может, она торопится, наделяя это чужое, непонятное ей сущее своими смыслами. Наделяет потому лишь только, что очень похоже? Но похоже на что?! Она не может ответить. И вот это чужое, на самом деле непонятное ей, сокрытое от нее, каким-то немыслимым образом связало ее с тем давнишним, земным, которого, быть может, и не было, во всяком случае, для нее.

Коннор… как будто почувствовал, понял это ее состояние. Она благодарна ему.

Толстый господин поднялся и вышел в соседнее помещение, отделенное от залы кафе стеклянной перегородкой. Там он взял с какого-то механизма массивный рычаг и приложил его к уху, пальцем же стал вращать диск, что на передней панели механизма.

— Это у них основной вид связи, — пояснил Коннор.

— И что, он сейчас свяжется со Второй Луной? — в голосе Эвви сомнение.

Коннор расплатился, официант расплылся в улыбке и согнулся в поклоне:

— Будем рады видеть вас, господин, вместе с вашей очаровательной дочерью.

Уже на улице Коннор сказал:

— Я оставил ему хорошие чаевые.

Когда вернутся на Готер, надо будет посмотреть в словаре значение этого слова, решила Эвви. Нельзя же спрашивать каждую мелочь как маленькая. Но почему, они развивают эту цивилизацию уже пятьдесят лет (все равно же развивают, несмотря на все их оговорки насчет «невмешательства»), а она все еще на такой низкой ступени?

— Послушай, Коннор, — сама не знает почему, но ей понравилось, что ее приняли за его дочь. Одернула себя: «Вот еще!» Но, значит, не надо бояться показаться наивной и маленькой. Тут же улыбнулась над собой. Но эта «улыбка» всё же была от заданности.

— Послушай, Коннор, — ты обещал показать мне, как вы, — она запнулась, — творите, да? созидаете их историю и судьбу, а здесь пока просто жизнь.

— Я не знаю, что такое история, не очень-то представляю, что такое судьба, — добавил, — теперь не очень-то. Но вот жизнь… просто жизнь, и мы пытаемся, вот так, чтобы не нарушая, не упрощая, не… — перебивая самого себя, — иногда получается.

— Упрощая? — удивилась Эвви.

— Упростить, порой, можно и самим прогрессом. Или как там: «новыми высотами», «качественным скачком»? Не заметишь, как сотрешь краски, разрушишь очарование, заглушишь ароматы. — И, чтобы не впасть в пафос, — Ну и много чего еще в этом роде.

— Но разве ты против прогресса?

— Я как раз за.

Они пошли в театр. Эвви поняла, это такой экспромт Коннора. Его портативный копикреатор тут же распечатал две контрамарки.

Лингвотрансформер добросовестно переводил ей слова актеров, чип подсказывал, где надо сопереживать, где ужасаться, но не поняла ничего, конечно же.

— А ты понял?

— Да, — кивнул Коннор. — Но грань, что отделяет Шекспира Первой Луны от их же лунного графомана мне непонятна. Поэтому, может, мы и остановились на «невмешательстве» здесь.

— На «почти невмешательстве»? — поймала его на слове, поправила Эвви.

— Проводим свой эксперимент на основе «почти невмешательства». И, если честно, устали.

— Что? Все-таки хочется немного «вмешаться»?

— Не в этом дело, Эвви. Просто у всего свой срок.

Эвви видит, это урок. Но из него вообще-то следует, что они не вправе созидать, улучшать, моделировать эту жизнь… просто жизнь. А они, тем не менее, созидают, улучшают и видят какие-то результаты. Внезапная жалость к Коннору(?) Подобие жалости. «Но с чего это вдруг?!» — одернула себя Эвви.

Уже сумерки, и в небе взошел Готер. Во всей красе.

На сцене мира, сквозь природы флёр

Идет спектакль о миге совершенства

И шепчет звезд мерцающий суфлёр

Мне монологи тайного блаженства

О том, как человеки в небеса

Растут, подобно нежному цветку;

Но опадает дивная краса

С их голубых высот по лепестку.

«Дальше не помню», — вздохнул Коннор.

У них был семинар по Шекспиру, но она решила эти часы потратить как дополнительные по кибернетике. Но когда вернется на Готер, она найдет текст. Она не знает, что такое «флёр» и почему «человеки» и не очень понимает «тайное блаженство», но направит заявление в деканат о продлении практики.

Снова было кафе. Они пробовали какие-то необыкновенно вкусные блюда, запивали легким, нежным вином. Но Эвви не могла сосредоточиться на вкусе, смаковать оттенки, запоминать нотки вкуса и аромата — она слушала Коннора. Или просто смотрела на него, когда он замолкал. А вокруг огни, огоньки вечера, нет, наверное, уже ночи. Ее мысль: и борьба за прогресс и невмешательство в ход жизни чужой цивилизации — и то и другое правильно, в своих пределах. И эта мысль сейчас примиряла. И пришла она к ней через Коннора, независимо от того, что на этот счет считает сам Коннор (здесь она его так до конца и не поняла). А наша задача, увидеть эти пределы. Так вот, что мучает ее новых друзей! Тогда они правы. Вот что открыли они. А она-то по дурости подозревала у них паранойю. И это их знание очень важно для человечества, что сейчас начинает контакт с целым рядом антропоморфных цивилизаций. А что, если сейчас взять и спросить его о смертях Картера и Обнориной, об исчезновении Агаты Кауфман? Подходящий момент, чтоб застать врасплох Коннора. Более чем подходящий. Но она чувствовала, что этого делать не надо. Почему? Сама не знала. Но не надо.

Компания на соседней открытой веранде кафе взорвалась жизнерадостным смехом.

— Коннор, скажи честно, — они снова на улице, идут держась за руки. Ее пальцы чувствуют, «сознают» деликатно скрываемую мощь Коннора, — этот мир такой уютный, потому что вы работали над ним или сам по себе такой?

— Трудно сказать, — отшутился Коннор.

— Стой-ка! А почему мы уже уходим? — она знала, что программа их «вылазки» рассчитана до утра, а Коннор вдруг заторопился к «челноку», что вернет их на Готер.

— Нет, достаточно, хватит, — Коннор помрачнел или же ей показалось?

— Ты же обещал показать здешнюю жизнь со всех сторон и во всей полноте, — дурачилась Эвви.

— Да не нужно никакой полноты, — ответил Коннор, — и «других сторон» не нужно. — Добавил, теперь уже жестко, видимо, вспомнил, что он командир, — не нужно. Всё! На «челнок».

— Запрет, как известно, лишь провоцирует интерес.

— Вот и хорошо. Всё. Домой.

«Коннор что, и в самом деле поверил официанту, что он мой отец?»

Навстречу по тротуару женщина, ведет за руку мальчика. «Женщина невзрачной наружности», — мелькнуло у Эвви. Пусть она, конечно, не знала, что могло считаться «невзрачным», а что «прекрасным и ярким» на этой планете.

Оглушительный визг тормозов. Из машины выскакивают молодые люди, улыбающиеся, радостные. Один из них присел на корточки перед мальчиком, заговорил с ним ласково. Мальчик испуганно вцепился в руку матери. Мама закричала. Присевший на корточки коротким, жестким ударом разбил, разорвал хватку их пальцев и отбросил ребенка к стене дома. Мальчик бросился к матери, но был сбит ударом ноги в голову. Так и остался лежать, не шевелясь. Двое бросили кричащую женщину животом на капот своей машины и прижали. Еще двое — каждый из них наступил на ногу женщине, всем своим весом, ее каблуки обломились. Вот так, пригвоздили ее к асфальту. Видно, что всё они делают по отработанной, доведенной до автоматизма технологии.

— Коннор! — кричит Эвви, — Коннор!

Коннор молча указал ей на человека в блестящей униформе, что на другой стороне улицы.

— Полисмен! — кричит, машет ему Эвви, — Сюда!

Полицейский не спеша перешел дорогу:

— Что-то случилось, мэм?

Потерявшая дар речи Эвви указывает ему на сцену. Тем временем, из машины вышел еще один. Высокий красавец с роскошной, тщательно уложенной шевелюрой. Сбивший ребенка подошел к зажатой на капоте женщине, закинул ей платье на спину, с наслаждением разорвал на ней колготки (у него какие-то специально отрощенные и заточенные ногти для этого), ошметки спустил до щиколоток, сорвал с нее трусики, скомкал, бросил одному из тех, что прижимали женщину к машине, тот вбил ей этот комок в рот, и крики прекратились. Мальчик на асфальте застонал тихонечко, попытался перевернуться, но не смог, снова впал в забытиё. Тот, кто сбил мальчика, угодливым жестом пригласил красавца. Красавец не торопясь расстегнул фрак, начал расстегивать брюки.

— Ах, это, — разочарование в голосе полицейского, — имеют право. Я не одобряю, но все по закону.

— Как?! — Эвви не понимает, кричит она или шепчет.

Полицейский глянул на нее как на больную или инопланетянку:

— Все абсолютно законно, мэм.

Козырнул ей и отправился патрулировать улицу.

Какая-то жуткая, как в кошмаре, нереальность происходящего. Насильники вели себя так, будто не было ни полицейского, ни Коннора с Эвви, ни криков Эвви через лингвотрансформер и по-английски. Будто они отделены от них прозрачной для Коннора с Эвви, но не пропускающей к ним ни света, ни звука стеной. И нереально, неправдоподобно было то, что Коннор не ломает эту стену, не делает ничего вообще!

— Коннор! Ну же, ну!

Тот, кто сбил мальчика и рвал трусики, сейчас пускает слюну, смачивает оба входа женщины, дабы облегчить красавцу предстоящую ему задачу. Сам красавец был в затруднении: просто спустить брюки или же снять их и положить в машину, чтоб не помялись. Прохожие как ни в чем не бывало шли по своим делам.

— Вот и смотри, что лучше — «вмешательство» или «невмешательство», — говорит Коннор. — Вмешаться, значит посягнуть на их уникальную культуру, совершить насилие над традициями и обычаями, которых мы до конца не понимаем, не так ли? Вмешаться, значит нарушить ход вещей, сцепления причинно-следственных связей, вызвать последствия, которые невозможно просчитать, правда? А мы так боимся «наступить на бабочку». Я должен сейчас убить этого красавчика, а вдруг у него или у его потомков родится гений, что изменит жизнь здешнего человечества? Что, если я сейчас своим «благородным поступком», которого ты ждешь от меня, отменю на этой планете грядущее царство добра?! Или, напротив, не родится злодей, что обречет этот утлый мир на новые страдания и беды. Но вполне может быть, что я, вмешавшись, всего-то нарушу причинно-следственную цепочку, одну из бессчетных, не ведущую никуда и кончающуюся ничем. Это всего вероятнее, правда? Значит, можно? Вперед! Заменю эту цепочку другой той же самой, — гремит Коннор, — поэтому, ради добра разрушаем целостность их цивилизационного уклада. Так? А не вмешаться, значит, стать склизкой мразью и с этим жить. Чудовищно, правда? Поэтому уж лучше рискнем судьбой человечества Первой Луны и будем вмешиваться и вмешиваться без конца. В пользу нравственного чувства. И что нам «бабочка»! Да хоть десять «бабочек»! А не вмешавшись, мы теряем моральное право улучшать эту жизнь, стимулировать доброе, светлое в ней. Но все равно же будем улучшать и вмешиваться и без всякого права. Тем более, что у нас его нет и так. Так что стоит ли беспокоиться по пустякам.

Красавец все же решил снять брюки.

— Не вмешавшись, — лицо Коннора покрыто крупными каплями пота, — мы превращаемся в лицемеров от эксперимента, даже если на его знамени большими буквами написано: «невмешательство». Эта женщина становится для нас разменной монетой в нашей борьбе за добро и любовь и прочие универсалии. (Мы же боремся иными средствами.) Но чем станут тогда сами универсалии? И какова цена «иным» средствам? Но мы все равно добьемся их торжества здесь, на Первой Луне. Ради тех, кого мы разбудили здесь для любви и добра. Они, в отличие от нас, будут чисты и будут иметь право… и так далее, и так далее, да? Но вмешавшись, вмешиваясь, мы, не заметно для самих себя превращаем их в нас — и вот мы уже не создаем их будущее, а исправляем собственное прошлое.

Красавец, наконец, уложил свои брюки на сиденье машины и направился к женщине, по пути приводя себя в боевую готовность.

— Вмешаться ли, не вмешаться, сегодня тебе решать, Эвви. Ты новый человек здесь, ты и рассудишь нас.

Эвви рванулась туда, в драку с насильниками. Коннор своей ручищей ухватил ее, прижал к себе. Что-то жесткое сбоку, под пиджаком у Коннора впилось ей в ребра. Кобура? Свободной рукой Коннор достал из этой своей кобуры бластер и сделал шесть выстрелов.

Ее трясло всю дорогу до Готера. Наконец сказала, смогла сказать:

— Ненавижу!

Коннор кивнул.

— Ненавижу тебя, — она сообразила, что надо вытереть слезы. — Это и есть «вся полнота жизни» и «другие ее стороны», да? И ведь ты планировал показать мне что-то подобное. Вы все хотели этого. Но потом ты расчувствовался, размяк под впечатлением минуты и передумал. Погнал меня на «челнок», но тут «другая сторона» сама нашла нас. Ну да, девочка сунулась на Луну — вляпалась в ужас и грязь, и будет теперь тихо сидеть себе на Готере без претензий на переосмысление эксперимента и не наябедничает в НАСА. Что ж, тебе удалось, поздравляю. — Эвви снова разрыдалась. Коннор же не решался дотронуться до нее, утешить. Силы не было у него даже, чтоб злиться на себя, одна только тупая усталость.

— Там, на Первой Луне, есть те, кто нуждаются в нас и погибнут без нас, — говорит Коннор, — да! Ты, наверно, права, мы создали там собственные проекции, по сути… и при этом сильно польстили себе. Потому, видимо, нам так и дорого это.

— Все было поучительно, конечно, — Эвви перестала плакать, — а теперь я просто хочу поработать в эксперименте. — После паузы, — сегодня был праздник, не так ли? А теперь пусть начнутся будни. Ничего, если даже и скучные.

9.

Обнорин, Элла и Эвви у камина в гостиной. В бокалах бренди.

— Вот ведь счастье какое, — рассуждает Обнорин, — и на Готере, и на трех его спутниках атмосфера и вода. И, как следствие, жизнь. Но в несовпадении сроков эволюции этой самой жизни, согласитесь, есть что-то довольно комичное.

— Ну да, — кивает Элла, — милые земноводные и первые робкие млекопитающие здесь, на Готере и вполне индустриальная цивилизация на Первой Луне, не говоря уже о странностях и изысках Луны второй.

— А на третьей? — попыталась Эвви.

— Мы растерялись вначале, — Обнорин ненавязчиво проигнорировал ее вопрос, — когда принималось решение о нашей экспедиции, все исходили из того, что жизнь есть лишь на Первой Луне. Но вскоре открыли в этой ситуации и некоторые выгоды для себя.

— Так легче запутать Землю? — Эвви спросила совершенно миролюбиво.

— Да-а, пятьдесят лет, — у Обнорина получилось сентиментально, — будь мы на Земле, наверное, уже лежали бы в своих гробиках. Я-то уж точно. — Это вышло у него еще сентиментальнее.

— Эти лишние, подаренные нам годы, — говорит Элла. Ей не понравился его тон, а «подаренные» прозвучало у нее резко, чуть ли даже ни зло.

— Но мы кое-что все ж таки сделали, — говорит Обнорин, — например, на Первой Луне предотвратили две мировые войны.

— Что да, то да, — Элла вернулась к тону, заданному Обнориным.

Этакие посиделки сослуживцев, проработавших целую жизнь за соседними столами в офисе. Только вместо: «Ты помнишь, как пропал квартальный отчет? А сроку оставалось два дня!» — они вспоминают, как останавливали мировые войны. Эта их наигранность, ненатуральность — конечно, они пытаются поднять ей дух и всё такое. Но они явно преувеличивают степень ее фрустрированности. Она справится сама.

— Интересно, на сколько веков мы подхлестнули здешний прогресс? — Обнорин, кажется, и сам понимает, что переигрывает.

— Умудрились совместить Ренессанс с Просвещением, а тут как раз подошла промышленная революция, — Элла добросовестно приняла «подачу» Обнорина.

— Ты, наверно, уже заметила, Эвви, откровения к лунным ученым и художникам как-то уж очень часто приходят во сне, — кажется, Обнорин все же сумел убедить себя, что у него получается искренне, легко, ненавязчиво. — Так вот, за сны отвечает ваш покорный слуга вместе с вверенной ему аппаратурой.

Он налил Элле еще бренди.

— Эвви, а тебе уже хватит, — строго сказала Элла.

— Я и не собиралась.

— И, в то же время, мы ненавязчиво тормозим всё то, что в перспективе приведет их в космос. А при нашей-то увлеченности прогрессом это чревато паранойей.

— Ты уж не преувеличивай, — говорит Элла, — речь всего-то лишь о шизофрении.

— Вы боитесь, что они дотянутся до Второй и Третьей лун? — поняла Эвви.

— Именно, — Обнорин и Элла салютуют ей бокалами.

— А сколько им до выхода в космос? — спросила Эвви.

— Слава богу, что жители, — Артем так и сказал нарочито «жители», — второго мира для них на другой стороне своей Луны. То есть «первые» и «вторые» пока что и не подозревают о существовании друг друга.

— И вы надеетесь, что за эти полвека сумеете довести людей Первой Луны до такого уровня просветленности и гуманизма, что они не перебьют и не поработят людей Второй? Эвви вообще-то не хотела говорить с сарказмом.

— Я уж точно не надеюсь. Уже по одним только геронтологическим своим обстоятельствам, — попытался отшутиться Обнорин.

— Роберт придумал как это сделать, — перебивает Элла.

Эвви не сразу поняла, что речь о Картере, чей могильный камень в первый ее день на Готере так поразил ее.

— Разработал план ускорения морального прогресса. И план потрясающий, — продолжает Элла, — но не простил себе последствий.

— Не смог простить, хоть и пытался, — Обнорин теперь был серьезен, — но прогресс же все-таки был! И больше стало на этой сраной Луне любви и добра.

— Как там наши? — Элла спрашивает, чтобы сменить тему.

«Наши» это Коннор и Гарри. Они сейчас на Второй Луне.

— А что им будет? — пожимает плечами Артем Обнорин. — Все по плану. — Не сообразил сразу, что после разговора о Картере «план» прозвучал двусмысленно.

— Неспокойно мне все-таки, — Элла сказала и усмехнулась про себя: «тему сменила, называется».

Юджин тоже с ними, только не на Луне (она взяла с Коннора слово, что он не пустит ребенка на Луну), а на орбитальной станции.

— Я понимаю тебя, — говорит Обнорин, — но поздно ли, рано мальчику все равно пришлось бы выйти в космос. — Добавил: — И Коннор тоже так считает.

— Меня не слишком интересует, что читает здесь Коннор Ладно, пойдемте-ка спать. Тем более, что мы сегодня, — Элла повертела в руках пустую бутылку из-под бренди, — явно превысили «рекомендуемую для здоровья норму».

Эвви гуляет в рощице, что начинается сразу же за посадочными площадками с восточной стороны дома. Деревья и мхи под ногами. И мхи, что поднялись по стволам деревьев, где-то на высоту роста Эвви — всё не похоже на тот парк, в котором она любила гулять в детстве. Она, Эвви, сюда пересажена искусственно, да? Назло стилистике пейзажа. (Сейчас ей казалось так.) Подобно какому-то компьютерному монстру, что взят и вставлен в «Русалочку» или в «Снежную королеву» по прихоти мультипликатора. Но «чужое», «другое» Готера было добрым. Она понимала. Жаль, что она не чувствует его красоты — лишь так, по поверхности, не более. В детстве она любила заглядывать в дупла деревьев в какой-то надежде, пусть не на клад, но на тайну. Но тайны не было — только запах гнили и прели. Но ничего, ничего — она все равно любила выискивать дупла, добираться до них, заглядывать. Она поняла Коннора… в той «сцене» на Первой Луне. Пусть и не сразу, здесь нужно было время, но поняла. Только не приняла! Это тоже слова, всего лишь. А то, что было у них до «сцены»… или и не было, ей показалось? им с Коннором показалось?

Постучалась к Элле. Не собиралась изливаться перед ней, доверять ей свою «душевную смуту» (Эвви иронизирует), но ей важно сейчас не быть одной.

Элла была после ванной — в халате, на голове огромный тюрбан, сооруженный из полотенца. Похожа на африканку. Точнее, на ее статуэтку, Эвви видела такую в детстве. Только не помнит где. Наверно, в музее.

— Проходи, конечно, — Элла не дослушала ее извинения. — Я все равно не сплю. Никогда не ложусь в это время.

Эвви показалось, что Элла даже рада ей, но не подает вида.

Сели в маленькой гостиной Эллы — два кресла напротив друг друга. Элла сняла свой «тюрбан» и перестала быть похожей на африканку. Волосы рассыпались по плечам, а одна прядь легла на грудь, по правую сторону, поверх халата. Эвви впервые видит Эллу без прически — и эта мелочь почему-то сейчас показалась ей удивительной.

Повисла неловкая пауза. Да нет, просто пауза.

— Ну что, Эвви, может, чаю.

Автоматика поняла свою хозяйку, и тут же был подан чай, а также сливки, печенье и лимонный кекс. Элла подмигнула, дескать, видишь, все никак не наиграемся в «викторианскую Англию».

Эвви гуляла долго, а вечер и холод здесь наступают быстро, так что чай был очень даже кстати.

— Не была на Земле вот уже где-то лет триста, если мерить вашими, в смысле, земными годами.

Эвви кольнуло это ее «вашими».

— И никакой ностальгии, — продолжает Элла, — сама удивляюсь. А там есть дорогие мне места. Людей уже нет, конечно… тех, что дороги мне. А их и не было, кстати. Но то, что дорого мне, осталось. Не могло не остаться, ведь так? Но вернуться, увидеть, так сказать, припасть. Нет, получается, я довольствуюсь памятью?

Упреждая вопрос Эвви:

— Это не из-за наших распрей с Землей по поводу эксперимента, судьбы Готера и прочего — это все так. Да ты и сама уже понимаешь. Это что-то во мне. Поначалу это меня пугало, но привыкла, принимаю как данность. Ты бери кекс, не стесняйся.

— Мои родители, Элла, ушли в космос, когда я была еще маленькой. Это первая экспедиция за пределы галактики, ты, конечно же, знаешь о ней, не можешь не знать. Я их не помню… вообще. Только фото и видео, ну и еще голограммы. Так, казалось бы, даже легче любить их, мечтать о них, идеализировать, правда?

— Ну, а все эти сеансы связи, они же были.

— Они разочаровывали, как правило. Пусть я не сразу смогла сформулировать это, объяснить самой себе словами. Я разочаровалась в себе — понимала, что не могу любить эти фигурки на дисплее, эти лица на экране и не знаю, как их любить. Понимала, конечно, что я должна. И они знали, что должны. Но как?! Мы говорили друг другу какие-то слова о любви. Делали вид, что нам интересны жизнь, обстоятельства, событийность друг друга. Мы честно пытались. Но мы лицемерили. С какого-то времени, как я теперь понимаю, у меня получалось: тоска по родителям, мечты о родителях — отдельно, а сами родители — отдельно.

Элла погладила ее по руке. Ладонь была крепкой, чуть шершавой. И аромат соли, моря — откуда? с чего? чуть различимый. Но Эвви различила.

— Ничего, — кивнула Эвви, — можно жить и с этим, оказалось, можно. В последнее время мне кажется, что родители все же любили меня, они просто, — ищет слово, — пользовались какими-то штампами родительской любви, и им самим было неловко. Видишь, вот я говорю о них в прошедшем времени, но, когда они вернутся на Землю (если только вернутся!), я, если жизнь сложится так, что буду жить на Земле, давно уже буду мертва. Мы привыкли за те триста лет, что тебя не было, Элла — на Земле привыкли, к тому, что люди могут разминуться не только в пространстве, но и во времени… назло причинно-следственным связям. Здесь бывают свои трагедии и парадоксы, но это перестало уже быть экзотикой, Элла. Как видишь, мы не теряли даром эти триста лет. Кстати, меня вообще-то назвали Евой. Имя я переделала потом. Уж как могла.

— Я же с мужчиной, которого любила, как ты говоришь, «разминулась»? — усмехнулась Элла, — в пространстве. Да, да, тот легендарный скачок в параллельную Вселенную, ты проходила в школе. Человечество тогда переоценило свои силы… Связи нет, есть лишь веер возможностей: аннигиляция корабля, обживание новой, параллельной, не знаю, какой там Вселенной (без малейшей надежды дать хоть как-то нам знать о себе), отсутствие, полнейшая невозможность этой самой другой Вселенной и, стало быть, он ушел в абсолютное Ничто, но я не уверена, что оно пишется с заглавной. Можно, конечно, представить, что он там живет, подчиняется другим, непредставимым для нас законам физики, сменил свою форму и время — но это он. Все-таки он. Может, там он будет жить вечно или же в вечности. Все может быть. Абсолютно все, но… — Вдруг резко, зло. — Эта выдумка «параллельная Вселенная» для земных ограниченных наших мозгов. Исчезнуть ради химеры, фикции, которая, по совместительству, есть тоска человечества по выходу за абсолют. Меня он не взял на корабль, не пустил, согнал силой, потому что любил. Меня гложет все эти годы: значит, он не исключал, допускал, что это именно фикция, химера, мечта?!

Эвви накрыла ее кисти, пальцы, пожала. Элла не приняла жеста, спрятала руки под стол. И тут же:

— Извини.

— Тосковать по преодолению абсолюта, вот так, его не достигнув? Зная о заведомой недостижимости?

— Именно! — Элла встает, начинает ходить между своим креслом и окном. — И ему удалось, почти удалось. Он приблизил, он дал человечеству Опыт. — Сбивается:

— В общем, все это слова. Пусть и очень торжественные. Во всяком случае, после него человек понял, чего он хочет на самом деле. А «параллельная Вселенная» это так, повод, частность.

Элла вернулась в кресло:

— А мне нужен он. И заменить его некем… пусть я и пыталась. Когда исчезает твой человек, тебе говорят: «но жизнь продолжается» и «время лечит», и много чего еще в этом роде. Но это пошлость, пусть и с добрыми намерениями. Правота, доброта пошлости. Я не уверена, что жизнь так уж должна, обязана продолжаться, а время… мне все чаще кажется, что время лишено воображения. Но мы лишены в еще большей степени.

— Так время не лечит?

— Анестезирует, — улыбнулась Элла. — Я во времени, куда я денусь? Что-то такое делаю, пытаюсь, надеюсь. Признаю все права времени, но… А что, собственно, «но»? Не признаю за временем некоего таинства, недоступного мне, высшего смысла?! Уже что-то, — состроила гримасу на собственный счет Элла. — А в свое время взяла-положила свою яйцеклетку в «холодильник», успела. Это еще до той аварии за Плутоном, ты, наверное, знаешь. Да, конечно же, знаешь. Ты прочла обо мне всё перед полетом на Готер. На Земле давно уже стало бессмысленным словосочетание «закрытая информация». Смотришь на меня и видишь меня без кожи. Знаешь и о бесплодии, и о проблемах с желчным пузырем. — Сбавляя тон, — Ладно, что ты. На твоем месте я бы тоже меня изучала. Так вот, яйцеклетку я оплодотворила моим мужчиной и ждала, когда он скажет «да». А он не успел. И вообще, ему не до того было перед «скачком»… Взяла с собой на Готер как сувенир — придумала слово, да? И не то, чтобы не могла решиться — мне тоже было «не до того». А семнадцать лет назад вдруг пересадила эту свою яйцеклетку из «холодильника» в «инкубатор». Кажется, я разочаровала тебя? Юджин так тогда напугал нашу Эвви самим фактом своего существования, что его возникновение просто обязано быть объясненным какой-нибудь жуткой, а еще лучше, если инфернальной тайной.

— Просто я дура, — улыбнулась Эвви, — сама должна была догадаться о чем-то подобном.

— Это всё ерунда оказалось: «Если не вынашиваешь, то вроде как и не мать». Я была счастлива.

— Была?

— Я, кажется, глупость сказала. Я и сейчас счастлива, но лучшее, самое в моем материнстве уже позади. Это надо признать. Я вспоминаю, смакую эпизоды его детства. Он, кстати, не любит этого страшно. Вот у него был насморк, и он прочищал свой нос, трубил как слоненок. Вот, стоило мне выйти на балкон, он запирал меня и так радовался. Вспоминаю, и сердце сжимается от любви и жалости к Юджину. Материнство состоит из таких вот потерь? Получается, да.

— Это твое и в тебе, Элла. И становится только чище и глубже, — пытается Эвви, — Просто сейчас у него переходный возраст. Это пройдет.

— Спасибо, конечно. Я тоже, в свое время, изучала психологию. Просто дело в том, что я оказалась довольно бездарной как мать. А он, — Элла замолкает, потом, после паузы:

— Да, конечно, я хотела хоть как-то продлить любимого, дать ему жизнь в нашем мире, но те черты, что восхищали или же умиляли меня в нем, вдруг, оказалось, раздражают, разочаровывают в Юджине. Я люблю его, но мне тяжело, неуютно с ним. Понимаю прекрасно, что Юджин — не он. И не должен вовсе. Бывает, Юджин дергает, изводит меня — и мысль; может, и он примерно так же и вел бы себя, если б у нас была не эта драма «скачка», а жизнь, просто жизнь, быт. И пускай! Лишь бы он только был. Понимаешь? — Элла взяла было паузу, но тут же:

— А я все же верю, что он есть. Просто между двумя Вселенными почему-то невозможна связь. Почему? Когда-нибудь мы это выясним. А сейчас что, — пытается улыбнуться, улыбается Элла, — не возводить же в трагедию низкое качество связи.

Удержала слезы. Зажала указательными пальцами уголки закрытых глаз.

— Всё. Эвви, всё. Что-то я разошлась сегодня, м-да. На ночь-то глядя. Правда, всё. Уже всё.

Стали молча пить чай.

— Вот уже и волосы высохли, — наконец сказала Элла. — Кстати, они мои. В смысле, натуральные, только кое-где подкрашиваю седину и всё.

— Вот ты, Элла, соавтор эксперимента, разработчик, прожила в нем целую жизнь — и что, какой главный вывод? Понимаю, конечно, вопрос детский. Извини.

— Я поняла, что так и не разбираюсь толком в таких вещах как смерть, жизнь-смерть. А насчет того, что я соавтор — ты преувеличиваешь, может быть, даже льстишь. Здесь, скорее Коннор, Картер, Обнорин. Кстати, это Артем предложил отправить на Готер и сторонников, и противников «вмешательства» и Землю убедил.

— И кто теперь кто? Кажется, вмешиваются, «ускоряют прогресс» все.

— Триста лет назад всё виделось по-другому. Да и отправляясь на Готер, мы были уверены, что жизнь есть только на Первой Луне. Нас доставил сюда корабль-автомат. Пятьдесят лет лёта. Чтобы не постареть, мы лежали в своих саркофагах-гробиках в глубоком анабиозе. А теперь, пожалуйста, «нуль — пространство» — ты прилетела на практику и улетишь обратно, защищать диплом. Это я к тому, что «да здравствует прогресс».

— Ты уклонилась от ответа.

— Да? Действительно, да. Точно.

— Кажется, уже светает.

Они сидят. Слушают трели лесных птиц за окном.

10.

Все последующие дни они общались сдержано. Видимо, в ту ночь слишком высоко была поднята планка — и попытка повтора, казалось, могла только разочаровать. Впрочем, времени для общения было не так уж и много — много было работы. Коннор и Гарри готовили на Второй Луне, как они говорили Эвви, «нечто» и на всех свалился такой объем «подготовительных мероприятий».

Эвви проснулась раньше обычного. Побежала смотреть восход. Здешнее солнце есть коричневый карлик. Но это в астрономическом атласе и каталоге не слишком-то романтично, а здесь восход был настолько фантастическим и потрясающим.

Травы, тяжелые, налившиеся, студенистые капли росы на травах, что совсем уже скоро преломят, отразят первый луч, пытаясь запечатлеть, удержать суть и душу света, а им не дается толком его мимолетность — и пусть не дается!

По ту сторону живой изгороди шаги. Ну да, это Обнорин, шаркает по гравию. Не спится. Он с кем-то на связи. Неужели это Коннор вызвал его в такую рань? Ладно, потом расскажет.

— Ну как ты там?

С такой интонацией Обнорин вряд ли мог говорить с Коннором или с Гарри.

— Как ты? Как?

Столько тоски, какой-то вины и сдерживаемой боли, и попытка надежды. Значит, он с кем-то с Земли? Какие там родственники только?! Она что, совсем уже? Но потомки, вполне могут быть отдаленные потомки. Только что ему потомки?

— Да. Я всё понимаю. Пусть не всё, конечно не все, не надо цепляться к словам, — говорит Обнорин. — Я не буду тебе больше докучать, обещаю.

Вряд ли так говорят с потомками. Вряд ли потомки будут с ним так.

— Но я не согласен, что так мы лишь мучаем друг друга. Нет, я не думаю лишь о себе. Я… не буду, конечно, говорить такой пошлости, что «я стал другим человеком». Где уж мне, это правда. Да я и не претендовал. Но я много думал. Что? Да, о нас. Ты считаешь, что это тоже штамп? Кажется, да. Действительно, да. — И тут он срывается. — Но пойми, я живой! Я-то живой! Живой и мне плохо! И так нельзя! И не в отношениях наших или в отсутствии отношений дело. Ты упрощаешь. Просто пойми — так нельзя! Пусть ты даже и счастлива. Пусть нашла что искала. Пусть десять раз нашла что искала!

Кажется, с ним прервали связь. Он вызывает вновь. Наконец ему отвечают.

— Если это твой смысл, и гармония, и покой, — кричит Обнорин, — почему же ты так мстительна и раздражена? Нет, я не для того, чтоб доругаться. Но есть кое-что поважнее смысла, гармонии ли, покоя! Что? Говоришь, ты согласна? Только что толку с твоего согласия? — Сбивается:

— Ладно, извини, Галя.

Эвви нашла Эллу в цоколе, в тренажерном зале, показала ей: «сними наушники», тут же сдернула их с нее сама:

— Обнорин сошел с ума!

Элла прекратила крутить педали, вопросительно глянула на нее.

— У него радиосвязь с женой, которая четвертый год как мертва!

Элла сказала, почти что по слогам:

— Он не сошел с ума.