Высота: Реальная история борьбы за свое дело, честное имя и любовь

Дмитрий Сергеевич Лохов (2025)

Что делать, если тебя подставили, твой бизнес на грани краха, а близкие люди отворачиваются один за другим? Сдаться и смириться? Роман «Высота» — это реальная история борьбы за дело своей жизни. Дмитрий прошел путь от простого инженера до владельца компании, но внезапное обвинение в мошенничестве, предательство соратников и давление конкурентов едва не разрушили всё, чего он добился. Эта книга рассказывает не только о трудностях российского бизнеса, но и о силе духа, мотивации и верности своим идеалам. Она вдохновляет тех, кто сталкивается с кризисами, учит строить прочные отношения в деловой среде и показывает, что порядочность в мире сурового бизнеса — это не слабость, а сила. Непридуманная история о живых людях, реальных компаниях и честной борьбе за высоту.

Глава 3

В аэропорту обычная суета, бегают люди с чемоданами на колесиках, разносятся объявления. Дмитрий ждет в зоне прибытия — в кои-то веки он приехал сюда за рулем, даже слегка погонял на трассе, урвал несколько минут удовольствия.

И вот в потоке лиц мелькает знакомое лицо — очки, черные с проседью волосы. Скорик сутулится, как обычно, полушубок расстегнут, в Хакасии, откуда он прибыл, октябрь куда холоднее, чем в Москве.

Дмитрий напрягается — вдруг рядом обнаружится другое знакомое лицо, красное, с усами в стиле маршала Буденного.

Но нет, секретарша директора по производству не обманула Лешку — на нового «атамана» Белогорской фабрики, выскочившего как черт из табакерки, не успели оформить документы, и он прибывает на защиту квартальной программы завтра.

Скорик видит Дмитрия и вздрагивает, глаза за стеклами очков бегают туда-сюда.

— Привет, Иосиф, — говорит тот, шагая навстречу и протягивая руку. — Есть разговор.

— Э-э-э, нет, ну, я не могу… — Пожатие вялое, будто тебе сунули не мужскую ладонь, а готовую издохнуть медузу. — Я очень тороплюсь… Меня ждет такси, мнэ-э, и в РТТГ ждут…

— Конечно. Сейчас. — Дмитрий не спешит ослаблять хватку. — Такси давай отменяй. Начальство подождет, и та чепушня, ради которой ты приехал, только в четыре часа начнется. Тряпка ты или кто?

Скорик мнется, переступает с ноги на ногу, кривится, словно от боли:

— Ты же понимаешь, что меня уроют, если только узнают… Безопасники съедят! Темечкин вообще… э-э-э, с калом смешает!

— Поэтому я тебя здесь и встретил, — говорит Дмитрий. — Подальше от всех этих. Пойдем, кофе выпьем… хотя я, пожалуй, пообедаю.

Скорик понуро бредет следом, точно обреченный на заклание долговязый агнец. Несмотря на дорогой костюм, начищенные туфли и все прочее, он мало напоминает успешного менеджера из провинции, прилетевшего в командировку. Они занимают угловой столик в стейк-хаусе с англоязычным названием, некоторое время изучают меню.

— Средней прожарки можете сделать? — спрашивает Дмитрий, когда подходит девочка-официантка явно из Средней Азии, и постукивает пальцем по странице, где изображен огромный пласт розового мяса.

Кормежка в аэропортах — особый вид издевательства над людьми, дорого безумно и при этом плохо и невкусно.

Официантка кивает.

— А это точно мраморная говядина? — уточняет Скорик и получает такой же кивок. — Ладно, давайте, еще салат из греков и пятьдесят коньяка…

— Какой салат, простите? — Девочка растерянно моргает.

— Греческий. А коньяк — французский, в бокале стеклянном, — поясняет Иосиф — он успокаивается и перестает запинаться, мнэкать и экать. — Сергеич, ты не присоединишься?

Дмитрий качает головой.

На корпоративах для него теперь покупают безалкогольное вино, и это все, что он себе позволяет, — жизнь слишком коротка, ярка и интересна, чтобы тратить ее на поглощение яда. Заказывает чай — обычный, черный.

— А теперь расскажи, — просит он, когда официантка отходит, — что у вас там за ерунда? Откуда эта история с подменой двигателей?

Скорик таращится в стол, чешет в затылке, кряхтит, говорить ему очевидно не хочется. Но и смолчать он не может — несколько лет они работают вместе, и «Высота» никогда не подводит, во многом благодаря ей фабрика функционирует как японские часы, а значит, главный механик получает свои премии и бонусы.

— Ты же знаешь, Сергеич, мы с Нинкой жениться собираемся, — начинает он издалека. — Свадьба же, мнэ-э-э… прорва денег, и не только свадьба, а и то, что будет потом, — следует взмах руки, такой отчаянный, словно ждет Иосифа впереди не счастливый брак, а рабство в недрах уранового рудника. — Ребенки, пеленки, и до этого еще в медовый месяц поедем… Черная дыра!

Дмитрий кивает — да, жить в браке дороже, чем одному, но одному взрослому мужику, без жены и детей, зачем жить вообще?

— Так что я не могу в зарплате проиграть, — добавляет Скорик. — А меня могут убрать. Темечкин — это не Смирнов, этому слова поперек сказать нельзя, и если он заподозрит, что я с тобой, то…

— Да это я понимаю! — внутри шевелится раздражение. — Давай уже к делу.

Но тут подходит официантка, брякает на стол бокал коньяка и то, что здесь называется греческим салатом: криво нарезанные листья салата, помятые куски помидора, престарелые кубики феты и пара оливок.

Аппетита не вызывает, но Иосиф хватается за коньяк.

— Средняя прожарка кончилась, — сообщает официантка, глядя на Дмитрия.

— Это как? — спрашивает он. — Вы полуфабрикаты разогреваете, что ли?

— Нет, сами готовим! — Она гордо вскидывает подбородок. — Но повар говорит, что нет! Только большая осталась!

Скорик хихикает и пьет коньяк мелкими глотками.

— Ладно, пусть будет большая, — рычит Дмитрий. — Только быстро!

— В общем, так дело было. — Иосиф ставит опустевший бокал и ворошит салат вилкой. — Шесть грохотов ты нам привез, три поменяли во время ППР в прошлом квартале, три тогда не успели, оставили на потом, на складе.

— И еще три ты попросил у меня кровь из носу срочно, без заявки, без договора.

Дмитрий не понимает, зачем это вспоминать, детали он помнит наизусть.

Но Скорик снова начинает волноваться, несмотря на коньяк, он сбивается и путается. История поэтому выходит несколько обрывочная, но в целом достаточно понятная, хотя и не совсем стандартная.

Шесть горизонтальных грохотов «Высота» привозит на Белогорскую фабрику летом. Три монтирует и пускает, три для другой секции остаются на складе ждать следующего планово-предупредительного ремонта, когда производство остановят и все можно будет поменять.

И неделю назад на фабрику являются с внеочередной проверкой безопасники.

Идут на склад, уверенно топают прямо туда, где лежит оборудование «Высоты», и начинают утверждать, что на двигателях перебиты бирки.

— Вспоминай, Сергеич. — Скорик разводит руками. — Мы же хотели с высшей защитой. Ай-пи^[4] шестьдесят восемь. А ты нам привез ай-пи пятьдесят пять, обычные…

–…поскольку очередь на двигатели с ай-пи шестьдесят восемь тянется до Луны и сразу никак. Но я же тебе тогда сказал, что это временно, что зимой все будет!

— Сказал, но письмо не сделал.

Дмитрий сжимает кулаки — да, за этот косяк он может «благодарить» только себя.

На каждый двигатель для грохотов вешается бирка на заклепке, и на ней указывается класс защиты. И если в договоре прописан один, а на реальном оборудовании неожиданно указан другой, это можно считать жульничеством… если ты не обеспечил себе подушку из документов.

Но кто знал, что будет такая проверка, совсем не в обычаях РТТГ?!

— Пришли, и начинают эту бирку искать, и не могут найти, — продолжает Скорик. — Уроды! Только твердят — все, жулики, давай акт составлять. Смирнов, как обычно, на меня. Ну а я куда денусь? И они мне показывают — бирки на пятьдесят пятый оторваны, на шестьдесят восьмой висят, на одном двигателе, на втором. Как так? Откуда? Что за бардак?

«И почему ты мне не позвонил? Не предупредил?» — хочется спросить Дмитрию.

Но он знает ответ: Иосиф собирается жениться, и конфликты на работе ему нужны меньше всего, и куда проще смолчать, не позвонить поставщику, чем рисковать тем, что главного механика запишут в соучастники выдуманного преступления.

Только выдуманного кем?

Да, безопасники тут явно замешаны, но ведь кто-то же помухлевал и с грохотами? Доблестные «преторианцы» на это не способны, там сплошь бывшие менты, они гайку на болт не накрутят, даже если всей кодлой соберутся.

Кто-то бирки перебил, а потом стукнул куда надо… Кто?

— Спасибо, — говорит Дмитрий.

Им приносят стейки якобы из мраморной говядины «большой» прожарки, то есть обожженные до подошвенной твердости. Есть это можно, только стачивая зубы и напрягая челюстные мышцы, о получении удовольствия речь не идет.

У Скорика хотя бы есть коньяк, чтобы слегка растворить волокнистую массу во рту.

— Как там ваш Темечкин? — спрашивает Дмитрий, сражаясь с очередным куском.

— Шашкой машет. — Иосиф безнадежно вздыхает. — Орет, всех строит. Карами грозит. Ладно хоть молебны в цехах не устраивает… казаки — они такие, могут.

Они смеются вместе.

— На тебя злится, конечно, — продолжает Скорик. — Грозится убить. Но я с ним работаю. Потихоньку рассказываю, что ты для нас сделал, что ты вообще наш, из производства, а не маркетолог или финансист.

— Спасибо еще раз. Я рад, что мы поговорили. — Дмитрий хлопает собеседника по плечу. — Ты очень помог.

История не прояснилась до конца, но теперь хотя бы понятно, с чего все началось, откуда пошла интрига. Значит, можно с чистой совестью самому лететь в командировку.

Самолет в Кемерово у Дмитрия — сегодня ночью.

* * *

По фабрике «КММ-Уголь» Дмитрия водит один из бригадиров, коренастый мужик за пятьдесят. Откликается он на Егора Михайловича и поначалу держится настороженно, смотрит на «столичную штучку» со скепсисом.

Но, послушав вопросы, потихоньку оттаивает, из прозрачных глаз под седыми бровями уходит враждебность.

— Вот наша главная жопа, — сообщает он безо всяких околичностей, когда они подходят к конвейеру: тот огромный, тащит руду почти на сто метров и поднимает на двадцать. — Застревает тут все постоянно. Сорок шесть раз за смену встает, и хоть ты тресни! Жопа!

Последнему слову он радуется как ребенок, только что его выучивший, даже снимает на миг каску с седой головы.

— Ну посмотрим на нее ближе, хоть я и не проктолог, — говорит Дмитрий.

Он предпочитает, чтобы по производству его водили люди, которые сами там работают. Начальство обычно рассказывает о своих фантазиях, и либо у него вообще все хорошо, либо все просто отвратительно, и от этой пустой трепотни болит голова и хочется сбежать из директорского кабинета. Факты все тут, где грохот и лязганье механизмов, а в воздухе пыль.

Сидя в офисе, до них не докопаешься.

На ходу Дмитрий всегда фотографирует, снимает видео, делает заметки, а потом рисует технологическую схему, она помогает думать, и на ней сразу видны трудные места.

Черные куски руды широкая лента уносит вверх, и на конвейер они поступают через широкую щель. Но в центре ее сверху торчит уголок, явно обозначающий ребро жесткости и в одном конкретном месте делающий щель у же; когда туда попадает слишком крупный кусок, то он застревает и начинает тереться об ленту, так что та греется и даже может загореться.

Ну и у машиниста конвейера нет выбора — нужно останавливать колоссальный агрегат, брать молот и лезть, разбивать вручную.

— Не знаю, чего вы тут письки теребите… — начинает Дмитрий, но тут в кармане вибрирует сотовый телефон.

Звонит Борисыч со своей Камчатки.

— Минуту. — Дмитрий выходит из цеха в коридор, где тише, прижимает аппарат к уху. — Доброго дня.

— И тебе неплохого. — Директор Паданской фабрики довольно кряхтит. — Я с новостями.

В голосе его бурлит смесь из предвкушения и нетерпения, такая варится, когда хочешь поделиться важным и интересным.

— Ну давай, не томи.

Борисыч смеется.

— Пришли те самые, о которых ты говорил, Митрий. Нарисовались, голубчики, — сообщает он. — Всю правду про тебя, негодяя, мне поведали, как ты белогорских лохов решил развести и подменил двигатели на грохотах… так пели, словно там сами со свечами стояли. Картина маслом!

Дмитрий вздыхает, утирает со лба пот — он не ждал, что враг проявит себя так быстро, хотя железо нужно ковать, не отходя от кассы, и рыночную нишу занимать до того, как она полностью сформировалась.

— И кто?

— Мужчина солидный, представительный, морда валенком. — Борисыч явно играет дурака и получает удовольствие. — Русый ежик, пузо, уши борцовские. На блатняк срывается. Но стесняется этого. Узнаёшь?

— Да запарил ты уже! — бурчит Дмитрий, с недосыпа и после тяжелого перелета ему не до того, чтобы загадки разгадывать.

— Ладно, Митрий, не серчай. Фирма ВТК. Знаешь ведь такую?

Ну да, «Восточная технологическая компания», поставщик такого же оборудования, как и в прайсе «Высоты», только качеством пожиже. Заявляется на всех тендерах внутри РТТГ и никогда за его пределами, берет свое низкими ценами, иногда такими низкими, что должна работать себе в убыток, продает ниже себестоимости… и, удивительно, не прогорает. Явно чья-то подставная контора.

— Прилетел сам гендир, начал мне свои грохота расхваливать, — продолжает Борисыч, смакуя детали. — А когда я ему говорю, что у меня твои, тут он мне всю твою гнилую суть… Налил я ему чаю, чтобы глотку смазать, ну Светка моя налила, конфеток принесла вкусных. Он и запел, ой, чистый соловей! Час вещал, я не думал, что у него в голове столько слов помещается, и почти убедил меня, что ты ужасный подлец и надо тебя в полицию сдать.

— Вот тварь. — Дмитрий не чувствует особой злобы, скорее удивление.

Да, они с ВТК конкурируют, и жестко, но рынка вроде бы на всех хватает.

И еще его удивляет что-то в собеседнике, тот говорит вроде бы как всегда, бодро и с подковыркой, но сегодня все это веселье, игра слов кажется напускной бравадой, за которой прячется что-то еще. Но что — проблемы на фабрике или с начальством, трудности в семье?

— Я ему то же самое про тебя сказал, — поддерживает Бори-сыч. — Извини, не удержался. Пообещал, что мы их грохота обязательно купим, вот только с делами разберемся, конфеток дал в дорогу и отправил. Лети, голубь ясный, крыльями маши и никогда тут не появляйся. Этого я ему, конечно, не сказал, но подумал. Он мне тоже подарочек оставил, в пакетике.

— Спасибо огромное. Наши договоренности в силе?

— Конечно, Митрий. Мое слово кремень, даже гранит, ремонт всегда за тобой. До связи, — и Борисыч резко, без долгих послесловий отключается, что на него тоже не очень похоже.

А Дмитрий выкидывает «Восточную технологическую компанию» из головы и возвращается в цех — сейчас надо заработать денег, сделать то, зачем его пригласили на КММ, а ситуацию можно обдумать позже.

— Чего вы тут письки теребите, — повторяет он и просит остановить конвейер.

Надо посмотреть, как там со стороны питания все устроено.

Через пять минут у Дмитрия есть решение, вроде бы банальное, до ужаса простое, но совершенно неочевидное для людей, которые работают тут годами и настолько привыкли к своему оборудованию, технологии и подходам, что не видят недостатков размером со слона. Чтобы их видеть, нужен свежий взгляд, ассортимент знаний, ну и чуток наблюдательности.

— Так, что это за штука? — Дмитрий показывает на валяющуюся у стены ржавую железную загогулину неизвестного происхождения.

— Да хрен его знает. — Бригадир напрягается, явно подозревает, что ему сейчас прилетит: столько раз видел этот огрызок металла, что перестал его замечать.

— А он тебе не ответит. Тогда зови сюда сварщика. Вот этот уголок надо отрезать.

— Так ребро же… нагрузка изменится!

— Знаю, что ребро, — прерывает Дмитрий. — А вот эту железяку там сзади наварите. Сверху. Обстучать только кувалдой. Будет то же самое ребро, только с другой стороны. Ничего застревать не будет. Вообще ни разу.

Минуту, наверное, бригадир выпученными глазами таращится на конвейер, словно видит его впервые, потом лицо его светлеет, и он переводит взгляд на гостя из Москвы.

— Но это же, как… Надо проект, согласовать все с директором, елы-палы, — бормочет он.

— С директором я договорюсь. И вообще, вам результат нужен или согласования? — Дмитрий усмехается. — Конвейер не встает — фабрика работает без перебоев, обогащает больше, выручка растет, зарплаты и премии платят, вы домой довольные приходите, жен за косы не таскаете, детям есть что рассказать — сколько тонн угля папка сегодня прокрутил. Красота же? И нужно — пара работяг и полчаса времени.

Он знает, как это выглядит со стороны — пришел человек из столицы, огляделся, ткнул пальцем, за десять минут придумал нечто банальное, вроде бы и не сделал ничего, и просить за такое много денег стыдно. Понимает, что мог бы пускать пыль в глаза, затребовать все документы по технологии, опросить всех от главного инженера до последнего аппаратчика, после чего с чистой совестью выкатить счет на десяток миллионов… ведь эффект от маленького улучшения будет на сотни миллионов в год, это без расчетов видно.

Только Дмитрий не делает так никогда, и гонорары за техаудит у него маленькие.

Вокруг начинается суета, приходит сварщик, потом зачем-то еще один, бригадир им втолковывает, что нужно, они с подозрением изучают ржавую железку неизвестного происхождения.

— Все мигом сделаем, — говорит бригадир, вернувшись к Дмитрию. — Парни — огонь. Электродом расписываются. Ловко вы все придумали. Которые до вас приходили, не догадались. Они предложили проектный институт нанять, как полагается, два месяца считать, потом остановить на неделю и монтажников своих подогнать, чтобы конвейер усовершенствовать… Тьфу!

— А кто приходил?

Не то чтобы сильно интересно, но всегда надо знать, кто на твоем поле пасется.

— Сам Мишка Дрязгин из ВТК. — Бригадир презрительно фыркает, и с этого места Дмитрий слушает очень внимательно. — Этот без мыла в любую жопу залезет, уж простите. Помню еще, как он с бандосами на разборки ездил, а теперь в костюме ходит, весь важный, с ментами ручкается и через них всегда и договаривается… И еще он областную федерацию борьбы возглавляет, то ли вольной, то ли классики, хотя какая разница?

Дмитрий вспоминает описание Борисыча — блатняк, уши, ежик, — и холодок бежит у него по спине. Господин Дрягзин, с которым они до сего дня лично не сталкивались, вдруг развивает бешеную активность внутри РТТГ и даже за ее пределами, а также имеет привычку работать с безопасниками, которые почти все из бывших силовиков.

И еще ему мешает «Высота».

Да, без визита к директору по общим вопросам не обойтись, завтра уже не успеть, значит, в пятницу.

— Вы тут без меня уже справитесь, — говорит он. — Рад знакомству. Я побежал тогда. Заскочу к директору, расскажу, что все сделали. Если чего, звоните, вот мой телефон.

Бригадир принимает визитку, бормочет благодарности, а Дмитрий спешит к выходу из цеха. На КММ делать больше нечего, можно ехать в аэропорт и по дороге позвонить сначала домой, а потом маме.

А затем перелет и шанс наконец почитать спокойно.

* * *

Дочка обычно засыпает быстро, но сегодня капризничает.

Сначала просит, чтобы папа почитал ей любимого «Портняжку», и слушает, натянув одеяло под самый нос, так что из-под русой челки блестят серые, как у матери, глазищи. Дмитрий читает с выражением, на разные голоса, хотя сам устал зверски, упал бы прямо тут и уснул.

Соня вроде бы начинает дремать, но, когда он тихо встает и пытается уйти, она ловит его за руку.

— Хочу теплого молока, — бормочет негромко. — Только без пенки.

— Что тут у вас? — заглядывает мрачная Маша, веселой Дмитрий не видел ее давно.

— Молока просит, — говорит он. — Погреешь?

Маша поджимает губы и уходит.

Но Соня отказывается пить молоко, говорит, что его налили в «неправильную кружку», что у нее есть правильная, с единорогом, и что из других кружек молоко не такое вкусное, и вообще…

Приходится переливать, затем принести еще воды, подать плюшевого Чебурашку, чтобы она обняла его перед сном.

Из детской Дмитрий выходит только к одиннадцати, с ощущением, будто собрал пару грохотов сам, в одиночку. Идет на кухню, чтобы налить себе чаю, а там Маша смотрит очередной сериал, на экране ходят люди в костюмах екатерининской эпохи, дамы в пышных платьях и шляпах, мужчины в париках.

— Это что? — спрашивает он.

— «Великая». — Жена не поворачивает головы. — Тебе не будет интересно.

— Откуда ты знаешь, что мне интересно, а что нет?! — Усталость прорывается раздражением, Дмитрий тут же жалеет о сказанном, но поздно.

— Очаровательно. — Маша смотрит на него, но в этом взгляде нет ни тепла, ни понимания, ни любви, которые он привык видеть в ее глазах, только гнев и раздражение. — Конечно, я знаю, что тебя интересует лишь твоя распрекрасная работа, и более ничего.

— Не говори ерунды! Я люблю вас с Соней и хочу…

— Любишь? Тогда ты тратил бы время не на бесконечные сделки и командировки, — говорит Маша устало, — а на нас. Мы же тебя не видим. Сколько раз в этом году ты улетал?

Дмитрий пытается сосчитать, и выходит какая-то несусветная цифра, по три-четыре выезда в месяц.

— Если я буду сидеть дома с вами, кто будет деньги зарабатывать? Английский. Музыка. Твой фитнес-клуб, косметолог, стоматолог, — перечисляет он, но жена не слушает.

— А в субботу ты на меня просто наорал. На глазах у ребенка! — заявляет Маша. — Очаровательно!

Дмитрию есть что ответить, но он сдерживается — надо дать ей выговориться.

— Я убиваюсь, чтобы в доме был порядок, а тебе наплевать! Просто вот все равно. — Жена поднимается, идет к раковине и начинает перегружать грязные тарелки и ложки в посудомойку; звяканье и клацанье звучат сердитым аккомпанементом к ее словам. — Удивительно, но ты грубый, ты очень грубый стал в последнее время. Настоящий тиран! Неужели сам не замечаешь?

Дмитрий вздрагивает — точно такие же обвинения он слышал, прямо этими же словами. Из памяти всплывает офис, договор на столе и Петька Буреев, ручка вертится в его пальцах.

Эти двое что, спелись?

Внутри уже не раздражение, а настоящий гнев, живот пожимается, затылок сдавливает, но Дмитрий не дает чувствам воли.

— На меня не смотришь! Доброго слова от тебя не дождаться, не говорю о цветах! — Маша продолжает свой монолог, вдруг останавливается, вскидывает голову и смотрит в упор. — А может… у тебя кто-то есть? И ты ходишь на сторону? Точно, все просто на самом деле! Кто она?

Тут Дмитрий не выдерживает.

— Ты совсем с ума сошла от своих сериалов?! — рявкает он. — Смотришь с утра до ночи! Мозги скоро вскипят, через уши вытекут! «Кто-то есть»? Да кто, когда и откуда? Обалдела!

Слова вылетают горячие, будто пирожки с ядом прямо из печи, выплевывать их почти приятно, тут правда на его стороне, поскольку никогда, ни разу за двенадцать лет брака он не изменял жене, даже не думал о таком! Но внутри все равно ворочается чувство вины, досада, что не сдержался, опять повысил голос.

— А что я должна думать?! — Маша переходит в контратаку. — Что? Скажи на милость? Откуда я знаю, с кем ты там общаешься в своих командировках? И Петя рассказывал… Помощница у тебя новая, очень красивая.

— А ты чего его слушаешь, уши развесила? — рычит Дмитрий. — И этот куда лезет? Занимался бы своей женой!

Буреева готов убить собственными руками.

Но при мысли о Юлии боевой пыл начинает гаснуть — да, и правда красивая, и заботливая, и смотрит с интересом, и, глядя на нее, он сам испытывает интерес, нечто такое, чего давно не ощущал… нет, идея переспать с помощницей не приходит, но мысль о том, что рядом с ней спокойно и легко, уже возникает.

И в кашу бушующих внутри чувств добавляется стыд, щеки нагреваются.

— Грубый?! — восклицает Дмитрий, надеясь, что в полумраке вечерней кухни и горячке ссоры жена не заметит, что он покраснел. — Ты грубых мужиков не встречала? Я тебя бью? Пальцем ни тронул! Матом ору, тарелки бью, бухой домой прихожу? Да ни разу в жизни! Капризы все твои — как на блюдечке! Наряды за тебя выбираю, в доме запираю? Тиран! Тирания в чем?

Маша молчит, на это возразить ей нечего, и она знает это.

У Надежды, ее лучшей подруги еще по колледжу, муж квасит как не в себя каждые выходные. Домой не приходит даже, а приползает, и то сломает что в квартире, то нарыгает прямо на новый ковер, то от собутыльников по морде получит… и не сказать, что руки распускает, но деньги уходят, дети от него шарахаются, и на работе смотрят косо, все время на грани увольнения.

Если выгонят, Надьке одной двух пацанов тащить на горбу… и третьего, алкаша.

— Где это вы с Петькой спелись, интересно? — спрашивает Дмитрий.

Жена отворачивается, со стуком захлопывает дверцу посудомойки, вода с бульканьем устремляется в недра машины.

— На дне рождения у Натальи. На том, который ты пропустил.

Дмитрий морщится, пытаясь вспомнить.

Вроде бы день рождения у жены Буреева в начале сентября, и где он тогда был, почему не попал? Точно, летал в Забайкалье на монтаж и задержался, поскольку из-за косяка конструктора Иванова кое-что пришлось переделывать прямо на месте, не отходя от кассы… но вроде бы звонил тогда, поздравил, и неужели Петька с Натальей затаили обиду?

— Он на тебя здорово сердит, кстати. — Маша смотрит через плечо, с вызовом.

— С ним без тебя разберусь, — обещает Дмитрий.

Гнев прогорает, но остаются терзающие нутро угли обиды и шипящие на них капельки стыда и злости — на себя, на жену, на обстоятельства, которые не оставляют времени на семью, буквально выдергивают из дома; и на Буреева, который с бухты-барахты лезет не в свое дело.

А ведь хотел поговорить с Машей нормально, уладить недоразумение, случившееся в воскресенье. Но нет, вышла новая ссора, и желание общаться и мириться ушло, растворилось в вихре эмоций.

Этим вечером они больше не разговаривают, а спать Дмитрий демонстративно устраивается на диване в гостиной.

Нырок в прошлое

3

У входа в кабинет завкафедрой Дмитрия неожиданно встретили двое плечистых мужиков в костюмах.

— Эй, туда нельзя, — сказал один и цапанул Плахова за локоть.

Дмитрий стряхнул его руку.

— Да иди ты на хер, — буркнул он. — Еще будешь рассказывать, куда мне нельзя.

Он отучился в Иркутском политехе больше двух лет и приехал не на первый курс, а после колледжа; впереди практика и диплом, так что сам прекрасно знает, куда тут можно, а куда нельзя.

— Здравствуйте, — сказал Дмитрий, шагнув через порог, и тут же добавил: — О, извините. Не знал, что тут у вас…

В кабинете помимо завкафедрой сидел коренастый седой дядька с обветренным загорелым лицом — Казовой Геннадий Иванович, легенда горной отрасли, хозяин Рассадской угольной шахты. Он приехал в ИПУ специально на юбилей кафедры и университета, и полчаса назад в амфитеатре закончилась встреча с ним.

Там Казовой без обиняков рассказал, как пришел на шахту электрослесарем и за тринадцать лет вырос до директора, после чего начал каждый год открывать по предприятию. Строить, а не покупать — новую фабрику, новую ТЭС, новый детский лагерь, все с нуля, все за свои деньги, не за кредиты.

И что интересно, для каждого он нашел что-то интересное: для горнопроходчиков вспомнил, что под землей на Рассадской пройдено больше тысячи километров, как они там ставят штольни и крепят своды, механикам поведал про марки комбайнов, будущим спецам по электроприводам — какая автоматизация в шахте.

–…извините, Евгений Всеволодович, — продолжил Дмитрий. — Распишитесь в зачетке. Курсовик я вам сдал, надо на практику ехать.

— Дима, ты видишь, у меня гости сидят? — без особого дружелюбия ответил завкафедрой.

— Я вижу, да, но сейчас пойдете отмечать, старые года вспоминать, а мне завтра ехать. Давайте, ставьте.

— От тебя не отделаешься! — Евгений Всеволодович покачал головой. — Давай зачетку!

— А ты откуда? — неожиданно вмешался Казовой.

— Из Черемухово, сосед ваш. Только я с Каркаса, а не со Штольни.

— О, забавно. — Геннадий Иванович посмотрел с интересом. — И что, к нам поедешь?

— Да нет, я шахты не люблю ни разу, — отозвался Плахов, стараясь говорить солидно, основательно.

Завкафедрой, торопливо писавший в зачетке, сморщил нос и фыркнул.

— А почему не любишь? — не отставал Казовой. Он смотрел серьезно, без насмешки, чувствовалось, что ему на самом деле интересно, и разговаривал он не свысока, несмотря на разницу в возрасте и положении, а как с равным.

— Ну у вас там нора, а я не крот, чтобы в норе ковыряться. И ничего интересного. Привода у вас там максимум триста-четыреста киловатт, а я поеду экскаватор собирать на Тургуйский разрез, так там мощность в десять мегаватт! Вот это прикольно! Масштаб! Большая техника, как я люблю.

На разрез Дмитрий съездил на практику еще летом, и в поселке Алтан-Нур ему очень понравилось.

— Нет, ты просто ничего не знаешь про шахты. — Казовой улыбнулся и помотал головой. — Я когда-то на твоей специальности учился, так что все электроприводы мне как родные. Конвейер четыре с половиной километра длиной, на нем восемь приводов, запусти их одновременно, чтобы выбег ленты был, чтобы ее не порвать, тормоза чтобы у тебя работали. Все это надо савтоматизировать. А частотники у нас на четыреста вольт, уникальные. Приезжай, посмотри, классная штука.

Дмитрий почесал в затылке:

— А приводы на участке рельсового транспорта какие?

— Да там обычные электровозы, постоянный ток с последовательным возбуждением. Приезжай, сам увидишь. Попробуешь на всех участках, где захочешь.

— Прикольно, ладно… можно…

— Сколько человек с собой возьмешь? — спросил Казовой.

— Если проезд оплатите, то и двенадцать привезу… О, спасибо, — последнюю фразу произнес в адрес завкафедрой, который вернул зачетку.

— Все, Дима, тогда мы вас ждем. Для вас будет новое общежитие, проезд оплатим. Появятся какие вопросы — прямо ко мне приходи, — и Геннадий Иванович протянул морщинистую, но очень крепкую, жилистую руку.

Дмитрий пожал ее на всякий случай осторожно, вдруг это все же шутка какая.

— Хорошо, спасибо. До свидания, — пробормотал он и вернулся в коридор, где все так же скучали два крепыша в костюмах.

И тут принялся скрести в затылке: как объяснить пацанам, землякам из Черемухово, с которыми вместе учились и жили в общаге, что завтра они едут не в Бурятию, а на Кузбасс. Никто ведь не поверит, что и правда договорился с самим Казовым, решат, что шалабол Плахов опять прикалывается.

Да еще и Маше надо позвонить, рассказать, что сегодня случилось.

Познакомились они в колледже, когда Дмитрий, тогда уже пятикурсник, обратил внимание на маленькую совсем, пятнадцатилетнюю первокурсницу с невероятно красивыми и чистыми глазами. Подойти рискнул не сразу, только после хитрых маневров, ну и кончилось все тем, что стали встречаться.

И теперь он на выходные ездил в Черемухово, чтобы провести их с невестой. Планировали пожениться как раз летом, после защиты, когда и Дмитрий получит диплом, и Маша окончит колледж.

Ну да ладно, это все приятные хлопоты… и, сунув зачетку во внутренний карман, Плахов зашагал к лестнице.

* * *

У двери темного дерева с блестящей табличкой «Рассадская угольная шахта. Директор Зайцев Андрей Андреевич» Дмитрий на мгновение замер.

— А может, все же не надо? — спросил Санька прерывающимся голосом. — Ну его. Устроимся как-нибудь. Никто на тебя не в обиде.

— Нет, надо, — ответил Дмитрий. — Я вам обещал и слово сдержу.

После чего потянул дверь на себя.

Они приехали на практику вчера утром, их приняли и действительно поселили в общежитие, но в комнаты, где ремонт делали еще при Брежневе, без холодильников, телевизоров и всего прочего. На вопрос насчет посуды комендант ответила: «И где ты такое общежитие видел?» А в ответ на упоминание о Казовом только фыркнула.

На самой шахте студентов из Иркутска встретили намного лучше, с каждым поговорил седоусый Владлен Ульянович, который за долгую карьеру был и начальником участка, и главным механиком, и даже главным инженером, а теперь, на грани пенсии, возился с практикантами, а их со всей страны привозили по несколько сотен в год. В результате Плахова, несмотря на его корочки сварщика, стропальщика и помощника машиниста экскаватора, полученные еще в колледже, определили вместе с остальными в ученики электрослесаря и приписали к наставнику дяде Паше.

Но про оплату проезда никто не заикнулся.

И Дмитрий решил, что если кто со всем и разберется, то он сам, поскольку он втравил в дело остальных, и не только Женьку Абушева, от которого не удалось избавиться ни в колледже, ни в институте, но и Санька — с этим дружили с первого курса, вместе гоняли наркоманов в Черемухово, вместе работали электриками и разгружали вагоны в Иркутске, когда нужны были деньги.

Мужчина должен отвечать за свои слова и выполнять обещания, иначе какой он мужчина?

— Здравствуйте, мы к директору, — сказал Плахов секретарше.

— Так он в шахте, — сообщила она, кинув на гостей удивленный взгляд.

— Мы не торопимся, посидим. — Дмитрий огляделся. — О, а вот и диванчик.

Диванчик оказался жестким и неудобным, а просидеть на нем пришлось не один час.

Санек через какое-то время задремал, и на Плахова тоже накатила сонливость — громогласно тикали часы на стене, шуршали бумаги в руках секретарши, иногда она начинала печатать на машинке, но даже этот звук не казался резким, не тревожил.

Директор, что самое удивительное, появился не из коридора, а из собственного кабинета.

— Два чая нам сделай, — сказал, выйдя в приемную: высокий, коротко стриженный, в спецовке и рабочих штанах.

У Дмитрия еще мелькнула мысль, что у начальства явно свой вход в шахту.

— Здравствуйте, Андрей Андреевич, мы к вам! — выпалил он и, подтолкнув локтем Санька, вскочил.

Директор посмотрел удивленно:

— А ты кто?

— Студент из Иркутского политехнического, сам из Черемухово. — Дмитрий сделал несколько шагов, чтобы не кричать через весь кабинет. — Нас Геннадий Иванович позвал на практику, вот мы и приехали, но тут такая штука… Общежитие старое, проезд не оплачивают. Надо мне с вами этот вопрос решить.

Удивления на лице директора стало еще больше:

— А с чего ты взял, что я буду с тобой этот вопрос решать?

Тут на Плахова накатила злость, и он шагнул еще, так что едва не уперся в начальство:

— А потому что я тут три часа сижу и вас жду! Поэтому с вами будем вопрос решать.

Директор хмыкнул и отступил:

— Ладно, заходи. Рая, чай принесешь.

На диване заворочался наконец-то проснувшийся Санек, вылупил испуганные глазищи.

— Чего… — начал он, но Дмитрий отмахнулся и вслед за директором вошел в кабинет.

Тот оказался не очень большим, стену справа целиком занимал огромный шкаф-купе. Хозяин кабинета подошел к нему, раздвинул створки и сказал:

— Геннадий Иванович, тут к вам. Какой-то юноша говорит, что вы ему обещали…

Дмитрий сглотнул, в горле пересохло — ничего себе, вот это прикольно, это не шкаф, а дверь в соседний кабинет, где сидит Казовой!

— Юноша? — донесся знакомый голос, и Геннадий Иванович вышел навстречу. — Точно. Явно не крот. Что, Дима, приехал?

Плахов смог только кивнуть — расскажи, что такие совпадения бывают в жизни, а не в сказке, никогда бы не поверил.

— Сколько человек привез?

— Двенадцать, как обещал.

— Занятно. — Казовой усмехнулся. — Да, слышал уже о ваших сложностях с общежитием. Езжайте туда, все вам будет. Давай.

— Спасибо, — и Дмитрий спокойно, с достоинством вышел из кабинета.

— Чего там? Чего? — Санек двинулся навстречу.

— Все нормально, вопрос решили.

— Да ладно тебе, шалабол… — пробормотал Санек. — Рассказывай сказки-то.

И все время в автобусе он трепался насчет того, что зря это дело затеяли, только внимание начальства привлекли и теперь житья не будет, что и так все нормально было и вылезать не надо… смолк он только на выходе из транспорта, когда выяснилось, что на остановке рядом с общагой их ждет комендант.

— На хрена вы к нему пошли?! — воскликнула она, подпрыгивая. — Сама бы переселила! Пошли быстрее.

— Ну и кто тут шалабол? — спросил Дмитрий, и онемевший Санек не нашел, что ответить.

* * *

Проблемы начались через неделю после свадьбы, причем с неожиданной стороны.

Нет, Дмитрий был готов, что жизнь придется изменить, что общажные пьянки и приколы в прошлом, да и вообще пора с пивом завязывать, а то вон брюхо выросло так, что Абушев дразнит Толстым.

И отгуляли нормально, в столовой колледжа, там же, где он впервые увидел Машу, когда они с Саньком сидели за столом, одуревшие от запаха краски — помогали с ремонтом лабораторий, — и разглядывали первокурсниц. Тамада, конкурсы, слезы на лице Машиной бабушки, которая заменяла невесте родителей, полет букета в толпу девчонок… но ни драки, ни прочих безобразий.

Поселились они в доме у той же бабушки, где места было куда больше, чем на новой квартире у Плахова, где и мама, и отчим, и сестра Люба; а тут отдельная комната и никто не мешает.

Но вот того, что произошло, он никак не ждал.

— Ну что, надо ехать, — сказал он Маше вечером, когда они на кухне гоняли чаи с вареньем из черемухи. — На Кузбассе нас ждут, все обговорено. Чего тут тряпки мять?

И тут молодая жена, которая всю неделю просто светилась от счастья, неожиданно залилась слезами.

— Ты чего, зайка? — Дмитрий даже опешил.

Он оберегал Машу с самого момента знакомства, буквально пылинки с нее сдувал и никогда не допускал, чтобы она так расстраивалась.

— Не хочу я туда, не хочу! — проговорила Маша через слезы.

— Да почему? Что такого? Я же был там. — Дмитрий присел на корточки, взял Машины нежные ладошки в свои. — Мне очень понравилось. И начальство, и зарплату обещают… жилье опять же… Санек едет!

И в самом деле, практика, начавшаяся с трудностей, закончилась просто отлично. Выпросили у коменданта не только обычную посуду, но и казан, и даже пароварку и в первые же выходные угостили хозяйку общаги пловом и бурятскими буузами.

Наставник дядя Паша, что показался мрачным и нелюдимым, был прекрасным мужиком, а его жена, суровая женщина тетя Вера, работавшая бункеровщицей, родом из того же Черемухово, признав земляка, тут же принялась его подкармливать и опекать. Удостоверение электрослесаря третьего разряда через два месяца работы Дмитрий получил без проблем. И после финального собеседования с Владленом Ульяновичем они решили, что Плахов вернется на Рассадскую после диплома.

— Не хочу я туда! И тебе не надо. — Маша посмотрела на него огромными чистыми глазами. — Погибнешь ты там, погибнешь! Не нужно тебе на шахту.

— Да что за глупости?.. — Он начал сердиться.

— Что тут у вас? — На кухню вошла бабушка. — Ой, да никак поругались?

— Нет, нет, ничего, — тут же замотала головой Маша. — Это у меня от избытка чувств.

Она заулыбалась, и бабушка успокоилась.

Но когда Дмитрий поднял тему утром, то реакция оказалась точно такой же: слезы, сопли, разговоры о том, что он в этой шахте обязательно погибнет и что ехать туда ни в коем случае нельзя.

— Да что нам, тут оставаться, что ли?! — не выдержал Плахов наконец. — Да бред же это! Ради чего я пять лет в колледже… красный диплом… три года в политехе… красный диплом? Чтобы в Черемухово за три копейки вагоны считать? Брось ты эту ерунду, зайка! Ничего ты в этом не понимаешь!

Он очень хотел на Рассадскую, и туда ехал не только Санек, но еще несколько пацанов из их черемуховской команды, с которой вместе жили в общежитии, делили один холодильник на три комнаты и устраивали ночные экспедиции за пивом, когда засланца приходилось затягивать в окно мойки на канате… один раз сам Дмитрий едва не улетел с этого каната, в другой — Колька Заварзин, бухой в хлам, все же свалился, но отделался парой синяков.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

4

Степень защиты IP (International Protection) — классификатор степеней защиты оборудования или устройства, регламентирующий проникновение пыли и воды.