Пикассо и другие / Picasso and others

Дон Нигро, 1992

Пьеса-коллаж из трех мужских монологов о житейских проблемах: «Пикассо / Picasso». Художник Жорж Брак рассказывает о случае, связанном с его другом Пабло Пикассо. На картине Брака Пикассо углядел белку, которую тот не рисовал. Привело это к тому, что Брак чуть ли не два года «прогонял» белку с картины. Ему это удалось, до только о нем забыли, и художники, и галеристы, и коллекционеры. «Песни пограничья / Border Minstrelsy». В мире собирателей древностей, не только вещей, но и литературных произведений, песен, сказок, баллад, кипят нешуточные страсти. Образованные люди, но очернить, опозорить, оклеветать – всегда пожалуйста. «Галстуки из норки / Mink Ties». Главному герою очень нравились галстуки из норки. Но однажды он услышал: «Если в своей жизни ты предаешь другое живое существо, это будет твоим наказанием в аду». И приснился ему сон, в котором его ловят, как дикого зверя, и сдирают шкуру. После этого наш герой носит обычные тканевые галстуки. А в целом монолог вполне может послужить манифестом сторонников отказа от меха животных. Написано сильно.

Don Nigro

Picasso and others/2022

Перевел с английского Виктор Вебер

* * *

1. Пикассо

«Пикассо/Picasso/1992». Художник Жорж Брак рассказывает о случае, связанном с его другом Пабло Пикассо. На картине Брака Пикассо углядел белку, которую тот не рисовал. Привело это к тому, что Брак чуть ли не два года «прогонял» белку с картины. Ему это удалось, до только о нем забыли, и художники, и галеристы, и коллекционеры.

(Один персонаж, художник ЖОРЖ БРАК, который обращается к зрителям со сцены, где нет ничего, кроме мольберта с картиной, обращенной тыльной стороной к зрительному залу).

БРАК. Я многому научился у моего друга Пикассо. В прежние дни я приглашал его к себе всякий раз, когда заканчивал новую картину. Для него это было легко, для меня — трудно. Я жаждал его одобрения, он был моим лучшим другом, и долгое время, похоже, только Пикассо и я понимали, что мы делаем, тогда как остальные — едва ли. Но особенно я гордился одной большой картиной. Он согласился прийти, чтобы взглянуть на нее. Я стоял рядом, затаив дыхание, ожидая услышать его мнение.

— Ну? — спросил я.

— Картина прекрасная, — в голосе, однако, слышалась неуверенность. — Но… — и это слово повисло в воздухе.

— Но что? — спросил я.

— Нет, ничего, — ответил Пикассо. — Я хочу сказать, если это то, что ты хотел…

— Что? — спросил я. — Скажи мне. Тебе не нравится?

— Нет, нет, — возразил Пикассо. — Мне очень нравится. Возможно, это твое лучшее полотно, только…

— Что только? — спросил я. — Ради Бога, скажи мне.

— Ты действительно хочешь знать? — полюбопытствовал он.

— Естественно, я хочу знать, — во мне уже кипело раздражение. — О чем ты?

— Конечно, ты можешь увидеть это сам, — услышал я в ответ.

— Увидеть что? — спросил я. — Увидеть что?

— Белку, разумеется.

— Что?

— Белку, — повторил он. — Я хочу сказать, это нормально, Жорж, если ты хочешь изобразить белку в своей картине, ты имеешь на это полное право, полагаю, но, если откровенно…

— Какую белку? — спросил я. — О чем ты говоришь? На этой картине нет никакой белки.

На лице моего друга Пикассо отразилась обида.

— Если ты намерен шутить со мной по такому серьезному вопросу, — сказал он, — говорить больше не о чем.

— Я не шучу! — воскликнул я. — Какая белка? Где?

— Ты действительно ее не видишь? — спросил он.

Мое раздражение уже переходило в ярость.

— Я не вижу белки на этой картине, — прорычал я. — Нет на этой картине никакой белки. Я, Жорж Брак, великий художник-кубист, не рисую белок!

Пикассо смотрел на меня. Росточка он был небольшого, но его взгляд мог прожигать в человеке дыры.

— Прекрасно, — кивнул он. — Как скажешь.

Но я не собирался позволить ему так легко отделаться.

— Покажи мне белку, — потребовал я.

— Нет, нет, — он покачал головой, — если ты говоришь, что ее здесь нет, значит, ее нет. У меня и в мыслях нет говорить коллеге-художнику, что должно быть в его картине. В конце концов, я всего лишь Пикассо, а ты… Ты великий Брак.

Я к тому моменту дошел до точки кипения. На кону стояла моя честь.

— Я требую, чтобы ты показал мне белку! — проревел я. — Немедленно!

— Пожалуйста, Жорж, на самом деле это ерунда. Я слишком высоко ценю твою дружбу, чтобы ставить ее под удар из-за такой ерунды, как маленькая белка, — ответил Пикассо.

— Покажи мне эту чертову белку, — не унимался я, — или, клянусь, с нашей дружбой будет покончено!

— Что ж, — не стал больше спорить мой друг Пикассо, — если ты настаиваешь. Но, конечно же, ты можешь увидеть ее сам, это же ясно, как день. Она прямо здесь.

— Где? — спросил я.

— Здесь, — ответил Пикассо. — Видишь?

Я смотрел, и я смотрел, но не видел никакой белки.

— Ничего не вижу, — признался я. — Никакой белки.

— Ах, — вздохнул мой друг Пикассо и покачал головой. — Так часто художник не видит то, что нарисовал.

— НА ЭТОЙ КАРТИНЕ НЕТ НИКАКОЙ БЕЛКИ! — проревел я.

— Как скажешь, — он пожал плечами.

Я смотрел. И смотрел. Пикассо курил. И на мгновение, думаю, только на мгновение, мне показалось…

— Ты про это? — спросил я. — Вот здесь?

И я указал на некую конфигурацию на картине, которая, как мне показалось, на долю секунды изменила форму, совсем как в калейдоскопе, которые так нравятся детям.

— А теперь, мой друг, — и голос Пикассо звучал слишком серьезно, — ты просто смеешься надо мной.

Как же мне стало стыдно. Мой друг Пикассо всего лишь пытался мне помочь, а я оскорбил его дважды. Первый раз отказывая ему в том, что он может увидеть белку, которую он видел ясно и отчетливо, а потом вроде бы насмехаясь над ним, когда на самом деле белку эту я не видел. А в следующее мгновение, о, ужас, какой ужас, внезапно, я увидел, эту белку, эту мерзкую белку, которая, ухмыляясь, смотрела на меня с картины.

— Господи! Господи! — криком вырвалось из меня. — Я ее вижу! Я вижу белку! Она есть, Господи, на картине есть белка!

— И это очаровательная белка, — заметил Пикассо. — Белки — они все такие.

— На как, во имя Господа, белка попала в мою картину? — вопросил я.

— Пути белок неисповедимы, — указал Пикассо.

— Но я не рисовал белку на этой картине, Пабло, клянусь могилой моей матери, — я пребывал в растерянности.

— Может, ты нарисовал и забыл, — предположил он.

— Если бы я нарисовал белку, но не забыл бы, — ответил я. — Разве я похож на человека, который может забыть такое?

— Иногда, — сказал Пикассо, — что-то пробирается в нашу работу без нашего ведома. Мы так одержимы стремлением что-то нарисовать, что не замечаем некоторых искажений… Нет, слишком сильное слово… Некоторых ненужностей, которым удается прокрасться в нашу работу, когда мы отвлекаемся.

— Но как такое может случиться? — воскликнул я. Слова «искажение» рвало мне сердце. — Я схожу с ума?

— Расстраиваться тут не из-за чего, — попытался успокоить меня Пикассо. — Если ты хочешь, чтобы в твоей картине была белка, может, даже несколько орешков…

— Не ХОЧУ я белку в моей картине, — рявкнул я. — Мне противны белки. Белки — самые отвратительные существа на земле. Я терпеть не могу белок, и я терпеть не могу орешки. Как ты смеешь предполагать, что я, Жорж Брак, сознательно позволил белке пробраться в мою картину? Клянусь тебе, не рисовал я никаких белок.

— Надеюсь, ты не предполагаешь, что я ночью проник в твою студию и нарисовал белку на твоем шедевре? — спросил Пикассо.

— Разумеется, нет, — ответил я. — Ты никогда бы такого не сделал, я знаю. Ты — мой лучший друг.

В любом случае, такую белку мог бы нарисовать Матисс, — заметил Пикассо.

— Матисс? — переспросил я. — Ты думаешь, это сделал Матисс?

— О, нет, нет, конечно же, нет, — покачал головой Пикассо. — Матисс никогда бы не поступил так с тобой. И он слишком занят собственной работой. Я только хотел сказать, что выглядит она, как белка Матисса, такую белку Матисс мог бы нарисовать, если бы в приступе слабоумия взялся за беличью картину. Но расстраиваться не из-за чего. Критики, с полным отсутствием у них серого вещества, в будущем упомянут о влиянии беличьих мотивов Матисса на некоторые картины Жоржа Брака.

— Я должен избавиться от этой белки! — вскричал я.

— Но я думал, ты закончил картину, — сказал Пикассо.

— Не может она быть закончена, пока я не избавлюсь от этой коварной, демонической белки, — возразил я.

— Что ж, удачи тебе, — пожал плечами Пикассо. — Избавиться от такого чрезвычайно трудно, знаешь ли. Как я понимаю, у Рембрандта возникла аналогичная проблема, и едва не погубила его.

— Я избавлюсь от этой чертовой белки, даже если на это уйдет вся моя оставшаяся жизнь, — поклялся я.

Мой друг Пикассо улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

— Ты — великий человек, Жорж, — сказал мой друг Пикассо. — А теперь прошу меня извинить. Мне и самому нужно кое-что доделать, а время уже позднее.

Я горячо поблагодарил его.

— Да благословит тебя Господь. Да благословит тебя Господь за то, что ты такой хороший и верный друг, Пабло.

Конец ознакомительного фрагмента.