Женственность

Доротея Джерард

Роман австрийской писательницы шотландского происхождения, созданный на рубеже XIX и XX веков, отражает социальную повестку своей эпохи в увлекательной беллетристической форме. Перевод Светланы Станевич выполнен с английского языка по изданию 1903 года.

Глава 5. Лиха беда начало

«Килнеддер, Редбридж, Н.Б.

Станция: Редбридж (шесть миль).

Телеграммы: Доннелли (четыре мили).

Дорогая фройляйн Поль, помните пословицу, смелость города берёт? Это обо мне! Вы не поверите, но у меня уже есть место, и, как они говорят здесь, суперместо (я очень скоро овладею их местным жаргоном, надеюсь). Начальные печатные строки моего письма уже о многом говорят. Вы видели что-нибудь столь же впечатляющее? Я и всегда гордилась своим английским происхождением, но когда увидела эту печатную литанию, так красноречиво говорящую о любви британцев к мельчайшим деталям, я ещё больше возгордилась. И я могу любоваться подобным, сколько пожелаю, ибо мой письменный стол оснащён столь превосходно, что хоть завтра могу начать торговать канцтоварами, если моя совесть мне позволит, и всё это в комнате гувернантки, заметьте — так вообразите же себе весь дом! Сколько нового мне довелось узнать! Здесь кровати с балдахинами, окна-иллюминаторы, а в комнатах полно самых удобных кресел, и они не бархатные, так что можно сидеть без опаски, ванная на каждом этаже, при этом оборудованная по последнему слову гигиены (хотя испачкаться здесь вообще трудно), канистры с горячей водой в любое время дня и ночи, и розовощёкие горничные, которые, похоже, ночуют здесь в шляпных картонках, раз уже на рассвете они тут как тут в своих белоснежных, без единой морщинки, передничках и белоснежных чепцах, безупречно сидящих на красиво завитых головках — ни одна прядь не выбьется, и это в семь утра! — и горячие блюда на завтрак (не считая горячего чая в постель, если пожелаете), и свежие булочки каждый день, и всё подаётся на серебряных подносах, даже газеты, и дворецкий с таким отеческим видом, что вы почти не боитесь его, и такие деревья на такой лужайке, и открытые камины, и точнейшие часы, и запирающиеся задвижки, и удары гонга, что звучат минута в минуту, и кувшины без сколов даже в комнате гувернантки, и свежие цветы на столе в классной комнате, и ещё много других чудес, которых мне сейчас и не упомнить. Шум пароходных винтов ещё не вполне выветрился у меня из головы, что объясняет сумбурность моего письма. Вы думаете, вероятно, что я попала в дом какого-то Крёза? Вовсе нет; сэр Александр Мюррей считается всего лишь человеком с достатком, а просто дом поставлен на, как они говорят, широкую ногу.

Что меня больше всего поразило, так это постоянное наличие горячей воды и «ранний чай». Неизменные чистота и порядок в моей комнате привели мне на ум французскую шутку о том, что англичане, должно быть, очень грязные люди, раз им требуется так часто мыться. Благодаря своей английской крови, я отношусь к этому терпимо, хотя иногда мне кажется, что и здесь можно хватить через край. Я уже и сама начинаю вздрагивать при виде чернильных пятен, что меня очень удивляет.

Что до «раннего чая», я, правда, думаю, что это самое безнравственное общественное установление — чистая ловушка для слабой плоти, недостойная уловка для ослабления самоконтроля. Это слишком соблазнительно, чтобы устоять и не пасть, — вот в чём дело — я выдерживаю ежедневную борьбу с собой при виде аппетитного подносика с миниатюрным завтраком, который завитая горничная приносит к моей постели, и — к стыду моему — уносит пустым. Смешно притворяться, что я не могу встать, не подкрепившись чашкой чая и хлебом с маслом; вряд ли стоит ожидать, что «ранний чай» будет сопровождать меня всю жизнь, так что это искусственное взращивание привычки к роскоши просто глупо, и всё же…

Но вы хотите знать, как я вообще сюда попала. Позвольте мне вернуться назад в моём повествовании. Путешествие было гладким, это относилось и к Северному морю, и к моей больной. Я очень скоро научилась управляться с ней. Вы, должно быть, знаете, что есть два сорта больных — одни желают слышать, что им лучше, другие же этого не хотят. Моя подопечная принадлежала ко второй категории, что выяснилось при взрыве её негодования, когда я неосторожно выразила уверенность, что морской воздух пойдёт ей на пользу. «Не воображайте, что я не смертельно больна», это было написано у неё на лице всю дорогу. Так что я, конечно, воздерживалась от бодрых замечаний. Она с ревностью следила за всеми болящими, что попадали в поле её зрения. У неё не случилось морской болезни, о чём, я думаю, она весьма сожалела, ведь это дало бы ей такую фору перед всеми остальными. Но ей пришлось удовлетвориться сильнейшей головной болью, в чём никто на борту не мог с ней соперничать. Одна дама с перевязанной щекой вселила в неё некоторое беспокойство, но убедившись, что это была всего лишь зубная боль, она успокоилась; такая банальность, как зубная боль, не могла затмить её собственных исключительных недомоганий. Во всех других отношениях она не причиняла мне хлопот. Пока я уверяла её, что она походит на привидение, она оставалась довольной и смирной как дитя. Даже Ида Ридл справилась бы с ней при этом условии.

В Эдинбурге я передала её бренное тельце родственникам, которые горячо меня благодарили, впрочем, чаю не предложили. А потом… потом… сознаюсь, меня посетило странное чувство, словно я — одна из тех пустых коробок, которые раза два-три замечала болтающимися на воде по пути из Гамбурга в Лейт, и такими они выглядели жалкими и маленькими между водой и небом, так безжалостно оторванными от terra firma (лат. твёрдая земля — прим. переводчика), к которой они по всем правам принадлежали. Эти коробки преследовали меня; по ночам я лежала, прислушиваясь к непрестанному рокотанию винта, который казался центром моей вселенной, коль скоро он нёс меня к британским берегам и неведомому будущему, и всё вспоминала эти заброшенные коробки с чувством какой-то жалости. Очутившись в Эдинбурге, я снова подумала о них. Было воскресенье, что лишило меня возможности действовать и, хотя я была наслышана об ужасах шотландского Шаббата, такого я не ожидала. Такого вселенского размаха, как эти анфилады угнетающе респектабельных, ужасающе солидных, уныло чистых, вымощенных камнем улиц, хватило бы для целого людского прилива, струящегося вдоль мрачных стен, но сейчас только редкие зеваки с руками в карманах красовались кое-где в закоулках — неужели более достойно проводить воскресенье таким образом, чем так, как проводят его в нашей весёлой Вене? Если б не появление время от времени какого-нибудь ребёнка с прилизанной копной волос (обыкновенно рыжих), впору было бы взвыть от безлюдья и однообразия.

Моя болящая назвала мне, по её словам, «скромную» гостиницу, и там я провела вечер, действительно, очень «скромно», и не в самом лучшем настроении.

На следующее утро я была в конторе, — той самой, которую вы мне порекомендовали, — ещё до её открытия. Дама, которая содержит эту контору, по внешнему виду настолько мало соответствует своему занятию, что вначале я решила, что ошиблась дверью. Она высока, изящна, хорошо одета, выглядит усталой и значительной, а выражается так элегантно, что иногда её трудно понять. Прочтя ваше письмо, она немного оживилась. Она наслышана о «Третьем поле» и одобряет ваши цели (она не замужем, должна я сказать). Она стала расспрашивать меня о моём образовании, во время этого процесса её напускное оживление погасло, и, лениво листая страницы своего журнала, она почти невнятно пробормотала имя леди Джорджианы Мюррей, которая уже некоторое время ищет гувернантку-иностранку для своей семилетней дочери.

— Она сейчас в городе, вы можете представиться ей в её отеле, хотя, конечно, я знаю о вас слишком мало, чтобы взять на себя ответственность. Всё зависит от того, понравитесь вы леди Джорджиане или нет, она довольно категорична в своих суждениях. Вам повезёт, если получите это место. Предварительная оплата — гинея.

Выговорив всё это в элегантной манере и с усталой улыбкой, она меня отпустила — без гинеи.

Я пошла в отель, и вот, хотя я не могу положительно утверждать, что я ей понравилась, я здесь! Честно говоря, не могу также сказать, что она понравилась мне. Не могу отрицать её импозантность. У неё стать гренадёра, породистый нос, ледяной взгляд, свойственный английским аристократическим матронам, судя по тем описаниям, которые я читала, а она — аристократка и англичанка до мозга костей, хоть и снизошла до брака с шотландцем. Сознание своего социального превосходства никогда её не покидает. Это проявляется, главным образом, в её крайне достойной манере совершать недостойные поступки, и замораживать безобидных людей своим ужасным взглядом. Одна из её излюбленных жертв — это бедный маленький жалкий учитель, который готовит младшего мальчика к поступлению в Итон. Я должна упомянуть, что эта, внушительного вида, особа, помимо всего прочего, — фанатка свежего воздуха, как и почти все местные жители. Сквозняки везде и как можно больше — это для них одно из правил здорового образа жизни. Сейчас только сентябрь, а я уже с тоской вспоминаю о наших уютных изразцовых печках и их открытом пламени, к тому же я схватила простуду, едва выйдя на берег.

Ну, любительница экстрима, леди Джорджиана, совсем не похожа в этом отношении на мистера Тодда, который дрожит весь день, — наверно, у него слабая грудь. Забавно наблюдать за маневрами несчастного юноши, с помощью которых он, когда мы по воскресеньям пьём чай в чрезвычайно проветриваемом холле, пытается избежать урона для своей слабой конституции. Если леди Джорджиане случится в это время увлечься беседой, он тайком делает поползновение закрыть окно, но, будучи застигнут за этим занятием, застывает на месте под ледяным взглядом миледи.

— Здесь так душно, — снисходительно роняет она, а мне ничего другого не остаётся, как смиренно согласиться.

Но не подумайте, что леди Джорджиана живёт заботами лишь этого мира. У неё есть и другая, отчётливо пуританская, сторона характера. Например, она не одобряет алкоголь, но её неодобрение отмеряется дозировано согласно вашему социальному статусу. Насколько я поняла, заурядные гости, чьи вкусы можно не принимать во внимание, коль скоро для них является честью даже оказаться за столом миледи, не могут рассчитывать ни на что, кроме обычной воды. Есть такие, которым дозволяется виски, разбавленное водой, но надо быть, по меньшей мере, баронетом, чтобы отведать даже легчайший кларет, ну а шампанское было откупорено под крышей Кингз Холла только однажды, в честь королевской особы. Миледи озабочена спасением вашей души в той же мере, что и чистотой вашей родословной, но и здесь также её озабоченность выражается дозировано. Если вы из простолюдинов, она протянет вам спасительную длань на вашем пути к Небесам, если же у вас есть титул, то вы вольны управляться сами.

Муж сей выдающейся особы, как вы легко можете представить, имеет мало значения в доме, но утешает себя постоянной деятельностью вне его. Его бакенбарды такой формы, какую обычно носят священники, странно сочетающиеся с его твидовым костюмом, вначале озадачили меня, но потом я выяснила, что он, действительно, — бывшее духовное лицо, от своего призвания он отказался ввиду нежданно свалившегося на него состояния, но не без сожалений, я думаю. Бедняга прямо разрывается между этим миром и лучшим, в попытках спасти свою душу, одинаково усердно хлопоча и о коттеджах своих арендаторов, и об их бессмертных душах, в последнем ему оказывает драгоценное содействие леди Джорджиана. Право не знаю, помогала ли бы она ему, если б на его попечении были только их души.

И вот, наконец, я перехожу к своей ученице. Ах, моя дорогая фройляйн Поль, когда вы говорили об однообразии учительского труда, и вы, и я забыли о главном утешении, которое несёт этот труд; я вспомнила о нём в тот же миг, когда увидела круглое личико моей милой маленькой Эллы, — которое, казалось, улыбалось мне со страниц какой-нибудь рождественской повести — так благотворно отразились на нём питание, состоящее из бифштексов и рисовых пудингов, правильный режим сна и отдыха, постоянное воздействие воды и мыла, — обрамлённое завитками прелестнейших золотистых волос, что я когда-либо видела на этих берегах. Подумать только, что долгие месяцы — а может годы! — она будет всё равно, что моя! Вы помните наш разговор о детях? Вы были потрясены, я знаю, но я сказала вам правду. Когда я решила стать гувернанткой, мне тогда не пришло в голову, что я выбираю кратчайший путь к осуществлению своей мечты, ну почти что…. И у нас есть собака, и мармелад к чаю, и две наши классные комнаты соревнуются в деле разведения животных самого разнообразного свойства. Как раз сейчас между нами прохладные отношения из-за неких пегих мышей, которых, как они утверждают, съел наш терьер. Не думаю, что бедный мистер Тодд любит мышей больше, чем сквозняки, но будущий баронет их прямо обожает. Ах, нет! Перси не будет баронетом, ведь есть же ещё старший сын. Он сейчас отсутствует, но скоро прибудет. Вы можете решить, что, говоря об утешениях, я имела в виду…, но нет, я думаю только о мышах и мармеладе.

Вы скажите, что это всё слишком хорошо, чтобы быть правдой. Действительно, в будущем возможны неведомые мне засады. Но я не собираюсь беспокоиться о том, чего ещё не случилось. Довлеет дневи злоба его, ну и так далее…. А пока что, вы должны признать, что я недурно устроилась.

Надо кончать, хотя я изложила вам не более, чем aperçu (франц. общий обзор — прим. переводчика) моих впечатлений. Подводя итог, скажу, что люди здесь в десять раз благополучнее, и в двадцать раз солиднее (и скучнее), чем наши дорогие венцы. Чувство собственного достоинства здесь разлито в атмосфере. Оно в равной мере осеняет монументальные коттеджи тружеников, построенные словно на века, и холёные лица упитанных, хорошо одетых торговцев, чьи ухоженные повозки перемещаются по великолепным дорогам, наполненные до краёв хорошей, полезной и, конечно же, дорогой едой. О, еда! Это волшебное слово для местных жителей! Морской воздух, что ли, так действует на них, что они считают поглощение пищи важнейшим из дел. Невозможно пройти и четверти мили, чтобы не повстречаться с фургоном мясника или пекаря. Да, они знают, как позаботиться о телесных нуждах, и тела их выглядят прекрасно, хотя шотландские скулы и челюсти, несомненно, имеют агрессивный вид, по сравнению с австрийскими. Тут каждый кажется и толще, и чище, и здоровее, и оживлённее, чем наш брат австриец. У них рыжие кудрявые волосы, и вид одновременно сытый и деловой, причем у их лошадей тоже, они точно знают, куда направляются и что их там ждёт. Не понимаю, что именно во мне восстаёт против этой благообразной респектабельности? Наверно, моё богемное прошлое…. Как бы там ни было, но что-то меня порой напрягает. А эти серые каменные дома! Сейчас вовсю цветут осенние цветы, но они отцветут, и что тогда?

Ну, до следующего раза! Не забывайте меня! Приятно думать, что кому-то в целом мире, не безразлично, потонула я или выплыла, но я-то собираюсь выплыть! Ваша Клара Вуд».