Место под Солнцем. Книга первая

Ева Наду

Любовь и измены, интриги и предательства, взлёты и падения… Что бы ни происходило в твоей жизни – всегда нужно оставаться собой! Этому правилу следуют и Клементина де Брассер – юная дикарка из провинции, неожиданно для всех ставшая женой молодого графа де Лоранс, ловеласа и бретёра, и граф де Мориньер – верный слуга и доверенное лицо Людовика XIV, Короля-Солнца. Принесёт ли им удачу такая верность себе? Спасёт ли от королевского гнева и небесной кары? Что ждёт этих двоих в конце их долгого пути?

Глава 1. Мориньер

Заканчивался очередной летний день.

Парижане, дождавшись вечера, выдохнули облегчённо — радовались недолгой передышке от зноя. И Мориньер не был исключением.

Вернувшись во дворец после долгого дня, проведённого в городе, он первым делом переоделся. Снял запылённое, пропитанное смрадом улиц, платье горожанина. Облачился в костюм придворного щёголя. Сменил один чужой облик на другой. Этот — хотя бы приятно пахнет.

Для жителей Парижа лето — время не самое лучшее. В городе в жару совершенно нечем дышать. Ограниченные, стиснутые домами испарения, поднимающиеся от земли, не растворяются в пространстве. Зависают над узкими улочками, всё более и более концентрируясь и уплотняясь.

Мориньеру сегодня пришлось целый день вдыхать эти миазмы. Так уж пролёг его маршрут.

Сначала он прошёл по Новому мосту. Смешался с толпой, визжащей от исполненного агрессией удовольствия при виде бледного, но очень громкоголосого юноши с горящим взором и неаккуратно исписанными листками стихов в руках.

Послушал памфлеты — бездарные, но едкие. Усмехнулся: вот они — эти пресловутые «враги государства», чахоточные и злые, с трудом справляющиеся с рифмами, но полные негодования и даже ненависти, питающие этой ненавистью таких же чахоточных и злых.

Постояв в толпе, двинулся дальше.

Прошёл по мосту Менял мимо лавки перчаточника, у которого заказывал перчатки весь двор. Остановился на мгновение у башни Шатле, видевшей нелепую гибель малолетнего сына Людовика VI¹. Потом нырнул в маленькую, открывшуюся на условный его стук, дверь.

В такие дни всюду смрад. В башне — больше, чем где-либо.

Мориньер кивнул вышедшему ему навстречу коменданту. Спускаться к подземным камерам-«бочкам» не стал.

— Приведите заключённого, — сказал коротко.

Вынул из-за обшлага бумагу. Протянул её собеседнику вместе с кошельком.

— И приготовьте его вещи. Он пойдёт со мной.

Комендант не спросил, уверен ли посетитель, что заключённый уже готов к сотрудничеству. Конечно, готов. Кто был там, внизу, тот согласится на что угодно, — даже на союз с дьяволом — лишь бы покинуть проклятые, наполовину наполненные водой, камеры, где ни лечь, ни сесть, ни прислониться к стене.

Пожал плечами только:

— Все его вещи — пачка памфлетов. Стихи этого негодяя — Клода Ле Пти. Вот если бы того сюда на месяц-другой, забыл бы как рифмовать непристойности…

Мориньер усмехнулся. Весь сегодняшний его маршрут был так или иначе связан с именем этого «похабного насмешника».

Ещё в самом начале пути, когда Мориньер шагал по Гревской площади, ему неожиданно пришло на ум процитировать пару строк из «Скандальной хроники…» Клода Ле Пти.

«Несчастнейший кусок земли!»² — пробормотал он, когда из-под ног его взвилась стая сизарей.

И этим как будто определил всё дальнейшее течение дня.

Потом было посещение Шатле. Увидев дрожащего от холода и перенесённых испытаний распространителя памфлетов, схваченного неделю назад на Новом мосту, Мориньер кивнул коменданту — да, этот.

Он давно наблюдал за ним. Смышлёный, юркий — мальчишка как нельзя более подходил для того дела, ради которого Мориньер отсыпал сегодня коменданту за освобождение пленника щедрой рукой горсть серебряных экю.

Мориньер мог бы и не делать этого сам, поручить любому из своих агентов. Но он предпочитал не раскрывать без надобности своих связей. Мало ли когда и для чего они могут пригодиться?

Выйдя на свет, мальчишка долго щурился, тёр глаза. Никак не мог взять в толк, что от него требуется. Поняв, что его отпускают, бросился целовать Мориньеру руки.

— Ты очень себе удружишь, если больше не станешь заниматься распространением этой дряни, — сухо сказал Мориньер, отнимая руки.

— Но мне надо кормить мать и сестёр! — горестно воскликнул мальчишка.

— Будешь продолжать — помощь твоя окажется недолгой. Больше предупреждений не будет.

Мориньер внимательно посмотрел на замершего, сжавшего кулаки подростка. Тот молчал. Глядел на вызволившего его из темницы мужчину с отчаянным вызовом.

Мориньер скрыл улыбку — он не ошибся. В мальчишке больше сил и характера, чем можно было ожидать, глядя на его хрупкое телосложение и огромные, ангельски-беззащитные, голубые глаза.

— Ступай домой, — сказал. — Вымойся, приведи себя в порядок. Приходи завтра утром в таверну «Храбрый сизарь». Поговорим.

Позже Мориньера ждала беседа с молодым честолюбивым адвокатом Франсуа Дегре.

В последнее время дела Дегре шли достаточно хорошо. Он успешно защитил в суде интересы нескольких торговцев. И среди горожан средней руки стал весьма популярен. Однако Мориньер видел, что амбиции молодого юриста простираются гораздо дальше.

Дегре был исключительно внимателен к тому, что происходило вокруг него: слушал, смотрел, всегда был в курсе. Не упускал ни малейшей возможности узнать больше — вне зависимости от того, касалось ли это напрямую его профессии и дел, которые он вёл, или нет.

И теперь, сидя напротив и с аппетитом поедая крупного, жирного каплуна, он с готовностью делился с Мориньером информацией.

Сегодня речь снова зашла о последних изданиях «нечестивых» книг. И как тут было не вспомнить Клода Ле Пти — человека, имевшего к написанию, изданию и распространению самой нашумевшей из них непосредственное отношение!

«Школа девушек», одним из авторов которой и являлся Клод Ле Пти, изданная несколько лет назад, была почти сразу запрещена к распространению.

Мишель Милло, перу которого, как считали, принадлежала большая часть страниц книги, был приговорён к повешению. «Если его найдут» — такую славную приписку сделали судьи, понимая, что поймать автора не так-то просто. В случае неудачи было принято решение поместить на виселицу его изображение — что, собственно, и было сделано.

Милло, чьё имущество оказалось конфисковано, скрылся. А Клод Ле Пти, невзирая на запрет, теперь, спустя годы, решил переиздать понравившуюся читателям книгу.

Информацию об этом принёс Мориньеру Луи Пьо-младший — издатель, с чьего доноса и началось то, первое, дело о «Школе девушек».

— Он собирается отпечатать ещё двести экземпляров книги, — шептал Пьо-младший. — Сто пятьдесят экземпляров на обычной бумаге, и ещё пятьдесят — на самой лучшей, для знати.

Сложное финансовое положение, в котором оказался Клод Ле Пти, делало его неосторожным. И теперь, разговаривая с Дегре, Мориньер не стал скрывать от собеседника: если Ле Пти попадётся, суд будет коротким.

— Людовик требует, чтобы оскорбление общественной морали и нравов каралось со всей строгостью. Вы понимаете, что это значит…

— Он хороший парень, — смущённо проговорил Франсуа Дегре, взглядывая в суровое лицо собеседника. — Молодой только. Вольностей ему подавай.

— Вольности теперь не в чести, — усмехнулся Мориньер.

* * *

Мориньер знал о дружеских отношениях, когда-то связывавших двух выпускников Клермонского колледжа, и полагал, что Дегре найдет способ передать его слова Ле Пти.

Клод Ле Пти, как и Дегре, выучился в своё время на адвоката, но в этом качестве не преуспел. Решил зарабатывать на жизнь пером. И довольно скоро стал одним из самых скандальных авторов Парижа.

Мориньер не был ни в коей мере поклонником творчества молодого поэта-либертена. Но он был уверен: если с писаками-памфлетистами и надо бороться, то далеко не в первую очередь.

Начинать надо с тех, кто стоит за всеми этими клодами ле пти. Вероломные и бесчестные, пользующиеся горячностью молодых и пылких, эти невидимые вдохновители народных бунтов распространяют нелепые, опасные сплетни. Волнуют толпу.

Последним, к примеру, был слух о якобы готовящемся повышении налогов. «Десять ливров — за девицу, пять — за новую одежду…» — шептали они тем, кто желал слышать. Разумеется, это была неправда и глупость величайшая. Но глупость, могущая спровоцировать мятеж.

Мориньер был зол. Он устал от городского смрада и бесконечных разговоров. И мечтал провести вечер в одиночестве.

И вот тогда, когда он вернулся во дворец, когда подумал, что — черт побери! — он никого больше сегодня видеть не хочет, именно тогда в дверь его комнаты постучали. Постучали и сообщили, что его величество негодует и требует его к себе.

Причину безграничного недовольства Людовика Мориньер знал превосходно. Да и все знали. И это было нехорошо.

Проходя дурно освещёнными коридорами Лувра, Мориньер думал. Вспоминал.

Не прошло и полугода с тех пор, как умер кардинал Мазарини, и Людовик, наконец, получил возможность управлять государством по своему разумению.

Когда был жив кардинал, Людовику, номинально давно уже носившему корону одного из величайших в мире королевств, часто приходилось уступать. И мало кто знал, как сильно тяготился он этой унизительной ролью короля без власти.

Знал Мориньер. Догадывался Мазарини.

Нетерпеливое постукивание тонких пальцев по тёмному дереву бюро говорило Мазарини в своё время ничуть не меньше, чем яростный огонь несогласия, вспыхивающий то и дело в глазах юного монарха. Мазарини понимал, что вот-вот наступит момент, который положит конец его, кардинала, фактическому правлению государством. Не желая быть «свергнутым», он сам был готов изменить свою жизнь: собирался принять священнические обеты, чтобы впоследствии попытаться стать папой. Но не успел.

Никто, кроме кардинала и него, Мориньера, и не предполагал, какой мощи энергия таилась в возмужавшем короле, как велико было его желание действовать. Именно поэтому то, что произошло десятого марта — на следующий после кончины кардинала день — так удивило, даже шокировало королевское окружение.

Рано утром Людовик, в сопровождении Мориньера, появился в комнате королевы-матери, где всегда заседал Совет³.

— Идите за мной, сударь, — сказал он Мориньеру. — Мы хотим, чтобы сегодня, как, впрочем, и всегда с этих пор, вы были рядом.

Зайдя в комнату, приветствовал всех холодно, но учтиво.

Члены совета отметили появление чужака-Мориньера. Не проявили неодобрения. Удивились вежливо — вскинули брови, изумлённо наклонили головы.

Услышав первые слова короля, замерли.

— Мы приняли решение! — сообщил Людовик.

Горделиво окинул взглядом присутствующих — прятал за высокомерием эмоции, проявление которых могло бы погубить так тщательно выстроенную им тактику «захвата власти».

— Отныне, — сказал он, — мы будем лично управлять государством. И делать это станем, полагаясь исключительно на себя.

Едва завершив фразу, молодой король распустил Совет.

Это внезапное, по-военному спланированное наступление вызвало шок не только у многочисленных подданных короля, многие из которых видели себя на месте покинувшего свой пост премьер-министра. Сама Анна Австрийская долго не могла вымолвить ни слова. Глядела на растерянных придворных, склонявшихся перед нею и молодым государем. Едва заметно кивала, отвечая на их поклоны.

Людовик же с холодной надменностью провожал взглядом выходящих. Он остановил лишь одного — Луи-Анри Ломени де Бриенна, государственного секретаря в ведомстве иностранных дел.

— Господин де Бриенн, — король демонстрировал непреклонность. — Вам поручено уведомить всех иностранных министров о моём решении единолично управлять государством. И я жду, что они сообщат эту новость своим государям.

К концу монаршей речи де Бриенн успел-таки убрать с лица последние остатки замешательства — заменил их на почтительное внимание. Это вызвало лёгкую улыбку удовлетворения у Людовика, который, хоть и сумел великолепно разыграть тщательно подготовленную сцену, всё же волновался, как любой человек, вступивший на новую, непроторённую дорогу.

— Государь, вы удивили всех вашим внезапным появлением, — осторожно произнесла королева-мать, когда за последним придворным тихо закрылась дверь.

Юный монарх с царственным видом прошёлся по комнате.

— Вот как, матушка? — вскинул он брови. — Вы полагаете странным, что король, чьей обязанностью, собственно, и является управление государством, вслух объявляет о намерении следовать этому предназначению?

— Но прежде вы всегда советовались со мной, вашей матерью, до того, как принимали столь важные решения.

— Прежде, матушка, волею судьбы я был сначала сыном, а уж затем королём. Теперь же мы, Людовик, сначала — государь, а уж потом — сын. Любящий сын, впрочем, — подсластил пилюлю молодой король.

Анна Австрийская, принуждённо улыбнувшись, коснулась тонкой рукой жемчужного ожерелья.

— Что ж, государь, мне остаётся надеяться, в таком случае, что вы сумеете найти себе советника столь же бескорыстного, каким до сегодняшнего дня была я.

Оглянулась на Мориньера. Тот выдержал взгляд. Только едва заметное движение головы свидетельствовало о том, что он услышал слова королевы-матери и принял их к сведению.

Смущённый, но не готовый отступить, король упрямо дёрнул головой.

— Отныне, матушка, я склонен руководствоваться в делах собственным мнением. Впрочем, будьте спокойны. Полностью отвергать советы компетентных людей я тоже не намерен.

Он распрощался с королевой-матерью быстрее обычного, словно опасался, что длительная беседа с ней сведёт на нет столь красиво выигранную партию.

* * *

И сейчас, остановившись у дверей в кабинет, в котором ждал его Людовик, Мориньер вспоминал всё это не случайно.

Несмотря на огромное желание и величайшие способности к управлению, Людовик по-прежнему не чувствовал себя уверенно. Неуверенность рождала ошибки, осознание ошибок делало короля раздражительным, а порой и несправедливым.

Мориньер понимал, что обретение уверенности — вопрос времени. Оберегал своего короля от неверных шагов, как мог. И теперь, дожидаясь, пока о его приходе доложат, пытался мысленно выстроить предстоящий разговор. Размышлял, о чём сейчас стоит упомянуть, а о чём лучше умолчать.

Когда Мориньер вошёл, король сидел за столом и что-то читал.

Услышав приглушённые ковром шаги, он поднял голову. Нахмурился.

— Где вы пропадаете, сударь? Мы уже битый час ждём вашего появления!

В самом деле, ровно час назад закончился Совет депеш. И сразу по его окончании Людовик послал за Мориньером.

Собственно, он намеревался сделать это ещё до начала Совета. Но эти бесконечные просители… Сначала графиня де Ламотт упала к его ногам, умоляя выслушать её историю. Потом этот де Бриенн…

Вообще говоря, де Бриенн сегодня не совершил ничего предосудительного. Но видеть его Людовику было все ещё неприятно. В глазах придворного ему мерещились одновременно вина и насмешка. Вину де Бриенну король почти простил, но насмешку простить не мог.

Людовик и сам признавал, что в последнее время совершает ошибку за ошибкой. Он слишком несдержан. Он огорчил бедняжку Лавальер. А она этого вовсе не заслужила.

Недовольство собой должно было излиться наружу. Мориньер предоставил для этого великолепный повод.

— Замечательно! Превосходно! — король пристукнул ладонью по столу. — Я запрещаю придворным посещать кабаки и таверны — и что же я слышу? Что «господин де Мориньер является завсегдатаем одной из таверн, расположенных неподалёку от набережной Августинцев»! Как она называется? «Храбрый сизарь»? «Глупая курица»? Отвечайте, Мориньер, какого чёрта вас туда понесло?!

Мориньер едва заметно улыбнулся и склонил голову.

— Для того чтобы владеть информацией, ваше величество, нужно уметь её добыть. А разве не легче всего делать это в тавернах, где выпитое не только ослабляет разум, но и отверзает уста?

— Вот-вот… — король небрежным движением оттолкнул от себя листок. — Очень кстати! И об этом я тоже хотел с вами поговорить, граф. Именно о том, что ваши зрение и слух, кажется, иногда вас подводят. Подумать только, эту гадость мне подал мой брат. С самого утра. Не Лувуа с его секретными сотрудниками. Не вы! — а вы ведь, кажется, уверены, что знаете всегда и всё. А мой братец Филипп! Он, представьте себе, чрезвычайно оскорблён. И требует схватить и повесить всех: тех, кто сочиняет эти стишки, тех, кто их распевает и тех, кто слушает. Всех.

Мориньер подошёл к самому краю стола, подцепил листок двумя пальцами.

Прочитал про себя:

«Принцесса Англии в Сен-Клу

Гуляет, тихо напевая:

— Да, порезвиться я люблю,

Но разве я одна такая?

А с графом Сен-Альбан украдкой

Вы занимались, мама, чем?

Как развлекались с моей бабкой

Мазарини, Бекингем?..

Пожал плечами:

— Ваше величество беспокоят подобные мелочи?

— Мелочи?? Вы полагаете, это недостойно нашего внимания?! — голос короля негодующе взлетел.

Мориньер опустил листок на столешницу и снова отступил.

— Сир, для того, чтобы услышать и записать всё, что поют бродяги в одном только Париже, вашему величеству потребуется удвоить, а то и утроить количество секретных сотрудников. На одном лишь Новом мосту подобные представления длятся дни напролёт. Только к чему это? Если ваше величество позволит, я отвечу…

Он повернулся, подошёл к окну и распахнул его.

— Вы слышите этот гул, сир? Это ваш Париж и ваш народ. Что, как вы думаете, интересует его более всего? Любовные истории?

Мориньер улыбнулся едва заметно, качнул головой:

— Поверьте мне, государь, — он коснулся взглядом оставленного на столе листка, — эта чепуха их только забавляет. Французы любвеобильны и болтливы. Они легко прощают любовные проказы. Но они перевернут страну, возьмутся за вилы и топоры, если им станет нечего есть или им запретят говорить.

Молодой монарх молчал, и потому Мориньер продолжил:

— Ваше величество желает знать, о чём говорят в Париже? при дворе? Спрашивайте! Я расскажу, что не далее как на прошлой неделе ваш брат устроил разнос господину де Гишу за то, что тот однажды… а, может, и не однажды… предпочёл его обществу общество его жены.

— Генриетты? — выгнул бровь король.

— А почему нет? Ваше величество вполне доступно объяснили принцессе, что ей больше не на что рассчитывать. Как изящно выразились ваше величество! «Вы рискнули сделать ставку в опасной игре и проиграли»? Что ж… Принцесса умеет проигрывать. Согласитесь, сир, это не самое дурное качество в женщинах.

— Допустим. Я и без вас знаю немало забавных историй, которые развлекают двор. Но готовы ли вы сказать то же, когда эти истории становятся достоянием простого люда? Имеют ли право члены королевской семьи вести себя так, чтобы их поведение становилось предметом для насмешек?

Мориньер склонил голову, чтобы скрыть улыбку. Людовик сам загнал себя в угол

— Ваше величество желает говорить об этом? Что же… Я готов.

Людовик не желал. Но мог ли он признать, что оказался так недальновиден?

Он знал, ему не следовало гневаться, когда де Бриенн, встретив в одной из гостиных Луизу де Лавальер, предложил ей позировать Лефебру. Тот искал модель для своего полотна, на котором готовился изобразить кающуюся Магдалену. И Луиза, эта дурочка Луиза, так обрадовалась.

Ему, королю, следовало величественно улыбнуться и позволить ей это маленькое развлечение. Но он изрёк, бросив мрачный взгляд на смутившегося Бриенна:

— Нет, сударыня. Вы слишком молоды для роли кающейся грешницы.

Он не дал ей оправдаться. Отправил прочь:

— Ступайте, — сказал холодно. — Ваши обязанности ждут вас.

Позже, на следующее утро, ему не стоило усугублять ситуацию, позволяя де Бриенну говорить. Ему следовало молча принять извинения и только.

— Я искренне сожалею о том, что вызвал неудовольствие вашего величества и прошу простить меня, сир, за мой необдуманный поступок, — горячо шептал не сомкнувший накануне глаз Бриенн.

Людовик теперь понимал: ему бы молча кивнуть и проследовать дальше. Но он не сдержался, позвал Ломени де Бриенна в свой кабинет и, заперев дверь на ключ, спросил:

— Вы её любите, не так ли? Скажите, вы ведь любите её?

Страсть сделала его глупцом! — Людовик закусил губу.

Когда он услышал ответ, ему надо было улыбнуться и махнуть рукой — ах, эти женщины! одним своим существованием они сводят мужчин с ума.

Между тем он повёл себя, как нашкодивший подросток. Он попросил Бриенна никому не рассказывать об их разговоре.

Стоит ли удивляться, что на следующий день двор хихикал за его спиной, утверждая, что король так пылко влюблён, что потерял чувство юмора и выглядит смешным.

Но самое неприятное, что эта ситуация почти в точности повторяет другую, случившуюся всего пару недель назад. И тогда Мориньер, что стоит теперь перед ним с видом неуслышанного прорицателя, тоже качал головой: «Обратите ваш гнев в шутку, государь».

Он отказался.

— Я знаю, что вы скажете сейчас, Мориньер, — махнул рукой обречённо Людовик.

Тот улыбнулся.

— Двор не успевает уследить за сердечными привязанностями вашего величества. Можете быть уверены, что и Оливье де Лоранс, и Ломени де Бриенн отдали бы всё, что у них есть, — и уж тем более то, что им никогда не принадлежало, — лишь бы доставить вашему величеству удовольствие.

— И что бы вы посоветовали теперь? — Людовик заложил руки за спину и прошёлся по комнате.

— То же, что и раньше, ваше величество. Будьте милосердны и щедры. Вы желаете наказать де Лоранса? Накажите так, чтобы все ахнули — как милостив наш король!

— У вас, господин де Мориньер, уверен, уже давно созрела идея, каким образом на этот раз я должен проявить свою доброту, — король вновь уселся за стол.

Мориньер кивнул. Это правда. У него есть идея.

Простая, очевидная идея.

Его величество повелел де Лорансу исчезнуть? Но разве господин де Лоранс опорочил своё имя, проявив трусость? Или Короне не нужны воины? Что за польза, если молодой и честолюбивый мужчина проведёт лучшие свои годы в далёком замке, в одиночестве и забвении? Вынужденное безделье наведёт на размышления, размышления породят недовольство, недовольство родит бунт. Не лучше ли дать всем этим силам locus standi⁴? Пусть он растрачивает свою энергию на поле брани. Новый Свет, к примеру — превосходное для этого место!

— В самом деле, замечательная идея! — улыбнулся король.

Более, чем замечательная, — был уверен Мориньер — потому что его величество может не только даровать Лорансу возможность на деле доказать свою преданность Франции, но и дать ему жену.

Что за жену? О, прекрасную девочку! Прехорошенькую. Она совсем ещё ребёнок, но ребёнок, обещавший превратиться в великолепную женщину. Разве это не лучший подарок настоящему мужчине?

— Что за девочка, граф?

Людовик, кажется, уже забавлялся. Мысль о том, что он вот так, одним движением, избавится от раздражавшего его теперь придворного и обретёт — у него не было причин в этом сомневаться — смелого защитника далёких земель, привела его в состояние почти детской восторженности.

— Говорите, сударь, говорите! Я изнемогаю от любопытства!

Мориньер улыбнулся.

— Одна из дочерей вашего верного слуги — графа де Брассер. Вы должны помнить, сир. Замок Труа. Ночная Гаронна.

Король кивнул:

— Да, припоминаю. И маркиза недавно просила за это семейство. Они ведь бедны, не правда ли?

— Да, сир. Небогаты.

— Ну что же… Тем лучше. Думаю, мы найдём способ их облагодетельствовать.

* * *

Возвратившись в свои комнаты, Мориньер вновь вспомнил последний разговор с маркизой де Монтозье.

Это было совсем недавно.

Сразу после воскресной мессы король, как обычно, совершал благодеяния.

Страждущие, сопровождаемые лекарями в длинных мантиях, ожидали короля у входа в оранжерею — обычное место сбора бедняков.

Людовик раздавал милостыню. То и дело прикладывал ладони к головам больных — ведь королевское прикосновение исцеляет. Дети замолкали под его рукой, матери падали ниц — только излечи, милостивый.

Король был великолепен.

Людовик медленно продвигался сквозь толпу, раздаривал улыбки направо и налево. Свита следовала за ним.

Мориньер уже готовился исчезнуть, предоставив остальным продолжать запланированную далее прогулку по оранжерее, когда маркиза де Монтозье мягко взяла его под руку.

— Дорогой граф, не оставляйте нас. Король зовёт всех посмотреть на прекрасный цветок, что зацвёл в его саду. Разве вы не любите цветы?

Она взглянула Мориньеру в глаза.

— Люблю, мадам, — кивнул он с видом притворно-обречённым. — Может, лишь чуть меньше, чем роскошь королевского двора и великолепие придворных дам.

Он улыбался ей от всей души. Маркиза де Монтозье была одной из немногих, кому Мориньер был рад всегда.

Маркиза тонко улыбнулась в ответ, скользнула взглядом по лишённому украшений костюму собеседника:

— Понимаю. Жаль, что мало кто в этом цветнике, — она оглядела окружающих их красавиц, — в состоянии оценить изящество вашего комплимента.

Он засмеялся тихо.

— Напротив, маркиза. Напротив. Если бы я вдруг нашёл в себе смелость просить у Господа чего-либо для себя, я бы просил только одного — пусть так остаётся всегда.

— Ваше исключительное чувство меры меня всегда восхищало, господин де Мориньер, — ответила маркиза в тон. — Впрочем, оставим это. Не согласитесь ли вы скомпрометировать меня, дорогой граф? Я хотела бы поговорить с вами наедине. Слава Богу, в моём возрасте я уже могу просить об этом без смущения.

Она беспечно хлопнула веером по рукаву его камзола.

— Сочту за честь! — он незаметно огляделся.

И легко потянул её на уходящую вбок дорожку.

— У меня к вам просьба, граф…

Они шли вдоль рядов цветущих кустарников. Маркиза тихо говорила, а Мориньер слушал и вспоминал.

Это было во время первого путешествия короля по стране. Тогда совсем ещё юный Людовик посетил опустошённую гражданской войной Шампань, присутствовал в Сансе при янсенистском столкновении с гвардией папы, после — вступил в переговоры с жителями осаждённого Бельгарда, благополучно разрешив конфликт. И, наконец, добрался с измученной длительным скитанием свитой до Бордо. Там, в замке Труа, на берегу тихой Гаронны, они отдыхали перед ожидающим их долгим возвращением в Париж.

Клементина? Дочь графа де Брассер, де Труа? Ах, вот что! Крестница маркизы!

Его услужливая память мгновенно извлекла из бесконечного вороха воспоминаний тоненькую фигурку девочки лет шести-семи, в чересчур лёгком для прохладного вечера платьице.

Она стояла на ведущей к дому дорожке, скучающе ковыряла носком туфельки землю.

Приём короля — дело непростое. Неудивительно, что все забыли о ней, маленькой девочке с огромными глазами.

Заметив его, стоявшего в тени раскидистого дерева, она подбежала, задрала голову, разглядывая. Он помнит, как долго они смотрели в молчании друг на друга.

— Вы очень смешной, мессир, — сообщила она, наконец. И рассмеялась.

Мориньер улыбнулся, вспомнив забавный разговор, случившийся меж ними.

— Уже в семь лет она обещала стать прехорошенькой, — заметил.

— Она сдержала обещание, — ответила маркиза. — Но у бедной девочки нет никаких шансов в той глуши найти себе мужа достойного её красоты и… ума. А ведь семья её так предана его величеству.

— Я подумаю, что можно сделать, — ответил он тогда.

Что ж… Сегодня пасьянс сложился.

Девчонка оказалась как нельзя кстати. Превосходная замена для жаждущего утешения влюблённого олуха. Если она и в самом деле так хороша, как говорит маркиза — тем лучше: тем скорее утешится де Лоранс и тем меньше у него будет поводов роптать.

Не то, чтобы де Лоранс представлялся Мориньеру человеком опасным, но он молод и вспыльчив, а в провинции сейчас и так неспокойно.

Возвращение домой негодующего хозяина могло только усилить волнения.

Примечания

1

«видевшей нелепую гибель малолетнего сына Людовика VI» — Мальчика сбросила лошадь, напуганная стадом свиней, которые до тех пор свободно бродили по берегам Сены. После этого несчастного случая горожан обязали привязывать свиньям колокольчики.

2

о Гревской площади:

Несчастнейший кусок земли!

(Дань виселицам воздана!)

Законы жизней унесли

Раз в сто побольше, чем война.

«Скандальная хроника или забавный Париж». Клод Ле Пти

3

«Им и в голову не приходило, — заметит госпожа де Лафайетт, — что человек мог оказаться совсем непохожим на самого себя и что он, отдававший до сих пор всю королевскую власть в руки премьер-министра, вдруг захочет в своих руках сосредоточить власть короля и премьер-министра».

4

locus standi (лат) — точка опоры