Откровение времени

Евгений Заровнятных, 2015

«Каково моё место в обществе? Как себя найти? В чём моё призвание? Когда же я буду счастлив? Где моя любовь, моё богатство, моя радость?» – спрашивает себя юноша. «Оказывается, не всё так просто», – размышляет мужчина. «А в чём же смысл?» – мудрствует старик. Любой человек, преодолевая рубежи, обретает опыт, знание, меняет взгляды, перестраивает систему ценностей. В результате река жизни для каждого течёт по-своему: петляет, расширяется, низвергается с горных склонов, а где-то впадает в бескрайний океан. Свой путь прошел и главный герой «Откровения времени» – экзистенциальной притчи, замаскированной под философский роман.

Глава III

Профессор Гаспар

Восемнадцатый трамвай должен был довезти Бланжека до кольца, в нескольких кварталах от которого располагался дом профессора де Люка. В трамвае все места были заняты, некоторые пассажиры стояли. Одеты все были в похожую одежду, потрёпанную, изношенную, с лоснящимися от старости и постоянного ношения рукавами. Лица у пассажиров в своём большинстве были измождённые; мешковато обмякнув в креслах, ехали эти усталые люди, словно угнетённые каким-то непосильным трудом. Многие из них читали одинаковые газеты, вероятно бесплатные, взятые где-то по дороге. Разрозненными клочками безыдейной, пустой, ненужной информации отравляли они свои раскисшие мозги. «Почему у людей нет стремления к истинному просвещению? — размышлял Бланжек. — В мире столько великолепной литературы; зачем пичкать себя этой гадостью: сплетнями, слухами, преступлениями, следствиями и судами?»

На одной из остановок вошёл крепкий, коренастый парень с тяжёлым рюкзаком и поставленным громким голосом рыночного торговца стал предлагать приобрести у него электрический фонарик, расписывая эту вещь в самых радужных цветах. Несколько пассажиров сделали это «важное» приобретение, и обрадованный продавец сошёл на ближайшей остановке, с тем чтобы продолжить свою торговую деятельность в очередном трамвае. А через несколько остановок в вагон вошёл тщедушный однорукий мужчина с прохудившейся кошёлкой, висевшей на его единственной руке, и начал рекламировать тот же самый товар. На этот раз никто из пассажиров активности не проявил, так как те, кто мог заинтересоваться, данное приобретение уже сделали. Жалкий торговец понуро встал у дверей, ожидая следующей остановки, чтобы выйти. «Не повезло бедняге, — подумал Бланжек, — куплю, пожалуй, у него этот фонарь». В результате, выходя из трамвая, однорукий радовался, что совершил хоть одну продажу.

На конечной Эмиль сошёл, оказавшись на просторном зелёном пустыре, к северу от которого пролегала улица с одноэтажными домами. По описанию Рудольфа, на ней и находился дом профессора. Около полутора километров прошёл Бланжек по этой зелёной улочке мимо одноэтажных, двухэтажных, бревенчатых, кирпичных и каменных домов, обнесённых столь же разнообразными заборами, пока не оказался перед домом профессора. Это был деревянный двухэтажный дом, с виду весьма уютный, довольно большой, с балконом на втором и лоджиями на первом этаже. За участком тщательно ухаживали: газон перед домом был аккуратно подстрижен, на клумбах фигурных форм красовались педантично посаженные цветы разных видов; вдоль дорожек, вымощенных белой галькой, росли симпатичные карликовые кустарники. Калитка оказалась открыта. Бланжек вошёл. Не успел Эмиль закрыть калитку, как подле него оказался очаровательный немецкий курцхаар, завилял хвостом, закрутился, завертелся, стал радостно подпрыгивать и гавкать — определённо гость пришёлся ему по нраву. «Ну, проводи меня к своему хозяину, дружище!» — сказал Бланжек, поглаживая пса по голове. Последний рванул ко входу в дом, минуя все ступени, запрыгнул на крыльцо и принялся вызывать встречающего своим звонким лаем. Через полминуты дверь распахнулась и на пороге появился бодрый мужчина лет шестидесяти в длинном шёлковом халате с удивительными декоративными узорами, делающими его похожим на одежды с полотен Климта. Седая бородка удлиняла его вытянутое загорелое лицо. Бросив приветливый взгляд на Бланжека, он махнул ему, как бы приглашая войти:

— Добро пожаловать! Гаспар де Люка к вашим услугам! Чем могу помочь? — Эмиль поднялся на крыльцо, представился, подал профессору записку от Рудольфа Фацекаса, добавил, что тысячу раз извиняется и будет бесконечно благодарен, если тот предоставит ему ночлег.

— О чём речь, конечно, проходите! — весело ответил профессор, протянув гостю жилистую, сухую и крепкую руку. — Рад познакомиться, Эмиль! С Францем и Рудольфом Фацекас с давних пор мы одна семья.

Из небольшой прихожей дверь вела в просторную светлую гостиную, обставленную со вкусом, без излишней помпезности. На стенах висели несколько портретов выдающихся личностей, среди которых были Сократ, Достоевский, король Генрих IV Наваррский, Герман Гессе, Исаак Ньютон и другие. Во всех работах прослеживался один и тот же уникальный авторский стиль. Подойдя поближе, Бланжек принялся рассматривать портрет Генриха IV: сквозь тонкий слой масляных красок проглядывала текстура холста, детально прописанное лицо казалось объёмным, одежда, украшенная своеобразными орнаментами, выглядела плоской. На фоне в шахматном порядке автор изобразил fleur de lys — геральдическую лилию, символ королевской власти во Франции. Симметрия, ритмичность линий рисунка в одежде перекликались с удивительной проникновенностью взгляда.

— Это работы Франца, — прокомментировал профессор, заметив заглядевшегося на портрет Эмиля.

— Очень впечатляет, прямо-таки некий синтез модерна и древнерусского искусства! Значит, отец Рудольфа художник?

— О да! Не просто художник, а большой мастер с мировым именем, теоретик искусства, писатель, публицист. Здесь вы видите одни из первых его работ: будучи молодым самоучкой, он раздаривал холсты своим друзьям, теперь же картины Франца уходят с молотка на аукционах по всему миру. С одной стороны, мне они дороги как память, с другой — как бестелесные обитатели моей гостиной. Поэтому продавать их я и не помышляю.

Бланжек остался разглядывать портреты, в то время как профессор отправился на кухню, чтобы позаботиться об ужине для своего гостя.

— Пройдёмте на террасу, Эмиль, посидим, побеседуем, — пригласил де Люка, вернувшись через несколько минут с подносом в руках. — Уже смеркается, должно быть, вы изрядно устали.

С террасы открывался прекрасный вид в сад; солнце уже зашло, оставив на западе, над горизонтом, побагровевший кусочек неба. Джентльмены уселись в кресла-качалки, Эмиль укрылся пледом — было уже довольно прохладно, — а закалённый учёный остался в одном лёгком халате.

— Я живу один, Эмиль, в прислуге я не нуждаюсь, питаюсь скромно, веду размеренный образ жизни исследователя: преподаю один раз в неделю и пишу философский труд под названием «Эсхатологическая тематика в немецкой графике эпохи Возрождения». В остальное время живу простой, умиротворённой человеческой жизнью: молюсь, созерцаю, читаю, слушаю музыку, совершаю длинные пешие прогулки с собакой, плаваю в озёрах.

— В целом довольно динамично, господин профессор. Всё же вы тратите достаточное количество энергии и при этом склонны к аскетизму?

— Зовите меня Гаспар, в стенах моего дома всяческие почести ни к чему. Видите ли, в чём дело, Эмиль, плотно питаться не свойственно человеческой природе. Вспомним доисторические времена: земледелие было развито слабо, скудный урожай строго делился между всеми членами общины, охота удавалась далеко не каждый раз. Похожая ситуация и среди крестьянства: разве была у крестьянской семьи возможность каждый день есть мясо? Свинью забивали раз в год — мяса и сала хватало на два-три месяца, остальные девять-десять месяцев жили и вовсе без мяса. Каждый кусок хлеба ценили, крошки со стола сметали не в мусорку, а в рот. Рыболовство возможно не в каждом уголке планеты, многие селения значительно удалены от любых водоёмов. Это сегодня с развитием промышленности у населения появилась возможность поедать сомнительную пищу в любых количествах. А породил такую возможность нынешний капиталистический строй — система, где царствуют жаждущие наживы люди; им нужно любой ценой загребать деньги в неограниченном количестве, как радже из известной индийской сказки про золотую антилопу. Человечество долго боролось с рабовладельческим строем, но сегодня поработители вернулись в новом обличье. Эксплуататорам нужно, чтобы мы на них работали, а если раба плохо кормить — он станет плохо работать. Производители, в свою очередь, заинтересованы увеличивать выпуск и снижать себестоимость продукции за счёт ухудшения её качества. Человек вынужден покупать и поглощать большое количество пищи, чтобы восполнить потраченную энергию. Ранний подъём под звон будильника, поспешные сборы, длинная дорога, угнетающий труд и в завершение дня — обратная дорога. Заходя в магазин, люди оставляют там свои деньги продуктовым монополистам, а придя домой, съедают купленное, чтобы завтра с новым зарядом энергии вновь предаться невольному труду. Люди сами виноваты, что дали поймать себя на удочку страстей, ведь носить дорогой костюм или купить новый автомобиль — это и есть те мирские ценности, за которыми все гонятся, позабыв о главном. Разрушая себя, человек трудится на благо поработителей-капиталистов. В то время как монах или йог, живущий в гармонии с миром, съедает пятьдесят граммов кореньев в день. Его дух настолько силён, что учит тело не растрачивать, а накапливать энергию. Но я не аскет и не вегетарианец, Эмиль, и из системы рабства и угнетения мне удалось выбраться, поэтому я потребляю ровно столько, сколько требуется для поддержания моей мозговой деятельности.

Бланжека заинтриговали высказывания профессора, ведь на практике он никогда не сталкивался ни с угнетением, ни с порабощением. В его родном Эйматштадте — этом милом средневековом городке — сохранились самые тёплые и дружественные отношения между людьми. А первое проявление бесчеловечной бюрократии встретилось ему сегодня в дирекции училища.

— Вы так говорите, Гаспар, словно любая организация — это бордель, а её сотрудники — проститутки.

— Конечно не любая, Эмиль, далеко не любая. Есть очень достойные предприятия с высочайшей культурой отношений, и в одном из таких мест мне довелось работать. Но есть и именно такие заведения, о которых вы говорите, где людей воспринимают как невольников и невольниц, а акционеры этих предприятий, соответственно, превращаются в сутенёров-насильников! И им неважно, кто ты: фрезеровщик или начальник цеха, то есть дешёвая или элитная проститутка, — имеют всех одинаково. Нет, это даже не бордель! Это невольничье кладбище! Несчастные люди лежат в гробах, заживо похороненные, и если они не разломают руками и ногами стенки гроба и не выберутся на свет — так и проведут остаток жизни, замурованные во тьме! Гладиаторы в Древнем Риме бились насмерть, чтобы завоевать свободу.

— Гаспар, но ведь получается, что человечество само себя довело до такого состояния. Если бы все жили, как индейцы, не стремясь к цивилизации, равномерно распределяясь по всей площади континента, не образуя мегаполисов, каждая семья, возделывая свой участок земли, — в мире царили бы равенство и свобода.

— Безусловно, многих бед тогда можно было бы избежать: и мировых войн, и загрязнения экологии, и капиталистического деспотизма, и рабовладельческого строя, и диктатуры, и национализма, и многого другого. Да и процессы глобализации, уничтожающие многообразие культур, не имели бы места. А что касается создания мегаполисов, то тут мы прекрасно знаем на примере Византии, что именно централизация и бюрократизация правительственного аппарата привели к падению великой империи. Но люди ведь легко поддаются искушению: одних влечёт власть, других — деньги, третьи жаждут хлеба и зрелищ; вот мы теперь и пожинаем плоды этих соблазнов, приведших к формированию современных политических, социальных и экономических систем. Вспомните одиннадцатый псалом: «Повсюду ходят нечестивые, когда ничтожные из сынов человеческих возвысились» [Пс.11:9]. Этим «нечестивым» мы и обязаны современным укладом жизни.

Профессор умолк, налил себе ещё одну чашечку травяного чая и, углубившись в кресло, стал покачиваться, глядя в небо. Серповидный месяц отражался в его сияющих глубоких глазах. Белые как снег, седые, коротко подстриженные волосы будто бы фосфоресцировали в вечерней атмосфере. На небе уже загорались звёзды, кругом стрекотали сверчки, в окнах соседних домов зажигался свет. Где-то топились печки: столбики дыма ровно поднимались вверх в неподвижном воздухе.

— Скажите, Гаспар, как завязалась ваша дружба с Францем? — спросил Эмиль, вспомнив понравившиеся ему портреты в гостиной.

— О, Франца я знаю столько же, сколько себя. Ещё до школы мы играли вместе в песочнице, а с первого класса и до выпускного проучились вместе, будучи лучшими друзьями. После окончания школы поступили в Буденштальский национальный технический университет, правда, на разные факультеты. На первом курсе судьба преподнесла мне чудесный подарок: я познакомился с прекрасной девушкой, которая позднее стала моей женой. Но вскоре моё счастье сменилось страшным горем: моя жена погибла, не успев оставить мне ни сына, ни дочери. Родителей к этому моменту уже не было в живых, братьев и сестёр у меня нет. И в этот трагический для меня момент рядом оказался только Франц. Его родители — прекрасные люди — предложили мне пожить у них. Я переехал. Больше года прожил я в семье Фацекасов. Они оказали мне колоссальную поддержку, вытащили из страшной депрессии. С тех пор Франц стал мне как брат, а его сын Рудольф — моим крёстным сыном.

Гаспар прервался, словно горечь былых переживаний встала комом в горле.

— В тот год изменилось моё отношение к смерти, — продолжил профессор через пару минут, — я перестал её бояться. Я стал относиться к ней как к моменту, когда распахнётся дверь — и я войду в вечную жизнь. Я окончательно перестал сомневаться в существовании жизни после смерти, после того как выстроил у себя в голове определённую логическую цепочку. Представьте себе, например, состав крови, в которой каждый элемент несёт свой смысл: эритроциты доставляют кислород к тканям тела, лейкоциты борются со зловредными чужеродными частицами, а тромбоциты активизируют процесс свёртывания крови. Сама же кровь выполняет дыхательную, питательную, терморегуляторную, выделительную и другие жизненно важные функции. Таким образом, на примере крови мы видим, как локальные смыслы эритроцитов, лейкоцитов, тромбоцитов порождают общий смысл — смысл крови. В свою очередь этот общий смысл становится локальным для следующего смысла более высокого порядка, то есть сама кровь наряду с пищеварительной системой служит смыслу обеспечения организма питательными веществами. Выходит, что весь человеческий организм представляет собой целую пирамиду смыслов, ведущих к одному центральному смыслу — смыслу жизни. При этом ни один локальный смысл не может быть выброшен из данной пирамиды, поскольку неуклонно ведёт к смыслу следующего порядка. И тут встаёт вопрос: если человеческая жизнь конечна, а сам человек как личность исчезает, перестаёт существовать после смерти, то сама жизнь, получается, не ведёт к смыслу следующего порядка, а следовательно является бессмысленной. Иначе как абсурдом это не назовёшь! К тому же мы уже убедились на примере организма, что любой смысл имеет предшественника и последователя и при этом не может быть конечным или вести к бессмыслице. Значит, смерть — это вовсе не конец, а переход к следующей фазе жизни. Если в первый раз мы вышли из утробы матери, то во второй — высвободимся из собственного тела.

— Точнее не скажешь, Гаспар! То, что я всегда чувствовал интуитивно, вы легко перевели на язык логики.

— Так вот, Эмиль, в те непростые времена я начал ждать смерть, точно новую встречу с моими родителями и моей супругой. Нет, умереть мне не хотелось, мысли о самоубийстве никогда не посещали меня. Я ушёл в религию, ушёл в науку: писал диссертацию на кафедре физической электроники и параллельно учился на философском факультете. Религия и философия тогда заняли большее место в моей жизни, чем физика — первая моя специальность. Теперь, после стольких лет теософских исканий, я выделил четыре стадии религиозного или теософского роста: неверие, сомнение, вера и знание. То есть всех людей можно разделить на неверующих-атеистов, сомневающихся в божественном происхождении вселенной и человека, верующих — исповедующих ту или иную религию, принимая её основные догматы, и знающих. Знающие — это те, кто не просто верит в Бога, а знает, что он существует. Они знают о его существовании так же, как астрономы знают о существовании Солнца. Даже многие верующие в глубине своей души сомневаются, а знающие не допускают никаких сомнений, они встретили Бога, непосредственно пришли к Нему. Я знавал одного проповедника из Армянской апостольской церкви, который говорил: «Я не только верю во Христа, я знаю Христа!» Сам я далеко не образцовый христианин, но уже с давних пор причисляю себя к знающим. Причём и первые три стадии мне тоже довелось пройти. А вы, Эмиль, к какой группе или к какой фазе духовного знания причислили бы себя?

— Очень интересная концепция, Гаспар. Я недавно обратил внимание, что некоторые из моих знакомых, будучи закоренелыми атеистами, начали читать Библию, молиться и ходить в церковь. Значит постепенно от неверия можно прийти к знанию. Сам же я всегда считал себя верующим, думаю, до уровня знающих мне ещё предстоит дорасти. С детства родители приобщали меня к вере. Моя мать православная, а отец — католик. Почти каждое воскресенье мы с мамой ходили в православный храм на литургию, а на неделе с отцом — в костёл на вечернюю мессу. Потому одно время я был приверженцем экуменизма, ведь центральные догматы и таинства у всех христиан едины. Но теперь стал больше тяготеть к православной вере как к более полной, донёсшей до нас в первозданном виде подлинное ядро христианства. А экуменистом я был в плане принятия идей всехристианского единства, то есть братства, партнёрства, дружественности, но не в плане объединения различных христианских конфессий в одно целое; думаю, в силу теологических разногласий это невозможно. А что касается обрядовости, то тут каждая церковь, я считаю, должна хранить свои традиции.

— Знаете, Эмиль, каждый мой день рождения мне приходит огромное количество поздравлений от моих учеников. Многие пишут, как безмерно они благодарны, что я в своё время вытащил их из атеизма. Убеждён: задача любого верующего христианина — привести ближнего — атеиста или сомневающегося — к вере и к знанию, указав ему истинный путь, изложенный в учениях Христа, Апостолов и Святых Отцов. А все те, кто необоснованно искажает учения с той или иной целью, объединяются в секты. По этому принципу и атеистов можно назвать сектой, причём весьма сомнительной; а некоторые выходцы из неё порой даже опасны. В первую очередь атеизм вреден для самого́ носителя данной идеологии; это лишь одна из многочисленных невежественных теорий, не имеющая под собой оснований, и большинство моих студентов убедились в этом, пойдя религиозным путём. У атеистов нет никаких фактов, опровергающих бессмертие души и уж тем более — существование Бога. Атеист может лишь сказать: «Не верю!» — в то время как религиозный человек, независимо от вероисповедания, приведёт ему массу подтверждённых современной передовой наукой очевидных обоснований, опровергающих его односложную позицию. Одно время я читал курс лекций по теологической антропологии, где поднимал массу очень интересных вопросов, ответы на которые современная наука дать не может, да и вряд ли когда-либо даст. Например: представим себе змею, мозг у которой с ноготок и интеллект полностью отсутствует. Как эта змея миллионы лет назад смогла разработать уникальный нейротоксический яд, приводящий к незамедлительной смерти жертвы от паралича? Все «просвещённые» рационалисты скажут: «Но это же природа создала змею и её яд». А мы ответим: но что такое природа? Природа — это камень, травинка, воздух, солнечный свет, волны, набегающие на берег океана. Вот уж я сомневаюсь, дорогие друзья, что капля росы, песчинка и одуванчик одним прекрасным вечером собрались в лаборатории и разработали для своей подружки змеи смертоносный яд, полный аналог которого до сих пор не создан лучшими химиками современности!

Профессор де Люка сделал небольшую паузу, после чего продолжил:

— А какими пособиями и справочниками пользовались травы, да-да, травы — обыкновенные растения, когда более трёхсот миллионов лет назад изобретали аналог автомобильного турбокомпрессора? Тогда уровень углекислого газа (CO₂), жизненно необходимого растениям для фотосинтеза, в атмосфере Земли сильно упал, и травы умудрились создать механизм нагнетания CO₂ в своих стеблях, чтобы не погибнуть в изменившихся условиях. Как растения смогли перестроить свою структуру, не имея о самих же себе никаких представлений? Мы, учёные, сегодня можем только представить и описать алгоритм этого процесса, но не можем сказать, согласно какому велению был запущен данный алгоритм. Мы можем только исследовать, описывать исследованное и выводить научные законы, базируясь на полученных экспериментальных данных, но не можем утверждать, что знаем причины возникновения этих законов. Так же, как и дети, мы познаём мир, только на более высокоинтеллектуальном уровне: ребёнок понимает, что круглый шарик катится по полу, а физик может представить, как величина силы трения в зависимости от степени адгезии контактирующих поверхностей влияет на величину ускорения шарика. То есть и дети, и учёные просто познают законы устройства мира, существующие независимо от человека. Отсюда я делаю вывод, что все законы существовали задолго до появления Земли или даже до появления Вселенной. Эти законы были созданы и прописаны в особом Центре Высшего Разума, вероятно, его мы и называем Богом (Богом Отцом в христианстве). Способность осознания данного Центра много выше возможностей человеческого разума, и описать его невозможно. Вам наверняка известно, что в представлении современной науки о рождении Вселенной доминирует теория Большого взрыва, которая вовсе не противоречит богословским представлениям о создании мира. До Большого взрыва Вселенная находилась в сингулярном состоянии — состоянии бесконечной плотности и температуры вещества. После Большого взрыва Вселенная начала стремительно расширяться, температура падать, и через несколько минут уже могли формироваться атомные ядра. Спустя четыреста тысяч лет температура снизилась до уровня, при котором стало возможным появление атомов водорода. А через полмиллиона лет вследствие объединения ядер и электронов в электрически нейтральные атомы материя стала прозрачна для света, свободно распространявшегося в пространстве. Этот первозданный свет, называемый реликтовым излучением, дошёл до наших дней и был зарегистрирован специальными приборами. Всем этим я хочу сказать, что уже тогда, с появлением Вселенной, возникли и все законы или протозаконы: и законы гравитации, и распространения света и звука, законы фотосинтеза у растений и закон воздействия змеиного яда на жертву. Позже эти законы обрели конкретные сущности: звук стал музыкой, свет — фотографией и так далее. Таким образом, все современные науки — от философии до квантовой механики — заключают в себе лишь неполный свод божественных законов, установленных человечеством за его многотысячелетнюю историю. Механизмы (физика) появления законов сегодня науке частично известны, но причины (метафизику) их возникновения можно объяснить только волей Творца. Многое ещё предстоит открыть, но большая часть навсегда останется для нас загадкой в силу неспособности нашего разума к высшему осознанию.

Собеседники приумолкли. Часы уже показывали полночь. Профессор, закрыв глаза, покачивался в кресле-качалке; Эмиль, устремив взор к звёздам, в сторону Сириуса и других светил созвездия Большого Пса, осмысливал всё сказанное профессором.

— Отправляйтесь спать, Эмиль — постель для гостей устроена в спальне на втором этаже, — сказал профессор, укрываясь пледом. — Я же останусь здесь — на свежем воздухе лучше спится.

Бланжек поднялся наверх, вошёл в спальню; там находились ещё два портрета кисти Фацекаса: Павла Флоренского и Франца Кафки. Пронизывающими взглядами они глядели на своего гостя. Бланжеку вспомнилось изречение Шопенгауэра, что великие произведения искусства, будто высочайшие персоны, смотрят на нас и было бы дерзостью первыми с ними заговорить; вместо этого нужно смирно стоять, созерцательно вглядываясь, и ждать, пока они сами удостоят нас своим общением.

Улегшись в уютную постель, имеющуюся в доме профессора специально для гостей, уставший Эмиль погасил ночник. Лёгкий налёт лунного света высвечивал контрастно прописанные лица на портретах: создавалось впечатление, что два человека выходят из темноты; казалось, они сейчас сойдут с холстов и окажутся здесь, в этой комнате.

Бланжек ещё долго рассматривал картины, постепенно погружаясь в сон, как вдруг внезапно встрепенулся, испуганный резко распахнувшейся дверью.

— Кто там? Гаспар, это вы? — воскликнул Бланжек, присев в постели.

Ответа не последовало, на пороге никого не было, только чёрный прямоугольник зиял на месте отворившейся двери. Эмиль собрался было встать, чтобы закрыть дверь, открывшуюся, по-видимому, из-за сильного порыва ветра, но тут в спальню вошли три полных мужчины в чёрных костюмах с галстуками.

— Возьмём этого? — спросил один из них.

— Давай, не помешает. Снимай с него рубашку, а ты пока расставляй стол, — ответил другой, обратившись к своим напарникам.

Первый громила схватил Бланжека за волосы, выволок из постели и вытряхнул из рубашки, как из мешка. Эмиль грохнулся на пол, стукнувшись затылком о тяжёлый башмак одного из напавших. Тем временем третий успел поставить раскладной стальной стол, напоминающий хирургический. Двое взяли обнажённого Эмиля за руки и за ноги и, несмотря на его сопротивление, уложили на холодную столешницу, закрепив тугими ремнями. Рядом установили сооружение типа капельницы и вонзили в вену толстую иглу. Эмиль увидел, как по трубочке побежала кровь, капая на выходе в стеклянную колбу.

— Что это? Принудительное донорство?! — выкрикнул сокрушённый Бланжек.

Вместо ответа Эмиль услышал чавканье, сопровождающееся похрюкиванием. Повернув голову, он увидел одного из толстяков, в обуви развалившегося на чистой постели и пожирающего куриный окорок. Между тем двое других куда-то удалились. Завершив «трапезу», толстый боров швырнул кость на пол и утёр сальные губы подушкой. У Эмиля начало желтеть в глазах и звенеть в ушах; взглянув на колбу, он увидел её наполовину заполненной кровью.

— Прекратите сосать из меня кровь! Вытащите илу! — взревел Бланжек.

Туша неспешно поднялась с постели, отпихнула ногой обглоданную кость и принялась неспешно, убрав руки в карманы, бродить по комнате, дожидаясь, пока колба наполнится. Сняв колбу, толстяк упаковал её в чемодан, где находилось ещё дюжины две таких же заполненных кровью сосудов. Потом установил пустую колбу и воткнул иглу в другую руку Бланжека с такой небрежностью, что от острой боли Эмиль потерял сознание. Придя в себя, он увидел своё посиневшее тело, по-прежнему лежащее на хирургическом столе. Кровь всё сочилась по трубочке, второй сосуд был уже доверху заполнен. Через минуту кровь стала переливаться через горлышко, капая на пол. Толстяк куда-то исчез. Эмиль стал звать на помощь, но никто так и не появился, только собственное эхо, словно призывая его самого, доносилось издалека. Собравшись с духом, Бланжек из последних сил стал пытаться высвободиться, раскачиваясь на столе вправо-влево. В конце концов стол повалился набок, но неудачно: игла вонзилась глубоко в руку, и от страшной боли Эмиль отключился.

Очнулся Бланжек от того, что кто-то дотронулся до его плеча. Открыв глаза, он увидел перед собой профессора.

— Доброе утро, Эмиль! Уже полдень! Поднимайтесь, а то опоздаете в комитет, — добродушно произнес Гаспар. — Вы какой-то обеспокоенный, неужели плохо спалось на таком шикарном ложе?

Эмиль поднялся с постели, осмотрел руки: никаких кровавых следов и синяков не наблюдалось.

— Всё в порядке, Гаспар, просто приснился какой-то дурацкий сон.