Тиамат

Евгений Кострица, 2021

«– За дело, олухи! Праздники на носу, жду по тройной норме на каждого! – гремел над сектором голос Санг-Чуня. Ничего радостного в объявлении не было, поскольку это праздник людей, а в Тиамате работы только прибавилось. Маячки над клетями для погружения мигали зеленым◦– ночная смена сдавала собранный урожай в праносборники. Сегодня можно ухватить большой куш, и пилоты торопились уйти в нижний мир.…»

4

Кцум

Сырость была абсолютной, пропитав солому, одежду и даже скелет в ржавых цепях, оставленный в камере для устрашения. В покрытом плесенью черепе зияло отверстие величиной с кулак. Фаланги пальцев раздроблены, ребра сломаны, одна глазница тускло блестит залитым свинцом — смерть этого человека виделась страшной.

Барон славился кровожадностью, но меня, как ни странно, не били. Мало того, кормили как принца — еда была горячей и вкусной. Стряпня, несомненно, домашняя. Ее легко узнать по особому аромату специй, которые из-под полы продавали заезжие груммели. Власть поесть любила и, как правило, закрывала на контрабанду глаза. Бабуле много прощалось, но вот простит ли она?

Раз кормит, значит, с ее сынком не так плохо. Будь по-другому, мои глаза уже клевали бы птицы. Теперь только ждать.

На псарне зловеще завыли, напоминая, что тюрьма лишь отсрочка, а не возмездие. Из-под двери дуло, и огонь свечи плясал на сквозняке, распугивая неясные тени на стенах. Мое будущее выглядело таким же эфемерным и зыбким. Как много причин и поводов сдохнуть. Как мало их для того, чтобы жить…

Я зябко поежился. Холод вчера долго не давал уснуть, но ночь прошла на удивление мирно. Снилось что-то легкое, доброе и безмятежное. В этом сновидении не было зла. Оно терпеливо ждало где-то снаружи, и с пробуждением прислало беспокойство и страх.

День обещал быть непростым. На дыбу, понятно, я не спешил, но хоть какая-то определенность подчас лучше сомнений. Ожидание мучительно само по себе, барон любил изощренные пытки. Многие сомневались в том, что это вообще человек. Содрать кожу, посадить на кол, сварить заживо — он так изобретателен, что монстры сгорали от зависти. Даже звери не тратят время и силы на мучения жертв. Рациональнее и проще быстро убить и сожрать.

Рядом что-то зашуршало, заставив испуганно вздрогнуть. Крыса?

Осторожно покопавшись в прелой соломе, я нашел под ней норку. Судя по размеру там мышь. Впрочем, и от такого соседства был не в восторге. Скелет в углу выглядел подозрительно чистым. Понятно кто ободрал остатки плоти с костей.

Подумав, положил на солому хлебную корку. Пока не друзья, но соседи. Пусть уж лучше ест ее, чем меня.

На запах из норы тотчас высунулась хитрая усатая морда. Странно, но она показалась знакомой. Точно такую же, с белой полоской, как у бурундука, вытащил из мышеловки на днях. Та же порода? Именно из-за необычной расцветки и выпустил грызуна в лес. Таких никогда раньше не видел, а тут сразу две.

С подозрением осмотрев подношение, мышь разочарованно пискнула.

— Камеечка кровушку любит, — вдруг прокомментировал кто-то.

Ноги подкосились, а сердце забилось как у перепуганной птички. Собравшись с духом, я обернулся, но никого не нашел. В камере я и мышь, но едва ли она говорит баритоном. Ночной горшок, солому или прикованный к стене скелет тоже не заподозрить в болтливости. Тогда кто?

— Так ты меня слышишь? — будто удивился невидимый собеседник.

Я не нашелся что ответить. Да и не смог бы в эту секунду — страх парализовал речевой центр. Мозг, видимо, экономил ресурсы, пытаясь оценить ситуацию. Возможно, арест так ударил по психике. Отсюда визуальные и слуховые галлюцинации. Или их могла вызвать еда. Она неспроста была такой вкусной. Наверняка подмешали какую-то дрянь. Хотят расколоть. Барон увидел заговор и ищет сообщников.

Но их просто нет! Признаться могу лишь в унизительной глупости. В душе еще жила надежда, что за нее не казнят.

— Казнят тут за что угодно, ты уж поверь… — мрачно произнес тот же голос. — Но облегчу тебе задачу: я просто скелет.

Просто? В моей камере говорящая нежить! Это же монстр!

Справившись с первоначальным шоком, я опасливо покосился на стену. Цепь закреплена надежно, но кандалы слишком велики для костей. Плоть больше не связывала их между собой, и тем не менее скелет разговаривал. Но как? И главное — чем?

А что я знаю о монстрах? Только слухи и домыслы. В границах империи любая нечисть уничтожалась немедленно. Тогда почему она здесь?

Ответ очевиден: чтобы пытать. Барон сильно рискует, держа в подвале чудовище. Если в Канцелярии узнают, то не снести ему головы. Удивительно, что до сих пор никто не донёс. Впрочем, когда запрет останавливал любопытных злодеев?

— Никогда, — печально согласился скелет.

До меня вдруг дошло, что кости читают мои мысли. Видимо, потому их тут держат. Места не занимают, есть не просят.

Или просят? Что они жрут?

Запаниковав, я по-кошачьи сцапал доверчиво сидевшую мышь и, зажав в кулаке, угрожающе показал его монстру. Похоже, она ему дорога, а мне не помешал бы заложник.

— Отпусти! Я смерть твоя! Я тьма и ужас! А еще исчадие ада! — заверещал меховой шарик в ладони.

Разговаривает? Камеечка тоже из них?

Опешив, я чуть расслабил кисть, и острые, но мелкие зубки тотчас прокусили кожу. Главное не раздавить свою пленницу. Надеюсь, она не заразна.

— Ну и кто из нас монстр? — с иронией спросил скелет, меланхолично наблюдая за схваткой.

Оценив абсурдность ситуации, я пристыженно отпустил добычу. Возмущенно шипя, грызун юркнул в нору. Мне захотелось тоже где-нибудь спрятаться.

— Простите, испугался… — промямлил я. В любой непонятной ситуации лучше выглядеть вежливым. Гость из меня вышел так себе, а вот корм мог получиться добротный.

— Мы тоже. Никогда не знаешь, кого к нам подселят. Твой предшественник громко скулил и от него дурно пахло. Надеюсь, хоть ты из порядочных, — по-стариковски проворчал скелет.

Скорее всего, голос раздавался у меня в голове, ведь челюсть не двигалась. Значит, для разговора скелету не нужна гортань, легкие и прочее-прочее. Обычная мышь тоже говорить бы вряд ли смогла. Эта же еще и громко вопила. Разве бывают столь мелкие монстры? А здесь они есть.

Как-то на кухне рассказывали о проказливых нюхлях, которые воруют всё, что плохо лежит. Интересно, как они выглядят? Впрочем, тут воровать особенно нечего. Чудищам едва ли интересна тюрьма, а необъяснимая для разума магия смущает только людей.

— Так вы слышите мысли? — неуверенно спросил я. Если да, то почему мышь зевнула мой выпад? Или телепатией обладал только скелет?

— Когда безмолвно вопишь, — подтвердил он. — Это оглушительно и неприятно. Можешь думать потише чуть-чуть?

— Простите, — снова извинился я, чувствуя себя словно голым.

Хуже, чем голым. Идей, которые спонтанно возникают в уме, порою стыдишься. Они не мои, я не заказывал именно эти. Таинственный процесс их рождения очень интимен, и лучше бы прятать его от других.

— Расслабься, дружок, — посоветовал монстр. — Так и до паранойи недолго. Ты ведь и правда не купил свои мысли на ментальном базаре. Они сами по себе, подобные легкому облаку в ясном небе сознания. Просто не подпитывай их.

— Так вы из Орды? — то ли прошептал, то ли подумал я.

Вариант с галлюцинацией еще рано отбрасывать. Возможно, мозг так озвучивал мое подсознание. Сумасшествие пугало не меньше этой парочки монстров.

— Камея из Тиамата. А вот откуда я, уж и не помню, — смущенно признался скелет.

Я почесал затылок. Никогда не слышал о таком городе или стране. Впрочем, в моих географических знаниях зияли лакуны. Наш мир назывался Шесть Лок, люди жили в Империи, столицей Орды была Яма. На этом мои знания стыдливо заканчивались.

— Тиамат — особое измерение, пешком не дойти, — хихикнули кости.

— А на лошади? А кораблем? — заинтересовался я.

— Тоже нет. Любой обитаемый мир — своего рода пирог, имеющий несколько слоев-измерений. Тиамат просто на уровень выше. Одни считают, что таких только шесть. Другие полагают, что слои бесконечны, — задумчиво пояснил монстр.

Я с облегчением отметил, что нежить не выглядит кровожадной. Да и куда она будет жрать? Желудка-то нет. И всё же с чудовищем лучше быть бдительным. Особенно если красноречиво. Болтливые особи в тюрьме хуже всего. Душеспасительные беседы отнюдь не располагали меня к безмятежности. Мышь, как сказали, питается «кровушкой». С ними лучше держать ухо востро. Быстрей бы понять, насколько опасен скелет.

— А что тогда делаете здесь? Как вас поймали? — спросил я, пропустив мимо ушей сказки о «бесконечных слоях». Истина, как правило, проще.

— Поймали? Как поймать пустоту? Про нас даже не знают, — рассмеялся мой собеседник.

— А цепи на себя сам надел? — показал я взглядом на его кандалы.

— Цепи? В том или ином виде их носит каждый из нас. Они настолько привычны, что уже незаметны. Ты сможешь их снять, если вглядишься, — заверила нежить, продолжая морочить мне голову.

— Да я как бы не против…

— Как бы попробуй, — кости демонстративно погремели цепями. — Наши оковы всегда в голове. Никто за тебя их не снимет.

Последняя тирада меня разозлила. Похоже, скелет просто стебётся. А ведь на миг почти поверил, что он был серьезен. Монстр ведет себя, словно шут. Его трёп забавен, но бесполезен. Должно быть, спятивший призрак. Узник умер, а дух еще бредит. Правда в мою версию плохо вписывалась говорящая мышь.

— Нет, никакой предыстории нет, — покачал черепушкой скелет.

— У всех есть. Ты узник, который здесь умер. А сейчас об этом забыл… — осмелев, предположил я.

— Преемственность подразумевает постоянство. Посмотри на меня — что во мне человеческого? Я не продолжение старой истории, моя началась совсем недавно. Вот прямо с утра. И вот так можно сказать про любого. Есть ли на свете то, что никогда не меняется? Тот, кто проснулся уже не тот, кто заснул.

— Кости — объект, ты их субъект. У твоих останков был хозяин. Логично предположить, что он есть и сейчас! — возразил я, используя искусство полемики, которому так долго учился. К счастью или к несчастью, но после Нимы возник стойкий иммунитет к философии.

— Логично? — удивился скелет.

— Где дым, там огонь — вот причинная связь. Она была в прошлом, есть в настоящем, сохранится и в будущем. Плоть исчезла, но ум-то остался. Он тот же, несмотря на то что ее уже нет.

— Ах, причинная связь? Тогда с тем же успехом можешь объявить мной любой объект универсума. В бездне прошлого всё было связано между собой бесчисленное множество раз. Мы приходились друг другу детьми и родителями. Даже злобный враг когда-то был для тебя любящим отцом или мамой. Вспомни об этом, если встретишь его…

— Отца или врага? — растерялся я.

— Кого угодно, тупица! Будь последователен в своих рассуждениях. Трещина в фундаменте грозит обрушить весь дом, — скелет отчетливо щелкнул челюстью, как бы ставя здесь точку.

Кровососка к этому времени вылезла из его глазницы и с интересом наблюдала за диспутом. Сев на задние лапки, мышь грызла хлебные крошки, не сводя с меня алчущих глаз.

— Нет никакой трещины! — упрямо мотнул головой я. Практичность превыше любых идеалов. Абстрактные концепции не помогут там, где спасет только острая сталь.

— Есть, разумеется. Что, если предположить, что я заселил эти кости после смерти страдальца? — продолжил атаку скелет. — Так, к примеру, рак-отшельник находит для себя подходящую раковину. Но он не становится при этом моллюском. Раз понимаешь, что неизменного нет, то признай, что любой объект распадется на части. А если они наследуют его сущностный признак, то каждая будет тем же объектом.

— Согласен, мы существуем лишь номинально, — вынужденно кивнул я. — Но двойственное видение всё же практично, поскольку позволяет делать прогноз.

— И куда завела эта «практичность»? — кости демонстративно зазвенели цепями. — Хороших иллюзий нет. Даже из золота и драгоценных камней.

Я невольно зевнул и устало потер лоб. Нечто подобное не раз слышал от Нимы. Эти речи меня усыпляют. Ничего нового, там всегда «смотри в себя», «слушай сердце» и прочая муть.

— Ты смотришь, но не видишь! — назидательно покачал фалангой пальца скелет.

Поразительно, но кости двигались, будто скрепленные незримой субстанцией. Мышцы и жилы заменило что-то иное. Какая магия заменила мозги? Интересно, чем думает нежить? И чем думал я сам, когда стукнул веслом?

— Если такой умный, то почему не богатый? Что наш дохлый мудрец тут забыл? — с иронией спросил я, многозначительно обведя камеру взглядом. — Просветлению помешали эти жалкие стены? Заперли-таки здесь пустоту?

— Изначально свободное пространство лишь ложно ограничивается формой горшка. Пока его не разбили, иллюзия присутствует в окне восприятия, — оскорбился скелет.

— Так разбей, зачем мучиться! — ядовито подсказал я.

— Зачем? — искренне удивился он. — Безграничное уже совершенно и не нуждается в исправлении. Смотри в мир как на сон, как на проекцию самосияющей природы ума. Когда увидишь всё как его отражение, наваждение растает как дым.

— Так ты ум или то, что за ним? — постарался подловить его я.

— Я есть то, на что нельзя указать пальцем. Двойственность воспринимающего и воспринимаемого иллюзия, неподвластная твоему пониманию. Высший триумф разума — осознание своих границ.

— И что же за ними?

— Самосияющая природа ума. Она слишком близко для того чтобы ее рассмотреть. Обыватель попросту ничего не увидит. Для него это всего лишь концепция, а без прямого переживания только слова. Но когда практик, наконец, постигает, приятное и неприятное обретает одинаковый вкус… — мечтательно произнес монстр.

Я остановил его жестом, действительно почувствовав вкус. Но скорее лимона, а не «самосияющей природы ума». Нима травила такими пассажами до просветленного осознания тупости. Мой заскучавший оппонент долго ждал жертву и вряд ли заткнется. Пытка разума подчас болезненней мук.

Попросить другую камеру? И что мне ответят? Вы с жалобой на скелета-философа? Или на говорящую мышь?

Представив красноречивый взгляд надзирателя, я решил всё оставить как есть — в «неисправленном совершенстве», как мне и советовали. Впрочем, Нима сказала бы, что это не оправдает ни действия, ни бездействия, ибо «пустота не пуста». Это не дырка, а отсутствие самобытия объектов процесса.

Под самобытием она понимала независимость, необусловленность чем-либо еще. Инертный к миру объект не мог бы взаимодействовать с ним, восприниматься, вступать в реакции. А если он видимый, то уже не инертен.

Концепция выглядела глубоко, но пытка водой и раскаленные иглы наполнят возвышенную пустоту низким и крайне болезненным содержимым. Истина то, что реально сейчас, а что будет потом, можно уже не увидеть. Меня спасет только чудо, но в бесспорном факте существования монстров ничего чудесного нет.

Звук шагов в коридоре мгновенно избавил от мук рефлексии. Кости упали на пол, вернув естественное для них положение. Громко лязгнул замок, петли проржавевшей двери предупреждающе скрипнули.

Первым в камеру ввалился палач в заляпанном кровью фартуке. Акульи глазки заплыли жиром, бровь и щеку рассекал глубокий уродливый шрам, а в спутанной бороде красовались остатки обеда.

От толстяка невыносимо воняло. Должно быть, не мылся целую вечность, но стоявшего за ним Лавра такой аромат не смущал. Бинтов не пожалели, и повязка на голове напоминала чалму. Лицо под ней уродовала расслабленная улыбка идиота. Видимо, поэтому несчастного сопровождал врач.

Его обязанности возложили на Файнца — остроносого старикашку с холодными и липкими ладонями. Потели они, вероятно, от страха. Говорят, предыдущего лекаря повесили за непростительную ошибку в рецепте. Снотворное, которое тот прописал, обладало слабительным действием. Барон этого, видимо, не простил.

Хорошо, что Лавр пришел сам, но настораживал взгляд — расфокусированный и неприятно пустой. По подбородку текла слюна, хотя щеки горели здоровым румянцем. Примерно так же выглядел наш Вольдемар. Местный дурачок собирал подаяние перед воротами храма.

— Ну что, сынок, доигрался? — сочувственно спросил Файнц, кивнув на Лавра.

— Он навсегда такой? — неуверенно произнес я, пытаясь изобразить муки раскаяния.

— Да кто ж его знает… — пожал врач плечами. — Мозг, как черный ящик. И в этой непроглядной тьме свои черти и демоны. Мы для них корм.

— Ну, у него-то они как поживают?

— Надеюсь, поправится. Кажется, не узнает он тебя…

Файнц щелкнул пальцами перед носом Лавруши, но тот равнодушно смотрел сквозь него.

— Так прогноз благоприятный? — с искренней тревогой спросил я.

— Предпочитаю не гадать. Послали в столицу за костоправом, — досадливо буркнул врач. — Компрессы и травяные настойки не помогли. Думал, встреча с обидчиком что-то изменит. И вот тебе… Ноль эмоций. Как заклинило парня.

— А если стукнуть еще раз? Чтобы всё встало на место? — осторожно предложил я. Лаврушины глазки казались разумнее, когда на него не смотрели. Детина мстительна до отупляющей дури. Притворяется, скот…

— Хорошо, что шутишь, — одобрительно улыбнулся врач. — Сила духа понадобится. Тебя-то как угораздило?

— Сам не понял. Руки были как не мои. Вроде со стороны себя видел… — признался я, мало надеясь на снисхождение.

— Ах, руки… Не ты значитца. Все так и подумали. Мальчонка ж совсем.

— Я не со зла…

— Да нет в тебе злости. Морок, видать. Иногда так бывает. Вон наш дьякон снасильничал деву, а стали разбираться — юбка короткая. Демон попутал, виновата сама! — успокаивающе похлопал Файнц по плечу.

— Морок? Чей?

— Наставницы твоей, ясен пень. Кто еще у нас учит всякой демонической тарабарщине?

— Нима? Она и клопа не обидит! — в ужасе запротестовал я.

— Клопа, разумеется. А его светлость? Он ваш кабак любит. На праздники завсегда там столуется.

— А он-то причем?

— Кровь-то одна, верно? — хитро прищурился Файнц. — Вот только заклятье на бастарда сработало. Повезло.

Я озадаченно замолчал. Ход мысли понятен: покушение, темные энергии, контроль сознания. Красиво, свежо и изысканно. Барон будет в восторге. Его паранойя требует большого размаха, а мальчик-половой для нее слишком мелок. Заговор гораздо эпичнее.

А найти ведьму нетрудно. Достаток мог быть и от зловредного колдовства. Поэтому жечь состоятельных дам — богоугодное дело.

— Нима не виновата! — неожиданно для себя выпалил я. — Просто Лавруша плюнул в гуляш. Кто угодно сорвется!

— Тише-тише! Что ты творишь? — Файнц покосился на палача. Тот удовлетворенно кивнул, сделав для себя вывод.

Бес попутал! Похоже, язык тоже не мой. Я только что подписал себе приговор. Тупо и совершенно бессмысленно. Для Нимы ничего не изменится. Она-то старенькая и больная, смерть для такой — избавление. А ведь мне подсказывали что говорить. Из жертвы превратился в сообщника. Вот ведь глупец!

— Еще вопросы к узнику есть? — ласково спросил палач, хрустнув колбасками пальцев.

— Уже нет, — тяжело вздохнул Файнц. — Будем молиться за выздоровление парня.

— До завтра, малыш! — зловеще улыбнулся толстяк уже собственным демонам.

Последним из камеры выходил Лавр. Пропустив спутников, он обернулся. Взгляд стал осмысленным и узнаваемо подленьким. «Прощай, придурок!» — произнесли губы беззвучно, но так, чтоб я понял.