Глава 3
Кабинет директора дворца культуры был размером с учебный класс. Он имел три окна, кроме того, был хорошо освещен двумя хрустальными люстрами, свет от которых отражался в начищенном до блеска паркете. Обстановка была рабочей. Окна были занавешены полупрозрачным капроном в оборочку — это чтобы директора не отвлекал унылый вид не самого фешенебельного микрорайона города. На стенах репродукции с портретами знаменитых композиторов чередовались с всевозможными наградами, заключенными в рамки — это чтобы вдохновение ни на минуту не покидало директора. С дюжину стульев были выстроены в ряд вдоль стены — это чтобы директор могла устраивать разносы сразу нескольким подчиненным. В дальнем конце кабинета поблескивал черный концертный рояль с поднятой крышкой — это чтобы директор могла музицировать в моменты посетившего ее вдохновения. Справа от меня стоял письменный стол — рабочее место директора. За этим столом сидела полная женщина лет пятидесяти — директор дворца культуры.
Тяжелая беседа длилась уже около пяти минут. Разговор не клеился. Как бы я не деликатничал, но между нами так и не наладился контакт, необходимый для доверительной беседы. Баранина настороженно выслушивала все мои вопросы и отвечала на них обтекаемо. Мое недоумение нарастало. Ведь никто в здравом уме не станет утаивать очевидного, что на фасаде здания висит мемориальная доска и что она посвящена памяти такого-то деятеля культуры и искусства. С какой стати тут юлить и скрытничать? И почему бы не признаться, мол, да, именно она выступила с инициативой об увековечении памяти композитора. Или, наоборот, отрицать это, дескать, она не имеет к этому решительно никакого отношения. Директор дворца культуры почему-то пыталась скрыть от меня даже эту информацию.
Я устало помассировал переносицу:
— Муза Сидоровна, давайте попробуем начать все сначала: скажите, как на дэка появилась мемориальная доска Тетереву?
— Не морочьте мне голову, прошу вас, уходите, у меня много работы.
Баранина взяла со стола первые попавшиеся под руку ноты и принялась сосредоточенно изучать их, хоть они и были перевернуты вверх тормашками. Ее внешность не могла бы вызвать у меня симпатии, даже если бы она не кривила губы и не морщила нос. У нее была толстая, пористая кожа, густо покрытая тональным кремом, широкие скулы и квадратный подбородок обросли салом настолько, что лицо походило на диск луны, а судя по ее грубым ручищам, ей было бы привычнее иметь дело с крупным рогатым скотом, чем с будущими скрипично-фортепианными виртуозами.
Я не собирался так просто отступаться:
— У вас много работы, а у меня много свободного времени — мы гармонично уравновешиваем друг друга. Так что насчет доски?
Баранина подняла на меня круглые от возмущения глаза:
— Не понимаю, о чем вы?
— О доске.
— Зачем вы сюда пришли? Что вам вообще надо?
— Я хочу найти того, кто допустил грубую ошибку на доске…
— Слушайте, вы в своем уме? У вас, что, осеннее обострение? Может, вызвать вам скорую?
— Муза Сидоровна, доска на дэка установлена по вашей инициативе?
— О господи… — простонала Баранина и уткнулась лицом в ладонь.
— И все же?
Не было похоже, что я доконал Баранину — ее слоновья кожа выдержала бы «дробины» и посерьезнее моих. Я молчал. Мне было любопытно наблюдать за тем, как она ломает передо мной комедию, театрально выражая чуждые ей эмоции. Наконец она подняла на меня злые глаза — по ним было видно, что ей до чертиков надоело это представление.
— Это инициатива общественности. Вы удовлетворены?
— «Общественности»? Звучит как-то общо.
— И тем не менее это так.
— Кто конкретно установил доску?
— Рабочие.
— Ну разумеется. Вы читали текст на доске?
— Боже, как вы меня утомили… У меня голова болит…
— Прошу вас, ответьте, да или нет?
— Да. Нет. То есть, разумеется, но я уже не помню, — путано призналась Баранина.
— И вы не заметили, что на ней допущена орфографическая ошибка?
— Если вы сейчас же не уберетесь отсюда, я вызову полицию!
Продолжать в том же духе было бессмысленно. Одно было очевидно: Баранина боялась, и оттого сильно нервничала. Думается, страх остаться крайней соперничал в ней со страхом перед кем-то неизвестным, кого она выгораживала. Эти страхи не были антагонистичными, поскольку любой исход был бы не в ее пользу. Ведь слететь с должности директору муниципального учреждения одинаково просто, как оскандалившись на весь город, так и став неугодным кому-нибудь из городской администрации.
Я поднялся со стула.
— Читайте «Горноморсквуд», — посоветовал я Бараниной вместо прощания. — Но только, умоляю вас, не на ночь.
Я вышел за дверь с твердой уверенностью, что этой ночью Бараниной будет не до сна. Ничего, будет знать, как позволять кому бы то ни было вешать безграмотную доску на городском дворце культуры.
