И жизнь, и слёзы, и любовь. Жизнеописание Анны Керн…

Евгений Николаевич Гусляров, 2022

Это ещё одна книга об Анне Керн. И не последняя, конечно. Доколе мы будем знать Пушкина, мы будем знать и её. У каждого поколения читателей она будет своя. В этой книге она такая, какой увидел её я. Пушкин создал её литературную репутацию: гений чистой красоты! Но сам же и разрушил её. Генерал Ермолай Керн сам создавал себе репутацию героя первой великой освободительной войны, Анна разрушила её. Пушкинисты довершили дело. Генерала жаль, и я попробую защитить его. Анна Керн прожила бурную жизнь. Пушкинисты зачислили в её альковный список четырнадцать счастливцев, в том числе отца Пушкина – Сергея Львовича, и брата его – Льва. Удивительное дело, всех этих мужчин она любила искренно, будто в первый раз. Сердце её обновлялось для всякой новой любви. Так что сериал её драмы не наскучил ей и в конце жизни. И это всё тоже необыкновенно. Почему же так вышло, что целая эпоха героев и гениев глядит на нас её глазами? Содержит нецензурную брань.

Из напутствия Николая Раевского

История взаимоотношений Анны Керн и А С. Пушкина достаточно известна только по стихам, признанным лучшими в мировой лирике, — «Я помню чудное мгновенье…».

Менее известно то, что встретились два этих незаурядных человека в чрезвычайно трудное для обоих время, особенно для поэта. Время, когда талант Пушкина достиг полного совершенства, однако обстоятельства его жизни ощущались им и в самом деле складывались трагически.

Поэтому мимолетная встреча эта имела для поэта выдающееся значение. Она явилась милосердным подарком судьбы, украсившим и облегчившим время изгнания и тягостных раздумий, с ним связанных.

Ещё менее известны обстоятельства жизни Анны Керн до и после встречи с поэтом. Между тем она является таким типом человека, что в значительной степени наполняют свою эпоху особым содержанием, делают для нас более понятным и близким прошлое.

Житейский подвиг её заключается в том, что она сумела возбудить в гении великое чувство, вдохновившее его сказать величайшие слова о любви и о женщине. Разумеется, достигла она этого не просто исключительной внешностью (в которой, как отмечается, были и недостатки), но и вполне определённым совершенством духовного облика.

Мы знаем только об одном мгновении из отношений великого поэта и любимой им женщины. И для нас звучит откровением, что отношения эти, оказывается, продолжались годами. Не о мимолётном влечении это говорит.

Имя Анны Петровны Керн, урожденной Полторацкой, известно всем читающим людям, а их великое множество. Литературных работ, посвящённых, преимущественно, короткому, бурно пламенному роману Пушкина и Анны Петровны, имеется множество, начиная с коротких газетных статей и до солидных, академического характера исследований. Если бы собрать механически воедино все эти работы, получился, вероятно, немалой толщины том. Если же предположить, что нашёлся бы бесконечно трудолюбивый автор, который посвятил бы десяток лет своей жизни комментированию всех этих произведений, то литература пополнилась бы ещё несколькими томами того же содержания.

В связи с вышеизложенным можно было подумать, что личность Анны Керн и её жизненный путь уже известны весьма подробно и точно.

В действительности, однако, до настоящего времени жизнь Анны Петровны не была столь подробно описана во всём богатстве, противоречивости и разнообразии житейских деталей. Можно поэтому приветствовать жизнеописание удивительной женщины в том виде, как сделано оно Евгением Гусляровым.

Автор данной работы идёт своеобразным путём. Он собрал огромное количество фактов, искусно их группирует, но в большинстве случаев не высказывает своих суждений и выводов. Он как бы предлагает читателю самому поразмыслить и напрячь воображение. Идя по намеченному автором пути, этот читатель вряд ли собьётся с дороги, вместе с тем он с удовлетворением почувствует, что и сам будто становится в некотором роде соавтором воссоздаваемого здесь образа Анны Керн.

Другой особенностью повествования Е. Гуслярова (подчеркнем — сугубо документального) является тот факт, что короткий пушкинский период жизни Анны Петровны, несмотря на всю значительность и драматизм, не заслоняет всё же собой этапы её сложной, многотрудной и в общем интересной жизни.

Да, Керн была очень дружна с Пушкиным, в какой-то момент была предельно близка ему, но не эта интимная связь с поэтом определяла их отношения. Анна Петровна глубоко понимала своего гениального друга и умела ценить его духовную сущность. С другой стороны, материалы, заложенные в книгу Е. Гусляровым, показывают, что и Анна Керн сама была незаурядной, многосторонней и содержательной личностью. Анна Керн осталась бы и была заметным человеком и в том случае, если бы пути гениального поэта и её не пересеклись, чего, на мой взгляд, нельзя сказать о Наталье Николаевне Гончаровой.

Автору в высшей степени свойственно чувство меры, а также чувство такта, которое не изменяет ему и в тех случаях, когда ему приходится говорить о весьма нелёгких для изложения предметах, В качестве примера приведу тот факт, что в известном стихотворении Пушкин именует Анну Керн «гением чистой красоты», а в не менее известном письме С.А. Соболевскому отзывается об отношениях с предметом своей любви таким образом, что издателям до сих пор приходится обозначать одно из слов многоточием. Е. Гусляров не пытается подвести эти два факта под некий общий знаменатель. Эти отзывы находятся в разных планах, можно сказать, в разных измерениях. В стихотворении мы видим Пушкина в измерении идеальном, в сфере «чистой красоты», а в письме узнаём просто мужчину, добившегося, удовлетворенного желанной, но нелёгкой победой. В общем, то, что сделано Е. Гусляровым, является важным и весьма ценным приобретением для читателя, любящего русскую литературу. В этом небольшом по объёму труде мы видим целый ряд ярких образов, искусно сплетённых автором из биографических нитей, тянущихся из множества разного рода документов.

Прежде всего — это образ самой Керн, красавицы и умницы, беспощадно относившейся к своей жизни, образ Пушкина, по-новому проступающий из мглы времен, черты других, лиц, окружавших Пушкина и Керн.

Реконструкция души. Здесь сделана попытка такого рода.

Жанр, в котором сделано жизнеописание знаменитой женщины, пожалуй, не ново, но названия у него ещё нет.

Это просто цепь документов и свидетельств современников, выстроенных в определённой последовательности, почти без комментариев. Это позволяет с исключительной точностью восстановить дух эпохи, всесторонне и столь же точно воспроизвести реальные взаимоотношения, облик и подлинную жизнь многих людей, которые оставили яркий след в истории отечественной культуры.

Читатель будет, несомненно, благодарен автору за умелое воссоздание достопамятной эпохи, в которую жили и действовали эти люди, творившие русскую историю.

Н. Раевский, пушкинист

Несколько слов от автора

Тот, кто роется в ворохе старых бумаг с заранее обдуманной целью, сходен в своих желаниях с человеком, пришедшим расспрашивать.

Я и расспрашивал бумагу, узнавая, как много человеческой души сохраняет она.

И ещё я узнавал, что бумага бывает откровеннее души, потому что она выдаёт порой даже то, что относят к сокровенному.

Может быть, со временем мы дойдем до того, что сможем восстанавливать человеческую душу, как умеем уже восстанавливать облик давно ушедших людей.

Реконструкция души. Здесь сделана попытка такого рода.

Мой стол и сейчас еще завален книгами, журналами, оттисками газетных статей с не совсем привычным начертанием шрифта более чем столетней давности.

Когда я сажусь за этот стол, старые строчки будто обретают голос.

Я не могу избавиться от иллюзии, что слышу живых людей, которых давно уже нет.

Я вслушиваюсь в эти голоса с естественной робостью человека, не вполне освоившегося в хорошей компании, собравшейся много раньше моего прихода.

Они говорят о другом человеке, об отсутствующем. Говорят, с нежностью, восхищением, сочувствием, иногда с иронией, грубоватым добродушием.

Многое из того, о чём говорится в этой компании, не укладывается в устоявшееся представление о том человеке, впрочем, как и о тех людях, которые выступают со свидетельствами…

В своем рассказе я сознательно поставил себя в жёсткие рамки, которыми ограничивает автора документ.

Недостаток любого комментария заключается в том, что он поправляет, вольно или невольно, документ, а, значит, мнение человека, который, в данном конкретном случае, уже не может его защитить. Потому в этом повествовании комментариев почти нет. Ни своих, ни тех, которые считаются общепринятыми.

Фантазия и домысел — вещи хорошие, но, когда они касаются реально существовавшей личности, они могут оскорбить её даже в том случае, если лакируют и приукрашивают.

Это соображение продиктовало форму повести-документа, в которую должны быть обязательно включены все свидетельства, которые существуют. Тут возникли сразу две сложности.

Первая — надо было добыть все свидетельства.

Вторая — по мере того, как пухла папка с выписками, уже не от тебя зависело, каким в конце концов станет герой.

Я просто шёл по следам чужой судьбы и, чем больше было в ней неожиданности, тем большее удовольствие она мне доставляла.

Всё это время я сам скорее был читателем. У меня не было возможности что-либо исправить в этой судьбе.

Теперь о самой героине.

Имя, которое жизнь выбирает для бессмертия, чаще всего стоит того. Случайностей в этом не бывает.

Есть имена героические, которые составляют славу эпохи.

Есть имена поэтические, которые составляют цвет эпохи.

Есть имена, по которым мы составляем себе представление об обаянии эпохи и тех людей, которые наполняют ее земным и прекрасным содержанием. Вот именно к этому последнему разряду исторических личностей нужно, пожалуй, и отнести Анну Керн, урожденную Полторацкую, в последнем замужестве Маркову-Виноградскую.

…Я не могу избавиться от иллюзии, что слышал живые голоса людей, которых давно уже нет. В общем-то тут нет ничего удивительного, потому что на старых пожелтевших листах, часто бывало — находил вместо букв и типографской краски драгоценный камешек из многоцветной мозаики жизни.

Когда все камешки были подобраны и в беспорядке сложены в мастерской, встал вопрос — с которого начинать?

Решил начать с этого:

…дедушка получил место губернатора в Орле и поехал туда с новобрачными, с сыновьями и дочерьми: Анною и Натальею. Там-то я и родилась, 11 февраля 1800 года, под зелёным штофным балдахином с белыми и зелёными перьями страуса по углам. Обстановка была так роскошна, что просительницам мудрено было класть на зубок под подушку матери иначе как золото, и его набралось до семидесяти голландских червонцев. Эти червонцы занял Иван Матвеевич Муравьев-Апостол в 1807 году. Он был тогда в нужде. Впоследствии он женился на богатой и, по случаю женитьбы Петра Ивановича Вульфа на Розановой, говорил, что «Вульф женился на розе, а я на целой житнице». Несмотря, однако же, на это, долг остался неуплаченным. Что, если бы наследники его вспомнили о старом долге и помогли мне в нужде.

А.П. Керн. Русский архив. 1884, вып. 6.

Несколько слов от автора

Эти строки написаны Анной Петровной, когда ей было уже за семьдесят. Кроме важного в отношении хронологического порядка сообщения, содержится в них намёк на некое неблагополучие, которое роковым образом сопровождало её в течение всей жизни. Это краткий очерк, молниеносный конспект жизни, который можно ставить эпиграфом к ней…

Я воспитывалась в Тверской губернии, в доме родного деда моего по матери, вместе с двоюродною сестрою моею, известною вам Анною Николаевною Вульф, до 12 лет возраста.

А.П. Керн. Воспоминания. Вступительная статья, ред. и прим. Ю.Н. Верховского. Л., «Academia», 1929, с. 242—279. С уточнением по Библиотеке для чтения, 1859, т. 154, N 3, с. 111—144

Отец её, малороссийский помещик, вообразил себе, что для счастья его дочери необходим муж генерал. За неё сватались достойные женихи, но им всем отказывали в ожидании генерала. Последний, наконец, явился. Ему было за пятьдесят лет.

А.В. Никитенко. Дневник.

Анна Петровна сама рассказывала, что когда в Берново приехала Екатерина Федоровна Муравьёва с сыновьями Никитой (впоследствии сосланным в Сибирь «декабристом») и Александром, и мальчики резвились, дурачились, и обращались с ними бесцеремонно, то обе подруги (А.П. Керн и А.Н. Вульф), которым едва исполнилось по десять лет, на них обижались: «Они смели фамильярничать с особами, которые считали себя достойными только принцев и мечтали выйти замуж за Нуму Помпилия или Телемака, или за подобного им героя. Такой дерзости мы не могли переварить".

Л.Б. Модзалевский, стр. 16

В 1812 г. меня увезли от дедушки в Полтавскую губернию, а в 16 лет выдали замуж за генерала Керна.

А.П. Керн. Воспоминания…

Муж Анны Петровны, Ермолай Фёдорович Керн, был одним из героев двенадцатого года (портрет его находится в Военной галерее Зимнего дворца) — и, вместе с тем, типом генерала своего времени. Иных объяснений не нужно…

Русская старина. 1879 г., стр. 318.

Густые эполеты составляли его единственное право на звание человека. Прекрасная и к тому же чуткая, чувствительная Анета была принесена в жертву этим эполетам.

А.В. Никитенко. Дневник

Его поселили в нашем доме и заставили меня быть почаще с ним. Но я не могла преодолеть отвращения к нему и не умела скрыть этого. Он часто высказывал огорчение по этому поводу и раз написал на лежавшей перед ним бумаге:

Две горлицы покажут

Тебе мой хладный прах…

Я прочла и сказала: старая песня! «Я покажу, что

она будет не старая», — вскричал он и хотел ещё что-то продолжать, но я убежала. Меня за это сильно распекли.

А.П. Маркова-Виноградская. Дневник… 1870 г.

Ермолай Фёдорович Керн не без гордости называл сам себя «солдатом»; и действительно, вся жизнь его прошла в войсках и походах — с молодых лет и почти до могилы. Он родился в 1765 году в г. Петровске, Саратовской губернии, где его отец, Фёдор Андреевич, отставной военный, был в течение долгих лет городничим. Начав службу в 1781 году, Керн в разных войнах 1788 — 1814 гг. получил семь боевых наград, в том числе чин генерала (1812) и Георгиевский крест за взятие Парижа, где он особо отличился. С наступлением мирного времени изувеченный Керн командовал различными бригадами, а с 1816 г. — 15-ю пехотною дивизиею; в это-то время судьба и свела его с А.П. Полторацкою.

Б.Л. Модзалевский. Любовный быт пушкинской эпохи. В 2-х томах Т. 2. М., «Васанта», 1994. (Пушкинская библиотека). С. 123

Подтверждением незаурядности генерала служат по крайней мере два факта. Во-первых, портрет генерала Керна находится в Военной галерее Зимнего дворца в Санкт-Петербурге среди портретов наиболее известных героев Отечественной войны 1812 г. Во-вторых, на стенах храма Христа Спасителя в Москве, возведённом в честь победы над Наполеоном, располагаются мраморные плиты, на которых высечены названия мест сражений, наименования полков и имена русских офицеров, особо отличившихся в каждом из этих сражений. Е.Ф. Керн упоминается там пять (!) раз. Для сравнения, Д. Давыдов удостоен такой чести всего трижды.

Керн был действительно отличным, храбрым генералом, преданным царю и Отечеству, о чём свидетельствуют многочисленные императорские отличия, и что подтверждают его современники — М.Б. Барклай де Толли, Н.И. Раевский и др. Генерал П.П. Коновницын, в Бородинском сражении сменивший раненого Багратиона, за блестящую штыковую атаку адресует тогда еще подполковнику Е.Ф. Керну слова: «Браво, Керн! Будь в моей воле, я бы снял с шеи мой Георгиевский крест и надел его на тебя!».

Кретинин Г. В. «Судебные дела» генерала Е.Ф. Керна // Война и мир: исследования по российской и всеобщей истории. — Калининград, 2018. С. 146-157.

По описаниям историка А.И. Михайловского-Данилевского, адъютанта Кутузова, «…отличный кавалерист Керн был среднего роста, крепок и ладен, худощав и нрава веселого. Беззаботный, доверчивый, не бережливый на деньги, никогда не помышлял он о завтрашнем дне. Война составляла его стихию… Действительно, в сражениях надо было любоваться Керном».

Т. Кочнева. Ермолай Фёдорович Керн. Газета «Старицкий вестник». Фев. 11, 2016

Погода нынче отвратительна, муж отправился на учения за восемь верст отсюда. До чего я рада, что осталась одна, — легче дышится.

А.П. Керн. Дневник для отдохновения. Цит. по: Керн А.П. Воспоминания. — М.: Academia, 1929. С. 73—241

Признаюсь, иной раз я немного кокетничаю, но теперь, когда все мои мысли заняты одним, я уверена, нет женщины, которая так мало стремилась бы нравиться, как я, мне это даже досадно. Вот почему я была бы самой надёжной, самой верной, самой некокетливой женой, если бы… Да, но «если бы»! Это «если бы»… преграждает путь всем моим благим намерениям.

А.П. Керн. Дневник…

Какая тоска! Это ужасно! Просто не знаю, куда деваться. Представьте себе моё положение — ни одной души, с кем я могла бы поговорить, от чтения уже голова кружится, кончу книгу — и опять одна на белом свете; муж либо спит, либо на учениях, либо курит. О боже, сжалься надо мной!

А.П. Керн. Дневник…

Его низость до того дошла, что в моё отсутствие он прочитал мой дневник, после чего устроил мне величайший скандал, и кончилось это тем, что я заболела.

А.П. Керн. Дневник…

С тех пор её жизнь сделалась сплетением жестоких горестей. Муж её был не только груб и вполне недоступен смягчающему влиянию её красоты и ума, но ещё до крайности ревнив. Злой и необузданный, он истощил на ней все роды оскорблений. Он ревновал её даже к отцу.

А.В. Никитенко. Дневник.

Вчера после ужина у меня не было времени, чтобы написать вам о разговоре, который был у меня за столом, а между тем он достаточно интересен, чтобы о нём узнали. Речь шла о графине Бенингсен, у которой, как утверждает мадемуазель, она служила. Муж стал уверять, что хорошо её знает, и сказал, что это женщина вполне достойная, которая всегда умела превосходно держать себя, что у неё было много похождений, но это простительно, потому что она очень молода, а муж очень стар, но на людях она с ним ласкова, и никто не заподозрит, что она его не любит. Вот прелестный способ вести себя. А как вам нравятся принципы моего драгоценного супруга?

А.П. Керн — Ф. Полторацкой. 1 июля 1820 г.

Итак, он (муж) считает, что любовников иметь непростительно только когда муж в добром здравии. Какой низменный взгляд! Каковы принципы! У извозчика и то мысли более возвышенные; повторяю опять, я несчастна — несчастна оттого, что способна все это понимать.

А.П. Керн. Дневник…

Представляете, я сейчас мельком взглянула в зеркало, и мне показалось чем-то оскорбительным, что я нынче так красива, так хороша собой. Верьте или не верьте, как хотите, но это истинная правда. Мне хотелось бы быть красивой только тогда, когда… ну, да вы понимаете, а пока пусть бы моя красота отдыхала и появлялась бы в полном блеске, лишь когда я этого хочу.

А.П. Керн — Ф. Полторацкой. 1820 г.

Я сейчас имела большой разговор с мужем. Вообразите, он мне рассказывает, что Каролина за ним ухаживала и не могла посмотреть на него, чтобы не покраснеть от удовольствия! Какое крайнее самообольщение! Я думаю, что если бы все холостяки были похожи на него, то замужним женщинам нетрудно было бы быть добродетельными.

А.П. Керн. Дневник…

;

Только что у меня был весьма интересный разговор с мужем, сейчас я вам его перескажу. Он говорит, что слышал, будто с генералом, который командует в нашем корпусе второй дивизией, случился апоплексический удар, он лежит в параличе, и потому есть слух, будто дивизию передадут мужу; если же нет, он тот же час по возвращении императора хочет ехать в Петербург н там возложит устройство своей судьбы на меня. Он обещался, если мне это удастся, сделать для меня всё, что я захочу…

А.П. Керн — Ф. Полторацкой. 26 мот 1820 г.

…царь-самодержец в своих любовных историях, как и остальных поступках, если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под наблюдение, под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем, родителей, если она девушка, о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет ещё примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья. «Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?» — спросил я даму, любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. «Никогда! — ответила она с выражением крайнего изумления. — Как это возможно?» — «Но берегитесь, ваш ответ даёт мне право обратить вопрос к вам». — «Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете: я поступлю как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом».

Минувшие дни. № I. Из записей некоего француза, имевшего возможность наблюдать нравы двора.

Он (император) говорил о муже моём, между прочим: «Храбрый воин!». Это тогда занимало их! Потом сказал: «Приезжайте в Петербург ко мне». Я с величайшей наивностью сказала, что это невозможно, что мой муж на службе. Он улыбнулся и сказал очень серьезно: «Он может взять отпуск».

А.П. Керн. Три встречи с императором Александром Павловичем. Русская старина. 1870. Т. 1. Изд. 3-е. С. 230-243.

По городу ходили слухи, вероятно несправедливые, что будто император спрашивал, где наша квартира, и хотел сделать визит… Потом много толковали, что он сказал, что я похожа на прусскую королеву. На основании этих слухов губернатор Тутолмин, очень ограниченный человек, даже поздравил Керна, на что тот с удивительным благоразумием отвечал, что он не знает, с чем тут поздравлять?

А.П. Керн. Три встречи…

Я забыла сказать, что немедленно после смотра в Полтаве господин Керн был взыскан монаршей милостью: государь ему прислал пятьдесят тысяч за маневры.

А.П. Керн. Три встречи…

В Полтаве проходил смотр войск в присутствии императора Александра I, а потом был обязательный в таких случаях бал. Мило беседуя, император танцевал с ней польский танец. На другой день после бала губернатор Полтавы Тутолмин приехал поздравить генерала Керна с успехом жены. Император прислал Ермолаю Фёдоровичу пятьдесят тысяч рублей. Нетрудно догадаться, что наградные предназначались не бравому генералу, а прелестной генеральше. Любопытно, что за участие в Бородинском сражении генерал Барклай де Толли тоже получил 50 тысяч рублей…

Н. Дементьева. «Секретные материалы 20 века» №23(435), 2015

Император, как все знают, имел обыкновение ходить по Фонтанке по утрам. Его часы были всем известны, и Керн меня посылал туда с своим племянником из пажей. Мне это весьма не нравилось, и я мёрзла и ходила, досадуя и на себя, и на эту настойчивость Керна. Как нарочно, мы царя ни разу не встречали.

А.П. Керн. Три встречи…

Нас посещал иногда дивизионный наш командир, генерал Лаптев, весьма суровая личность, — принявший сначала мужа весьма неблагосклонно, потом сделавшийся нашим приятелем и даже доброжелателем, так что, когда по команде прислан был мне великолепный фермуар, подарок кума-императора, то он привёз мне его сам и выразился весьма фигурально — о сиянии бриллиантов вокруг фермуара… Не припомню хорошенько выражения; но тут был очень тонкий комплимент моей красоте.

Увы, я недолго пользовалась этим дорогим украшением.

Мне говорили, что фермуар этот был сделан по заказу в Варшаве и стоил шесть тысяч ассигнациями.

А.П. Керн. Три встречи…

По словам покойной Е.Е. Шокальской (дочери А.П. Керн), имп. Александр, обещав её матери покровительство, сдержал своё слово: когда позже Анна Петровна разошлась со своим мужем и просила государя помочь ей (свидание их состоялось в присутствии императрицы Елизаветы Алексеевны), то он оказал ей денежное пособие, о котором она просила.

Русская старина. 1870 г., Т. 4, стр. 230

В 1819 г. я приехала в Петербург с мужем и отцом, который, между прочим, представил меня в дом его родной сестры, Олениной… Мне очень нравилось бывать в доме Олениных, потому что у них не играли в карты, хотя там и не танцевали, по причине траура при дворе, но зато играли в разные занимательные игры и преимущественно в шарады, в которых принимали иногда участие и наши литературные знаменитости — Иван Андреевич Крылов, Иван Матвеевич Муравьев-Апостол и другие.

А.П. Керн. Воспоминания…

Кружок Олениных состоял, с одной стороны, из представителей высшей аристократии, — и писателей, художников и музыкантов — с другой, никакого раздвоения в этом кружке не было; все жили дружно, весело, душа в душу; особенно весело проводил время Оленинский кружок в Приютине — так называлась дача Елизаветы Марковны (Олениной) около Петербурга, за Охтой; дача эта отличалась прекрасным местоположением: барский дом стоял здесь над самою рекою и прудом, окаймленным дремучими лесами. Из забав была здесь особенно в ходу игра в шарады, которая в даровитой семье оленинского кружка являлась особенно интересною; особенно уморителен был в этой игре Крылов, когда он изображал героев своих басен. Между играми тут же часто читали молодые писатели свои произведения, а М.И. Глинка разыгрывал свои произведения.

П.М. Устимович. Русская старина, т. 67. Выпуск 7-9. 1890. С.123

А.Н. Оленин был чрезвычайно общительный и гостеприимный человек. О количестве гостей, посещающих семейство Оленина, можно судить по тому, что на даче Алексея Николаевича, Приютино, за Пороховыми заводами, находилось 17 коров, а сливок никогда недоставало. Гостить у Олениных, особенно на даче,.было очень привольно: для каждого отводилась особая комната, давалось всё необходимое, и затем объявляли: в 9 часов утра пьют чай, в 12 — завтрак, в 4 часа обед, в 6 часов полудничают, в 9 — вечерний чай; для этого все гости созывались ударом в колокол; в остальное время дня и ночи каждый мог заниматься чем угодно: гулять, ездить верхом, стрелять в лесу из ружей, пистолетов и из лука, причём Алексей Николаевич показывал, как нужно натягивать тетиву. Как на даче, так и в Петербурге игра в карты у Олениных никогда почти не устраивалась, разве в каком-нибудь исключительном случае: зато всегда, особенно при Алексее Николаевиче, велись оживленные разговоры. А. Н. Оленин никогда не просил гостей-художников рисовать, а литераторов читать свои произведения.

Ф.Г. Солнцев. Русская старина, т. 15. С. 231

На одном из вечеров я встретила Пушкина и не приметила его: моё внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие. Не помню, за какой-то фант Крылова заставили прочитать одну из его басен. Он сел на стул посередине залы; мы все столпились вокруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего Осла! И теперь ещё мне слышится голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнес: «Осел был самых честных правил.

В чаду такого очарования мудрено было видеть кого-то бы ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина.

А.П. Керн. Воспоминания…

В Пушкине был грешок похвастать в разговоре с дамами. Перед ними он зачастую любил порисоваться…

Ал. Н. Вульф. В передаче М.И. Семевского. Спб. ведомости, 1866, № 163

Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры, и, когда я держала корзинку с цветами, Пушкин, вместе с братом моим Александром Полторацким, подошёл ко мне, посмотрел на корзинку, и, указывав на брата, сказал (по-французски): «А роль змеи, как видно, предназначается этому господину?». Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла.

А.П. Керн. Воспоминания о Пушкине. «Библиотека для чтения», 1859, т. 154, апрель, с. 111—144

Нравы людей, с которыми встречается, узнает он черезвычайно быстро; женщин же он (Пушкин) знает как никто. От того, не пользуясь никакими наружными преимуществами, всегда имеющими большое влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим умом он приобретает благосклонность оного.

Ал. Н. Вульф. Дневник. 16 января 1830 г. (Любовный быт пушкинской эпохи). М., 1929. С 243

…сели ужинать. У Олениных ужинали на маленьких столиках, без церемоний и, разумеется, без чинов. Да и какие могли быть чины там, где просвещённый хозяин ценил и дорожил только науками и искусствами? За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя моё внимание льстивыми возгласами, как например: «Можно ли быть такой хорошенькой». Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал брату: «Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у м-ме Керн, хотела ли бы она попасть в ад?». Я отвечала очень серьёзно и несколько сухо, что в ад не желаю. «Ну, как же ты теперь, Пушкин?» — спросил брат. «Я раздумал, — ответил поэт, — я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины…».

А.П. Керн. Воспоминания…

Вскоре ужин кончился, и стали разъезжаться. Когда я уезжала, и брат сел со мною в экипаже, Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами.

А.П. Керн. Воспоминания…

Ему досадно было, что брат поехал провожать сестру свою и меня и сел вместе с нами в карету.

Из примечаний А.П. Керн на издание писем Пушкина в «Русской старине», т. 26, стр. 328

Впечатление от встречи со мною он выразил в известных стихах:

Я помню чудное мгновенье,

и проч.

А.П. Керн. Воспоминания…

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты

Звучал мне долго голос нежный

И снились милые черты.

А.С. Пушкин. 1825 г.

Вот те места, в 8-й главе Онегина, которые относятся к его воспоминаниям о нашей встрече у Олениных:

…Но вот толпа заколебалась,

По зале шепот пробежал,

К хозяйке дама приближалась…

За нею важный генерал.

Она была не тороплива,

Не холодна, не говорила,

Без взора наглого для всех,

Без притязанья на успех.

Без этих маленьких ужимок,

Без подражательных затей;

Все тихо, просто было в ней.

Она, казалось, верный снимок… прости,

Не знаю, как перевести!

К ней дамы подвигались ближе,

Старушки улыбались ей,

Мужчины кланялися ниже,

Ловили взор ее очей.

Девицы проходили тише

Пред ней по зале: и всех выше

И нос и плечи поднимал

Вошедший с нею генерал.

Но обратимся к нашей даме.

Беспечной прелестью мила,

Она сидела у стола.

Сомненья нет, увы! Евгений

В Татьяну, как дитя, влюблен.

В тоске любовных помышлений

И день и ночь проводит он.

Ума не внемля строгим пеням,

К ее крыльцу, к стеклянным сеням,

Он подъезжает каждый день,

За ней он гонится, как тень:

Он счастлив, если ей накинет

Боа пушистый на плечо,

Или коснется горячо

Её руки, или раздвинет

Пред нею пёстрый полк ливрей,

Или платок накинет ей!

А.П. Керн. Воспоминания…

…Любезные мои сестрицы суть образцы его деревенских барышень, и чуть не Татьяна ли одна из них.

Ал. И. Вульф (двоюродный брат А.П. Керн). Дневник. 15 июня (1833 г.)

Через несколько лет встретила я в Торжке… А.П. Керн, уже пожилою женщиною. Тогда мне и сказали, что это героиня Пушкина — Татьяна.

…и всех выше

И нос, и плечи задирал

Вошедший с нею генерал.

Эти стихи, говорили мне при этом, написаны про её мужа, Керн, который был пожилой, когда женился на ней. Анна Николаевна Вульф, по моему мнению, не подходит к Татьяне, она была зрелая, здоровая такая, когда я её видела.

Е.Б. Синицина. Рассказы о Пушкине, записанные В. Колосовым. В. Колосов. Александр Сергеевич Пушкин в Тверской губернии в 1827 году. Тверь, 1888, с. 10-16

На блестящем вечере в одной из первейших гостиных столицы внимание Анны Петровны было слишком развлечено присутствием разных сановников, и она едва удостоила им юношу Пушкина.

П.А. Ефремов. Сочинения А. С. Пушкина… //Русский вестник. 1881. №4

Припоминая имена друзей Пушкина, мы на одном из первых мест назовем имя Анны Петровны Керн: поэт близко знал и любил ее, представление о ней связано с одним из самых блестящих лирических произведений Музы Пушкина, единственным в своем роде гимном любви — «Я помню чудное мгновенье», — а также с любопытным эпизодом в его биографии…

Б.Л. Модзалевский, стр. 15

…последующие шесть лет, когда этот юноша перерос всех исполинов нашего Парнаса, когда имя его как поэта начало греметь по всей России, когда он как и человек лучшие годы молодости провёл в изгнании — личность его как поэта и человека возбудила в Анне Петровне живейшее сочувствие. Сами эти шесть лет немало повлияли на нравственный склад г-жи Керн: похорошеть было невозможно, но ум и чувства её созрели до понимания гения поэта, а семейные огорчения смягчили её сердце…

П.А. Ефремов. Сочинения А. С. Пушкина…

…когда Керн, 26-го сентября 1823 года, был назначен комендантом в Ригу, она возвратилась в Полтавскую губернию к своим родителям, по-видимому, бросив своего ненавистного мужа, не переставшего, однако, делать попытки к сближению с женой. Все эти передряги в её жизни не могли не отразиться на её характере, и из мечтательной, наивной женщины она, мало-помалу, обратилась в кокетливую особу, сознававшую всю силу и обаятельность своей молодости, красоты и нетронутого ещё истинною любовью горячего сердца.

Б.Л. Модзалевский, стр. 45

В течение 6 лет я не видела Пушкина, но от многих слышала про него, как про славного поэта, и с жадностью. читала: «Кавказский, пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Разбойники» и 1-ю главу Онегина, которые доставлял мне сосед наш Аркадий Гаврилович Родзянко, милый поэт, умный, любезный и весьма симпатичный человек. Он был в дружеских отношениях с Пушкиным и имел счастье принимать его у себя в деревне Полтавской губернии, Хорольского уезда. Пушкин, возвращаясь с Кавказа, прискакал к нему с ближайшей станции, верхом, без седла, на почтовой лошади в хомуте…

А.П. Керн. Воспоминания…

В 1824 году в Москве тотчас узналось, что Пушкин из Одессы сослан на жительство в псковскую деревню отца своего, под надзор местной власти; надзор этот был поручен Пещурову, тогдашнему предводителю дворянства Опочковского уезда. Все мы, огорченные несомненным этим известием, терялись в предположениях. Не зная ничего положительного, приписывали эту ссылку бывшим тогда неудовольствиям между ним и графом Воронцовым. Были разнообразные слухи и толки, замешивали даже в это дело и графиню. Всё это нисколько не утешало нас. Потом вскоре стали говорить, что Пушкин вдобавок отдан под наблюдение архимандрита Святогорского монастыря, в четырёх верстах от Михайловского. Это дополнительное сведение делало нам задачу ещё сложнее, нисколько не разрешая её.

И.И. Пущин. Записки о Пушкине. СПб., 1907. С. 132

Когда Пушкин приехал в Михайловское, он никакого внимания не обращал на своё сельское и домашнее хозяйство; ему было всё равно, где находились его крепостные и дворовые крестьяне, на его ли работе (барщине) или у себя в деревне. Это было как будто не его хозяйство. Его можно было видеть гулявшим по дороге около деревень или в лесу. Бывало, идёт А.С. Пушкин, возьмёт свою палку и кинет вперёд, дойдёт до неё, подымет и опять бросит вперёд, и продолжает другой раз кидать её до тех пор, пока приходил домой в село…

Афанасий, крестьянин дер. Гайки. По записи Владимирова. Русс. Арх., 1892, I, с. 97

Во время пребывания моего в Полтавской губернии я постоянно переписывалась с двоюродною сестрою моею, Анною Николаевною Вульф, жившею у матери своей в Тригорском, Псковской губернии, Опочковского уезда, близко деревни Пушкина Михайловское. Она часто бывала в доме Пушкина, говорила с ним обо мне и потом сообщала мне в своих письмах различные его фразы.

А.П. Керн. Воспоминания…

Я вам и прежде говорила, что я не хочу иметь детей; для меня ужасна была бы мысль не любить их, и теперь ещё ужасна! Вы также знаете, что сначала я очень желала иметь ребенка, и потому я имею некоторую нежность к Катеньке, хотя и упрекаю иногда себя, что она (любовь) не довольно велика. Но этого (ожидаемого ребёнка) все небесные силы не заставят меня любить: по несчастью, я такую имею ненависть ко всей этой фамилии (т.е. Керн), это такое непреодолимое чувство во мне, что я никакими усилиями не в состоянии от него избавиться. Это — исповедь.

А.П. Керн. Дневник…

Знакомство Пушкина с Керн подготовлялось перепиской Керн с А.Н. Вульф, которою пользовались Керн и Пушкин для выражения своих взаимных симпатий.

Н.И. Черняев. Русское обозрение, 1897 г.

Ты произвела сильное впечатление на Пушкина во время вашей встречи у Олениных; он всюду говорит: она была ослепительна.

А.Н. Вульф — А. П. Керн. 1824 г.

В одном из её (Анны Вульф) писем Пушкин приписал сбоку, из Байрона: «Промелькнувший перед нами образ, который мы видели и никогда более не увидим».

А.П. Керн. Воспоминания…

Когда же он узнал, что я видаюсь с Родзянко, то переслал через меня к нему письмо, в котором были расспросы обо мне…

А.П. Керн. Воспоминания…

Объясни мне, милый, что такое А.П. Керн, которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь — но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю твоё дело сделанным или полусделанным. Поздравляю тебя, мой милый: напиши на это всё элегию или хоть эпиграмму.

Пушкин — А.Г. Родзянке. 8 декабря 1824 г. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. — Л.: Наука. Ленингр. отдние, 1977—1979. Т. 10. Письма. — 1979.

Поговорим о поэзии, то есть о твоей. Что твоя романтическая поэма «Чуп»? Злодей! не мешай мне в моём ремесле — пиши сатиры, хоть на меня, не перебивай мне мою романтическую лавочку. Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся — про Чухонку), и эта чухонка говорят чудо как мила. — А я про Цыганку; каков? подавай же нам скорее свою Чупку — ай да Парнас! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведёте мне не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? чем их хуже чухонка или цыганка <Пи..а одна — е.и>, то есть оживи лучом вдохновения и славы.

Если Анна Петровна так же мила, как сказывают, то, верно, она моего мнения: справься с нею об этом.

Пушкин — Родзянке. Там же.

Любопытно, что письмо это, заключавшее в себе глубоко неприличную фразу, было передано Пушкиным Родзянке через Анну Петровну (вероятно, оно было вложено в письмо к последней её кузине — Анне Николаевне Вульф) и легко могло быть прочитано ею ещё до передачи по адресу. Тон письма к Родзянке и выражения об Анне Петровне, употреблённые Пушкиным, очень фривольны, — у поэта, стало быть, уже установился к тому времени известный на неё взгляд.

Л.Б. Модзалевский, стр. 48

…несмотря на твоё хорошее мнение о моих различных способностях, я становлюсь в тупик в некоторых вещах…

А.Г. Родзянко (Лубны, 10-го мая 1825-го года пред глазами Анны Петровны) — Пушкину. Письма Пушкина и к Пушкину, не вошедшие в академическое издание его переписки, под ред. М.А. Цявловского, М., 1925, стр. 9—10

…Отсутствующий, ты имеешь гораздо более влияния на неё, нежели я со всем моим присутствием.

А.Г. Родзянко — Пушкину. Там же.

После этого мне с Родзянко вздумалось полюбезничать с Пушкиным, и мы вместе написали ему шуточное послание в стихах. Родзянко в нём упоминал о моём отъезде из Малороссии и о несправедливости намёков Пушкинана на любовь ко мне. Послание наше было очень длинно, но я помню только последний стих:

Прощайте, будьте в дураках!

А.П. Керн. Воспоминания о Пушкине…

(рукою Керн) — Уверяю вас, что он не в плену у меня.

(Родзянко) — А чья вина? — вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем (мужем), снова пришло остывшее желание иметь законных детей, и я пропал, тогда можно было извиниться молодостью и неопытностью, а теперь чем? — ради бога, будь посредником!

(рукою Керн) — Ей-богу, я этих строк не читала!

(Родзянко) — Но заставила их прочесть себе десять раз.

(Керн) — Право же, не десять.

(Родзянко) — А девять — ещё солгал.

А.Г. Родзянко, А.П. Керн — Пушкину.

Вчера он был вдохновлён мною! и написал — Сатиру — на меня. Если позволите, я вам её сообщу.

Стихи насчёт известного примирения

Соч. Аркадий Родзянко сию минуту

Поверьте, толки все рассудка

Была одна дурная шутка,

Хвостов в лирических певцах;

Вы не притворно рассердились,

Со мной нарочно согласились,

И кто, кто? — я же в дураках.

***

И дельно; в век наш греховодный

Я вздумал нравственность читать;

И совершенство посевать

В душе, к небесному холодной;

Что ж мне за все советы? — Ах!

Жена, муж, оба с мировою

Смеются под нос надо мною

«Прощайте, будьте в дураках!».

Эти стихи сочинены после благоразумнейших дружеских советов, и это было его желание, чтоб я их здесь переписала.

А.П. Керн — Пушкину. 11 мая 1825 г.

По письмам, которыми обменялись Пушкин и Родзянко, по переписке А.П. Керн с А.Н. Вульф и по некоторым стихотворениям видно, какое представление составил себе поэт о молодой красавице Керн и какой тон недвусмысленной фривольности он усвоил себе по отношению к ней. А через месяц, в конце июня, состоялось их неожиданное свидание в Тригорском.

Л.Б. Модзалевский, стр. 57.

В июне 1825 года в Тригорское приехала племянница П.А. Осиновой — Анна Петровна Керн, с которою Пушкин впервые встретился у Олениных шесть лет тому назад и которой красота произвела на него с первого же взгляда сильное впечатление.

П.А. Ефремов. Русская старина, 1879 г., с. 317

Над зелёными низменными лугами, орошёнными Соротью, поднимаются три обрывистые горы, пересечённые глубокими оврагами. Крутые скаты возвышенностей покрыты кустами и зеленью; там и здесь бегут вверх извилистые тропинки. На самом верху двух гор возвышаются две церкви; от них влево тянется ряд строений: этот, ныне довольно большой погост Воронич, — некогда замечательный пригород псковской державы. По преданию, пригород был так велик и густо населён, что в нём было до 70 церквей. Дома жителей покрывали не только среднюю, но и левую гору, а также и низменные луга, расстилающиеся у подошв гор… На верху третьей горы стоит Тригорское. Глубокий овраг, по дну которого идёт дорога в село, отделяет его от Воронича. Постройка села деревянная, скученная в одну улицу, на конце которой стоит длинный, деревянный же, одноэтажный дом. Архитектура его больно незамысловатая; это не то манеж, не то сарай, оба конца которого украшены незатейливыми фронтонами. Постройка эта никогда и не предназначалась под обиталище владельцев Тригорского; здесь в начале настоящего столетия помещалась парусинная фабрика, но в 1820-х ещё годах владелица задумала перестроить обветшавший дом свой, бывший недалеко от этой постройки, и временно перебрались в этот «манеж»… да так в нём и остались. Перестройка же дома откладывалась с году на год, пока, года четыре назад, он не сгорел… В этой зале стоял этот же большой стол, эти же простые стулья кругом, — те же часы хрипели в углу. На стене висит потемневшая картина: на неё (по словам М.И. Осиновой) частенько заглядывался Пушкин. Картина, как видно, писана давно и сильно потемнела от времени; она изображает искушение святого Антония — копия чуть ли не с картины Мурильо: перед св. Антонием представлен бес в различных видах и с различными соблазнами… Вспоминая эту картину, Пушкин, как сам сознавался хозяйкам, навёл чертей в известный сон Татьяны… Подле зала большая гостиная; в ней стоит фортепиано, на котором более тридцати лет назад играла А.И. Осипова. Бё очаровательная, высокоартистическая музыка восхищала Пушкина… Из зала идёт целый ряд комнат. В одной из них, в небольших старинных шкапчиках, помещается библиотека Тригорского… Близ Тригорского дома, вдоль его фаса, находится очень длинный и чистый пруд. По другой стороне пруда стоял именно тот старый дом, который более тридцати лет ждал перестройки и, не дождавшись, сгорел; близ него, как рассказывает Алексей Ник. Вульф, он вместе с поэтом, бывало, многие часы тем и занимаются, что хлопают из пистолетов Лепажа в звезду, нарисованную на воротах… За прудом на громадном пространстве раскинут великолепный сад. Тут указали мне зал — так называемую площадку, тесно обсаженную громадными липами; в этом зале, лет 30 назад, молодёжь танцевала. Полюбовался я горкой среди сада, верх которой венчается ветвистым дубом; по четырём углам этой насыпанной горки стояли ели, под которыми лёживали Пушкин и Языков; ели те ещё при жизни их были срублены по распоряжению Праск. Ал-дровны, так как они, будто бы, мешали расти роскошному дубу. Пушкин жалел об этих деревьях… Недалеко виднеются жалкие остатки некогда роскошного домика, с большими стёклами в окнах. Это баня; здесь жил Языков в приезд свой в Тригорское, здесь ночевал и Пушкин. Вот и берёза, раздвинувшая свои два ствола, так что среди их образовалось кресло; здесь сиживал тоже Пушкин, в дупло этого дерева поэт опустил пятачок на память, недалеко кустарник барбарисовый, в середину которого Пушкин однажды впрыгнул и насилу выбрался оттуда. Сзади же остался небольшой прудок. На берегу его стояла берёза, — Прасковья Ал-на вздумала её срубить, но Пушкин выпросил березе жизнь. «Любопытно, — заметила М.И. Осипова, — что в год смерти Пушкина в березу ту ударила молния… «А вот и спуск к реке Сороги; на высоком, зелёном, в высшей степени живописном берегу этой реки, в саду, та именно «горка», о которой так часто вспоминает Языков в своих стихах. Над самой рекой была ива, купавшая ветви свои в волнах Сороги и весьма нравившаяся Пушкину. Теперь её нет… Но что осталось, так это дивный вид «с горки» на окрестности. Здесь, на этой площадке, все обитательницы Тригорского и их дорогие гости пили обыкновенно в летнее время чай и отсюда восхищались прелестными окрестностями. Внизу — голубая лента Сороти, за ней вдали — село «Дериглазово»: там — пашни, поля, вдали темный лес, вправо — дорога в Михайловское, а на ней столь знаменитые, воспетые Пушкиным три сосны, ещё правей городище Воронин, за рекой часовня, на том месте, где, по преданию, стоял некогда монастырь.

М.И. Семевский. СПб. Вед., 1866, № 136.

Туда, туда, друзья мои!

На скат горы, на брег зелёный.

Где дремлют Сороти студёной

Гостеприимные струи;

Где под кустарником тенистым

Дугою выдалась она

По глади вогнутого дна,

Песком усыпанной сребристым.

Одежду прочь! перед челом

Протянем руки удалые

И бух! — блистательным дождем

Взлетают брызги водяные.

Какая сильная волна!

Какая свежесть и прохлада!

Как сладострастна, как нежна

Меня обнявшая наяда!

Дышу вольнее, светел взор,

В холодной неге оживаю,

И бодр, и весел выбегаю

Травы на бархатный ковер.

Что восхитительнее, краше

Свободных дружеских бесед,

Когда за пенистою чашей

С поэтом говорит поэт?

Н.М. Языков. Осень 1826. 173

В парке Тригорского до настоящего времени указывают плато, где среди деревьев на лугу, под открытым небом, происходили танцы под звуки шарманки; там же заметно сохраняются солнечные часы. Это не что иное, как большой круг, по периферии которого посажено 12 дубов и столько же других деревьев. В парке — два пруда и несколько аллей. Там особенно обращает на себя внимание вековая ель, стоящая одиноко среди парка. В Тригорском от времени Пушкина сохранился как самый дом, так и множество предметов в доме. Передают, что Пушкину, когда он приезжал в Тригорское, отводилась комната в два окна, приходящаяся теперь над входом в подвальное помещение; в комнату ему ставили обычно рабочий столик небольшого размера, но очень тяжёлый.

Л.И. Софийский. Город Опочка и его уезд, с. 205

В прекрасном семействе П.А. Осиновой Пушкин нашёл себе достойных собеседников. Алексей Николаевич Вульф — истый «бурш» с русскою душою, весельчак и умница, ловкий наездник, искусный стрелок, — бывал неразлучен с Пушкиным. Сёстры его, Анна и, в особенности, Евпраксия Николаевна, были очень милые, весёлые и любезные девицы; из трёх сестёр Осиповых Александра была прекрасная музыкантша. Библиотечка в Тригорском была подспорьем Пушкину при его литературных занятиях; превосходный сад, живописные окрестности берегов Сороти — давали возможность Михайловскому анахорету пользоваться прогулками и нередко встречать вдохновение в бледных красотах северной природы. «Душа на Волхове, а сердце на Великой», — говаривали новгородцы, выражая своё сочувствие псковичам; о Пушкине можно было сказать, что душа его в Михайловском, а сердце в Тригорском.

П.А. Ефремов. Русская старина, 1879 г., с. 279.

Несколько слов от автора

Понятное дело, Пушкин стал часто бывать в Тригорском. Самой Прасковье Александровне сейчас сорок четыре года. Выходит, она старше Пушкина на восемнадцать лет. Два уже года как она снова вдова.

Во главе стола, как положено по этикету подобного застолья, сама хозяйка дома. В конце стола — Пушкин. Он очень весел сегодня. Атмосфера вечера самая сердечная — в прямом смысле. Здесь в Пушкина почти все влюблены. Начиная с Прасковьи Александровны, отношения которой с Пушкиным загадочны и до нынешних дней. Ясно только, что они не были платоническими. Анна влюблена в Пушкина по уши. Пушкин относится к её чувству почтительно, пытается отгородиться от пылких проявлений этого чувства неоскорбительным, необидным юморком. Впрочем, её имя в 1829 году в так называемом «донжуанском списке» будет обозначено. Юная Евпраксия влюблена в Пушкина иначе — влюблённостью тщательно скрываемой, застенчивой, нервной, трепетной и ранимой — первой. В 1829 году и её имя появится в том же «донжуанском списке». Сам Пушкин чувствует сейчас сердечную тягу к падчерице Александре. Её имя так же будет обозначено в указанном списке любовных трофеев. После этого продолжим наш обзор тогдашней жизни опального поэта…

В первые месяцы своего пребывания в Псковской губернии поэт не обращал особого внимания на тригорских соседок. Он жил мыслью об Одессе и старые сердечные раны были ещё слишком свежи. «Все, что напоминает море, печалит меня — писал он кн. В.Ф. Вяземской в октябре 1824 года — шум фонтана причиняет мне буквально боль; я думаю, что прекрасное небо заставило бы меня плакать от бешенства. Но слава Богу: небо у нас сивое, а луна точная репа… я вижу только добрую старую соседку и слушаю её патриархальные беседы; её дочери, которые довольно дурны во всех отношениях, играют мне Россини, которого я выписал. Я нахожусь в наилучшем положении чтобы закончить мой поэтический роман; но скука — холодная муза, и поэма совсем не подвигается».

Конец ознакомительного фрагмента.