Недавно прошел дождь. Часть 1

Евгений Николаевич Ильдейкин

Случайная находка старообрядческого архива изменила жизнь Павла Ольшанского. Старые знакомые открылись с неожиданных сторон. Новые знакомые показали неизвестные грани такого, казалось бы, привычного окружающего мира.

Глава 2

Как я и предполагал, все было: и Сонечкино варенье в вазочке, и водочка, сегодня под уху и расстегаи, и рассуждения о денежной реформе.

— Вот скажи, Паша, какая была необходимость вводить червонец?

— Борис, по мне так любые деньги хороши, если они выполняют свою главную функцию — делать людей счастливыми. — Мне уже было хорошо после тарелочки ухи и двух рюмочек водочки, поэтому хотелось только слушать рассуждения Бориса, не участвуя в обсуждении и дискуссии.

— А я тебе объясню. Деньги — это, прежде всего, обязательства государства перед своими гражданами. Первейшая обязанность государства — это обеспечить деньги золотом, товарами или политическими обещаниями светлого будущего.

— Борис, не нужно экономики и политики, а то ты начнешь Карла Маркса мне пересказывать.

— А что, умнейший был человек. Жаль, что практики у него маловато было — не написал бы столько ошибок. Продолжим. Когда государство не справляется с обеспечением денег, происходит инфляция — стоимость денег падает. — Сонечка вздохнула, встала из-за стола и начала убирать грязные тарелки. Борис продолжал. — И когда стоимость денег совсем уж ничтожна, тогда выходит на трибуну какой-нибудь важный экономист и говорит, что эти деньги плохие. Нужна реформа денежной политики.

— Почему именно денежной политики?

— Ты считаешь, что государство признается в необходимости новой экономической политики?

— Но ведь призналось же. Ленин ввел НЭП.

— Да, тут я погорячился. Нужно разделять государство и правительство. Государство имеет историю, а правительство только опыт. Так вот, правительство с большим опытом не будет вводить новую экономическую политику, потому что это приведет к смене правительства. Неопытное же правительство может ввести новую экономическую политику. Поэтому нам нужно быть готовым к тому, что-либо отменят НЭП, либо поменяется правительство.

Сонечка вошла в гостиную, вытирая руки полотенцем, строго посмотрела на Бориса и спросила у него:

— Борис, может быть, Павел имеет другое отношение к правительству? Может быть, Павел не хочет разговаривать за столом о правительстве? — Затем Сонечка повернулась ко мне и с располагающей улыбкой спросила у меня: — Павел, хотите, я вам принесу рыбу под маринадом? Борису ее нельзя предлагать, он может съесть тазик такой рыбы.

— Конечно, Соня, я люблю рыбу под маринадом. — Сонечка ушла на кухню. — Если ты прав, Борис, и НЭП могут отменить, то что нам тогда делать?

— Работать, работать и еще раз работать. Отменят НЭП или поменяется правительство, — Борис опасливо глянул в сторону кухни, — мы всегда найдем чем заняться. В стране всегда найдется дело для двух хороших людей. За нас? — Борис налил водку в рюмочки, одну пододвинул мне. В это время вошла Сонечка с тарелочкой рыбы под маринадом. — Ага! — сказал Борис, выпил и полез своей вилкой за моей рыбой.

На довольном жующем лице Бориса отражалась уверенность не только в завтрашнем дне, а вообще в будущем. Ему опять захотелось рассуждать.

— Так вот, почему ввели червонец, потому что самый безболезненный способ поправить ситуацию в государстве — это денежная реформа. Граждане в ней ничего не понимают, можно не объяснять. Ничего не объяснять, а сразу вводить новые деньги. После говорят, что новые деньги — правильные, и все расчеты будут только в них. А обменять старые деньги на новые вы можете по такому-то курсу в уполномоченных государственных учреждениях. — Борис поднял руку с вилкой и интригующе посмотрел на меня. — И дальше начинается самое интересное.

— Как, это еще не все? Борис, давай я тебе лучше опять водочки налью. Под расстегай.

— Под расстегай — это хорошо. Это правильно. Но вам, русским, нужно душу раскрыть, рубаху на груди порвать. А нам нужно обсудить финансовую политику. Так что слушай. А потом, если хочешь, мы порвем твою рубаху.

Борис в два глотка выпил немаленькую рюмку водки и вкусно закусил расстегаем. Громко почавкав и вытерев рот рукой, он продолжил рассуждать о денежной реформе, о замене «старых» денег на «новые», о финансовых уполномоченных, которых всей душой он ненавидел за их желание зарабатывать на нуждах людей, имеющих деньги. Вывод его был, как всегда, неожиданным:

— Но больше всех на реформах зарабатывает кто? — Борис опять интригующе посмотрел на меня. — Само государство! Государство — главный уполномоченный! И что самое для государства приятное — оно само решает, от каких обязательств отказаться, а какие все ж выполнить. Мечта! Мечта любого финансиста!

— Борис, подожди, ты говоришь про государство или про правительство?

— Паша, ты что, маленький? Сам не понимаешь? Про правительство говорить нельзя — Соня рядом. — Борис сделал большие глаза и мотнул головой в сторону ушедшей на кухню жены.

— Хорошо, будем говорить про государство. Вот раньше, при царизме, было понятно — кому выгодна денежная реформа — царю. Ибо государство — это он. А сейчас-то кому? Ведь государство — это мы?

— Павел, ты живешь уже третий десяток лет, а рассуждаешь как ребенок. Царь не управлял финансовой политикой. Так вот, царь вообще ничем не управлял. И раньше, и сейчас финансовой политикой управляют люди, которые…. У которых есть такая возможность. И у них есть такая своя выгода и такие свои обязательства. А если есть выгода и обязательства, то есть и ответственность. Перед…, перед другими людьми, которые им доверили финансовую политику. И это не ты и твои друзья, которые считают, что государство — это вы.

Я смотрел на Бориса и не мог понять, что такое мелькнуло в его лице. Мелькнуло и осталось царапинкой в моем настроении. Борис часто, делая большие глаза, вполголоса рассказывал совсем уж невероятные истории из жизни «сам понимаешь кого», конечно же, никогда не признаваясь, откуда он мог это узнать. Все эти истории походили скорей на творчество городских баснописцев. Но сейчас в его словах показалась легкая тень правды, той настоящей правды, в которой он убежден.

— Кстати, об ответственности, — я вспомнил об основной цели своей поездки, — Борис, если в очередной раз ты задержишь мне скобы, то мы будем считать пени. Согласен обсудить их с тобой.

— Паша, Паша, я тебе о высоком, а ты мне о низменном.

— Следуя твоей логике, деньги не могут быть низменным. Потому что они и есть самое высокое.

— Деньги — да, пени — нет.

В таком единодушии мы ополовинили вторую бутылку водки. Сонечка уже давно ушла к детям. Из их комнаты раздавалось нестройное бряканье фортепьяно. За окном опять моросил дождь, а в столовой Бориса под лампой в шелковом абажуре с бахромой кипели страсти о скобах и пени, монетарной политике и обязательствах государства. Время от времени мы поднимали рюмки за дружбу и взаимное уважение, за Советскую власть, за детей и Сонечку. Дальнейшие тосты Борис озвучивал один и выпивал под них самостоятельно, потому что я перебрался на большой кожаный диван и никому не мешал. В какой-то момент я понял, что Борис сидит у стола, полуобернувшись ко мне, и вытянув ноги, смакует водку и рассуждает о видах на урожай.

Вдруг он хлопнул себя по ноге и сказал: «Пашка, а что я тебе сейчас покажу! Обувайся! В прихожей галоши обязательно возьми, а то твоим модным штиблетам этого вечера не пережить».

Спустившись с крыльца, я тут же вступил в жидкое грязное месиво, оставшееся после дождя. Благодарно взглянув в спину Бориса, я пошел за ним в темноту двора за угол дома.

Дом у Бориса большой, хоть и старый. Стоял бы он где-нибудь ближе к Главному проспекту, давно бы реквизировали на нужды государства. А так, здесь у Шарташа, на краю дачного поселка, дом Бориса внимания не привлекал. Тем более что домов таких вокруг было не мало — все бывшие дачи бывших екатеринбургских богачей. Дом Бориса — бывшая дача купца Ошуркова. В девятнадцатом году, еще живший в Екатеринбурге отец Бориса, перед самым уходом чехов выкупил дешево дом у купца и переписал его на Бориса. За пять лет Борис только внутри дома порядок навел. А надворные постройки как запер отец Бориса на замки, так, кажется, никто еще и не открывал.

Мы обогнули дом и за углом, где к дому был когда-то приделан дровяник, остановились. «Паша, смотри, только тихо» — сказал Борис и показал пальцем на стену. Потом этот же палец он поднес к губам и повторил: «Тс-с-с-с…». Я посмотрел «тихо», как просил Борис. Первый мой вопрос был: «Борис, ты зачем дровяник сломал? Дрова теперь в сенях хранить будешь или пускай мокнут?». Борис обидчиво дернулся плечом: «Паша, ты пьяный что ли? Смотри — дверь. Оказывается, у меня в дом есть еще одна дверь, а я не знал». Я присмотрелся и действительно увидел дверь. Дверь как дверь, только старая, узкая, но по виду — крепкая. Такие двери обычно делали в подвалы. Раньше она была спрятана в дровянике и заложена дровами, ее никто не видел. Теперь серый прямоугольник двери показался, но узнать о ее существовании можно, если только войти во двор и обойти дом.

Я посмотрел на Бориса. В его глазах пылала алчность.

— Борис, ты что, даже не открывал эту дверь? У тебя тут какой-то подвал неизвестный, а тебе не интересно? — спросил я.

— Паша, я, когда дровяник ломал, себе по руке молотком стукнул. Мне все было не интересно. Конечно ключик я потом в коробке с хламом, что от Ошуркова осталась, нашел. И в этот подвал, кстати, я спустился. Небольшой такой подвальчик, гораздо меньше, чем тот, про который я знал.

— Боря, так что, драгоценностей там уже нет? Золото, бриллианты? Может иконы с серебряными окладами или шашки казацкие? — начинающееся приключение вдруг потеряло свою пикантность.

— Конечно — нет, я же там уже был. Да их там и вовсе не было. Но есть там сундук с бумагами. Бумаги я уже посмотрел — ни векселей, ни акций, ни расписок — ничего интересного. Зато сундук знатный. Старинный, большой, богатый такой сундук. Я его почищу и в гостиную поставлю для красоты.

— Так ты меня сюда привел, чтоб я тебе сундук помог вытащить? Борис, ты хитрый и алчный человек — вначале заинтриговал, а потом так дешево меня купил.

— Паша, не Сонечку же мне было просить тащить этот сундук, а людей посторонних тем более нельзя в это посвящать. Им ведь не объяснишь — что и откуда.

— Борис, чтоб тебе в следующей жизни золотарем родиться. Ладно, пойдем, только, чур, когда вытащим сундук, ты мне дашь бумаги посмотреть.

— Павел, ты сам хитрый и алчный человек. Вдруг в этих бумагах есть что-то важное и нужное, а я сразу не заметил?

— Создадим концессию. Иначе я тебе все припомню — и задержку скоб, и наглый обман с подвалом, и эксплуатацию сундуком. И сундук этот, пока тащим, поцарапаю.

— Согласен, не продолжай, а то ты договоришься, бог знает до чего. Мы разругаемся, а таких друзей — партнеров у меня больше нет. Я тебя люблю и уважаю.

— Борис, не продолжай, а то ты сам, бог знает, до чего договоришься. Достаточно того, что ты меня уважаешь. Хмель у меня уже проходит, и эти пьяные лобызания меня не привлекают. Пойдем, пока совсем не протрезвели.

— Только сундук не царапай.

Борис открыл секретную дверь старым красивым ключом и махнул мне, приглашая за собой в глубину подвала.

Лестница круто уходила вниз, в темноту и затхлость. Дом Бориса, конечно же, большой по современным представлениям, но в тот момент мне показалось, что это не просто лестница в подвал, а спуск в подземелье замка, где могут быть привидения, прикованные к стенам скелеты и прочие ужасы из детских книжек. Фонарь в руке Бориса явно не отрабатывал стоимость налитого в него керосина. Свет был блеклый, робкий, все норовивший спрятаться обратно. Но кураж постепенно возвращался. Тем более что Борис спускался впереди и вполне уверенно. Его слегка покачивало, рука с фонарем подрагивала, так что на кирпичных стенах узкой лестницы в такт переползали тени невиданных существ, рожденных в возбужденном алкоголем мозгу. Я начал вполголоса подвывать, изображая одинокое привидение, клацать зубами и царапать ногтями стены. Борис сперва вздрогнул, с упреком оглянулся и сказал: «Паша, на серьезное дело идем, а ты балуешься. Лучше смотри по сторонам, чтобы никто не выскочил». Я оценил тонкий юмор Бориса с предложением «смотреть по сторонам». По сторонам были кирпичные стены. Расстояние между ними едва ли больше метра. Кто и откуда мог выскочить? Наконец лестница закончилась. Пол подвала был удивительно сухим. Умели раньше строить. На стенах были приделаны полки, большей частью пустые. В углу на одной из полок небрежно валялись какие-то тигли. У стены напротив лестницы стояли простые стол и стул, а рядом с ними сундук.

Борис был прав: подвал маленький, зато сундук большой. К сундуку с торцов приделаны железные кованые ручки для удобства переноса. Но в узком лестничном проходе и в узких дверях подвала мы всё же изрядно помучались, несколько раз разругались вдрызг и опять помирились. Борис тащил сундук одной рукой, во второй был зажат фонарь. Этим фонарем Борис освещал сундук. Ни на что больше света не хватало. Так что поднимались наверх по памяти и на ощупь. Борис пообещал поделиться со мной самым сокровенным, но что это — уточнять не стал. Еще был маленький спич о том, как он и вся его семья меня уважают. И еще что-то в том же духе. Наконец сундук был извлечен и доставлен.

Когда мы затащили сундук в прихожую, нас встречала Сонечка. Взгляд ее обещал Борису продолжительный разговор о его пьянках, странных поступках, безалаберности и безответственности. Поскольку Борис и я находились в хмельном кураже, Сонечка предложила мне снять пиджак, чтобы она его почистила, оставив разговор с Борисом на потом. Борис, скинув грязные калоши, пошел на кухню за «продолжением», как он сказал. Я же, аккуратно сняв калоши и отдав пиджак Сонечке, взял наугад пачку бумаг из сундука и присел на диван в гостиной. Пока довольный Борис и святая женщина Соня накрывали «продолжение», я бегло просмотрел бумаги. Насколько смог понять — это хозяйственный архив шарташской старообрядческой общины. «Куплено полотна у купца Силявина 30 штук…,… свечей 200 штук…,… меда…,… муки… — и так далее. — Всего потрачено 23 рубля…». Все это я рассказал Борису, когда он окончательно вернулся в гостиную. Тот небрежно взял пачку бумаг из сундука, глянул наискосок и бросил их обратно.

— Павел, бумаги представляют интерес только исторический, а в наше время историей становится каждый прожитый день. Так что, все эти бумаги в сундуке — барахло. Потом выбросим, или, если хочешь, можешь забрать себе.

— Про историю ты красиво сказал.

— А то! Мы родились в империи, пожили в парламентской республике, пожили при военном коммунизме, при социализме, пожили при чехах, при белых, при красных. Собираемся жить при коммунизме. Сегодня мы живем в Екатеринбурге, а вот-вот будем жить в каком-нибудь Реваншбурге или Свердловске, или, еще ходят слухи, Андрейграде. Так что, по маленькой за историю. А так как история у нас всякий раз меняется со сменой власти, то за каждую историю выпьем в отдельности. «Продолжение» началось.

Домой я возвратился уже заполночь. Соседа Бориса — служащего пожарной охраны — вызвали по какой-то надобности на службу. За ним прислали коляску. Работал он при пожарной каланче около Большого Златоуста. Это недалеко от моей квартиры в доме по улице Матроса Хохрякова. Пожалев меня пьяненького, с огромным мешком под мышкой, Борисов сосед согласился довезти меня до самого дома. В благодарность я всю дорогу рассказывал соседу-пожарнику истории из городской жизни. Особенно его пробирали байки про удачливых любовников, недалеких мужей и фривольных женщин. Было что-то такое в жизни пожарного служащего. А может, наоборот — не было. Расстались по-приятельски, он поехал на службу, а я, наконец, пошел спать.