Токсичная кровь

Евгений Сухов, 2014

В одном из районов Москвы произошло чрезвычайное происшествие – тридцать человек отравились неизвестным сильнодействующим ядом. Все пострадавшие употребляли в пищу молочные продукты фирмы «Изобилие». Криминальному репортеру Аристарху Русакову поручено провести журналистское расследование инцидента. Первым делом он просматривает записи камер видеонаблюдения магазина, в котором отоваривались пострадавшие, и обращает внимание на девушку, которая трижды появлялась в торговом зале в день отравления, каждый раз старательно изменяя внешность. Аристарх понимает: вот она – ниточка! Нужно найти девушку, и, может быть, преступление сразу же будет раскрыто. Может быть…

Глава 2

Борец за справедливость,

или

Пациенты клинической больницы на Верхней Первомайской

Первое, что я сделал, это обзвонил все клинические больницы Москвы. Ну, или почти все. Пришлось проявить фантазию: я представлялся и обеспокоенным работником санитарно-эпидемической службы города, и ответственным чиновником из Департамента здравоохранения Москвы, и членом совета Национальной медицинской палаты, и даже рьяным общественником из организации «Общероссийская лига поборников здорового образа жизни». И везде, кроме этих двух больниц в Измайлове, мне отвечали, что поступивших с отравлениями не более чем обычно. Выходило, что отравление не является массовым, и эпидемии как таковой не наблюдается. И очаг или источник отравления находится, стало быть, именно в районе Измайлово.

К середине дня кое-какие сведения стали просачиваться в Интернет. Оказалось, что всего больных с острыми пищевыми отравлениями, поступивших в две измайловские больницы (на Верхней Первомайской и 11-й Парковой), насчитывается уже двадцать четыре человека. И состояние двоих из них крайне тяжелое. Что ж, придется заняться опросом всех поступивших с такими отравлениями. Конечно, без камеры, поскольку в палату к госпитализированным больным Степу с его аппаратурой не пустят. Ничего, буду снимать больных на свой смартфон и записывать их слова на диктофон.

График посещений больных обеих клиник был с 16 до 19. Сначала я решил наведаться в клиническую больницу на Верхней Первомайской улице. Туда поступило отравившихся пищевыми продуктами аж двадцать человек! А в больнице на 11-й Парковой было по-прежнему четыре.

В 15.30 я сел в электричку, вышел на станции «Первомайская», прошел Измайловским бульваром два квартала и вышел на больничку с тыльных корпусов клиники. Потом нашел отделение, куда поместили отравившихся больных и… возрадовался. Как же хорошо, что в мире еще существуют бумага и шариковые ручки. На стеночке рядом с закрытым гардеробом, возле окошечка с надписью «Справки» висел написанный от руки список больных, поступивших с острыми пищевыми отравлениями. Причем с перечнем палат, куда их поместили. Я аккуратно и незаметно сфотографировал списочек (а посетителей было много), надел бахилы и прошел через КПП, назвав под запись в журнале свое имя и обозначив цель своего прихода: посещение больного Храмова из такой-то палаты, что был первым в моем сфотографированном списке.

Палата, в которой лежал больной Храмов Л. М., была полна людей. Оно и понятно, это первое посещение родственниками больных после помещения их в клинику. Посетители сидели на кроватях больных, стояли возле них, и только на одной из коек никто не сидел. Койка стояла у окна, и я прошел прямиком к ней.

— Здравствуйте, — поприветствовал я лежащую на подушке стариковскую желтоватую лысую голову со впалыми небритыми седыми щеками и небритым подбородком, поскольку здороваться больше было не с кем (или не с чем): остальное тело до самого подбородка было закрыто вместе с руками одеялом, и из-за худобы почти не угадывалась фигура. — Вы тоже отравились?

— Нет, я не отравился, — не сразу ответила голова, и глубоко впавшие глаза уставились на меня из-под кустистых седых бровей. — Это меня отравили враги…

— А чем? Что вы такое съели перед тем, как попасть сюда? Ну, там, рыбу, мясо, грибы. Может, консервы какие просроченные или что-нибудь другое?

— Мясо мне не по карману, — проворчала голова. — И рыбу давно не ел. Пару яиц съел вчера утром. В обед ел суп из пакета. Такой, который залил кипятком, и через пять минут готово. Молоко пил. Вечером ряженку кушал с белым хлебом. После чего и скрутило.

— Простите, а как вас зовут? — спросил я.

— А ты кто? — не сводила с меня взгляда голова.

Я не стал конспирироваться и ответил честно и прямо:

— Я журналист. Представляю телекомпанию «Авокадо». Зовут меня Аристарх Русаков, и я занимаюсь пищевыми отравлениями в вашем районе, то есть в Измайлове.

— Вот ты-то мне и нужен… — воодушевившись, заговорщицки произнесла желтоватая голова. — Дело в том, что всех их, — взгляд старика обвел палату, давая мне понять, что он имеет в виду всех отравившихся, — отравили так, для виду. Чтобы следы замести. На самом же деле удар был направлен против меня. Меня хотели убить, но вот — не получилось у них… Я живучий!

— И все же, как вас зовут? — снова спросил я.

— Меня зовут Храмов, — ответила голова с большим достоинством, видно, с расчетом на то, что я должен всенепременно знать. Но, не увидев с моей стороны должной реакции, добавила: — Лавр Михайлович.

— Вы пенсионер? — поинтересовался я.

— Да, я пенсионер. Пенсионер-общественник. Занимаюсь вскрытием язв нашего демократического общества. — Слово «демократического» было сказано с большой язвительностью в голосе. — Еще я — действительный член Общероссийской общественной организации «Контроль народа». Слышали про такую?

— Слышал, — ответил я, припомнив обстоятельства этого дела и внутренне содрогнувшись. — Месяц с небольшим назад эта организация трагически потеряла своего председателя.

— Трагически потеря-а-ала, — проворчала голова и пошевелила седыми кустистыми бровями. — Председателя нашей организации Василия Николаевича Масловского убили его враги. Этот замечательный, кристально чистый человек, посвятивший себя борьбе за справедливость, за честь и достоинство простого рядового человека, должен был делать доклад на конференции, в котором были бы названы фамилии коррумпированных чиновников, без зазрения совести обирающих народ. Но они не позволили ему это сделать, боясь быть разоблаченными. И убили его прямо у дверей зала, где должна была состояться конференция.

— А я вот слышал, что его убил пожарным ломом, ударив дважды по голове, его же личный и бессменный секретарь по фамилии Шишканов, — осторожно заметил я. — И даже не у дверей конференц-зала, а на самом последнем, пятом этаже конгресс-отеля, в котором должна была состояться конференция…

— Это вранье! — безапелляционно заявила голова. — Секретарь — это просто выбранный стрелочник, на которого перевели все стрелки, чтобы не копать это дело глубже. А на самом деле товарища Масловского убили чиновники, погрязшие в коррупции и взятках. А теперь вот чужими руками пытаются убить и меня…

Я не стал спорить с головой и спросил:

— А за что вас хотят убить?

— За мою преданность правому делу. За мои сигналы в надлежащие органы насчет нарушений правопорядка и бесчинств тех, у кого сегодня деньги и власть. Я ведь, пока сюда не попал, каждый день, почитай, сигнализировал.

— Вы вот сказали, что вас хотят убить «чужими руками», — напомнил я голове сказанные слова. — А что это за «чужие руки» такие, будьте добры, поясните, пожалуйста?

— Есть определенные личности, — хмуро ответил старик, приподнявшись и устроившись полулежа на кровати.

— И вы можете их назвать?

— А у тебя бумага есть, чтобы записывать? — поинтересовался Лавр Михайлович.

— Бумаги нет, но есть вот это, — указал я на диктофон, который до начала разговора включил и устроил на тумбочке.

— А что это? — заинтересованно спросил старик.

— Это диктофон. Маленький такой… магнитофончик.

— А-а, — протянул старик. — Это хорошо. Так мне в него говорить?

— Да говорите, как вам будет удобнее, — сказал я и сфотографировал лицо старика.

— Это еще зачем? — напрягся он.

— Так надо, — безапелляционно ответил я. — Итак, я вас слушаю. Говорите, пожалуйста.

— Хорошо, — кивнул Храмов. Он как-то приосанился и, косясь на диктофон, начал: — Значит, так… Перво-наперво, это мой сосед Панкратов Илья Степанович из шестнадцатой квартиры…

— Весьма интересно. Простите, а где вы живете? — поинтересовался я.

— На Тринадцатой Парковой в панельной «хрущевке», — охотно ответил Храмов.

— А он что, Панкратов этот, накануне отравления к вам в гости приходил?

— Нет, — буркнул старик. — С какой это стати? Я и на порог не пущу этого злыдня!

— Тогда, может, вы к нему приходили?

— Еще чего! Мы с ним в контрах, говорю же.

— А как он тогда мог вас отравить?

— Так он мог проникнуть в мою квартиру, когда я из дома выходил. В магазин или еще куда, — ответил Лавр Михайлович. — Ну, и подсыпал в еду отраву. Думаю, что в селедку. Я ведь селедку очень люблю.

— Простите, как то есть «проникнуть в квартиру»?

— Путем открывания моей квартиры отмычкой. Он слесарем работал. Ему квартиру чужую вскрыть — раз плюнуть. Ма-астер он на такие дела…

— Понял вас, — покосившись на старика, проговорил я. — А еще есть подозреваемые?

— А то, — оживился старик и начал перечислять: — У меня их целый список. Козинцев Анатолий Михайлович, сосед по подъезду, агент американского Госдепа. Синельникова Клавдия Игнатьевна, соседка снизу, язва и змеюка подколодная, которую незнамо как земля носит. Бочкарев Виктор Моисеевич, домоуправ плешивый, махинатор и ворюга, который давно должен сидеть в тюрьме, о чем я неоднократно сигнализировал. Серенький Сергей Константинович, главный инженер Управляющей компании, обслуживающей наш дом, хапуга, казнокрад и мафиози, заслуживающий самой крайней меры уголовного наказания. Советник нашего муниципального главы Викторов Афанасий Сергеевич, серый кардинал, тайный агент ЦРУ…

Со стариком все было ясно. Чтобы как-то направить разговор в иное русло, я спросил:

— А сколько вам лет, Лавр Михайлович?

— Семьдесят три года, — не без гордости ответил Храмов. — Мужики столько не живут, а я вот, вишь, жив еще. А потому, что всякий день начеку. И у меня каждый день — борьба. С различными негативными проявлениями нашей теперешней жизни. Некогда мне помирать.

— А вы один живете?

— Один, — кивнул Храмов.

— А родственники у вас есть?

— Дочь с зятем. Вот они тоже смерти моей хотят. Ждут, когда им квартира моя трехкомнатная достанется. Чтобы ее сдавать и жить не работая. Сейчас никто не хочет работать. Все хотят сладко жить…

Старик помрачнел. Потом снова закрылся одеялом до подбородка и отвернулся к стенке…

— А вы журналист? — раздался вдруг за моей спиной женский голос.

— Да, — повернулся я и увидел женщину лет тридцати пяти. Она пришла проведать мужа, что лежал недалеко от старика Храмова.

— Напишите там у себя, что отравившиеся больные не получают никакого лечения. Промывание желудка сделали, и все на этом… — возмущенно произнесла она. — Хоть бы антибиотики какие дали.

— А почему не получают лечения?

— Врачи до сих пор определить не могут причину отравления.

— Они вообще ничего не знают, — громко произнес мужчина-посетитель в рубашке с закатанными рукавами. — Больным желудки только промыли, и все. Даже никаких таблеток не дают. Дескать, не известна причина отравления, язви их в душу.

— Говорят, приезжали из санэпидемстанции. И ничего не нашли, — подключилась к разговору еще одна женщина-посетительница с хозяйственной сумкой в руке. — А вирусологи сказали, не наше, мол, это дело — пищевые отравления. Никому, в общем, до больных дела нет.

— А щас вообще никому ни до кого дела нет, язви их в душу, — заметил мужчина в рубашке с закатанными рукавами. — Всяк сам за себя, и выживай, как знаешь. Тонуть будешь — руки никто не подаст. А вместо спасательного круга — еще и булыжник кинут…

— Это верно, — поддакнула мужчине женщина с хозяйственной сумкой. — Бесчеловечные все какие-то стали. Жестокосердные.

— А не надо было Советский Союз давать разваливать, — донесся глухой голос старика Храмова. — А то продали страну, а теперь жалуетесь.

— Да кто продал-то? — ту же парировала она. — Нас разве кто спрашивал?

— Да они чихать хотели на наше мнение, язви их в душу, — заявил мужчина в рубашке с закатанными рукавами. — И тогда на нас чихали, и теперь. Теперь, язви их в душу, даже больше на нас чихают.

— И будут чихать! — не унимался Храмов. — Потому что вы им это позволяете.

— А ты, дед, не позволяешь? — ехидно обратился к нему мужчина в рубашке с закатанными рукавами.

— Нет, не позволяю! — с гордостью ответил Лавр Михайлович.

— Когда нас лечить-то будут, вы не знаете? — спросил меня муж женщины, которой на вид было около тридцати пяти.

— Не знаю, — признался я.

— И главное, симптомы-то у всех схожие, — заговорила его жена. — Тошнота, рвота, понос, головная боль, боли в животе…

— Еще слюни постоянно выделяются, и пить постоянно хочется, — добавил ее муж.

— А еще сердце учащенно колотится, — подал хриплый голос больной, что лежал у самой двери и на койке которого сидела угловатая девочка-подросток. — И воздуху как будто не хватает.

— Повышенное выделение слюны — это саливация. А сердце учащенно бьется — это тахикардия, — подала голос пожилая дама интеллигентного вида, которая пришла к седому мужчине, лежавшему на кровати у стенки. Он тяжело дышал, часто сглатывая слюну.

— Видите: симптомы у всех одинаковые, — снова обратилась ко мне тридцатилетняя. — А чем люди отравились — врачи определить не могут.

— Да не знают они просто ни хрена, язви их всех в душу, — возмущенно произнес мужчина в рубашке с закатанными рукавами. — Устроились в институт по блату или за деньги, не учились ни черта, зачеты и экзамены покупали за деньги, дипломы тоже… Все ж нынче за деньги! Чего же они могут знать, язви их в душу?!

— А что вы ели перед тем, как сюда попасть? — обратился я к мужу женщины лет тридцати пяти.

— Ни вспученных консервов, ни мяса, ни грибов, ни рыбы я не ел, — ответил он. — Мы ели мидии. Ужинали в ресторане по случаю годовщины нашей свадьбы.

— И все? Больше до самого попадания в больницу вы ничего не ели?

— Нет, — ответил он. — Разве что на ночь стакан молока выпил…

— А вот мидии-то как раз и могут быть опасны, — заметила пожилая дама интеллигентного вида. — Они фильтруют воду, поглощая планктон, а планктон вырабатывает сакситоксин. Это такое вещество нервно-паралитического действия, а по сути, мощнейший яд. И как только такая мидия-фильтр накопит в себе достаточное количество токсинов, она становится опасным для человека продуктом, а случается, и смертельным…

— Значит, это мы мидиями отравились? — всполошился мужчина, поглядывая на свою супругу.

— Вы, может быть, и мидиями, — заметил больной, на кровати которого сидела молчаливая девочка-подросток. — А я моллюсков этих никогда не ел и не собираюсь пробовать.

— И я не ел и не собираюсь, — громко произнес старик Храмов. — Пусть их буржуи едят и разные там моральные и физические извращенцы…

— А при чем тут моральные и физические извращенцы? Да мы с супругой и ели-то их всего третий или четвертый раз в жизни, — оправдывающимся тоном произнес мужчина. — И никакие мы не извращенцы.

— И не буржуи, — добавила его супруга.

— Не обращайте на него внимания, — сказал молодой парень, к которому пришла женщина с хозяйственной сумкой. Он приподнялся на кровати и посмотрел в сторону старика Храмова. — Этот дед — сам по себе уже очень ядовитая личность. От одного разговора с ним запросто отравиться можно. Весь ядом изошел. Сам себя и отравил. Его половина Измайлова знает как склочника и клеветника…

— Да что ты мелешь, сопляк! — не выдержав, повернулся к нему Лавр Михайлович и буквально стал испепелять взглядом парня. — Это я-то склочник и клеветник?! Что, у тебя и факты конкретные есть, что я на кого-то напраслину возвожу? — Не дождавшись от парня ответа, он продолжил свой возмущенный монолог: — Да тебя еще и в помине не было, когда я уже за фрезерным станком стоял, изготавливая детали для нужд родной Советской страны. И страна тогда была — не чета этой, что сейчас. Порядок был всюду. А страха не было. Совесть в людях была и стыд, и не хапал каждый всяк себе по самое горло. И все нашу страну уважали и боялись.

— Это правда, — подал голос седой мужчина у стенки. — Такую державу потеряли! Взять хотя бы тот же самый многострадальный Донбасс. Разве в советское время стали бы опасаться каких-то санкций? Или Америку, к примеру? Ввели бы войска и навели порядок.

— Простите, а где вы ели мидии? — спросил я мужчину, который отмечал с супругой годовщину свадьбы в ресторане.

— Ресторан называется «Тонкая штучка». Он на улице Первомайской, — ответил он.

— Позвольте узнать, как вас зовут и ваш адрес, — попросил я.

— Да ради бога! Та же улица Первомайская, дом четыре. Большая такая п-образная «сталинка». А зовут меня Слепнев Борис Анатольевич. Москвич, сорок один год.

— А ваше имя и адрес, будьте добры? — обратился я к парню.

— Самохин Сергей. Верхняя Первомайская, дом сорок четыре, — ответил парень. И, предвосхищая мой следующий вопрос, добавил: — Частный предприниматель. Мидий, перед тем как попасть сюда, не ел, хотя и пробовал их пару раз. Не понравились. Не наша эта еда, не русская. Желудок к ней не привычен. А обедал я щами со сметаной и пюре с котлетами, что приготовила моя мама. Ужинал жареной картошкой со свининой, также домашнего приготовления, пил домашний квас. Прихватило где-то в десять вечера или около того. Два часа после этого провел в туалете практически безвылазно. Потом мама вызвала «Скорую помощь»…

— А вы? — обратился я к седому мужчине. За него ответила пожилая дама: — Мой муж — владелец фармацевтического центра. Его зовут Черкасов Вадим Афанасьевич. Живем мы на Сиреневом бульваре, дом двадцать восемь. На ужин ели овощной салат…

— Со сметаной, — добавил Вадим Афанасьевич и опять тяжело задышал.

— А ваше имя и адрес можно узнать? — спросил я мужчину, на кровати которого сидела безмолвная девочка-подросток.

— Отчего же нельзя, можно, — сказал мужчина и приподнялся, что для него было, очевидно, не просто, поскольку он сморщился от боли. — Живу я с дочерью на Девятой Парковой, дом сорок. Работаю продавцом на продовольственном рынке, что на пересечении Сиреневого бульвара и Пятнадцатой Парковой. Зовут меня Александр Иванович Кондратенко. Обедал я вчера всухомятку, ел с черным хлебом полукопченые колбаски «Охотничьи» по триста десять рублей за кило и запивал бочковым пивом. Свежим, кстати сказать, пивом. На ужин ели вместе с дочерью, салат из помидоров и огурцов с луком и подсолнечным маслом. Как поел — сразу прихватило: тошнота, понос, голова заболела страшно, потеть начал, будто у меня температура градусов под сорок. А вот дочери, слава богу, ничего…

— Спасибо, — сказал я, обращаясь ко всем присутствующим.

— Мне кажется, я вас знаю, — вдруг сказала пожилая дама, супруга Вадима Афанасьевича Черкасова. — Это вы ведь в прошлом году вели журналистское расследование по убийству заведующего экспериментальной лабораторией Рудольфа Фокина в Институте неврологии имени Кожевникова при МГУ? И с вашим прямым участием был найден и уличен убийца, которым оказался замдиректора по науке. Кажется, ваш телеканал называется «Авокадо», верно?

— Все так, — скромно ответил я.

— А теперь вы ведете расследование наших отравлений?

— Да, у меня от начальства именно такое поручение.

— Тогда вы и правда можете помочь. Покажите всей Москве, какое безобразие тут творится. Мой муж уже почти сутки лежит, а кроме промывания желудка, никакой помощи не получил. Ну, кровь еще на анализ взяли. И мочу. А где результаты анализов? И будут ли они вообще?

— Я думаю, что скоро специалисты определят, чем конкретно отравились ваши родственники, — сказал я. — А я со своей стороны обещаю, что проблема отравлений в Измайлове станет достоянием как можно большего числа москвичей. После чего, уверяю вас, уже никому не удастся эту проблему замолчать или как-то утаить, если чиновниками от медицины будет поставлена такая задача.

— Прессе рот не заткнешь! — неожиданно высказал свое мнение старик Храмов. — Пятая власть! Слава богу, прошли те времена, когда нам рты затыкали. Сегодня мы имеем право открыто заявлять об имеющихся недостатках и творящихся безобразиях!

— Скажите, а поснимать вас я немного могу? — спросил я, обращаясь ко всем присутствующим.

— Давай, коли надо…

— А что, снимай, язви их в душу…

— Только ракурс возьми… какой-нибудь, получше…

* * *

В следующей палате лежали тяжелые больные. Под одной из коек убирала грязновато-коричневую поносную лужицу женщина в белом халате, совсем не похожая на нянечку или медсестру. Очевидно, это была супруга больного мужчины, лежавшего с закрытыми глазами в синих ободках и судорожно хватавшего ртом воздух. Приставать с расспросами к этой женщине я не стал: ей хватает забот и без меня…

Другому больному, пузатому мужчине с клочками пушистых волос на шишковатой голове, меняли постельное белье. Две женщины сначала поворачивали его на один бок, потом на другой, вытаскивая из-под него промокшую простыню. Новую стелили так же. Мужчина пучил глаза, полные тоски и стыда, и пытался хоть как-то помочь женщинам, но у него ничего не получалось: телом своим он практически не владел.

Третий больной, у которого посетителей не было, то ли спал, то ли пребывал в полном беспамятстве. Линолеум под его койкой был весь в грязных разводах. В общем, запашок в палате стоял еще тот.

Но что делать, работа!

Поговорить мне удалось только с четвертым больным в палате. Звали его Геннадием Васильевичем Бабушкиным. Проживал он, естественно, в Измайлове, на одной из Парковых улиц, и работал на «Мосфильме» декоратором. Рядом на его койке сидел его брат, Елизар Васильевич Бабушкин, администратор съемочной площадки. Оба брата ужинали вчера дома остатками борща, только Геннадий Васильевич ел борщ со сметаной, а Елизар Васильевич — без оной.

— Скрутило разом, — поведал мне свою незамысловатую историю Геннадий Васильевич. — После того как я седьмой раз побывал в туалете и понял, что со мной чего-то не то, брат вызвал «Скорую». Никогда так еще… не поносил. Знаете, а это, оказывается, еще хуже зубной боли. Ее еще как-то можно забить таблетками, настоями, водкой, наконец. Понос перебить, увы, ничем нельзя. А если еще такое случится не дома, а где-нибудь в дороге, например, в поезде, то это самая настоящая беда!

— А больных из соседней палаты вы видели? — спросил я.

— Да, видел, — ответил Геннадий Васильевич.

— А знаете кого-нибудь из них?

— Нет, никого не знаю. Даже не встречал.

— Значит, вы грешите на сметану?

— А больше грешить не на что. Возможно, испортилась, какая жара стояла! Думаете, у хозяина магазина рука поднимется, чтобы ее выбросить? Ни за что! Он лучше втихую кому-нибудь ее впарит! Все остальное мы с братом ели одинаковое: борщ, хлеб… Помидоры мясистые были, очень хорошие… Чай пили с печеньем. Единственная разница — сметана. Елизар просто забыл про нее и не положил в суп. Тем и спасся. А то сейчас лежал бы здесь, со мной на пару.

Его брат лишь грустно качнул головой.

— А где вы покупали сметану? — задал я новый вопрос.

— В продуктовом магазине «Изобилие» на Измайловском бульваре, — охотно ответил Геннадий Васильевич. — Там всегда все свежее…

— Спасибо. А можно, я вас сниму?

— Зачем? — подозрительно посмотрел на меня Геннадий Васильевич.

— По заданию своего начальства я веду журналистское расследование группового отравления жителей Измайлова, — пояснил я. — Поэтому видео — и фотоматериалы — это уже документы.

— Валяйте, — великодушно разрешил Бабушкин.

Затем я посетил еще одну палату, где лежало пятеро отравившихся. Мидий в ресторане «Тонкая штучка» никто из них не ел. Но вот один из больных по имени Марс Рафкатович Хамитов с улицы Константина Федина, как он сам мне поведал, откушал на ужин жареных грибов со сметаной. И через полчаса стал уже беспрестанно бегать в то заведение, куда и короли с царями пешком ходят. А потом тошнота, рвота, головокружение, учащенное сердцебиение и покалывание конечностей с холодными мурашками по всему телу. То есть такие же симптомы, как у больных первых двух палат. Грибы Марс Рафкатович собирал сам, «в заветном месте», как он выразился, а вот сметану покупал в магазине. Каком именно, он не сказал, поскольку продуктами ведает его жена, которая только что ушла.

— А вы не можете ей позвонить и спросить, где она последний раз покупала сметану? — попросил я.

Марс Рафкатович кивнул и набрал по сотовому номер:

— Але, Рамзия? Слущи, а гыде ты сыметану пакупаэш? Ае. А-а… А-а… Надэ… Высе харашо, нэ валнуйися. А-а… А-а… Надэ… Я тибя сыпырашиваю, ты мыне сыкажи, вы каком магазине ты сыметану пакупаэш? А-а… А-а… А вы каком магазине, как оны называэтся? Ну, надэ мыне. Сыкажи, гыде, и высе… А-а… Ае.

Марс Рафкатович посмотрел на меня, как смотрят все мужики, когда хотят сказать «баба, она и есть баба». А потом произнес:

— Магазин называэтся «Исабилиэ».

— «Изобилие»? — переспросил я.

— Да, «Исабилиэ», — кивнул Марс Рафкатович.

— Спасибо, — поблагодарил я его. — И простите за беспокойство.

— Та нищава, — кивнул добрейший Марс Рафкатович.

Из остальных четверых больных один был не из Измайлова.

— А как вы сюда попали? — спросил я.

— На «Скорой» привезли, — ответил он.

— Что с вами произошло?

— Обдристался весь, — печально отозвался больной. — Диарея, видно, будь она неладна.

— Что вы вчера ели? Припомните, пожалуйста, — попросил я.

— Ну, завтракал я дома яичницей, — начал припоминать больной, назвавшийся Петром Петровичем Зеленовым, — обедал в нашей ведомственной столовой: салат, куриная лапша, рыбное филе с картошкой, чай, а ужинал тоже дома. Ел жареного налима, жирный попался…

— А вы что, и по субботам работаете? — спросил я.

— Девятого я работал, да, — ответил Петр Петрович.

— А налима вы ели со сметаной? — поинтересовался я.

— Нет, — ответил он и с любопытством посмотрел на меня: — А что, все дело в сметане?

— Пока не знаю, — ответил я. — Только предположение.

— Я не любитель сметаны, — сказал Петр Петрович. — Да и майонеза тоже. Жирные все это продукты. А вот молоко полуторапроцентной жирности — его я люблю. Такое, знаете, в картонных литровых коробках. И сохраняется оно намного дольше пакетного, которое скисает на второй день… На ночь всегда стакан такого молока выпиваю. Или кефира обезжиренного.

— А где покупаете? — поинтересовался я.

— В «Пятерочке» обычно. Она прямо напротив моей службы находится. Удобно очень. — Он замолчал, а потом будто что-то хотел сказать, да раздумал. Но я это заметил и спросил:

— Вы что-то хотели добавить?

— Да-а… Но-о… Кое-какие соображения… Не знаю, может, это неважно…

— Говорите! В случае с этими отравлениями важна любая мелочь.

— Ну, хорошо, — не очень решительно заговорил Петр Петрович. — Вечером я заезжал к одной… к одному моему знакомому… по работе. И когда возвращался от него, то по дороге купил любимого нежирного молока.

— Где купили? — быстро спросил я.

— В магазине «Изобилие» на Измайловском бульваре.

— А-а, так, значит, ваша… ваш знакомый по работе живет в Изма-а-айлове.

— Да, — ответил Зеленов, глядя поверх моей головы. — Он живет как раз на Измайловском бульваре.

— И вы купленное в магазине «Изобилие» на Измайловском бульваре полуторапроцентной жирности молоко не преминули употребить, по заведенной вами привычке, вечером девятого августа, перед сном. Я правильно вас понимаю?

— Так, — убито, будто его только что изобличили в измене Родине, произнес Петр Петрович.

— После чего вас жидко-жидко понесло, так? — спросил я, уже предполагая конкретный ответ.

— Еще как понесло… Прорвало просто! Из туалета, простите, полночи не выходил, пока жена «Скорую помощь» не вызвала.

Я хотел было заметить, что это кара за измену супруге «со знакомой, простите, знакомым по работе», но промолчал. Какое мое дело, кто кому изменяет? Я ведь не служу в полиции нравов. И не расследую дела супружеских измен, являясь частным детективом. Я отнюдь не частный детектив. Хотя то, чем занимаюсь, весьма похоже на то, чем как раз и занимаются частные детективы.

И все же — не мое это дело, судить людей…

А вот с этим магазином продовольственных товаров под названием «Изобилие» — вопрос весьма интересный. Кстати, надо вернуться в первую палату… Там старик Храмов девятого августа в обед молоко пил, а на ужин пил ряженку. После чего его и скрутило. Надо поинтересоваться, не в продовольственном ли магазине «Изобилие» он покупал эти молочные злокачественные продукты. И остальных спросить, где они продуктами отовариваются…

Я вполне дружелюбно попрощался с Петром Петровичем, сняв его, Марса Рафкатовича и остальных пациентов палаты на свой смартфон, и вернулся в первую палату. Матери Сергея Самохина, частного предпринимателя с Верхней Первомайской, уже не было. Ушел мужик в рубашке с закатанными рукавами, который приходил неизвестно к кому и все время вставлял в свою речь выражение «язви их в душу». Покинула палату и тридцатипятилетняя супруга Бориса Анатольевича Слепнева. Та, с которой он накануне попадания в больницу отмечал годовщину свадьбы и откушивал мидии. Из посетителей оставались пожилая дама, супруга владельца фармацевтического центра Вадима Афанасьевича Черкасова, и безмолвная девочка-подросток. Они встретили меня почти как родного.

— Здравствуйте еще раз, — улыбнулся я. — Вот, вернулся, чтобы задать вам еще по одному вопросу. Надеюсь, не устали от меня?

— Что-нибудь уже выяснили? — спросила меня пожилая дама.

— Нет, но кое-какие зацепки имеются, — ответил я. И подошел к Храмову: — Лавр Михайлович, давеча вы мне сказали, что в обед пили молоко, а на ужин — ряженку…

— Да, и что такое?

— А где вы покупаете эти продукты?

— Как где? В магазине «Изобилие», — как само собой разумеющееся, ответил старик.

— Это в том, что на Измайловском бульваре?

— Да. Там молоко и сметана дешевле, чем везде. А в чем дело-то?

— Сейчас узнаете, — загадочно посмотрел я на старика Храмова и обратился к Борису Анатольевичу Слепневу: — А вы, Борис Анатольевич, сказали, что после ужина с мидиями выпили на ночь стакан молока… — Я сделал небольшую паузу, после чего спросил: — А где вы его покупаете?

— Я хожу за продуктами в магазины редко, обычно ходит моя жена, — начал неуверенно Слепнев, — но молочные продукты, хлеб, сыр и мясо мы покупаем только в продмаге «Изобилие» на Измайловском бульваре. Там всегда все свежее и стоит дешевле, чем в других магазинах. Я это знаю, потому что так жена моя говорит, — добавил он. — Ей можно доверять.

— Мы тоже отовариваемся в магазине «Изобилие», — сказала за себя и за мужа пожилая дама. — Там действительно многие продукты и свежее, и дешевле…

— И мы с дочкой молоко там покупаем… — подал голос работник рынка Александр Иванович Кондратенко, в ногах которого сидела безмолвная девочка-подросток. — Все остальное я на рынке у себя беру, а вот молоко — в «Изобилии». Оно там лучше, чем у нас…

— А я вот не знаю, где мама покупает продукты, — сказал молодой предприниматель Сергей Самохин.

— А ты позвони, — предложил Борис Анатольевич.

— Да, позвоните, — поддержала любителя мидий пожилая дама.

Парень набрал номер, поговорил с минуту, потом посмотрел на нас:

— Она говорит, либо в «Магните» на Верхней Первомайской, либо в «Изобилии» на Измайловском бульваре…

— Вот оно что-о-о, — понимающе протянул старик Храмов. — Значит, они не напрямую, они через магазин решили меня прикончить. А заодно, чтобы следы замести, еще несколько человек решили потравить. Как будто групповое отравление молочными продуктами. Понимаешь теперь? — Лавр Михайлович пытливо посмотрел на меня. — Они проследили за мной и выяснили, куда я хожу за молоком и ряженкой и когда. И отравили эти продукты, зная, что я их буду покупать. У меня в холодильнике осталась коробка с недопитым молоком. Надо посмотреть, нет ли там дырочек от шприца… А ты молодец! — с уважением посмотрел он на меня. — Несколько часов, а уже почти во всем разобрался. Осталось только найти этих отравителей-убийц и передать их в руки органов…

— Дед, ты преувеличиваешь значение своей персоны, — ухмыльнулся уголком губ частный предприниматель Сергей Самохин. — Ну, сам посуди, кому ты нужен?

— Вот именно! — без промедления огрызнулся Лавр Михайлович. — Я не нужен. Я им о-о-очень мешаю. Из-за своих принципов, которыми не намерен поступаться.

— А ведь дед в чем-то прав, — проговорил Борис Анатольевич Слепнев. — Нас всех могли отравить из-за кого-то одного. Ну, чтобы среди толпы не было ничего заметно. Если это, конечно же, отравление, а не просто следствие завоза некачественных продуктов, которые испортились из-за жары. Подождем, что покажут наши анализы…

— Вы правы, совсем даже не факт, что кого-то хотели отравить конкретно, — посмотрел я на любителя мидий. — Но версия эта очень красивая. Зато почти неоспоримым фактом является то, что продукты, вызвавшие отравление, продавались девятого августа в магазине «Изобилие» на Измайловском бульваре, и их надо обязательно проверить. Что ж, — окинул я взором больных и двух оставшихся посетительниц, — желаю вам всем скорейшего выздоровления…

Выйдя в коридор, набрал один известный мне номер. Трубку долго не брали. Наконец, после целого сонма гудков, раздался недовольный голос:

— Ну, чего тебе?

— Во-первых, привет, — сказал я.

— Ну, привет. Во-вторых, надеюсь, тоже последует?

— Последует, — уверил я Коробова. — И вот что я скажу тебе во-вторых: надо немедленно организовать проверку товаров продовольственного магазина «Изобилие». Того, что на Измайловском бульваре. С временным прекращением торговли, а лучше — с закрытием магазина. Иначе число отравившихся будет расти.

— С какой это стати — закрыть? — Голос Володьки Коробова был не на шутку возмущенным.

— А с такой, что люди, покупая в нем продукты, поступают потом в больницы с острыми отравлениями. Ты про отравления в Измайлове что-нибудь слышал?

— Слышал, — ответил Володька.

— А вы этим делом в своем Главном следственном управлении не занимаетесь?

— Нет, это дело местного отдела.

— Ой ли, — не без сарказма проговорил я. — Двадцать четыре человека получили острые отравления, врачи до сих пор не могут определить, чем таким они отравились, а вам это не интересно? А если это затеянная кем-то акция? С определенной целью? Скажем, дискредитировать московское правительство. Или настоящая международная диверсия с далеко идущими планами?

— Ну, ты загнул!

— Но не мешало бы проверить.

— Ладно, говори, что знаешь, — потребовал Володька.

— Я знаю следующее, — начал я. — Вечером и в ночь с девятого на десятое августа в две клинические больницы Измайлова были доставлены двадцать четыре человека с острыми пищевыми отравлениями…

— В какие именно больницы? — перебил меня Володька.

— Двадцать человек лежат в измайловской клинике, что на Верхней Первомайской улице, четверо — в Городской клинической больнице на Одиннадцатой Парковой. Два человека в тяжелом состоянии находятся в реанимации. — Так вот сейчас я нахожусь в клинической больнице на Верхней Первомайской. Мной опрошено четырнадцать человек пострадавших, а также их родственников. До женской палаты я пока еще не добрался, после звонка тебе пойду и к ним… Из всех опрошенных только один человек не житель Измайлова, остальные живут в этом районе. И практически все больные, перед тем как попасть в больницу, употребляли в пищу молочные продукты. Приобретены они были либо самими пациентами, либо их родственниками, — тут я выдержал небольшую паузу, — в продуктовом магазине «Изобилие» на Измайловском бульваре. Что, мало тебе?

— Да нет, уже кое-что, — не сразу отозвался Коробов.

— Я тоже думаю, что информации хватает, чтобы вам поднять седалища с насиженных мест и проявить конкретный интерес к этому магазину…

— Но-но, ты там полегче, мы ведь тоже не баклуши бьем!

— Кстати, единственный не житель Измайлова испил молочка, купив его опять-таки в этом самом магазине «Изобилие». Значит, молоко, сметана, ряженка, простокваша, кефир… не знаю, что там еще, серьезно испорчены. Случайно или намеренно, нужно выяснить. И если это так, то двадцать четыре отравления и правда какая-то акция. Не знаю пока, с какой конечной целью. Так что, Володя, связывайся с санэпидемстанцией, пожарными, налоговой, МЧС, не знаю с кем еще, может, с мэром, но магазин этот закрой и устрой там проверку продуктов, молочных в первую очередь.

— Для закрытия магазина и проверки качества товаров нужна санкция, — заметил Коробов.

— Ну так добудь ее! — жестко произнес я. — Хоть из-под земли эту санкцию добудь. А иначе зачем я тебе звоню, как думаешь? Про жизнь, что ли, поговорить?

— Хорошо, я попробую, — пообещал Володька.

— Не надо пробовать! — почти закричал я в телефон. — Надо достать, и все! Может, сейчас новая партия отравленного молока подошла, и что, людям продолжать травиться?

— Я понял, — после небольшой паузы проговорил Володька. — Ты плотно занимаешься этим делом?

— Плотнее некуда, — ответил я. — Того и гляди, сам обдристаюсь!

— Это уже перебор… Хорошо, держи меня в курсе, — буркнул он и отключился.

Надо полагать, старший следователь Коробов нужную санкцию раздобудет. Не может не раздобыть…

* * *

В женскую палату я попал в половине седьмого, то есть за полчаса до окончания разрешенного времени посещения больных. В палате лежали четыре женщины. Я назвал себя, место работы и цель их посещения. Никто из женщин ничего не имел против того, что я буду задавать вопросы. Напротив, им было любопытно, что их посетил «самый настоящий» тележурналист, который будет делать передачу, в том числе и о них.

Одна из лежащих в палате женщин была весьма пожилая, семидесяти девяти лет. Звали ее Аделаида Матвеевна Гаранина. Возле нее сидела девушка лет двадцати трех — двадцати пяти, небольшого, как мне показалось, роста и с короткой стрижкой «боб». Внучка Гараниной?

— Это моя племянница внучатая, Лариса, — разрешила мои сомнения Аделаида Матвеевна. — Она за мной и дома ухаживает, и здесь вот, бедняжка. — Старушка по-детски всхлипнула и с благодарностью посмотрела на Ларису.

— А почему вы назвали ее бедняжкой? — тихо спросил я, пока Лариса пошла в туалет мыть фрукты. — Помогать пожилым родственникам — священная обязанность родственников молодых…

— Сиротка она, — печально произнесла Аделаида Матвеевна. — Вот и жалко ее. Мать у нее, племянница моя, умерла не так давно, а отчим другую женщину нашел, домой привел. Не ужилась с ней Лариса, ко мне переехала. А у меня гипертония какая-то особенная, шатает меня, когда давление низкое. Часто падаю. Шаг шагну, а меня назад заносит, будто толкает кто в грудь. Сама я в магазины и раньше не очень-то часто ходила, соседи, дай бог им здоровья, люди добрые попались: то молочка купят, то хлебца, а то чаю или картошечки… Много ли старухе надобно? А как с полгода назад упала на спину да затылок в кровь разбила, больше уж в магазины не выхожу. Лариса теперь ходит, спасибо ей, и дай бог жениха ладного да путного. Приехала как раз вовремя, когда я с разбитой головой лежала. Выходила меня. Ведь я одна как перст, никого больше родных не осталось, кроме нее…

Пришла Лариса, положила на тумбочку груши, персики, яблоки, сливы, апельсины.

— Да что ты так тратишься на меня, Ларисочка! — ахнула Аделаида Матвеевна. — Столько всего накупила. Я этого всего и не съем.

— С остальными поделитесь, тетушка, — сказала Лариса приятным голосом. — А потом, вдруг вам цитрусовые кушать нельзя? Или сливы? Тогда хоть яблок с грушами поедите. Все чистое, я помыла, берите да кушайте…

— На «вы» со мной, — заговорщицки шепнула мне Аделаида Матвеевна, когда Лариса на что-то отвлеклась. — Говорю ей, ты ж мне племянница, зови меня на «ты». А она: не могу, мол, язык не поворачивается. Лучше, говорит, буду звать вас Аделаида Матвеевна или тетушка. Воспита-а-ание, — уважительно протянула старушка.

— Лариса, а вы для Аделаиды Матвеевны молоко где покупаете? — поинтересовался я, когда молодая девушка снова присела на краешек тетушкиной кровати.

— В нашем продуктовом магазине, он рядом с домом, — ответила Лариса.

— А магазин как называется? — поинтересовался я.

— «Изобилие». — Лариса с удивлением посмотрела на меня: — А что?

— Получается, вы живете на Измайловском бульваре? — снова спросил я.

— Да, — коротко ответила Лариса, продолжая смотреть на меня с некоторым удивлением.

Конец ознакомительного фрагмента.