Лихолетье

Евгений Шалашов (2021)

В новой книге признанного мастера альтернативной истории Евгения Шалашова речь идет об одном из самых страшных периодов — Смутном времени. Только в этой исторической альтернативе всё ещё страшнее. Русь разорвана на куски поляками, шведами и англичанами. Земское ополчение рассеяно, князь Пожарский погиб при штурме Москвы, а Кузьма Минин взят в плен и замучен врагами. Словно вурдалаки ненасытные, рыщут по городам и весям банды иноземных разбойников. В бушующем море кровавого пожара стоят две твердыни — Соловецкий и Кирилло-Белозерский монастыри. Князь Даниил Мезецкий, хотя родом и из Рюриковичей, никогда не стремился к трону. Он не интриговал, а честно сражался и выполнял дипломатические поручения. Однако волею обстоятельств ему придется принять шапку Мономаха. Удастся ли молодому царю прекратить Лихое время? Сдюжит ли? Сможет ли возглавить очистительный поход против ляхов, шведов, англичан и прочих разорителей земли русской? Книга рекомендована для чтения лицам старше 16 лет.

Глава третья

Рыбная слобода и ее обитатели

Если бы не было Рыбной слободы, ее бы стоило выдумать. Стоит на слиянии трех рек — хочешь, плыви по Волге до Каспийского моря. Не хочешь — греби по Шексне, до Белого озера, а оттуда, по волокам — до Белого моря. Не нужна ни Волга, ни Шексна — пжалста вам, Молога, а от нее до Мсты по сухопутке, а там до Балтийского моря рукой подать. Даже в сию пору, когда крестьянин не пашет и не сеет, а посадский ремесленник и рад бы чего смастерить, да не из чего, а главное, на какие шиши? — из Рыбной слободы во все края идут барки, унжанки и черепанки, груженые товаром. Потому в слободе всегда многолюдно. Тут и крестьяне, что пришли заработать копеечку, нанимаясь бурлаками и грузчиками, и торговый люд — от мелких офеней, что весь товар несут на горбу, до маститых купчин, имеющих склады да лавки в Нижнем Новгороде и в Самаре. Не редкость и иноземных гостей встретить — смуглых и белобрысых, бородатых и бритых, в тюрбанах и меховых шапках, в фесках и широкополых шляпах.

Со времен, о которых никто не помнил, слобожане платили оброк красной рыбой, а царь Василий Иванович Шуйский стал требовать, окромя этого, по пять копеек со двора. Пять копеек слобожане пережили, не заметили. Вот когда Минин собирал ополчение, пришлось затягивать пояски — требовал говядарь земли русской неслыханную дань — десятую часть от всего добра!

Может, кто другой стал бы пороть горячку, но не рыбинский воевода Котов. Понимал, что начни орать да за грудки хватать — посадский люд его в Волге утопит. Собрал Александр Яковлевич городской собор, пригласил выборных ремесленников да именитых купцов. Сидели, кряхтели, головы ломали долго, но порешили — платить!

Пожарский сгинул — даже тела не нашли, Москва у ляхов, а слобода вроде бы и без власти. Опять собрал Котов народ, и опять кумекали: как дальше жить?

Оставшись без высшего начальства, Котов развернулся. Для начала поселил на своем дворе Тимофея Брягина, который лет двадцать в Засечной черте остроги ставил, а теперь слонялся не у дел, прося Христа ради на хлеб и на водку. Александр Яковлевич велел опохмелить мастера, отпоить его квасом, а потом два дня в бане парить.

Очухавшись, Брягин взял у воеводы две копейки и пошел на торг, но вместо водки (деньга штоф да полденьги огурец), купил бумаги (кипа — копейка!), перьев и чернил. Неделю бродил вокруг слободы и пачкал бумагу. Принес чертеж воеводе, а тот лишь за голову схватился. Но, пораскинув мозгами, принялся нанимать плотников и землекопов.

Не прошло и месяца, как потянулись к слободе плоты из бревен, телеги со щебенкой и камнем, мастеровые из Весьегонска, с Мологи. Даже из Новгорода Великого перебирались плотники. Шли поодиночке, артелями и целыми семьями. Денег больших за работу не просили. Рады были, что вообще что-то платят.

Купеческая старшина поначалу плечами пожимала. Ну, слобода, чай не посад, зачем ей стены?

Но когда вдоль Волги появились клети (вроде как срубы домов, только со щебнем внутри), а потом башни, затея им так понравилась, что пошли спрашивать — а хватит ли денег? Ежели что, то и подсобить согласны! Когда всем миром навалились, камня собрали столько, что хватило на две надвратные башни.

Купцы заподумывали, что неплохо бы отстроить каменный храм, а потом — перекинуть мост через Волгу, на левый берег, где был когда-то град Усть-Шехонск, что сгинул, но дал жизнь слободе. Без каменного храма, без моста слобода городом не станет… Ну очень хотелось купечеству, чтобы Рыбная слобода стала градом. Город, оно как — то солиднее. «Городовой воевода» звучит не в пример красивее, чем «слободской»… Но, опять-таки, как хошь обзовись, но толку не будет, если в слободе — посаде должной силы не будет.

Рыбная слобода росла и расширялась. Складов купеческих — немеряно, а сколько постоялых дворов, ведали только сам воевода да его помощник Николка, что был за казначея. В народе Рыбную слободу уже называли Рыбнинском.

В прежнее время воевода имел под рукой две сотни стрельцов. Один месяц — первая сотня в караул ходит, а вторая дома сидит, рыбу ловит или в лавках торгует, а потом, стало быть, наоборот. Со стенами и с башнями народу понадобилось больше. Теперь в слободской страже уже пять сотен. Брали не всех подряд, а только опытных ратников. Рядовыми караульными ходили стрельцы, успевшие повоевать под хоругвями Скопина-Шуйского и Пожарского, десятниками — дворяне, лишившиеся поместий, а сотниками — воеводы порубежных городов, что отошли к Польше и Швеции.

Хуже было с оружием. Бердыши и сабли, слава Богу, делали на месте. А вот с пищалями… Разоренная Тула ничего не давала, а в Устюжне Железопольской могли лить только пушки. Немецкое и аглицкое оружие поляки и свеи не пропускали. Но все-таки воеводе удавалось заполучить в оружейную кладовую (или, как теперь стало модно говорить, арсенал) иноземные ружья. Французские мушкеты проделывали такой путь, что диву даешься — из Марселя, по морю — в Стамбул, а оттуда, другим морем, — в Трапезунд. Потом, горными тропами контрабандистов, — в третье море, а потом — по Каспию и Волге в Рыбную слободу. За мушкеты, из-за которых неизвестные люди рисковали свободой и головами (во Франции за такую торговлю положены были галеры, а в Турции — смерть!) воеводе приходилось выкладывать по пятьдесят ефимков вместо обычных двадцати, но они того стоили. Кремневый замок, всобаченный хитромудрыми французами, был удобнее фитильного или колесцового. Но, купив сотню новых мушкетов, воевода решил — хватит. Казна не бездонная.

Старшина купеческая шушукалась — а не хочет ли Яковлевич себя князем объявить? Почесали купцы бороды и решили — а что, правильно. Пусть становится князем, али, на немецкий манер, — бургграфом. Худо ли — верст на сто в округе не встретишь разбойников. И мзды от татей не брал, как другие воеводы. Конечно, были в слободе конокрады, мазурики и грабители, но меру знали…

Терем воеводы стоял неподалеку от Соборной площади, саженей в ста от храма Преображения. Посмотришь вверх — шапка упадет! Резное крыльцо, узорчатые ставни. Лепота! Но как же иначе, если воевода в слободе — царь и Бог?

Раньше тут был пустырь, в добрую десятину. А теперь — сад разбит, огород. Во дворе — конюшня и коровник, кожевня, шорная мастерская и прядильня. Душ сто трудилось. Были и кабальные холопы, и те, кто на жалованье. Рабочих рук нынче хватало, а с работой плохо.

Александр Яковлевич уже отужинал и собирался лечь отдыхать, как вдруг во дворе затявкала собачонка. Не зло, а так, для приличия, чтобы хозяева знали — бдю!

— Когой-то там несет? — пробурчала супруга, что вместе с кухонной девкой убирала со стола.

— Свой! — уверенно сказал хозяин, прислушиваясь к тявканью. — Щас дядька Яков придет и скажет.

Словно подслушав, в комнату заглянул Яков, старый холоп, что был у воеводы за привратника, за сторожа, а понадобится — так и за телохранителя.

— Хлеб да соль.

— Ужнать будешь? — поинтересовался Александр Яковлевич, а хозяйка даже приостановилась в ожидании ответа.

— Благодарствую, ужнал уже, — отмахнулся Яков. — Тут, воевода, такое дело. С постоялого двора человечек пришел, мать его ети… — Холоп многозначительно кашлянул, показав глазами на хозяйку и девку.

— Авдотья, Машка, ступайте-ка, — распорядился воевода, и женщины послушно вышли — девка без слов, а хозяйка, проворчав вполголоса: «Тайны-то тут разводите, на пустом месте!».

— Значится, твою мать, пришел с караван-сарая, где Борька-татарин, ети его мать, парнишка, да грит — гололобые к Борьке, мать их так, девок привезли. Весь день их пластали, а щас кому-то из бусурман продать собрались. Может, сам Бориска, распротак его, купит.

— Ну и что? — не понял Котов. — Ну, привезли и привезли.

— Да ты че, воевода, совсем ох…л, твою мать?

— А твою мать?! — разозлился Яковлевич. — Толком-то говори…

— Ну, воевода, мать твою за загривок, — разозлился холоп, стукнув кулаком по косяку так, что загудел весь терем. — Девок на продажу привезли, не понял, твою мать?

— Наших девок бусурманам продавать хотят?! — взревел воевода.

— Ну, дошло, наконец. А то, даром, что воевода, мать твою, а доходит до тебя как до утки — на пятые сутки, — облегченно выдохнул Яков.

Александр Яковлевич вскочил, принялся сбрасывать домашнюю рубаху.

— Девки, одежу выходную тащите и оружие! — заорал Котов домочадцам. — А тебе, дядька, за матюги как-нибудь прикажу батогов всыпать! — пригрозил холопу и махнул рукой: — Костромитинова поднимай!

— Ну так, мать твою через подворотню, прикажи! — развеселился старик. — А Костромитинова с особым десятком я уже кликнул!

Одним из новшеств Рыбной слободы был «особый десяток». Проще говоря — один десяток из сотни стрельцов, что заступала на службу, не несла караул, а размещалась в Стрелецкой избе. Вроде, на тот случай, если подмога понадобится. Поперву попавшие в избу радовались, что смогут дрыхнуть целыми днями! Ан нет. Ни выспаться вволю, ни там выпить-закусить…

Был у Котова человек, из «засечных» дворян — Леонтий Костромитинов. Возрастом — не младше Якова, а крепок как дуб. Десяток Леонтий гонял и в хвост и в гриву, заставляя стрельцов учиться тому, чему дворян да боевых холопов учат с детства, — рубить саблей и драться без оружия, стрелять из лука и палить из мушкета. Мужики матерились, пытались жаловаться воеводе, а кое-кто даже норовил подраться с мучителем. Но толку от этого не было — драчуны ходили с битыми харями, а с жалобщиками воевода разбирался просто — сдавай пищаль с бердышом и отправляйся к растакой-то матери!

Стрельцы от восхода до заката махали бердышом, в строю и в одиночку ставили удар по конному и пешему, палили из пищали кучно и россыпью. Для такого дела воевода не скупился на порох и свинец. Обычно к концу первой недели втягивались. Ну, а к концу месяца уже было любо-дорого — со служилым дворянином, иноземным наемником или боевым холопом рыбнинскому стрельцу тягаться трудно (но можно!), а с кем другим — запросто! За год таких ратников получилось больше сотни.

Когда воевода спустился во двор, у калитки ожидал десяток стрельцов, во главе с самим Костромитиновым.

— Ну, с Богом, — перекрестился воевода и, пропустив вперед стрельцов, пошел вместе с Яковом замыкающим.

Караван-сарай, отстроенный татарином Базарбаем, напоминал крепость: мощные бревенчатые стены, внутри которых гостевые комнаты для гостей из Турции и Персии, двор, где разбивали шатры татары, не любившие крыш.

В высоких дубовых воротах, обитых железом и утыканных гвоздями, имелась калиточка. Вот в нее-то Костромитинов и постучал. Открылось маленькое оконце, забранное решеткой, через которую были видны одни глаза.

— Чево хатэл? — поинтересовался неизвестный привратник.

— Открывай, — потребовал Костромитинов.

— Завтра прихади, — ответствовал голос, и оконце закрылось.

— Ах ты засранец! — возмутился Леонтий Силыч и опять постучал: — Хозяина позови. Скажи, воевода пришел!

— Завтра прихади. Хазяин отдахать спать, никаго не пускать.

— Ну ладно, — с угрозой в голосе сказал Костромитинов. — Дай-ка пищаль, — потянулся он к ближайшему стрельцу и, взяв оружие, что есть мочи долбанул прикладом в калитку. Грохот поднялся такой, что изнутри караван-сарая залаяли собаки. Наконец-таки оконце снова открылось, и показалось лицо хозяина.

— Зачем стучишь, Лявон? — приторно-ласково спросил Базарбай. — Зачем людей беспокоишь, а?

— Ворота открывай, разговор есть, — хмуро сказал Костромитинов.

— Какой разговор на ночь глядя? — деланно удивился татарин. — Завтра приходи, а? Поговорим, шашлыка покушаем, пловом угощу.

— Базарбай, ты долго будешь ваньку валять? — выступая вперед, спросил воевода. — Тебе что, непонятно сказано? Открывай двери!

— Э, воевода-боярин! — радостно завопил Базарбай, изо всех сил изображая радушие. — Что случилось, боярин?

— Сам знаешь, что случилось. Открывай двери, — повторил воевода, начиная злиться. — Иначе — высадим!

— Э, воевода, моя дверь крепкая, — зацокал языком татарин. — Ты скажи лучше, что тебе надо? Подати я заплатил. Бакшиш домой принесу. Зачем дверь открывать? Ты так скажи — может, ответить смогу…

— Ведомо мне, что у тебя на дворе русские девки, которых продать собираются, — попытался объяснить воевода.

— Э, а что девки? — удивленно воззрился татарин. — Если я девка куплю, моя она девка!

— Купчую покажи, — потребовал Котов.

— Э, какой купчий тебе?

— Такую, в которой девки себя продают, — терпеливо сказал воевода. — Или — от старого хозяева купчая, где вписано, что согласны девки другому запродаться. Может, вольные они, али крепостные чьи. Нельзя на Руси людей без их согласия продавать!

— Купчий йок! Зачем купчий? Я купил — мой девка. Якши, да? Мой улусник девка у ляха купляй, он его хазяин. Какой купчий? — начал горячиться Базарбай, от волнения забывая русский язык. Но дверь не открывал.

— Ну, не хошь по-хорошему, будет по-плохому. Будет тебе сектым башка! — прорычал воевода и кивнул Костромитинову: — Командуй, Леонтий…

Пока Леонтий отводил стрельцов в сторону, Котов озабоченно спросил у верного холопа:

— Чего это он? Нешто не понимает, что с огнем играет?

— Ну так, мать его за ногу, известно чего, — уверенно ответил Яков. — У них же, у гололобых, язви их в качель, мать их, в деда, в душу колом, обычай такой. Если гость в доме, то хозяин должен гостя защищать!

— Хороший обычай, — одобрительно сказал воевода и поинтересовался, кивнув на ворота: — Осилим, как считаешь?

— А куда мы денемся? — беззаботно отозвался Яков. — Если чего, мать его за ногу, е… оно колом, пушку подтащим!

Александр Яковлевич, наблюдая за подготовкой, лихорадочно размышлял. Удастся ли высадить калитку, нет ли, но залп переполошит всю слободу. А дальше? Не высадишь дверь с первого раза, придется пушку тащить или жечь караван-сарай к ядреной матери! Сжечь можно — подворье в стороне, огонь на дома не перекинется. Что же получится? За милую душу вырежут всех, кто живет у Базарбая, а потом и других. Но с татарами, как ни крути, мирно жить нужно.

— Леонтий, подожди пока, — остановил воевода дворянина, который уже собирался сказать «Пли!».

— Яков! Лук у тебя с собой? — спросил воевода, хотя вопрос был лишним — наставник никогда не расставался ни с саадаком, ни с саблей. Холоп вообще считал, что пищали да пистоли — это так, баловство. Вот лук — это да! И бьет дальше, и попадает точнее. Котов был с ним согласен — пока стрелец наводит ружье, холоп успевал засадить три стрелы. Но вот одна беда — нужно долго учиться.

— За крышей присмотри, — показал воевода на плоскую крышу, с которой могли и шарахнуть чем-нибудь.

— Понял, — кивнул Яков, одним движением открывая крышку саадака и извлекая лук. Одна стрела наложена на тетиву, две в руке и еще две в зубах.

Александр Яковлевич подошел к калитке и опять постучал в закрытое оконце.

— Базарбай, ты меня слышишь? — ласково спросил он.

Окошечко отворилось, и из-за решетки выглянуло перекошенное лицо хозяина.

— Можешь пушку тащить — не открою! — стоял на своем упрямец.

— Ну и не открывай. На хрен мне твоя лачуга не нужна. Будка собачья! Только собакам в ней жить. И сам ты — пес шелудивый, собака страшная!

Глаза татарина выкатились из орбит.

— Сам ты собака русский. И ты, и отец твой, и мать твой собака. У-у-у!!!

«Лучше бы Якова ругаться отправить!» — поморщился воевода, но было поздно — сам начал, самому и заканчивать. Набрав в рот воздуха, воевода выдал:

— Мать твоя — свинья непутевая. Я твою мать кутым и сестру кутым. И тебя кутым! Баба ты, а не мужик. И не кутак у тебя между ног, а ам! Базарбай, кутак барма? Кутак йок! Ам терма! Если ты мужчина, а не свинья, выходи ко мне.

Воевода и сам толком не знал, что означают все эти слова. Вроде, ругательства. Татарские, нет ли, хрен его знает, но Базарбай завопил и принялся отмыкать засовы.

— Живым! — приказал воевода.

Базарбай, мешая русские и татарские ругательства, кинулся на обидчика с саблей. Зашедший сбоку Леонтий одним рывком ухватил татарина за шиворот, развернул его вполоборота и отобрал саблю. Прикрываясь караванщиком, как щитом, дворянин заскочил через распахнутую калитку во двор. Следом за ним — Яков, державший наготове лук, а потом и стрельцы. Последним вошел воевода.

Возле ворот стояла кучка татар в драных халатах и лисьих малахаях. Не то шестеро, не то семеро. Верно, из тех самых, что разбойничали по Руси-матушке наравне с ляхами и своей сволотой. За их спинами толпились вооруженные купцы и их слуги. Всего человек тридцать. Татары держали луки, но никто не стрелял, опасаясь задеть хозяина. По спине Котова прокатились холодные капли. Понятно — стрельцы успеют одним залпом выкосить не только татар, но и купцов, но, умирая, каждый из лучников успеет спустить тетиву. Вот только умирать никто не спешил, поэтому и те и другие медлили. «Лишь бы не дрогнул кто…» — подумал Котов, надеясь обойтись без кровопролития.

— Кто старшой? — поинтересовался воевода, остановив взгляд на толстопузом басурманине, у которого и халат был новее, и лиса на малахае не тертая: — Давай, сотник, попробуем миром договориться.

— Хазаина отпусти, — потребовал татарин, помягчев взглядом. Чувствовалось, что басурманину польстило, что назвали «сотником». Десятник, в лучшем случае.

— Скажи своим, чтобы луки опустили, — улыбнулся воевода. — Мы тогда хозяина отпустим и пищали уберем. Вишь, сколько людей безвинных пострадать может.

Татарин быстро окинул взглядом двор. Было заметно, что в башке, отродясь не мытой, шевелятся мысли — восточные купцы, будь они турки или персы, но на помощь единоверцам придут. Но — опять же, гололобый знал, что сотворит картечь!

От купцов отделился невысокий благообразный человек в дорогом халате и зеленой чалме — купец Хаджа Камиль, самый уважаемый среди восточных гостей. Он же был местным кади — кем-то вроде муллы и судьи.

Хаджа Камиль сказал что-то десятнику. Толстопузый огрызнулся, не соглашаясь, но турок повысил голос, и татарин сник. Повернувшись, гортанно отдал приказ, и подчиненные нехотя опустили луки.

Что воеводу удивляло, так это то, что все басурмане понимают друг друга. Хаджа Камиль был турком, но его речь понятна и крымчакам, и волжским татарам. Сам Яковлевич, когда жил у немцев, удивлялся, что немец из Штудгарда не может объясниться с земляком из Магдебурга. Давно хотел поговорить об этом со знающими людьми, но недосуг.

Когда помятый и злой хозяин караван-сарая отошел, Котов махнул стрельцам, а те сняли мушкеты с бердышей.

— Ну, теперь и поговорить можно, — удовлетворенно сказал воевода.

— Чево ты хочешь? Зачем пришел? — злобно ощерился Базарбай.

— Ты, Бориска, не позабыл, что я в здешней слободе воеводой поставлен? — приосанился Котов. — Стало быть, за порядком и за законами следить должен. А ты закон нарушаешь.

— Какой-такой закон? Ничего я не нарушал!

— Закон покойного государя нашего, Бориса Федоровича, о том, что никто холопами владеть не в праве, кроме их господ. А продавать их нельзя, окромя как сам холоп по купчей грамоте заложится, — веско изрек воевода и протянул руку: — Грамоту купчую покажи.

— Царь Борис умер давно. Никто его законы не исполняет, — ухмыльнулся татарин.

— Умер царь, а законы никто не отменял, — спокойно возразил Котов. — Я за все царство не ответчик. Я в Рыбной слободе поставлен, и с места меня пока никто не согнал. Стало быть, должен я законы исполнять. Мне донесли, что у тебя, Базарбай, на дворе девки незаконно содержатся. Если купчей нет, то я должен этих девок у тебя отобрать и вернуть в первозданное состояние, а тебя — суду предать. По закону могу у тебя все имущество отобрать, а тебя — батогами бить! Понял?

— Вы, Александр-эфенди, плохо делаете, — вмешался в разговор турок. — Почтенный Базарбай — хозяин постоялого двора. А на постоялом дворе, равно как в посольстве, свои законы действуют.

— Господин Камиль, — усмехнулся воевода, поднаторевший в таких делах. — Караван-сарай в Рыбной слободе стоит, а это русская земля! Если бы Базарбай был турок, или крымчак, то мы бы еще поспорили. Только хозяин-то из казанских татар будет. А Казань, она еще при Иоанне Васильиче русской стала. Стало быть, должен он по русским законам жить.

— Ты этих девок видел, а? — ухмыльнулся хозяин, слегка успокоившись.

— Люди видели, — пожал плечами воевода. — Я, Базарбай, могу весь твой двор кверху задом поставить! — пообещал Александр Яковлевич и пригрозил: — А за то, что ты воеводу впускать не хотел, еще штраф заплатишь!

Хозяин поскучнел лицом. Знал, что если воевода сказал — так и сделает. Однако продолжал упорствовать.

— Девки русский я у братьев из улуса купил. Серебром платил, вот. Купчих никаких нет, не нужны нам купчие. А где они девок взяли — их спрашивай. Тангу за девку отдал, мой девка! А штраф какой — скажи, уплачу!

На выручку собрата по вере поспешил Хаджа Камиль.

— Почтенный Александр-эфенди, — сказал турок. — Наш хозяин не имел злого умысла. После вечерней молитвы все правоверные должны ложиться отдыхать.

— Да на здоровье! — улыбнулся воевода. — Девок отдайте, а потом — спи, отдыхай…

— Э, воевода, зачем ты так? — оскалил хозяин зубы в ответной улыбке. — Почтенный кади тебе сказал — правоверные спать должны!

— Я, Базарбай, человек терпеливый, — погасил улыбку Котов. — Но у меня терпение не беспредельно.

— Э, воевода, много крови прольется, — попытался припугнуть татарин, почуяв поддержку, хлопнул себя по боку, где должна быть рукоять сабли. Нащупав пустоту, скуксился, злобно посмотрев на Костромитинова, стоявшего спокойно и вроде бы лениво, но не выпускавшего из виду никого — ни татар, ни купцов.

— Ну, значит, твоя кровь первая будет, — вздохнул Котов, устав спорить.

Стрельцы и татары напряглись, приготовившись вскинуть оружие, Яков с Леонтием переглянулись, а Хаджа Камиль, встав между Котовым и Базарбаем, принялся объяснять что-то хозяину караван-сарая. Хотя воевода не понимал ни слова, но чувствовал — Базарбай готов уступить. Ссориться, а уж тем более биться с русским воеводой у владельца постоялого двора желания не было. Бориска-Базарбай, в отличие от татар-разбойников, имел хороший доход, и — Котов был уверен — не будь тут пришлых, «караван-сарайщик» уже отдал бы девок. Знал, что воевода ему потом какую-нибудь пользу окажет. Хозяин не хотел терять лицо перед соплеменниками, и теперь лихорадочно обдумывал — как ему выкручиваться? Ну, конечно, постарался бы извлечь какую-нибудь выгоду. Что ж, воевода мог бы скостить ему пошлину на полгодика.

Александр Яковлевич почти придумал, как им разойтись без крови, но дело испортил десятник. Старший татарин неожиданно захохотал и заявил:

— Я, урус, на твои законы плевать буду. И на тебя, воевода, плевать…

Рукоять словно сама прыгнула в руку, и воевода полоснул десятника, как учил когда-то Яков, — кончиком клинка под кадык. Десятник плюнул кровью, схватился за перерубленное горло. И никто еще не успел осознать, что произошло, как Леонтий заорал:

— Пли!

Эх, не зря Костромитинов гонял стрельцов, вколачивая команды. И не зря велел взять кремневые ружья, а не фитильные пищали. Стрелять, держа мушкеты на руках, а не на подсошках, тяжело, но залп, выпущенный в упор, смел татар, раздробил голову Хаджи Камиля и уполовинил число купцов, неосторожно вставших за их спинами. Но больше всего досталось хозяину, в которого били с двух стволов, — там, где был красавец Базарбай, шевелились куски окровавленного мяса и сухожилий…

— В бердыши! — выкрикнул Леонтий и первым ринулся на оторопевших купцов.

Восточные гости были изрублены в минуту. Двое успели схватиться за сабли, но, получив по стреле от Якова, не успели даже обнажить оружие. Стрельцы, обтирая клочками травы бердыши, морщились — стреляли без упора, и синяки будут — будь здоров! Может, у кого-то и ребра сломаны. Отдача при выстреле такая, будто жеребец копытом лягнул!

Александр Яковлевич, очистив клинок от крови, мрачно осматривал двор. Подозвав Костромитинова и Якова, негромко спросил:

— Ну, что присоветуете?

— А что тут советовать? — удивился холоп. — Девок, мать их так, забрать, да домой идти, е… его в копыто.

— А хоронять кто будет? — поинтересовался Котов.

— Вон, п…ки стоят, хлебала разинули, подойти боятся, — кивнул холоп куда-то в дальний угол подворья, где сбились в кучу прислуживающие на подворье русские: — Вон, пущай они своих бабаев и хоронят.

— Александр Яковлич! — крикнул Костромитинов. — Шел бы ты к воротам. Щас народ навалит. Что врать-то будем?

«Мать его так! — выругался воевода. — Что рыбинцам-то говорить? А, ладно!». Соображая на ходу, воевода сказал:

— Сами скажем и стрельцам накажем. Всем говорить — мол, татары к Бориске на постой встали, да с купцами из-за девок повздорили. Хозяина убили, гостей торговых посекли. Ну, а тут мы пришли, разбойников перебили, девок отбили. Кто из мужиков болтать станет — язык вырву…

— Складно, — одобрительно кивнул дворянин.

— Присмотри, чтобы у гостей добро не растащили. Может, родичи объявятся. А Базарбаево да татарское барахло собери, вместе с девками, пущай ко мне во двор везут — поделим. Хаджи да других турок — в разные могилы. А татар пущай в одну яму зароют. Водки ведро ставлю, — кивнул воевода. — Пущай напьются сегодня все.

— Давайте сразу ко мне, в Стрелецкую избу, — предложил Костромитинов. — И ты, Александр Яковлевич, с мужиками выпей. Сегодня можно.

— Выпью, — кивнул Котов. — Только холопов пришлю да за батюшкой кого-нить отправлю… — Посмотрев вокруг, воевода осознал, что уже стоит глубокая ночь, за батюшкой посылать поздно, и решил: — Пожалуй, завтра пошлю…

У Котова было так погано на душе, что впору не то утопиться, не то удавиться.

Но Александр Яковлевич знал, что не утопится, не удавится. Зайдет сейчас в Стрелецкую избу, выпьет вместе со всеми чарку-другую, за помин невинных душ, и уйдет в терем. Еще есть несколько часов, чтобы поспать, а завтра — новый день, новые заботы и дела, которые никто не сделает, окромя рыбинского воеводы! Назавтра было назначено казнить воров, что фальшивые копейки чеканили.

Кат орал, что на него будут плевать, как на оглашенного. Плотники отказывались сколачивать помост, а стрельцы не желали стоять в карауле…

Александр Яковлевич изрядно попортил крови себе и другим, пока не добился своего. Но добился, потому что иначе не мог. Зато твердо знал, что каждый будет делать свое дело — плотники сколотят помост, стрельцы выведут воров: Мишку Сироткина, который воровские деньги добрым людям подсовывал, второго — Петьку Босого, что вместе с братцем делал воровские копейки (братца Ваньку стрельцы зарубили, когда брали), а третьим потащат крещеного татарина Оньку Махметкулькина, что навострился свинец серебром покрывать (про умельца братья на дыбе рассказали), а кат Костка, выпив изрядную чарку, разогреет на костре чугунок с оловом и свинцом, вставит ворам в глотки коровий рог и вольет туда расплавленный металл.