Возвращение Грифона

Евгений Щепетнов, 2013

Все-таки практические навыки в полицейской магии – великая вещь! Если бы не они, разве удалось бы Васе Кольцову, его другу Сереге и подружке Василисе отнять у злоумышленников коллекцию золотых монет, да еще и кучу вполне современных денег в придачу? Правда, удачливые кладоискатели по-прежнему находятся в бегах, а теперь с таким богатством им и вовсе недолго пробыть на свободе. Ведь добыть деньги – это еще не все! Надо умудриться оставить их себе. Тем более что на счастливчиков очень скоро вышли весьма серьезные люди, от предложения которых обычно не отказываются даже самые гениальные маги Вселенной. Впрочем, бывший маг-оперативник Вася Кольцов на многое не претендует: деньги, свобода, любовь и… чтобы всякая потусторонняя нечисть знала свое место!

Глава 3

В глаза ударило солнце, будто пытаясь горячими лучами пролезть ко мне в черепную коробку и осветить все уголки моего ущербного мозга. Что в нем творится? Почему я не такой, как все, и где моя жизнь? Улетела, унеслась на крыльях ветров неизвестно куда. Пустая оболочка, именуемая Ваней Сидоровым, шагает ныне за женщиной, единственной опорой в этом мире. Зачем я ей? На кой черт нужен ей парень, которого нашли на улице? Разум женщин темная штука. Может решила взять меня вместо домашнего кота? А не все ли равно? Мне как-то надо жить, жить в абсолютно незнакомом мире, о котором я не знаю ничего. Впрочем — что-то я ведь знаю. Например, могу безошибочно определить, что передо мной какая-то древняя машина, вернее автомобиль — желтый, с красным крестом на борту. Вероятно, медицинский автомобиль. Что-то вроде «Скорой помощи».

Я сел на заднее сиденье этого чудовища, оно страшно загромыхало, завоняло, забренчало сочленениями и каким-то чудом двинулось вперед. Почему-то я знал, что никогда не ездил в таком уродстве. Знал, и все тут.

Дорога до дома Марии Васильевны заняла около получаса, может, чуть больше. Дом находился на окраине города, в ряду похожих домов за разноцветными деревянными палисадниками. Обычный деревянный дом, построенный много лет назад.

Раньше за ним хорошо ухаживали, так что на наличниках осталась белая краска, курчаво загнувшаяся под солнцем и дождями. Дорожка, выложенная плитами, заросла травой, пробивавшейся по щелям.

Я окинул взглядом участок — чем-то это все мне напоминало дачу — деревянные «удобства» в дальнем конце запущенного огорода, баня, стоящая рядом с домом, летний душ, на крыше которого чернел здоровенный бак, жарящийся под солнечными лучами. Вид участка всколыхнул у меня какие-то воспоминания, но они, к моему разочарованию, тут же заглохли, оставив лишь слово «дедушка». К чему дедушка? Зачем дедушка? Я этого не знал. Покатав на языке слово, вздохнул и пошел в дом.

Веранда, большая кухня. Все прибрано, и только на веревке в углу сиротливо висели простенькие трусики и прозрачные ночнушки. Мария Васильевна проследила за моим взглядом, слегка смутилась и тут же сдернула интимное белье с веревки. Потом посмотрела на меня и позвала за собой:

— Пойдем. Я дам тебе одежду, тебе нужно помыться и переодеться. От тебя за версту несет больницей.

Она подвела меня к шкафу, в котором были сложены стопы брюк, рубашек, трусов и маек, и оставила меня перед ним, выйдя в другую комнату.

Я посмотрел вокруг и заметил на стене фотографию мужчины, очень похожего на меня, только гораздо старше. «Вот почему она решила мне помочь, — подумалось мне, — я ей напомнил мужа».

Пожав плечами, зарылся в кипы одежды и через несколько минут подобрал себе полный комплект. Хозяйка дома подала мне мочалку и мыло, пахнущее земляникой, и я пошел во двор, к летнему душу.

Это было наслаждение. Струи теплой, почти горячей воды стекали по плечам, животу, унося печаль, грусть и мысли о том, что я неполноценный человек, без роду, без племени, из жалости принятый в этом доме. Ну что я, в самом деле, переживаю? Ну не знаю, кто такой, зато я жив, здоров, не урод, все части тела на месте — жизнь продолжается, не правда ли?

— Вот тут будешь жить, — Мария отвела меня в комнату, где стоял раскладной диван, — пока не найдешь себе другое жилье. Сразу скажу, если будут какие-то проблемы, я тебя сразу выгоню. Понимаешь? Это чтобы расставить все по своим местам. Я помогу тебе на первых порах устроиться в этом мире, а взамен ты расскажешь мне все, что ты помнишь, а еще я попробую провести с тобой кое-какие эксперименты. Я владею гипнозом, так что мы с тобой попробуем добраться до глубин твоего подсознания.

— Да со мной же вроде уже пробовали гипнозом — я не гипнотизируюсь, — возразил я.

— Это я с тобой не пробовала. И кроме того, мы с тобой попробуем кое-какие препараты, растормаживающие твой мозг. Если ты не против, конечно.

— А мозг не выжжете? Кстати, как мне вас называть?

— Зови Мария. Для Маши я старовата, а ты молод, чтобы звать меня Машей, и не настолько мы близки, а Мария Васильевна слишком длинно, да и я сразу чувствую себя старухой. И зови на «ты».

— Хмм… как-то неудобно. Кто-нибудь услышит, как я зову вас на ты, подумает еще чего…

— Ты ехидный, да? — улыбнулась Мария. — Никто ничего не подумает. А если и подумает — мне плевать. Некого мне стесняться. Одна я на белом свете.

— А родители?

— А нет родителей. Рано ушли… Братьев и сестер нет. Вот так. Пойдем ужинать. Набери воды в чайник. А я пока картошки почищу. У меня котлеты есть вчерашние. Надеюсь, ты не против вчерашних котлет…

Вот так началась моя жизнь в доме Марии.

Первую ночь я провел беспокойно — опять сны, опять видения. То мелькала рыжая девушка, и как будто я ее знал, но как только тянул к ней руки, она исчезала. Привиделась Мария — обнаженная, верхом на странном существе с крыльями. Ну тут уже понятно — сколько времени я уже без женщины, и… а что «и»? И сколько времени я без женщины? Год с лишним? А до этого? А до этого не знаю. Ничего не знаю. От ярости, бессилия, хотелось просто сломать чего-нибудь. Может, и вправду схожу с ума? Сразу успокоился, замер, а потом откинул тонкое одеяло и сел на краю дивана. Отдышавшись, встал и пошел на улицу.

Ночной ветерок охладил мое вспотевшее тело, и я потянулся, расправляя мышцы. Потом подошел к турнику, стоявшему у ворот, подпрыгнул, повисел на нем и стал подтягиваться, выгоняя беса из своего ребра физическими нагрузками. Бес все не уходил, изгнать облик Марии на грифоне я не мог. Грифон? Откуда всплыло это название? Грифон… Покатал на языке, сказал вслух несколько раз. Когда-то я частенько выговаривал это слово. Уверен.

Спрыгнув с турника, заметил слева от себя какое-то движение — будто колыхнулась занавеска. Насторожился. Потом усмехнулся — чего испугался? Как будто кто-то на меня собрался охотиться. Кому я нужен? Мария подглядывает — не начал ли я маньячить. Все-таки ведь психбольной. Интересно, она комнату запирает? А чего это я про комнату… ой, ой, как все запущено. Что у нас самое действенное от излишнего возбуждения? Правильно — холодный душ.

Сняв с себя трусы, шагнул в душевую, открыл воду и несколько минут стоял под прохладными струями. Вода еще не до конца остыла — днем она была вообще горячей, как будто ее специально нагрели, теперь же она едва тепленькая. Приятно.

Растершись полотенцем и отбиваясь от внезапно налетевших комаров, пошел в дом, плотно прикрыв за собой дверь. Дома было тихо — никто не подсматривал из-за занавески, никто не ходил по половицам. Прошел к себе и снова улегся на постель, вытянув ноги и закинув руки за голову. Сон не шел, я стал обдумывать, как жить дальше, запутался в размышлениях и… уснул.

Весь следующий день мы с Марией ходили по инстанциям. Она специально взяла отпуск за свой счет — целую неделю. И я понял — зачем неделю, когда попал в паспортный стол, где толпа народа благоухала испарениями не очень чистых тел в сорокаградусной жаре. Мария стала искать какую-то свою знакомую, нашла, вызвала, поговорила, отведя в сторону, и что-то сунула ей в руки — видимо, мзду. Затем мы сходили сфотографировались на паспорт в фотоателье — и нам сказали, что снимки будут готовы только завтра. Вернулись в паспортный — составили документы и сдали этой знакомой, сказав, что фото донесем завтра. И только потом поехали домой.

Трамвай, колыхаясь и громыхая сочленениями, несся между домами, я смотрел на рельсы, горбатые и кривые, как будто те, кто их клал, были террористами, озабоченными гибелью всех пассажиров этого странного сооружения. Зрелище было настолько отвратительным, что я недоумевал — почему пассажиры не замечают, что передвижение по таким рельсам опасно? Но, оглянувшись по сторонам, понял — все привыкли. Все привыкли к горбатым рельсам, к помойкам возле домов, к сиденьям, из которых какие-то твари выдрали поролон и набросали его на пол. Я не знал этой жизни, но чувствовал, что эта жизнь неправильная, так жить нельзя, так не могут жить люди.

Серые одежды. Серые люди, серая жизнь. Такое ощущение, что от всего пахнет плесенью. Вот только ощущений своих я понять не мог. Может, я раньше жил в каком-нибудь очень большом городе, например — в Москве? Там все бегают, суетятся, бегут куда-нибудь. А тут — застой, стагнация…

Трамвай все-таки довез нас до дома и не вывалил в здоровенную грязную лужу посреди трамвайного кольца. От конечной нам пришлось идти еще с полкилометра.

— Как ты отсюда добираешься? — раздраженно спросил я, отчищая ботинок от подозрительного коричневого налета. — А если вдруг ночью придется ехать?

— А я ночью не хожу. А утром — на трамвае, а потом маршрутное такси до больницы, пятнадцать копеек, и я на месте. И каждый день так. А чего такого-то? Все так живут.

— Чего вы тут-то поселились, в этом медвежьем углу?

— А догадайся! Денег не было на большее. Это еще муж дом перестроил, а то была совсем халупка. Он и комнаты пристроил, и баню выстроил, и все во дворе обустроил. Рукастый был. Вот, сдури купили машину, на свою беду. «Москвич». Так вот… было счастье, и нет его. Всего лишь один пьяный шофер на лесовозе, и нет Пети с Андрюшкой. Извини, что опять тебе настроение порчу. Пойдем, пообедаем… или уже ужин? В общем, поедим и попробуем покопаться у тебя в голове.

Попробовали мы через час. Мария долго размахивала у меня перед лицом блестящим шариком, я усердно таращился на него, но ничего не происходило. Совсем ничего. Ну кроме того, что я все время отвлекался на жужжащую надо мной муху и думал, как бы это ее прибить. Потом вдруг тихо сказал пару слов, и муха упала на пол, затихнув, как мертвая. Каковой, в сущности, и являлась.

— Чего это было? — удивилась Мария. — Ты чего сейчас сказал?

— Я сказал?

— Да, ты сказал. Какие-то два непонятных слова. Что за слова такие? На каком языке?

— А я говорил?

— Тьфу! Ты сейчас сказал два слова. Повтори их.

— Не могу. Я вообще не помню, чтобы что-то говорил.

— Интересно. Очень интересно. Все-таки ты на секунду поддался гипнозу. Похоже, что я что-то вытащила у тебя из головы.

— Не знаю. Если только волос…

Опять ночь. Опять мысли. Опять мне не спится, и опять я иду на турник. Спокойствие через усталость? А что делать?

— Раз, два, три, четыре, пять… — как заведенный поднимаюсь и опускаюсь, подтягиваясь на турнике. Кстати, очень даже прилично подтягиваюсь — за один подход сорок с чем-то раз. Это совсем даже недурно — по крайней мере, мне так кажется.

— Что, бесов изгоняешь? — послышался голос Марии. Я посмотрел — она сидела на крыльце, закутанная в одеяло. — А молитвой не пробовал?

— Не пробовал, — растерялся я, повиснув, как груша, — а откуда ты знаешь, что бесов…

— Да сама такая. Тоже впору на турнике висеть. Два года без мужчины, а ты так похож на моего мужа…

Мы помолчали, потом Мария встала и ушла в дом. Я спрыгнул с турника, сходил в душ, вытерся и побрел в свою комнату. После улицы было темно — за окном светила полная луна, а в комнате темень, как в погребе. Стал прокрадываться на ощупь, чуть не свалил какую-то кастрюлю, удержав в последний момент, и, пройдя к себе, нащупал край дивана. Только нацелился плюхнуться на него всеми восемьюдесятью килограммами, как услышал:

— Ти-ше! Раздавишь.

— Ты? А как же твои декларации о том, что я подопытный кролик, а ты всего лишь добрая самаритянка, и между нами ничего не будет?

— Я подумала, а какого черта? Я что, не имею права? Я взрослый человек, мне тридцать лет, какого черта я строю из себя недотрогу, когда в глубине души хочу этого просто до воя. Иди ко мне…

Женщина откинула одеяло, отодвинулась, давая мне место, и я осторожно прилег рядом. Несколько секунд мы тихо лежали, касаясь друг друга плечом, потом я поднял руку, положил Марии на бедро и осторожно повел вверх, задирая тонкую ткань ночной рубашки. Ее кожа сразу покрылась мурашками, и женщина усмехнулась в темноте:

— Щекотно. Боюсь щекотки.

Я провел рукой по обнаженному телу, по напрягшейся груди, по животу, плоскому, как у нерожавшей девушки. Мария часто задышала и, тихо простонав, попросила:

— Не тяни время… нууу!

Я вошел в нее, осторожно, как будто вспоминая, как это надо делать. Она подалась ближе и резко вжалась в меня, захватив руками и ногами, извиваясь, как в болезненной судороге…

Потом мы лежали, расслабленные, покрытые любовным потом, и молчали, глядя в потолок. Затем Мария спросила:

— А кто такая Василиса? Ты вспомнил?

— Василиса? Почему ты спросила?

— Ты, когда кончал, сказал: «Василиса, милая!» Так ты вспомнил, что это за Василиса?

— Нет… не помню. Ничего не помню. Я был слишком увлечен тобой. Кстати, можно интимный вопрос?

— Какой? — Мария насторожилась, я почувствовал, как ее тело напряглось.

— А почему ты не бреешь… хммм…

— Лобок? Ты чего, стесняешься сказать это слово? Вот смешной! А с чего я должна его брить? Оп! Еще одна зацепка — Василиса, бритый лобок — она что, из восточных женщин? Это у них принято выщипывать все волосы на теле. Но имя русское, русее некуда. А что, тебе нравится гладкое тело, без волос?

— Хмм… не задумывался. Наверное, да. Да. Нравится. Мне кажется, что это гигиенично, красиво и сексуально.

— Как? Сексуально? У нас так не говорят… у нас бы сказали — привлекательно. Интересно, очень интересно.

— Ну что ты меня все исследуешь? Хоть в постели не препарируй мой мозг!

— Да я тебе хочу помочь… ну не хочешь, займемся другим делом. Ты готов?

— Так-то готов, но не прочь, чтобы ты помогла…

— Как? Сплясать танец живота? Так на востоке принято?

— Нет. Гораздо проще, — и я объяснил и показал ей, что нужно делать.

— И ЭТО на востоке принято? — фыркнула Мария. — Так-то я не против, но… впрочем — не против. Интересный у тебя опыт. Я широких взглядов, но эти заморские штучки простая женщина бы и не поняла…

Утром Мария была веселой, впервые, как я ее увидел, на ее лице не было этой печати обреченности. Мы позавтракали, и когда уже допивали чай, мне в голову пришла одна мысль:

— Слушай, а мы ведь не предохранялись! Ты не боишься?..

— Беременности? Так для того мы с тобой и спали. Ну не только для того, — поправилась Мария, — но и для этого тоже. Мне уже лет сколько? Мужа не предвидится, а ребенка хочу. Не одной же век доживать. Так что ты как раз вовремя. Да не переживай — никто ни к чему тебя не обяжет. Уйдешь, когда захочешь. Ребенок мой, и только мой. Тебе двадцать лет, мне тридцать — мы все равно не будем жить вместе, я прекрасно понимаю. Но не воспользоваться тем, что со мной рядом живет красивый молодой мужик — это глупо. Ну не бегать же по городу и кричать — переспите со мной кто-нибудь, я ребенка хочу! А коллеги по работе такие уроды, скоты, да и служебные романы — это гадость. Потом не развяжешься. Кроме мужа, у меня никого не было, да, скорее всего, и не будет. Пока ты тут — почему бы… в общем — забудь. Это моя проблема.

— Ну-ну, — неопределенно промычал я, не зная, что ответить, — а когда ты будешь свои лекарства применять? Ну те, что для вскрытия моего мозга?

— Для вскрытия мозга? Ну и ляпнешь же! — рассмеялась Мария. — Должны подвезти, завтра позвоню на работу. Надо будет там появиться. Экспериментальные средства — нам дают их военные, чтобы испытать в клинических условиях. Ничего опасного — психотропные средства, растормаживающие мозг. Мне кажется, что твоя амнезия может быть устранена при помощи этих средств, ну и при помощи гипноза. Они сделают тебя более податливым к моему воздействию. По крайней мере, надеюсь на это. Ну что, закончил завтрак? Поехали за фотографиями, паспорт тебе делать будем.

Паспорт сегодня мы все-таки получили. Мария отказалась сказать, сколько она отдала паспортистке, заявив, что это не мое дело. Дело заняло часов пять — пока доехали, пока дождались документов, пока… в общем — Иван Петрович Сидоров теперь обладал не только паспортом, но даже пропиской — Мария прописала меня в своем доме. Оставив меня дома, она снова уехала — в клинику, за лекарствами, а я остался смотреть телевизор.

Ужасный аппарат. Просто ужасный. Вначале я долго искал пульт управления — ведь он должен быть! Пульта не нашлось. Потом думал, как включить — включил, и сплюнул с досады — изображение черно-белое. Пощелкал переключалкой каналов, с опаской, боясь, что она тут же обломится. Не обломилась. Впрочем — ничего хорошего по этому телевизору мне тоже не обломилось. Смотреть было нечего. Комбайны, движущиеся по полю, бодрый голос диктора о надоях и удоях — тоска смертная. Стоически выдержал, когда пройдут новости, из которых я узнал сведения, ну совершенно необходимые современному человеку, например: стартовал космический корабль «Союз-21» с космонавтами Жолобовым и Волыновым. Ура советской космической промышленности! Но это была самая интересная новость из тех, что я услышал. Остальное просто было тоскливо — какие-то смены власти в банановых республиках, кто-то там стал главой чего-то, и опять — уборочная, пахота, сверх плана, бла-бла-бла.

Незаметно для себя уснул под бормотание телевизора и проснулся тогда, когда пришла Мария, хлопнув дверью.

— Заждался? Не голодный?

— Заснул под телевизор. Слушай, а чего такие нудные передачи? Поглядеть больше нечего?

— А вон лежит программа передач. Что-то интересное отмечено ручкой. А так, конечно, днем глядеть нечего. Днем люди работают, им некогда телевизионные передачи разглядывать. А ты и не знал?

— Не знал. Получила лекарства?

— Получила. Сейчас переоденусь, руки помою… нет — сполоснусь пойду, жарища, просто дышать нечем. Вспотела, как черт знает что.

Мария вышла из дома, а я остался сидеть перед бормочущим ящиком, раздумывая о том — стоит ли мне связываться с этими лекарствами? На кой черт это мне нужно? Хлопнула дверь, и в дом влетела Мария, встрепанная, с вытаращенными глазами:

— Там что творится, ужас!

— А что творится?

— Соседскую девчонку кто-то убил и изнасиловал. Нашли сегодня утром, у пруда — все рыдают — девочке было всего тринадцать лет! Вот твари! Изуродовали всю, как будто кто-то ее кусал.

Мария вдруг замерла и осеклась, посмотрев на меня. Потом села на стул, положив руки на колени, и негромко сказала напряженным голосом:

— Беда будет. Сейчас сопоставят то, что ты покусал того дагестанца, то, что ты живешь у меня, и…

— Надеюсь, ты не думаешь, что это я убил девочку? — сердито буркнул я. — Уж если на то пошло, я всю ночь провел рядом с тобой. Или скорее — на тебе. Впрочем — как и ты на мне. Никуда не выходил.

— А кто нам поверит? Все уже решили, что ты мой любовник, а когда начнется заваруха, решат, что я тебя покрываю. Вот это мы влипли, — женщина зажала голову руками и закрыла глаза.

— Пойдем, посмотрим, что там происходит?

— А чего там смотреть — милиция, народ рыдает. Сейчас только появись — сразу возьмут за задницу. Лучше давай-ка займемся тем, чем собирались. Я все-таки быстренько сполоснусь и прибегу. А ты жди и никуда не ходи. Иначе накличешь на нас беду.

Отсутствовала она минут десять. Пришла с мокрыми волосами, одетая в легкий халатик. От женщины пахло земляничным мылом и свежестью. Запах этого мыла, наверное, будет преследовать меня всю жизнь, подумалось мне, он уже четко ассоциируется с Марией.

Ее халатик при ходьбе распахивался, обнажая длинные стройные ноги, и Маша, заметив мой взгляд, усмехнулась:

— Не до этого сейчас. Прибереги свой пыл для ночи. Давай-ка, укладывайся на диван. Я взяла простерилизованные шприцы, сейчас вкачу тебе дозу препарата.

В общем, так: по описаниям, этот препарат раскрывает твое подсознание, позволяя врачу воздействовать на твой мозг. Я попытаюсь ввести тебя в транс и поговорить с тобой ТЕМ, а не с ЭТИМ. Твоя старая сущность сидит где-то в глубине мозга, и наша задача вытащить ее наружу. Или хотя бы начать этот процесс, процесс восстановления. Если получится, твоя память будет возвращаться, по капельке, как ведро, наливаемое из капающего крана, если так тебе будет понятнее. Но не нужно ждать быстрого результата. Главное, запустить процесс, прорвать плотину, а там уж… Ладно, хватит, ближе к делу. Сожми руку в кулак… нет, вот так — покачай, сжимай и разжимай. Ага, так. Мне придется дать тебе дозу вдвое больше, чем положено — сдается, что твой организм уничтожит препарат раньше, чем он как следует сможет пройти в мозг. Надеюсь, не успеет совсем уничтожить, и хоть что-то останется. Вот так… терпи! Ты же мужчина! Почему все мужики так боятся уколов? Ждем… раз, два, три… чувствуешь? Чувствуешь действие препарата? Что ощущаешь, рассказывай!

— Я как пьяный… в голове звон, все крутится, вертится…

— Хорошо. Смотри сюда… следи за шариком… следи… спи… спи… спи…

— Проснись! Проснись, Вася!

— Василиса? Что?.. Мария! Как все прошло? — Я уперся взглядом в лицо нависшей надо мной женщины и потер глаза, прогоняя одурь.

— Прошло. Нормально или нет — не знаю. — Мария села рядом и взяла меня за руку, считая пульс, — черт! После двойной дозы препарата Н345, и ты как огурчик! Интересно, а яд тебя может убить?

— Не согласен!

— Чего не согласен?

— На яд не согласен. Не буду пить, не дам его мне колоть!

— Фффух… вот чудак. Не собираюсь я тебе колоть яд. Теперь слушай. Я попыталась опросить твою вторую сущность, ту, что была до амнезии. Почти безуспешно. Все, что выяснила, — тебя раньше звали Вася. А дальше идут совершеннейшие непонятности. Ты понес какой-то бред, значения которого я не понимаю.

— Что за бред? Можешь дать прослушать запись? Ведь ты записала на диктофон?

— Что такое диктофон? Еще странность… ты как не от мира сего. Нет, я запоминала. Выглядело это примерно так: на мой вопрос, кто ты, ты ответил: «Я грифон. Я человек. Я маг». Я спросила трижды, и все три ответа на вопросы были разными. Далее — на вопрос, кто такая Василиса, ты ответил: «Моя жена. Принцесса. Я спас ее от колдуна». Похоже, что ты в детстве начитался каких-то сказок, они отложились у тебя в мозгу, переплелись с реальностью и создали непонятную сущность. Слишком мало данных, слишком. Ничего нельзя понять. Ну и так далее — какая-то ахинея про летающих людей, заклинания и все такое прочее. Ничего дельного больше добиться не удалось. Ну вот, в общем-то, и все. Удался опыт? Вероятно — удался. Кое-что мы все-таки узнали. Теперь ты расскажи, что ощущаешь? Нет ли каких-то мыслей, мыслеобразов, картинок, наводящих тебя на прошлое? На твое прошлое?

— Нет. Ничего не помню, — с сожалением сказал я, — вроде как зудит что-то в голове, какие-то странные слова, но из моей жизни вспомнить ничего не могу. Ничего. Всплывает картинка рыжей девушки, и тут же меняется картинкой шатенки. Я знаю, что это та же самая девушка, но кто она, почему ее лицо меняется — вспомнить не могу. Никак не могу. Даже голова заболела.

— А что-то еще? Вот эти странные слова, что у тебя бьются в голове? Может, ты полиглот? Знал много языков? Что за слова? Скажи что-нибудь!

— Застакупион секандур! — выговорил эти слова и непроизвольно сделал странный жест рукой. В воздухе повис светящийся знак, похожий на скрипичный ключ. Он медленно таял в воздухе, не обращая внимания на наши физиономии с вытаращенными глазами и раскрытыми ртами.

— Это что такое? Это как это? — закашлявшись, хриплым голосом сказала Мария. — Этого не может быть! Не может быть! Колдун?! Колдовства не бывает! О господи… вот это я взяла домой щеночка… а он-то оказался единорогом, а?

— Нет у меня рога, — усмехнулся «колдун», — если только ты наставишь со своими коллегами.

— Вот они мне сдались, похотливые алкаши, — отмахнулась рукой женщина, — а еще, еще что-то можешь? Скажи еще что-нибудь!

— Хмм… — я достал из памяти один из самых длинных текстов и начал его читать — нараспев, меняя интонацию и высоту тона. Продолжалось это несколько минут, и все это время Мария сидела, жадно следя за происходящим, как будто бы сейчас я достану у себя из трусов здоровенного зайца и скажу: «Алле-оп! Получите!» Текст закончился, но ничего не произошло. Я улыбнулся Марии и начал:

— Вот тебе. Что за язык — я не знаю. И ничего не слу… это кто?! Что за черт?!

— Что такое? Что? — всполошилась Мария и посмотрела туда, куда глядел и я, на две темные человеческие фигуры посреди комнаты.

— Ты их видишь? Ты видишь их? — панически сказал я, почти закричав.

— Да кого, кого я должна видеть?

— Мужчину и мальчика лет шести.

— Какие мужчина и мальчик? — Мария смертельно побледнела и схватилась за горло, как будто ее кто-то душил. — Кого ты видишь, опиши.

— Мужчина, высокий, одет в куртку и брюки, заправленные в сапоги. Лица не вижу. Мальчик, лет шести, в руках держит что-то вроде пропеллера… или винта вертолета — не пойму. Они темно-серого цвета, стоят неподвижно.

— Скажи им показать лицо! — попросила Мария хриплым шепотом.

— Подойдите ближе, покажите лица! — приказал я автоматически, почему-то не сомневаясь, что они подчинятся. Фигуры сделали два шага вперед и встали под падающий из окна свет. Я закашлялся, у меня перехватило горло, и долго не мог привести себя в порядок.

— Кто это, кто? — дрожащим голосом повторяла Мария, но я мотал головой, не в силах ей сказать. Потом собрался и выдавил из себя:

— Это твой покойный муж и твой сын.

— Ты врешь! Гад! Ты врешь! Этого не может быть, не может! Зачем ты меня мучаешь?! Негодяй! Я тебя убью! Я тебя изобью! — Мария бросилась на меня и стала бить кулаками по лицу. Я не сопротивлялся. Один из ударов разбил мне губу, другой чуть не своротил на сторону нос, и из ноздрей обильно потекла кровь. Это отрезвило женщину, она широко раскрыла глаза и остановилась:

— Что такое?! Кровь? Я?! Прости! Прости. Я не хотела. Мне слишком тяжело, а твой розыгрыш был слишком жестоким.

— Маша, это не розыгрыш. Они стоят перед нами, в двух шагах от тебя. Твой покойный муж и твой сын.

— Этого не может быть! Это противоречит всем… Так, докажи! Спроси у мужа, как он звал меня в первую брачную ночь!

— Я звал ее Маришка-медвежка, за то, что она была неуклюжей, — тень мужчины кивнула головой и с тоской посмотрела на свою бывшую жену, — скажи ей, что мы ее очень любим, мы всегда с ней.

— Он звал тебя Маришка-медвежка, потому что ты была неуклюжей. И еще он говорит, что любит тебя.

Мария ахнула, зажав рот, потом тихо сказала:

— Никто не знал этого. Ты не мог знать. Если только не читаешь мои мысли. Но это тоже противоречит науке. Телепатии нет — доказано.

— Да что у тебя все — доказано, доказано! Этого нет, того нет — поговори с мужем, с сыном, пока есть возможность! Они тебя слышат и видят. Это ты их не можешь видеть. Скажи, что ты им хочешь сказать. А я пока пойду в кухню, поставлю чаю. В глотке пересохло.

Я вышел из комнаты, оставив Марию наедине с призраками и со своими мятущимися мыслями. Я не слышал того, что она говорила своим умершим близким. Да что она еще могла сказать, кроме того, как она их любит и помнит?

Подойдя к плите, пошарил взглядом — спичек нигде не было. Тогда я, совершенно автоматически, думая над тем, что сейчас происходило в зале, сказал два слова, и в воздухе снова зажегся огненный знак. Направив его энергию на газовую горелку, не успел удивиться, а вокруг нее уже заплясали голубые язычки пламени. Знак погас, а я, меланхолично плеснув воды в чайник, поставил его на огонь. Затем уселся к окну, наблюдая, как пламя газовой конфорки облизывает исцарапанное, потертое донышко.

У меня было ощущение чего-то странного, как будто во мне бурлили силы, рода которых я не знал, но каким-то образом мог ими управлять. Заклятия? Заклинания? Как это правильно называется? Заклинания, да. Я чувствовал, что это верное определение. Эти самые заклинания вертелись во мне, просились на язык, щебетали, как стая весенних скворцов, но я не пускал их на волю — кто знает, что будет, если выпущу одно из них? Если я смог запросто поджечь газовую конфорку, может, я так же легко подожгу и живое существо? Человека, например…

— Все, я сказала, что хотела. Отправь их туда, где им положено быть, — попросила Мария, входя в кухню, — скажи, а они как-то могут подать знак, что находятся тут? Мне подать знак…

Мы отправились в зал, где так и стояли два призрака, недвижно и молча смотрящие перед собой. Я попросил:

— Подойдите и потрогайте ее за щеку. Или за руку… — это я добавил после того, как увидел, что мальчик не достает до щеки матери.

Мария вскрикнула, прижала руку к щеке:

— Холод! Это ОНИ?

— Да. Это тебя коснулся муж. А холод в руке — сын. Прощайся с ними, сейчас они уйдут.

Мария заплакала, стала снова говорить какие-то слова любви, прощалась, а я выдохнул из себя три слова, которые, я чувствовал, будут правильными. Призраки заколыхались и исчезли, развеявшись, как туман, оставив в комнате ощущение холода, как будто кто-то открыл дверцу в огромный холодильник.

— Ушли, — тихо сказал я и сел за стол. Было такое ощущение, будто целый день рубил дрова — усталость, опустошение и грусть. Всегда грустно, когда видишь печаль людей, тех людей, которые тебе не безразличны. А что ни говори — эта женщина не была мне чужой. Единственный человек, принявший во мне участие в этом чужом, неизвестном мире.

Мы долго пили чай — молча, говорить не хотелось. Мария думала о чем-то о своем, видимо, вспоминала ушедших близких, а я вспоминал все, что сегодня происходило, и пытался как-то разложить это по полочкам в своей голове. Ничего не получалось. Для того чтобы связать все факты в одну цепочку, требовалось гораздо больше знаний, гораздо больше некой систематизации. А что дают эти два факта? Ну да, я умею зажигать огонь, и я умею вызывать духов. И что? Кстати, почему явились только эти два духа? Почему тут не появился целый сонм духов? Ведь встань в любом месте Земли, и окажется, что тут обитает огромное количество духов умерших людей. Так почему именно они? Внезапно я понял — во время произношения заклинания, перед моими глазами находился портрет мужа Марии и ее сына. Вот потому я вызвал именно их. Интересно, как говорит моя подруга, врач-психиатр, очень интересно…

Я помыл за собой кружку, поставил на полку, потом заметил, что ведро, подставленное под раковину, уже полно и надо его выплеснуть наружу — здесь не было канализации, что меня довольно сильно напрягало. Похоже, что я привык к гораздо более комфортабельной жизни. Взяв помойное ведро за дужку, я вздохнул и пошел к двери.

Был уже вечер, но до темноты далеко — солнце висело над горизонтом как огромный багровый болид, каким-то образом застывший на месте. Выплеснув помои к забору на огороде, задумался — сами слова «болид», «метеорит» давали мне какой-то отклик в душе. Что-то в моей жизни было связано с болидом.

Поскрипев своими «ржавыми» мозгами, так ничего и не придумав, пошел к дому и тут увидел за забором группу из четырех человек, которые направлялись к нашей калитке. Во главе группы был капитан милиции, человек лет сорока, с красным то ли от солнца, то ли от выпивки лицом. В подмышке у него виднелась папка для документов. Второй мужчина рядом с ним был помоложе — лет тридцати. Его глаза выдавали принадлежность к правоохранительным органам — такой немного надменный, всезнающий взгляд, по-хозяйски ощупывающий людей и окружающие его объекты.

«Оперативник», — мелькнуло у меня в голове, и я сам удивился — откуда это знаю? Двое других — обычные парни. По всему видно — то ли стажеры, то ли студенты — неопытные, неуверенные в себе. Если опер и капитан — явный участковый — вошли к Марии во двор по-хозяйски, как властелины этого мира, то двое «студентов» жались неуверенно, с опаской поглядывая по сторонам.

Заметив меня, милиционеры остановились и, тихо обменявшись несколькими словами, пошли ко мне. Встав передо мной, опер и капитан молча осмотрели меня с ног до головы, остановившись взглядом на ведре в моей руке, потом капитан жестко спросил:

— Ты кто такой?

— А ты кто такой? — отреагировал я практически мгновенно и автоматически. — Что, представляться вас не учили? По-моему, не я пришел в ваш двор, а вы в мой.

Капитан покраснел, искоса оглянувшись на своих спутников, опер определенно забавлялся ситуацией, а понятые приободрились, с усмешкой глядя на конфуз своего грозного участкового:

— Я участковый этого района, капитан Федорчук. Провожу опрос жителей участка по поводу — не видел ли кто чего-нибудь в свете сегодняшнего преступления! А ты кто такой?

— Я Сидоров Иван Петрович, тут живу, — ответил я косноязычному милиционеру, явно не блещущему образованностью и умом, — и что вы хотите узнать?

— Я хочу увидеть твои документы. И узнать, где ты находился этой ночью.

— Этой ночью я находился в постели с Марией Васильевной, хозяйкой этого дома. И нам было так хорошо, что я не выходил из дома до самого утра. Паспорт сейчас вам принесу.

— Нет уж, мы вместе пойдем, спросим у этой самой Марии Васильевны, что ты за фрукт и где ты был этой ночью. Что-то мне твоя физиономия подозрительна! Ты откуда тут взялся? Мария Васильевна уже два года живет одна, и вдруг ты. Откуда приехал? Кем ей приходишься?

— Откуда приехал — не знаю. Вернее, знаю. Из психиатрической клиники, где лежал после того, как потерял память. Кем прихожусь? Сожителем. Еще вопросы будут?

Опер и участковый переглянулись, у оперативника с лица сошла улыбка, и он цокнул языком:

— Из психушки, говоришь? Интересно… Будут вопросы, обязательно будут.

Я прошел в дом, вся толпа ввалилась за мной. Мария испуганно осмотрела эту шатию и по моей просьбе принесла паспорт. Потом мы с ней долго отвечали на вопросы, которые эти двое считали очень каверзными — выспрашивали все, чуть не до поз, в которых мы занимались любовью. Затем они выдохлись, и участковый сказал, обращаясь к одному из понятых:

— Иди, позови отчима девочки, пусть посмотрит на этого парня. Он вроде как видел какого-то типа, который ходил возле их дома. Пусть опознает, если сможет.

— Это не будет законным опознанием, — предупредил опер, — надо в отдел, надо все оформлять как следует.

— Да ладно… потом оформим, если опознает. А если нет — так чего огород городить. (Откуда-то я знал, что капитан занимается чистым беззаконием — никакой юридической силы эта «очная ставка» иметь не будет.) Иди, чего встал? А мы пока еще побеседуем… Так что, Мария Васильевна, ваш пациент на самом деле здоров? И вы уверены, что он не выходил ночью? Вы что, всю ночь не спали? Следили за ним? Нет? Все-таки спали?

— Капитан, ты чего чушь городишь, — не выдержал я, — преступление совершено вечером, ты сам сказал. Мы легли поздно, уснули глубокой ночью. К тому времени девочка была уже мертва — так при чем тут выходил или не выходил из дома ночью?!

— А откуда ты знаешь, что она вечером уже была мертва? Это ты ее убил, изнасиловал и изорвал? Зачем ты это сделал?

— Ничего я не делал! Ты что, решил повесить висяк на первого попавшегося? Боишься выговора за то, что на твоем участке совершено преступление, а ты проследил? Не ищи черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет!

— Умничаешь? Сейчас придет отец девочки, тогда посмотрим, какой ты умник. Вас, психов, надо уничтожать! Одни хлопоты с вами — ходи, учитывай, отписывайся. Чем меньше вас у меня на участке, тем чище воздух. Ага, вот и они. Всеволод, посмотри, не этот парень вчера вечером ходил возле вашего дома и заговаривал с покойной девочкой?

Небольшого роста, крепенький мужичок лет сорока, благообразного вида, с застывшей на лице маской горя, внимательно вгляделся в меня. Видно было, что он что-то мучительно соображает, потом его лицо просветлело:

— Он. Похоже, что он. Мне, кстати, рассказывала соседка из дома напротив, что Машка поселила у себя психа из своей больницы. И что этот псих зверь зверем. Он, когда был в психушке, одного пациента зубами загрыз! У нее брат работает в этой больнице санитаром, так он таких ужасов порассказывал, и говорит — вся больница знает, что Машка себе хахаля-психа завела. Нет бы с нормальным мужиком связаться, а она этого поганца пригрела! Видать сама ненормальная, свихнулась после того, как ейного мужа задавили!

— Ну и сука же ты, Всеволод! — с чувством выговорила Мария. — Мало тебе муж морду бил, когда ты меня спьяну матом обложил. Гад ты!

— Вот, видите, вся их семейка такая! Бог их наказал! А этого типа я точно видал, он с моей приемной дочкой заговаривал, что-то предлагал. Она на скамейке сидела. Он ее и убил, точно! Ууууу, тварь! Сам бы тебя убил, и проститутку, тебя пригревшую!

Я встал и без замаха засветил мужичонке в пятак. Он улетел куда-то под вешалку, к дверям, а на меня навалились участковый и опер, схватив за руки. Я остановился. Хотя ужасно хотелось разбросать придурков по углам комнаты — не хватало, чтобы обвинили в нападении на представителей власти.

Пока они крутили мне руки и вязали, сказал Марии:

— Не переживай! Все будет нормально!

— Будет, будет — нормально пойдешь под расстрел! У, сука! — участковый двинул меня кулаком в бок, и я скривился от боли. — В отдел пойдешь. Вот там и расскажешь, о чем ты разговаривал с девочкой и зачем. И мы еще поговорим с руководством психушки о непристойном поведении ее врача. Устроила тут притон!

Меня вывели из дома и повели к калитке. Руки связали брючным ремнем сзади, и капитан торжествующе подталкивал меня вперед, гордо поглядывая по сторонам. А вокруг уже собиралась толпа — видимо, пронесся слух, что поймали маньяка-убийцу.

Люди стояли хмурые, со злыми, угрюмыми лицами. Потом кто-то бросил в меня камень, угодив прямо в лоб. Кожа была рассечена до кости, обильно потекла кровь, и она будто возбудила всю толпу. Люди рвались ко мне, норовили ударить, пнуть, кинуть всем, чем ни попадя. Кричали: «Дайте нам его! Дайте! Мы сами с ним разберемся! Тварь!»

Какая-то моложавая женщина вцепилась мне в глаза, едва не выцарапав их острыми ногтями. Она страшно кричала, что-то вроде «Верни мне дочку! Верни!» — из чего я сделал вывод, что это была мать погибшей.

Участковый, опер и двое дружинников оттесняли толпу, пока мы шли к стоящему возле забора мотоциклу с коляской, окрашенному в канареечный цвет с синей полосой. Меня запихали в коляску, участковый сел за руль, опер сзади, и один из понятых, вцепившись мне в плечо, уместился прямо у меня на коленях, зажав меня как в ловушке. Ни выскочить, ни сделать резкого движения.

Мотоцикл чихнул, заревел и увез меня от разъяренной толпы. Вслед полетели несколько палок, камней, но ни один из снарядов больше не достиг цели.

Мне было больно, хотя рана быстро закрылась и кровь уже не текла — болели руки, туго перетянутые ремнем. Они были сложены позади, так что я на них опирался, да плюс вес стажера, сидящего на мне, руки практически шли на излом, и я с трудом сдерживался от крика, когда мотоцикл подскакивал на очередной кочке. А их было несметное количество. Хорошо еще, что ехать было недалеко — райотдел находился в пяти минутах езды от дома Марии.

Дежавю. Так это называется? Ощущение того, что я видел этот отдел много, много раз. Так что — я преступник? Меня сюда много раз приводили?

Запах карболки, серые стены «обезьянника», забрызганные цементным раствором. Плоская доска нар, железная дверь с решетчатым окошком. Слышно, как милиционеры переговариваются, принимают звонки, смеются и матерятся, как сапожники.

Меня втолкнули в эту камеру, обыскав с ног до головы, сняли ремень с запястий и с лязгом захлопнули дверь. Как будто забыли про меня…

Прошло полчаса, а может, больше — звук открывающейся двери:

— Эй, маньяк, на выход! Руки вперед!

Я протянул руки, и на них защелкнули стальные «браслеты». Потом милиционер подтолкнул меня вперед и, держа за предплечье, повел наверх, на второй этаж. Встречные с интересом рассматривали меня, а один старший лейтенант спросил у провожатого:

— Это тот маньяк, которого Федорчук поймал? Ну, везучий, зараза! Теперь майора получит! Ну что мне не везет все?

— Потому что ты больше бухаешь, чем на участке работаешь, — пробурчал сержант.

— Ты-то откуда знаешь, Степа? У тебя работа непыльная — сиди себе при камере и сиди. Отсидел — и домой. А я работаю! — голос лейтенанта затих на лестничном пролете этажом ниже, и мы поднялись на второй этаж.

Длинный коридор застелен каким-то серо-коричневым линолеумом, бежево-грязные стены и подоконник с умершими от голода мухами покрыт пылью. «Что, не убирают у них, что ли, — подумал я, — свинарник настоящий».

Сержант подвел меня к двери с надписью «Заместитель начальника уголовного розыска» и оставил у стены, заглянув в кабинет:

— Привет, Василич! Привел к тебе маньяка.

— Заводи! — послышался хрипловатый голос, и меня втолкнули в кабинет. В нем сидели человек пять — участковый Федорчук, опер, с которым он был, и еще трое мужчин примерно одного возраста, похожие на всех остальных — похоже, что опера. Они были возбуждены, лица раскраснелись — то ли от того, что в кабинете было жарко, то ли от выпивки — здесь ощутимо пахло спиртным. Похоже, что вся компания праздновала поимку злодея.

— Петро, закрой дверь за Степой, — приказал высокий мужчина лет тридцати пяти, — на замок закрой. Мы сейчас с маньяком беседовать будем.

— Ухожу, ухожу, — заторопился сержант, — ваши дела — это ваши дела.

Дверь захлопнулась, и я остался стоять посреди комнаты, равнодушно глядя на обитателей кабинета. Они тоже смотрели на меня, и на их лицах сияло удовлетворение хорошо сделанной работой. Дело было за малым — надо, чтобы маньяк признал себя маньяком. А то — что такое получается — вроде и поймали маньяка, а «царицы доказательств» — чистосердечного признания — нет.

— Ну что, маньяк, надо написать чистосердечное, — участливо сказал старший, «Василич», — тебе же легче будет. И всем нам. Нужно написать — зачем ты убил девочку, почему порвал ее, откуда у тебя появилось такое патологическое желание. Тебе помочь? Смотри, как надо начать: «Я, Сидоров Иван Петрович, почувствовал желание кого-то убить. А с детства мне нравятся маленькие девочки, особенно в белых колготках. Я убил ее, изнасиловал и выпил кровь».

— Я никого не убивал. Это все выдумки вашего участкового. Ему захотелось звездочку на погоны, вот он и подставляет всех, кого не лень. Я просто оказался не в том месте, не в то время. Вот и все.

— Федорчук, а чего он в крови? Вы что, его били там? Все никак не научитесь бить так, чтобы крови не было, и одновременно, чтобы клиент понял свою неправоту, вот так! — мужчина без замаха ударил меня в печень, и я скрючился от невыносимой боли, а потом упал на пол, теряя сознание. Сквозь туман в голове я услышал, как чей-то голос сказал:

— Василич, прибьешь маньяка, потом хлопот не оберешься! Ты на хрена его в печень-то? Эдак и помереть может.

— Да я вроде легонько, не рассчитал. Сажайте его на стул, сейчас мы с ним поговорим, как следует с маньяками.

Меня грубо втащили на стул со сломанной спинкой и начали избивать.

Били беспорядочно, но удары сыпались один за другим — по почкам, в солнечное сплетение, по голове, — вначале старались не пускать кровь, а когда участковый рассказал, что в меня кидали камнями и рассекли лицо, успокоились и начали бить по полной, выбив передние зубы и надорвав ухо. Один из оперов со смехом заявил, что мне зубы на тюрьме не понадобятся — без них меня удобнее использовать соседям по камере. Меня же обязательно опустят — таких тварей, как я, насильников и убийц несовершеннолетних, обязательно опускают.

Все время упорно спрашивали:

— Будешь писать? Сознаешься? Ведь это ты убил! Сознайся, и это все прекратится. Сознайся, напиши! Мы сами все напишем, а ты только расскажи и подпиши!

Я молчал. Только когда в очередной раз участковый подошел слишком близко, изловчился и врезал ему ногой в пах. Тот завыл, присел, зажав гениталии, а меня сбили со стула назад (теперь я понял, почему спинка стула сломана) и начали пинать ногами. Больше всех усердствовал участковый, который даже запрыгнул мне на грудь, на живот и стал меня топтать, матерясь и брызгая слюнями.

В этот момент кто-то постучал в дверь. Все затихли, отойдя от моего бездыханного тела, и я сквозь темнеющее сознание услышал, как резкий голос отчитывает тех, кто был в комнате:

— Дебилы! Вы что наделали! У него все ребра сломаны, зубы выбиты! Он же не дышит! Глупые суки — вы пойдете под суд, в Нижний Тагил поедете, козлы тупорылые! Вот что теперь с ним делать?! Ну что, уроды?

— Может, «Скорую»… ну, увлеклись, Валентин Федорович… он ведь, тварь, порвал девчонку, кровь из нее пил. Жалко. Вот и не рассчитали. Что делать-то?

— Что-что, думать надо! Ну, идиоты, ну скоты — не допросом вы увлеклись, а водкой! Василич, от тебя я такого вообще не ожидал.

— Виноваты… так что делать-то, Федорыч? Помогай, ты же умный!

— Вот что, сейчас я возьму ключи от выхода через паспортный стол. Ты подгони машину к второму входу. Мы загрузим его в машину, потом вывезем за город и закопаем. Будем считать это справедливым наказанием за преступление. И всем молчать! Если кто-нибудь, когда-нибудь вякнет — я сам пристрелю!

— Да ты че, Федорыч! Мы по гроб жизни! Да мы…

— Заткнитесь! Давай быстро машину гони. А вы заверните его вот в эти мешки.

— Он вроде немного дышит. Может, все-таки «Скорую»?

— Заткнись, дурак! Это все равно что подписать вам всем приговор! Дышит — скоро перестанет дышать. С такими повреждениями не живут. Классно вы постарались… костоломы гребаные. Он как кисель, вы ему даже ноги переломали.

— Это все Федорчук! Парень ему по яйцам засветил, вот он и оторвался.

— Че я, че я, а вы? Кто его дубинкой мочил, не ты? Кто его в голову пинал?!

— Заткнитесь, придурки! Аккуратно взяли и понесли!

— Федорыч… а как мы его спишем? Куда он делся-то? Он же проходит по дежурной части…

— Мы с ним побеседовали, убедились, что он непричастен, и отпустили. Так всем и скажи. Убийца кто-то другой, и парень это доказал.

— Это же висяк… опять нас драть будут.

— Дебил! Ты хочешь, чтобы тебя драли на зоне, в твою толстую ж..?! Заткнись и делай, что умный человек тебе говорит! Понесли!

Я все слышал как сквозь сон. Это был кошмар. Настоящий кошмар, из которого хочешь выскочить, но не можешь. Боли уже не было. Тело реагировало на толчки тупо, как деревянное. Сквозь мешки, которыми меня обмотали, я не мог видеть, куда меня несут. Впрочем — я так и так не смог бы видеть. Заплывшие от ударов глаза и без этого не смогли бы ничего рассмотреть.

Меня шмякнули на что-то твердое, закачавшееся подо мной, как я понял, сунули в багажник машины. Заработал движок, машина закачалась от влезших в нее мужчин и поехала. По дороге милиционеры заехали, как я понял, на дачу к одному из них, взяли лопаты, бросили на меня, и машина возобновила движение.

Остановились минут через тридцать. Хлопнули дверцы, открылся багажник, и меня потянули наверх. Я непроизвольно застонал от боли, видимо, начала возвращаться чувствительность к поврежденным тканям — ускоренная регенерация стремительно залечивала тело.

— Глянь, все живой! Мы что его, живым похороним?

— Копай, копай давай! Рассуждаешь еще! Раньше надо было думать! Кстати, положи его паспорт к нему в карман. Если что — он ушел с отдела сам, а если случайно, каким-то чудом, найдут его могилу — спишем на то, что его грохнули разъяренные народные мстители из числа соседей девочки. Обязательно всем расскажите, что он не виноват, что он сам ушел, что его алиби безупречно. А так — пропал и пропал, кому какое дело до психбольного?

Минут двадцать продолжалось пыхтение и удары лопат о землю, о камни. Милиционеры ругались на то, что земля пронизана корнями, что копать трудно, наконец один из них плюнул и выматерился:

— Твою мать! Хватит! И так не выберется.

— Могут звери раскопать или собаки…

— Да наплевать! Пока раскопают — он уже сгниет.

— Ладно. Теперь по очереди берите монтировку. Его нужно добить. Вдруг кто пойдет мимо, а он будет из-под земли стонать. Живучий, гад. Психи — они живучие. Федорчук, ты первый.

— А куда бить-то?

— Куда попадешь, толстожопый! Бей! Так, так! Теперь Василич! Теперь ты. И ты.

Дальше я уже не слышал. Последние удары погасили мое сознание, и момента, когда меня скидывали в яму и закапывали, я не осознавал.