Конец Сезона Ураганов

Евгения Горац, 2022

Начинающий писатель Марко проходит собеседование в фирме, которая предлагает выгодную вакансию людям с хорошей памятью и живым пером. Работа проста: каждый день переходить по мосту в соседний город, смотреть по сторонам, затем перекусить взятым с собой (фирма обеспечивает еду), после обеда – возвращаться и записывать все увиденное по памяти. Условие одно: в точности следовать инструкциям. Марко доволен: заработанные деньги дадут ему возможность завершить начатый роман. Но неожиданное происшествие вынуждает его задержаться в городе и перекусить местной едой…

Часть Первая

1. Марко

Не пойму, что произошло. Почему я не могу вернуться домой? Откуда эта снежная пелена в сентябре? Где мост? Где этот чертов мост, по которому я хожу уже полгода? Откуда здесь это замерзшее озеро? Где дом с чучелом совы на балконе? Почему все изменилось?

Все эти шесть месяцев я полагал, что мне сказочно повезло. Причем, впервые в жизни. Я никогда не считал себя особо везучим. Если бы я родился в столице, если бы в моей семье были известные литераторы, как у других ребят на моем курсе, то мой путь был бы куда легче. Мои родители были добрыми, трудолюбивыми, но очень простыми людьми, к тому же, эмигрантами в первом поколении — у них не было ни средств, ни связей. Поэтому все шесть лет учебы я жил в общежитии и подрабатывал — посыльным, репетитором и разносчиком рекламы. Впрочем, родители всегда мной гордились — другие мальчишки гоняли мяч во дворе, а я сидел в библиотеке и читал, читал, читал… Перед поступлением в университет я изучил биографии великих писателей — тех, у кого не было поддержки, над кем посмеивались, кого не понимали и нещадно критиковали современники. Я дал себе слово, что вернусь в родной городок уже знаменитым писателем.

Эта работа не только давала мне средства к безбедному существованию — у меня, наконец, появилось время, чтобы писать книгу. Я даже приоделся, стал лучше питаться — позволял себе иногда ужинать в ресторане Дома Искусств, назначать встречи в баре Артистической гостиной, и у меня впервые в жизни появился банковский счет. Я делал все, что требовалось, и старался на совесть. Я ни разу не отклонился от инструкции — я очень дорожил этим местом. Встречу с Хельгой в редакции журнала «Эхо реальности», где я работал помощником редактора, я считал важным поворотным пунктом в своей жизни. Да, именно тот момент, когда миловидная круглолицая брюнетка лет тридцати спросила, не знаю ли я выпускников литературного факультета, которым нужна работа в частной фирме с хорошей оплатой! Я заинтересовался и она дала мне визитную карточку фирмы и назначила дату собеседования. Фирма называлась «Исследовательская группа Фейервилль» — название мне ни о чем не говорило. Помещалась фирма в старинном особняке на окраине города, у реки. В этом районе я был впервые. Впрочем, в Плинстоуне я прожил чуть больше года, и мало где бывал — все вечера и выходные я собирал материал для книги.

Старинный колокольчик. Дверь открыл усатый швейцар.

— Входите, господин Марич, вас ждут, — сказал он.

Я сидел в приемной, разглядывая картины. Это были, в основном, городские пейзажи: улочки, парки и площадь с часовой башней.

Вышла Хельга.

— Я сразу перейду к делу, — сказала она. — Фирме нужны люди, владеющие пером. Работа не сложная, но специфическая. Помимо умения хорошо писать, вы должны точно следовать инструкциям. Если пройдете два тура собеседования, вам будут платить… — и она назвала сумму.

Я чуть не присвистнул. За месяц работы в этой фирме я мог получить столько же, сколько в редакции журнала за год. Кроме того, фирма обязывалась покрывать затраты на еду, одежду и другие нужды…

— А теперь первое задание, — сказала Хельга. — Пройдитесь по Парковой улице, не сворачивая, затем вернитесь сюда. По возвращении вам дадут авторучку и лист бумаги и вы запишете все, что видели. В свободной форме. Заметок по дороге делать нельзя. Вы опишете только то, что запомнили. У вас есть час

Когда я вернулся, усатый швейцар подал мне плотный лист бумаги и авторучку. Я описал увиденное: старинные особняки с резными воротами в контрасте с новыми зданиями с огромными окнами из зеленого стекла. Детская площадка, спортивный комплекс, маленькая уютная кофейня, цветочный магазин… Я описал и двух темнокожих нянь с пухлыми белыми младенцами в колясках, и девочку с косичками на качелях, и продавщицу в венке из садовых ромашек — она помахала мне приветственно, упомянул и аромат кофе… Через реку был перекинут мост. Несмотря на яркое солнечное утро, на мосту горели фонари. На одном из них развевался цветастый шарф — видно, ветер сорвал его с плеч какой-нибудь дамы и закинул высоко на фонарь. Я старался ничего не упустить и в то же время быть кратким.

Я отдал листок швейцару, он поставил на нем печать, открыл бюро, и я увидел там целую пачку таких же листков, исписанных разными почерками. Ну да, на это место должно быть много соискателей, — подумал я. Эту мысль подтвердила девушка в очках и в строгом сером костюме, с которой я столкнулся при выходе — видно, тоже на собеседование.

Хельга позвонила к концу недели и сообщила, что я прошел первый тур собеседования — мое описание высоко оценил владелец фирмы.

— Если пройдете второй тур, мы сразу зачислим вас в штат, — сказала она. — Но вам придется выделить для этого полдня. Когда у вас выходной? Хорошо, приходите в воскресенье, в восемь утра.

В этот раз мы с Хельгой поднялись на второй этаж — я увидел множество дверей с табличками. Мы вошли в комнату, на двери которой значилось «Гардеробная». В одном из шкафов была мужская одежда — все вещи новые, с ярлыками — и скамеечка с обувью. Мне было предложено переодеться в то, что мне придется по вкусу, а свою одежду сложить в пустой шкаф в углу гардеробной.

Я выбрал джинсы, серый джемпер, кроссовки и темно-синюю куртку с капюшоном. Хельга ждала за дверью.

— Ваши вещи — сумку, кошелек и смартфон — придется оставить здесь. Все будет в целости и сохранности — я помещу их в сейф. А теперь задание. По ту сторону моста — городок Фейервилль. Это заповедная зона и нам приходится уважать их правила. Они не слишком любят туристов и не жалуют любопытствующих. Там нет городского транспорта и автомобилей — только велосипеды и рикши. Справа от моста будет трехэтажный дом из серого камня с розовым отливом, на одном из балконов — чучело совы — это для ориентира. Рядом — прокатный пункт велосипедов. Вы пройдете мимо этого дома, он стоит на улице Гнэг Трек, затем свернете на Площадь Созидания и обойдете ее несколько раз, запоминая все увиденное. Когда пробьет полдень — там большая часовая башня — войдете в прилегающий к площади скверик, сядете на скамейку и перекусите — едой мы вас обеспечим. Записывать, фотографировать или зарисовывать увиденное нельзя — это выдаст в вас чужака и жители могут вызвать служителей порядка. После этого вернетесь по тому же маршруту. Думаю, увидеть вас не позднее двух часов пополудни. Как только запишете все увиденное, будете свободны. И так будет выглядеть ваш обычный рабочий день, если вас примут, конечно. Вы завтракали?

Я кивнул. Хельга завела меня в помещение с табличкой «Кафе» на двери. Это действительно было кафе, но без единого посетителя и даже без продавца.

— Все приготовлено сегодня утром, — сообщила oнa. — Пожалуйста, без стеснения выбирайте все, что приглянется. Если вас примут в штат, то повара будут учитывать ваши вкусы — мы заботимся о наших работниках.

На холодильном прилавке красовались сэндвичи с разнообразными начинками, контейнеры с салатами, фрукты — целые и нарезанные, и напитки. Несколько смущаясь, я выбрал сэндвич с ветчиной и горчицей, контейнер с салатом, яблоко, бутылку воды, кофе — он был тут же налит в термос — и шоколадку с карамельной начинкой. Хельга уложила пакет с едой в легкую спортивную сумку с холодильным элементом. В другое отделение — складной зонтик и портативную аптечку — на всякий случай.

Я прошел по мосту — шарфа на фонаре уже не было — увидел дом из серого камня с розовым отливом и чучелом совы на балконе, и подумал, что и мне надо завести такое же — отпугивать голубей — они регулярно гадили на мой подоконник. Прошел по улице Гнэг Трек и оказался на площади. Это был обычный городок, приятный, чистенький: пешеходная зона, велосипедные дорожки — рикши возили, в основном, стариков. Несмотря на середину марта, в городе было тепло и солнечно, я расстегнул куртку. Воскресным утром людей на улицах было немного, но ближе к полудню площадь оживилась.

Я вел себя согласно инструкции: ходил не спеша, стараясь все запомнить. Ровно в полдень сел на скамейку в скверике и перекусил. Сэндвичи и салат были свежими и вкусными, кофе горячим и ароматным, шоколадка — сладкой и липкой, как положено. После этого я вернулся по мосту в фирму. Швейцар опять подал мне бумагу и авторучку и я подробно описал площадь: часовую башню, кафе у ее подножия, отделение банка, книжный магазин, фонтан. Описал памятник основателю города — он был зеленоватым и замшелым. «Якуб Кох» значилось на постаменте. Это был человек в дорожной одежде, островерхой шляпе, с котомкой на спине и предметом в руке, почему-то похожим на поварешку. У памятника собиралась группа молодежи с рюкзаками — они радостно приветствовали друг друга, потом гурьбой направились к зданию банка и скрылись за поворотом. Я не последовал за ними — это было бы уже нарушением инструкции, да и мне, честно говоря, это было не особо интересно.

Когда я закончил описание, было около двух часов. Хельга вернула мне вещи, сумку и смартфон, я переоделся в свое и ушел домой. Дома я был уже в три часа и остаток дня работал над книгой.

Это были прекрасные шесть месяцев! По будням повторялся один и тот же ритуал. Я приходил в особняк, переодевался по сезону, брал еду и переходил по мосту в Фейервилль. Домой возвращался около трех и сразу садился к столу — писать роман. За эти полгода я значительно продвинулся в работе над книгой. В редакции я был очень загружен и к концу дня просто засыпал от усталости — порой не было сил даже поужинать. На этой же работе я мог обдумывать сюжетные повороты во время прогулки по Фейервиллю, и домой возвращался рано — так что вечерами распоряжался по своему усмотрению. Да и длительные прогулки явно шли мне на пользу — я чувствовал прилив энергии, физической и творческой.

Сами задания не представляли для меня никакой трудности. За это время я обошел торговые улицы — а после описывал названия магазинов и дизайн витрин. Я обошел частный сектор — а после описывал садики, заборы, черепичные крыши, чердаки, собачьи будки и почтовые ящики причудливых форм. Я ходил по кладбищу — а после описывал надгробья, сторожей и редких посетителей. Я запоминал детали автоматически — это почти не мешало мне обдумывать сюжетные ходы и мысленно оттачивать диалоги для книги.

В прошлом месяце Хельга несколько усложнила задания. Я заходил в магазины и покупал какую-то ерунду: цветочный горшок, упаковку скрепок, футболку, эспандер, крем для бритья и прочее. Расплачивался банковской карточкой фирмы — Хельга вручала мне ее каждое утро. С одним заданием я не справился и был крайне огорчен этим, Хельга меня даже успокаивала. Это было неделю назад: я посетил картинную галерею — билет тоже приобрел за счет фирмы. Там проходила выставка современных художников. Галерея открылась только в одиннадцать, я быстро обошел все залы, а в полдень уже ел свой сэндвич в скверике, согласно инструкции. Но картины я описать не смог. Залы, узор паркета, цвет штор, внешность билетера и других служителей музея — описал не напрягаясь, а картины — жанра абсурд и сюрреализм — не смог, даже приблизительно. Я был очень расстроен и оправдывал себя тем, что задание было сложным и времени было недостаточно. Хельга со мной согласилась. Я ожидал, что меня пошлют в галерею опять, но этого не случилось — следующим заданием было прокатиться вдоль реки на велосипеде. Впервые я ощутил недовольство — мне хотелось вернуться в галерею и рассмотреть картины получше — просто для себя, но я не посмел нарушить инструкцию. Я даже собирался сходить в следующие выходные в Плинстоунский музей — но… теперь ничего не ясно… Я не понимаю, что происходит! И не знаю, как вернуться домой!

Сегодня утром Хельга сказала, что владелец фирмы мной очень доволен — я внес огромный вклад в изучение заповедной зоны Фейервилля и ни разу не нарушил инструкции — он умеет ценить таких работников. Он сам предложил выплатить мне премию, а в марте следующего года — будет год, как я работаю в фирме — повысит мне зарплату на двадцать пять процентов. Я просиял. К этому времени я собирался закончить роман. Кроме Хельги и усатого швейцара я не видел в этом особняке ни души, но деньги поступали на мой счет каждую неделю, и я не особо любопытствовал и ни о чем не спрашивал — ни о целях исследовательской группы, ни о штате сотрудников, ни о чем-либо другом — боялся спугнуть удачу. Да и работа над книгой занимала все мои мысли. Я все представлял себе, как скажу Филу Кроксу, что написал книгу, он хлопнет меня по плечу и скажет: «Ну, ты даешь! Уверен, что это шедевр!» Мы с ним часто довольно часто виделись — обсуждали литературные новости и процесс творчества. Он тоже ушел из редакции и сейчас работал в группе сценаристов. С тех пор, как я расстался с Милой, он все пытался меня знакомить с разными девушками. Одна девушка пожаловалось ему, что на свидании я слишком много говорил о своей книге. На свидании со второй, по инструкции Фила, я старался молчать и слушать то, что она рассказывала о себе. Но эта девушка сказала Филу, что я симпатичный брюнет с прекрасными манерами, но очень скучный. Третья девушка назначила свидание в ресторане «Гармония вкуса». Я понятия не имел, что это самый дорогой ресторан в городе. В меню не было ни одного знакомого названия, цены меня ужаснули, но деваться было некуда. Я вышел в холл, позвонил Филу и попросил подвезти немного денег. Девушка заказывала еду, не стесняясь, и вовсю восхищалась местной кухней. Но я вкуса блюд почти не чувствовал, прикидывая, за сколько времени смогу отдать долг. Что интересно, этой девушке я очень понравился — она звонила мне несколько раз и время от времени передавала через Фила привет. Но — увы — грубо говоря, она была мне не по карману.

Сегодняшнее задание отличалось от предыдущих. Я должен был взять напрокат велосипед, доехать до железнодорожной станции, сесть на электричку в 9-00, в 10-30 выйти на станции Мун Рут, пройтись по Центральной улице небольшого городка, вернуться на станцию, сесть на обратную электричку в 11-30, перекусить в поезде в районе полудня, выйти в Фейервилле в 13-00, доехать на велосипеде до реки, сдать его в пункт проката и вернуться по мосту в Плинстоун. Все.

Я с радостью согласился. Три часа в электричке — это просто подарок, я смогу без помех обдумывать сюжет. В пути прекрасно думается. Большинство своих рассказов я сочинил в метро по пути из общежития в университет — некоторые из них уже были опубликованы в журналах и антологиях.

Только я приготовился погрузиться в мысли — моему герою предстоял трудный выбор — как в вагон вошла девушка с лотком печенья и других лакомств. На ее пиджаке была эмблема «Кафе Крейтер железной дороги Фейерленда». Она с улыбкой положила перед каждым пассажиром пакетик, сообщив, что это угощенье из вагона-ресторана, и пригласила там отобедать. В пакетике было четыре тонких медовых хлебца. По-прежнему размышляя над выбором своего героя, я достал один хлебец и машинально сжевал его, а сам пакетик положил в карман.

Первую часть задания я выполнил без помех. Доехал до станции Мун Рут, прошелся по Центральной улице, хотя это было громко сказано — тут было всего-то несколько магазинов, муниципалитет, полицейский участок, клумба с хризантемами и автобусная остановка.

Возле клумбы красовалась доска объявлений внушительных размеров: предлагались ремонтные работы, уроки музыки, благоустройство приусадебных участков, сдавался в аренду гараж и сообщалось о пропаже трехцветной кошки по кличке Милли с зеленым ошейником от блох — нашедшему гарантировалось вознаграждение. Самое интересное, что упомянутая кошка сидела тут же у доски, под объявлением о собственной пропаже — на ней был тоненький зеленый ошейник, и когда я позвал ее: «Милли», она мяукнула и потерлась о мои ноги. Я предложил ей ломтик куриной ветчины из своего сэндвича, но она, фыркнув, отвернулась. Позвонить по указанному телефону и сообщить хозяевам о пропаже я не мог — мой смартфон с остальными вещами остался в особняке фирмы. Тогда я подозвал проходившего мимо паренька, показал ему кошку и объявление — тот просиял, взял Милли на руки и тут же стал звонить по указанному номеру. А я вернулся на станцию.

Сел в поезд в 11-30, в полдень достал свой обед, заботливо упакованный Хельгой — сэндвич с курицей и картофельный салат — и выпил кофе. Вспомнил о медовом хлебце и съел один на десерт. Потом сел поудобнее, закрыл глаза и представил главного героя своей книги — я оставил его в трудной ситуации. Кажется, я задремал под стук колес…

Вдруг поезд дернулся и остановился. Прошло двадцать минут — мы не двинулись с места. Пассажиры нервничали, строили догадки, предполагали неисправности в локомотиве. Наконец появился кондуктор и сказал, что с локомотивом все в порядке, но двадцать минут назад под колеса бросилась женщина. Полиция на месте, работает. Так бывает. За тридцать лет работы — это четвертый случай на его памяти.

— Скажите, сколько это займет времени? — нервно спросила дама в зеленой накидке.

— Около трех часов, — ответил кондуктор.

— Почему так долго? — возмутилась она. — Убрать останки с рельсов — дело пяти минут.

— Это так, — согласился он. — Но, согласно инструкции, мы должны заменить машиниста. Он не может продолжать работу после случившегося. Ему понадобятся дни на восстановление и консультация психолога. Пока доставят нового…

Дама дернула плечами.

— Редкая эгоистка! — заявила она. — Можно же было просто броситься в реку с моста! Нет, ей понадобился поезд! Довести нашего машиниста до истерики! Выдернуть другого машиниста в его законный выходной! Задержать сотни пассажиров нашего поезда!

— Вы забыли о других поездах, которые стоят за нашим. Их пассажиры тоже опаздывают, — усмехнулся мужчина с блокнотом.

— Да уж!

Пассажиры звонили кому-то, рассказывали о случившемся. Пожилой господин просил перенести его выступление на завтра. Долговязый сутулый парень нервно кричал в трубку:

— Я вовремя выехал! Я не вру. Да сама посмотри в новостях… Что значит, не судьба? Я же не виноват!

А я совершенно не беспокоился. Во-первых, не было смысла — я все равно ничего не мог изменить. Во-вторых, я не сомневался, что Хельга узнает о случившемся из новостей и поймет, почему я задержался.

Поезд тронулся с места только через два с половиной часа. Мы уже подъезжали к Фейервиллю, когда я решил немного размять ноги и заодно выпить воды. В вагоне-ресторане ко мне сразу подскочил официант: «Выпьете чаю?» И я сел за столик. Он принес полный чайник великолепного душистого чаю и кусок клюквенного пирога. И чай и пирог были отменными — я не очень-то прихотлив в еде, но готов поспорить, что чай заваривал настоящий мастер, да и такого вкусного пирога мне пробовать не доводилось.

— Клюква местная, фейерлендская, — сказал официант с гордостью.

Я хотел расплатиться карточкой фирмы, но он отказался.

— Угощение за счет железной дороги, — сказал он, — чтобы как-то возместить опоздание. — Так что возьмите еще.

Я взял еще кусок.

— А кем была эта самоубийца? — поинтересовался старик за соседним столиком.

— Личность пока не установлена, — ответил официант. — На вид ей было не более двадцати. Приехала на станцию Трувер на такси, походила по перрону, покурила и… бросилась.

— Личность не установят, — убежденно сказал старик. — Это явно еще одна рыбка, попавшая в сеть. Бедняга. Никто ее не предупредил, что в сети нельзя дергаться, а лучше затаиться и ждать подходящего момента. Никто не посоветовал дождаться праздника. Никто не помог…

— Разве им можно как-то помочь? — с недоумением спросила дама в зеленой накидке, она тоже пила чай.

— Можно попытаться, — ответил старик. — Изолировать и кормить их комида-хабида. Не понимаю, почему власти до сих пор ничего не предпринимают.

Ответа дамы я не расслышал. «Станция Фейервилль», — сообщил громкоговоритель.

Было около 16-00, когда я сошел с поезда, но почему-то быстро темнело. Порывы ветра значительно затрудняли велосипедную езду. Я ехал и думал о случившемся и о странном разговоре в вагоне-ресторане. Потом стал размышлять, не включить ли мне похожий эпизод в свой роман? Если героя задержат странные обстоятельства, он опоздает на важную встречу, а последствия будут необратимы.

Я проехал по велосипедной дорожке — она вела на улицу Гнэг Трек — но не нашел ни пункта проката велосипедов, ни самой улицы. Не было и моста… Я решил, что заблудился, хотя это было невероятно — за эти полгода я изучил Фейервилль как свои пять пальцев — я мог бы с закрытыми глазами пройти по Площади Созидания, прилегающим к ней улицам и частному сектору. А тут еще и снег пошел. На улицах не было ни души. Видимо, я задумался и свернул не туда… А что я еще мог подумать?

На соседней улице был открыт только один магазин — из тех, что работают двадцать четыре часа: кофе, пиво, сигареты, презервативы, аспирин, лотерейные билеты… Я уже автоматически запоминал ассортимент.

Я спросил у продавца, длинного худого парня с вязаной лентой на голове, как пройти на улицу Гнэг Трек. Он переспросил несколько раз, потом сказал, что такой улицы нет. Я попросил телефон, чтобы позвонить Хельге, но тут сообразил, что не помню номера фирмы. Я звонил туда лишь однажды, полгода назад, когда договаривался о собеседовании. Зато я помнил телефон Фила Крокса, этот парень меня выручал не раз.

Я набрал номер. Глухое молчание, потом сообщение: «Проверьте правильность набора кода».

— Подождите, какой код Плинстоуна? — спросил я продавца.

Он посмотрел на меня сочувственно, потом сказал:

— Тут через два квартала отель, уютный и недорогой. Утром все покажется яснее. И вьюга, надеюсь, уляжется.

Я всегда предпочитал во всем разбираться самостоятельно и не приставать к другим с вопросами. Видимо, это потому, что я и сам не люблю, когда меня беспокоят и отрывают от размышлений. В детстве меня часто ругали за то, что я не здоровался с соседями. Я ничего не имел против соседей и вовсе не хотел слыть невежливым или неуважительным. Однако встреча с ними, кивок и пожелание доброго дня, выдергивали меня из потока фантазий и размышлений. А ведь соседи иногда еще и останавливались, расспрашивали о здоровье родителей, передавали им привет, интересовались моими успехами в учебе… — это было невероятно скучно. Со временем я научился, завидев их издалека, либо сворачивать в другую сторону, либо, стоя за деревом, выжидать пока они скроются из виду. Повзрослев, я сохранил эту привычку. Интересно, что в Плинстоуне несколько соседей тоже не здоровались, делая вид, что не видят меня. Я был благодарен им за это — я их понимал.

У продавца были большие черные глаза, мохнатые ресницы, прямые черные волосы до плеч, перехваченные красной вязаной лентой и чеканные черты лица. Я подумал, что если его нарядить в расшитый халат и тюрбан, он стал бы похож на принца из восточной страны. Я попытался запомнить его внешность — вдруг пригодится для какого-нибудь персонажа…

Часы над его головой показывали 20-15 и темнота за окном была с этим согласна. Как это могло произойти? Поезд задержался на два с половиной часа. Вместо 13-00 я прибыл на станцию Фейервилль в 15-30. Ехал на велосипеде не более получаса. Куда-то пропали четыре часа… Я направился к двери.

— Подождите! — окликнул меня парень. — Вот, возьмите, — он протянул мне рабочую стеганую куртку. — Наденьте это, а то простудитесь и умрете. А когда купите себе что-нибудь потеплее, вернете.

Идти действительно некуда. Холодно, темно, на улицах ни одного прохожего. Ну, хорошо, допустим, я задремал в дороге, поезд на самом деле опоздал часов на шесть, а часы врали… Я ошибся поворотом, заблудился, да еще и снег пошел. А скорее всего, я просто вышел на другой станции. Никогда прежде не случалось столько неприятностей сразу. Но, похоже, придется тут переночевать. Из отеля можно будет позвонить.

Желтые мерцающие буквы «Отель» на трехэтажном особнячке служат маяком в промозглой тьме. Название гостиницы залеплено снегом. Толкаю тяжелую дверь. В фойе тепло, даже жарко. Смесь запахов: апельсиновые корки, старое дерево, тлеющие щепки. Портье — краснощекий увалень в синей форме с золотыми пуговицами — вскакивает с потертого красного бархатного дивана и бросается ко мне. Лицо у него заспанное.

Высокая дама, закутанная в цветастую шаль, греет руки у камина. Над камином — картина с изображением Площади Созидания, с тем самым замшелым памятником основателю города — с поварешкой в руке и котомкой за плечами. Над его головой пролетает стая крупных белых птиц, постепенно сливаясь с облаками.

— Ваш багаж прибудет позже? — интересуется портье.

— Я на одну ночь.

Расслабленно-сонное лицо дамы становится приветливо-деловым. Она садится за стойку и надевает очки. Перед ней — синяя чашка с золотыми узорами. Над ее головой два портрета — мужчина и женщина в средневековых костюмах. Мужчина очень красив. Женщина — совсем юная, лицо у нее простое и незапоминающееся, но от него почему-то трудно оторвать глаза. В высокой прическе — гусиные перья.

— Добрый вечер. Моя фамилия Марич. Одноместный номер до утра, пожалуйста, — говорю я.

— Вы вовремя, — улыбается дама. — Только что отменили броню.

В подтверждение ее слов, звонит телефон.

— Нет, — говорит она в трубку. — К сожалению, на ближайшие дни свободных номеров нет. Звоните после праздника.

Цена номера выше, чем в Плинстоуне. Я протягиваю ей карточку. Я понятия не имею сколько там денег, но надеюсь, что на ночлег хватит. Мой кошелек все равно остался в фирме. Если не хватит, будет очень неприятно и придется просить разрешения пересидеть ночь на диване, в фойе. Однако препятствий нет — дама вручает мне электронную карточку-ключ.

«Отель Старые стены, номер 303» — значится на карточке.

Я поднимаюсь на третий этаж по нещадно скрипящим ступенькам.

Номер довольно уютный. В углу — старинные напольные часы. У окна — письменный стол, кресло и торшер под оранжевым абажуром. В окне — заснеженные крыши домов и слабый свет покачивающихся от ветра фонарей. Я вдруг замираю. Это идеальное место для работы. Вот бы пожить тут месяцок-другой. С утра перечитывать написанное, потом завтракать в каком-нибудь кафе, возвращаться и писать… потом выходить на прогулку и опять возвращаться к этому столу… писать, поглядывая на заснеженные крыши и светящиеся чердачные окошки, ни о чем не беспокоясь.

На кровати — гора подушек всех размеров и цветов. Две самые большие служат элементом декора. На одной вышит портрет мужчины в широкополой остроконечной шляпе, на другой — той же женщины с высокой прической, украшенной гусиными перьями. Я автоматически запоминаю обстановку. Полагаю, завтра мне придется писать очень длинный отчет в фирме.

На прикроватном столике — телефон, авторучка, блокнот с отрывными листами и информационный буклет. Пытаюсь дозвониться Филу. Но и тут металлический голос сообщает, что такого абонента нет. От нечего делать ложусь на кровать и читаю буклет. На первой странице занятное сообщение: «Нашим стенам уже триста лет. Иногда они говорят. Если не сможете уснуть, беруши на прикроватном столике. Если беруши не помогут, обратитесь за помощью к администратору». На второй странице — номера телефонов — портье и горничной, прейскурант услуг: стирка, химчистка, вызов рикши, доставка цветов в номер, бронирование железнодорожных билетов и прочие. Тут же информация о бесплатных завтраках для постояльцев, любезно предоставляемых сетью кафе «Крейтер» — одно из них расположено напротив отеля.

Как странно — за эти полгода я изучил город вдоль и поперек, знал названия всех магазинов и кафе, по некоторым улицам мог пройти с закрытыми глазами, но ни разу не видел ни отеля «Старые Стены», ни кафе сети «Крейтер». Тем не менее название кафе кажется знакомым. Ага! Вспомнил, где я его видел! Я достаю из кармана куртки упаковку медовых хлебцев, которыми меня угостили в поезде — на ней нехитрый логотип сети — две стилизованные ложки и котелок.

Я с аппетитом доедаю хлебцы и запиваю водой из графина. И вдруг успокаиваюсь. В конце концов, это забавное приключение — будет, что рассказать Филу в эти выходные. Он обычно делится впечатлениями о работе в сценарной группе — курьезы, интриги, разногласия с авторами и режиссерами, шашни с актрисами. А мне и рассказать-то нечего — хожу себе, выполняю задания…

Глаза слипаются. Гашу свет, укладываюсь поудобнее и слушаю, как ветер бьет о стекло. Сквозь сон слышу приглушенные голоса, бормотание, покряхтывание… Да, стены у них может и старые, но тонкие.

— Какой славный! — вдруг четко произносит нежный женский голос. — Такой милый, кроткий… Не жалуется, не скандалит. Интересно, сколько он продержится?

— Посмотрим, — отвечает мужской голос. — Завтра — день длинный. Наверное, самый длинный в его жизни.

— Одного дня мало, — замечает женщина. — Надо дать ему время. Уж очень он славный. Он чем-то напоминает Вильгельма. А как его зовут?

— Марко Марич, — отвечает мужской голос. — Его зовут Марко Марич! Марко Марич!

Открываю глаза. Не пойму, звучат ли голоса за стеной или это часть сна. Сажусь на постели. Справа от меня — подушка с вышитым мужчиной в остроконечной широкополой шляпе, слева — с вышитой дамой… Сердце колотится. Кажется, я придумал, как закончить роман. Я даже знаю, как будет звучать последняя фраза. Подхожу к окну. Непогода улеглась, ветер утих, деревья замерли. В этот момент прямо под моим окном включается яркий фонарь и освещает часть комнаты. Я хочу задернуть штору, но передумываю. Сейчас ночь. Это не рабочее время, а мое личное. Я могу делать все, что хочу. Беру блокнот с отрывными листками и авторучку, сажусь за стол и быстро записываю последнюю главу. Время от времени отрываюсь от своего занятия, смотрю в окно на заснеженные крыши, прохаживаюсь по номеру и опять бросаюсь к столу. Я был прав — здесь прекрасно работается. Вот издам роман, получу гонорар, возьму отпуск и уеду сюда… Вернее, уйду по мосту. Сниму этот же номер и буду работать — писать второй роман… или продолжение первого… или даже трилогию.

Просыпаюсь. Уже светло. Даже не помню, как закончил главу и лег. И не помню, чтобы когда-нибудь так крепко спал. Уж не приснилась ли мне все это? Вскакиваю с постели — подушки с вышитыми личностями падают на пол. Стопка исписанных листков приятно радует глаз. Сегодня же вечером, по возвращении домой, внесу окончание романа в компьютер. А может и раньше. Думаю, Хельга даст мне отгул после вчерашних событий.

Все. Пора возвращаться. Принимаю душ, одеваюсь и тут вспоминаю, что мне положен бесплатный завтрак в кафе напротив. Пожалуй, там надо карточку отеля предъявить. Ладно, сначала позавтракаю, а потом сдам ключи.

Воздух сырой и промозглый, но снег уже тает. Я озираюсь. Я никогда не был на этой улице — я в этом уверен. Я бы запомнил и этот отель, и дом напротив о семи чердаках, на первом этаже которого помещаются кафе «Крейтер», книжный магазин и сувенирная лавка. Поднимаю глаза и нахожу окна своего номера. Мне не хочется уходить отсюда, не хочется выписываться из отеля. Мечта — жить в городе, где меня никто не знает, бродить по улицам, сидеть в кафе, наблюдая за прохожими, потом возвращаться в гостиничный номер и работать над очередной книгой — посещала меня уже не раз. Но сейчас эта мечта будто показалась — вот я какая. «Когда-нибудь так и будет, — думал я. — Когда выйдет мой роман, когда по нему поставят фильм… Эх! Но сначала нужно достучаться до издателя. Пройти все заслоны. А это куда труднее, чем просто писать книги».

Несмотря на ранний час, книжный магазин открыт — думаю, там можно приобрести карту города. Интересно, что я никогда не пользовался картой прежде — даже потребности такой не возникало. Хельга давала мне инструкции на словах: «Дойдешь то улицы такой-то, свернешь в переулок такой-то, пройдешь через площадь…»

В книжном магазине — доброе тепло и уют. Между стеллажами — столики и кресла — можно не торопиться, посидеть, полистать книги. Как жаль, что надо возвращаться. Но по дороге к прилавку с кассой я замечаю нечто, что заставляет меня остановиться, закрыть глаза и помотать головой. Открываю глаза — нет… не показалось. Абсолютно все книги — толстые, тонкие, разных цветов и размеров — называются одинаково. Над стеллажами таблички: «Классика», «Детективы», «Фантастика», «Биографии» и другие жанры — как обычно. «Конец сезона ураганов» — значится на всех обложках и корешках — правда шрифты разные.

— Что-нибудь ищете? — спрашивает девушка-продавец — бледная, с волосами неопределенного цвета, в серой мешковатой одежде. Она держит стопку книг с таким же названием!

Я медленно пячусь к выходу. Я, наверно, еще сплю. Сейчас открою глаза и увижу, что я в поезде, за окном мелькают деревья… домики вдалеке, стадо коров… Я проснусь, выйду на станции и отправлюсь домой, по мосту… Но сначала зайду в фирму и напишу отчет…

— Молодой человек! Вам плохо? — участливый голос.

Возле меня стоит та же девушка, рядом кассир, мужчина, у него доброе круглое лицо, лысина, очки.

— Скажите пожалуйста, почему все книги называются одинаково? — мой голос звучит хрипло.

Кассир смотрит на меня поверх очков:

— Что вы имеете ввиду?

— Ну, вот же, во всех разделах, во всех жанрах — одна и та же книга.

Вид у продавца растерянный. Он разводит руками.

— Ну… попробуйте зайти позднее. Возможно, ситуация изменится, — мягко говорит он и ведет меня к выходу. — Вам нужно успокоиться, подышать свежим воздухом, — и обернувшись к девушке: — Не беспокойтесь, Энни. Я разберусь с этим сам.

В книжные магазины я всегда заходил с таким чувством, будто навещал старых добрых друзей. Я шел мимо полок и стеллажей и улыбался знакомым названиям: «А вот ты где, дружище! Давно не виделись. Ну, привет! Как ты? Кто тебя сейчас читает? Завидую этому счастливчику». Увидеть знакомую книгу — это все равно что протянуть ниточку к самому себе, когда читал ее впервые. Неудивительно, что короткое посещение этого книжного магазина выбило меня из колеи — я даже забыл спросить о карте города. Но не возвращаться же туда, в самом деле. Может владелец — сумасшедший? Может они надевают на все книги одинаковые суперобложки? Но зачем? Лучше спрошу дорогу к мосту в кафе. Дозвониться, как я понял, отсюда невозможно. Быстрее будет дойти. Да и есть очень хочется — именно голод убеждает меня, что это, к сожалению, не сон.

Все еще размышляя о странном книжном магазине, я захожу в кафе с вывеской «Крейтер» и сажусь за свободный столик. Привычно отмечаю стены, отделанные темным деревом, длинные дубовые столы, камин, стулья с потертой обивкой красного бархата.

— Замерз, милый? — ласково спрашивает официантка — статная, белокожая, румяная и сероглазая. — Кофейку? — она наливает в чашку кофе и кладет передо мной меню. — Хорошо выспался в «Старых стенах»?

Я киваю и ищу в кармане карточку отеля.

— Не надо, — она отмахивается и отходит к другому посетителю.

С этого места тоже видны окна моего номера — какую прекрасную творческую ночь я там прожил! И до чего же здесь хорошо: тихая улочка, снег на крышах, неторопливые пешеходы — время здесь течет медленно и спокойно. На стене — большая картина со сказочным сюжетом: девушка, летящая через черно-фиолетовую ночь мимо того самого зелено-замшелого памятника основателю города. А у памятника — ведьма с метлой, глядящая ей вслед.

— Эта, небось, тоже ведьма, — полушепотом говорит посетитель за соседним столиком, опасливо кивая на сероглазую официантку. — Вон, на чем, видать, на работу прилетела, — он кивает на метлу у двери, повязанную красным бантиком.

— Почему? — спрашиваю рассеянно. — Обычная метла…

Он, видимо, пытается пошутить.

— Да они тут все… — начинает он и тут же замолкает — официантка направляется ко мне.

— Ну, что выбрал? — она садится напротив, подперев кулаками щеки, будто готовясь к задушевной беседе.

Я чувствую себя неловко и прячу глаза в меню. Напротив блюд нет цен. Но, может, это потому, что стоимость еды входит в проживание в отеле? Мало того, названия блюд сбивают с толку. Что означает «Суп в бездонной чаше»? А «Лунный пирог»? Помимо этого в меню перечислены: «Вечность в бокале», Пудинг «Гармония», Уха «Одно желание», «Жареное безвременье», «Капустные головы»… Вот одно блюдо с нормальным названием…

— Пшенную кашу на молоке. Одну порцию, пожалуйста. И чай.

Она не спешит и продолжает смотреть на меня огромными серыми глазами, будто удивленная моим выбором.

— Уверен? Хорошо подумал? Все взвесил?

— Вроде, да, — отвечаю растерянно.

— А с чем? С черникой, клубникой, яблоками, взбитыми сливками, а может с орехами? Или со всем сразу?

Посетители за соседними столиками вдруг замолкают и смотрят на меня, явно ожидая услышать, что я выберу. Неожиданно я оказываюсь в центре внимания.

— С яблоками, — говорю решительно, стараясь не показывать смущения. — И орехами.

И что они на меня уставились?

А душевная сероглазая официантка уходит на кухню и возвращается в сопровождении крупной пожилой женщины с большими сильными руками, в белом переднике и поварском колпаке.

— Вот ему кашу, видишь? — говорит она.

Повариха пристально смотрит на меня несколько секунд, будто хочет запомнить, кивает и уходит в кухню.

Хм… тут личный подход к каждому посетителю, что ли? Вот тебе и провинция.

Мысленно я уже по дороге домой. Поем, потом спрошу у них, как пройти на улицу Гнэг Трек или о другом, кратчайшем пути в Плинстоун. Куртку парню из магазина отдам завтра — все еще холодно.

В ожидании завтрака я достаю исписанные листочки и перечитываю их, увлекаюсь, делаю пометки, что-то дописываю на полях прихваченным из отеля карандашом. И вдруг спохватываюсь… Это нарушение условий работы — ничего не записывать и не фотографировать в городе. Хельга упоминала, что местные жители этого не любят. Наверное и одежду выдавали из опасения, что в своей спрячешь камеру или блокнот. Вообще-то я еще не на работе… и инструкций на сегодня не получал. Но, видимо, Хельга предупреждала не зря…

Посетитель за соседним столом, наклонившись ко мне, кивает на мои листки и говорит свистящим шепотом: «Уберите это. Рискуете все потерять…»

Что-то я устал от этого города. Не знаю, как у других литераторов, а мне для того, чтобы писать, нужна стабильность. Хорошо, когда ничто не отвлекает, не удивляет, не волнует, и никто не беспокоит. Тогда мое воображение может бродить, ничем не сдерживаемое. Я неохотно отодвигаю листки в сторону.

Румяная сероглазая официантка несет мой заказ на подносе. Повариха стоит в дверном проеме и смотрит в зал, будто хочет убедиться, что каша попала именно мне.

Глядя на листки, официантка тоже советует:

— Лучше положите это в сумку.

Я рассеянно пожимаю плечами и принимаюсь за еду. И тут же понимаю, что ничего лучше в своей жизни не ел. Каша — густая, ароматная, ломтики яблок — прозрачные, нежные. В сочетании с хрустящей ореховой крошкой завтрак — само совершенство. Так вкусно, что я закрываю глаза от удовольствия, но успеваю заметить, что повариха продолжает смотреть на меня из дверного проема… А когда открываю глаза, то… Нет, еще до того, как их открыть, я почувствовал, что все изменилось. Другой фон: воздух, запахи, голоса, смех… даже стул стал тверже.

Передо мной все та же тарелка с остатками каши и чашка с недопитым чаем. А вокруг… Компания веселых молодых людей — все в ярких цветных одеждах и шляпах. Они чокаются бокалами из зеленого стекла и хохочут. Вместо мрачных стен темного дерева — открытые окна во всю стену. А за окнами — берег и песчаные насыпи. Люди танцуют на холмах, съезжают с них на картонках и скатываются кубарем с хохотом и радостным визгом.

Я опять закрываю глаза. Сижу так пару минут, потом резко открываю их. Тарелка с недоеденной кашей и остывший чай на месте. Но ни камина, ни кочерги, ни метлы с красным бантиком у входа больше нет. Нет ни узкой улочки, ни и отеля «Старые стены», на окно которого я только что смотрел, вспоминая дивную творческую ночь…

Так.

Надо собраться.

Искать логичное объяснение происходящему больше не имеет смысла. Щипать себя тоже бесполезно — я не сплю.

Я ясно осознаю, что попал в серьезную переделку. И это случилось еще вчера. Я не проспал остановку. Я не проехал. Я не заблудился. Я делал то, что должен был делать. Перемены произошли сами по себе по причине, мне пока непонятной. Вчера изменились: погода, время, и главное — место.

А сейчас все это случилось опять.

Так. Спокойно.

Обстановка не враждебная. Люди вокруг явно довольны и веселы.

Мои действия?

Испуг. Ну да, это первое. Теперь глубокий вдох. Еще один.

Что второе? Оглядеться. Я сижу на застекленной веранде какого-то кафе. Справа — веселая компания. Слева — старик с седыми усами.

Третье. Осторожно выяснить, что происходит.

Черт, как же я не люблю вступать в диалоги с незнакомцами!

В горле пересохло. Допиваю остывший кофе. Еще один глубокий вдох.

— Простите, — обращаюсь к старику.

Голос у меня хриплый. Откашливаюсь и спрашиваю громче: — Простите, а что тут происходит?

— Праздник! — отвечает он радостно. — Плохая погода. Значит, пора.

— Что пора? Праздновать плохую погоду?

— Плохая погода приблизила конец сезона ураганов. Холодные воздушные потоки останавливают разрушающую стихию. Понимаете?

— Начинаю понимать.

— Во всяком случае ураганы не грозят Фейервиллю до следующей осени. И песчаные холмы больше не нужны. Когда я был моложе, то каждое лето помогал их насыпать, чтобы защитить город.

Он сказал «Фейервилль». Значит, я в том же городе.

— Благодарю за разъяснение. Да, вчера сильно похолодало. Дорогу замело. Я не смог вернуться в Плинстоун. Я там живу.

Старик не отвечает. Я уже открываю рот, чтобы спросить кратчайшую дорогу на улицу Гнэг Трек, но тут меня обдает жаром. Листков из блокнота на столе нет. Я вскакиваю, заглядываю под стол, потом под другие столы, отодвигаю стулья, натыкаюсь на кого-то… Может, их унесло ветром?

— Потеряли что-нибудь? — участливый голос.

Возле меня стоит девушка с бокалом из зеленого стекла. Кажется, я случайно задел ее стулом.

— Да… тут были только что листки… из отрывного блокнота, исписанные. Не видели?

— Нет. Что-то важное?

— Да! — выдохнул я. — Очень важное!

Сажусь и закрываю лицо руками. Черт! Стол был другой. Из темного дерева. А этот — с мозаичной поверхностью. Как же так? Черт!

— Может, спросить у Софии? — предлагает девушка. — Вдруг их кто-то нашел и отдал ей.

— Кто это, София?

— Она… тут работает. Я вас к ней отведу.

Иду за ней… а что еще делать?

Мы спускаемся по лестнице — один пролет вниз. Девушка толкает тяжелую дубовую дверь, заглядывает туда.

— Нет, ее здесь нет.

Еще один пролет вниз.

Боже, куда я иду?

Девушка толкает еще одну дверь и мы выходим в пустынный двор. В углу — гора старых мониторов разных размеров — телевизионных и компьютерных. Женщина в рабочей куртке и высоких стильных сапогах с ожесточением швыряет в экраны камни, слушает звон, затем тянется за следующим камнем.

Час от часу не легче.

— София! — зовет ее моя спутница.

Женщина оборачивается, поднимает с земли шляпу и идет к нам.

Она совсем молода. У нее нежная кожа, рыжие волосы и огромные карие глаза. Она утирает пот со лба.

— Простите, — говорит она, надевая шляпу. — Вы привезли зеленые бокалы?

— Нет, этот молодой человек по другому делу, — говорит девушка. — А что это вы…

— Да, такая ситуация… — объясняет София, — когда зависишь от разных обстоятельств и вынужден ждать. Как-то надо снять напряжение…

— Понятно, — смеется девушка.

— По какому вы делу, молодой человек?

— Простите, София…

Мне всегда было трудно говорить с незнакомцами, а тут еще непонятно что происходит, и женщина — яркая и такая рыжая. У нее белая кожа, тонкий носик, веснушки… На нее приятно смотреть.

— У меня пропала стопка бумаги… исписанные листки. Я отвлекся, а они исчезли.

Я говорю просто, чтобы не молчать. Я делаю то, что делал бы при нормальных обстоятельствах, по инерции. Потому что надо что-то делать.

— Ценные бумаги? Думаете, их кто-то взял?

— Вряд ли. Кому они нужны? Это был… это было окончание моей книги. Я написал его этой ночью, в отеле. Мне осталось только внести все в компьютер. Может их кто-то нашел и принес вам? — я слышу отчаяние в своем голосе.

— В каком отеле?

— «Старые стены». Листки… такие желтоватые, фирменная бумага отеля.

— «Старые стены»? — переспрашивает София. Потом поднимает с земли камень, протягивает его мне и жестом предлагает бросить в груду мониторов.

Я бросаю. Она делает то же самое.

— Что, так безнадежно? — спрашиваю ее.

— Нельзя сказать, что совсем. Но очень трудно. Все, что вы взяли в пространстве Крейтер, осталось там.

— Там?

— Эти их листки. И они там. А вы здесь.

— Я могу туда вернуться?

— Теоретически — да. Но как именно — никто не скажет. Сочувствую — сама была в такой ситуации. Я купила там как-то ноутбук… Понимаю, что это слабое утешение, но… сейчас я вам что-то покажу.

Она поднимается по лестнице, я иду за ней. Толкает дубовую дверь. Это офис. Окон нет. Стол завален документами. Настольная лампа тоже стоит на кипе бумаг. На стене — портрет женщины средних лет, у нее раскосые, чуть прищуренные глаза и длинноватый нос. В руках у нее глиняный горшок, над которым поднимается пар. София открывает сейф — я вижу стопки блокнотов, папок, альбомов и нотных тетрадей.

— Это оставлено теми, кто переместился в Крейтер. Работники обычно приносят все мне. И вот еще, — она открывает дверцу шкафа, и я вижу стопки ноутбуков и смартфонов — старые и новые модели. — Владельцы находятся не часто, но я всегда рада, когда это случается. А иногда благодарят и… не берут. Говорят — уже не нужно. Вот на той полке — оставленные навсегда.

— А вы что?

— А я храню. Место есть. Вдруг они передумают. А сейчас, простите, мне пора. Похолодало так резко, мы не успели подготовиться к празднику — зеленых бокалов на всех не хватает.

Я перевожу дух. Ну, хорошо, допустим, эти листки исчезли и никто не знает, как их найти. Мне безумно жаль их, но я безусловно попытаюсь восстановить записи по памяти, когда вернусь домой. Кое-что будет потеряно безвозвратно… но другого выхода нет.

— Простите, София, еще один вопрос. Как пройти на улицу Гнэг Трек?

— Такой улицы тут нет.

— Ну, хорошо, а на Площадь Созидания? Оттуда я уже найду дорогу к мосту в Плинстоун.

Это еще одна, наверно, последняя попытка уцепиться за нормальность. Но неудачная.

— Послушайте, — говорит София, — вы заплыли только вчера, как я поняла. И умудрились, судя по всему, нырнуть глубоко. Водяные потоки уже унесли вас на приличное расстояние. На тот же берег выплыть сложно. Но буду рада, если у вас это получится.

— Просто покажите дорогу на площадь. Или подскажите, где взять карту города.

— Конечно, — кивает София. — На веранде кафе — столики с бесплатным угощением по случаю праздника. На каждом стаканчике — карта города. Желаю удачи.

Я благодарю. Мне нужно домой. Но уходить почему-то не хочется. Ловлю себя на мысли, что этот офис — без окон, заваленный бумагами, полный странных предметов и забытых вещей — тоже прекрасное место для работы. Вот бы сесть прямо сейчас за этот самый стол и писать… Но сначала — рассказать ей о своей книге. Мне кажется, она поймет. София ловит мой взгляд и усмехается, а я, кажется, краснею.

Накрытые столы на веранде кафе: горячие кофейники, сливочники, мед и ломтики лимона. Горка картонных стаканчиков разных размеров. На каждом — действительно — карта города. Вообще-то это умно — идешь себе по городу, кофе прихлебываешь и на карту поглядываешь. Я наливаю себе кофе в высокий стакан, добавляю сливок, накрываю пластиковой крышечкой и выхожу из кафе.

Оглядываюсь. Нахожу на карте прибрежную зону, выхожу на Галечный бульвар. От него отходят три улицы — одна из них ведет на Площадь Созидания. Вот и хорошо. Я вернусь, все расскажу Хельге. Надеюсь, она не сочтет меня сумасшедшим и не подумает, что я прогулял работу и сочиняю нелепые оправдания. Только заскочу в фирму, а потом сразу домой — скорее бы сесть и написать окончание романа. Скорее бы.

Через четверть часа вдалеке показывается островерхая шляпа памятника основателю города — иду прямо на него.

2. Мими

Мой отец — великий волшебник, но я не унаследовала его способностей. Я — самая обыкновенная девушка. Моя мать заслуженно считалась лучшей хозяйкой в округе: в доме всегда был идеальный порядок, мы обедали за красиво сервированным столом, а гостиную украшали цветы из нашего сада — она сама их выращивала. Мама прекрасно готовила, да еще и была рукодельницей — шила шторы, вышивала панно, вязала шарфы и шали, раскрашивала глиняную посуду и во всем добивалась совершенства — ее работы были безупречны. Вдобавок, она была красавицей — синеглазой брюнеткой с ослепительно белой кожей. Мой отец долго за ней ухаживал, но окончательно покорил ее тем, что подарил ей волшебный вечный клубок — нитка все тянулась и тянулась, да еще и меняла цвет по маминому желанию. Маму так восхитил этот подарок, что она тут же приняла папино предложение руки и сердца и вошла хозяйкой в наш старинный дом в Фейервилле. Дом сразу признал в ней хозяйку — стены гостиной раздвинулись, правда, за счет папиного кабинета — с тех пор он был вынужден работать в садовом домике. В спальнях увеличились окна, парадный вход изменил форму, у окна одной из башен появился небольшой балкончик — маме нравилось там пить чай на закате или сидеть с вышиванием. Папа даже шутил, что она любит наш дом больше, чем мужа-волшебника, хотя она часто повторяла, что счастлива с ним, несмотря на его необычный род занятий, сложный характер и отсутствие стремления к совершенству.

Через пару лет после их свадьбы в нашем доме появилась колдунья Тахма и прямо с порога устроила скандал. Из ее мастерской постоянно исчезали нитки, а ученицы клялись, что все нити уходят в волшебную пряжу, которую они вязали по ее повелению, вплетая туда интриги и заговоры. Тахма призвала демона Фрибрука, расследование привело его в наш дом. Отцу было очень стыдно, а мама, рассердившись, швырнула клубок в корзину Тахмы. Та удалились, пообещав подать жалобу в гильдию волшебников, и все связанные мамой вещи расплелись на ее глазах. Отец просил прощения и клялся, что, по его задумке, нитки должны были сматываться из разных мест в небольших количествах так, чтобы никто не заподозрил пропажу. Но клубок сам каким-то образом настроился на мастерскую Тахмы — известной злючки и жадины, и пополнялся только за ее счет — видно ее нитки лучше качеством. Мама его, конечно, простила. Да и в саду, в колыбельке уже спал младенец — мой старший брат Фабиан, правда уже без теплых носочков и чепчика — жадности ведьмы Тахмы не было предела.

Мой брат унаследовал от отца талант — он тоже волшебник. Он часто забавлял меня тем, что оживлял моих кукол, навевал веселые сны, заставлял старинные часы рассказывать сказки, а кукушку из часов — работать почтовым голубем. Я ничего этого не умела. Брат пытался меня чему-то научить: но игрушечный заяц наотрез отказывался танцевать, даже ухом не шевельнул. Как-то отец с братом уехали по делам, и мама попросила меня вызвать дождь — было засушливое лето, высох колодец и ее сад страдал — из реки столько воды принести было невозможно. Сколько я ни старалась — ничего не получилось, и мама была очень огорчена.

Наша младшая сестра Иза унаследовала мамин талант к домоводству и рукоделию. В ее комнате всегда был идеальный порядок, чем я никогда не могла похвастаться. Она мастерила куклам платья и вышивала картины, мама ими очень гордилась, особенно видом нашего дома на холме. Иза охотно пришивала всем домашним пуговицы и штопала носки. А мне — стоило взять в руки шитье, как нитки запутывались, катушка куда-то укатывалась, игла терялась — и нам приходилось долго ползать в ее поисках. Тогда мама усаживала меня на стул, вручала иголку с уже втянутой ниткой, и я послушно делала стежки, но почти всегда оказывалось, что я сшила не те куски или сделала это криво.

Внешность у меня тоже была заурядной — обо мне говорили: «Мими — милая девочка, но незаметная». А Иза была яркой белокожей синеглазой брюнеткой — как мама. Фабиан — и вовсе красавец… Он считался самым завидным женихом в округе — и волшебник, и собой хорош. Он взял у родителей все самое лучшее — мамину внешность и папин талант. Фабиан мог жениться на любой принцессе, и все к этому шло, если бы не одна кабацкая певичка…

Единственной моей особенностью была отличная память — я никогда ничего не забывала. Без малейшего усилия я запоминала все увиденное — во сне и наяву, услышанное или прочитанное — слово в слово. Я долгое время не понимала значение слов «забыл»и «не помню». Я думала, люди шутят или притворяются, когда произносят эти слова. Но польза этой особенности была не ясна. Красивая девушка, к тому же хорошая хозяйка, могла сделать отличную партию — и моей сестре Изе все пророчили прекрасного жениха. Мое же будущее было под вопросом. «Вот если бы я была волшебницей, мне не надо было бы ждать жениха, — думала я. — Я бы себе наколдовала любого».

Я, конечно, радовала своих учителей тем, что без труда запоминала все, чему меня учили. Они часто повторяли, что, будь я мальчиком, то могла бы сделать блестящую карьеру — стать доктором, адвокатом, банкиром или даже министром. А девушка должна сделать хорошую партию, для чего надо, по крайней мере, обладать безупречными манерами. Мои же манеры оставляли желать лучшего — меня часто ругали и даже не выпускали к гостям. Дело было в том, что я запоминала все разговоры и бестактно указывала человеку на неточности и расхождения в его рассказе. «Вы говорите, что странствовали двадцать лет. Но в прошлый раз вы упоминали годы странствий — получается только шестнадцать с половиной». Или: «Раньше вы говорили, что из-за злого отчима ушли из родного дома без гроша в кармане, босиком, и сбили ноги по пути в столицу. А сейчас вы говорите, что отчим так хотел избавиться от вас, что подарил вам лошадь, дал кошелек с золотом и написал рекомендательное письмо доктору Зейтцу». «В прошлый раз вы говорили, что родили сына, когда вам было семнадцать лет. Но ему недавно исполнилось двадцать. Каким же образом вам сейчас может быть двадцать девять?»

Папа только посмеивался, но мама и гувернантка постоянно втолковывали мне, что это неприлично — людям свойственно пересказывать одни и те же события по-разному, иногда приукрашивая их. Мама даже запрещала мне вступать в беседу, пока я не научусь себя вести подобающе. И я научилась отмечать неточности и «ложные воспоминания» молча — они по-прежнему хранились в моей памяти, непонятно зачем. Только наш кузен Вил — он жил в Штутгарте и часто приезжал погостить — всегда с огромным интересом слушал мои рассказы о гостях — и обычных людях, вроде меня и маминой родни, и волшебниках — папиных друзьях и родственниках. Мне льстило его внимание. Смысла слов многих волшебников я не понимала, но запоминала их все равно. Я рассказывала Вилу, что одни гости приезжали на единорогах, другие — прилетали на метлах, третьи — вылезали из печных труб, четвертые — просто появлялись посреди гостиной, a некоторые потом так же внезапно исчезали. И их истории повторяла — шутки, воспоминания, рассказы о волшебстве, родовых заклятиях, и многое другое. Вил все аккуратно записывал

Кузен Вил, сын маминой сестры Эдвиги-Вильгельмины, был гордостью всей семьи. Блестящий студент, он, несмотря на юный возраст, уже издал исторический роман и завершил работу над монографией о легендах и древних преданиях Фейерленда. Ему прочили большое будущее.

Иза всегда помогала маме и двум служанкам в приготовлении праздничного ужина и комнат для гостей. Хоть наш дом был небольшим, он всегда подстраивался под количество приглашенных, расширялся — уж не знаю за счет каких домов или постоялых дворов — а иногда превращался в настоящий замок. Правда, некоторые волшебники путешествовали вместе со своим жильем — они не хотели менять привычек — и наш добрый старый дом безропотно встраивал их спальни и рабочие кабинеты в вереницу своих комнат.

Со временем я все-таки научилась быть полезной. Я напоминала маме, что чародей Кудимус в прошлый раз восторгался сырным пирогом — неплохо бы и в этот раз испечь такой же, что фея Фиона пьет только родниковую воду, ведьма Табиция ест только с наступлением темноты, а любимое блюдо волшебницы Агаты — капустные клецки — я помнила даже рецепт, который она пересказывала маме, но та не успела записать.

Когда мне исполнилось пятнадцать, я, наконец, заслужила право занимать гостей, пока шли приготовления к ужину. Я вежливо осведомлялась о здоровье любимой тетушки чародея Косдью, и он с трудом припоминал, что рассказывал о ее болезни в свой прошлый приезд — семь лет назад, когда я была совсем крошкой. Я интересовалась успехами старшего сына феи Фионы — три года назад она вскользь упоминала, что он готовится к поступлению в Сорбонну. Я выражала надежду, что фирменное заклятие ведьмы Табиции, наконец, включили в Королевскую книгу чудес, о чем она всегда мечтала. Я спрашивала старого мага дядю Ирвина, папиного дальнего родственника, выиграл ли он, наконец, тяжбу у первого советника герцога — часть прибрежных земель Фейерленда принадлежала раньше нашему магическому роду. Но в этот раз, услышав мой вопрос, старый маг заплакал и ответил, что шансы на победу — ничтожны. Он даже обещал отдать папе половину этих земель, если тот поможет ему выиграть дело. Он просил его, даже молил о помощи, но папа утверждал, что у него нет такой возможности. И хоть я знала, что у папы такая возможность была, но сдержалась и не сказала об этом дяде Ирвину.

Однажды я слышала разговор родителей. Мама жалела старого мага — эта земля была чем-то важна для волшебников — и просила папу помочь ему. Оказывается, в нашей библиотеке хранился документ, который мог сыграть важную роль в суде. Но папа отвечал, что не хочет связываться с колдуньей, которая уже давно поселилась в Фейерленде, как раз на территории, которая является предметом спора. Выиграв дело, старый Ирвин непременно захочет ее выселить — у нее прескверный характер и в колдовстве своем она часто переходит границы дозволенного. И если она чего доброго начнет мстить, бед не оберешься. А первый советник герцога даже не знает, что на этой земле живет колдунья — ее дом надежно спрятан от людских глаз — так что пусть лучше землей владеет он.

Окончательное слушание дела было назначено после праздника. Это был любимый осенний праздник горожан. На памяти старожилов Фейерленда было несколько ураганов страшной разрушающей силы. Людям приходилось возводить город заново — они строили новые дома и разбивали сады. Ранние холода были хорошим знаком — студеные потоки воздуха останавливали стихию. Если осень выдавалась теплой и затяжной — риск урагана увеличивался. Каждую осень жители Фейервилля насыпали песчаные холмы — преграду волнам. А когда наступали холода, объявлялся праздник «Конец сезона ураганов» — и можно было спокойно жить до следующей осени. Дети и молодые люди выходили на берег, танцевали на вершинах холмов, скатывались с них, кувыркались, a после разгребали их лопатами — берег опять становился чистым и ровным. Тут же зажигались костры, варилась уха — ее ели с румяными ржаными лепешками, выкатывались бочки вина — по обычаю их пили из зеленых бокалов. Зеленый — цвет вечной жизни. Горожане пели, танцевали и веселились до утра. В это время в городе было много приезжих — постоялые дворы были переполнены.

И вот, наконец, этой осенью похолодало. Это была моя последняя мирная осень в родном доме — но тогда я об этом еще не догадывалась. Был объявлен праздник. Мы с Изой и Фабианом вместе со всеми все утро прыгали и скакали по песчаным холмам, потом помогали разравнивать берег. Мы хотели участвовать и в ночном веселье, но мама не позволила.

Наш город по случаю праздника посетили папины друзья и он пригласил их на ужин. Все шло, как обычно — гости вспоминали былое, шутили, смеялись, нахваливали жаркое из кролика и вино из наших подвалов. Вдруг они резко замолчали и посмотрели на дверь. Я тоже посмотрела, но ничего не увидела — дверь была закрыта. Я заметила, что папа и брат побледнели.

— Увести девочек? — спросила мама.

— Поздно. Она уже поднимается по лестнице, — прошептал он.

Парадная дверь распахнулась настежь — на пороге стояла женщина. Она была высокая и статная, но почему-то опиралась на суковатую палку — с такими обычно ходят старые люди. Она быстро оглядела присутствующих — взгляд у нее был острый и цепкий. Я услышала как чародей Кудимус прошептал фее Фионе: «Похоже, она в мирном настроении. — Откуда ты знаешь? — спросила та. — По ее обличью. В этом виде ей труднее доставлять неприятности», — ответил он.

— Благодарим, что почтили нас визитом, госпожа Крейтервейс, — сказал папа громко. — С праздником вас. Просим к столу.

Женщина усмехнулась.

Я слышала это имя… Это была колдунья, и судя по реакции гостей, не добрая. Слуга тут же принес ей стул и поставил прибор. Но другие гости вдруг один за другим стали вспоминать о неотложных делах и собираться домой. Они прощались, обмениваясь с папой многозначительными взглядами. За столом остались только мои родители, брат, сестра и кузен Вил. Мне стало неловко — я не могла допустить, чтобы гостья обиделась — и учтиво сказала:

— Вы никогда прежде у нас не бывали, госпожа Крейтервейс, но я дважды слышала ваше имя.

— Что же ты слышала, детка? — поинтересовалась колдунья.

— Моя мама когда-то брала уроки домоводства и поварского искусства у знаменитой феи Филиберты, а та, в свою очередь, обучалась у главного повара герцогской кухни Орвина Матто, а он всегда гордился тем, что прошел школу самой колдуньи Крейтервейс.

Гостья улыбнулась уголком рта.

— А второй раз я слышала ваше имя, госпожа, два года назад, как раз во время такого же праздника. Повар из таверны приготовил картофельный салат. Его очень хвалили и просили поделиться рецептом. И он сказал, что секрет салата в том, чтобы не класть в него измельченный чеснок, а только натереть чесноком стенки посуды, в которой его будут смешивать — так получается гораздо нежнее. И еще добавил, что это секретный рецепт самой колдуньи Крейтервейс.

— У тебя отличная память, детка, — усмехнулась гостья. — Тебе повезло — мне как раз нужна такая помощница.

Я не успела ответить. Мои родители заговорили одновременно. Мама сказала, что у меня нет таланта ни к волшебству, ни к кулинарии, а папа просто заорал, что никогда на это не согласится. Нам с Изой велели идти в свои комнаты. Я послушалась, но у меня стучало сердце, а по щекам катились слезы: подумать только — известная колдунья пожелала сделать меня своей помощницей, а родители не разрешают. Ну что меня ждет? Замуж меня никто не возьмет — ни красотой, ни домовитостью я не отличаюсь. Правда, папа обещал дать мне приданое богаче, чем Изе, — как старшей дочери, но я-то знала, что мою красивую и домовитую сестру возьмут и без приданого. А если даже кто-то захочет на мне жениться, хотя бы для того, чтобы породниться с семьей волшебника, то мне придется жить в чужом доме, подчиняться чужим правилам, угождать мужу и его семье… Таков порядок вещей. Раньше я думала об этом вскользь, но сейчас меня охватило отчаяние. Когда родители умрут, дом достанется Фабиану. Он женится, у него будут дети, а я останусь жить в своей комнате и мне все равно придется подчиняться новым правилам. Брат меня любит, но кто знает, как ко мне будет относиться его жена. В монастырь идти — нет… это скучно и дочь волшебника туда все равно не примут. А вот быть помощницей колдуньи — это, по крайней мере, интересно. Хоть я не волшебница, но я бы старалась изо всех сил и могла бы многому научиться.

Я хотела кинуться обратно, и умолять родителей отпустить меня, но тут в дверь постучали. Это был Вил, мой добрый кузен. Он сказал, что папа и колдунья Крейтервейс поссорилась в очередной раз и она ушла, хлопнув дверью и пообещав отомстить.

Я проплакала всю ночь. За завтраком папа сказал, что по молодости я не понимаю простой вещи: безразлично, как к тебе относится колдунья такого класса, как Крейтервейс. Ненавидит ли она тебя или проявляет расположение — тебе не повезло в обоих случаях. Грубо говоря, в первом случае, она попытается превратить тебя в змею или крысу, а во втором — в павлина. Если хочешь избежать неприятностей, нужно держаться от нее как можно дальше, что он сам намеревается делать и нам всем рекомендует то же самое.

Ближе к вечеру брат и кузен предложили прогуляться по набережной. Над серыми волнами пролетали гуси — наверняка, в дивные далекие края, где вечное лето. И я подумала, что хорошо бы стать птицей, парить в небесах или лететь куда вздумается, видеть с высоты города и страны… Птицы исчезли из виду. Я очнулась. Брат и кузен обсуждали вчерашний визит колдуньи Крейтервейс. Я слушала, изо всех сил стараясь скрыть интерес.

Из их разговора я поняла, что суд о принадлежности земли на окраине города состоится завтра. У мага Ирвина нет возможности выиграть это дело без важного документа, который считается утерянным — есть только свидетели, которые помнят, что такой документ существовал. Значит, земля останется во владении советника герцога — и это вроде бы на руку колдунье Крейтервейс, потому что, выиграв дело, Ирвин точно выгнал бы ее из Фейервилля — они старые враги. Вчера она явилась, чтобы удостовериться в том, что документ «не будет найден» — папа ей это когда-то обещал. Но прогулка по Фейервиллю каким-то образом изменила ее планы. Она заявила, что эта земля должна перейти в ее собственность. И потребовала, чтобы папа отдал ей этот документ, а она распорядится им по своему усмотрению. Разумеется, она была готова щедро заплатить за это — чистым золотом или колдовскими услугами. Но папа рассердился, отказался отдать ей документ и буквально выгнал ее из дома. Если раньше он не возражал, чтобы земля осталась во владении советника герцога, то сейчас решил подыграть старому Ирвину взамен на обещание, что тот никогда не продаст землю колдунье Крейтервейс. Папа сожалел, что рассердил ее, но выигрышного варианта не было — в любом случае, она была бы недовольна. Во всем виноват Ирвин, который начал эту тяжбу. Сидел бы тихо, мы об этой колдунье никогда бы не слышали — она крайне редко выходит из дому. И дом ее найти никто не может.

Еще я узнала, что папа — прямой наследник дяди Ирвина. То есть, если земля достанется Ирвину, то после его смерти она переходит во владение нашей семьи. Но папа, похоже, в этом не заинтересован.

— А интересно, — сказала я, — почему колдунья хотела купить эту землю? Что там особенного? И зачем она Ирвину? А давайте пойдем туда и посмотрим.

Брат и кузен переглянулись. Уже смеркалось и мы договорились пойти туда завтра.

В этот день я проснулась поздно и позволила себе немного понежиться в постели — будто чувствовала, что это последний день в родном доме, и даже — в этой сущности. Родителей дома не было. Брат, сестра и кузен уже ждали меня к завтраку. Я помню даже пшенную кашу на молоке с ломтиками яблок и ореховой крошкой в фарфоровом блюде с высокими краями — последний завтрак, приготовленный моей дорогой мамой. Иза узнала, куда мы идем, и напросилась с нами.

Шли мы довольно долго. Вил привел нас к окраине города. «Спорная» земля была огорожена высоким частоколом, но Вил нашел лазейку. Ничего особенного тут не было: обычные дома с черепичными крышами и ухоженными садиками, кривые улочки, колодец, мастерские. Одна из улиц привела нас к небольшому рынку. Несколько прилавков с грушами, яблоками, тыквами и другими дарами осени. Иза пожаловалась, что замерзла. Фабиан купил всем горячего яблочного сидра и по пирожку с капустой. Перекусив, мы пошли дальше и вскоре увидели полуразрушенные дома, покосившиеся заборы и заброшенные сады. Вил сорвал с груши подмороженные плоды. Мы сели на поваленное дерево у ручья и съели груши. Потом Фабиан сказал, что тут кто-то есть. Их не видно, но они есть — так подсказывает ему чутье волшебника. Он даже поводил руками по воздуху, будто искал невидимых людей. Возможно в тот момент нам следовало испугаться и вернуться. Но мы пошли дальше и увидели необыкновенно красивое и ясное озеро, обрамленное камышом, в нем, как в зеркале, отражались белоснежные облака, а на берегу гуси пощипывали травку. Мы очень удивились — как мы могли не знать, что тут есть озеро? И тут мы с Изой закричали одновременно — я оглянулась и увидела, что тропинка исчезла, а за нами колышутся высокие травы. В этот же момент мимо Изы пробежал какой-то зверек — кажется, это был обычный енот, но ее визг был куда громче моего возгласа изумления. От наших голосов покатилось эхо — оно было неестественно громким и долгим. Мы бросились было обратно, взявшись за руки, чтобы не потерять друг друга в зарослях, но тут перед нами выросла обнаженная девушка, в ее длинных светлых волосах запутались гусиные перья. Мой брат и кузен густо покраснели. Вил даже прикрыл глаза ладонью — у него уже была невеста и он, видимо, решил, что созерцание нагой девы приравнивается к измене.

— Пожалуйста, потише, — попросила девушка. — Вы разбудите старуху.

Вил очнулся, снял свой плащ и предложил девушке — скрыть наготу и согреться. Она согласилась и закуталась в него. На ее лице отразилось блаженство — будто прикосновение теплой ткани к коже доставило ей огромное удовольствие. Затем она поглядела долгим взглядом на Вила — а глаза у нее были как бездонные озера — вытащила из своих длинных и спутанных волос гусиные перья и протянула Вилу со словами: «Возьми. Пригодятся».

— Простите, как отсюда выбраться? — спросил Фабиан.

Девушка опасливо оглянулась и прошептала: «Смотря куда вы хотите попасть. Если в лес, то вам туда, — она показала в сторону — там действительно синел густой лес. — Поселок — в другой стороне. А если туда, откуда вы пришли, то надо съесть то, что вы ели там в последний раз, и как можно быстрее».

Ее ответ показался нам невразумительным.

— Милая девушка, вам нужна помощь? — спросил Вил. — Только скажите и мы все сделаем.

И тут позади раздался голос: «А ну, брысь! Лети куда велено! Ишь, прохлаждается тут!» На лице девушки отразился испуг. Она прошептала Вилу: «Как тебя зовут? Я найду тебя». Его ответа я не расслышала — прямо на нас вдруг налетела стая гусей — они страшно гоготали и хлопали крыльями, мы были вынуждены отбиваться от них, прикрывая головы. И вдруг все стихло. Я открыла глаза. Не было ни гусей, ни девушки. С высоты, медленно кружась, падал теплый плащ Вила. А перед нами стояла, оперевшись на свою суковатую палку, сама колдунья Крейтервейс. Она была одета в какие-то невероятные лохмотья, но казалась выше и моложе, чем в прошлую нашу встречу. У нее были раскосые зеленые глаза, длинные брови с изломом, чуть длинноватый нос и черные, распущенные по плечам, волосы. Она расхохоталась — смех, несмотря на юный вид, был старческим и дребезжащим.

— Сами пришли! Сами! Надо же! Никто не поверит, что я вас сюда не заманила из мести, — проговорила она, отдышавшись от хохота.

— Простите, — робко заговорила Иза. — Вы не могли бы нам показать дорогу домой?

— Дороги домой нет, — сообщила колдунья. — Сами виноваты. Зачем полезли сюда? И что это вас не научили, что в незнакомых местах нельзя есть! А теперь — как знаете! В ту сторону лес, в другую — поселок — к ночи доберетесь. Попроситесь переночевать — может и пустят добрые люди. И помните, что я тут ни при чем!

Она развернулась, пошла к маленькому полуразрушенному домику и там скрылась.

Несмотря на ее слова, Иза и Вил все равно решили искать дорогу домой. Я же не представляла, как это сделать — местность изменилась до неузнаваемости. Фабиан тоже заметно помрачнел. Мы немного поплутали среди высоких трав, подошли к лесу — он был таким густым, что заходить туда не имело смысла. Направились было в сторону поселка в надежде, что кто-то подскажет дорогу, но вскоре Фабиан остановился и заявил, что все бесполезно — разумные логичные действия тут не работают. Он чувствует, что дороги домой действительно нет. Место это не враждебное, но и не дружественное — никто нам тут не поможет. Иза, услышав эти слова, заплакала, а Вил побледнел.

Солнце клонилось к закату. Мы очень устали и были голодны, но Фабиан запретил нам рвать поздние яблоки. Еще он сказал, что его волшебство здесь бессильно — он пытался было раскинуть для нас шатер, но безуспешно — нет возможности позаимствовать материал для шатра — все каналы перекрыты. Единственный выход — идти на поклон к Крейтервейс. Колдунья, конечно, ясно дала понять, что помогать нам не намерена, но ведь она же была в нашем доме, значит дорога существует, просто пока за пределами нашего понимания. Обратно к дому колдуньи я привела их без проблем.

Домик ее был таким ветхим, что, казалось, обвалится в любой момент: чердак накренился, одна стена обгорела, покосившаяся крыша заросла мхом, полуотвалившиеся ставни хлопали на ветру. Мы постучали в дверь — никакого ответа.

— Можно войти? — громко спросил Фабиан.

Тишина.

Он толкнул дверь и мы вошли в кромешную тьму. Держась за руки, мы сделали несколько шагов. Вдруг я почувствовала аромат готовящегося кушанья — такой аппетитный, что у меня заурчало в животе.

— Госпожа Крейтервейс! — позвал Фабиан. — Вы дома?

И тут послышался звон и чей-то крик. Вспыхнул свет. Мы стояли на пороге большой светлой гостиной со сверкающими полами и огромными — во всю стену — окнами. По сверкающему полу ползали две девушки в одинаковых платьях, передниках и чепчиках и юноша — на нем был поварской колпак. Они подбирали осколки разбитой посуды и вытирали пол.

— Простите, если мы вас напугали, — начал было Фабиан. — Мы стучали, но никто не открыл.

— Уходите отсюда подобру-поздорову, — сказала девушка.

— Мы бы рады. Но не знаем дороги домой. Может быть, вы подскажете, как попасть в Фейервиль?

— Это и есть Фейервилль, — ответил юноша в поварском колпаке.

— Конечно. Но утром мы были на окраине города и заблудились.

— Как выглядела эта окраина? — заинтересовался повар.

Мы стали рассказывать наперебой: про наш путь, про ограду, кривые улочки, заброшенные сады, озеро… Но тут будто ветер в ушах засвистел и сама колдунья в развевающихся черных лохмотьях с зелеными заплатами вихрем вылетела в центр залы — на ее ногах были башмаки, похожие на ореховую скорлупу — она скользила по сверкающему полу, как на коньках. Сейчас она выглядела совсем юной — не старше двадцати, но при этом кашляла и кряхтела, как древняя старуха.

— Брысь! — закричала она служанкам и повару. — Ступайте и приготовьте все для нового супа!

Те исчезли почти мгновенно — на ногах у них тоже были скользящие башмаки.

— И вы тоже — прочь отсюда! — она указала нам на дверь. — Из-за вас мой обед задержится на два часа!

— Госпожа Крейтервейс! — заговорил Фабиан, — пожалуйста, простите нас! У нас не было намерения нарушать ваш покой! Мы бы рады уйти, но не знаем дороги домой! Пожалуйста, помогите нам!

— Мне до этого дела нет. Я вас сюда не заманивала! Сами сюда влезли, сами и выкручивайтесь. Уйти сможете только в праздник — Конец сезона ураганов. И то, если повезет. Это будет ровно через год. Тут совсем неплохо, если разобраться. Пока неплохо. Вчера эта земля еще принадлежала советнику герцога, которым мне легко было управлять. А сейчас — и земля, и все, что на ней, перешли во владение вашего дяди Ирвина, старого дурака и идеалиста. Вот он пусть теперь вам и помогает! — сердито ответила она.

— Но ведь никто не знает, где мы! — заплакала Иза. — Наши родители себе наверно места не находят!

— Госпожа Крейтервейс, я должен вернуться в университет! — сказал Вил, молитвенно сложив руки. — Мой покойный отец мечтал, чтобы я получил хорошее образование. Я обручен с прекрасной девушкой! Ее зовут Лиза. Мы любили друг друга с детства. Не разлучайте нас! И я только начал работу над вторым томом монографии о легендах и мифах Фейерленда.

— И я должен продолжить свои занятия, совершенствоваться в волшебстве, — сказал Фабиан. — А здесь я бессилен.

— Вот-вот! — сказала колдунья сердито. — Теперь научишься многому — дрова рубить, крышу латать… ты парень крепкий — в поселке тебе работа найдется. А ты — сказала она Вилу, — других сказок тут насобираешь.

Иза заплакала еще громче. Она хотела подойти ближе к колдунье, но тут же поскользнулась, растянулась на сверкающем полу. Брат и кузен бросились ее поднимать, но тоже упали и ушиблись. Я с ужасом смотрела, как они пытались подняться и падали вновь. Наконец, Фабиан подполз к порогу и там смог встать. Иза и Вил последовали его примеру — тоже поползли к порогу. У Изы был разбит нос, кровь капала на платье… И тут я не выдержала.

— Госпожа Крейтервейс! — сказала я просто. — Вы говорили, что вам нужна помощница, и что я бы вам подошла. Давайте я останусь, а остальных отправьте домой. А я обещаю следить за тем, чтобы ваш обед всегда подавался вовремя.

— Вот! — вскричала колдунья. — Кто-то из вас наконец-то поинтересовался, а не нужно ли чего старой Крейтервейс. А вы все о себе да о себе. Еще и расхныкались тут… — и мне — Ты хорошо подумала? Служить колдунье непросто.

— Да! — ответила я твердо. — Я хочу быть вашей помощницей. Но сначала отправьте их домой.

— Пойдем, обговорим условия, — сказала колдунья и хлопнула в ладоши два раза. Тут же появился мальчик-слуга и протянул мне башмаки-скорлупки.

— Мими! Нет! Не делай этого! — закричали Вил и Фабиан.

А Иза так громко зарыдала, что под потолком покачнулась огромная люстра и на ней зазвенели хрустальные подвески. Но я надела скорлупки поверх туфель и последовала за колдуньей. Она привела меня в странную комнату, с первого взгляда похожую на кабинет: тут были кресла, бюро, шкаф со старинными книгами и манускриптами, но тут же стояла плита, над ней — полка с посудой, а рядом — буфет, сквозь стеклянную дверцу которого были видны склянки с сушеными травами. Там Крейтервейс сообщила, что отправить мою родню домой не так-то просто. Это потребует времени и оторвет ее важных дел. Но она готова пожертвовать и временем, и делами ради такой помощницы, как я, а уж мне придется отработать за это по полной. Затем она велела рассказать все, что случилось сегодня, не упуская ни малейшей детали. О, эта задача была по мне! Я рассказала, как проснулась позднее обычного, как не хотелось вставать, о холоде предчувствия, которое оправдалось с лихвой, о завтраке с братом, сестрой и кузеном, о пшенной каше на молоке с ломтиками яблок и ореховой крошкой, приготовленной моей дорогой мамой, о дороге к окраине города, о лазейке в ограде, дивном озере и заброшенных садах, о пирожках с капустой и сидре, купленными на рынке и подмороженных грушах, которые мы ели, сидя на поваленном дереве… Тогда колдунья спросила, знаю ли я рецепт каши с яблоками. Я удивилась — вроде, важное дело, а она отвлекается на такую ерунду, но спорить не посмела и вспомнила, как мама готовила завтрак. Оказалось, что моя память запечатлела все детали этого действа — мама часто варила кашу, а я с детства крутилась на кухне. Я перечислила пшено, молоко, горсть изюма, соль и еще дорогую заморскую специю с божественным ароматом. Я не знала ее названия и боялась, что колдунья рассердится. Яблоки мама нарезала ломтиками, сбрызгивала растопленным маслом, запекала в духовке до золотистого цвета и подавала отдельно на блюде. А орехи обычно колола и поджаривала служанка раз в две-три недели, складывала в глиняный сосуд и подавала к столу в расписанной мамой деревянной плошке. Еще колдунья спросила, что мы пили — я ответила, что мы с Изой пили черный чай, а брат и кузен — воду — они не любят горячих напитков. Затем колдунья зачем-то поинтересовалась, где были куплены продукты. Я ответила, что пшено, изюм и орехи мы обычно покупаем в бакалейной лавке возле рынка, молоко приносят с ближайшей фермы, яблоки — из нашего сада, а заморской специей с несравненным ароматом мы запасаемся в порту, когда приходят торговые корабли — последний раз это было месяц назад. Колдунья вдруг прервала меня, встала, подошла к бюро, достала оттуда несколько пузырьков и велела мне найти по запаху заморскую специю. Я нашла. Она кивнула и хлопнула три раза в ладоши. Тут же в комнату вкатились мальчик и девочка. Девочке колдунья велела принести родниковой воды — тем, кто остался в прихожей, а мне — напиток, названия которого я не знала. Затем она села за бюро, достала перо и чистый лист бумаги и стала что-то писать. Сложила листок, вручила его мальчику-слуге и велела поторопиться и принести все, что там указано. «Ваниль, привезенную флотилией Параматты, найдешь в лавке старого Лукаса. Если не даст, скажи, что для меня. Да ничего не перепутай, а то будешь лягушкой скакать до скончания веков!» — пригрозила она. Тот поклонился и укатился прочь. У меня сжалось сердце — папа ведь предупреждал, что от таких, как Крейтервейс, ничего хорошего ждать нельзя.

Девочка-служанка принесла мне напиток из маслянистых желтых ягод. Я поблагодарила и стала его пить. И тут меня сморило — веки стали тяжелыми, все поплыло перед глазами, кажется колдунья что-то спрашивала… Я впала в странное состояние. С одной стороны я была уверена, что сплю — я чувствовала, что веки мои плотно закрыты. С другой стороны я каким-то образом видела себя снаружи — свернувшейся клубочком на диване, обитом темно-красным бархатом. Возможно, это уже было частью сна. Как и то, что колдунья стала меняться на глазах. Она вдруг резко состарилась, уменьшилась, сгорбилась, ее нос вырос, заострился, а потом скрючился. Тело ее стало коротким, а руки сохранили длину — она стала похожа на настоящую ведьму, которой обычно пугают непослушных малышей. Крейтервейс разложила на столе продукты: плошку с зерном, склянку с молоком, кулечек изюма… Я видела, как она варила кашу, помешивая в котелке длинной деревянной ложкой. Однажды только спросила у меня, какой величины были яблочные ломтики — и я вроде бы ответила, не поднимая век, что, примерно такие и показала размер, сложив вместе большой и указательный пальцы. Она опять кивнула и продолжила свое занятие. Ее длинные руки так и мелькали над плитой, а большая голова покачивалась на тонкой шее. А мой сон продолжался самым невероятным образом: я парила под потолком в огромной зале, задевая хрустальную люстру, потом вылетела в окно — легкость и радость сопровождали мой полет. Я видела брата, сестру и кузена — они сидели среди высоких трав и ели кашу. Вил протянул мне яблочный ломтик — я подлетела, схватила его, съела и опять рванула ввысь. А потом травы исчезли, и мы все оказались возле ограды, через лазейку в которой проникли на «спорную» землю — я видела знакомые улицы — но почему-то сверху, вот за тем поворотом — наш дом! Иза, Вил и Фабиан побежали со всех ног к дому, а передо мной возникла колдунья Крейтервейс, молодая, как раньше. «Проводила их? Убедилась, что они дома? Теперь возвращайся! Но прежде — погляди с высоты, не растет ли где такая трава? — она показала мне серебристо-зеленые стебельки, усыпанные крошечными фиолетовыми цветочками. — Глаза у тебя зоркие, память отличная — как найдешь, где растет — запомни это место». А я и так знала, где растет такая трава — в герцогском парке возле старых дубов. И еще в прибрежной зоне… Крейтервейс довольно кивнула. Потом она разломила грубую ржаную лепешку с травами и стала подкидывать кусочки в воздух, а я ловила их, то взмывая вверх, то опускаясь ниже — ловила, ела и хохотала, кувыркаясь в воздухе.

Благодаря Вилу, моему дорогому кузену, который записал эту историю, изменив все так, чтобы ее сочли сказкой, люди до сих пор считают, что мой отец, великий волшебник Веттербок, поссорился с колдуньей Крейтервейс, и та в отместку превратила меня в гусыню. На самом деле я сама захотела работать у колдуньи. Главной причиной было то, что моя способность все запоминать, наконец, кому-то пригодилась. Я, конечно, тосковала по родительскому дому, но меня грела мысль о том, что я пожертвовала безмятежной жизнью ради спасения своих родных. И еще — мне очень нравилось летать, парить над землей. Тело легкое, крылья сильные, один взмах, другой и — земля с высоты — поля, луга, леса, города… Счастливее моментов у меня не было. Говорить с глупыми птицами, правда, было не о чем — их язык уж больно примитивен: «еда тут», «там опасно», «не подходи, заклюю», «лети за мной», «пора спать». Но зато — полет. Свобода и счастье. Я высматривала с высоты — зрение у меня обострилось — где растут нужные колдунье травы, грибы, дикие ягоды, и находила для нее лесные ульи. Она посылала туда слуг и они собирали ягоды, травы и мед.

Я не знала сколько прошло времени. Кажется, была зима… потом потеплело и у меня появилось больше работы. Все слуги и ученики работали, не покладая рук: ухаживали за садом и огородом, чистили котлы и сковородки, перебирали крупы, мыли окна и натирали полы. Но Крейтервейс редко бывала довольна — она постоянно бранила их за нерадивость. Гладкие зеркальные полы нужны были для того, чтобы непрошеные гости не смогли пройти в дом — они подскальзывались и падали со страшным грохотом, а на шум обычно выбегали слуги. Вообще, вся эта роскошь — хрустальные люстры, огромные окна, мебель с темно-красной бархатной обивкой — нужна была Крейтервейс для того, чтобы сбить непрошенного гостя с толку. Он входил в ветхий домишко, а попадал в парадный зал, разевал рот, потом падал, не сумев сделать и нескольких шагов. Кроме этого зала и ее личного кабинета-кухни, была еще одна большая кухня — там работали слуги и ученики. Спали они на чердаке. А сама колдунья спала в маленькой каморке без окон, на узкой кровати, укрываясь ветхим дырявым одеялом.

Каждый вечер она купалась в большом котле — он стоял в саду. Для ее омовения слуги собирали дождевую воду, потом кипятили в большой кастрюле сухие лепестки луговых цветов и трав и вливали в котел. Ела колдунья только то, что готовила сама. Но заготовки для блюд позволяла делать ученикам. При лунном свете они перемалывали тщательно перебранное зерно на ручной мельнице, добавляли цветочную пыльцу и родниковую воду, замешивали тесто и пекли тонкие лепешки. Еще они смешивали семь семян: мак, кунжут — черный и белый, заморский шалфей, а с ними тыквенные, подсолнечные, льняные и конопляные семечки, добавляли дикий мед, все перемешивали и подавали колдунье. Она ела это, запивая отваром плодов дикой розы. Каждый день они чистили горки овощей — лук, морковь и репу, рубили капусту и лущили фасоль. А она варила из этого густые супы, добавляя туда целые пучки зелени со своего огорода и лесные грибы. Раньше, как сказали мне слуги, колдунья доверяла готовить все от начала до конца одному ученику. Но он сбежал несколько лет назад, и она до сих пор не нашла ему замену.

Носила Крейтервейс очень старую одежду, потертую, с прорехами. Впрочем, иногда она наряжалась: слуги несли ей бархатное платье, шляпу, украшенную перьями и изящные башмачки с серебряными пряжками. Переодеваясь, она обычно кряхтела, ворчала и кляла придворный этикет. Когда она исчезала из дому надолго, слуги и ученики радовались временной свободе — катались в своих башмаках-скорлупках по зеркальному полу, пели и танцевали.

Внешность ее могла меняться в течение дня несколько раз. Когда она уходила из дому в нарядном платье, то обычно выглядела статной дамой не старше двадцати пяти. А когда колдовала на кухне, то выглядела старухой, уродливой карлицей — с огромным носом, тонкой шеей и длинными руками. Слуги говорили, что ей на самом деле не одна тысяча лет — и живет она так долго благодаря купаниям в дождевой воде, лепешкам на цветочной пыльце, кушанью из семи семян, густым супам по особому рецепту и напиткам из желтых маслянистых ягод и плодов дикой розы. Иногда она уходила из дому в своем «старческом» виде и возвращалась всегда с покупками — капустные головы, связки лука, пучки моркови, чеснока и острого перца.

Все это я могла наблюдать, когда оставалась в доме из-за непогоды — летать было не велено — и я бродила в человеческом облике по дому и саду, томясь и ожидая момента, когда снова можно будет взмыть в небо. В эти дни старуха оставляла еду специально для меня — сухие лепешки с начинкой из горьких трав и родниковую воду.

Однажды колдунья ушла и слуги пригласили меня на небольшой пир. Я ела вместе с ними неведомые кушанья — остатки со стола Крейтервейс. После обеда вместо молодых людей — им всем было от тринадцати до восемнадцати лет — я увидела зверюшек — зайцев, белок и одного енота. А стены дома будто растаяли и сквозь них проступил густой лес. Я испугалась, но слуги сказали, что это из-за еды — что ешь, то и видишь. Я им тоже сейчас кажусь бурундуком. И правда, через несколько часов они опять стали людьми, а лес — домом, вернее, морок сошел и я стала все видеть, как прежде. После этого я пировала с ними еще пару раз. Это было, конечно, озорством и непослушанием, но мне это сходило с рук.

Только двоим слугам было разрешено покидать дом колдуньи — они-то и собирали травы, грибы и ягоды, которые я находила, летая по окрестностям. Они были сироты — убегать им все равно было некуда. А девушка, которой было позволено работать на кухне, сказала мне по секрету, что она — принцесса, младшая дочь в королевской семье. Ее хотели выдать замуж за ужасного старика-герцога, трижды вдовца. И она сама упросила госпожу Крейтервейс взять ее в ученицы. Еще девушка сказала, что ее полностью устраивают честные, деловые, хоть и очень холодные отношения с колдуньей. Всю ее жизнь няньки с ней сюсюкали, подруги ею притворно восхищались, придворные ей льстили, учителя хвалили, воспитатели всячески лебезили — в результате она потеряла связь с реальностью и только здесь узнала себе истинную цену. Колдунья ни к кому не способна испытывать добрые чувства. Правда, ненависти или жалости она не испытывает тоже. Она просто делает то, что ей нужно, а люди для нее — только средство к получению желаемого. Зато все честно. Когда я попросила объяснить, что это значит, то она ответила, что госпожа Крейтервейс — как явление природы. Ты можешь вымокнуть под дождем, простудиться и умереть — дождю это безразлично. Но он польет твой сад — тот заблагоухает и все будет прекрасно, если ты успеешь спрятаться от дождя. Ее можно сравнить с деревом — оно растет само по себе. Ты можешь отдохнуть в его тени, сорвать плоды и утолить ими голод, а можешь с разбегу врезаться в него лбом в темноте и оцарапаться о кору. Но это не значит, что дерево тебя любит или терпеть не может — оно само по себе, все дело в тебе.

Остальные слуги не могли вспомнить, как попали в дом Крейтервейс, и не могли сказать, сколько провели здесь времени. Только принцессе и еще одному пареньку было доверено приготовление волшебных кушаний и снадобий. Остальные просто мыли, чистили, скобли, пололи, собирали росу и выполняли мелкие поручения.

Колдунья обозначила на карте, где можно летать — мне следовало избегать охотничьих угодий и не останавливаться в городе — меня могли подстрелить или бросить камень. Щипать траву мне разрешалось только у озера. Но я иногда нарушала ее указания — я была молода и не слишком осторожна. Сначала я искала дорогу к своему дому — хотела поглядеть на родителей, сестру и брата хоть одним глазком, но безуспешно. Это было другое пространство, другой Фейервилль. Я пожаловалась как-то принцессе, и она сказала, что есть только один день, когда снимаются все заслоны — это праздник Конец сезона ураганов. В этот день ты можешь попасть, куда захочешь, если выполнишь ряд условий, но это большая тайна.

Я частенько сворачивала с указанного колдуньей маршрута, но обычно легко находилa дорогу к ее дому и всегда возвращалась вовремя. У меня даже появились излюбленные места, о которых я никому не рассказывала. Мне нравилось бродить среди развалин старого монастыря и гулять в саду баронессы Рейвенштар — трава там была слаще. Со временем я осмелела настолько, что стала залетать в город — я гуляла в парке, слушала уличных музыкантов и плавала в пруду. Однажды меня, правда, чуть не задрал кот, в другой раз чуть не забили лебеди — они шипели и грозно хлопали крыльями, да еще противный мальчишка как-то стрельнул в меня из рогатки. Но все обходилось обычно. Поскольку мне все сходило с рук, я осмелела еще больше. Однажды я вмешалась в разговор двух влюбленных. Они прощались в парке, на скамейке. Молодой человек нанялся матросом на торговый корабль и завтра уходил в первое плавание. Он обещал заработать денег и привезти подарки. Девушка обещала его ждать и очень боялась, что его соблазнят прекрасные женщины южной страны. Я не удержалась и пожелала ему счастливого плавания и благополучного возвращения. Молодой человек страшно испугался говорящей гусыни, схватил палку и замахнулся на меня, но девушка его удержала и захотела меня погладить. Я фыркнула и улетела, съязвив на прощанье, что из него не выйдет морской волк — он трусоват. Он рассердился и бросил в меня камень, но не попал. Я покружилась над ними еще немного, и улетела, сказав девушке, что её жених — человек недобрый и ей надо хорошо подумать, прежде, чем давать ему слово. Они еще долго смотрели мне вслед с открытыми ртами.

Но этот неудачный опыт общения меня не остановил. Как-то красивый кудрявый мальчик лет восьми горько плакал, потому что потерял в парке любимую игрушку — деревянную лошадку. Его мать и старшая сестра облазили все кусты в ее поисках, но безуспешно. Ребенок рыдал все громче. Я вытащила игрушку из-под скамейки и подтолкнула ее мальчику. Он расцвел и схватил лошадку. «Мог бы и спасибо сказать», — сделала я ему замечание. «Спасибо, дорогая птица! — громко сказал мальчик, ничуть не удивившись. — Эту лошадку вырезал для меня из дерева мой дедушка. Он недавно умер. Но когда я держу ее, мне кажется, что дедушка смотрит на меня с небес». Это был хороший мальчик и я была рада, что помогла ему.

В тот день я в очередной раз свернула с маршрута, прилетела в городской парк и плавала в пруду. Потом я соблазнилась сдобной булкой с изюмом, которую две нарядные девочки бросали в воду. Я клевала булку, а девочки смеялись и хлопали в ладоши. Я не удержалась, подплыла ближе и сказала: «Спасибо, вы очень добры». Они замолчали, захлопали ресницами и стали спрашивать друг друга: «Агнес, ты это слышала?» «Да, Тори, я слышала. Значит, нам не показалось…» А я, окончательно расшалившись, сказала: «Милые Агнес и Тори, спасибо вам за булку с изюмом». Но тут подошла их гувернантка и я поспешно улетела.

Мне понравилось шалить. Очень понравилось! Однако в этот день я уснула в кустах у пруда — видимо меня разморило из-за булки — а когда проснулась, то долго не могла сообразить, где нахожусь. Было темно, запахи незнакомые и я не могла даже пошевелить крылом. Через какое-то время стало чуть светлее — лунный свет проник сквозь щели… Я находилась в сарае! Мои движения сковывала сетка, а лапки были связаны. Я очень испугалась. Я прожила всю жизнь в родительском доме. Меня все любили и я не могла представить, что кто-то может намеренно причинить мне зло. Да и зачем причинять зло такой милой птице? Я стала исследовать сарай. Я не могла летать или ходить, только подпрыгивать. В углу сарая я нашла две посудины — в одной была вода, в другой — хлебные корки. Я не знала, что меня ждет, и решила на всякий случай подкрепиться. Возможно, это тоже было ошибкой. Но я хотела пить и была голодна. Однако после еды меня опять сморило.

Когда я очнулась в следующий раз, то обнаружила себя в клетке, накрытой плотной тканью. Рядом со мной сидели два молодых гуся. Клетку куда-то везли — на телеге. Гуси недовольно гоготали. У меня не было сил даже пошевелиться. Затем я услышала голоса. Мужской голос сказал кому-то: «Сиди, тихо, не высовывайся. Если кто-то спросит откуда птица, отвечай, что из Фейерлендских лесов. Не вздумай проболтаться, что они из городского парка — там их ловить запрещено. Все, что в парке — принадлежит герцогу. А в парке гуси красивее и жирнее диких. Думаю, их быстро купят». «Да не бойся, все будет в порядке. Продадим гусей, купим все, что надо и свалим отсюда», — ответил женский голос.

Через какое-то время клетку подняли в воздух, затем поставили на землю и сняли ткань. День был яркий, солнечный. Вокруг было шумно и людно.

«Берите зелень! Отличная зелень!»

«Подходите, лучший картофель в Фейервилле, нежный и рассыпчатый!»

«Молоко! Свежее молоко!» — кричали со всех сторон.

Я похолодела. Это был рынок. Меня продавали! К клетке подходили люди, рассматривали меня и двух гусей — моих товарищей по несчастью, приценивались… Зачем я им нужна? Что со мной будет?

Женщина, которая меня продавала, была молода, бедно одета, лицо у нее было бледное и невыразительное. Она не расхваливала свой товар, как другие, а тихо сидела, пряча глаза.

— Отличное жаркое выйдет из этих гусей! — сказала круглолицая тетка с красными натруженными руками. — Если сбавите цену, я куплю одного.

Жаркое! Меня хотят зажарить!

Слева от нас продавали кроликов. Справа — куропаток.

Я судорожно размышляла, как спастись. У меня были связаны лапки. Да и сил у меня не было — наверняка из-за булки с изюмом и хлебных корок.

— Смотрите! — сказал торговец кроликами. — Сюда идет повар самого герцога со своими помощниками!

— Где? — спросил кто-то. — Который из них?

— Да этот, низенький, носатый. Вот уж кто знает толк в еде! Говорят, он лучший повар в мире. Если бы он купил у меня кроликов, спрос на мой товар поднялся бы! Многие повара за ним шпионят и покупают то же, что и он.

— Да, — сказал другой голос. — Мы все должны молиться на этого повара. Раньше наших сыновей забирали в солдаты. А с его появлением во дворце герцог только то и делает, что закатывает пиры. А раньше-то все норовил воевать с соседями. О, святая Инеус, благослови этого носатого коротышку!

Главный повар герцога остановился у моей клетки. Его помощники, которые несли за ним корзины овощей, орехов и зелени, почтительно застыли в ожидании. Он наклонился и я увидела прямо перед собой его длинный нос и колючие глазки. «Какой ужасный! — подумала я. — Просто урод! Наверно, он очень злой!»

— Какой из гусей вам приглянулся? — спросил его господин в бархатном плаще с толстым кошельком на поясе.

— Пожалуй, возьмем всех троих, — ответил повар.

У меня сжалось сердце.

Я поняла, что идут последние часы моей жизни. Господин в бархатном плаще медленно отсчитывал монеты, они сверкали на солнце так, что слепили глаза. Какой ужасный конец! Я умру под ножом повара… И никто никогда не узнает о судьбе Мими, несчастной дочери великого волшебника Веттербока!

3. Марко

Благополучно дохожу до Площади Созидания. Памятник выглядит в точности, как раньше — такой же зеленоватый и замшелый. Часовая башня — чуть шире и ниже, и не из серого кирпича, а из красного, и крыша не зеленая, а коричневая. В сквере растут не клены, а каштаны, клумбы нет вообще, скамейки — другой формы… Вместо банка на первом этаже здания — хозяйственный магазин, на витрине — кухонная утварь, кастрюли, котелки, чашки с блюдцами. А банк расположен у перекрестка. Обхожу здание дважды, в моей душе еще теплится надежда, что я смогу выйти на улицу Гнэг Трек, а там мост, а за ним — Плинстоун, город, в котором я прожил чуть больше двух лет после окончания университета, где на Элм — стрит стоит мой дом, в квартире номер четырнадцать — письменный стол у окна, а на столе — компьютер, а в компьютере — мой неоконченный роман… Черт! Черт! Нет ни моста, ни очертаний Плинстоуна. Вместо этого — ограда, за ней — парк, спортивная площадка, ряд зданий… много молодых людей — похоже на учебное заведение.

Я все-таки спрашиваю прохожих, как пройти на улицу Гнэг Трек. Я делаю то, что делал бы в обычной ситуации, видимо надеясь, что мои действия каким-то образом вернут все в норму. Разумеется, они недоуменно пожимают плечами. Обхожу несколько улиц, переулков — все другое, все! Я никогда здесь не был! Цепляясь за последнюю соломинку, я упрямо иду налево от памятника — в ту сторону, где должен был быть мост в Плинстоун, но через некоторое время упираюсь в тупик. Что мне делать? Что?

Возвращаюсь на площадь. Часы на башне бьют одиннадцать. Из всего мной увиденного, неизменным остался только памятник — мужчина в островерхой шапке с котомкой за спиной и поварешкой в правой руке. «Якуб Кох, основатель города», — по-прежнему значится на постаменте. Мне и тогда показалось странным, и сейчас — почему не указаны годы его жизни? Такую одежду, шапки и котомки за спиной наверняка носили в средние века. Сколько лет этому городу? За все время я ни разу не поинтересовался его историей. Сколько же лет назад его основал этот Якуб? И кем он был? Вообще-то город всегда казался симпатичным, уютным, удобным и чистым, но только и всего. Ничего примечательного, тем более вызывающего острый интерес, здесь не было. Боже, о чем я думаю! Мне надо выбраться отсюда до темноты. Мои действия? Бродить — бесполезно. Можно вернуться в кафе на Набережной, еще раз поговорить с Софией. Можно обратиться в информационную службу города. Если там не помогут, пойду в полицию — я видел участок на соседней улице. Больше вариантов не вижу.

Я уже собираюсь уходить, но тут к памятнику подходит мужчина средних лет и зачем-то стучит по постаменту. Голуби, сидящие на плече памятника, тревожно курлыкают, потом снимаются и перелетают на ближайший фонарь. Мужчина уже бьет по постаменту кулаками. Я рассеянно наблюдаю за ним, полагая его местным сумасшедшим. Разворачиваюсь, чтобы уйти, но тут он говорит, обращаясь к памятнику: «Ну, что, Якуб? Долго мне еще тут ходить? Или пароль какой подскажешь?» Раздается скрип и в постаменте открывается низенькая дверь. Мужчина выкрикивает что-то победное и, наклонив голову, исчезает за дверью.

Так. Занятно. В постаменте — вероятно, ход в какой-то подвал. Сам не зная зачем, я подставляю ногу закрывающейся двери. Потом с трудом открываю ее — она тугая и тяжелая. На внутренней ее стороне — табличка: «Служба трудоустройства». Занятно, почему табличка не снаружи? Тусклая лампочка, прикрученная над дверью, освещает ступеньки — такие же зеленые и замшелые, как памятник. Я отпускаю дверь, она медленно, будто нехотя, закрывается.

В полицейском участке меня спрашивают по какому я вопросу. Я набираю воздуха в легкие и отвечаю, что заблудился — не могу найти дорогу в Плинстоун.

— Куда? — переспрашивает юный полицейский. — Это где? — и включает проектор.

На стене возникает карта Фейервилля и окрестностей. На ней нет улицы Гнэг Трек, и ни намека на мост в Плинстоун. Он спрашивает мое имя и адрес. Я называю. Он напряженно смотрит в экран, потом спрашивает:

— Вы ничего не перепутали?

Тут подходит другой полицейский, и передает ему какой-то документ. Первый кивает и говорит мне:

— Идите за мной, господин Марич. Не беспокойтесь, вам помогут.

Мы проходим длинный коридор, в конце его — белая свежевыкрашенная дверь. Полицейский стучит, потом отворяет ее. Я вижу абсолютно пустой кабинет, если не считать двух стульев у стены. На одном из них сидит старик с длинной седой бородой и читает газету. Если бы не очки и джинсовый костюм, он был бы похож на сказочного волшебника.

— Ваш первый клиент, господин Косдью, — говорит юный полицейский, указывая на меня.

— Садитесь, пожалуйста, — откликается старик. — У вас что-то случилось? — в его голосе слышно участие.

Вообще-то я рад вопросу. Старый человек, никуда не спешит, похоже, готов чем-то помочь.

— Да. Со вчерашнего дня все очень изменилось, и я не знаю, что делать.

Его брови взлетают.

— Что именно изменилось? — интересуется он.

— Ну, вот тут на площади был банк, а сейчас хозяйственный магазин, — от волнения я не знаю, с чего начать. — Скамейки другие, а клумбы нет совсем… И главное — исчез мост, по которому я возвращался домой!

— Ну, это не такие большие перемены, — замечает он.

— Вот как? А что же такое «большие перемены» по-вашему?

— Это… если бы вдруг… листья опали со всех деревьев, а новые не выросли. Или дождь бы шел непрерывно — везде вода и конца этому нет. Или облака закрыли солнце и его больше не видно. Вот эти перемены были бы куда драматичнее. А клумба, мост, это простите, мелочи. Достаточно немного измениться самому и все будет в порядке.

Я теряюсь.

— Но я не могу вернуться домой!

— Вас там кто-то ждет? — интересуется он.

— Вообще-то нет.

— Я так и думал.

— Но у меня там работа!

— Работа везде найдется, — отвечает он невозмутимо.

— Но у меня там… — я хочу сказать «квартира», но догадываюсь, что он ответит, что и тут можно снять жилье. И выпаливаю:

— У меня там книга… мой неоконченный роман!

— Вот как! — в его глазах вспыхивает интерес. — О чем ваш роман?

— Об одном пареньке. Он рос в поселке… Ему было трудно выбиться в люди — без денег, поддержки и знакомств. Он уехал в столицу, пообещав, что вернется только став знаменитым писателем.

— И что? Так и вышло?

— Да.

— Ну-у-у… — тянет он. — Это не очень интересно.

— Почему?

— Интересней, если бы не получилось, но взамен он приобрел что-то другое. Или получилось, но не это оказалось главным. Или он добился желаемого, но все, что этому сопутствовало, его не порадовало.

Я теряюсь. Я не готов к литературному спору, но успеваю сообразить, что старик, возможно, прав. И, конечно же, он говорит:

— Роман и тут можно написать. И поинтереснее прежнего.

— Но на какие средства я буду жить?

— Можно обратиться в службу трудоустройства.

— Я все понимаю, — говорю я медленно. — Вы, конечно, правы. Но это ненормальная ситуация! Я попал сюда против своей воли. Я хотел бы сам выбирать, где мне жить и что делать.

— Иногда у вас есть выбор. Например, уехать в столицу или остаться в поселке. Писать книгу или не писать. Оглядываясь на прожитое, мы иногда понимаем, что поступили правильно, а иногда — что ошиблись в главном. Но бывает так, что выбора нет. Дверь захлопнулась и не открывается, сколько бы вы в нее не ломились. И вы вынуждены идти в другую, которая как раз в этот момент широко распахивается. Так бывает, правда.

— Вы хотите сказать, что мне отсюда не выбраться?

— Я этого не говорил. Выбраться можно. Но как выбраться именно вам — никто не скажет. У каждого — свои варианты. То, что получилось у одного, не обязательно поможет другому. Хочу предупредить, что тут есть много лжеспециалистов, которые пообещают найти именно вашу дверь, но результата не будет, только пустая трата времени и денег. Некоторые, впрочем, делают это не ради наживы, а из добрых побуждений или в целях эксперимента, но настоящих знаний и умений у них нет.

— А настоящие специалисты?

Старик замялся…

— Есть, но они сами выбирают, с кем иметь дело.

— А как их найти?

— Никак. Они сами вас найдут, если захотят. Так обстоят дела на данный момент. Вам и так, считайте, повезло.

— Что вы имеете в виду, господин Косдью?

— Власти, наконец, решили заняться проблемами таких, как вы. Вчера на железной дороге произошло несчастье — девушка бросилась под колеса электрички. Она попала сюда не так давно. Полиции не удалось доказать, что она покончила с собой из-за того, что не могла отсюда выбраться. Возможно, причиной самоубийства была несчастная любовь или тяжелая форма депрессии. Но, тем не менее, вчера вечером в мэрии был принят указ о психологической помощи оказавшимся в разных пространствах Фейервилля. Ввели новую должность — при полицейских участках, культурных центрах и поликлиниках. И вот с утра я приступил к своим обязанностям. Видите, мой кабинет еще даже не обставлен.

— О, значит вы сейчас оказываете мне психологическую помощь?

— Именно так. Надеюсь, у меня получается.

— А что еще входит в ваши обязанности?

— Они еще точно не определены и я сейчас этим воспользуюсь.

— В смысле?

— Я возьму на себя смелость порекомендовать вам кое-что.

— Но у меня есть вопросы.

Старик всем видом показывает, что внимательно слушает.

— Пространство будет меняться каждый день?

Он просиял. Видимо, я задал правильный вопрос.

— Совсем необязательно! Есть способы его стабилизировать.

— Но в моем случае обстановка менялась дважды. Вчера вечером и сегодня утром.

— О! Я как раз хотел порекомендовать вам оставаться здесь хотя бы первое время. Тут спокойнее, чище, все логичнее, мягче, яснее, и еще — тут гораздо меньше демонов, призраков и бесов.

— Чем где?

— Чем там, где вы были вчера.

— Ну, допустим. А как это сделать? Как стабилизировать пространство?

Ого! Я уже говорю его терминами.

— Вот! Сейчас мы переходим к главному! — отвечает он радостно. — Ешьте только самую простую пищу. И только ту, которую выберете сами. А выбирайте только хорошо знакомую еду. Стопроцентной гарантии нет, но это шанс подольше здесь задержаться.

— А что, кто-то попытается меня насильно накормить незнакомыми блюдами?

— Ну, зачем насильно? Просто угостят или скажут, что напитки за счет заведения.

Я решаю ничему не удивляться.

— Хорошо, господин Косдью. Я последую вашему совету. Но что мне делать сейчас? Мне нужно где-то жить и чем-то платить за еду… простую еду, которую я выберу сам.

— Разумеется. Я дам вам адрес, где вы сможете переночевать, — он что-то пишет на визитной карточке. — Идите туда, если до вечера не найдется других вариантов.

— Могут возникнуть другие?

— Ну… вы человек молодой. Я бы даже сказал, симпатичный. Таким легче завязывать новые знакомства. Это запасной вариант — для вашего спокойствия. И последнее — раз уж вы тут, используйте ситуацию по максимуму.

— Я могу к вам вернуться в случае необходимости?

— Количество консультаций и время, на них отпущенное, пока не установлены. Но думаю, да. Я буду работать по четным.

Я благодарю его, беру записку с адресом и выхожу из участка.

Возвращаюсь на площадь под бой часов. Двенадцать. В это время я, согласно инструкции, полученной от Хельги, садился на скамейку в этом сквере и доставал из сумки заботливо упакованный ею ланч. Обычно это был сэндвич — с индейкой, курицей или тунцом, салат в пластиковой коробочке, яблоко или банан, кофе в термосе и маленькая шоколадка. Я ел, рассеянно глядя на прохожих и обдумывая сюжет своей книги. Но мой сегодняшний завтрак в кафе был более плотным, поэтому я еще не голоден. Так… Надо подумать. Консультант Косдью не зря упомянул еду. Эта перемена действительно случилась сразу после еды, нет, скорее, во время еды. Все изменилось за завтраком. Я поднял глаза от тарелки и увидел, что вместо кафе со стенами темного дерева и окнами, выходящими на узкую уютную улицу, сижу на веранде с видом на берег. А там — песчаные холмы, с которых со смехом и радостными визгами скатывались молодые люди и дети. «Ешьте самую простую еду», — сказал Косдью. Когда я заказывал пшенную кашу с яблоками и орехами, посетители смотрели на меня с явным любопытством. Кто-то из них меня о чем-то предупреждал. Да и официантка вела себя странно, спрашивала, хорошо ли я подумал, прежде, чем сделать заказ. А потом посетитель за соседним столом посоветовал убрать исписанные мною листки со стола, сказал, что можно их потерять. В тот момент я вспомнил предупреждение Хельги о том, что жители города не любят тех, кто что-то записывает или фотографирует. Но посетитель, похоже, предвидел, что я куда-то перемещусь, а листки останутся там же!

Полгода я ходил по этому чертовому городу! Пять дней в неделю я запоминал детали — и, возвратившись в особняк фирмы, описывал увиденное. Полгода я ел сэндвичи на площади у памятника основателю города. И ничего не происходило! Стоп. Стоп! До вчерашнего дня я ни разу не заходил тут в кафе, и даже не покупал на улице пирожков или мороженого — в этом не было необходимости. Следуя инструкции, я до полудня обходил улицы по заданному на день маршруту, потом съедал то, что завернула мне Хельга, и возвращался в Плинстоун. Ужинал я обычно дома — готовил нехитрую еду сам. Она ни разу не предупреждала, что тут нельзя есть. Только насчет записей и фотографий. Так, так… Но обстановка менялась дважды. Допустим сегодня она изменилась из-за пшенной каши, как бы это абсурдно это ни звучало! А вчера? Резко похолодало, часы ушли вперед, мост в Плинстоун исчез… Почему?

Мои размышления прерывает плюхнувшийся на скамейку человек. Он громко ругается и вытирает пот со лба. Тот самый, что стучал по постаменту, а потом спустился в подвал в службу трудоустройства. Плотный, мускулистый, лысоватый и энергичный мужчина не старше сорока.

— Бюрократы чертовы! Всю душу вымотали! — восклицает он. Ловит мой взгляд и жалуется: — Тут, конечно спокойнее, чем в Крейтер, зато там ведьмы ни о чем спрашивают — если ты утверждаешь, что умеешь что-то делать, то иди и делай. А тут и кучу бумаг надо заполнить, и тесты пройти, и собеседование. Вы тоже туда? — он кивает на постамент. — Хорошенько подкрепитесь прежде, чем идти в эту службу — неизвестно сколько времени займет это чертово трудоустройство.

— Но работу-то вам нашли? — спрашиваю осторожно.

— Вроде, да. Приступаю сегодня после трех. Охранником в художественной галерее.

— Поздравляю. Вы довольны? — спрашиваю сдержанно.

— Это, конечно, гораздо ниже моей квалификации. Я был начальником охраны крупного предприятия. Но я сразу согласился, потому что это шанс найти мою девушку, — отвечает он.

— Каким образом?

— Она — художница. Если появится здесь, то обязательно заглянет в галерею. И уж тогда я выскажу ей все!

— Вы поссорились? — интересуюсь я.

— Нет. Просто я здесь из-за нее, можно сказать. Она мне все рассказывала про славный город Фейервилль, как там чисто и приятно, и галерея художественная — такая богатая. И как-то настояла, чтобы мы там провели выходной. И я согласился — хотя сам предпочитаю активный отдых — в горы пойти, к примеру.

— Какие горы в Плинстоуне? — спрашиваю с изумлением.

— В Плинстоуне? Нет, мы попали сюда из Дамфриса.

— Где это?

— В Шотландии.

— Позвольте, но… Фейервилль находится в штате Массачусетс, это город соседствующий с Плинстоуном.

— Как я успел понять, география тут ни при чем. Ведьмы ее просто не принимают в расчет. Кстати, меня зовут Бернард Бойд, можно Берни.

Я называю свое имя.

— Айли, моя девушка, провела меня по мосту… — продолжает он.

— На улицу Гнэг Трек!

— Точно.

— И там был дом с чучелом совы на балконе?

— Не уверен… Но, возможно, я его просто не заметил.

— А что-нибудь еще заметили?

— Нет, ничего особенного.

— И что было потом?

— Мы гуляли по Фейервиллю, я все удивлялся, почему раньше ничего о нем не знал — хоть объездил всю страну вдоль и поперек. Потом посетили художественную галерею. А после обеда все изменилось. Мы метались, конечно, пытались найти эту чертову улицу… мост… Телефоны не работали, вернее, дозвониться никому нельзя было. Остались на ночь в маленьком отеле, решили, что утром все прояснится.

— А утром? — спрашиваю взволнованно.

— А утром позавтракали и она исчезла, вернее, переместилась в другое пространство.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Она не сбежала. Она сидела за столиком напротив меня. И вдруг исчезла — ее вилка со звоном упала на пол.

— А вы?

— Я поднял страшный скандал. Требовал вызвать полицию. Слушать ничего не желал.

— А потом?

— Потом понял, что они не врут и меня не разыгрывают. Владелица ресторана даже проявила сочувствие и сказала, что я могу питаться бесплатно, пока не пойму, что делать дальше. Она же помогла мне снять комнату в долг — пока я не устроюсь на работу. Я постепенно выяснил, что тут это обычное дело. Хотя случается нечасто. В среднем сюда попадает несколько человек в год. И что интересно, эти люди редко доставляют проблемы. Многие из них даже рады здесь оказаться. Но в моем случае — это не так. У меня квартира в прекрасном районе Эдинбурга, домик в горах, счет в банке, отчисления на пенсию, клуб скалолазания, должность, к которой я шел много лет, к тому же я — совладелец небольшого джаз-клуба. Ну и девушка…

— Я вас понимаю! — восклицаю я горячо. — Все, что у меня было — работа, обстановка в квартире — нехитрая, но удобная, счет в банке — небольшой, но на черный день хватило бы, а главное — недописанный роман — исчезло в один миг. А ведь все это далось мне нелегко. Сбережений моих родителей хватило только на достойные похороны. Деньги, вырученные за продажу дома, я потратил на обучение. Только за последний год смог отложить немного.

Он сочувственно молчит.

— Но что же было дальше? — продолжаю расспрашивать я.

— А ничего. Я устроился на работу — охранником в отеле. С первой зарплаты рассчитался за жилье. Ходил, смотрел, с людьми разговаривал, даже стал привыкать… По Айли тосковал, правда. Все думал, как она там? Вчера я должен был работать сверхурочно — в связи с праздником требовалось больше охраны. Меня вызвали — я не успел даже позавтракать. Купил по дороге кофе и лепешку. И все… оказался здесь, в этом пространстве. Но я уже ученый. Скандалить не стал, а сразу пошел на работу устраиваться и попросил рекомендацию для владельца дома, который сдает квартиры таким, как я… как мы с вами. Я думаю, именно здесь моя Айли. И я ее обязательно найду.

— А сколько этих пространств всего? — спрашиваю с опаской.

— Не так много, к счастью, — говорит он со смешком. — Всего три. Первое — называется Фейертамбур, предбанник Фейервилля, в который можно попасть из разных уголков земли. Второе, где я прожил, наверно, месяц, называется Крейтер — это просто рассадник ведьм и всякой нечисти. В отеле, где я работал, водились привидения, да-да, я не шучу. Я их, правда, сам не видел, только слышал — всякие вздохи, хихиканье, стоны. Да и постояльцы на них частенько жаловались. И третье пространство — там, где мы с вами, Марко, находимся сейчас. Оно называется «Город Якуба», вот этого самого, — он кивнул на памятник. — Мне о нем рассказывали… те, кого я спрашивал, как найти свою девушку. Они говорили, что Айли — вероятнее всего здесь.

— А вам не рассказывали, как попасть в Фейертамбур? Тот самый, в который можно пройти по мосту из разных уголков земли?

— А с этим — засада. Туда можно попасть только если есть то, что вы ели там. Но как это сделать — никто толком не знает. Некоторые слушают неквалифицированных советчиков и это доводит их до беды. Говорят, что один мужчина после экспериментов с едой устроил поджог, другой пытался ограбить банк, третий порывался броситься с часовой башни. К счастью, это тоже случается не часто.

— Да-да. Вчера одна девушка бросилась под колеса электрички, в которой я ехал. Тоже сказали, что она одна «из этих»… — сказал я и осекся.

— Девушка? — побледнел Берни. — А вдруг это моя Айли?

4. Мими

Клетку погрузили на телегу вместе с корзинами с овощами и зеленью, и повезли по городу. В дороге я судорожно размышляла, как спастись. Я помнила заклинания, которыми мой отец и брат могли заставить всех замереть на несколько минут. Я пробормотала их тихонько, но они не сработали — я как была бездарью, так и осталась. Тогда я решила дождаться момента, когда кто-то откроет клетку, и клюнуть его что есть сил, а потом воспользоваться замешательством и… и что? На меня сразу набросят ткань и скрутят голову. Вот если бы было открыто окно… Я слабо взмахнула крыльями — нет, силы не восстановились, я по-прежнему была слаба. Все было против меня! Все!

Я пыталась договориться с другими гусями, но безуспешно — они были слишком глупы. Я объясняла им, что люди поймали их с целью съесть — так же, как они сами едят траву, зерна и мелких насекомых — и мы сможем защитить себя, только если сговоримся. Они не поняли. Их сознание было слишком ограниченным. Каждый из них воспринимал себя не отдельной гусиной персоной, а, скорее, частью того, что видел и ощущал — травы, земли, воды, неба, тепла. Они не понимали, почему траве должно быть плохо после того, как ее съели. В их мозгах не было структуры, за которую можно было зацепиться, и мои попытки объяснить им происходящее с треском провалились. Мы подъехали к черному ходу герцогского дворца. Нашу клетку подняли и куда-то понесли. От ужаса я закрыла глаза, а когда открыла их снова, то увидела перед собой двоих: того, кто отсчитывал деньги на рынке, и уродливого носатого коротышку, герцогского повара.

— Господин закупщик, — сказал коротышка противным скрипучим голосом, — этих двоих, — он указал на моих товарищей по несчастью, — мы придержим до воскресного обеда — я запеку их с овощами и травами. Накануне я поручу помощникам ощипать их и поместить в маринад. Для маринада прошу выдать бутыль белого вина. А из этой — он кивнул на меня, — получится отличное жаркое. Я приготовлю его с сушеным кизилом, — герцог будет очень доволен.

— Хорошо, — ответил закупщик. — Делай, как знаешь, Якуб. Равных тебе в этом деле нет. Вина пришлю. Если еще что-то понадобится, скажи. Главное — чтобы их светлости были довольны. И не забудь оставить самые крепкие гусиные перья — для канцелярии.

— Все будет сделано, господин закупщик, — сказал коротышка своим мерзким голосом.

Когда закупщик ушел, коротышка наклонился и буквально сунул в клетку свой длиннющий нос.

— Что это ты такая тихая? — спросил он меня. — Не больна ли часом, голубушка? Да нет, на вид, вроде, здорова — перья блестящие, глаза ясные. Но на всякий случай придется тебя ощипать уже сегодня. Пойдем-ка, я отнесу тебя на кухню.

Он открыл дверцу и просунул руку в клетку, чтобы схватить меня… От ужаса я забилась в угол и забормотала древнее заклинание — я слышала, как его заучивал мой брат Фабиан: «Если ты меня убьешь, очень скоро сам умрешь». Коротышка остолбенел. Потом помотал головой. Протер глаза. И опять протянул ко мне руку. «Если пальцем меня тронешь, в эту пятницу — утонешь», — продолжала грозить я уже громче. Реакция коротышки была неожиданной. Он упал на колени перед клеткой и заплакал. «Слезы будешь позже лить — от страха я сочинила свою строфу, — Птицу нужно отпустить». Коротышка вытер слезы и сказал:

— Госпожа гусыня! Простите меня! Конечно я вас отпущу. Прямо сейчас.

Он открыл окно и подтащил к нему клетку.

— Позвольте, я развяжу вам лапки, — сказал он. — Подумать только, я чуть было не убил говорящую птицу!

На какое-то мгновенье я замерла — вдруг он все-таки свернет мне шею… Но нет, он действительно развязал мне лапки и поднес к окну. По его щекам все еще катились крупные слезы и мне вдруг стало его жаль.

— А как же вы? — спросила я. — Вас не заругают?

— Ерунда! — отмахнулся коротышка. — Я сейчас же вернусь на рынок и куплю еще одного гуся, за свои деньги. Никто не заметит подмены.

Я вскочила на подоконник… Я хотела поцеловать его, но только неуклюже ткнулась клювом в его щеку. Потом взмахнула крыльями, но… взлететь не смогла. Крылья были будто налиты свинцом.

— Что с вами, госпожа гусыня? — спросил он.

— Сама не знаю, — ответила я. — Это случилось после того, как я поела сдобной булки с изюмом. Какие-то девочки бросали в пруд крупные ломти. И я не могу летать… Может, я действительно заболела?

— Тогда позвольте предложить вам остаться, — сказал он. — Я попробую вас вылечить. Я нарву для вас самой лучшей, самой сочной травы из герцогского сада. Хотя нет. Я пойду в лес — я знаю одну поляну — там всегда пасутся гуси… Ой, простите, такие птицы, как вы, нет… похожие на вас птицы. Я соберу для вас ту траву, листья, стручки, ягоды — все, что они едят. И со временем вы поправитесь.

— Но как же я останусь? Мне скрутят шею…

— Знаете что? Я придумал! — вскричал коротышка. — Я скажу, что откармливаю вас специальными травами, чтобы придать вашему мясу пряный аромат… Ох, простите, представляю, каково вам это слышать! Но другого способа помочь столь дивной говорящей птице — я не вижу.

— Я не всегда была птицей, — сказала я грустно. — Вы мне верите?

— Конечно. Я тоже не всегда был носатым коротышкой.

Я подумала, что он шутит.

Он пересадил меня в отдельную клетку и отнес в свою комнату. А там сразу выпустил.

***

В этом странно признаваться, но тот месяц, что я прожила в каморке Якуба под крышей — комнатой это назвать нельзя было — я до сих пор вспоминаю с нежностью и легкой грустью. Мы, два странных, даже нелепых существа: он — уродливый коротышка с огромным носом, длинными руками и тонкой шеей, и я — девушка заключенная в тело гусыни, потерявшей способность летать, — вдруг подружились. Нам было чрезвычайно интересно и приятно друг с другом.

Уже несколько лет Якуб был главным поваром герцога. В его подчинении было не менее сорока человек — все они безропотно повиновались каждому его слову. Среди них были повара и их помощники, виночерпии, кладовщики, хранители специй, резчики сыра, окороков, колбас и фруктов, хлебодары и хлеборезы, дегустаторы, а также ответственные за скатерти, салфетки и столовые приборы и много других.

Герцогская чета очень любила покушать. Это мягко говоря. Правильнее сказать, что герцог был настоящим обжорой, а герцогиня — ужасной сладкоежкой. Герцог ел не менее пяти раз в день — при этом требовал блюд сложных, тонких и изысканных. День ее светлости начинался с крем-брюле, а вечером она не могла уснуть, не откушав марципанов и имбирных пряников. Во дворце постоянно устраивались пиры — местная знать и заграничные гости порой веселились несколько дней подряд. Почти каждый день к замку подъезжали телеги с местных ферм и пасек, охотничьих угодий и рыбацких деревень, груженные овощами, фруктами, мясными тушами и свежепойманной рыбой. Наблюдатель, который сидел на крыше и озирал окрестности в подзорную трубу, сразу сообщал Якубу о появлении на горизонте торгового судна. Вместе с закупщиком — его звали Ханс — Якуб шел в порт, чтобы первым выбрать самые лучшие экзотические фрукты и заморские специи. Специи стоили очень дорого, буквально, на вес золота. Якуб выбирал, а господин Ханс отвешивал золото. Для особых званых обедов Якуб покупал провизию на рынке сам: выбирал зелень и овощи у местных хозяек. Еще покупал грибы, дикие ягоды и горькие лесные травы — их собирали бедняки. Последним Якуб всегда давал несколько монет из своего кармана. И хозяйки и бедняки невероятно гордились тем, что их товар попадет на стол его светлости.

Сам герцог не мог нарадоваться на своего главного повара и страшно боялся, что его кто-нибудь переманит. Когда приезжали заграничные гости, Якубу было не велено выходить из своей каморки. На вопросы гостей герцог отвечал, что главный повар уехал навестить родню или еще куда-нибудь.

Когда Якуб только начал работать на кухне, завистники и неприятели то и дело строили ему козни. Стоило ему отвернуться, они доливали уксуса в готовый суп и досыпали соли в крем-брюле. Но Якуб сразу чувствовал, что блюдо испорчено, даже не пробуя его, только по виду и запаху — у него было чрезвычайно острое обоняние. Все пакостники были со временем обнаружены и заключены в темницу. Но Якуб упросил герцога их помиловать или хотя бы заменить тюремное заключение изгнанием. Все были поражены его просьбой и пакостить перестали. Тем не менее, когда Якуб готовил для герцогской четы, вокруг него стеной стояли смотрители. Я никогда не видела, как это происходит, но хорошо представляла по его рассказам. Он стоял у плиты на скамеечке — кухонное оборудование было рассчитано на средний человеческий рост — и помешивал поварешкой суп, потом наливал немного супа в чашку и пробовал, добавлял специй, если требовалось, и опять пробовал. А вокруг него, спиной к плите, стояли четыре смотрителя — и никого не подпускали. Когда Якуб спрыгивал со скамеечки, чтобы взять какой-нибудь бутылек со специей, они тут же поворачивались лицом к кастрюле. Когда суп был готов, его пробовал дегустатор — он обычно закатывал глаза от восторга и причмокивал языком. Затем подходил сам распорядитель кухни — это был старый преданный герцогу слуга — он лично подавал Якубу фарфоровую супницу. Якуб сам наполнял ее супом и закрывал крышкой. Распорядитель нес супницу в зал, два смотрителя шли следом, а двое оставались в кухне и продолжали наблюдать за происходящим.

Платил герцог за работу щедро. Каждую неделю — по несколько золотых монет. А за пиры — целый кошелек. Но у Якуба был еще один источник дохода. Местная знать и заграничные соседи присылали ему своих поваров для обучения. Часть денег за учеников Якуб раздавал работникам кухни — пытался их задобрить. Они, конечно, слушались его во всем, но все равно недолюбливали и завидовали. Дело в том, что ни у одного из поваров блюда не получались по вкусу такими же, как у Якуба, несмотря на то, что он не скрывал рецептов. Обучаясь, повара стояли рядом с ним, наблюдали за порядком приготовления кушанья, записывали рецепт и все ингредиенты в точности, вплоть до последней крупицы соли. У них получалось — вкусно, даже очень вкусно, но все равно не так, как у Якуба. Даже из самых простых продуктов — мука, вода, яйцо, соль, немного масла и специй — он творил чудеса — тесто для пирогов и клецек было просто волшебным. Поэтому поговаривали, что ему помогает нечистая сила.

А тратить Якубу было не на что. Ни друзей, ни любовниц у него не было по понятным причинам — его боялись и считали дьяволом. От него шарахались даже нищие, когда по дороге на рынок он бросал им монетку.

Однажды муж кладовщицы упал с крыши — он был кровельщик. Якуб предложил ей денег на доктора, лекарства и сиделку. Она взяла деньги, благодарила, даже руки ему целовала. Кровельщик выздоровел, но остался хромым — работать больше не мог. И тогда кладовщица решила, что это потому, что она взяла деньги у дьявола. Якуб очень переживал.

Жилье и еда ему ничего не стоили. Одежду и башмаки для него мастерили дворцовые портные и сапожники. В город он выходил редко. Как-то он попробовал было заглянуть в кабачок — его, как главного повара герцога, приняли уважительно, усадили, подали отличного пива. Но вскоре вокруг него образовалась пустота — посетители предпочитали держаться подальше. Еще как-то раз Якуб пошел на представление бродячего цирка. Но заезжие артисты, не зная кто он такой, затащили его на сцену и попросили немного покривляться, обещая разделить с ним выручку. Зрители при этом падали со смеху. С тех пор Якуб избегал публичных мест и городских развлечений. Выходил только на рынок и иногда в лес, отдыхать от всех. Однажды, правда, он столкнулся с крестьянскими девушками — они собирали ягоды. Девушки страшно испугались и с визгом бросились бежать, побросав лукошки. Видимо они приняли его за лешего или лесного гнома.

Нет, Якуб ни на что не жаловался. И обо всем этом он поведал мне далеко не сразу. О том, что он одинок и несчастен, я догадалась сама, в первый же день. Он постелил на полу одеяло и я прекрасно выспалась. А утром он встал затемно — кухня начинала работу до рассвета. Оставшись одна, я решила разрабатывать крылья — запрыгивала на кровать и комод и пыталась слететь вниз. Пару раз больно ушиблась, но не сдавалась. Когда рассвело, я выглянула в окно — оно выходило в сад. Кстати, именно из-за этого Якуб поселился в этой каморке — по должности ему была положена комната попросторнее, но из окон в большой комнате была видна только крепостная стена.

Я восхитилась красотой роз, лилий и диковинных заморских растений — сад и вправду был великолепен. Чуть позже я услышала под окном чей-то голос. Это был герцогский садовник — он разговаривал с цветами, хвалил их, подбадривал, причем вел диалог так, будто они ему отвечали. Мне даже стало неловко подслушивать и я отошла от окна. Вечером я рассказала Якубу, что садовник, видно, очень любит свою работу — он даже разговаривает с розами и лилиями и они, кажется, его понимают. И тогда Якуб усмехнулся и сказал, что его самого понимают только лопухи и крапива. У меня от этих слов сжалось сердце. Я не знала, что ему ответить.

Каждые три дня Якуб ходил в лес и приносил мне траву и ягоды с опушки, где обычно паслись дикие гуси — он полагал, что этот корм поможет мне скорее восстановиться. И я действительно немного окрепла. Когда он возвращался с работы, весь пропахший ванилью и корицей, я вздыхала, вспоминая миндальное печенье и вишневый пирог, которые мама пекла по праздникам. Но Якуб сказал, что подобная еда может замедлить мое выздоровление. Узнав, что я умею читать, он принес мне несколько книг из герцогской библиотеки, чтобы я не скучала в его каморке. И я читала истории о путешествиях, сказки и семейные саги, переворачивая клювом страницы. Через неделю я стала бодрее и Якуб подумал, что мне будет полезно подышать свежим воздухом. Поздним вечером он вынес меня на руках в герцогский сад. Мы гуляли по залитым лунным светом дорожкам — два странных существа — коротышка с длинным носом и белая гусыня, переваливающаяся с ноги на ногу. Тогда я решилась рассказать ему свою историю. Сначала поведала о жизни в отцовском доме, о семье, о наших удивительных гостях — волшебниках и чародеях. Якуб удивился, почему он никогда не слышал о моем отце, волшебнике Веттербоке из Фейервилля. Я объяснила, что это другой Фейервилль, другое пространство — тут живет колдунья Крейтервейс, а там — другие волшебники. Услышав ее имя, Якуб заметно помрачнел. Я замолчала, но он попросил продолжить свою историю. Я рассказывала, а он мрачнел все больше. Потом сказал, что именно колдунья Крейтервейс сделала его таким — уродливым носатым коротышкой. Услышав это, я всплеснула крыльями и спросила, как это произошло. И тогда стал рассказывать Якуб.

5. Якуб

Когда ему было пятнадцать лет, он был высоким, стройным, красивым мальчиком и мать им очень гордилась. Его отец был сапожником — целыми днями гнул спину в своей мастерской, а мать выращивала овощи и зелень и продавала на рынке. Помогать матери Якубу нравилось — он с удовольствием огородничал, а на рынке зазывал покупателей, расхваливая товар. Больше всего на свете мать боялась, что его заберут в солдаты и убьют на войне — герцог тогда воевал то с западным, то с северным княжествами — несколько соседских мальчиков уже призвали в армию. Если бы Якуб стал классным сапожником, как отец, то мог бы шить сапоги для солдат — такие мастера высоко ценились в военное время. Однако Якубу не нравилось ремесло сапожника и уговорить его не удавалось. Не нравились ему также ремесла кузнеца, портного, каретника и цирюльника. Соседи советовали отдать Якуба в услужение в богатый дом — он был так красив и статен, что прекрасно смотрелся бы в лакейской ливрее. А при особом старании и рвении мог бы дорасти до помощника дворецкого. Но идти в услужение Якуб тоже не хотел.

В том году праздник Конец сезона ураганов был невеселым, лица у людей были хмурые — все боялись за своих мужчин на войне и страшились того, что будет, если герцог потерпит поражение. Но городские власти, тем не менее, велели праздновать: наняли музыкантов, оплатили вино и угощение для всех. Якуб, как обычно, с утра веселился с другими ребятами на берегу, разрушая песчаные насыпи. Потом вернулся домой, умылся, надел нарядную рубашку и отправился на Набережную. Там играла музыка, жарили мясо на вертелах, пекли лепешки, варили уху и тушили в котлах овощи. Люди подходили, брали угощение — толпа все прибывала, повара работали в поте лица и Якубу вдруг захотелось им помочь. Он рубил капусту, резал лук, выпекал лепешки и очень увлекся этим занятием. Повара хвалили его за проворство, мать улыбалась им в ответ. Она гордилась тем, что ее сын такой добрый и работящий мальчик.

Вдруг по его спине пробежал холодок, на коже выступили мурашки — он почувствовал на себе чей-то взгляд. Якуб обернулся — на него смотрела высокая женщина в богатом платье и островерхой шляпе. Она опиралась на суковатый деревянный посох. Глаза у нее были огромные, темные, раскосые, нос длинноват. Женщина смотрела на него так пристально, будто заглядывала в сокровенные уголки его души. Потом спросила:

— Пойдешь ко мне в ученики?

Голос у нее был почему-то старческий и дребезжащий. Якуб растерялся и поискал глазами мать. Она тут же подбежала и спросила, в чем дело.

— Я могу дать твоему сыну ремесло, — сказала женщина. — Он станет так богат, что тебе больше не придется гнуть спину на огороде, а твоему мужу — в сапожной мастерской.

— Да кто же вы? — спросила мать. — И чему вы можете научить моего мальчика?

Женщина не успела ответить, как в толпе кто-то крикнул: «Крейтервейс!» И другой голос подхватил: «Это она! Берегитесь!» Вокруг женщины в островерхой шляпе тут же образовалась пустота — люди отошли на почтительное расстояние. От толпы отделился человек в бархатном плаще с золотой цепью на животе.

— Госпожа Крейтервейс, — сказал он почтительно. — Мы рады, что вы почтили своим присутствием наш город. Но, пожалуйста, позвольте мирным жителям Фейервилля спокойно отпраздновать Конец сезона ураганов. Они тяжело работали весь год и заслужили отдых и веселье. Пожалуйста, не мешайте им.

— Ты гораздо учтивее прежнего бургомистра, — ответила женщина. — И я уважу твою просьбу, как только закончу разговор с Ханной, женой сапожника.

Бургомистр хотел что-то ответить, но она подняла руку и он замолчал, будто проглотив язык.

— Я знаю, чего ты боишься больше всего, — сказала Крейтервейс матери Якуба. — Отдай мне мальчика в ученики — этим ты спасешь и его, и сыновей твоих соседей от гибели на поле боя. С его помощью в Фейерленде надолго воцарится мир.

— Не слушай ее, Ханна! — закричал кто-то из толпы. — Это ведьма!

Ханна совсем растерялась, а Якуб вышел вперед и сказал:

— Я никуда с тобой не пойду! Ты — ведьма! Уходи! Не пугай людей!

— Хорошо, — усмехнулась Крейтервейс. — Но я оставила свою метлу на берегу и ее засыпало песком. Покажи мне, Якуб, где городские ворота, и я пойду восвояси.

Каким образом Якуб с колдуньей оказались у городских ворот — он не помнил совсем. Все, что произошло дальше, представлялось ему смутно, как во сне. Он пролетел через пустырь, вернее, прошел, не чувствуя собственного веса, потом мимо озера, и, наконец, оказался в доме Крейтервейс. Она поблагодарила его за то, что он ее проводил, пообещала хорошо накормить и он не посмел отказаться. Колдунья хлопнула в ладоши — тут же прибежали слуги и принесли овощи, коренья и травы. Она варила суп, от котла поднимался пар и Якуб не мог оторвать от него глаз. Клубы пара принимали разные формы — людей, домов, цветов, животных и неведомых существ. Аромат супа был просто волшебным, и никогда ничего вкуснее Якобу есть не доводилось. А потом он уснул прямо в гостиной. Причем, каким-то образом видел себя спящим в огромном зале, на мягкой тахте. Он видел, что слуги переодевают его в такую же одежду, как у них самих, и обувают его в башмаки со скользящими подошвами — в них можно было передвигаться по зеркальным полам с большой скоростью, как на коньках. Затем слуги повели его в сад и огород, показали грядки и он зачем-то повторял за ними названия трав. Потом его привели на кухню и велели чистить овощи и мелко крошить зелень. А после сама Крейтервейс учила его готовить соус, а слуги почтительно стояли в стороне, ожидая приказаний. Якуб добавлял измельченную зелень, чеснок и специи в растопленное масло и прогревал в кастрюльке. Она учила его правильно помешивать и определять готовность соуса по аромату. «Соус сам сообщит, когда будет готов, — говорила колдунья, — по запаху. Вот сейчас сообщил! Чувствуешь? Вдохни его аромат — именно так должен пахнуть этот соус!» Потом он учился замешивать тесто для пирога с капустой. «Немного сока от тушеной капусты добавь в тесто, — говорила Крейтервейс, — тогда тесто поймет, каким нужно стать, чтобы оттенить вкус начинки». Якуб выкладывал начинку на тесто, защипывал края, смазывал поверхность яйцом и ставил в печь. А колдунья водила его по дому и велела принюхиваться. «Пирог сам позовет тебя запахом и скажет, что готов. Вот сейчас, потяни носом… Нет, не готов. Это еще не запах готового пирога. Вот сейчас, чувствуешь? Так он пахнет за несколько минут до готовности. Можно двигаться в сторону кухни. Испечешь сотню пирогов и научишься».

Якуб ворочался на тахте и думал: «До чего интересный сон! Даже просыпаться не хочется. — И не просыпайся, — отвечала его мыслям Крейтервейс. — Я сама тебя разбужу, когда время придет. В этом году ты будешь учиться варить супы. — Целый год? — удивлялся Якуб. — Да, супы — дело тонкое. Но время быстро пробежит. Пироги ты за полгода освоил. Салаты — за три месяца. Как супы варить научишься, так к горячим блюдам перейдем. — А потом? — А потом, — она захохотала, — на очереди самые, что ни на есть колдовские кушанья. — Хорошо, — отвечал Якуб, — мне очень интересно. — Еще бы! — восклицала Крейтервейс. — Ничего интереснее на свете нет. Ты можешь стать всесильным, Якуб. Могущественные короли и князья будут есть из твоих рук. Но кое-чем придется поступиться».

На этом месте Якуб запнулся и замолчал.

— И что же была дальше? — вскричала я.

Якуб продолжил рассказ, но о колдовских блюдах больше не упоминал и моих вопросов об этом, казалось, не слышал.

Однажды Крейтервейс, уходя из дому, велела Якубу сварить суп — в последнее время она доверяла ему готовить для нее самой. Она даже вручила ему ключ от шкафчика, где хранились специи и сушеные травы — никто кроме нее не имел права даже входить в комнату, где стоял этот шкафчик. Якуб был польщен доверием и когда колдунья ушла, взялся за работу. Он достал нужные склянки, добавил в суп специи, размешал, довел до кипения, потом попробовал. Вкус показался ему знакомым. И вдруг он страшно захотел спать. Он дошел до тахты, буквально упал на нее и провалился в глубокий сон, без сновидений.

Когда он проснулся, за окном светало. Якуб испугался — он проспал в чужом доме до утра, праздник уже давно кончился, а родители, наверно, искали его всю ночь. Хотя ночные гулянья были праздничной традицией, Якуб был слишком молод и еще ни разу не принимал в них участия. Он вскочил и бросился к двери. Пробежал мимо озера, пронесся через пустырь и вышел на окраину города. Он спешил домой, чтобы, как обычно, помочь матери упаковать овощи и зелень в корзинки и донести их до рынка. Он бежал и удивлялся — деревья казались выше, а на клумбах за одну ночь распустились цветы. Якуб совсем запыхался и остановился у фонтана, чтобы плеснуть на себя водой. Наклонился и… отшатнулся в испуге. Из воды на него глянула незнакомая носатая физиономия. Якуб отошел от фонтана, отдышался и еще раз глянул в воду. Потом схватил себя за нос — он оказался очень длинным. Якуб осмотрел себя — одежда на нем была не та, в которой он вчера пришел на праздник, а та, в которую он был одет во сне. Он решил посмотреться в зеркало — на соседней улице была лавка цирюльника. Но не добежав, остановился у шляпной мастерской — раньше ее здесь не было. Якуб схватил первую попавшуюся шляпу и стал пробираться к зеркалу — оно было в глубине мастерской.

— Куда прешь, маленький уродец? — остановила его хозяйка. — А деньги у тебя есть?

Она показалась Якубу очень высокой, просто великаншей.

— Деньги? — пробормотал он. — Не знаю…

Он пошарил по карманам и нашел кошелек набитый золотом. Якуб сроду не видел столько денег сразу.

— Простите, господин, — сказала хозяйка шляпного магазина елейным голосом. — Я поначалу приняла вас за уличного попрошайку. Шляпа, которую вы выбрали, будет вам велика. Позвольте предложить вам другую.

— Ему прекрасно подойдет шутовской колпак, — вдруг захохотал один из покупателей, огромный усатый мужчина. — Кстати, малыш, я могу пристроить тебя в труппу артистов. Тебе и делать ничего не придется, просто выйти и поклониться. А если еще и жонглировать научишься — тебе цены не будет.

Не слушая его, Якуб пробрался к зеркалу.

Рассказывая об этом, он закрыл глаза ладонями — видимо, ему до сих пор было тяжело вспоминать этот момент. Он увидел себя — нелепого коротышку, с огромным носом, маленькими глазками, длинными руками и тонкой шеей… Особенно жалко и комично он выглядел рядом с хозяйкой — высокой пышной дамой в голубом атласном платье с глубоким декольте — и крупным усатым мужчиной-покупателем.

Якуб очнулся на полу. Хозяйка брызгала на него водой.

— Похоже, этот коротышка впервые в жизни увидел себя в зеркале, — сказала она посетителю — в ее голосе звучали жалостливые нотки.

— И, думаю, в последний. Больше не захочет, — хохотнул усатый покупатель.

Якуб встал и медленно побрел к двери.

— Шляпу будете брать? — закричала вслед хозяйка.

Но он не обернулся. Он не знал, что делать с этим внезапно свалившимся на него несчастьем. Сначала Якуб надеялся, что сон все еще продолжается. Он щипал себя, подпрыгивал, мотал головой, но ничего не менялось. Тогда он решил, что нужно опять уснуть. А когда проснется — на тахте в доме колдуньи Крейтервейс, то просто побежит домой, и все будет по прежнему.

Он пошел в городской парк, нашел развесистую иву у пруда, под которой он всегда любил сидеть и глядеть на воду, и вдруг увидел, что дерево стало намного выше, ствол толще, листва гуще, ветви разрослись… Не было так же запахов осени — увядающей травы и сухих листьев. Да и самих сухих листьев не было. Трава была сочной и ярко-зеленой. В парке цвели акации, а у пруда — фиалки и нарциссы. Весна! «Сколько же я проспал?» — ужаснулся Якуб. Уснуть под деревом он не смог — слишком сильно стучало сердце, а по щекам текли слезы. Он поднялся и медленно побрел к родительскому дому, полагая, что отец и мать успокоят его и помогут разобраться в случившемся. Родителей дома не оказалось и Якуб отправился на Рыночную площадь, надеясь найти мать в торговом ряду. Но на обычном месте ее не было — рынок перестроили, расширили и добавили новых рядов. «Когда это произошло?» — недоумевал Якуб.

— Эй, коротышка! — крикнул кто-то рядом. — Ты чего тут бродишь?

— Уж не стянуть ли хочешь что-нибудь? — предположила торговка корзинами.

Возле нее на прилавке возвышались корзинки разных размеров, и она, не теряя времени, плела еще одну.

— А ну давай отсюда! — заорал на него крестьянин, выглядывая из-за горки розового молодого картофеля.

— Нет, что вы! — пролепетал Якуб. — Я не вор. Я ищу Ханну, жену сапожника.

— Тебя ей только не хватало! — воскликнула плетельщица. — Бедная женщина все глаза выплакала. И стала, как тень. Хотя может ты немного развеселишь ее своим видом.

— А что случилось? — спросил Якуб с волнением.

— Да, что случилось? — поинтересовался крестьянин торгующий картофелем.

— Семь лет назад колдунья Крейтервейс украла ее сына, — объяснила плетельщица.

— Семь лет… — пробормотал Якуб.

— Даже семь с половиной. Это случилось осенью, когда праздновали Конец сезона ураганов. Вдруг в городе появилась колдунья. Говорят, что она выходит из дому раз в сто лет. Она попросила Ханну отдать ей мальчика в ученики. Ну, та, понятное дело, отказала. А мальчик еще и нагрубил этой ведьме. Говорят, она не выносит грубостей. И мстит за них страшно. Вроде бы даже бывшего бургомистра заколдовала так, что у него речь отнялась. Он несколько лет молчал. А потом заговорил, но бранных слов больше никогда не произносил. То ли не мог их выговорить, то ли боялся колдуньи.

— И что было дальше с мальчиком? — поинтересовался продавец картофеля.

— Крейтервейс подняла руку, прошептала какое-то заклятье и все замерли. А потом сказала что-то вроде: «Глупые людишки. Марвин уже стар, не справляется с задачей. Если я не подготовлю ему преемника, вас всех убьют, а на месте города будет выжженный пустырь. Но у меня нет времени вам это объяснять». Сама я, правда, этого не слышала. Люди пересказывали ее слова друг другу и каждый раз по-разному.

— А кто такой Марвин? — спросил продавец картофеля.

— Как знать? — вздохнула плетельщица. — Тут каждый третий — Марвин.

— Дальше! — воскликнул Якуб. — Что было дальше?

— Все молча смотрели, как колдунья уводила мальчика. Никто и пальцем пошевелить не мог. А когда очнулись, было поздно — их уже и след простыл. Их искали, конечно, да только ее дом найти невозможно — он скрыт от людских глаз. С тех пор Ханна все время плачет и ждет, что ее сын вернется. А муж ее — лучшим сапожником был в городе! А после всего этого — запил. Люди жалеют Ханну, помогают ей, кто чем может. А какой мальчик был — красивый, добрый, работящий, к родителям — уважительный.

Якуб тихо отошел в сторону. «Семь лет, — шептал он, — семь лет… Это был не сон. Я жил все это время у колдуньи… я варил супы, пек пироги, лепил клецки… Зачем я ей понадобился? И почему она меня превратила в гадкого носатого коротышку? Неужели за то, что я ей тогда нагрубил? Как мне теперь показаться на глаза маме? Мама называла меня: «Мой красавчик». Говорила: «Не мальчик у меня, а картинка. Любая девушка за тебя пойдет».

Якуб побрел туда куда указала плетельщица. Он увидел мать со спины. Она действительно будто высохла, сгорбилась. «Бедная мама» — прошептал он. Якуб стоял далеко и Ханна не могла его слышать, но она будто сердцем почувствовала, что он рядом. Она вздрогнула, оглянулась и стала искать глазами сына. Из-под ее чепчика выглядывали поседевшие пряди, глаза потускнели, лоб прорезали глубокие морщины… Сердце Якуба содрогнулось от жалости и одновременно от страха — что она скажет, когда увидит его таким!

Ханна оглядела толпу, скользнула по нему невидящим взглядом и отвернулась. Потом повернулась опять — ей, видимо, захотелось получше рассмотреть уродливого коротышку. Их взгляды на миг встретились. «Мама! Мама!» — кричала душа Якуба.

— Мама, смотри, какой смешной коротышка! — раздался рядом детский голосок.

Это сказала курносая веснушчатая девочка лет шести. Ее держала за руку молодая женщина.

— Где? — спросил такой же веснушчатый мальчик, видимо, ее брат.

— Да вот же! Носатый такой. А руки у него какие длинные! До чего потешный!

–Тише, Тилли, так некрасиво говорить. Ты обещала себя хорошо вести, — сказала ей мать.

Ханна взяла что-то с прилавка и подошла к Якубу. В глазах ее была жалость смешанная с отвращением. Она протянула ему кулечек клубники и он машинально взял его. Поверх ягод блеснула серебряная монета.

— Эй, хозяйка! Почем ваша зелень? — позвала ее подошедшая женщина с корзиной. Ханна вернулась к прилавку.

Не в силах сдержать рыданий, Якуб бросился бежать с рынка, роняя по дороге клубнику.

Дальнейшее Якуб рассказывал неохотно. Мне пришлось задавать ему вопросы.

Что было духу он побежал обратно, к дому Крейтервейс, чтобы выяснить за что она с ним так поступила, вымолить прощение и вернуть свой облик. Он добежал до окраины, проплутал несколько часов у озера, но дом колдуньи исчез — его будто никогда здесь не было. Вдобавок над ним закружилась стая ворон, они грозно каркали, будто отгоняя его. Якуб вспомнил слова плетельщицы, что дом колдуньи найти невозможно и побежал, что есть духу в город. Там он направился в сапожную мастерскую, где работал его отец, хотя надежда на теплую встречу была слаба. Он бежал, слыша вслед хохот и насмешки в свой адрес. Но в мастерской отца не было. Его напарник сообщил, что он в кабачке. «Если повезет, то он придет завтра к полудню, когда проспится», — вздохнул напарник. Потом заинтересовался башмаками Якуба. «Что это за материал? — спросил он. — Заморский, что ли? Кто тебе смастерил такие башмаки, коротышка?»

Якуб ничего не ответил и побежал в кабачок. Отца он увидел прямо с порога. Тот был пьян. А на коленях у него сидела распутная девка, нарумяненная, вся в розовых кружевах. Весь кабак радостно загудел, завидев Якуба.

— Эй, коротышка, станцуй! — кричали пьяные мужики. — Покувыркайся! Мы нальем тебе пива.

— Эй, девки! — закричал какой-то моряк. — Даю золотой каждой, кто его поцелует. А ну, кто решится?

В ответ ему раздался хохот и одобрительные выкрики. А отец хохотал громче всех. Какая-то девка схватила Якуба и закружилась с ним в бешеном танце. Его нос упирался в ее пышную грудь. Якуб вырвался и, задыхаясь от слез, бросился бежать, не чувствуя ног и не разбирая дороги. Остановился у пруда, у того самого дерева, под которым раньше любил сидеть и глядеть на воду.

«Я сейчас усну, — подумал он. — И проснусь прежним Якубом. И все будет как раньше — мама веселая и молодая. И папа будет шутить, улыбаться и говорить, что у него — лучшие в мире жена и сын. Но если утром ничего не изменится, я утоплюсь». Приняв это решение, он успокоился и крепко уснул под развесистой ивой.

6. Марко

Я испуганно гляжу на своего собеседника.

— Простите, мне нужно бежать, — говорит Берни. — Я должен узнать имя погибшей девушки. У меня есть фото Айли. Я покажу его в полиции. Где-то оно было? — он роется в сумке, потом достает кошелек и вытаскивает маленькую фотографию. Руки у него дрожат.

— Берни! — радостно восклицаю я. — Нет причин для беспокойства! Я видел вашу Айли сегодня утром. Не волнуйтесь.

— Вы уверены? — шепчет он.

— Абсолютно. У меня отличная память — на лица в том числе. Она завтракала в кафе на набережной в компании молодых людей. Это в пятнадцати минутах отсюда, — я указываю ему дорогу.

— Побегу туда! — говорит он. — Покажу ее фото и все разузнаю. Спасибо вам!

Он бежит, сломя голову, в указанном мной направлении.

Голова идет кругом. Оказывается я полгода ходил по Фейертамбуру, куда можно попасть из разных уголков земли. И ничего не происходило. И вдруг — два резких перемещения. Сначала в Крейтер, где мне пришлось заночевать в отеле. И сегодня утром — в Город Якуба — так назвал его Берни. Я уже понял, что причиной моих перемещений была еда. И — да, это был бесплатный завтрак для жильцов отеля. Господин Косдью как раз предостерегал против бесплатных угощений. Чтобы задержаться в Городе Якуба, — говорил он, — следует есть самую простую или хорошо знакомую пищу. И действительно, вчера, в меню кафе в Крейтер было множество странных названий, но я выбрал знакомую кашу с яблоками и попал в Город Якуба. Так, так… А вот каким образом я из Фейертамбура переместился в Крейтер? Когда это произошло и почему? Ведь все же было как всегда? В полдень я как обычно съел выданный Хельгой сэндвич и выпил кофе из термоса. И вдруг меня обдает жаром. Нет! Не все было, как обычно! Еще до этого я съел… В вагон вошла девушка с подносом. На ее форме была эмблема «Кафе Крейтер»! Она раздавала пассажирам угощенье — печенье и другие лакомства. И передо мной тоже положила пакетик с медовыми хлебцами. И я машинально сжевал один! Потом я вышел на станции Мун Рут, и, согласно очередному заданию, ходил по улицам… там еще кошка была по имени Милли. Я уже тогда был в Крейтер? Если да, то это не было так заметно. Кошка, кстати, отказалась от предложенного мной кусочка ветчины. Возможно, животное знало, что эта еда из чужого пространства. Ну, допустим. Но ведь на обратном пути я съел свой сэндвич. Почему же я не переместился в Фейертамбур? А! Вспомнил! Ну, конечно! Я выпил кофе из термоса и опять закусил медовым хлебцем… А когда поезд застрял из-за самоубийцы, я решил пройтись, чтобы размять ноги и… оказался в вагоне-ресторане. И опять — бесплатная еда! Официант сказал: «Чтобы возместить неудобства…» Я пил чай и ел клюквенный пирог. А вот тогда уже перемены стали заметны: часы ушли вперед на несколько часов, город накрыла снежная пелена и исчезла улица Гнэг Трек. Это кажется невозможным, но отрицать это уже нельзя. И размышлять над произошедшим приходится в этом ключе, каким бы невероятным все это ни казалось. Чтобы вернуться домой, мне нужна еда моего мира. Но где ее взять? Косдью сказал, что этого никто не знает. Я еще подумал, что он лукавит, но позднее это подтвердил Берни. Так… что же мне теперь делать? Вообще-то я уже голоден, но есть пока побаиваюсь. Да и денег у меня нет. Пойду-ка я в службу трудоустройства.

Подхожу к памятнику. Двери не видно. Я стучу по постаменту, но безрезультатно. Тогда я повторяю недавние действия Берни. Глядя памятнику в лицо, я говорю: «Ну, что, Якуб? Долго мне еще тут ходить? Или пароль какой подскажешь?» Замечаю очертания двери в постаменте. Толкаю дверь изо всех сил. Она кажется еще тяжелее, чем прежде. Спускаюсь по ступенькам — таким же замшелым, как памятник. Попадаю в коридор, конца которому не видно. Ого, да тут, похоже, подземный ход. Интересно, куда он ведет? Прохожу мимо нескольких наглухо запертых и даже заколоченных дверей. В глубине — блики света. Иду на его источник. Одна дверь открыта настежь — свет исходит оттуда. Это похоже на офис: стол, заваленный бумагами, компьютер, стеллаж, забитый папками… На стене — картина с изображением Площади Созидания — с тем же памятником основателю — только вместо зданий и сквера перед ним почему-то простирается огромный пустырь, огороженный высоким частоколом. За столом — девчонка в очках.

«Можно войти?» — спрашиваю. Она кивает. На первый взгляд ей лет шестнадцать, но это от того, что она худенькая и небольшого роста. Взгляд у нее серьезный и совершенно взрослый, даже умудренный.

— Это служба трудоустройства? — уточняю я.

Девчонка кивает и указывает на стул.

— Меня зовут Марко Марич. Я здесь с сегодняшнего утра, — сообщаю я, сразу переходя к делу. — В полиции мне дали адрес, где можно переночевать. Но у меня совсем нет денег. Ни одного цента. Поэтому работа мне нужна срочно, и, желательно, чтобы выдали аванс, — говорю я с нервным смешком. — А то я уже голоден, а у меня… — я картинно выворачиваю карманы.

Из кармана выпадает банковская карточка фирмы «Исследовательская группа Фейервилль» — вчера я оплатил ею ночлег в отеле «Старые Стены». Я наклоняюсь, чтобы поднять ее, а когда распрямляюсь, девчонка повелительным жестом требует подать ей карточку. Я повинуюсь. Она вставляет ее в какую-то машинку, раздается гудение и выползает листок испещренный цифрами.

— Ха-ха! Нет, таким как вы мы не помогаем, — заявляет девчонка чистым звонким голоском.

— Простите?

— У вас полно денег, — сообщает она, кивая на листок. — Тут хватит… — она задумывается, — если не сильно шиковать, то лет на двадцать, а то и больше — у нас тут жизнь дешевле, чем в вашем штате Мас-са-чу-сетс, — название штата она выговаривает так, будто делает это впервые.

— Вы о чем? Это не мои деньги. Это карточка фирмы, где я работаю.

— Уже ваши, — сообщает девчонка. — Они не смогут их забрать. Никогда.

— Но… если я их потрачу, они подадут на меня в суд, когда я вернусь.

— Они знали на что шли, когда вас сюда засылали. Одно из условий — материальное обеспечение агента на случай, если он тут завязнет. В момент, когда вы попали в это пространство, деньги автоматически перешли на ваш счет. Вы можете получить наличные в банке.

— Но у меня нет документов.

— Достаточно предъявить карточку и заполнить пару бланков. В базе данных есть ваше имя и образец подписи, предоставленный вашей фирмой.

— Погодите… Они предполагали, что я могу тут остаться?

— А то! Я вижу, вы у них долго проработали, судя по сумме на вашем счету, — она подает мне листок с цифрами. Глядя на него, я присвистываю от изумления.

— Полгода я у них проработал.

— Ничего себе! Я еще такого не слышала. Вы, наверно, особо одаренный человек, господин Марич. Как-нибудь расскажете, как вам это удалось. А сейчас извините, у меня обеденный перерыв.

— Погодите… как вас зовут?

— Да вот, — она кивает на табличку на столе, потом сообразив, что она завалена бумагами, смущается, вытаскивает ее и ставит на свободный край стола.

«Дежурный агент службы трудоустройства Веттербок» — значится на табличке.

Имя кажется знакомым. Где я мог его слышать?

— Так что же мне теперь делать, мисс Веттербок? — спрашиваю я.

— Да все, что пожелаете, — девчонка пожимает плечами и углубляется в бумаги, давая понять, что аудиенция окончена. Потом все-таки поднимает глаза и говорит уже мягче: — Идите пока пообедайте. А там видно будет.

Я поднимаюсь по лестнице, надавливаю плечом на дверь, она поддается и открывается со страшным скрипом — на радость долговязому пареньку в ветровке и нервной брюнетке в берете и вязаном пальто. По всему видать, они уже давно ходят вокруг памятника, пытаясь попасть в службу трудоустройства.

— О, благодарю, — говорит женщина. — Наконец-то! Придержите дверь, пожалуйста, я попробую протиснуться. — Может, пропустите меня первой? — обращается она к пареньку. Тот недовольно хмыкает.

Они исчезают в глубинах памятника, а я возвращаюсь на скамейку и жду. Женщина возвращается минут через пять. И сразу жалуется:

— Нахалка какая! Обеденный перерыв у нее, видите ли. Думает, если она работает в мэрии, так ей все можно. А то, что люди должны ждать целый час, ей все равно!

— После обеда люди обычно добрее, — заверяю я ее и пытаюсь улыбнуться. — А вы тоже только сегодня здесь оказались? — с трудом выдавливаю из себя вопрос.

За это утро мне пришлось говорить с большим количеством незнакомцев, чем за последние несколько лет. Но другого выхода, похоже, нет.

— Я? Да вы что! Я тут родилась!

— А, вы просто ищете работу? — предполагаю я.

— Ах, нет же! Я владелица магазина «Удача» — сувениры, безделушки, амулеты и прочее. Мне срочно нужен новый продавец. А в агентстве — картотека, они могут найти подходящего.

Она протягивает мне карточку магазина. Я с вежливой улыбкой кладу ее в карман хоть мне трудно представить обстоятельства, при которых меня заинтересует подобный ассортимент.

— А вам эта вертихвостка нашла работу? — тут же интересуется женщина. — Если нет, можно прийти в другой день, будет дежурить другой агент.

— Нет… она сказала, что в этом нет необходимости.

Я колеблюсь, а потом признаюсь:

— У меня, как оказалось, есть средства к существованию. Поэтому я могу делать все, что хочу.

Я произношу это вслух. Я слышу сам себя, пытаясь поверить, что это возможно. Я, которому ни один цент никогда не достался даром. Я, который привык все делать сам, ни на кого не рассчитывая. Я, который после занятий бежал на работу, а ночью писал курсовую. Я, который привык балансировать между работой и творчеством, максимально использовать время и оптимизировать ситуацию. И вдруг я могу делать все, что хочу.

— Ого! Вот это удача! — восклицает она, но голос ее звучит не торжественно или восхищенно, а почему-то озабоченно. Потом добавляет: — Раз так, то вам некогда прохлаждаться.

Я смотрю на нее с удивлением.

— Разве удача — это повод для беспокойства?

— Скорее для действий. Уж в чем, в чем, а в этом я разбираюсь, — усмехается женщина. — Магазин — это наш семейный бизнес, я в нем кручусь с малолетства. Удача всегда дается авансом. Думать, что удача — это награда за какие-то заслуги — ошибка, иногда фатальная. Это аванс, молодой человек, всегда аванс!

Меня поражает эта мысль и мне хочется ее записать, но не на чем. «Первым делом куплю блокнот и набор авторучек, — думаю я. — А вторым — раз уж я могу делать все, что хочу — ноутбук. А третьим?» И вдруг я с удивлением понимаю, что хотел бы пригласить Софию сходить куда-нибудь вечером… Ту самую рыжую женщину, которая бросала камни в гору старых мониторов во дворе кафе на набережной. Она была странно одета: рабочая куртка не сочеталась с высокими стильными сапогами и широкополой шляпой. Похоже, с утра ее туалет дополняло длинное элегантное пальто, но в нем было неудобно бросать камни — оно стесняло движения. Тогда она сменила его на телогрейку, и — дело пошло легче.

Это что же, я уже не стремлюсь во что бы то ни стало вернуться домой? В квартиру номер четырнадцать на Элм стрит в Плинстоуне штата Массачусетс, где я жил после окончания университета? Вот это да! И все дело в этой карточке, которая, по словам девчонки-агента, позволяет мне жить как я хочу? И совесть моя при этом будет чиста — фирма, где я работал последние полгода, не открыла мне все карты. Они ежедневно отправляли меня в ловушку. В их мотивах еще надо разобраться, но беспокойство вызывает другое. Меня, как оказалось, на удивление легко купить. За возможность жить как хочется я, видимо, готов продать… А что продать, собственно? Родни у меня нет. Мила меня наверняка уже забыла… Близких друзей тоже не густо. Фил и другие приятели наверняка подумают, что я куда-то уехал. Кстати, думаю, именно так им ответят в «Исследовательской группе», если они удосужатся туда позвонить. А мой роман… можно восстановить при желании. И даже сделать лучше. После разговора с консультантом Косдью, моя книга мне уже не кажется такой классной. Агент Веттербок сказала, что денег хватит на двадцать лет или даже дольше. Да за это время я напишу десять романов! Ну, по крайней мере, семь или восемь. Ведь я могу делать все, что хочу! Вообще-то надо немного остудить пыл и удостовериться, что все действительно обстоит таким образом.

Из подножия памятника вылезают сначала паренек в ветровке, затем девчонка-агент. Парень проходит мимо нас, насвистывая. Девчонка-агент идет к переходу.

— Вот… очки сняла. Она их, видно, для солидности надевает, — ворчит моя собеседница. — Зачем она вообще работает? Ее семья владеет этими землями уже не одну сотню лет.

Девчонка переходит дорогу — я провожаю взглядом ее худенькую фигурку — и скрывается в маленьком кафе. Ее имя… прямо крутится в голове. Я должен вспомнить, где я его слышал? Веттербок… Веттербок… Оно связано с чем-то тревожным, но чрезвычайно интересным.

— Скажите, — обращаюсь я к женщине, — вот вы здесь родились и прожили всю жизнь. Что нужно делать, чтобы тут остаться? Вернее, что нужно есть, чтобы никуда не перебрасывало?

7. Якуб

Когда Якуб проснулся… вернее еще до того, как открыть глаза, он вдохнул сладковатый аромат и сразу вспомнил, что так пахнет растение Mellius еssetа — стебельки тонкие, серебристые, а цветочки — мелкие, оранжевые. Их собирают весной, сушат и складывают в склянку. А потом варят в абрикосовом сиропе и поливают этим сиропом пломбир. А вот другой аромат — это Silva gaudium. Терпкая острая травка. Ее настой добавляют в горячие сливки, готовя соус для фондю с артишоками. Только вливать нужно медленно, растягивая время, пока сливки не закипят, и помешивать осторожно.

А потом Якуб вспомнил все, что произошло вчера, и застонал. Он вскочил и бросился к пруду. Из воды глядело все то же чужое лицо с длинным носом. «Я — чужак в своем городе, — подумал он. — Я — есть, и меня в то же время — нет. Вернее, я есть — для себя самого. Но меня нет для других. Вернее, я есть, но я для них — не я, а кто-то другой. Если я утоплюсь, то для них ничего не изменится. А для меня изменится все. Вернее, я уже никогда ничего не смогу изменить — ни для них, ни для себя… Как сладко пахнет эта Mellius еssetа! Сейчас самое время ее собирать и сушить. Через несколько дней она отцветет».

Якуб отряхнул одежду, пригладил волосы, плеснул в лицо водой из пруда и решительно направился в город. На него оглядывались: дети показывали пальцами, девушки хихикали, женщины ахали и всплескивали руками, мужчины хмурились, старики смотрели с жалостью. Якубу пришлось купить плащ и надвинуть капюшон так, что он закрывал пол-лица. Его странный силуэт и торчащий из-под капюшона длинный нос все равно привлекали внимание горожан, но в плаще он чувствовал себя комфортнее. Правда, он испугался, когда владелец одежной лавки, где был куплен плащ, вдруг погнался за ним, и ускорил шаг. А тот, сообразив, что напугал Якуба, закричал, что хочет предложить ему работу — зазывать покупателей в его магазин. «Ты привлекаешь внимание, коротышка! — прокричал ему вслед владелец лавки. — Мимо тебя невозможно пройти. Пять процентов с каждой покупки! Подумай, не убегай. Ну, хорошо, десять!»

Но Якуб был уже далеко.

Вспомнив, что не ел уже сутки, Якуб купил горячую лепешку, сел на краю Рыночной площади, и, отвернувшись лицом к стене, стал есть, отламывая маленькие кусочки.

За его спиной беседовали двое мужчин:

–… метнул блюдо с верширскими колбасками в за обедом он попробовал суп с красными клецками, скривился и отодвинул тарелку. А раньше так любил этот суп, что готов был есть его дважды в день. Бараньи котлеты пожевал, сказал, что жестковаты, но все-таки съел две штуки. И это при том, что мы подали их с его любимым Майенским соусом. Кстати, запасы соуса кончаются, a как его готовить никто не знает — он почему-то скатывается в комки при нагревании. А вечером, за ужином, его светлость стену.

— Хорошо, что в стену, — заметил другой голос.

— Ну, он метил в младшего повара, но тот увернулся. Его светлость долго орал, что над ним издеваются и подсовывают безвкусные колбаски. Потом кричал дворецкому, что всю кухню надо разогнать и выписать заморских кулинаров.

— Это обойдется дорого и займет много времени. К тому же, нет гарантии, что им удастся его ублажить.

— Что ты думаешь делать?

— В полдень глашатай объявит на Рыночной Площади о конкурсе поваров. О результатах доложим дворецкому.

— Н-да… Найти замену Марвину будет не просто. А что герцогиня?

— Ее светлость пока довольствуется свежей клубникой, посыпанной вафельной крошкой — Марвин наготовил эту крошку впрок. Надо только следить, чтобы она не отсырела. Но герцогиня все мечтает о торте, который Марвин назвал ее именем… тот самый, с сухими вишнями и взбитыми сливками.

— Марвин оставил рецепт?

— Конечно. Дворецкий велел двум кондитерам испечь этот торт в пятницу — это будет день рождения ее светлости. Но кондитеры дрожат от страха, что у них не получится как у Марвина. А страх, как ты знаешь, плохой помощник. Повар, как и любой мастер своего дела, должен быть спокоен и уверен в себе. Я решил дать кондитерам выходной в четверг. Пусть наберутся сил. А в пятницу встанут в пять утра и начнут печь торт…

Якуб поспешно дожевал лепешку, повернулся к ним и сказал:

— Прежде чем добавить сухие вишни в тесто для торта «Герцогиня Фейерленда», их нужно замочить в коньяке. А испечь коржи нужно накануне вечером, переслоить взбитыми сливками и обложить форму льдом — они должны пропитываться кремом несколько часов. Вынуть за час перед подачей. Надеюсь, в ваших подвалах сохранился лед? Мясо для верширских колбасок положено несколько часов мариновать в белом вине, прежде, чем измельчить. И не фарш делать, а рубить вот такими кусочками, — он показал ноготь. — А для Майенского соуса понадобится травка Rhus cornuta. Ее лучше собирать в конце лета. Но, возможно, у вас на кухне есть запасы.

Двое мужчин уставились на него. Потом переглянулись. Потом опять уставились на Якуба.

— Вы повар? — спросил один из них.

— Да. Причем один из лучших, — сказал Якуб, сам поражаясь своей смелости, и уверенно добавил: — Лучший в мире. Меня зовут Якуб Кох и я только сегодня прибыл в Фейервилль.

Тут Якуб порадовался, что успел купить плащ из дорогой ткани — в нем он выглядел респектабельно. Имя он назвал свое, но фамилию придумал на ходу.

Мужчины — а это были закупщик провизии и управляющий кухней герцога — попросили Якуба немного подождать и стали совещаться. До него донеслись обрывки разговора. Закупщик утверждал, что их поднимут на смех, если они приведут во дворец этого носатого коротышку. А управляющий кухней говорил, что ситуация настолько отчаянная, что подобный шанс упускать нельзя и — кто знает — может, святая Инеус все-таки услышала их молитвы, а пути ее непостижимы — и никто не знает, почему ответ на молитвы пришел в виде этого уродца. Наконец они пришли к соглашению и вернулись к Якубу.

— Видите ли, господин Кох, — обратился к нему управляющий кухней, — неделю назад главный повар его светлости, Марвин Тольц, ушел на заслуженный покой после сорока лет службы на дворцовой кухне — он был поваром еще при старом герцоге, отце нынешнего. Марвин уже был стар — у него дрожали руки — ему стало тяжело работать на кухне, особенно в жаркие дни. Последний год он почти не готовил, и, по просьбе герцогской четы, только наблюдал за работой других поваров и обучал их всяким премудростям. Он покинул дворец на той неделе и с тех пор герцог все время недоволен едой. Повара стараются изо всех сил, готовят по оставленным им рецептам, но у них не получается так, как у него.

— У меня получится лучше, чем у Марвина, — заявил Якуб. — Приведите меня на дворцовую кухню и вы сами в этом убедитесь.

Конечно, когда Якуб в сопровождении этих господ появился у ворот дворца, к ним сразу выбежал помощник дворецкого и радостно закричал: «Ой, как здорово! И как вовремя! Этот малыш — просто клад! Новый шут — как нельзя более кстати!» Узнав, что Якуб претендует на место повара, помощник дворецкого громко рассмеялся: «Да он же до плиты не достанет! — сказал он. — И как бы он ни готовил, а смешить все равно сможет лучше!»

Примерно так же его встретили и на дворцовой кухне. Дружный хохот поваров сопровождал Якуба все время, пока он переодевался, мыл руки и проверял наличие нужных специй в кладовой. Закончив приготовления, Якуб повернулся к главному повару и сказал:

— Для супа с красными клецками мне понадобятся говядина, лук-порей, картофель, свекла, мука, яйца, соль, оливковое масло, чеснок, острый сыр и зелень петрушки. Специи я подберу сам.

Повара тут же замолчали в удивлении. Этот суп считался фирменным блюдом герцогской кухни и его рецепт держался в тайне. Молчали они и все время пока Якуб работал, только иногда многозначительно переглядывались. Его движения были настолько точными и размеренными, что сразу было видно мастера.

Когда старший повар попробовал суп, то даже не мог говорить от восторга — только мычал и закатывал глаза. Потом очнулся и приказал подать супницу — наступало время обеда его светлости. Через некоторое время управляющий кухней прибежал и сказал, что сам герцог хочет видеть нового повара.

Разговор их был коротким.

— Твое имя?

— Якуб Кох.

— Суп с красными клецками тебе удался, Якуб. А что еще ты умеешь готовить?

— Все, что будет угодно вашей светлости.

— Хм… Ты смел, Якуб. А котлеты из ершей можешь?

— Да, ваша светлость.

— А рябчиков трюфелями фаршировать?

— Да, ваша светлость.

— А оленину на рейнвейне?

— Конечно, ваша светлость.

— А торт «Герцогиня» сумеешь испечь к пятнице?

— Да, ваша светлость. Но мне понадобится…

— Тебе дадут все, что понадобится. Если остальные твои блюда будут так же хороши, как этот суп, ты не сможешь обвинить меня в скупости. У тебя будет хорошее жалованье. Жить будешь во дворце.

Якуб почтительно поклонился.

***

Лишних вопросов Якубу никто не задавал. Ни откуда он родом, ни где научился так готовить. Умеешь — и все. Боялись спугнуть удачу. Конечно, его личность была окружена ореолом тайны. Поговаривали, что он был внебрачным сыном фейервильского вельможи и кухарки и буквально вырос на кухне, путаясь под ногами матери. Стыдясь его уродства, отец отправил его в дальние края, где ему пришлось работать на кухне. Узнав, что главный повар герцога Фейерленда ушел на покой, изгнанник решил, что сможет занять его место и вернулся. Якуб слышал эти разговоры, но никого не разубеждал. Молчал даже когда говорили, что он из семейства гномов, которые выгнали его из сказочной страны за какую-то провинность. Его принадлежность к сказочным существам якобы подтверждалась тем, что он не пользовался кулинарными книгами и никогда не заглядывал в записи прежнего повара. Все рецепты — а их были тысячи — Якуб знал наизусть. Конечно, герцог им очень дорожил. Он устраивал пиры, на которые приглашал правителей соседних земель, а после праздничных обедов подписывал с ними договоры о союзничестве, торговле и обучению молодежи в иностранных университетах.

Правители других государств — все до одного — отведав дивных блюд, восхищались поварским искусством Якуба. Каждый раз, прежде чем составить меню для обеда с очередным иностранным правителем, Якуб находил в дворцовой библиотеке книгу по истории его государства и узнавал о зерновых культурах, охотничьих угодьях и привычных блюдах страны знатного гостя. Затем он готовил похожие кушанья, но делал их более изысканными и утонченными.

Якуб признавался, что за работой ни о чем не думает — даже о кушанье, которое готовит — его руки будто сами двигаются, сами достают необходимые специи, сами знают, что нужно положить, сколько и в какой момент. А его нос сам улавливает степень готовности блюда. Долгими ночами, лежа в своей комнатушке, Якуб размышлял, действительно ли он сбежал от колдуньи по своей воле. Похоже, она сама вытолкнула его из своего дома когда старый повар Марвин покинул дворец, да еще и положила ему в карман кошелек с золотом — на первое время. Но если так, то почему она сделала его уродом, мерзким, носатым коротышкой? За что? За какую провинность? Придется ли ему провести всю жизнь в этом облике или есть какой-то шанс вернуть свой? Но как это сделать? Что для этого нужно?

У меня не было ответа. Его история была намного драматичнее моей собственной. А роль, которую отвела ему колдунья Крейтервейс, — куда более значительной. Мое маленькое гусиное сердце разрывалось от сострадания. Я дала себе слово не оставлять Якуба — со мной он был не так одинок.

Благодаря травам и ягодам, которые он приносил мне из лесу, а также постоянным упражнениям, я значительно окрепла и вскоре стала летать по комнате. А потом сумела сделать несколько кругов над садом. Еще пару дней и я смогу… Смогу что? Вернуться к колдунье, конечно. Обрести человеческий облик. А потом? Как помочь Якубу? Я каждый вечер собиралась поговорить с ним об этом, но все откладывала. Кажется, мне не хотелось с ним расставаться.

***

Поздним вечером в его дверь постучали. Обычно к нему никто не приходил и он удивился. Я быстро спряталась под кровать и замерла.

— Добрый вечер, господин дворецкий, — приветствовал вошедшего Якуб.

— Ты — просто волшебник, малыш! — сказал тот. — Как ты угадал, что князь Каурус обожает индейку, фаршированную каштанами? А его юная жена даже расплакалась, когда на десерт подали рулет из тонко раскатанного теста с начинкой из орехов и меда. Она родом из Блуор-Шейна, и это блюдо напомнило ей счастливое беззаботное детство во дворце ее отца. Как ты знал, малыш? После обеда герцог и князь расстались лучшими друзьями. Князь обещал открыть путь для торговцев стеклом, фарфором и тканями через свое княжество. Они оба, наконец, решили заняться строительством дорог и изданием указов о строжайшем наказании за грабежи торговых караванов. Дороги теперь будут патрулировать солдаты-охранники. Мало того! Князь обещал снизить пошлины за провоз товаров в Фейерленд. А ты понимаешь, что это значит? Товары станут дешевле! Мы заживем лучше!

— Я рад это слышать, господин дворецкий, — ответил Якуб сдержанно.

— Княжеская чета отбывает послезавтра, — продолжал тот. — Юная княгиня упомянула, что вo дворце ее отца была традиция — подавать на прощальный ужин десерт под названием «Апельбет» — это, вроде бы, гарантирует легкую дорогу и удачу в пути. Так что ты уж постарайся…

— Но, господин дворецкий, боюсь, это невозможно.

— Не произноси это слово, повар! И не говори, что не знаешь, как его готовить!

— Я знаю, как готовить апельбет, господин дворецкий. Дело в том, что для него нужны апельсины. Но сейчас не сезон. Первые корабли, груженные апельсинами, прибудут не раньше, чем через пять месяцев, а то и шесть.

— А нельзя ли их чем-нибудь заменить?

— Не думаю, господин дворецкий. Юная княгиня не может не знать, что это сезонное блюдо. Разве она просила приготовить апельбет? Вероятно, она просто упомянула о нем.

— Да. Именно так и было. Но ее светлость уже пообещала ей этот апельбет! И сама горит желанием его попробовать. К тому же возмущена, что ты ни разу не приготовил для нее этот десерт. Ты же знаешь ее капризы. Придумай что-нибудь, повар!

Когда дверь за дворецким закрылась, Якуб бессильно опустился на стул. Я выползла из своего укрытия, подошла к нему и погладила его крылом.

— Чем лучше я готовлю, тем хуже для меня, — пожаловался он. — Как мне надоели их капризы! Я всегда находил выход из положения, но сейчас — ума не приложу, что делать. Я мог бы поговорить с княгиней и все ей объяснить, но мне запрещено разговаривать с гостями — герцог боится, что меня переманят, а то и вовсе похитят. Ну где я возьму свежие апельсины в это время года?

— А обязательно ли нужны свежие? — поинтересовалась я.

Якуб задумался.

— Если не обязательно, то я попробую тебе помочь, — сказала я. — Возле городского парка есть лавка старого Лукаса. На витрине — стеклянные сосуды заполненные засахаренными фруктами — это очень красиво. Среди прочих фруктов, есть и кружки апельсинов.

— Вот как! — удивился Якуб. — Я никогда не слышал об этой лавке. Утром мы с господином закупщиком отправимся туда. Спасибо, Мими.

Целый день, я, как обычно, читала и летала по комнате, а к вечеру задремала. Когда я проснулась, была глубокая ночь. В окно светила полная луна. Якуб сидел на стуле у окна, закрыв лицо руками. Он поднял голову и сказал:

— Мими, ты говорила, что уже можешь летать?

Я кивнула.

— Ты могла бы оказать мне услугу?

— Все, что в моих силах.

Он порылся в комоде — я услышала звон монет. Потом протянул мне кошелек.

— Мими, дом моих родителей находится на Огородной улице, в трех кварталах от рынка. Ты узнаешь его по самому большому и ухоженному саду. Перед дверью растет куст боярышника — он как раз зацветает в это время. На рассвете моя мать обычно в саду. Сядь возле грядок клубники. Мать топнет ногой, чтобы прогнать тебя. А ты, будто с испуга, вырони этот кошелек и улетай.

— Куда?

— Куда пожелаешь.

— А ты, Якуб?

— А я на рассвете пойду в порт. Упрошу взять меня на корабль — пассажиром или коком — как получится. Я больше не могу тут оставаться.

Оказалось, что Якуб скупил все засахаренные апельсины в кондитерской старого Лукаса. Часть из них залил водой, добавил сливочного масла и ванили и варил на маленьком огне, пока они не превратились в густую массу, затем остудил, скатал в шарики, обвалял в ореховой крошке и посыпал сахарной пудрой. По виду и по вкусу — это был настоящий восточный десерт «Апельбет», но ему все равно недоставало аромата свежих плодов и терпкости апельсиновой цедры.

Я уверяла Якуба, что вряд ли кто-то еще обладает столь острым обонянием, и заметит это. Но он был непреклонен. Он мог подавать к столу только то, что казалось ему безупречным.

— Якуб, — сказала я, — если ты уплывешь в дальние края, я не смогу тебе помочь. Я собиралась вернуться к колдунье и там осторожно выведать у нее или у ее слуг секрет изменения облика. Я готова сделать для этого все возможное.

Услышав это, Якуб заплакал.

— А пока, — продолжала я, — я знаю, как усилить аромат десерта. Моя мама часто добавляла в разные кушанья стебель цитреоллы — это растение пахнет так же, как апельсины. Колдунья всегда посылала слуг собирать цитреоллу именно в полнолуние — как сегодня, а почему — не знаю.

— Как вышло, что я ничего слышал об этом растении? — удивился Якуб. — Может ты называешь так лимонную траву, цимбопогон? Но ее можно собирать только в середине лета.

— Нет, это не лимонная трава. У цитреоллы — толстые грубые бледно-зеленые стебли, а внутри они — мягкие и нежные. Пойдем искать ее прямо сейчас. Откладывать некуда. Мы выйдем из сада, перейдем мост — на той стороне озера много старых дубов. Цитреолла обычно растет под большими деревьями.

Мы с Якубом вышли из дворца. Вернее, он вышел, сказав часовым, что идет собирать травы ночью, потому что днем у него нет времени, а я просто вылетела из окна, без труда перелетела озеро и оказалась в лесу. В бледно-зеленом свете луны колышущиеся деревья казались живыми существами, они тянули к нам лапы-ветви, пытаясь то ли задержать нас, то ли приободрить. Мы бродили довольно долго, я уже почти отчаялась. И вдруг мы увидели женскую фигуру. Она рвала какую-то траву под одним из старых дубов.

— Туда! — скомандовала я Якубу.

Женщина, завидев нас, поспешно скрылась в зарослях. Я успела заметить корзинку в ее руках. Когда мы приблизились к этому месту, я радостно воскликнула:

— Вот она. Цитреолла! Смотри, Якуб!

Земля была разворочена — будто женщина выкапывала растения с корнем. Я удивилась — в пищу обычно употреблялись только стебли. Мы успели вовремя — еще немного и эта женщина выкопала бы все. Якуб сорвал один стебель, понюхал его и сказал:

— Мими, да ты — клад. Это растение действительно пахнет как апельсины.

Мне хотелось танцевать от радости — я смогла помочь Якубу!

А Якуб пожевал стебель и вдруг сел на землю, закрыл глаза и сделал мне знак не мешать. Так он сидел несколько минут, потом резко вскочил и тоже бросился выкапывать корни.

8. Марко

Предъявляю банковскому клерку карточку «Исследовательской группы Фейервилль». Он приглашает меня за перегородку и просит смотреть в камеру. Щелчок и — из жужжащей машинки на его столе выползает новенькое удостоверение личности. За ним — банковская карточка уже с моим именем. Расписываюсь в получении. Дежурным голосом клерк сообщает, что банк Фейерленда очень ценит своих клиентов, а его работники — всегда к их услугам. Я тоже произношу что-то приветственно-благодарственное. Выбежав из-за перегородки, бросаюсь к банковскому автомату. Вставляю карточку в щель. Агент Веттербок не шутила. Я действительно располагаю огромной, нет, гигантской суммой! Мне становится жарко. Я расстегиваю куртку и ворот рубашки. Вытираю пот со лба. Сижу какое-то время в кресле, глядя в пол, чтобы скрыть от присутствующих волнение. Потом делаю несколько глубоких вдохов. Опять иду к банковскому автомату. Дрожащими пальцами выбираю в автомате опцию «получить наличные». Нажимаю кнопку с одной из предлагаемых сумм. Автомат послушно выплевывает несколько банкнот. Деньги выглядят как положено. Деньги шелестят как положено! Цифра на счету уменьшается ровно на эту сумму. Это реально! Боже! Это все на самом деле! Здание банка кажется мне великолепным, наполненным теплом и светом, а лица клерков — немыслимо прекрасными и одухотворенными.

Мне требуется время, чтобы привыкнуть к новому состоянию. Я выхожу на площадь, опять сажусь на скамейку в скверике и пытаюсь успокоиться. Почему-то вспоминаю, как в детстве за сэкономленные карманные деньги покупал лотерейные билеты. Я мечтал, как однажды забегу на кухню и сообщу маме о выигрыше, гордо размахивая билетом. В моих фантазиях она всплескивала руками, забыв даже вытереть их полотенцем, от чего капли попадали мне в лицо. А потом мы бы с ней кружились по кухне, плакали, пели, смеялись от счастья и строили бы планы — переехать в большой город, отложить на мое образование, отправиться в кругосветное путешествие… Как-то мама нашла в моем письменном столе лотерейный билет. Она сказала, что не верит в выигрыши. «Марко, тому, кто умеет сам зарабатывать, мироздание денег не дарит. Оно экономично и расчетливо. Неумехам и недотепам оно иногда подает из жалости», — объяснила она. А папа надо мной даже потешался. Он сказал, что все те, кто покупает билеты, не учили теорию вероятности и не понимают, насколько ничтожен шанс. «Даже если будешь играть каждый день, всю жизнь, даже несколько жизней — ничего не выиграешь. Лотерея как раз устроена таким образом, чтобы никто не смог выиграть. — Но у кого-то же получается, — возразил я. — Победителя, скорее всего назначают, делят с ним деньги и показывают его счастливое лицо по телевизору, — ответил он. — А о других выигрышах просто распускают слухи. То и дело слышишь, что выиграл коллега друга сестры соседа. Но никто никогда не знал счастливца лично. А еще некоторые просто врут. Помнишь, магазин рыболовных снастей на набережной? Он закрылся пару лет назад. Владелица сообщила, что выиграла в лотерею крупную сумму и магазин больше ей не нужен. Вся торговая улица об этом судачила и все умирали от зависти. А потом выяснилось, что она получила от отца домик в наследство в Северной Каролине и уехала туда жить. А наврала специально — в пику соседям. Так что иди, Марко, делай уроки. Выучишься, заработаешь, сколько сможешь».

А сейчас я действительно стал обладателем огромной суммы. Ну, это по моим скромным меркам она — огромная. Возможно, человек с другими запросами стал бы подсчитывать, сколько домов и машин он сможет купить за эти деньги, размышлять, во что их вложить, каким бизнесом заняться или какие ценности приобрести, и огорчился бы, сообразив, что ему не на все желаемое хватит. А я — нет. За эти деньги я куплю самое ценное, что есть в этом мире — время. Время, чтобы жить. Но не в том ритме, который мне навязывают современный город, социальные обязательства и место работы. А в своем собственном. Чтобы просыпаться, когда выспался, а не по будильнику. Писать, когда пишется, а не выкроив для этого с трудом пару часов. А если пишется ночью, то и хорошо — ведь не надо будет вскакивать ни свет ни заря, бриться, умываться, надевать приготовленную с вечера одежду и бежать на работу. Да и одежду готовить не надо. Хоть голым сиди весь день. На пробежку пойти, когда ощутил прилив энергии. А когда устал, можно и отдохнуть. Вот это — сила. Это — настоящая власть. Это то, что могут позволить себе немногие, даже богачи! Поэтому я немного приду в себя и рассчитаю, как растянуть это состояние подольше. Я думаю, что только в таком режиме я смогу написать лучшее, на что способен. Я разбогател! Правда, при более чем странных обстоятельствах, и не в американском штате Массачусетс, а в Фейерленде — странном месте, которого нет на карте… Но какая, черт возьми, разница? Людей, которые были бы за меня искренне рады, уже несколько лет как нет в живых… Нет, мама, я не буду расценивать эти деньги как подачку мироздания неумехам. Это не лотерейный билет. Можно смело сказать, что это компенсация от фирмы, которая меня подставила. Я обязательно разберусь в мотивах ее руководителей и в том, как это все устроено. Но позднее… сейчас я очень счастлив.

Конец ознакомительного фрагмента.