Я верю в чудеса (сборник)

Евгения Кретова

Мы, взрослые, как только взрослыми становимся, перестаем верить в чудеса. Вот Деду Морозу к нам и не интересно приходить. Да и опасно: придёшь к нам, а мы еще полицию позовем. Но только вера в чудеса заставляет нас дышать и делать следующий шаг по едва заметной в потемках тропе. Тропе нашей жизни.

Полюби меня властно

— Паспарту, подожди, — Натка высунула обгоревший и облупившийся нос из-под одеяла, легонько оттолкнула меня. Глаза блеснули в темноте.

Никогда не женитесь на одноклассницах, мужики. Кличка «Паспарту» приклеилась ко мне в седьмом классе, когда на вопрос учителя «какой самый главный документ в России», я с последней парты трижды ответил: «Паспорт». А он имел ввиду Конституцию.

До конца третьей четверти я был просто «Паспорт», а накануне восьмого марта, когда делали подарки девчонкам и оформляли их гребаным паспарту… Ну, вы поняли.

Короче, никогда не женитесь на одноклассницах — погонялово будет звучать в очереди, на пляже, в постели, будь вы уже двадцать лет как закончили школу.

Я подобрал съехавший на пол край хрусткого одеяла, сел, повернул выключатель светильника на минимум.

— Че те надо, Синицына?

Натка надула губы, шмыгнула носом.

— Мы же в отпуске. В кои веки без детей… Опять же — юбилей завтра, хрустальная свадьба. Давай как-нибудь романтично?

— Что романтично? — не понял я. Лучше б не спрашивал.

Натка покраснела, на лбу выступила испарина. Вытащив руки из-под одеяла, она вцепилась в край пододеяльника. Набравши в грудь побольше воздуха, выпалила:

— Хочу, чтобы ты взял меня властно.

Не, Натка в целом-то у меня адекватная. Бухгалтер, зарплату людям начисляет. В декрете дважды отсидевшая. Толстого любит, опять же. Но что-то в ней переменилось за эти шесть месяцев после Нового года. Томное поблескивание в глазах. Долгий взгляд. Прерывистое дыхание.

Как-то иду по коридору, она у зеркала вертится. Развернется и как шлепнет меня по ягодицам…

И, главное, посоветоваться не с кем. Не с мужиками же обсуждать, в самом деле.

— Наташ, ты конкретнее выражайся. Что значит «взял», как именно «властно»? — тянул время я.

Натка подготовилась, даром что ли отличница, — достала из-под подушки электронную книгу, которую я ей подарил на Новый год, сунула мне под нос:

— Вот так. Примерно, — и покраснела.

Я поправил подушку, подвинулся ближе к лампе и, добавив мощности светильнику, нацепил очки.

«Он перехватил мои запястья, властно закинул их за голову», — прочитал я. Заметив знакомое слово, перечитал. Покосился на Натку: супруга, закусив губу, барабанила пальцами по пододеяльнику. Я вернулся к тексту. «Я возьму тебя здесь и сейчас, лучше не сопротивляйся», — увидел я еще одно искомое слово.

— Натка, — я отложил «инструкцию», повернулся к притихшей жене. Подкрался к укутанному в одеяло бедру, тихонько ткнул пальцем. — Ты нафига себе это в книжку закачала?

Супруга фыркнула, подобралась и ловко выскользнула из-под моих ладоней. Нацепила на округлые плечи халат.

— Дим, мы с тобой пятнадцать лет в браке. Ты у меня первый. И единственный, — на всякий случай уточнила она, — но ведь это же не значит, что я не хочу никакого разнообразия?!

Какая-то логика в этом была. Но мотивация явно «провисала».

— Почему разнообразие вот в таком виде должно выражаться? — я кивнул на электронную книжку.

Натка запахнула халат, нервно тряхнула волосами:

— Потому что я хочу так. Попробовать. Один раз.

— А если мне понравится? И ты во мне разбудишь мачо? Чего мы с ним будем делать? — я прищурился.

Наташка моя покраснела. Выдохнула и решительно сказала:

— Будем его ублажать.

По работе я привык договариваться что называется «на берегу», до заключения сделки. Желательно письменно. Этот вариант, конечно, подошел бы идеально и в этой ситуации. Но Натка застала меня врасплох, и бумаги под рукой не было.

— Так, давай уточним, — я хотел хотя бы проговорить все условия. — Ты желаешь получить такой секс, за который в приличном обществе мужику полагается уголовная ответственность. Верно?

Наташка насторожилась:

— Ну, это же со мной. Я же согласна, — растерянно отозвалась она и присела на край кровати.

— А на тебе не написано, что ты согласна, и что ты моя, — отрезал я. — Но это не важно. Раз хочешь, значит, получишь.

Я выбрался из-под одеяла, демонстративно прошел к шкафу, достал парадные джинсы. Развернувшись к Наташке, надел прямо так, без белья. С удовольствием отметил, как у жены округлились глаза, в серой дымке бенгальскими огнями загорелся страх и сомнение, рот приоткрылся.

— Дим… Ты чего задумал?

Поправив пояс — не ожидал, что швы так царапаются и трут — я схватил с полки свежую футболку. Направился к двери: не будить же в себе властелина при Натке.

— Ди-им!

— А! Эту… Инструкцию свою давай! — Эффектный выход не получился. Ну и фиг с ним. Наташка и так, кажется, дар речи потеряла. Потянулась за книжкой, передала мне. В глазах — полный вакуум. — Жди тут.

Кажется, я начал входить в роль.

* * *

Итак, что у нас есть?

Один тридцатипятилетний начальник одного не очень крупного строительного бизнеса и одна его уже пятнадцать лет как жена. Которую он знает по факту двадцать пять лет. Он помнит ее прыщи. Помнит ее с нулевым размером груди. Он помнит ее с токсикозом. Видел пьяной, уставшей, невыспавшейся, ненакрашенной, сильно накрашенной, болеющей гриппом, после родительского собрания.

Двадцать пять лет. Целая жизнь!

Я спустился на первый этаж сонного анатолийского отеля. В баре уже почти не было посетителей, бармен приветливо улыбнулся и сообщил, что через сорок минут они закрываются. Мне, может, и хватит.

В Наташку я втрескался в восьмом классе. После летних каникул она пришла с огромным букетом, в мини, едва прикрывавшем попу, и жуткой блузке с необъятным жабо. Она была отличницей, а я — Паспарту. Я не решался к ней подойти весь восьмой класс. А в конце года, в последний учебный день, она сама подошла ко мне и спросила:

— Дим, а ты с родителями когда на дачу уезжаешь?

Вот так просто. Не «Паспорт», не «Паспарту», а «Дима». Я, кажется, забыл, что умею говорить, промычал в ответ что-то невнятное. И на дачу с родителями в то лето я не поехал. Мне было пятнадцать. Я устроился на стройку, таскал гвозди и пеньку, бегал мужикам за пивом. А она ждала меня в сквере после «работы», и мы шли в кино. Или гуляли на набережной.

Я вспомнил, как поцеловал ее в первый раз. Я понтовался перед ней, забрался на парапет моста. И шлепнулся, конечно. Пострадало самомнение, и чуть оцарапал руки. Натка взяла их в свои ладошки и долго дула на присыпанную мелким песком ранку. Так близко, что я слышал, как в панике бьется ее сердце. Она подняла голову, я наклонился и коснулся губами ее губ.

Думал, даст по шее.

А она замерла. Даже дышать перестала. И сердце в ее груди бухнулось и тоже застыло. На мгновение. На миллисекунду. А потом она распахнула глазищи, и я спекся окончательно — поклялся, что Наташа будет моей женой.

У нее они странные, глаза. Серые, с дымкой. Камень такой есть похожий, раухтопаз. Я подарил ей в прошлом году кольцо с ним. Не знаю, чего не носит. Спросить как-то неудобно: вдруг, не понравилось.

Самое главное. Она же тоже у меня первая. Хоть и не знает об этом.

В школе еще учились. Уже два года, считай, встречались, за ручку ходили. А тут майские праздники. Сирень цветет, запах над Москвой оглушительный. Солнце. А Натка с ангиной. Температура под сорок. Мать ее позвонила, попросила присмотреть — ее саму на работу срочно вызвали. Пришел, а Натка вся такая измученная, несчастная. Говорит, почитай химию, а то боюсь, отстану сильно.

Ну и почитали. Дочитались, в общем.

Даже сейчас помню, как она звенела в моих руках. Как вздрагивали острые нескладные плечи, как темнели глаза. Господи, мы ж не умели ничего тогда, ничего не знали. И вот поди ж ты, столько лет, а будто только вчера.

И как вот это все я могу «взять», еще и «властно»?

— Еще будете? — спросил бармен. Бар совсем опустел, но он не прогонял меня. Присел напротив, придвинул бокал, наполненный доверху льдом.

Я кивнул.

Парень плеснул горьковатый и на вкус, и на цвет напиток, посмотрел с интересом.

— У вас завтра юбилей свадьбы, — не спросил, а именно сообщил. Я удивленно оторвал глаза от искрящегося бокала. Парень улыбнулся широко: — На ресепшене предупредили, у нас с этим строго. Весь персонал в курсе, как выглядят постояльцы с «важными датами»: день рождения, день свадьбы…

«Капитализм с человеческим лицом», — некстати мелькнуло в голове.

— Выпейте со мной, — предложил вслух. Парень все-таки из-за меня на работе задерживается. — У вас девушка есть? — спросил.

Бармен улыбнулся еще шире. Похоже, он надо мной потешался.

— Есть, — ответил, — но ведь спросить вы хотели не об этом. Валяйте, экстренная психологическая помощь входит в пакет услуг. Я ведь все-таки будущий психолог.

Я опять уставился в бокал. Не буду же я обсуждать свою жену с первым встречным?

— Она хочет новизны в отношениях. Хочет грубой романтики попробовать, — меня прорвало неожиданно. — Книжек начиталась. — Я схватил электронную книгу, зачитал бармену фрагмент. — Как я могу «сжать», «скрутить», блин, Наташкину грудь? Она ею моего сына кормила. Ее руки дочку мою качали, а я их буду как варвар выкручивать?

Я отбросил в сторону электронную книгу, отвернулся.

— Просто любите ее как в первый раз, — тихо улыбнулся будущий психолог. — И как будто в последний.

* * *

Дурак. Много он понимает, желторотик. Пацан. Салага.

Еще учить меня будет.

Натка распахнула дверь, стоило мне только подойти: ждала. Глазищи шальные, испуганные. Увидев, отшатнулась, утонула в темноте.

— Димка, я думала, ты обиделся, — прошептала.

Зашел в номер. Разобранная постель, совсем такая, как час назад. С балкона врывается пропитанный отпуском ветер. Над горизонтом уже занялась тонкой полосой заря. Натка зареванная, тревожная, натянутая, словно струна.

Как тогда, в первый раз.

Я привлек ее к себе. Просто чтобы заглянуть в глаза, увидеть эту дымку заветную. А увидев — не расплескать, не растратить.

Натка тихо вскрикнула, уставилась испуганно-удивленно. Я держал руку на ее плече и чувствовал ее напряжение. Чуть отвел воротник халата, чтобы дотронуться до шеи. Родной. Манящей как тогда, в первый раз. С трогательным изгибом и завитками каштановых, пахнущим домом волос.

Склонился к ней, впитывая ее аромат. Миндаль и облепиха. Зарылся пальцами в волосы, обхватил затылок.

Вся моя.

— Я не могу тебя «грубо» и «властно», — прошептал в губы. — Могу только как в первый раз, — и, не дожидаясь ответа, поцеловал.

Сердце в груди будто поймало солнечного зайчика — Натка подалась вперед, впечатываясь в меня, жарко приоткрыла губы.

Руки вспорхнули, легли на плечи.

И так тепло сразу стало. Так светло. Будто вот так, махом, минус двадцать лет жизни с плеч. Будто тебе снова семнадцать, и эта девочка в твоих руках — центр огромной неизведанной вселенной.

* * *

— А ты почему не носишь кольцо, которое тебе подарил? Которое с раухтопазом… — побросав на пол одеяла и подушки, мы смотрели, как просыпается солнце. Длинные оранжевые лучи лениво тянулись к нам, плясали на наших обнаженных телах.

Она смущенно потерла облупившийся нос о мою щетину, уткнулась в шею. Стало щекотно.

— Жалко. Боюсь потерять все время: там камень большой.

— Носи, — подумал и добавил: — Тебе к глазам подходит.

Примечание автора. Что мы знаем о наших подросших дочерях? О чем они мечтают, к чему стремятся, чем живут? Всегда ли мы знаем ту границу между дочерью-малышкой и дочерью-взрослой женщиной.