Cпасая рыбу из воды

Егор Александрович Балашов, 2021

Что нас ожидает в ближайшем будущем? Какой сценария апокалипсиса Вам ближе? Армагеддон? Метеорит, вирусы? Что нас убьет как вид? Идея не нова – технологии погубят нас. Осталось узнать как? Насколько опасны смартфоны, электронные помощники и виртуальная реальность? Нет, они не опасны как опасен ураган или пожар. Они опасны в другом. Так легко переложить на цифровой разум всю ответственность… Уйти в мир виртуальный и забыть реальный мир. Анатолий – педагог в реабилитационном центре для детей, потерявших связь с нашим материальным миром. Ему придется бороться не только за жизнь своих подопечных, но и с общественным мнением. Но нужен ли этот реабилитационный центр? Может быть, было бы лучше оставить все как есть? Может быть новому поколению и не нужна обычная жизнь?

Прелюдия

Сколько можно рассказывать одни и те же истории? Эти сказки порядком нам надоели. Разве Вы не видите, что история с непобедимым героем, превозмогающим себя, врагов и обстоятельства слишком тривиальна, обыденна, проста и убога?

Сколько Вы еще собираетесь нас кормить этими баснями с неизбежной моралью в конце. Может быть хватит нам объяснять, что же мы услышали? Может быть уже пора дать возможность нам самим принимать решения, хотя бы решать, что же мы такое сейчас ощущаем. Дайте нам возможность жить так, как этого хотим мы, а не Вы, с Вашими опытом, видением и мудростью.

Да, мы будем ошибаться — но это нормально, ради этого Вы и привели нас в протопространство, разве не так? Разве не так это? Зачем иметь свободу воли, свободу выбора, мучаться уколами совести, поддаваться страсти и сомнениям, упиваться мечтами и надеждами? Все это было только ради того, чтобы мы послушно следовали слову Вашему? Зачем давать возможности, соблазны, но так легко запрещать все новое, интересно, влекущее?

Вы боитесь всего нового, всего, что не понимаете. Это так по-человечески. Но страх — это пережиток прошлого, это инстинкты, доставшиеся нам от животных, от предков, едва спустившихся на землю. Но разве ни боялись наши предки огня, стали, электричества? Разве не просили их старшие поколения не играться с опасными игрушками? И разве они послушались? И были бы мы сейчас, такие, какими мы стали, если бы однажды нога предка-человека не коснулась земли.

Если бы индивиды не травились грибами, красными ягодами и не гибли в острозубых пастях, то мы сейчас не знали бы ни колеса, ни электричества, ни сети, ни квазипространств. Да, и не мучались бы Вы сейчас, пытаясь оградить нас, неразумных, от столь желаемого погружения. Но ведь погружение — это не порок, не наркотик, не забытье — это жизнь! Это настоящая и единственно правильная жизнь. Просто пришел новый виток эволюции человека, не надо цепляться за ушедшее.

Так было всегда, мы всегда цепляемся за старое, понятное, естественное. А все новое кажется нам чуждым и аморальным. Нам даже жаль Вас, Вы боретесь с тем, что не способны победить. Никто не способен на это, мир изменился, он никогда не будет прежним. Такие как Вы, жгли философов, ученых, астрономов, жгли книги, стирали огнем стихи и музыку из умов людей, но Вы каждый раз уступали прогрессу. Отступите и в этот раз! Время не остановить. Не прервать бег песчинок, так же, как и не остановить мчащийся через галактику кварк. Фотон в любом случае достигнет своей цели, будь он хоть волной, хоть частицей.

Ваша усмешка понятна мне, и это тяжелый вздох тоже мне понятен. Вы думаете, что спасаете нас от самих же себя, но все это будет просто неизбежно.

Да, и то, что погибают слабые — это нормально. Наконец-то эволюция провернула свой маховик, и пошла на новый цикл развития. Пора отбросить старое и вкусить плоды нового. Пора, и спасибо Вам, спасибо за все. Вы не помешаете, но так приятно знать, что в прото-пространстве кто-то еще есть, и любит нас, ждет, страдает, надеется и ждет нашего возвращения. Спасибо, мы будем жить настоящей жизнью и ради Вас.

Никто Вас не винит и не упрекает. Я знаю, что Вы просто не можете иначе, что Вы уверены, что только так и можно. Но отпустите хотя бы тех из нас, кто не может и не хочет иначе. Не весь вид, не человечество, а индивидов. Хотя бы одного меня. Один человек никогда не мешал эволюции. Либо он нес нужные качества в своем генотипе или мышлении, либо оставался за бортом. Эволюция слепа, но ее не остановить. Отойдите, и не мешайте неизбежному. Пора. Вы хороший человек, я даже благодарен Вам, но сейчас пришло время.

Спасибо.

...

Улицы были почти пусты. Они не опустели вдруг, как это бывает во время катастроф, не опустели внезапно, как бы это могло произойти в случае войны, не опустели скоропостижно, как опустели бы из-за страшной эпидемии. Улицы опустели не на час, как это бывало когда-то, когда по телевидению передавали новый фильм. Хотя сейчас такое уже сложно представить — всего лишь фильм, очередная серия телесериала или новый выпуск телепередачи мог выгнать людей с улиц. Впрочем, не будем вдаваться в подробности, сейчас и слов то таких нет — «телепередача» и «телесериал». Почему нет? Да, потому что, телевидение перестало быть то иглой, которая диктовала жизни миллионов.

Сейчас людей объединяло «Погружение». Хотя, сейчас уже никому не пришло бы в голову писать этот термин в кавычках и с большой буквы. Погружение могло быть написано с большой буквы только в том случае, если это было первое слово в предложении. И погружение перестало означать нырок в жидкость. Погружение — это то, что происходит с человеком, когда он отрубает свои органы чувств, задурманивает восприятие окружающего его пространства и присоединяется к информационной среде. Для нас информационная среда стала настолько естественной, что мы почти перестали различать медиа-мир и «реальный», физический, материальный мир. Хотя, что значат эти слова для современного человека? «Реальный», «физический», «материальный»… Нет.

Для многих протопространство даже не было первым, которое они постигли. Многие счастливцы с рождения имеют возможность присутствовать в квази-измерении. Прото-мир для нас является всего лишь ступенькой к бытию. «Прото-» — значит предшествующий. Это не значит «главный» или «настоящий» — это значит бывший до этого. Доказать, что протопространство является базисом достаточно легко: «смерть в квази-измерении приводит к перерождению, а смерть в прото-пространстве прерывает любые проявления личности человека навсегда». И мы так же задаемся вопросом, является ли «протопространство» главенствующим или человек, как личность может существовать не опираясь на протоизмерения?

Поэтому в прото-мире никто не называет его «прото-измерением», «протопространством» или «прото-миром» — для этих ретроградов их мир единственно настоящий. Впрочем, в квазимире тоже многие перестали добавлять приставку «квази», по отношению к измерению, в котором они существуют. Для них квази — единственно возможный мир. А вот для бедолаг, которые все еще скользят между двумя состояниями, двумя качествами мира и остались рудиментарные именования в виде приставок «квази-» и «прото-».

...

— С днем рождения, Кевин. — Ричард обнял за талию свою молодую жену, при этом глядя пристально, но рассеянно на озадаченного и ошарашенного маленького мальчика. — Тебе сегодня исполнилось восемь лет, а это значит, тебе пора тоже увидеть жизнь. Не беспокойся, говорят первое погружение может быть… ну… дискомфортным…

Селла толкнула супруга локотком, намекая, что для восьмилетнего ребенка можно было бы подбирать слова и попроще. Она сейчас не могла сдержать умиление, любуясь возбужденным лицом сына. У нее самой сейчас перехватывало дыхание — ее маленький Кевин, становится совсем взрослым!

Трехкомнатная квартира на восемнадцатом этаже сейчас была непривычно ярко освещена, стены оклеены бумажными гирляндами и самосветящимися лентами. Обязательный торт уже съеден, напитки выпиты. Кто-то из старого поколения мог бы удивиться: «где же гости?», но гости терпеливо ждали. Ждали в другом месте…

Но «старое поколение» на праздник никто не позвал. И даже не потому, что счастливая пара не хотела видеть своих родителей, а всего лишь потому, что про них просто не подумали. Вот так, не подумали про бабушек и дедушек именинника. Как так? Это просто не честно по отношению к ним. Наверное.

— Но ты не пугайся, мы все время будем рядом и не позволим чему-то случиться. Возможно будет немного… темно…

Кевин усмехнулся. Да, он ждал этого дня уже два года с нетерпением. Два невыносимо долгих года! Это же цела вечность! Мальчик с трудом сдерживался. Руки уже дрожали от нетерпения, сердце колотилось в горле, хотелось бежать, прыгать, обнимать весь мир и целовать каждого встречного! Вот он тот миг, когда он стал достаточно взрослым, чтобы на полных правах «погрузиться».

— Можно уже попробовать? — Голос Кевина вибрировал от напряжения. Может быть это прозвучало немного капризно и даже вызывающе, но в конце концов, кто посмеет упрекнуть ребенка в его восьмой день рождении в том, что он слишком ждет свой подарок. Единственно важный подарок.

Ричард озадачено посмотрел в лицо супруги, слегка наклонившись вперед. Но девушка молчала, кусая себя за уголок губы.

— Конечно же! Кевин, это твой день, твой праздник, — разрешил отец, но почувствовав некоторое напряжение Селлы наугад добавил, — но сначала вымой руки и лицо! Ты весь измазан в торте!

Обиженный взгляд обжег Ричарда, словно ледяное пламя — и он не винил за это сына, он бы и сам не сильно обрадовался, если бы ему ставили палки в колеса в самый счастливый и ответственный момент детства.

Зеленые носочки сына топая, словно ежик, унеслись в уборную.

Селла досадливо, но не сильно стукнула своим кулачком супруга по груди:

— Ну, что ты прицепился, можно было умыться и позже!

— Дорогая, — парень не нашелся что сказать, по его-то соображениям, он озвучил молчаливый приказ жены. Но нет, видимо не угадал эмоций.

Лицо девушки горело, оно словно пылало, одаривая неровным румянцем. И снова Селла уткнулась носом в грудь Ричарда. Скоро! Уже совсем скоро.

Кевин, же не разбирая дороги влетел в ванную комнату, врезался животом в край раковины, выбивая воздух из легких. Можно было бы заплакать, на глазах было даже навернулись слезы, но нет, не сейчас! Только не сегодня!

Он уставился в зеркало: действительно все его лицо и даже шея измазаны розовым и голубым кремом. Он даже смог подцепить кусочек со своей щеки и отправить его в рот — потрясающий кисло-сладкий аромат Ментолберри и лимона. Мальчик аж зажмурился, вспоминая кислотный вкус торта. Невероятно вкусного, невероятно ароматного крема, поверх нежнейшего окси-бисквита.

— Стоп! — Одернул себя поплывший в блаженных воспоминаниях мальчик, — меня же там ждет моя камера депривации! Моя! Депривации! Моя собственная! Только моя!

Струя горячей воды только побежала из крана, а Кевин уже начал размазывать крем торта по лицу — нет, так не выходит. Теперь все лицо стало жирное и липкое, а вода на коже собралась в мелкие капельки, словно его обработали алеофобным спреем.

— Пакость! — Сдерживая свои словечки, выругался ребенок. Пока он брызгал воду из-под крана, он сумел забрызгать не только самого себя, но и полотенца и стены ванной. Его ярко алая футболка тоже пропала. Темное мокрое пятно начиналось от шеи, и тянулось чуть ли не до пупа. И первая мысль — стянуть намокшую одежду, и запоздалые сожаления, когда воротник футболки начал соскребывать липкую субстанцию с шеи и лица Кевина.

— Нова футболка! Вот мне влетит!

Мальчик суетливо запихивает футболку в лючок под ванной, сует голову под струю в раковину, не глядя нащупывает на полке мыло и елозит им сначала по шее, потом по лицу, понимая, что грудь тоже липкая, взбивает пену и не ней. Он бросает еще один взгляд в зеркало. Его оранжевые короткие волосы взъерошены и местами покрыты белой пеной, голубые глаза распахнуты в панике, а на краю уха все еще предательски синеет крем.

— Аргх! — в бешенстве рычит ребенок, упираясь кулачками в колени. Что же делать! Это какое-то безумие! Почему так сложно просто умыться! А вот еще один вопрос: «Надо ли чистить зубы?» С этих взрослых станется его еще и зубы чистить послать. В такой-то момент! А она там! Капсула, камера депривации! Просто стоит в комнате, зачем-то окутанная в упаковочную лакированную красно-серебристую бумагу с нарисованными блондинистыми мальчиками с шпагой и в зеленом шарфе, таком длинном, что в реальной жизни он бы точно волочился по земле.

— Что-то он там долго. — Отстраненно бормочет Селла мужу.

— Сейчас вернется, — успокаивает ее Ричард. — не провалился же он там, в самом деле.

Когда же на пороге комнаты появляется Кевин, родители уже сидят на диване, терпеливо его дожидаясь.

— А ты не спешил, — упрекает отец, но обида в глазах сына заставляет его умолкнуть.

Мокрый до пояса, куцый, дрожащий мальчуган. Зеленые носки, тоже совсем мокрые, видимо парень потоптался в них по луже, футболка исчезла, волосы всклокочены, а из глаз вот-вот брызнут слезы.

Только белые шортики остались невредимы. Даже странно. Такие белые, и такие чистые. Сам Ричард точно бы вытер и них пару раз руки за весь день-то. Но нет, Кевин был в этом плане очень аккуратным ребенком.

Ричард одним движением подхватил покрывало с кровати и окутал им сына. Почему одним движением? Да, чтобы Селла не успела ничего сказать, чтобы не успела возмутиться кощунством по отношению к постельному белью. Но тащиться сейчас за полотенцем в ванную, сам Ричард уже не находил в себе сил.

Мужчина промокнул волосы сына, и было хотел продолжить обтирать спину, как мальчик неожиданно обнял его, и хлюпнул носом.

— Пап, — еще не плача заныл мальчик. Столько нетерпения в голосе, столько отчаяния, — там кран брызгался!

— Да и Бог с ним, — отмахнулся мужчина, приподнимая сына в объятиях и сдирая испорченные носки, — смотри лучше, какая красота у тебя в комнате стоит!

— Ага, — завороженно задохнулся Кевин.

— Будешь сдирать упаковку? Или тебе помочь? — Усмехнулся мужчина, на что Селла недовольно фыркнула.

— Помочь, — опуская глаза промычал мальчик. Когда его опустили на землю, он еще секунду не разнимал раки, но сообразив, что мешает распаковать подарок, тут же спрятал их за спину.

Оставалось совсем немного. Папка аккуратно, но слишком медленно сдирает бумагу с ложемента, Кевин встает на носочки, Селла ломает руки, не в силах себя куда-то деть. Чувства всех переполняют.

— Пап, это в первый раз всегда страшно? — не выдерживает мальчик. Он боится, что если этого не спросит, если будет вести себя как-то неправильно, то родители заподозрят, что это не первая его депривация, и что тогда? Вдруг они тогда разозлятся, подумают, что он их обманывал, и не разрешат погружаться? Но ведь он ни в чем не виноват! Они просто игрались, кто же виноват, что у Марка уже три месяца как есть своя камера? Он и не хотел пробовать, просто оно само как-то получилось. И страшно совсем не было, просто сначала темно и тихо. Долго-долго. А потом оно начинается по-настоящему. И вовсе ничего страшного. Только Марк сказал, что он был в камере всего пять минут, но сам Кевин мог поклясться, что пролежал там минимум пол часа. Это ведь ничего? Правда? Ну, был он в этом погружении уже раз пять или шесть. Тут ведь не на что обижать родителям, правда? Но нет. На всякий случай, лучше им не рассказывать. Просто до чего же классно! Теперь он сможет всегда играть с друзьями и сможет встречаться и болтать, и путешествовать. Теперь он даже учиться сможет по-настоящему. В их классе осталось еще только трое ребят, которые учились по старинке, не в квази-классе, а в прото-классе.

— Нет, не страшно. — Опешил мужчина, зачем-то поглядывая на часы. — Вообще не страшно. Просто может быть скучно поначалу.

Кевин хихикнул. Нет, ему в первый раз точно не было скучно.

Наконец-то упаковка была удалена с ложемента. Красивая, переливающаяся бумага была скомкана и отправлена в угол комнаты, за кровать.

Отец почесал затылок и предположил:

— Кровать-то теперь здесь зачем? Наверное, надо убрать будет.

Мальчик возбужденно и радостно кивнул отцу. Но вместо логичного: «Да, пап. Надо будет кровать убрать, теперь она совсем ни к чему. Теперь я обычно смогу спать в ложемент», на что ему папа возразил бы, что в ложементе не спят, что он спать будет в квази-измерении. Но у Кевина вместо внятной речи получилось только подпрыгнуть, размахивая руками.

Уже через несколько мгновение мальчик запрыгнул в ложемент, отец помог ему улечься, погладил по груди, и улыбаясь предложил:

— Закрывай глаза.

— А мама? Куда она ушла?

— Она пошла в квази. Она тебя там встретит, и поможет во всем разобраться. Хочешь я дам тебе таблетку, у тебя так колотится сердце, если так сильно волноваться, погрузиться может не получиться.

Кевин закусил губу — совсем так же, как его мама. Он сильно-сильно зажмурился и сжал кулачки.

— Я полностью спокоем, я точно-точно погружусь! — Сильнее жмурясь выпалил Кевин. И Ричард чувствовал, как под мокрой кожей груди мальчика бешено стучит сердце, как судорожно поднимается и опускается эта грудь, как резко сжимаются детский мускулы.

Нет, так депривация не работает. Мужчина, не закрывая кабину вышел из комнаты и набрал в пищевом блоке воды, бросил в нее два кубика лекарства. Вернулся в комнату мальчика и с улыбкой отметил, как усердно тот борется с напряжением, все сильнее жмуря глаза.

— Кевин.

— У?

— Ты еще не спишь?

— Нет, пап. Спать нельзя! Надо расслабиться и тогда все получится. Почему так долго?

— Открой глаза. Выпей это. Тебе будет проще.

— Я не хочу! — Упрямо возразил мальчик.

— Надо. Хотя бы пару глотков.

Противясь, Кевин все же разлепил глаза, привстал на локтях и принял кружку из рук отца.

— Я теперь усну? — С обидой упрямо промычал ребенок.

— Нет, конечно. Ты не уснешь, просто расслабишься и сможешь погрузиться.

— А я все-равно не чувствую, чтобы лекарство действовало. — Все плавнее выговаривая слова поведал Кевин.

— Так и должно быть. Укладывайся удобней. Я закрываю капсулу.

Мальчик одернул в последний раз свои белые шортики и положил руки вдоль тела, закрытые глаза перестали жмуриться, а на лице появилось спокойствие.

— Пап, ты пока не уходи. Вдруг депривация на меня не действует, и я не нырну. Если не получится, ты тогда дашь мне еще лекарства? — Еле ворочая язык сообщил Кевин. Да, один раз у него так и вышло в гостях у друга. Тогда Марк объяснил, что это нормально, и тогда можно выпить лекарство. Только в тот раз они, кажется, переборщили с лекарством, и Кевин погрузился как-то неправильно. Нет, он попал в квази-мир. Но только этот квази-мир был сломанный. Совсем не такой как раньше, в нем все было очень знакомое, но почему-то очень страшно. Тогда ему пришлось много убегать, пол стал вязким и сквозь него можно было провалиться. Но страшнее всего было то, что тогда в квази-измерение просочилось прото-измерение, и Кевин слышал Марка. Марк плакал и говорил, что больше никогда не будет брать лекарства без спроса. Кому он это говорил мальчик не понял, ведь никого рядом не было.

Когда Кевин все же решил в тот раз выйти из квази-пространство — это не получилось. А потом его вырвало по-настоящему. Очень болела голова, и квази-измерение еще пол дня пыталось просочиться сквозь стены.

Поэтому сейчас ему очень не хотелось пить лекарство. После лекарств квази совсем не правильное. Но ведь папе видней. Он умный и взрослый. Он плохого не посоветует своем сыну.

За этими мыслями Кевин и не заметил, как провалился. Погрузился. Ричард по началу забеспокоился, ведь после седативных мальчик должен был расслабиться, но вместо этого сын, наоборот, словно бы запаниковал и только спустя минут пять, лекарство начало действовать, заставляя ребенка полностью расслабиться, но при этом не заснуть.

Нет, спать нельзя. Да, в камере депривации очень легко заснуть, но спящий человек не погрузиться в квази-пространство. Он просто будет спать. А квази-измерение — это не сон. Совсем не сон. Спасть в квази-измерении можно. А вот погрузиться, будучи спящим — нет.

Проверив индикаторы подключения, Ричард отправился к себе в комнату. Жена уже находилась в ложементе. Сейчас не хотелось погружаться надолго, да и на работу надо было скоро отправляться, поэтому мужчина устроился на диване, нащупал шунт на своей шее и подключил кабель сети.

Ричард очень редко погружался с помощью шунта, поэтому так и не модернизировал его до беспроводного варианта. Будучи студентом, он не мог позволить себе камеру депривации, поэтому разорился на самую дешевую имплантацию. А когда встал финансово на ноги, то и апгрейдить шунт не имело смысла — ему стала доступна полноценная депривация. Но все это сейчас было не важно. Его ждала жена, сын и гости в квази. В том самом квази, который дал возможность мгновенного путешествия по всему миру, и не только по миру. Квази, который дал возможность новым художественным жанрам, и речь даже не о фильмах с полным присутствием, не о игровых сценах, где можно было взять на себя любую роль. Речь сейчас хотя бы о привинации или мегамедиа. И это только простейшие примеры того, что дало человечеству квази-измерение. И как же сейчас смешно выглядели люди, которые думали, что квази будет всего лишь сетью, продвинутым интернетом с эффектом присутствия. Да, таким людям и в голову не пришла бы возможность менталфейса или мультиразума. Но вот тебе факт. То, что шестьдесят лет назад не было описано даже в фантастике, сейчас существовало в реальности. В смысле, во всех реальностях. Интересно, как скоро мы научимся обходится без прото? Вот бы дожить до тех времен, когда будет побежден прото-разум и восторжествует квази-разум. Интересно, тогда человечество полностью уйдет в квази или продолжит существовать одновременно в двух измерениях?

Так думал, погружаясь, Ричард. Для него прото был родным пространством, а в квази — он все же оставался гостем. Он завидовал будущим поколениям, для которых новые технологии уже не будут казаться чем-то фантастичным, а станут обыденным делом. Однажды. Очень скоро. Совсем-совсем скоро.

Глава 1

Анатолий Григорьевич наклонился над камерой депривации — это была простейшая модель, без обеспечения жизнедеятельности, без эргономических функций, без индикации и звукоизоляции. Подумать страшно, в ней стояла простейшая вентиляция без кондиционирования и фильтрации воздуха. И сейчас в этой камере, в которой пребывание более трех часов было просто опасно для жизни находилась молодая девушка, совсем ребенок. Сколько ей? Четырнадцать, может быть шестнадцать. Очень сложный подопечный, она переносила пребывание в прото очень болезненно. Родителей таких детей надо просто сажать за решетку, а лучше насильственно кастрировать.

Подумать только, девочка стала посещать квази начиная с трех лет. Фактически, с того времени как появились эти проклятые камеры депривации. А если бы она родилась немногим позже, то безумные родители заточили бы ее в камеру с младенчества? Да, пожалуй, ей в чем-то повезло. Все же первые три года своей жизни она провела в материальном мире. Ее мозг хоть немного получал тактильную информацию, хоть немного учился оперировать объектами.

Анатолия пугала до оторопи мысль, что в один прекрасный день ему приведут пациентов, не имеющих вовсе опыта жизни. Детей, проведших абсолютно всю жизнь в квази.

Пиликнул коммуникатор. Ком. Аппарат для связи. Как же раздражало то, что он был имплантирован в тело. Что же, но без этого в современно мире просто нельзя.

Усилием воли Анатолий вызвал в своем поле зрения табличку сообщения: «Анатолий Григорьевич, срочно требуется отчет о третьей группе». Лаконично и кратко. Но за этой лаконичностью крылось очень и очень много рутинной работы. Пусть, формы были давно сформулированы, пусть половина информации обрабатывалась автоматизировано, но анкета из шестидесяти пунктов могла заставить любого человека зависнуть часа на два. И почему нельзя перенести данные из прошлого отчета, просто вставить новые, скорректировать изменившиеся параметры?

Хорошо хоть то, что Анатолий только вчера прогнал тестирование для третьей группы. Теперь у него были данные для гребанного отчета, но времени на него тратить совершенно не хотелось. Даже не так, у воспитателя просто не было времени на эти глупые и бесполезные отчеты. И все же. Это неизбежное зло. Администрация хочет видеть успехи своих подопечных. Администрация даже может вознаградить за рост показателей. Но в третьей группе роста как не было, так и не было. Хорошо хоть удалось закрепить то, что было достигнуто ранее.

Опыт подсказывал, что в третьей группе со дня на день должен произойти рецидив. Если не у всех, то у трети воспитуемых точно.

Ставим галочку и откладываем на потом. Так, надо поставит напоминание на шесть часов вечера все же приступить к заполнению отчета. Черт! На шесть уже запланирована индивидуальная работа с Андреем — еще одним крайне проблемным воспитанником. А на три часа назначена церемония прощания с детьми из второй группы. Ладно! Хорошо хоть теперь будет полегче. Одну группу реабилитационный центр выпускал. Да, Анатолий сообщал, что детей еще рано выписывать. Слишком рано! Но начальство не переспоришь. Раз в отчетах прослеживается положительная тенденция, раз дети научились элементарному уходу за собой и срут не мимо лотка — значит их можно отправлять по домам.

Анатолий вздохнул: нет, это так не работает. Да, ребята из второй группы могут жить в прото. Но не хотят. Они сейчас способны почистить зубы самостоятельно, но только если их привести в ванную, поставить перед раковиной и дать команду. Как же эти чиновники не понимают, что умение что-то делать еще не гарантирует то, что дети будут это делать.

Вторая группа. Все же Анатолий признавал, что эта группа была одна из наиболее успешных. Выпускникам был лет по четырнадцать, каждый из них ушел в депривацию насовсем не позднее восьми лет, как того и требовал закон и РЦКДП дал им необходимые навыки.

Но ведь стоит ребятам покинуть стены центра, как они тут же отправятся в квази, некоторые, не дожидаясь приезда домой. У двоих родителями были имплантированы шунты, а значит чисто теоретически они имели возможность погрузиться в квази используя мобильные терминал прямо на улице.

Анатолий горько усмехнулся: «Замечательно, скорее всего именно этих двоих привезут обратно не позднее чем через сутки. Все же ребенок, зависший у терминала на несколько часов, вызовет подозрение. Если кто-то на него обратит внимание, конечно же».

Воспитатель посмотрел на свои руки. На самом деле он боялся, что через неделю ему сообщат о гибели кого-то из это группы. От истощения…

Итак, на сегодня у Анатолия назначена церемония прощания с группой, индивидуальная работа с Андреем и вот теперь еще и заполнение отчетов. С какого перепуга им так срочно потребовались бумаги?

Ах черт! Еще же и Диана!

— Диана, пора просыпаться. — Традиционно позвал Анатолий Григорьевич, выводя девочку из состояния депривации.

Ее расфокусированный, потерянный взгляд продолжал блуждать по комнате.

Очень проблемный ребенок, очень. С девяти лет она не выходила из квази ни на минуту. И пробыла в реабилитационном центре уже два месяца. И все никак не могла осознать реальности мира. Она воспринимала любые попытки социализации как муку. Как издевательство. Она даже говорила плохо в свои шестнадцать лет. Тело ее оставалось дистрофический недоразвитым, волосы просто не росли — видимо в какой-то момент родители просто их выжгли, решив, что процедуры парикмахерской их дочери ни к чему. Она не умела ничего. Просто ничего.

Первы дни она даже встать не пыталась, продолжая рассеянно озираться по палате. Таких пациентов называли девятками. Девятка — это человек почти полностью потерявший связь с реальности. Вот и Диана в первые дни просто не осознавала, что оказалась в прото — она воспринимала происходящее как сон. Как кошмар.

За первые недели девушку научили самостоятельно, а не с помощью катетера, справлять нужду, жевать пищу, даже принимать душ. Но на этом все. Интереса к жизни ребенок не показывал, совсем не проявлял интереса к происходящему. Диана могла заблудиться в своей комнате. Ей приходилось показывать, где ее кровать, чтобы она легла спать. А вот двери она так и не научилась открывать.

Что же. Среди детей уже появлялись и десятки. Десятка — это квазизависимые, которые не просто не могли выполнять простые действия в прото, но даже не реагировали на речь. Таких в реабилитационный центр не привозили — их размещали в клиники. Или же оставляли в квази на полном жизнеобеспечении.

Страшнее всего то, что в квази эти дети были совершенно адекватны. Они проявляли интерес к миру, могли сами искать себе интересы. Но стоило им выйти из депривации — как они превращались в безвольные куклы.

— Опять? — Застонала девушка. В ее голосе была искренняя боль. — Когда же вы от меня отстанете?

Бурная реакция обрадовала Анатолия. Реакция в его деле — это всегда хорошо. Хуже, когда дети вообще остаются лежать бревном, не понимая и не осознавая себя самим собой.

— Диана, здравствуй. Ты делаешь успехе, это очень хорошо, могла бы ты встать?

Девушка, закрыв лицо руками, заплакала. Ее сотрясали судороги.

Плакала она долго.

— Я хочу назад! Меня там ждут?

Легкое удивление Анатолия выразилось тем, что он приподнял бровь: эта вопросительная интонация померещилась в словах девушки или это была ошибка, все же Диана в значительной степени дезориентирована. Или она сама не уверена в своих слова?

— Кто тебя ждет? — Уточнил воспитатель.

— Друзья, — упавшим голосом предложила девушка.

— Друзья из нашего центра?

— Да! — С вызовом произнесла она, — вы же не даете выйти с полигона!

Столько обвинения в этих словах, столько страдания.

— У меня там много друзей, но я не могу к ним дойти! Как вы это сделали? Отпустите меня! Хватит приводить меня в эту комнату, хватит издеваться надо мной! Я пожалуюсь в полицию! Дайте мне…

Девушка захлебнулась словами. Каждое следующее слово было все более неуверенным и тихим. Но Анатолий все же с облегчением вздохнул. Наконец-то воспитанница начала проявлять хоть какие-то желания.

— Диана встань! — Велел Анатолий старясь одновременно сочетать и мягкость, и приказной тон в голосе.

Но девушка только повернулась лицом к стене. Она поджала колени к груди и затихла. Анатолий знал, что теперь с девочкой нет смысла разговаривать — она просто не услышит. Через пять минут, может быть через пол часа она снова оживет, снова начнет реагировать на слова. Но сейчас она будет безучастна ко всему. Это нормально. Так делали некоторые квазизависимые дети. Словно просто выключаясь на некоторое время. Некоторые ребята могли потом рассказать, что в это время они словно засыпали или оказывались в некоем подобии квази. Без других людей, без событий. Словно локальный, индивидуальный квази-мирок. То ли мозг так убегал от стресса, то ли в них просыпались зачатки возможности соединяться с ноосферой без вспомогательных приспособлений, камер депривации и шунтов.

— Анатолий? — В дверях появился менеджер проекта. Один из младших начальников, все же имеющих право распоряжаться деятельностью Анатоиля.

— Я занят с ребенком. Освобожусь не ранее чем через сорок минут. — С трудом сдерживая негодование произнес воспитатель. Эти чиновники всегда только мешают! Вот что такого важного могло произойти, чтобы вмешиваться в сеанс!

— Прибыла новая группа. На этот раз семерки.

— Серафим Алексеевич! Я веду уже четыре группы! Четыре! В данный момент у меня сеанс! У Вас вообще совесть есть? Как я должен работать с этими детьми? Вы понимаете, что первая группа требует постоянного внимания! Просто постоянного! Я их еле-еле до шестерок поднял! А вы чего хотите? А четвертая группа?

— Вторая группа выпускается. Как раз возьмете новую группу. Необходимо Ваше внимание. Не беспокойтесь, это и правда семерки.

— Я категорически против того, чтобы выписывали вторую группу! Они же вернуться к нам через неделю! — взорвался воспитатель. Диана в своей камере депривации даже дернулась. На что Анатолий краем сознания отметил, что все же девушка идет на поправку. Раньше она не реагировала на тон. По крайней мере не столь явно.

— Это не обсуждается. Вы сейчас же принимаете новую группу. Сейчас же! — При большом желании в голосе Серафима можно было уловить нотки паники.

— Да что же такое? Почему я? Есть же другие воспитатели. Лена? Отдайте группу ей! У нее сейчас только один поток! Она справится!

— Нет. Есть нюанс. Понимаете… В общем. Им нет даже десяти лет. Кому-то восемь. Восемь! Остальные постарше. Они семерки. Почти семерки. Только один мальчик девятка. Ладно! Я понял! Анатолий Григорьевич, я переведу четвертую группу Зинаиде Петровне. Так хорошо? На это вы согласны? Вы же понимаете! Вы единственный настолько опытный специалист! Вы единственный, кто публиковался из нашего центра! Вы с нами со дня основания! Кто если не вы? Они просто не знаю, что делать с этими детьми! Мы же все работаем по вашим методичка. А Маша, Мария Сергеевна, когда увидела эту группу просто заплакала. Она до сих пор сидит у себя и плачет. Девушки вообще не справятся с этой задачей — они видят маленьких детей, о которых надо заботиться, ухаживать, сопли подтирать. Они не смогут ломать их, как это можете Вы! Их надо спасать! Да их же всего шесть человек! Ну, что беретесь? Да, твою же мать! Я спрашиваю только из вежливости! Вы беретесь, это Ваша группа! Это однозначно Ваша группа!

— Так вот какого Вы мнения о моей работе, — сухим осипшим голосом чуть ли не прорычал Анатолий, — значит, я ломаю детей? Значит, я насилую их личность? Да? Так Вы видите мою работу?

— Но ведь это для их же блага, — опешил менеджер.

— Вон из кабинета! — уже по-настоящему взорвался воспитатель. — Уйдите, чтобы я Вас вообще больше не видел! Я для каждого из них ищу подход, вывожу из стазиса! Пробуждаю сознание, прививая интерес к настоящей жизни. И мне какая-то бюрократическая морда будет говорить, что я этих детей ломаю? Пошел вон, скотина!

Анатолий даже швырнул чем-то в дверь. Это что-то разбилось, но в Серафима не попал ни один осколок — он успел улизнуть. Но менеджер все же оставил последнее слово за собой — на коме воспитателя пиликнуло срочное сообщение — это был список детей и фотография. Фотография чистенькой комнаты и шести совсем юных детей. Они лежали в кроватках с открытыми глазами. Только спустя несколько секунд Анатолий понял, что это не фотография — это прямая трансляция из комнаты. Один из детей молча плакал, другой сосал палец, и судя по всему уже очень давно. Девочка не спешно осматривала комнату. Пожалуй, эта девочка — единственная семерка из группы. Остальные восьмерки. У нее во взгляде не угадывался интерес, но она хотя бы изучала новую обстановку. Остальные просто отбывали, оставаясь полностью безучастными. Как их положили, так они и лежали. Жуткое зрелище. Всегда жуткое зрелище.

Как такое вообще допустил Бог? Как может здоровый человек, проявляющий интерес к квази, живущий там полноценной жизнью, в настоящем мире становиться безучастной куклой. Как это вообще возможно? Как человек может полностью потерять любой интерес? Да, как возможно, чтобы человек, ребенок, не реагировал на боль, на дискомфорт, на другие раздражители? Это безумие.

Это полное безумие. О чем говорить, если в их центре, в РЦКДП, были случаи травм мочевого пузыря из-за того, что дети просто не могли банально обоссаться! И не в том дело, что они этого делать не умели, а просто почему-то не видели в этом смысла.

Диана смотрела в глаза воспитателю — небывалый эффект, социальная реакция в протомире. Для Дианы это был явный прогресс. Не большой, это был крохотный шаг к выздоровлению — но явный. Хоть какое-то проявление эмпатии, как надеялся Анатолий.

— Диана, я должен идти. Мне очень не хочется тебя оставлять, но сейчас придет кто-то из санитаров и поможет тебе вернуться в палату. Все как обычно. Извини, но восстановительные процедуры придется отложить. Если ты захочешь, ты можешь сама проделать эти упражнения. Помнишь, повращать кисти, наклоны головы, улыбнуться, изобразить испуг, злость. Ты меня слышишь?

У Анатолия аж сердце замерло, когда на лице девочки он увидел робкую улыбку, словно та его подбадривала. Улыбка пропала, появилась снова, сменилась удивлением… И только тогда воспитатель понял, что эта улыбка адресовалась не ему. Просто девушка почему-то решила выполнить просьбу воспитателя и приступила к давно отработанным упражнениям. Что-же ничего удивительного — два месяца упражнений любому в подкорку вобьют нужные реакции на нужные команды. Все это всего лишь механическое выполнение команды. Все это всего лишь движения куклы, с привязанными нитками к рукам кукловода.

Анатолий заставил себя вспомнить, что Диана все же сегодня умоляла его прекратить, оставить ее в покое. И это прогресс. Да в первые минуты, когда человек еще не до конца понял, что оказался в прото, он проявляет больше эмоций, свойственных ему в квази. Но чем дольше он остается в реальном мире, тем меньше интереса к нему проявляет. Естественно, это касается квазизависимых, начиная с четверок и до девяток включительно. Десятки же вообще ничего не проявляли в протопространстве, вся их жизнь была исключительно в квази.

Куда катится этот мир?

— Анатолий Григорьевич! Вас срочно вызывают к директору! Почему Вы не отвечаете на ком?

— Все в порядке, я уже иду знакомиться с новой группой детей. — Обреченный вздох Анатолия.

— Нет, это по другому вопросу.

— Да Вы шутите! Сначала на меня вываливают эти отчеты, и это в тот самый день, когда у меня выпускной вечер со второй группой. Потом скидывают этот детский сад! Что еще? У нас загорелся второй сектор и кроме меня его никто не может потушить? — Анатолий распалялся все сильнее с каждым словом. — Или может быть это вторжение инопланетян? Я должен переписать каждую боевую единицу и составить план психологической реабилитации каждого зеленого человека в условиях ведения боевых действий на луне? А нет! Я понял! Я должен сварить кофе этой жирной тупой… Кхм. Арине Петровне?

С каждым словом бедный безымянный для воспитателя санитар все сильнее вжимал голову в плечи.

— Я что, здесь единственный кто работает? У меня что времени вагон? — Не сбиваясь продолжил Анатолий. — Кроме меня хоть кто-то что-то может? У меня дел по горло. Я уже должен рваться на части. Чтобы Вы знали, в моем возрасте нельзя так работать. Почему я должен все улаживать?

Анатолий Григорьевич даже начал тыкать пальцем в грудь молодого сотрудника, который сначала покраснел, потом побледней и сжался как меленький котенок.

— Меня не интересует, что там произошло! — Уже кричал старший воспитатель реабилитационного центра. — У меня осталось пол часа на принятие новой группы. Потом я прощаюсь с выпускниками. Потом я заполняю никому не нужный отчет на сорока страницах, и только потом я выслушаю чего Вы от меня хотите! Можете пока запереться в туалете, если боитесь встречаться с директором и объяснять, почему ее распоряжение не смогли донести до моих ушей. Мне просто наплевать! И будьте уверен, если Вы еще произнесете хоть слово, то я буду Вас бить ногами, и ни один человек меня не осудит! Я не посмотрю на Вашу молодость, я не посмотрю на то, что Вы выполняете приказ. Мне просто наплевать! Найдите меня пол восьмого вечера! И ни минутой раньше!

И все же юноша нашел в себе силы, чтобы, семеня на цыпочках, за Анатолием затянуть на одной ноте:

Конец ознакомительного фрагмента.