Киннотё. Золотая Бабочка. Пробуждение

Екатерина Алферов (2024)

Если твоё тело на 95% из титанового сплава, и только на 5% человеческий мозг, можешь ли ты считаться человеком? Ты человек или кукла? Оказе Юри думала, что она всю жизнь проработает учителем литературы, состарится и умрёт на станции Сараутахико. Вот только та Юри погибла в 22 года, раздавленная между железных остовов во время сбоя в системе общественного транспорта. И теперь 浮き世へと生れ出て来し蝶々かな — «В этот плывущий мир родилась и прилетела бабочка». Странно, что именно эти строки Кобаяси Иссы всплывают в памяти. Остатки человеческого сознания, запертого в кибернетическом теле, иногда преподносят такие сюрпризы…

Глава 5

За окном нашей квартиры медленно гасли огни дневной смены, уступая место неоновому сиянию ночного города. Голографические рекламы отражались в металлических поверхностях станции, создавая причудливую игру света. Система услужливо анализировала каждый световой всплеск: частота мерцания, интенсивность, спектральный состав — превращая красоту заката в набор сухих данных

Юкио готовил ужин — я слышала, как шипит масло на сковороде (температура 182.3°C), как стучит нож о разделочную доску (частота 1.7 удара в секунду), чувствовала запах специй, который мои сенсоры раскладывали на химические формулы. Раньше от этих запахов у меня бы потекли слюнки. Теперь же я могла только наблюдать, как он накрывает на стол. На одного.

— Я купил твое любимое вино, — сказал он, доставая бутылку. — Помнишь, как мы пили такое на нашем первом свидании?

Я помнила. Нуво Бордо, урожай 2138 года, мерло с нотами ванили и черной смородины. Тогда я наслаждалась букетом, теперь система выдавала точный химический состав: танины, антоцианы, процентное содержание спирта.

Я помнила наше первое свидание так ясно, словно оно было записано в высоком разрешении: его нервную улыбку, дрожащие пальцы на бокале, тепло его руки. Но теперь эти воспоминания были как кадры из старого фильма — я могла воспроизвести их с идеальной точностью, но не могла вернуть то волнение, ту радость, тот трепет первой встречи. Вместо этого система услужливо анализировала химический состав вина, его температуру, скорость испарения алкоголя.

— Ты же знаешь, что я больше не могу пить, — мой голос звучал ровно, но температура процессора слегка повысилась.

— Я просто хотел… — он замялся, неловко держа бутылку. — Хотел, чтобы было как раньше. Хоть немного.

Я села напротив, наблюдая, как он ест. Система автоматически фиксировала его показатели: частоту глотательных движений, скорость поднесения вилки ко рту, изменения в кровотоке. Все эти данные складывались в картину растущего напряжения.

— Юри, — наконец сказал он, отодвигая тарелку. — Я много думал о нашем будущем.

"Нашем". Странно было слышать это слово теперь, когда между нами лежала пропасть из металла и пластика.

— Я разговаривал с риелтором, — продолжил он. — Если продать квартиру сейчас, мы могли бы покрыть часть долга за операцию. А потом…

— Нет, — прервала я его. Датчики зафиксировали изменение в моем голосе — на 0.2 децибела громче обычного.

— Но это решило бы проблему…

— Это твоя квартира, Юкио. Ты копил на нее пять лет. Это твое будущее.

— Ты — мое будущее, — его голос дрогнул. Пульс участился до 89 ударов в минуту. — Я хочу помочь.

— Помочь содержать машину, которой нужно регулярное обслуживание? — я подняла руку, глядя как свет отражается от белого композитного материала. — Знаешь, сколько стоит один сервопривод? Три месяца твоей зарплаты. А их в моем теле двадцать восемь.

— Мы справимся, — он протянул руку через стол, но замер, не коснувшись моей. Система зарегистрировала микродвижения его мышц — инстинктивное отторжение при виде неживой материи.

— Нет, не справимся, — покачала я головой. — Я не могу позволить тебе пожертвовать всем ради…

— Ради чего? — его голос стал резче. — Ради тебя?

— Ради поддержания в рабочем состоянии этого, — я обвела рукой свое тело. Сервоприводы тихо жужжали при движении. — Это бесконечные траты, Юкио. Каждый месяц проверка систем. Каждые полгода замена компонентов. Я стану черной дырой, которая будет поглощать все твои деньги.

— Я готов…

— А я — нет, — оборвала я его. — Не готова смотреть, как ты продаешь квартиру, берешь кредиты, отказываешься от своей жизни. И ради чего? Чтобы содержать подобие той, кого ты любил?

— Ты не подобие! — он ударил кулаком по столу. Бокал с вином опрокинулся. Я успела отметить траекторию падения капель, их объем, скорость движения. — Ты все еще ты!

— Правда? — я встала. Движение вышло слишком резким, стул скрипнул по полу. — Тогда почему ты больше не смотришь мне в глаза? Почему не прикасаешься ко мне? Почему вздрагиваешь, когда я делаю резкие движения?

Система зафиксировала изменения в его физиологии: расширенные зрачки, учащенное дыхание, повышенное потоотделение. Классические признаки стресса и страха.

— Я привыкну, — прошептал он. — Дай мне время…

— Время стоит денег, Юкио. Буквально. Каждый день работы этого тела имеет свою цену. И она слишком высока.

— Так вот как ты теперь думаешь? Все сводишь к цифрам? — его голос дрожал. — Где та Юри, которая говорила, что любовь важнее денег?

— Она умерла в той аварии, — ответила я ровно. — От нее остался только мозг, который теперь может считать стоимость каждой секунды своего существования.

Тишина. Я слышала его прерывистое дыхание, биение сердца, шум крови в венах. Данные, бесконечный поток данных вместо эмоций.

— Прости, — сказал он наконец. — Я не хотел…

— Знаю, — ответила я. — Ты хотел помочь. Хотел спасти то, что осталось от наших отношений. Но иногда спасать уже нечего.

Я смотрела, как красное вино медленно впитывается в белую скатерть. Система анализировала скорость распространения пятна, капиллярные свойства ткани. А где-то в глубине механического тела хранилась память о том, как мы пили это вино в нашу первую встречу, как кружилась голова от счастья, как мир казался прекрасным и полным возможностей.

Теперь же каждая возможность имела свою цену. И я не могла позволить Юкио заплатить её.

Первый серьезный сбой случился во время ужина. Я сидела напротив Юкио, наблюдая, как он ест, когда мои системы начали выдавать странные показания. Сначала это были мелкие ошибки в оптических сенсорах — изображение начало дробиться, накладываясь само на себя. Затем появились помехи в аудиосистеме.

[Критическая ошибка: рассогласование сенсорных данных]

[Внимание: обнаружен конфликт драйверов]

[Рекомендуется немедленное техническое обслуживание]

— Юри? — голос Юкио доносился словно сквозь помехи. — Что с тобой?

Я попыталась ответить, но голосовой модуль не отреагировал. Сервоприводы шеи заклинило, и я застыла в неестественной позе. Система продолжала выдавать потоки ошибок, заполняя мое поле зрения красными предупреждениями.

[Отказ голосового модуля]

[Критический сбой в работе сервоприводов]

[Температура процессора превышает допустимые значения]

Мир начал распадаться на пиксели, как поврежденный цифровой файл. Каждое движение сопровождалось каскадом ошибок, словно моё тело говорило на десятке разных языков одновременно. Сквозь помехи я видела искаженное лицо Юкио — система пыталась стабилизировать изображение, накладывая друг на друга десятки кадров в секунду, создавая сюрреалистическую картину страха и паники.

— Юри! — Юкио вскочил, опрокинув стул. Я видела его испуганное лицо через постоянно перезагружающиеся оптические сенсоры. Система успела зафиксировать его пульс — 132 удара в минуту, классический признак паники.

Наконец голосовой модуль перезагрузился:

— Техни…ческий…сбой, — произнесла я механическим, прерывистым голосом. — Нужен…механик.

— Я… я вызову скорую! — он схватил коммуникатор, но его руки дрожали так сильно, что он не мог набрать номер.

— Не скорую, — мне удалось стабилизировать голос. — Сато. Телефон… в моей памяти…

Я продиктовала номер, борясь с новой волной системных ошибок. Краем сознания отметила иронию ситуации — мой мозг продолжал работать четко и ясно, в то время как искусственное тело отказывало. Как будто две части меня конфликтовали друг с другом.

Сато приехал через двадцать три минуты и сорок две секунды. За это время Юкио успел состариться на несколько лет — я видела, как проступили морщины на его лице, как побелели костяшки пальцев, сжимающих спинку стула.

— Дешевые заменители, — проворчал Сато, подключая диагностический кабель к порту на моей шее. — Кто ставил тебе эти компоненты?

— Стандартная замена по страховке, — ответила я. Голос все еще звучал с помехами. — Это все, что я могла себе позволить.

— Страховка? — он фыркнул, глядя на показания приборов. — Да эти детали даже для дронов низкого класса не годятся. Тебе нужны оригинальные компоненты, иначе следующий сбой может повредить нейроинтерфейс.

— Сколько? — спросил Юкио. Его голос звучал хрипло.

Сато назвал сумму. Я мгновенно пересчитала её в месяцы работы Юкио — восемь с половиной, если не тратить ни на что другое.

— Я возьму кредит, — сказал Юкио твердо.

— Нет, — мой голос наконец стабилизировался. — Ты и так уже…

— Хватит! — он ударил кулаком по столу. — Я не позволю тебе рисковать жизнью из-за денег!

— Это не жизнь, — ответила я спокойно. — Это техническое обслуживание машины. И ты не обязан…

— Я твой жених! — его голос сорвался. — Конечно, я обязан!

Сато молча работал, делая временные настройки систем. Я видела, как он хмурится, просматривая логи ошибок. Наконец он отключил диагностический кабель:

— Это временное решение. Продержится максимум неделю. Потом либо оригинальные детали, либо… — он не закончил фразу.

Когда он ушел, мы с Юкио долго молчали. Я слышала его дыхание, видела, как дрожат его руки, фиксировала все признаки стресса. Но не могла разделить его эмоции. Не могла почувствовать ни страха перед возможной"смертью", ни благодарности за его готовность помочь. Только холодное, рациональное понимание: эти отношения убивают его. И мне нужно найти в себе силы их разорвать.

— Я завтра схожу в банк, — наконец сказал он. — Может быть, под залог квартиры…

— Нет, — перебила я его. — Я не позволю тебе этого сделать.

— Но ты можешь умереть! — его голос дрожал.

— Технически, я уже мертва, — ответила я. — То, что осталось — это мозг в механической оболочке. И я не позволю тебе разрушить свою жизнь, пытаясь поддерживать работу этой оболочки.

Он смотрел на меня, и я видела в его глазах то, что не могла почувствовать сама — боль, страх, отчаяние. И где-то за всем этим — растущее понимание: что бы ни осталось от прежней Юри в этом механическом теле, этого недостаточно. Недостаточно для совместного будущего, о котором мы мечтали.

Я начала собирать вещи, когда Юкио ушел на работу. Система методично каталогизировала каждый предмет: одежда (больше не нужна), косметика (бесполезна), книги (можно загрузить в память), фотографии (теперь просто наборы пикселей). Раньше каждая вещь хранила воспоминания, теперь они были просто данными для анализа.

Большую часть я отнесла к мусорному контейнеру. Платья, туфли, украшения — все, что принадлежало той, прежней Юри, должно было уйти вместе с ней. Я помнила, как выбирала каждую вещь, как радовалась покупкам, как придирчиво подбирала аксессуары. Теперь это были просто предметы с определенным весом, составом и структурой.

Юкио вернулся раньше обычного. Я услышала его шаги на лестнице (частота 2.1 шага в секунду — торопится), потом как замер у контейнера (7.3 секунды неподвижности — шок), затем быстрый бег наверх. Система отметила нарастающие вибрации от его шагов.

Он ворвался в квартиру, тяжело дыша. Пульс 143 удара в минуту, зрачки расширены.

— Что… что это значит? — его голос дрожал. В руках он сжимал мое любимое синее платье, то самое, в котором я была в день его предложения.

— Я уезжаю, — ответила я. Голос звучал ровно, с привычным металлическим призвуком. — Эти вещи больше не нужны.

— Не нужны? — он смотрел на платье так, словно оно могло дать ответы. — Это же… это же твоя жизнь!

— Была, — поправила я. — Той Юри, которая носила эти платья, больше нет. Это для твоего же блага. Я делаю это, потому что любила тебя.

Система зафиксировала, как побелели его костяшки, сжимающие ткань (сила давления 47.2 Н).

— Прекрати, — прошептал он. — Прекрати говорить так, будто ты…

— Будто я что? Умерла? — я подошла к окну. За стеклом проплывали рекламные голограммы, окрашивая комнату в неоновые цвета. — Технически, так и есть. То тело, которое носило эти вещи, мертво. А это, — я подняла руку, наблюдая, как свет отражается от белого композита, — просто очень сложный механизм для поддержания работы мозга.

— Ты больше, чем механизм! — он шагнул ко мне. — Ты все еще ты, все еще…

— Кто? — перебила я. — Твоя невеста? Женщина, которую ты любил? Посмотри на меня, Юкио. Действительно посмотри.

Он смотрел. Я видела, как его зрачки расширяются и сужаются, пытаясь сфокусироваться на моем лице, таком похожем на человеческое и таком неживом.

— Мы с тобой оба старались, и я благодарна тебе за терпение. Я вижу, что не соответствую твоим воспоминаниям и это ранит тебя. Юкио, ты живой, ты… настоящий. Ты не должен мучить себя. Ты не должен себя заставлять.

— И что я должен? — горько спросил он.

— Я нашла место, — сказала я после паузы. — Небольшое складское помещение возле космопорта. Двадцать квадратных метров, базовое электропитание. Все, что нужно для… такой, как я.

Двадцать квадратных метров — достаточно для машины, слишком мало для человека, но идеально для того, чем я стала. Сегодня я всё там осмотрела. В углу заметила старый погрузочный дрон, покрытый пылью. Теперь он будет моим соседом — такой же механизм, выполняющий свою функцию. Странно, но эта мысль принесла что-то похожее на комфорт. По крайней мере, здесь никто не будет ожидать от меня человеческих эмоций.

— Склад? — его голос сорвался. — Ты собираешься жить на складе?

— А зачем мне что-то другое? — я обвела рукой квартиру. — Мне не нужна кровать — я не сплю. Не нужна ванная — я не чувствую ни жары, ни холода. Не нужна кухня — я не ем. Я теперь что-то среднее между человеком и оборудованием, Юкио. И мне нужно соответствующее место.

Он покачал головой, все еще сжимая платье:

— Это безумие. Ты не можешь…

— Могу, — мой голос остался ровным. — И должна. Потому что альтернатива — смотреть, как ты разрушаешь свою жизнь, пытаясь содержать то, что осталось от меня. Я не позволю этому случиться.

— А как же любовь? — прошептал он.

— Любовь… — я сделала паузу. — Я помню, что это такое. Помню, как сильно билось сердце, когда ты был рядом. Как перехватывало дыхание от твоих прикосновений. Как кружилась голова от счастья. Но сейчас… сейчас я могу только помнить. Не чувствовать.

Юкио медленно опустил платье на спинку стула. Его плечи поникли.

— Значит, это конец? — спросил он тихо.

— Да, — ответила я. — Это милосерднее, чем продолжать… это.

Я натянула потёртую куртку и широкие штаны и направилась к двери, где стояла небольшая сумка с тем немногим, что мне еще могло пригодиться. Документы, запасной блок питания, инструменты для базового обслуживания. Запасная одежда попроще, чтобы не шокировать людей людей своим видом. Все, что теперь составляло мою жизнь.

— Прощай, Юкио, — сказала я, не оборачиваясь. — Надеюсь, ты найдешь свое счастье. Настоящее, живое счастье. Ты заслуживаешь лучшего.

Складское помещение встретило меня гулкой пустотой. 20.3 квадратных метра бетона и металла, одинокая лампа под потолком, розетка для подзарядки. Идеальное место для того, чем я стала.

Я стояла посреди этого пространства, и впервые с момента пробуждения в больнице что-то похожее на эмоции прорвалось сквозь рациональность процессора. Не чувство — его я больше не могла испытывать — а какое-то глубинное осознание потери.

Понимание. Беспощадное осознание.

Система отметила резкое повышение температуры процессора, сбои в работе сервоприводов, случайные активации голосового модуля.

Я издала звук — не плач, киборги не умеют плакать, но что-то среднее между механическим скрежетом и статическим шумом. Мой эквивалент рыданий. Опустилась на холодный пол, обхватив колени руками, и позволила системам пойти вразнос.

Звук длился, и длился но облегчения не приносил.

Металлический скрип отражался от металлических стен, создавая странную какофонию механических звуков. Система пыталась классифицировать эти звуки, но не находила соответствий в базе данных — это был новый тип звука, не человеческий и не машинный, голос существа, застрявшего между двумя мирами. Возможно, именно так рождается новый вид — в боли трансформации, в момент, когда старая форма умирает, а новая ещё не обрела себя.

[Критическая перегрузка эмоционального модуля]

[Нестабильность в работе нейроинтерфейса]

[Рекомендуется перезагрузка]

Но я не хотела перезагружаться. Хотела прочувствовать это — момент, когда окончательно умерла прежняя Юри и родилась новая. Не человек, не машина, что-то среднее. Существо, способное помнить любовь, но не испытывать её. Понимать красоту, но не чувствовать её.

Это был мой первый и последний эмоциональный срыв в новом теле. После него пришло понимание: я больше не принадлежу к миру людей. Но и полной машиной я не была. Мне предстояло найти свой путь где-то между, в пространстве, которое еще не имело названия.

За маленьким окном под потолком перемигивались огни станции Сарутахико. Система автоматически анализировала их яркость, спектральный состав, траектории движения. И где-то за этим потоком данных формировалось новое"я" — существо, застрявшее между человеческим и механическим, между памятью о чувствах и их отсутствием.

Интересно, думала я, глядя на проплывающие огни, существует ли слово для того, кем я стала? В японском языке есть понятие 物の哀れ (моно-но аварэ) — печальное очарование вещей, осознание их преходящей природы. Может быть, я стала воплощением этого понятия — существом, способным понимать красоту мира, но обреченным воспринимать её через призму цифр и данных. Новый вид одиночества, для которого ещё не придумали слов.

Человеческие истории часто говорят о потере и обретении себя. Моя история была о том, как потерять себя дважды — сначала тело, потом способность чувствовать — и найти что-то новое в пространстве между жизнью и механикой.