Когда уходит печаль

Екатерина Береславцева, 2020

Вместо уютной спаленки – безликое купе для проводников. Вместо домашних пирожков – приевшиеся специалитеты из вагона-ресторана. Вместо семьи и школьных друзей – персонал пассажирского поезда да личный дневник… До недавнего времени такая жизнь «на колёсах» Любочку полностью устраивала. Тем более что собственной квартиры у неё никогда не водилось, а в детстве кочевать из состава в состав вместе с мамой – работником железной дороги – было даже весело.Теперь Люба – взрослая барышня, умеющая обаять и настроить на мирный лад самых ворчливых пассажиров. Вот только велики ли шансы на любовь у той, которая упорно не желает сходить на станции под названием «Личное счастье»? И как примет Любочку жизнь по ту сторону вагонных окон, которая абсолютно не укладывается в рамки железнодорожных графиков и расписаний?

Глава 3

День близился к вечеру. Одни пассажиры сменялись другими, и Любе хватало работы. Но она не унывала. Везде поспевала — и недоразумения мелкие разрешить, и за чистотой проследить; то тут, то там мелькала её русая коса и слышался мягкий глубокий голос. Покой разливался в вагоне, и во многом благодаря волшебной ауре проводницы.

Беда, как показалось безбилетной пассажирке, нагрянула нежданно. Она уж успокоилась, даже почувствовала себя здесь немного хозяйкой — сполоснула грязные стаканы, чай приготовила для очередных просителей, продала пару пачек печенья и деньги положила в то местечко, куда складывала сама Люба. Именно за последним занятием её и застали… Их было двое — одному на вид лет двадцать пять, почти ровесник Любы, другой, с густыми усами, приближался уже к шестому десятку. Оба — представители службы охраны поезда. В вагон они зашли с дальнего конца и теперь постепенно подходили к купе проводницы. Ирина Вячеславовна не почувствовала их приближения, иначе тотчас бы уселась на своё место, но она старательно укладывала мятые купюры в тетрадь с выручкой, когда в проёме купе показалась первая фигура молодого охранника. Он уже издали заготовил улыбку для Любы, и каково же было его удивление и даже оторопь, когда вместо прелестной девушки он увидал пожилую женщину, которая воровала, как ему показалось, Любины деньги!

— Эй! — вскрикнул он и схватил «мошенницу» за руку. — Вот это наглость среди бела дня! Артём Петрович, гляньте, кого я поймал на месте преступления! Просто картина маслом!

Артём Петрович заглянул в купе. Его взгляд наткнулся сначала на деньги в руках женщины, затем поднялся к её перепуганному лицу, потом перебежал на чёрную шляпку и там задержался на пару секунд.

— Эге-ге, — сказал Артём Петрович густым басом и дёрнул себя за усы. — А вот так увидел бы я вас, гражданочка, где-нибудь на улице, никогда бы не подумал ничего дурного. Не зря говорят, что внешность — штука обманчивая. Как же вам не стыдно, а? В таком достойном возрасте, а мудрости, понимаешь, не набрались!

— И главное, у кого, у Любы! — с негодованием воскликнул его напарник.

— Да, совсем худое дело. Это все равно что у ребёнка воровать! Эх вы, гражданочка!

— Вы всё не так поняли! — пролепетала бедная Ирина Вячеславовна.

— Обычная история, — вздохнул Артём Петрович. — Муж застаёт любовника жены в собственной спальне, а тот кричит, что его неправильно поняли! Всё мы правильно поняли, гражданочка. Увы. Что ж, Василий Иванович, — обратился он к напарнику, — будем оформлять. Предъявляем документы, гражданка.

— Выслушайте меня, я сейчас всё подробно объясню! — чуть не плача, сказала женщина.

— Конечно, объясните! Только сначала документики попрошу…

— Вася, Артём Петрович, что здесь происходит? — раздался удивлённый голос Любы, которая наткнулась на дородное тело старшего полицейского у входа в своё купе.

— Любочка! — одновременно сказали все трое, только Ирина Вячеславовна с видимым облегчением, Артём Петрович с нежностью, а Василий — с восторженным трепетом.

— Ирина Вячеславовна, они вас обижают? — сразу вникла в суть обстановки девушка. — Ребята, это Ирина Вячеславовна Колесникова, моя гостья. Произошла ошибка с её билетом — не по её вине! — поэтому я позволила Ирине Вячеславовне, исходя из её семейных обстоятельств, разместиться в моём купе.

— Но… — начал было Артём Петрович, но его перебил пылкий Василий.

— При чём тут билет, она деньги хотела стащить, Люба! — горячо воскликнул он, кивая на раскрытую тетрадку. — Я её за руку поймал на месте преступления!

— Ну что ты, Вася! — с укором сказала Люба. — Я попросила Ирину Вячеславовну во время моего отсутствия продавать пассажирам печеньки, вот она и продавала. А тетрадку с выручкой я ей сама показала.

— Но как же так! — Василий нехотя разжал пальцы, выпуская руку пассажирки. — Нельзя быть такой доверчивой, Люба!

— Разве я доверчивая, Артём Петрович? — обратила Люба серьёзные глаза на старшего охранника.

Тот не раздумывал ни секунды.

— Нам у тебя поучиться ещё нужно, понимаешь, в людях разбираться! Ну, Василий, чего стал? Извиняемся перед гостьей нашей Любочки и уходим!

— Но я… — парень покраснел.

— Вася! — строгим голосом произнесла Люба.

— Простите нас, пожалуйста… — Василий, ещё гуще краснея, повернулся к женщине. — Мы неправильно разобрались в ситуации и…

— Да ладно, чего уж там, — выдохнула облегчённо Ирина Вячеславовна. — Я бы на вашем месте почище скандал закатила. Так что я ещё легко отделалась!

— Всё-таки внешность не всегда обманывает, понимаешь, — Артём Петрович усмехнулся в свои усы. — Прошу и я прощения, уважаемая Ирина Вячеславовна. Виноват и готов понести наказание!

— Ну что вы, Артём Петрович! — женщина смутилась.

— А вот я придумала для вас наказание! — весело сказала Люба.

И она прошептала что-то в ухо старшему охраннику. Тот улыбнулся понимающе.

— Будет сделано, госпожа начальница! Василий, кругом шагом марш!

Мужчины ушли. Ирина Вячеславовна обессиленно рухнула на полку. Люба присела с ней рядом.

— Господи, как я перепугалась!

— Это моя вина, Ирина Вячеславовна! Надо было мне сразу предупредить ребят. Простите меня, пожалуйста! И за себя, и за это страшное недоразумение…

— Она ещё и извиняется! Вы что, Любочка, святая вы душа, я сама во всём виновата! Сначала с билетом недоглядела, потом вас подставила, да ещё и это…

Тут женщина порывисто обняла девушку и всхлипнула. Та ответила на её жест ласковым поглаживанием по плечу.

Жизнь продолжалась…

А ужинали обитательницы служебного купе с размахом. Видимо, в этом и заключалось наказание для осрамившейся службы охраны — они натаскали из вагона-ресторана столько еды, что у Ирины Вячеславовны опять навернулись слёзы на глаза. Во-первых, от благодарности, а во-вторых — уж очень она любила вкусно поесть. Денег мужчины не взяли ни от гостьи, ни от самой Любы и даже обиделись немного на девушку, но покидали её купе, впрочем, в самом прекрасном расположении чувств. Особенно Вася, который никак не мог оторвать своих глаз от Любы. Артём Петрович тоже посматривал с некоторым смущением на… Ирину Вячеславовну, но это, конечно, происходило только от чувства своего стыда за недавнее подозрение в её адрес.

Ужин проходил в обстановке покоя и тишины. Пассажиры не беспокоили хозяйку вагона, только изредка кто-нибудь из них мелькал за дверью, проходя за горячей водой или другими надобностями, и, бросая взгляд внутрь служебного купе, мог видеть мирно ужинающих женщин и слышать обрывки их разговора.

–…Сама-то я деревенская, Любочка, всё детство провела в отчем доме на земле, но как уехала учиться, путь обратно позабыла… — вздыхала старшая из собеседниц. — Нет, сначала-то навещала родителей, два раза в год, в каникулы, потом реже, а потом и вовсе раз в пятилетку приезжала. Неблагодарная я дочь!

— У вас ведь своя семья появилась, дети, внуки, забот полон дом…

— Это правда, но всё же не может являться оправданием… А год назад умер отец, ему уж девяносто три было. Тут-то я и спохватилась. Хотела маму в город забрать, чтобы хоть оставшееся у неё время вместе провести, но не тут-то было. Заартачилась мама, не покину, мол, собственный дом и могилу мужа, и всё тут. Уговаривали мы её с братом, да какой там! Упрямая! Вот и наезжала я к ней раз в месяц, а то и чаще, с братом по очереди. А неделю назад заболела наша мама, воспаление подхватила. Сначала вроде ничего было, а потом всё хуже и хуже. Вчера совсем нехорошо стало, брат и позвонил мне, мол, приезжай, Ира, плохи дела. А у меня-то Алёнка, внучка от старшего сына, гостила! Сын с невесткой по делам в другой город уехали, а мне мою Алёнушку оставили на недельку. Пришлось им срочно возвращаться, — женщина вздохнула. — Вот не знаю теперь, в каком состоянии мать застану. И застану ли…

— Обязательно застанете! — уверенно заявила Люба. — А может, ещё и выздоровеет ваша мама!

— Это одному Богу теперь известно… Любаша, что же ты так плохо ешь сама? Я вон, гляди, наворачиваю за обе щёки, а ты как птичка-невеличка, ей богу.

— А я на ночь вообще мало ем, Ирина Вячеславовна. С детства так повелось. При нашей работе ведь за питанием надо строго следить, сами понимаете. Иначе распуститься недолго.

— Тут я с тобой согласна и даже больше тебе скажу — при любой работе надо за собой следить, чтобы не превратиться в такую квашню, как я! — усмехнулась толстуха. — Так что всё ты правильно понимаешь и делаешь. Только иногда можно и побаловать себя, тем более в твоём возрасте. Приезжаешь после очередного рейса домой, к папе с мамой, а там мамины пирожки да оладушки — как тут не порадовать себя за все лишения колёсной жизни?

— Если есть дом с папой и мамой, то можно и побаловать, — улыбнулась Люба.

— А у тебя нет, что ли?

— Неа, ни того, ни другого.

— Где же ты живёшь, Любаша? И с кем?

— Здесь. А гостей вон сколько у меня, полный вагон! Да каждый день разные, не соскучишься! — рассмеялась Люба беззаботно.

— Нет, я имею в виду, когда на родной берег сходишь. Квартиру или комнату снимаешь? Или в общаге от ржд? И в каком городе?

— Не снимаю, Ирина Вячеславовна. Я здесь живу, понимаете? — девушка похлопала по полке, на которой сидела. — Всегда. Ну, не только в этом поезде, конечно. Перемещаюсь из состава в состав, благо вещей не нажила. Но на родной берег, как вы сказали, не схожу. Мой родной берег — железная дорога.

— Ты шутишь! — раскрыла рот толстуха. — Такого не может быть!

— Раз я так живу, значит, может. А ничего удивительного я в этом и не вижу. Каждый живёт так, как хочет, ведь правда? А мне именно так и нравится жить. Очень нравится!

— У меня голова кру́гом идёт! Это настолько невероятно, что даже поверить трудно. Но скажи, сколько уже времени ты так живёшь?

— Да сколько себя помню.

— То есть? — совсем растерялась женщина. — И что, и даже родилась в поезде?

— И даже родилась. Мама моя ведь тоже проводницей была, до последнего дня беременности работала, тут и разродилась. Ей очень повезло, что бригадиром поезда в том рейсе был Иван Иванович Разгуляев, доброй души человек и в прошлом фельдшер. Он меня и принимал. Мама рассказывала, что она даже не успела ничего почувствовать, так быстро и легко всё прошло. Знаете, как раньше крестьянки в поле рожали, походя, между делом. Вот у мамы тоже так получилось. У нас в роду вообще женщины крепкие на здоровье… Ну вот. Первые дни своей жизни провела я в поезде, маршрут-то длинный был, от Владивостока до Москвы и обратно. А когда проезжали мамину родную станцию, город Мариинск, то она со мной вышла, конечно. Да только ненадолго, так уж получилось. Только и успела до дому добежать, а потом обратно в поезд вернуться.

— Но почему?

— Потому что не пустили её в собственный дом даже на порог.

— Как не пустили? — ахнула гостья. — Кто?!

— Бабка моя, мамина мама. Только один вопрос она и задала маме при встрече: от законного ли мужа ребёнок. Мама в ответ отрицательно головой покачала, ни одного слова вымолвить не успела. И дверь захлопнулась. Пришлось маме обратно к поезду бежать. Хорошо, что бабкин дом рядом со станцией находился, иначе пропали бы мы с мамой.

— А что, родни больше никакой у вас в городе не было?

— Ни одной живой души ни в Мариинске, ни где-либо ещё. В общем, вернулась мама на свой поезд ко всеобщей радости — любили ведь её все очень. И больше нигде не выходила. Так мы с ней и стали ездить уже вдвоём. Я-то маленькая хлопот ей не доставляла, послушная была и рассудительная, а став постарше, даже помогать стала. Теперь вот сама езжу…

— Фантастика какая-то! Подожди, но как же школа, учителя? Документ о рождении-то у тебя был?

— Конечно был! Его бригадир помог маме выправить, ох и золотой был человек! А школа… Тут была моя школа, тут были мои учителя. Тот же Иван Иванович оформил меня на домашнее обучение, как-то ему это удалось, и стали меня понемножку учить все вокруг. Один математике, другой — литературе, книжки мне покупали, учебники, тетрадки. Так и выучили. Когда дали паспорт — с помощью уже другого бригадира, Иван Иваныч к тому времени на пенсию ушёл, — то приняли меня уже официально на работу проводницей, с тех пор на колёсах моя жизнь и продолжается. И знаете, Ирина Вячеславовна, я очень счастлива! Каждый день благодарю Бога, что живу такой жизнью, и другой мне вовек не надо!

— Удивительная история! — прошептала толстуха. — Просто невероятная!

— Вы знаете, а мне наоборот кажется, что все вы удивительно живёте. Как можно сидеть на одном и том же месте, общаться с одними и теми же людьми, и так каждый день? Нет, я бы так не смогла, волком бы взвыла в первую же минуту добровольного заточения. Нет-нет, самая нормальная жизнь — это как раз у меня!

Гостья ошарашенно покачала головой, всё никак не соглашаясь верить невероятным словам.

— А как же бабушка твоя? Неужели она не одумалась, не звала вас с мамой домой?

— Нет. Мама рассказывала, что крутого нрава бабка была, всех в рукавицах железных держала, не только свою дочь. Мужа, моего деда, в гроб придирками вогнала, дочери свету не давала. Ведь мама из-за неё в своё время из дому сбежала и в проводники пошла, только чтобы из-под опеки тягостной вырваться, хотя мечтала она совсем о другой профессии! Но только бабки уж давно в живых нет, мама об этом случайно узнала, когда её бывшая соседка в наш вагон попалась. А после того и мама ушла. Так что совсем одна я теперь на свете…

Так закончила эту историю Люба — удивительную для её гостьи и привычную для самой рассказчицы. По всему облику девушки было видно, что она на самом деле, без притворства и лукавств, довольна своей жизнью.

— Да-а-а… — выдохнула Ирина Вячеславовна, — да-а-а… Кому рассказать — не поверят.

— Да не нужно рассказывать, к чему? — улыбнулась Люба. — У каждого человека свой путь. Мой вот такой… Рельсы да шпалы и ветер в проводах…

— Твоя правда, детка. У каждого своя дорога.

— Вы знаете, вы ложитесь уже, Ирина Вячеславовна, отдыхайте. День у вас непростой был, а как завтрашний сложится — и вовсе неизвестно. Я вам постель застелю, а вы пока можете в туалет сходить, умыться…

— Спасибо, Любонька. И правда, притомилась я немного…

— Я так и увидела.

Долго не могла заснуть Ирина Вячеславовна. Разволновали её слова проводницы, растревожили. Что бы ни говорила эта девушка, думала толстушка, а всё-таки и у неё должен быть шанс узнать другой путь. Не всю же жизнь бесприютно по свету мотаться, у каждого человека дом должен быть, свой, крепко вросший в землю.

С этими мыслями она и заснула. И снился ей дом деревенский, молодые отец с матерью и Ванька-сосед, в которого она была когда-то влюблена. Да только были у этого Ваньки на лице усы, как у Артёма Петровича…

«17 марта

Сегодня только несколько строчек (у меня гостья, которая уже спит, не хочу её тревожить).

Самая главная сегодняшняя мысль: не суди людей по словам их, а суди по поступкам.

Спокойной ночи всем!»

А следующим утром, в десять часов, Ирине Вячеславовне предстояло выходить. Чем ближе подходил поезд к её станции, тем большим волнением наполнялось сердце. Думы, конечно, были о матери, и она надеялась застать её ещё живой, тем более что звонил брат с сообщением о сносно проведённой ночи. Люба чувствовала нервное состояние своей гостьи и старалась не докучать вопросами. Да и некогда ей особо было, уж столько дел у проводника с самого утра, не присесть!

Ровно в десять часов и пять минут Ирина Вячеславовна, крепко сжимая в руке свой багаж, стояла на платформе и смотрела вверх, на Любу, которая уже опустила площадку и стояла в проёме с флажком в руке — до отхода поезда оставалась одна минута. Они улыбались друг другу, расставаясь навсегда. У толстухи почему-то ныло сердце, а у Любы, хоть и привычной к таким прощаниям, ком стоял в горле.

— Ох, — спохватилась Ирина Вячеславовна. — Дура я старая! Мы же селфи сделать забыли!

— Забыли, — огорчилась Люба. — Жалко!

— Ну хотя бы я тебя на память сфоткаю, Любаша!

Несколько секунд ушло на то, чтобы найти телефон, и ещё несколько — чтобы открыть неумелыми пальцами нужное приложение. Когда камера была включена, поезд уже потихоньку трогался с места. И всё же сделать один снимок бывшая пассажирка успела. Так и осталось в её памяти и в памяти её фотоаппарата — девушка с блестящими от слёз глазами, машущая ей рукой…